- Неверно взвесили, значит?!
      - Истинно так - по-грабительски взвесил!
      - Зачем же это вы?
      - Да али это мы, ваше благородие! Мы - вот вам крест! - фунт в фунт, по двадцать четыре пуда в телегу насыпали - и каждый ещё мерку на утечку накидывал... А ссыпать стали - по четыре пуда с телеги и просыпалось.
      - Это уж у купца весы так устроены... Подавайте прошение!
      Мужики чешут затылки и отправляются по кабакам искать себе "ходателя".
      Когда-то он будет найден, нужно его напоить, дать ему за работу, купить марок и так далее, - каторжным трудом добытые гроши так и текут из тощих карманов.
      Главный расход - это харч.
      Сорок три лошади и человек двадцать пять людей живут три-четыре дня, а иногда и больше, в городе, и каждый день стоит им около пятидесяти копеек.
      Таким образом, выходит нечто прямо-таки грабительское.
      Из воза пшеницы, положим, пуда с два утянет купец да пуда по четыре на каждый воз сложится взыскание с купца этих двух пудов...
      И это ещё хороший конец дела.
      А бывают случаи, когда четверть и даже половина всего привезённого товара идут на то, чтобы получить деньги за другую половину, ссыпанную в амбар купца.
      Вот, для примера, очень характерное "сезонное" крестьянское дело, начатое у одного из городских судей.
      Крестьяне Гусев и Платошин привезли 151 подводу льняного семени, весом 2281 пуд, и запродали его местному купцу Николаю Шашкову по 14 копеек за пуд.
      Ссыпали.
      А когда ссыпали - Шашков нашёл, что семя подмочено, и скинул по пятаку с пуда.
      Хорошая скидочка - чуть-чуть не 40 процентов.
      Крестьяне заплатили за ссыпку рабочим, потеряли много время - не пересыпать же семя обратно из амбара в телеги.
      Если бы они решились на это - Шашков взыскал бы с них полежалое.
      - Вы, дескать, своим товаром у меня место занимали. Я бы, может, другое что купил да на место вашего семя ссыпал! Несу убыток!
      Тиски!
      Крестьяне едут к судье и предъявляют иск.
      Ищут недоданных за провоз 114 рублей, убытков на содержание 151 лошади и 44 рабочих - 61 рубль 50 копеек.
      Дело назначено на 28 сентября.
      Выиграют они его?
      Трудно сказать! Купцы люди умные и весьма ловко "наблошнились" объегоривать крестьян!
      Уж если человек решается действовать так нахально, как наши самарские толстосумы действуют на ссыпке, - значит он, этот человек, в успехе своего начинания уверен и для благополучного исхода дела в свою пользу всё припас.
      И вот вы сообразите...
      Сколько потеряет от судьбища этот четырнадцатикопеечный товар?
      А купец, догадливый и ловкий человек, возьмёт да попросит судью назначить экспертизу - осмотреть семя...
      Семя осмотрят. Наверное, найдут, что оно не подмочено, - тогда купец постарается ещё чем-нибудь затянуть дело.
      И даже если судья постановит взыскать с купца 175 рублей 50 копеек проторей и убытков, купец перенесёт дело во вторую инстанцию.
      А сам в это время будет вести с мужичками такой разговор:
      - Бросили бы вы, ребята, эту самую волокиту! Вам со мной не тягаться. Помните, с волком кобыла тягалась - хвост да грива осталась... Уступите по чести купцу. А то я вас всё равно измором возьму. Я сужусь с вами, ничего не теряю, а вы каждый день на худой конец рубля два! Товар ваш дешёвый, барыш ваш грошовый! Всё вы со мной просудите... Бросили бы лучше! Ась? Добра ведь желаю вам, ребята... Уступите пятак с пуда...
      И он, добрый человек, добьётся своего так или иначе...
      Он не возьмёт убытка сам, - даже и в том случае, если иск крестьян будет удовлетворён, купец вгонит их в убыток.
