- Ты чай пил? Спроси...
      Он спустил с кровати голые ноги и стал рассматривать пальцы, шевеля ими.
      - Напьёмся чаю и пойдём со мной... - заговорил он, позёвывая. - Я дам тебе одного человечка, ты за ним следи. Куда он - туда и ты, понимаешь? Записывай время, когда он войдёт в какой-либо дом, сколько там пробудет. Узнай, кого он посещал. Если он выйдет из дома - или встретится дорогой - с другим человеком, - заметь наружность другого... А потом... впрочем, всего сразу не поймёшь.
      Он осмотрел Климкова, посвистал тихонько и, отвернувшись в сторону, лениво продолжал:
      - Вот что, - тут вчера Саша болтал... Ты не вздумай об этом рассказывать, смотри! Он человек больной, пьющий, но он - сила. Ему ты не повредишь, а он тебя живо сгложет - запомни. Он, брат, сам был студентом и все дела их знает на зубок, - даже в тюрьме сидел! А теперь получает сто рублей в месяц!
      Измятое сном, дряблое лицо Петра нахмурилось. Он одевался и говорил скучным, ворчливым голосом:
      - Наша служба - не шутка. Если б можно было сразу людей за горло брать, то - конечно. А ты должен сначала выходить за каждым вёрст сотню и больше...
      Вчера, несмотря на все волнения дня, Пётр казался Климкову интересным и ловким человеком, а теперь он говорил с натугой, двигался неохотно и всё у него падало из рук. Это делало Климкова смелее, и он спросил:
      - Целый день по улицам ходить нужно?
      - Иногда и ночью погуляешь, - на морозе градусов в тридцать. Нашу службу - очень злой чёрт придумал...
      - А когда всех их переловят?.. - снова спросил Евсей.
      - Кого?
      - Этих - врагов...
      - Говори - революционеров или политических... Переловить их, мы с тобою, вряд ли успеем. Они, должно быть, двойнями родятся...
      За чаем Пётр развернул свою книжку, посмотрел в неё, вдруг оживился, вскочил со стула, торопливо сдал карты и начал считать:
      - Тысяча двести шестнадцатая сдача. Имею: три пики, семь червей, туза бубен...
      Выходя из дома, он оделся в чёрное пальто, барашковую шапку, взял в руки портфель, сделался похожим на чиновника и строго сказал:
      - Рядом со мною по улице не ходи, не разговаривай. Я зайду в один дом, а ты пройди в дворницкую, скажи там, что тебе нужно подождать Тимофеева. Я скоро...
      Боясь потерять Петра в толпе прохожих, Евсей шагал сзади, не спуская глаз с его фигуры, но вдруг Пётр исчез. Климков растерялся, бросился вперёд; остановился, прижавшись к столбу фонаря, - против него возвышался большой дом с решётками на окнах первого этажа и тьмою за стёклами окон. Сквозь узкий подъезд был виден пустынный, сумрачный двор, мощёный крупным камнем. Климков побоялся идти туда и, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, смотрел по сторонам.
      Со двора вышел спешными шагами человек в поддёвке, в картузе, надвинутом на лоб, с рыжей бородкой, он мигнул Евсею серым глазом и негромко сказал:
      - Что же ты не вошёл к дворнику?
      - Я вас потерял! - сознался Евсей.
      - Потерял? Смотри, за это тебе могут дать в шею... Слушай: через три дома отсюда земская управа. Сейчас из неё выйдет человек, зовут его Дмитрий Ильич Курносов - помни! Идём, я тебе покажу его...
      И через несколько минут Климков, как маленькая собака, спешно шагал по тротуару сзади человека в поношенном пальто и измятой чёрной шляпе. Человек был большой, крепкий, он шёл быстро, широко размахивал палкой и крепко стучал ею по асфальту. Из-под шляпы спускались на затылок и уши чёрные с проседью вьющиеся волосы.
      Евсей редко ощущал чувство жалости к людям, но теперь оно почему-то вдруг явилось. Вспотевший от волнения, он быстро, мелкими шагами перебежал на другую сторону улицы, забежал вперёд, снова перешёл улицу и встретил человека грудь ко груди. Перед ним мелькнуло тёмное, бородатое лицо с густыми бровями, рассеянная улыбка синих глаз. Человек что-то напевал или говорил сам себе, - его губы шевелились.
