М.Горький
      Миша
      Миша был мальчик-непоседа, ему всегда хотелось что-нибудь делать, и, если его не отпускали гулять, он целый день вертелся, как волчок, под ногами взрослых.
      Каждому мальчику и девочке хорошо известно, что взрослые - народ, всегда занятый какими-то скучными делами, поэтому они ужасно часто говорят маленьким:
      "Не мешайте!"
      Мише особенно часто приходилось слышать это слово и от мамы, которая вечно была занята делами, и от папы, который целые дни сидел у себя в кабинете, сочиняя разные книжки, очень большие и, должно быть, скучные, Мише не давали читать эти книжки.
      Мама была очень хорошая, точно куколка, и папа тоже, но он был похож не на куклу, а на индейца.
      Вот однажды перед весной, когда погода испортилась, каждый день шёл дождь и снег, гулять было нельзя и Миша особенно усердно мешал папе с мамой заниматься делами, папа спросил его:
      - Слушай, Миша, тебе очень скучно?
      - Как арифметика! - сказал Миша.
      - Ну, возьми вот эту тетрадку и записывай в неё всё интересное, что с тобой случится, понимаешь? Это называется: "дневник". Ты будешь вести дневник!
      Миша взял тетрадку и спросил:
      - А что случится интересное?
      - Я же не знаю! - сказал папа, закуривая папироску.
      - А почему не знаешь?
      - Потому что когда я был маленький, то плохо учился и ко всем приставал с глупыми вопросами, а сам ни о чём не думал, - понял? Ну, иди!
      Миша понял, что папа намекает на него и не желает говорить с ним; он хотел обидеться, Миша, да уж очень хорошие глаза были у папы. Он только спросил:
      - А кто будет делать интересное?
      - Ты сам, - ответил папа. - Уходи, пожалуйста, не мешай!
      Миша ушёл в свою комнату, разложил тетрадку на столе и, подумав, написал на первой странице:
      "Ето дневник.
      Папа дал мне хоршую тетрадку. Если я буду писать в нее что хочу, так будет интересное".
      Написал, посидел немножко, осмотрел комнату, - всё в ней такое знакомое.
      Он встал и отправился к папе. Папа встретил его нелюбезно.
      - Ты, брат, опять явился?
      - Смотри, - сказал Миша, подавая тетрадку, - вот я уж написал. Так надо?
      - Так, так, - торопливо сказал папа. - Только "это" пишется через "э", и не "хоршую", а "хорошую", - иди!
      - А что надо ещё писать? - спросил Миша, подумав.
      - Всё, что хочешь! Выдумай что-нибудь и пиши... стихи пиши!
      - Которые стихи?
      - Не которые, а сам сочини! Отстань, приставала!
      Папа взял его за руку, вывел за дверь и плотно закрыл её. Это уж было невежливо, и теперь Миша обиделся. Придя к себе, он снова сел за стол, развернул тетрадь и стал думать: "И чего бы ещё написать?" Было скучно. Мама считает бельё в столовой; в кухню, где всегда интересно, не велят ходить, а на улице - дождь и туман.
      Было утро, четверть десятого, Миша посмотрел на часы и вдруг тихонько усмехнулся, а потом написал:
      На стене висят часы,
      У них стрелки, как усы.
      Он очень обрадовался, что у него вышли стихи; вскочил и побежал в столовую, крича:
      - Мам, мам, я стихи сочинил, смотри-ка!
      - Девять, - сказала мама, перекладывая салфетки. - Не мешай. Десять, одиннадцать...
      Миша обнял её одной рукой за шею, а другой поднёс тетрадку прямо к носу ей.
      - Да мама же! Ты посмотри...
      -Двенадцать, - о, господи! Ты меня свалишь на пол...
      Она всё-таки взяла тетрадку, прочитала стихи и огорчила Мишу, сказав:
      - Ну, это, наверное, папа тебе подсказал, а во-вторых, "на стене" пишется через "ять" в обоих случаях.
      - И в стихах через "ять"? - печально спросил Миша.
      - Да, да, в стихах, - не мешай мне, пожалуйста; иди, занимайся!
      - Чем?
      - Ах! Ну, пиши стихи дальше...
      - А как надобно дальше?
      - Придумай сам. Ну, висят часы, они тикают звучно... и ещё что-нибудь, вот и будут стихи.
      - Хорошо, - сказал Миша и покорно ушёл к себе. Там он написал о часах мамины слова:
      Часы тикают звучно,
      но дальше ничего не мог придумать, а уж как старался, даже подбородок себе выпачкал чернилами, не только пальцы.
      И вдруг, - как будто кто-то подсказал ему, - он придумал четвёртую строку:
      А мне всё-таки скучно!
      Это правда: Мише было очень скучно, но когда он написал четвёртую строку, то ему от радости даже жарко стало.