      Как так?
      А такова уж крестьянская участь и купецкая сметка!
      [10]
      Будем говорить о технике.
      Сначала о той технике, задача которой сводится к тому, чтобы создать наилучший и в то же время наивыгоднейший двигатель, одинаково применимый ко всем родам механической деятельности.
      Мне кажется, что "искание наилучшего двигателя" - дело совершенно химеричное и даже совсем "плёвое", как говорится, дело - и именно вот с какой стороны оно никуда не годится.
      Зачем нужно выдумывать усовершенствованный двигатель и всячески ломать головы над усовершенствованием разных моторов и локомобилей с целью экономизации их энергии и требуемых ими вспомогательных средств: топлива, смазочных материалов и прочего такого?
      Совершенно излишнее времяпровождение...
      И те люди, что известны миру своим творчеством в области техники, суть, по моему мнению, отчаянные дон Кихоты, не больше...
      Ибо всё, что придумывается с целью облегчить труд человека, не достигает этой цели, и едва ли достигнет, пока жив человек и нужда управляет им.
      И потом, какая двигательная сила может быть более экономична, чем сила мальчиков, отдаваемых в ученье б е с п л а т н о ?
      Бесплатные и беззащитные мальчики не требуют от своего хозяина дров и масла, ибо мальчиков, для того, чтобы они работали, не нужно ни накаливать огнём, ни смазывать маслом.
      Они и без этого могут делать всё, что их заставит хозяин...
      Ибо к нему их погнала непобедимая нужда.
      Всё это прекрасно понимает господин Лебедев, хозяин местного чугунолитейного завода и бесконтрольный командир и властелин бесплатных мальчиков-учеников.
      Господин Лебедев любит соблюдать экономию.
      Это хорошее качество, если оно сдерживается чувством меры.
      Но... зачем же нужно чувство меры для господина Лебедева в его стремлении к барышам, если он ничем не рискует, достигая их так, как ему это угодно и выгодно?
      Он прекрасно знает, что за мальчиков вступиться некому и что мальчики суть самая выгодная двигающая сила...
      Им не нужно платить, их не нужно топить, чистить, смазывать и вообще ухаживать за ними так, как того требуют металлические машины, которые хотя и ничего не чувствуют, но во многом нуждаются.
      Мальчики же нуждаются только в ругани, в толчках, пинках, подзатыльниках, трёпках, выволочках и прочих дешёвых средствах.
      Наградить всем этим мальчиков хозяину не только ничего не стоит, но даже доставляет ему удовольствие.
      И мальчики на заводе господина Лебедева с этой стороны совершенно довольны и вполне, даже, можно сказать, с избытком, награждены всеми этими необходимыми атрибутами ремесленного обучения.
      Но, знаете, с одним из мальчиков на заводе господина Лебедева произошла 24 сентября маленькая неприятность.
      Его немножко изувечили...
      Это было так.
      На заводе господина Лебедева есть паровой или газовый двигатель, приводящий в движение токарные станки.
      Недавно завод приобрёл новый станок, и хотя к нему ещё не был устроен привод от двигателя, тем не менее господин Лебедев распорядился, чтобы на новом станке точили какие-то колеса. Вертеть же станок заставили мальчиков.
      Брань, лязг металла, ворчание обтачиваемой вещи и равномерно-машинальное раскачивание ручки колеса у станка загипнотизировали одного из мальчиков...
      Он как-то неловко пошатнулся, и его ручонка попала в шестерню станка...
      Треск костей, дробимых железом, слабый крик - и станок останавливается...
      Из раздробленной кисти бесплатного мальчика фонтаном хлещет кровь, а он даже и кричать не в состоянии.
      Его, конечно, уводят...
      Работа продолжается в том же порядке до устройства привода или до нового увечья другому мальчику...
      Деталь происшествия:
      Мальчику так искусно раздробило палец, что на пол "посыпались косточки".