      Климков остановился, вытер ладонями потное лицо, согнул спину и пошёл вслед за ним, глядя в землю, лишь изредка вскидывая глаза.
      "Немолодой, - думал он. - Бедный, видно... Всё - от бедности..."
      Ему вспомнился Дудка, он вздрогнул.
      "Изобьёт он меня..."
      Стало жалко Дудку.
      В уши назойливо лез уличный шум, хлюпала и брызгала жидкая, холодная грязь. Климкову было скучно, одиноко, вспоминалась Раиса. Тянуло куда-то в сторону с улицы.
      А человек, за которым он следил, остановился у крыльца, ткнул пальцем кнопку звонка, снял шляпу, помахал ею в лицо себе и снова взбросил на голову. Стоя в пяти шагах у тумбы, Евсей жалобно смотрел в лицо человека, чувствуя потребность что-то сказать ему. Тот заметил его, сморщил лицо и отвернулся. Сконфуженный, Евсей опустил голову.
      - Из охраны? - услыхал он негромкий, сиповатый голос. Спрашивал высокий рыжий мужик в грязном переднике, с метлой в руках.
      - Да! - тихо сказал Евсей и в ту же секунду сообразил: "Не надо было сознаваться..."
      - Опять - новый, - заметил дворник. - Всё за Курносовым ходите?
      - Да...
      - Так. Скажи там начальству - утром сегодня к нему гость приехал с вокзала, с чемоданами, - три чемодана. Не прописывали ещё в полиции - срок имеют сутки. Маленький такой, красивый, с усиками...
      Дворник замолчал, несколько раз погладил метлой тротуар, забрызгал грязью сапоги и брюки Евсею, остановился и заметил:
      - Тебя тут видно. Они тоже не дураки, вашего брата замечают. Ты встал бы в воротах, что ли...
      Евсей послушно отошёл к воротам... И вдруг, на другой стороне улицы, увидал Якова Зарубина. С тростью в руке, в новом пальто и в перчатках, Яков, сдвинув набок чёрный котелок, шёл по тротуару и улыбался, играя глазами, точно уличная девица, уверенная в своей красоте...
      - Здравствуй! - сказал он, оглядываясь. - Я тебя сменить пришёл... Иди в трактир Сомова на Лебяжью улицу, спроси там Николая Павлова...
      - Ты разве тоже в охране? - спросил Евсей.
      - На десять дней раньше тебя поступил... а что?
      Евсей посмотрел в его сияющее чёрное личико.
      - Это ты про меня рассказал?
      - А Дудку - ты выдал?
      Подумав, Евсей хмуро ответил:
      - Я - после тебя. Я только тебе сказал...
      - А Дудка - только тебе, - у!
      Яков засмеялся, толкнул Климкова в плечо.
      - Иди скорее, курица варёная!
      И, помахивая тросточкой, пошёл рядом с ним.
      - Это должность хорошая, это я - понимаю! Жить можно барином - гуляй, посматривай. Вот видишь костюмчик?
      Скоро он простился с Евсеем и быстро пошёл назад, Климков неприязненно посмотрел вслед ему и задумался. Он считал Якова человеком пустым, ставил его ниже себя, и было обидно видеть Зарубина щегольски одетым, довольным.
      "Донёс на меня. Если я рассказал про Дудку, так я - со страха. А он зачем?"
      И, угрожая Якову, он мысленно воскликнул:
      "Погоди! Еще увидим, кто лучше!.."
      Когда он спросил в трактире Николая Ивановича, ему указали лестницу наверх; войдя по ней, он остановился перед дверью и услыхал голос Петра.
      - Карт в игре - пятьдесят две... В городе, в моём участке, тысячи людей, и я знаю из них несколько сотен. Знаю, кто с кем живёт, кто где служит. А ведь люди меняются - карты всегда одни и те же...
      Кроме Петра и Саши, в комнате был ещё третий человек. Высокий, стройный, он стоял у окна, читая газету, и не пошевелился, когда вошёл Евсей.
      - Какая дурацкая рожа! - встретил Евсея Саша, упираясь в лицо ему злым взглядом. - Её надо переделать - слышите, Маклаков?