      Он вскочил и стремглав помчался к папе, но папа - хитрый человек! запер дверь кабинета. Миша постучал.
      - Кто там? - спросил папа из-за двери.
      - Открой скорее, - горячо сказал Миша, - это я. Я стихи написал, очень ловко.
      - Поздравляю, продолжай, - пробормотал папа.
      - Так я хочу прочитать тебе!
      - После прочитаешь...
      - Я сейчас хочу!
      - Мишка, отстань!
      Миша наклонился к скважине дверного замка и прочитал стихи, но вышло так, как будто он в колодец кричал, - папа не ответил ему.
      Это окончательно обидело Мишу, он снова тихонько ушёл в свою комнату, минуту постоял у окна, прижав лоб к холодному стеклу, а потом сел за стол и начал писать то, что думал.
      "Папа обманул меня, что если писать дневник, так будет интересно, ничего не будет. Это он, чтобы я ему не мешал. Уж я знаю. Когда мама сердится, он называет маму злая курица, а сам тоже. Вчера я играл в кегли его серебряным портсигаром, так он рассердился получше мамы. А сам говорит. Они оба такие. Когда Нина Петровна, которая поёт, разбила чашку, так они сказали: это ничего и пустяки, а когда я чего-нибудь разбиваю, так они говорят сто слов".
      Вспомнив, как несправедливо обращаются с ним папа и мама, Миша едва не заплакал, так жалко ему стало и себя и папу с мамой; оба они такие хорошие, а с ним не умеют хорошо вести себя.
      Он встал и снова подошёл к окну: на карнизе сидел, ощипываясь, мокрый воробей. Миша долго смотрел, как он прихорашивается, разглаживая жёлтым носом русые свои перья, около носа они заершились у него, точно усы у папы.
      Потом Миша подумал стихами:
      Ножки у птички
      Тонкие, как спички.
      Глазки - точно бусинки,
      Русенькие усики.
      Дальше стихами не думалось, но и этого было достаточно. Миша почувствовал гордость собою, подбежал к столу, записал стихи и приписал ещё:
      "Стихи писать очень просто, нужно только посмотреть на что-нибудь, вот и всё, а они уж сами сложатся. Пускай папа не форсит, я тоже захочу, так буду писать книжки, да ещё стихами. Научусь ставить знаки препинания и "ять" где надо, вот и буду. Рама, мама, упряма, дама. Из этого тоже можно сделать стихи, а я не хочу. Я не буду писать стихи и дневник тоже. Если вам не интересно, так и мне тоже, и не надо заставлять меня писать. И, пожалуйста, не приставайте ко мне".
      Мише стало так грустно, что он чуть-чуть не заплакал, но в это время пришла учительница Ксения Ивановна, маленькая, румяная, с жемчужными капельками тумана на бровях.
      - Здравствуй, - сказала она. - Отчего ты такой надутый?
      Миша важно нахмурил брови:
      - Не мешайте мне! - проговорил он папиным голосом и написал в тетрадке:
      "Папа называет учительницу курносенькой девчушкой и что ей ещё надо в куклы играть".
      - Что с тобой? - удивилась учительница, растирая кукольными лапками свои розовые щёки. - Что ты пишешь?
      - Нельзя сказать, - ответил Миша. - Это папа велел написать дневник и всё интересное, о чём я думаю. Обо всём.
      - Что же ты придумал интересного? - спросила учительница, заглянув в тетрадку.
      - Ещё ничего нет, только стихи, - сказал Миша.
      - Ошибок-то, ошибок! - воскликнула учительница. - Стихи, да. Ну, это, конечно, папа сочинил, а не ты...
      Миша снова обиделся: что такое? Никто не верит ему! И сказал учительнице:
      - Если так, тогда я не буду заниматься!
      - Это почему-с?
      - Потому, что не буду!
      Тут учительница прочитала то, что Миша написал о ней, покраснела, взглянула в зеркало и тоже обиделась:
      - Ах ты, и про меня написал, вот как! Это правда, что папа говорит?
      - Вы думаете, он вас боится? - спросил Миша.
      Учительница подумала, ещё раз взглянула в зеркало и сказала:
      - Так не хочешь заниматься?
      - Нет.
      - Хорошо. Пойду спрошу, как посмотрит на это мама.
      Она ушла.
      Миша посмотрел вслед ей и стал писать: "Я накапризничал Ксении Ивановне, как мама папе, пусть она не пристаёт и не мешает. Если меня никто не любит, то всё равно. Потом я извинюсь перед учительницей и тоже запишу в тетрадку. И буду писать целый день, как папа, и никто меня не увидит. И обедать не буду никогда, даже когда на сладкое печёные яблоки. Не буду ночью спать, всё пишу-пишу, и пусть мама утром говорит мне, как папе, что я изведусь и у меня будут нервы. И плачет. А мне всё равно. Если меня никто не любит, так уж всё равно".