      Очевидец происшествия именно так и выразился: "Посыпались косточки".
      Сколько же сэкономил господин Лебедев, раздробив косточки мальчика?
      И во сколько он их оценит?
      Говорят, что дробление косточек весьма часто практикуется на заводе господина Лебедева, и говорят, что он вообще очень хладнокровно смотрит на такие пассажи...
      Раздробило косточки мальчику?
      Ба! А он бы не зевал, так ему бы и не раздробило!..
      Ну, а если раздробило, то я-то, Лебедев, при чём?
      Мне, первым делом, нужно обточить на станке данную вещь, а если при этом неосторожный мальчик ухитряется изувечить себя, я, Лебедев, тут ни при чём.
      Я не приказывал мальчику совать свои пальцы в шестерню!..
      Так проста и ясна логика господина Лебедева и всех ему подобных господ, бесплатно обучающих и безнаказанно уродующих своих мальчиков...
      Мальчик в их представлении - не велика штука.
      И только...
      По сей причине они свободно практикуют по отношению к мальчикам великие зверства, великую халатность и все прочие качества своих низких душ...
      Хозяева широко применяют к бесплатным мальчикам знаменитую систему ремесленного воспитания - "воспитания от руки".
      Всё это старо?
      Я знаю...
      Но ведь это случилось 24 сентября, наверное, произошло где-нибудь и 25-го, 26 число тоже вместило в себе дробление "косточек"...
      И за все остальные числа каждого месяца я поручусь...
      Всегда кости мальчиков дробят...
      И как это ни старо, как ни привычно, это всё-таки возмутительно ввиду полной беззащитности мальчиков...
      [11]
      Извиняюсь пред читателем - не могу продолжать вчерашней истории.
      Не могу, ибо сегодня в моём амплуа выступает новое лицо, которому я, человек, чуждый зависти, с удовольствием уступаю своё место.
      Пусть его займёт публику...
      Но, мне кажется, я сам должен представить его читателю.
      Представляю, - мой заместитель - это хозяин местного чугунолитейного завода господин Лебедев.
      Он написал опровержение через "ять" на мою заметку о порядках на его заводе.
      Он недоволен мной главным образом за то, что я сопричислил его к сонму низких душ. И вот он прислал некоторую ядовитую вопилицу, в которой доказывает, что у него, напротив, душа весьма даже высокая.
      Он мог бы сделать это проще и не портя так искусно русского языка, как он ухитрился испортить его в своём сочинении.
      Ему, на мой взгляд, следовало уплатить мальчику за раздробленный палец рублей этак сто хоть, что ли, и сообщить об этом поступке редакции.
      Я бы ему печатно сказал за это спасибо.
      Но он предпочел доказать мне, что я солгал и что я пишу - неприлично.
      И вот - внимание!
      И вот - как прилично и правдиво он опровергает меня.
      И не просто опровергает, а через "ять".
      Вот оно, его
      "ОПРОВРЖЕНИЕ"
      В номере 208 "Самарской газеты" в отделе "между прочим" автор этого хронического недуга, скрывавшийся под псевдонимом "Хламида", искажая несчастный факт повреждения токарным станком на моём механическом заводе пальца мальчику, позволил себе оскорбить меня бранными словами "низкая душа".