      Читавший газету повернул голову, осмотрел Евсея большими светлыми глазами и сказал:
      - Надо...
      Возбуждённый, с растрёпанной причёской, Пётр спрашивал Евсея, что он видел, и чистил себе зубы гусиным пером. На столе стояли остатки обеда, запах жира и кислой капусты раздражал Евсею ноздри, вызывая острое чувство голода. Он стоял перед Петром и бесстрастным голосом рассказывал то, что сообщил ему дворник. С первых же слов рассказа Маклаков заложил руки с газетой за спину и, наклонив голову, стал внимательно слушать, пошевеливая светлыми усами. И на голове у него волосы были тоже странно белые, как серебряные, с лёгким оттенком желтизны. Чистое лицо, серьёзное, с нахмуренным лбом, спокойные глаза, уверенные движения сильного тела, ловко и плотно обтянутого в солидный костюм, сильный басовый голос - всё это выгодно отводило Маклакова в сторону от Саши и Петра.
      - Дворник сам вносил чемоданы? - спросил он Евсея.
      - Не сказал.
      - Значит, не он вносил. Он сказал бы, тяжелы или легки. Вносили сами! - заметил Маклаков. И добавил: - Вероятно - это литература. Очередной номер.
      - Надо сказать, чтобы не медля делали обыск! - проговорил Саша и скверно выругался, грозя кому-то кулаком. - Мне нужно типографию. Достаньте шрифт, ребята, я сам устрою типографию, - найду ослов, дам им всё, что надо, потом мы их сцапаем, и - у нас будут деньги...
      - План не вредный! - воскликнул Пётр.
      Маклаков посмотрел на Евсея и спросил его:
      - Вы обедали?
      - Нет...
      Кивком головы указывая на стол, Пётр скомандовал:
      - Ешь скорее!
      - Зачем же угощать объедками? - спокойно спросил Маклаков, шагнул к двери, открыл её и крикнул: - Эй, обед...
      - Ты попробуй, - гнусил Саша Петру, - уговорить этого идиота Афанасова, чтобы он дал нам типографию, которая была арестована в прошлом году.
      А Маклаков смотрел на них и молча крутил усы. Внесли обед, и вместе с лакеем в комнате явился круглый рябоватый и скромный человек. Он благожелательно улыбнулся всем и сказал:
      - Сегодня вечером в зале Чистова - банкет революционеров. Трое наших отправляются туда официантами - между прочими - вы, Петруша.
      - Опять я! - вскричал Пётр, и его лицо покрылось пятнами, постарело, озлобилось. - За два месяца третий раз лакея играть! Позвольте же!.. Не хочу!
      - Об этом вы скажите не мне!
      - Соловьев! Почему именно меня всегда назначают лакеем?
      - Похож! - сказал Саша, усмехаясь.
      - Назначено трое! - повторил Соловьев, вздохнув. - Пива бы выпить?
      - Вот видите, Маклаков, - заговорил Саша, - у нас никто не хочет работать серьёзно, с увлечением, а у них дело развивается. Банкеты, съезды, дождь литературы, на фабриках - открытая пропаганда...
      Маклаков молчал, не глядя на него.
      Заговорил круглый Соловьев, тихо и ласково улыбаясь:
      - А я сегодня на вокзале девицу поймал с книжками. Ещё летом на даче заметил я её - ну, думаю, гуляй, милая!.. А сегодня хожу по вокзалу, готовых у меня никого нет, смотрю - она идёт с чемоданчиком... Подошёл, вежливо предлагаю - пожалуйте со мной на два слова. Вижу - вздрогнула, побелела и чемоданчик за спину прячет. А, думаю, милашка моя глупенькая, попалась! Ну, сейчас её в дежурную, вскрыли багажик, а там "Освобождение", последний номерок, и всякое другое вредное дрянцо. Отвёз девочку в охранное - что делать? Карасики не ловятся - и щурёнка съешь. Едет, личико от меня в сторону отвернула, щёчки горят, а на глазках слезинки. Но - молчит. Спрашиваю - удобно вам, барышня? Молчит...
      Соловьев тихонько и мягко засмеялся, его рябое лицо покрылось дрожащими лучами морщин.
      - Кто она? - спросил Маклаков.
      - Доктора Мелихова дочь.