      Он едва успел дописать, как в комнату вошла мама с Ксенией Ивановной; мама молча взяла у него тетрадку, и её милые глаза, улыбаясь, стали читать Мишины мысли.
      - Господи, - тихонько воскликнула она. - Ах, какой... Нет, это нужно показать отцу!
      Она ушла с тетрадкой в руках.
      "Накажут!" - подумал Миша и спросил учительницу:
      - Наябедничали?
      - Но если ты не слушаешься...
      - Я не лошадь, чтобы слушаться...
      - Миша! - вскричала учительница, но Миша сердито продолжал:
      - Я не могу учиться и думать обо всём и всё записывать...
      Он мог бы сказать ещё многое, но вошла горничная и сказала, что его зовёт папа.
      - Слушай-ка, брат! - заговорил папа, придерживая ладонью усы, чтобы они не шевелились, а в другой руке зажав Мишину тетрадку, - поди-ка сюда!
      Папины серые глаза светились весело, а мама лежала на диване, уткнув голову в кучу маленьких подушек, и плечи её дрожали, как будто она смеялась.
      "Не накажут", - догадался Миша.
      Папа поставил его перед собой, сжал коленями и, приподняв пальцем Мишин подбородок, спросил:
      - Ты капризничаешь, да?
      - Да, капризничаю, - сознался Миша.
      - А зачем это?
      - Так.
      - Ну, всё-таки зачем?
      - Да я не знаю, - сказал Миша, подумав. - Ты не обращаешь на меня внимания, мама тоже не обращает, и учительница тоже... нет, она не тоже, она пристаёт!
      - Ты обиделся? - тихонько спросил папа.
      - Ну да, обиделся, конечно...
      - А ты не обижайся! - дружески посоветовал папа. - Это не я тебя обижаю и не мама, - видишь, она хохочет тихонько, валяясь на диване? И мне тоже смешно, да я уж потом похохочу...
      - А почему смешно? - спросил Миша.
      - Я тебе скажу почему, только после.
      - Нет, почему? - настаивал Миша.
      - Да, видишь ли, ты у нас очень смешной!
      - Ну-у, - недоверчиво сказал Миша.
      Папа посадил его на колени себе и сказал, пощекотав за ухом:
      - Давай говорить серьёзно, ладно?
      - Ладно, - согласился Миша и нахмурил брови.
      - Никто тебя не обижал, это плохая погода обижает тебя, понял? Была бы хорошая погода, солнце, весна, ты бы гулял, и всё было бы хорошо! А в дневнике ты чепуху написал...
      - Сам велел, - сказал Миша, пожимая плечами.
      - Ну, брат, чепуху писать я тебя не просил!
      - Может, не просил, - согласился Миша. - Я уж не помню. А у меня чепуха вышла?
      - Вышла, брат! - сказал папа, качая головой.
      - А у тебя, когда ты пишешь, тоже чепуха выходит? - спросил Миша.
      Мама вскочила с дивана и убежала, точно у неё кофе перекипел, она даже зафыркала, как фыркает кипящий кофейник. Миша понял, что это она смеётся, но только не хочет показать, что ей смешно.
      Эти взрослые - тоже порядочные притворяшки. Папе тоже хотелось смеяться, он надул щёки докрасна, ощетинил усы и фыркал носом.
      - У меня, - сказал он, - тоже иногда чепуха выходит. Это очень трудно писать, чтобы всё было хорошо и правдиво. Стишки ты придумал неплохо, а всё остальное не годится.
      - Почему? - спросил Миша.
      - Сердито очень. Ты у меня - критик, а я не знал этого, - ты всех критикуешь. Это нужно начинать с себя самого, ты сначала себя хорошенько раскритикуй. А то и этого не надо, давай лучше бросим писать дневник.
      Раскрашивая красным и синим карандашом папину бумагу, Миша сказал:
      - Давай бросим, а то это тоже скучно, как учиться. Только ты сам ведь выдумал это, - ты сказал: "Пиши, будет интересно". Я и стал писать, а ничего не случилось. Слушай-ка, можно сегодня не учиться?
      - Почему? - спросил папа.
      - Я лучше почитаю с Ксенией Ивановной.
      - Можно не учиться, - весело согласился папа. - Только нам с тобой надобно извиниться перед учительницей, а то мы наговорили и написали про неё не... ладно!
      Папа встал и, ведя Мишу за руку в его комнату, тихонько сказал:
      - Конечно, это правда, что она немножко курносенькая, но лучше не напоминать ей об этом. Этого, брат, не исправишь словами, и нос на всю жизнь даётся тот или иной. Вот у тебя веснушки на носу и по всей рожице, - ладно ли будет, если я тебя стану звать пёстреньким?
      - Неладно, - согласился Миша.
      На этом и кончается благополучная история о том, как Миша писал дневник.
      1917 г.