      На брань "Хламиды" я, конечно, обратил бы внимание столько же, сколько обращает внимание лошадь, идущая с возом, на лай прыгающей перед нею выскочившей из подворотни дворняшки, но так как искажение факта и приписывание мне грубого обращения с мастерами и учениками возбуждает антагонизм между заводчиком и служащими, то на основании 3 п. 18 ст. закона о печати я прошу вас, господин редактор, настоящее опровержение поместить в редактируемой вами газете, в отделе "между прочим". Хламида говорит, что на моём механическом заводе мальчики награждаются: "пинками, руганью, подзатыльниками, трёпкой, выволочками". Всё это гнусная ложь, - результат воображения, болеющего от подзатыльников "пшавки", мозга. Надо заметить, что заводом я владею 10 лет, работает у меня до 200 человек и никогда (!) никто (!) из находивших на моём заводе средства к жизни, не жаловался на моё грубое с ними обращение. А ведь вести механическое дело, г.редактор, далеко мудрёнее, чем составлять "между прочим" из лакейского острословия и обстоятельств, при которых повреждён палец мальчику, переданных Синьором "Хламида" ложно. Мальчик этот не вертел маховика токарного станка, и если бы вертел, - в шестерню не попал бы (?). Он шалил шестернёю, несмотря на предостережение токаря, и сделался жертвою своей неосторожности (ах, уж эти шалуны бесплатные мальчики! Всегда они калечат себя ради собственного удовольствия - Прим. М.Г.) без вины кого бы то ни было, а моей в особенности, потому что ни один заводчик не может везде и во всякое время охранять от неосторожного обращения с машинами работающих на них. Кто никогда ничего не делает, а в печать проникает как болезнетворная бацилла в здоровый организм, тот не в состоянии понять, как велико злоупотребление печатным словом. Но вы, г.редактор, ближе, чем "Хламида", стоите к жизни, вы не могли не понимать, что оглашать факты можно, а извращать их, а тем паче сопровождать бранью, по малой мере не прилично.
      Н.Лебедев.
      Не правде ли, господин Лебедев и вполне приличный и очень остроумный мальчик?
      У него есть стиль.
      Но как мне ни жаль господина Лебедева, а одним стилем меня не опровергнет.
      Ибо у меня есть факты.
      Он не опроверг их заявлением, что на его заводе не задают мальчикам трёпок и выволочек.
      Он только подтвердил, что палец мальчику действительно оторвали и раздробили. Я повторяю, раздробили именно тогда, когда мальчик вертел маховик.
      И он не сказал ни слова о том, как и чем за это мальчику заплатили.
      Он много меня поносит и немножко на меня доносит, крошечку, знаете, доносит.
      Сравнив себя с лошадью, а меня с собакой, он полагал, что убил меня наповал.
      Ах, это совершенно напрасно!
      И это меня нимало не трогает. Я даже оттенил все сильные места его опровержения своим курсивом.
      Мне чуть не каждый день приходится получать анонимные письма от обывателей и обывательниц, неосторожно задетых мною за живое, - и уверяю господина Лебедева, что господа анонимы обоего пола ругаются гораздо хлеще, чем он.
      Так ругаются, что я - только удивляюсь образности их стиля и гибкости русского языка.
      Но удивляясь, я думаю по адресу каждого ругателя-анонима:
      "Ты сердишься, Юпитер, - значит, ты виноват!"
      Вы сердитесь, великодушный господин Лебедев?
      Очень жаль.
      Вот я, надеюсь, успокоил ваше гневное сердце - поместил ваш буйный вопль во всей прелести его...
      С соблюдением орфографии, не выкинув ни одного слова.
      Будьте довольны - я имел право не делать этого.
      И - до свидания.
      До следующего раза, когда я несколько более подробно и основательно коснусь порядков прошлого и настоящего времени на вашем благоустроенном заводе.
      [12]
      В понедельник в камере городского судьи дан был комический спектакль с юмористической целью показать публике необязательность для домовладельцев обязательных постановлений думы.
      В комедии участвовало шестьдесят именитых граждан города, не устроивших, вопреки постановлению думы, тротуаров около своих бедных хижин на Дворянской улице.
      Сам господин судья в то же время один из "неисполнителей" и тоже подлежит суду другого судьи.
      Положеньице!
      Осудив шестьдесят купцов за халатность, он должен был и себя предать суду за то же качество...
      Обвиняемые - всё люди солидные, с весом, бородатые и богатые...
      Говорят сытыми басами, держатся корректно, улыбаются скептически.