      - А-а... - протянул Саша. - Я его знаю...
      - Солидный человек, имеет ордена - Владимира и Анны, - сообщил Соловьев.
      - Я его знаю! - повторил Саша. - Шарлатан, как все они. Пробовал меня лечить...
      - Вас теперь один господь мог бы вылечить! - ласково сказал Соловьев. - Быстро вы разрушаетесь здоровьем...
      - Подите к чёрту! - крикнул Саша. - Чего вы ждёте, Маклаков?
      - А вот он поест...
      - Эй, ты, глотай живее! - крикнул Саша Климкову. Обедая, Климков внимательно слушал разговоры и, незаметно рассматривая людей, с удовольствием видел, что все они - кроме Саши - не хуже, не страшнее других. Им овладело желание подслужиться к этим людям, ему захотелось сделаться нужным для них. Он положил нож и вилку, быстро вытер губы грязной салфеткой и сказал:
      - Я - готов.
      Распахнулась дверь, в комнату, согнувшись, вскочил вертлявый растрёпанный человек, прошипел:
      - Тиш-ше!
      Высунул голову в коридор, послушал, потом, тщательно притворив дверь, спросил:
      - Не запирается? Где ключ?
      Оглянулся и, вздохнув, сказал:
      - Слава богу!
      - Э, дубина! - презрительно прогнусил Саша. - Ну, что такое? Опять хотели бить тебя?
      Человек подскочил к нему и, задыхаясь, размахивая руками, отирая пот с лица, начал вполголоса бормотать:
      - И - хотели! Конечно. Хотели убить молотком. Двое. Шли за мной от тюрьмы, ну да! Я был на свиданиях, выхожу - а они у ворот стоят, двое. И один держит в кармане молоток...
      - Может быть, это револьвер? - спросил Соловьев, вытягивая шею.
      - Молоток!
      - Ты видел? - с усмешкой осведомился Саша.
      - Ах, я же знаю! Они решили молотком. Без шума - р-раз...
      Он оправлял галстук, застёгивал пуговицы, искал чего-то в карманах, приглаживал курчавые потные волосы, его руки быстро мелькали, и казалось, что вот они сейчас оторвутся. Костлявое серое лицо обливалось потом, тёмные глаза разбегались по сторонам, то прищуренные, то широко открытые, и вдруг они неподвижно, с неподдельным ужасом остановились на лице Евсея. Человек попятился к двери, хрипло спрашивая:
      - Это - кто?
      Маклаков подошёл к нему, взял за руку.
      - Успокойтесь, Елизар, это свой.
      - Вы его знаете?
      - Скотина! - раздался раздражённый возглас Саши. - Тебе лечиться надо...
      - Вас под вагон конки толкали? Нет? Так вы погодите ругаться...
      - Вот, смотрите, Маклаков... - заговорил Саша, но человек продолжал с яростным возбуждением:
      - Вас ночью били неизвестные люди? Ага! Вы поймите - неизвестные люди! Таких людей, неизвестных мне, - сотни тысяч в городе... Они везде, а я один.
      Успокоительно прозвучал мягкий голос Соловьева и утонул в новом взрыве слов разбитого человека. Он внёс с собою вихрь страха, Климков сразу закружился, утонул в шёпоте его тревожной речи, был ослеплён движениями изломанного тела, мельканием трусливых рук и ждал, что вот что-то огромное, чёрное ворвётся в дверь, наполнит комнату и раздавит всех.
      - Пора идти! - сказал Маклаков, дотронувшись до его плеча.
      На улице, сидя в пролётке, Евсей угрюмо и тихо заметил:
      - Не гожусь я для этого дела...
      - Почему? - спросил Маклаков.
      - Я - боязливый...
      - Это - пройдёт!
      - Ничего не проходит! - быстро сказал Евсей.
      - Всё! - возразил ему Маклаков спокойно.
      На улице было слякотно, холодно, темно. Отсветы огней лежали в грязи, люди и лошади гасили их, ступая ногами в золотые пятна.
      Евсей, без мысли глядя вперёд, чувствовал, что Маклаков рассматривает его лицо.
      - Привыкнете! - заговорил Маклаков. - Но если есть другая служба уходите сейчас же. Есть?
      - Нет...