      Точно думают про себя:
      "А интересно, как это нас судить будут за неисполнение постановления, которое мы сами же сотворили и издали? Хе, хе, хе! Чудно!"
      Действительно чудно!
      Большинство обвиняемых - гласные (выборные члены городских дум и земских собраний - Ред.), и некоторые из них авторы постановления.
      Издали они его к сведению и руководству домохозяев - и сами же первые отринули свой закон, не исправив тротуаров в установленный ими срок.
      И вот привлечены к ответственности за то, что пошли сами против себя.
      Начинается суд.
      - Господин Z! - вызывает судья.
      Z выходит и заявляет:
      - Это я. Но только я тут ни при чём.
      - То есть как?
      - А так... мне какое дело до тротуаров? Я не домохозяин, а квартирант...
      - Так как же вы? Вот полиция составила акт на вас...
      - А мне какое дело? Составила, так составила...
      - Да вы, может быть, ошибаетесь, - домохозяин вы?...
      - Желал бы этого!
      - Как же теперь? - недоумевает судья.
      - А не знаю. Спросите полицию.
      - Гм! Ну... господин X!
      Но господин X тоже пока ещё не домохозяин.
      Господа Y, F, V и ещё несколько господ также оказываются привлечёнными "занапрасно".
      Наконец, добираются до настоящих "нарушителей".
      Они подходят к столу судьи и спокойно ждут своей участи, уверенные в своей правоте, чистоте и святости.
      - Мы законы сочиняли, мы их и нарушаем... И никому, кроме нас, до всего этого дела нет...
      Это написано на их почтенных, уверенных лицах.
      - Господа! Вы обвиняетесь... - говорит судья.
      - Знаем...
      - Как же это вы?..
      - Чего?
      - Нарушили свои же постановления?
      - А как нам их не нарушить-то было? Сказано - строй тротуары и чтобы все они были на один лад. Как так на один лад? Не понимаем!
      - Да чего же тут не понимать?
      - Высоты не понимаем. Низость нам понятна, в уровень с мостовой, например, а какая высота? Нужно, чтобы тротуар был выше мостовой? Так? А на сколько? На аршин? На сажень? Никто нам высоты не объяснил. Ну, мы и того, и ждали. Объяснят, мол... А заместо того полиция составила акты и вот причинила нам беспокойство... Это как будто бы и не порядок... За что беспокоить купцов? Мы народ сырой...
      - Да вы бы спросили думу насчёт этой высоты?
      - Для чего? Сама должна сказать. Мы строй, да мы же ещё и расспрашивай, как строить...
      - Да ведь некоторые из вас сами гласные думы?
      - Нук что ж?
      - Наверное, кто ни то из вас имеет же представление о типе тротуара, установленном думой?
      - Никакого типа нету...
      - То есть как же нету?..
      - А так же... Да вы, господин судья, сами-то почему не строили тротуара?
      - Я? Гм? Я! Мне... тоже не известно, что требуется... Я тоже ни ширины, ни высоты не знаю...
      - Ну вот, то-то же!
      - А всё-таки что-то не так у нас выходит. Постановление есть, авторы его налицо, а тротуаров нет, и представления о них тоже нет...
      - А на нет и суда нет!
      Суда и не было...
      Ограничились разговором и благополучно разошлись по домам...
      Только...
      [13]
      Как ни хороша погода, но веяние зимы на всём и всюду заметно...
      Меховые магазины прихорашиваются, выставляя товар лицом.
      Жёны заводят с мужьями тёплые разговоры о модном зимнем костюме.
      Всё сжимается в предчувствии холодов.
      И разные самарские тёплые ребята, пользуясь благоприятными для них, но роковыми для других условиями времени, тоже сжимаются.
      Не только сами сжимаются, но и других жмут.