      Шпион пошевелился, но не сказал ни слова. Глаза у него были полузакрыты, он дышал через нос, и тонкие волосы его усов вздрагивали.
      В воздухе плавали густые звуки колокола, мягкие и тёплые. Тяжёлая туча накрыла город плотным тёмным пологом. Задумчивое пение меди, не поднимаясь вверх, печально влачилось над крышами домов.
      - Завтра воскресенье! - негромко произнёс Маклаков. - Вы в церковь ходите?
      - Нет! - ответил Евсей.
      - Почему?
      - Не знаю. Так...
      - А я - хожу. Люблю утренние службы. Поют певчие, и солнце в окна смотрит. Это хорошо.
      Простые слова Маклакова ободрили Евсея, ему захотелось говорить о себе.
      - Петь - хорошо! - начал он. - Мальчишкой я пел в церкви, в селе у нас. Поёшь, и даже непонятно - где ты? Всё равно как нет тебя...
      - Приехали! - сказал Маклаков.
      Евсей вздохнул, печально глядя на длинное здание вокзала, - оно явилось перед глазами как-то сразу и вдруг загородило дорогу.
      Прошли на перрон, где уже собралось много публики, остановились, прислонясь к стене. Маклаков прикрыл глаза ресницами и точно задремал. Позванивали шпоры жандармов, звучно и молодо смеялась стройная женщина, черноглазая, со смуглым лицом.
      - Запомните эту, которая смеётся, и старика рядом с ней! - внятным шёпотом говорил Маклаков. - Её зовут Сарра Лурье, акушерка, квартирует на Садовой, дом - семь. Сидела в тюрьме, была в ссылке. Очень ловкая женщина! Старик тоже бывший ссыльный, журналист...
      Вдруг он точно испугался кого-то, быстрым движением руки надвинул шапку на лоб и ещё тише продолжал:
      - Высокий, в чёрном пальто, мохнатая шапка, рыжий - видите?
      Евсей кивнул головой.
      - Это - писатель Миронов... Четыре раза сидел по тюрьмам в разных городах...
      Чёрный, железный червь, с рогом на голове и тремя огненными глазами, гремя металлом огромного тела, взвизгнул, быстро подполз к вокзалу, остановился и злобно зашипел, наполняя воздух густым белым дыханием. Потный, горячий запах ударил в лицо Климкова, перед глазами быстро замелькали чёрные суетливые фигурки людей.
      Евсей впервые видел так близко эту массу железа, она казалась ему живой, чувствующей и, властно привлекая к себе его внимание, возбуждала в нём враждебное и жуткое предчувствие. В памяти его ослепительно и угрожающе блестели огненные глаза, круглые, лучистые, вертелись большие красные колёса, блистал стальной рычаг, падая и поднимаясь, точно огромный нож...
      Раздался негромкий возглас Маклакова.
      - Что? - спросил Евсей.
      - Ничего! - с досадой ответил сыщик. Щёки у него покраснели, он закусил губы. По его взгляду Евсей догадался, что он следит за писателем. Не спеша, покручивая ус, писатель шёл рядом с пожилым, коренастым человеком в расстёгнутом пальто и в летней шляпе на большой голове. Человек этот громко хохотал и, поднимая кверху бородатое красное лицо, вскрикивал:
      - Ехал, ехал...
      Писатель снял шапку, кому-то кланяясь, - голова у него была гладко острижена, лоб высокий, лицо скуластое, с широким носом и узкими глазами. Это лицо показалось Климкову грубым, неприятным, большие рыжие усы придавали ему что-то солдатское, жёсткое.
      - Идёмте! - сказал Маклаков. - Они, должно быть, поедут вместе. Нам надо быть поосторожнее, приезжий-то бывалый человек...
      На улице он нанял извозчика, сказав ему:
      - Поезжай за тем экипажем!
      И долго молчал, согнув спину и раскачиваясь всем телом. Потом тихо пробормотал:
      - В прошлом году летом был я у него при обыске...
      - У писателя? - спросил Евсей.
      - Да. Поезжай дальше, извозчик! - быстро приказал Маклаков, заметив, что передний экипаж остановился.
      Через минуту он соскочил с пролётки, сунул извозчику деньги, сказал Евсею: "Подождите!" - и скрылся в сырой тьме. Был слышен его голос:
      - Извините - это дом Яковлева?