      Так, например, местные владельцы вальцовых мельниц (машина для размола зерна (пшеницы, ржи и др.культур) в муку; используется также для измельчения соли и иных видов сыпучего сырья - Ред.), несмотря на то, что теперь самое бойкое время для их заведений, и не принимая в расчёт того, что они завалены работой, - убавили своим рабочим жалованье на трёшницу в месяц...
      В сентябре платили 12 рублей, а теперь платят 9 рублей.
      Расчёт верный.
      В сентябре ещё навигация не закрывалась, и рабочий, чувствуя, что его жмут, мог уйти с мельницы и поехать искать "где лучше".
      Теперь не уйдёт, шалишь!
      Пароходов ходит мало, да и те, которые ходят, берут дорого.
      Значит - хочешь не хочешь - работай со скидкой 25 процентов.
      Рабочие, конечно, будут работать - ничего не поделаешь.
      Осень, холодно...
      На Татьянке, по летнему положению, теперь жить нельзя, и как-никак, нужно работать на купца. (река Татьянка - от слова "тать" - "вор". Протекает по территории г.Самары. - Ред.)
      Купец это понимает.
      И, подождав, когда будет ещё холоднее, он ещё трёшну скинет.
      Он не только просто хозяин, но и хозяин всего современного экономического положения.
      И он, прекрасно понимая это, стремглав летит к своему идеалу, к такому положению вещей, при котором на его милость работали бы совсем даром.
      Что ж? С богом!
      Сведущие люди говорят, что его успехи подвигают к нему его гибель.
      На днях редакция и контора "Самарской газеты" выдержала целый натиск хронически голодающих людей, - людей, чающих куска хлеба и ради него готовых всё делать и всюду ехать.
      Это было прямо-таки нашествие.
      Сначала являлись по одному.
      Приходит человек, пытливо озирается и вожделеющим тоном спрашивает:
      - У вас было напечатано, что нанимают людей на сибирскую железную дорогу. Где остановился агент по приёму?
      - В Харькове...
      - Не знаю такой гостиницы. Где это она?
      - Это не гостиница, а губернский город на юге.
      - Так... Значит, это не в Самаре?
      И лицо спрашивающего покрывается тенью разочарования.
      - Ну, разумеется, не в Самаре, коли в Харькове...
      - Н-да... А зачем же вы это печатали?
      - Что?
      - Да что принимают...
      - Ну так что?
      - Так, только людей мутите.
      И он, несколько подавленный открытием, убившим его надежды, уходит.
      За ним - другой:
      - У вас было напечатано, что нанимают...
      - Это в Харькове...
      - В Харькове? Ишь... Вам бы не печатать ин...
      За ним ещё двое поют дуэтом:
      - У вас было напечатано...
      - Идите в Харьков, в Харьков.
      - В Харьков?
      - Да, да, и всем говорите, что нанимают не здесь.
      - Н-да... Прощавайте...
      Проходит пять минут без посетителей.
      Но вот отворяется дверь, и снова звучит вожделеющий голос:
      - У вас было...
      - Харьков!
      - ...напечатано...
      - В Харьков! - орёте вы, потому что вам мешают.
      Вы уже выпили два стакана холодной воды и приняли шестьдесят капель валерьянки.
      Тем не менее вам хочется принять ещё и кали, дабы гарантировать себя от окончательного разрушения нервной системы.
      - У вас... - раздаётся из-за двери.
      Вы вырываете клок волос у себя из головы и, скрежеща зубами, думаете, скоро ли посетят вас все самарцы, чающие мест?
      - У в...
      Вы приходите в холодное бешенство и внутренно предаёте себя анафеме за то, что позволили себе возбудить путём печати человеческие надежды.
      Вы даёте себе клятвенное обещание молчать, всегда могильно молчать о требованиях на человека, которые заявляет кто-то где-то.
      Вы достаточно наказаны.
      Впредь вы не скажете, что на земле есть свободные места для людей.
      [14]
      Есть на свете довольно вульгарная, но очень верная поговорка:
      "У всякого свой вкус - кто любит арбуз, иные же предпочитают свиной хрящик".