      Кто-то глухо ответил:
      - Перцева.
      Прислонясь к забору, Евсей считал замедленные шаги Маклакова и думал:
      "Просто это - следить за людями..."
      Шпион подошёл и недовольным голосом заговорил:
      - Нам здесь делать нечего. Завтра с утра вы оденетесь в другое платье и будете наблюдать за этим домом.
      Он зашагал по улице, и в уши Климкова застучала его речь, быстрая, точно дробь барабана.
      - Запоминайте лица, костюмы, походку людей, которые будут приходить в эту квартиру. Людей, похожих друг на друга, - нет, каждый имеет что-нибудь своё, вы должны научиться сразу поймать это своё в человеке - в его глазах, в голосе, в том, как он держит руки на ходу, как, здороваясь, снимает шапку. Эта служба прежде всего требует хорошей памяти...
      Евсей чувствовал, что сыщик говорит со скрытою неприязнью к нему.
      - У вас слишком заметное лицо, особенно глаза, это не годится, вам нельзя ходить без маски, без дела. По фигуре, да и вообще, вы похожи на мелочного торгаша, вам надо завести ящик с товаром - шпильки, иголки, тесёмки, ленты и всякая мелочь. Я скажу, чтобы вам дали ящик и товару, тогда вы можете заходить на кухни, знакомиться с прислугой...
      Он замолчал, снял свою бороду, спрятал её в карман, поправил шапку и пошёл тише.
      - Прислуга всегда готова сделать что-нибудь неприятное для господ, её легко выспросить. Особенно женщин - кухарок, нянек, горничных. Они любят сплетничать. Однако - я продрог! - другим голосом закончил он поучение. Зайдём в трактир.
      - У меня денег нет...
      - Пустяки!
      В трактире он строгим тоном барина спросил:
      - Рюмку коньяку побольше и пару пива. Вы хотите коньяку?
      - Нет. Я не пью, - ответил Евсей сконфуженно.
      - Это хорошо!
      Шпион внимательно взглянул в лицо Климкова, поправил усы, на минуту закрыл глаза, потянулся всем телом так, что у него хрустнули кости. А когда выпил коньяк, то снова вполголоса заговорил:
      - И хорошо, что вы такой молчаливый... О чём вы думаете, а?
      Евсей опустил голову и ответил:
      - О себе...
      - Что же именно?
      Глаза Маклакова светились мягко, и Евсей искренно ответил:
      - Думаю, что, может, лучше бы мне в монастырь поступить...
      - Вы в бога веруете?
      Подумав, Евсей сказал, как бы извиняясь:
      - Верую! Только я - не для бога, а для себя. Что я богу?
      - Ну, давайте выпьем...
      Климков храбро выпил стакан холодного, горького пива, - оно вызвало у него дрожь. Облизав губы, он спросил:
      - Часто бьют вас?
      - Меня? Кто? - удивлённо и обиженно воскликнул сыщик.
      - Не вас, а вообще - шпионов?
      - Надо говорить - агенты, а не шпионы, - поправил его Маклаков, усмехаясь. - Меня - не били...
      Он задумался, плечи у него опустились, спина согнулась, по белому лицу скользнула тень.
      - Должность наша - собачья, люди смотрят на нас - довольно скверно! тихонько проговорил он и вдруг, улыбнувшись всем лицом, наклонился к Евсею. - Только один раз за пять лет я видел человеческое отношение к себе. Было это у Миронова. Я пришёл к нему с жандармами, в форме околоточного надзирателя; нездоровилось мне, лихорадило, едва на ногах стою. Принял он нас вежливо, немножко будто сконфузился, посмеивается. Большой такой, руки длинные, усы - точно у кота. Ходит с нами из комнаты в комнату, всем говорит - вы, заденет кого-нибудь - извиняется. Неловко всем около него - и полковнику, и прокурору, и нам, мелким птицам. Все этого человека знают, в газетах портреты его печатаются, даже за границей известен, - а мы пришли к нему ночью... совестно как-то! Вижу я - смотрит он на меня, - потом подошёл близко и говорит: "Вы бы сели, а? Вам нездоровится, как видно, сядьте!" Так он меня этими словами и опрокинул. Сел я. Думаю - уйди от меня! А он: "Хотите принять порошок?" Все молчат, - никто на меня и на него не смотрит...