      Я вспомнил эту поговорку, когда посмотрел, что читают канцеляристы (название низших государственных служащих, не имевших чинов - Ред.)
      Их литературный вкус отдаёт полное предпочтение "свиному хрящику".
      Так, например, толстущие, скучнейшие, якобы исторические романы Георга Самарова, написанные тяжеловесным языком до тошноты точного немца и далеко уступающие как со стороны стиля, так и со стороны содержания творениям нашего графа Салиаса, взяты 80 раз в течение года, - каждая книга 10 раз.
      Чем так полюбился канцеляристам Георг Самаров?
      Семь книжек другого Георга - Георга Борна, бездарного подражателя Террайля, - взяты 42 раза.
      И таким образом Борн, с точки зрения канцеляриста, так же интересен, как и Золя, 10 книг которого взяты 60 раз, и более интересен, чем Шпильгаген, 12 книг которого взяты 65 раз.
      Бессмертные у нас, но давно уже забытые на родине Монтепен и Габорио читаются более, чем Ауэрбах, Жорж Занд.
      Фламмарион, туманный мистик, бесшабашный фантазёр и "любитель риторики скучной", и сентиментальный подражатель Жорж Занд - Марлитт, вместе с Дюма-сыном, пользуются одинаковым почётом с Самаровым, - их тоже читают по 10 раз.
      Компания!
      Но всё-таки всем им предпочитается и более всех читается Гюго, одна книжка которого взята в году 17 раз!
      Вторым по качеству, с точки зрения канцеляристов, следует Вернер, хотя тоже романтик, но уже совсем в другом духе: скучный, сладкоречивый и любитель добродетельных героев, добродетельных во что бы то ни стало и против всякой логики.
      Бальзак, Флобер, Диккенс, Мопассан, Бурже, Эллиот, Мольер, Бомарше и много других величин европейской литературы пока ещё не существуют для господ канцеляристов...
      Но они уже обзавелись Сю, Эберсом, Купером, Эмаром, Онэ и с удовольствием их почитывают.
      Вообще отдел иностранных писателей в клубе канцеляристов печально беден, а пользование им до слёз смешно.
      Конечно, библиотека ещё молода, но, приобретая книги, будет ли она помнить имена великих писателей?
      И новые книги исправят ли литературный вкус читателя?
      Вопрос туманный, и решение его в положительную сторону сомнительно...
      Делу развития литературного вкуса у средней читающей публики могло бы сильно помочь устройство популярных лекций по истории литературы... Но это, конечно, лишь "пленной мысли раздраженье".
      Ибо кто тот человек, который взялся бы устроить такие в высокой степени полезные лекции, и где то общество, которое откликнулось бы на его начинание?
      Ах! На Набережной города Самары следовало бы устроить такую же вывеску, как у жигулёвского завода, и на этой вывеске написать:
      Смертный, входящий в Самару с надеждой в ней
      встретить культуру,
      Вспять возвратися, зане город сей груб и убог.
      Ценят здесь только скотов, знают цены на сало и шкуру,
      Но не умеют ценить к высшему в жизни дорог.
      Посмотрим на русскую литературу.
      В ней первой величиной является...
      Карнович!
      Его читали 11 раз.
      Он тоже исторический романист, и не знаю, кому из двоих - ему или Самарову - следует вручить пальму первенства за своеобразное понимание истории и за изложение скучным языком исторических анекдотов.
      За Карновичем следуют: Мордовцев, Баранцевич, Мещерский князь-гражданин и Станюкович.
      Все они одинаково интересны и прочитаны по десяти раз.
      Есть ещё очень хороший писатель - крещёный еврей и юдофоб Сергей Сергеевич Окрейц - читан 9 раз.
      Поучительно и занимательно...
      Лейкина читали 8 раз.
      Ещё бы, это такой смешной писатель!