      Маклаков тихо засмеялся.
      - Дал он мне хину в облатке, а я её разжевал. Во рту - горечь нестерпимая, в душе - бунт. Чувствую, что упаду, если встану на ноги. Тут полковник вмешался, велел меня отправить в часть, да, кстати, и обыск кончился. Прокурор ему говорит: "Должен вас арестовать..." - "Ну, что же, говорит, арестуйте! Всякий делает то, что может..." Так это он просто сказал - с улыбкой!..
      Рассказ понравился Евсею, точно обласкал его и разогрел желание быть приятным Маклакову.
      "Хороший человек!" - утвердительно подумал он о сыщике.
      А тот вздохнул, спросил себе ещё рюмку коньяку, медленно выпил её, вдруг осунулся, похудел и опустил голову на стол.
      Евсею хотелось говорить, в голове суматошно мелькали разные слова, но не укладывались в понятную и ясную речь. Наконец, после многих усилий, Евсей нашёл о чём спросить.
      - Он тоже на службе у врагов наших?
      - Кто? - едва подняв голову, спросил сыщик.
      - Писатель-то...
      - У каких - врагов наших?
      Евсей смутился, - сыщик смотрел, брезгливо скривив губы, в голосе его была слышна насмешка. Не дождавшись ответа, он встал, кинул на стол серебряную монету, сказал кому-то: "Запишите!", надел шапку и, ни слова не говоря Климкову, пошёл к двери. Евсей, ступая на носки, двинулся за ним, а шапку надеть не посмел.
      - Завтра к девяти будьте на месте, в двенадцать вас сменят! - сказал ему Маклаков уже на улице, сунул руки и карманы пальто и исчез.
      "Не простился!" - огорчённо думал Евсей, идя по пустынной улице.
      Он чувствовал себя худо - со всех сторон его окружала тьма, было холодно, изо рта в грудь проникал клейкий и горький вкус пива, сердце билось неровно, а в голове кружились, точно тяжёлые хлопья осеннего снега, милые мысли.
      "Вот - день отслужил я... Кабы я понравился кому-нибудь..."
      X
      Ночью Евсею приснилось, что его двоюродный брат Мишка сел ему на грудь, схватил за горло и душит... Он проснулся и услыхал в комнате Петра его сердитый, сухой голос:
      - Мне наплевать на государство и на всю эту чепуху..
      Засмеялась женщина, и прозвучал чей-то тонкий голос:
      - Ш-ш! Не ори!..
      - У меня нет времени разбирать, кто прав, кто виноват, - я не дурак. Я молод, мне надо жить. Он мне, подлец, лекции читает о самодержавии, - а я четыре часа лакеем метался около всякой сволочи, у меня ноги ноют, спина от поклонов болит. Коли тебе самодержавие дорого, так ты денег не жалей, а за грош гордость мою я самодержавию не уступлю, - подите вы к чёрту!
      А через несколько часов Евсей сидел на тумбе против дома Перцева. Он долго ходил взад и вперёд по улице мимо этого дома, сосчитал в нём окна, измерил шагами его длину, изучил расплывшееся от старости серое лицо дома во всех подробностях и, наконец, устав, присел на тумбу. Но отдыхать ему пришлось недолго, - из двери вышел писатель в накинутом на плечи пальто, без галош, в шапке, сдвинутой набок, и пошёл через улицу прямо на него.
      "В морду даст!" - подумал Евсей, глядя на суровое лицо и нахмуренные рыжие брови. Он попробовал встать, уйти - и не мог, окованный страхом.
      - Вы чего тут сидите? - раздался сердитый голос.
      - Так...
      - Ступайте прочь!..
      - Я не могу...
      - Вот письмо - идите, отдайте его тому, кто вас послал сюда.
      Большие синие глаза приказывали, ослушаться их взгляда не было сил. Отвернув лицо в сторону, Евсей пробормотал:
      - Н-не имею разрешения принимать от вас что-нибудь. И разговаривать тоже...
      Писатель улыбнулся хмурой улыбкой и сунул конверт в руку Евсея.