      Смирнова, Маркевич, Назарьева - две дамы в компании ярого консерватора, читаны по 9 раз.
      Каждый том Достоевского взят по разику.
      Тургенев - 4 раза.
      А Неистович-Вральченко - 5!
      Глеб Успенский взят 5 раз.
      А Ясинский - 8!
      8 книг Некрасова взяты 11 раз.
      Каждую, значит, читало полтора канцеляриста.
      Чехова читали в год пять раз.
      Загоскина же и Авсеенка - по 8...
      Будет!
      Ясно - крупные русские писатели не в чести у средних читателей.
      [15]
      Знаете ли вы, читатель, что в Самаре есть "Корневильский рынок"?
      Настоящий "Корневильский рынок", на котором всегда к вашим услугам:
      Есть блондинки
      И брюнетки...
      Предлагающие вам взять их в качестве нянек, кухарок, горничных по цене от трёх рублей за месяц каторжной работы.
      Предлагая свои услуги, они не поют, как в оперетке:
      Regardez par ci,
      Regardez par la, (cмотрите здесь, cмотрите там (франц.). Из популярной в то время комической оперы Ж.Р.Ж.Планкетта "Корневильские колокола" - Ред.)
      - а просто говорят:
      - Барин! Не нужно ли вам какую-нибудь рабочую женщину?
      Или:
      - Барыня! Не требуется ли вам кого-нибудь для услужения?
      По причине их простоты и жалобного тона их обращения, по причине полного отсутствия в их словах какой-нибудь гривуазности (нескромность, игривость, почти непристойность - Ред.) и в их поведении опереточного жанра на них никто не обращает внимания.
      И они уныло высиживают по двенадцати часов в сутки на холоде и под дождём в чаянии спроса на их руки.
      Место их упорного сидения - угол Алексеевской площади и Дворянской улицы, на тротуаре, против дома Бахаревой.
      Ранее они сидели в сквере, а теперь облюбовали себе как сборный пункт тротуар Бахаревой и ныне с полным удобством вымораживают из себя надежды на работу и на кусок хлеба.
      Их спрыскивает дождь, посыпает снег, продувает ветер до мозга костей, но они всё-таки сидят и ждут.
      Чем чёрт не шутит?
      Среди них создалась легенда, что когда-то одна из них чуть-чуть не попали кухаркой в хороший, богатый дом и даже, наверное можно сказать, попала бы, но простудилась во время сиденья на ветре, под открытым небом, схватила воспаление лёгких и умерла ранее, чем успела окончательно переговорить с нанимателем относительно условий найма.
      В эту легенду верят и ждут подтверждения её реальным фактом - путём найма на службу одной из них на глазах всех её товарок.
      Они коченеют от холода.
      Они немножко неделикатны от голода.
      С шести часов утра они идут дрогнуть на холоде и ветре до шести вечера, и всё безуспешно - на рынке труда перепроизводство рабочих рук, и никто из нанимателей и работодателей не хочет взять одну из этих замерзающих женщин себе в услужение.
      И они сидят день за днём, сидят и ждут работы, простужаясь, заболевая, уродуя себя.
      Мимо них ходят, ездят, но всё это мимо них.
      А они мокнут на дожде и удивляются.
      - Почему это, товарки, не нанимают нас куда-нибудь? а? - спрашивают они друг друга.
      Никто не знает почему.
      Добрейшая управа!
      Твори добрые дела!
      Пора!
      Дни выборов близки - чем помянут тебя преемники после того, как большинство твоих членов помрёт гражданской смертью, убитые чёрными шарами?
      Прикрой крышей "Корневильский рынок" на Алексеевской площади!
      Дай где-нибудь приют корневильским брюнеткам и блондинкам, ничем не защищённым от капризов самарской осени!
      Осени крышей кухарок, нянек, мамок, горничных и других особ из категории "услужающих людей"!
      Сунь их куда-нибудь в уголок!
      [16]
      Это было недавно, на днях.