      Климков пошёл, держа конверт в правой руке на высоте груди, как что-то убийственное, грозящее неведомым несчастием. Пальцы у него ныли, точно от холода, и в голове настойчиво стучала пугливая мысль:
      "Что же будет со мной?.."
      Но вдруг он увидел, что конверт не заклеен, это поразило его, он остановился, оглянулся, быстро вынул письмо и прочитал:
      "Уберите прочь от меня этого болвана. Миронов".
      Евсей облегчённо вздохнул.
      - Надо отдать Маклакову. Обругает он меня...
      Страх исчез, но было тяжело при мысли о том, что снова не удалось угодить сыщику, который так нравился.
      Он застал Маклакова за обедом в компании с маленьким, косоглазым человеком, одетым в чёрное.
      - Знакомьтесь! Климков, Красавин.
      Евсей сунул руку в карман за письмом и смущённо сказал:
      - Вышло так, что...
      Маклаков протянул к нему руку.
      - Расскажете после!..
      Лицо у него было усталое, глаза потускнели, белые прямые волосы растрепались.
      "Видно, напился вчера!" - подумал Евсей.
      - Нет, Тимофей Васильевич, - холодно и внушительно заговорил косоглазый человек. - Это вы напрасно. Во всяком деле имеется своя приятность, когда дело любишь...
      Маклаков взглянул на него и залпом выпил большую рюмку водки.
      - Они - люди, мы - люди, но - это ничего не значит.
      Косой заметил, что Евсей смотрит на его разбегающиеся глаза, и надел очки в оправе из черепахи. Он двигался мягко и ловко, точно чёрная кошка, зубы у него были мелкие, острые, нос прямой и тонкий; когда он говорил, розовые уши шевелились. Кривые пальцы всё время быстро скатывали в шарики мякиш хлеба и раскладывали их по краю тарелки.
      - Подручный? - спросил он, кивнув головой на Евсея.
      - Да...
      Красавин кивнул головой и, пощипывая тонкий тёмный ус, плавно заговорил:
      - Конечно, Тимофей Васильевич, судьбе жизни на хвост не наступишь, по закону господа бога, дети растут, старики умирают, только всё это нас не касается - мы получили своё назначение, - нам указали: ловите нарушающих порядок и закон, больше ничего! Дело трудное, умное, но если взять его на сравнение - вроде охоты...
      Маклаков встал из-за стола, отошёл в угол и оттуда поманил Евсея к себе.
      - Ну, что?
      Евсей отдал ему конверт. Сыщик прочитал письмо, удивлённо взглянул в лицо Климкова, прочитал ещё раз и тихо спросил:
      - Это откуда?
      Евсей смущённо шёпотом ответил:
      - Он сам дал. Вышел на улицу...
      Ожидая ругательства или удара, он согнул шею, но услыхал тихий смех и осторожно поднял голову. Сыщик смотрел на конверт, широко улыбаясь, глаза у него весело блестели.
      - Эх вы, чудак! - сказал он. - Уж вы молчите об этом!
      - Можно поздравить с удачным дельцем? - спросил Красавин.
      - Можно! - сказал Маклаков. - А японцы нас всё-таки вздули, Гаврила! весело воскликнул он, потирая руки.
      - Радости твоей в таком случае никак не могу принять! - сказал Красавин, двигая ушами. - Хотя это и поучительно, как многие выражаются, но всё же пролита русская кровь и обнаружена недостача силы.
      - А - кто виноват?
      - Японец. Чего ему надо? Всякое государство должно жить внутри себя...
      Они заспорили, но Евсей, обрадованный отношением Маклакова, не слушал их. Он смотрел в лицо сыщика и думал, что хорошо бы жить с ним, а не с Петром, который ругает начальство и за это может быть арестован, как арестовали Дудку.
      Красавин ушёл. Маклаков вынул письмо, прочитал его ещё раз и засмеялся, глядя на Евсея.
      - Так вы об этом ни слова, - никому! Он сам вышел?
      - Да. Вышел и говорит: "Ступай прочь!"
      Евсей виновато улыбнулся.
      Сыщик, прищурив глаза, посмотрел в окно и медленно проговорил:
      - Вам нужно заняться торговлей, я вам говорил. Сегодня вы свободны, у меня нет поручений для вас. До свиданья!