И пустынное море смеялось, играя отраженным солнцем, и легионы волн рождались, чтоб взбежать на песок, сбросить на него пену своих грив, снова скатиться в море и растаять в нем. Все было такое же, как и четырнадцать дней тому назад. Только Василий, прежде ожидавший свою любовницу со спокойной уверенностью, сегодня ждал ее с нетерпением. В прошлое воскресенье она не была, а - сегодня должна быть! Он не сомневался, что она приедет, но ему хотелось скорее видеть ее. Яков не будет мешать сегодня: третьего дня он приезжал за неводом вместе с другими рабочими и сказал, что в воскресенье с утра отправится в город купить себе рубах. Он нанялся на ватаги по пятнадцати рублей в месяц, уже несколько раз ездил на ловлю рыбы и теперь смотрел бойко и весело. От него, как от всех рабочих, пахло соленой рыбой, и, как все, он был грязный и рваный. Василий вздохнул при мысли о сыне.
      "Как бы он здесь уцелел... избалуется... тогда, пожалуй, не захочет уж назад в деревню идти... И придется мне самому..."
      Кроме чаек, в море никого не было. Там, где оно отделялось от неба тонкой полоской песчаного берега, иногда появлялись на этой полоске маленькие, черные точки, двигались по ней и исчезали. А лодки все не было, хотя уже лучи солнца падают в море почти отвесно. В это время Мальва, бывало, уже давно здесь.
      Две чайки схватились в воздухе и дерутся так, что перья летят от них. Ожесточенные крики рвут веселую песню волн, такую постоянную, так гармонично слитую с торжественной тишиной сияющего неба, что она кажется звуком радостной игры солнечных лучей на равнине моря. Чайки падают в воду, бьют друг друга, яростно вскрикивая от боли и злобы, и снова вздымаются в воздух, преследуя друг друга... А подруги их - целая стая, - как бы не видя этой борьбы, жадно ловят рыбу, кувыркаясь в зеленоватой, прозрачной, играющей воде.
      Море - пустынно. Не являлось в нем там, далеко у берега, знакомое темное пятно...
      - Не едешь? - вслух сказал Василий. - Ну - и не надо! А ты думала как?..
      И он презрительно сплюнул по направлению к берегу.
      Море смеялось.
      Василий встал и пошел в шалаш, намереваясь варить себе обед, но почувствовал, что есть ему не хочется, воротился на старое место и снова лег там.
      "Хоть бы Сережка приехал! - мысленно воскликнул он и заставил себя думать о Сережке. - Это - яд-парень. Надо всеми смеется, на всех лезет с кулаками. Здоровый, грамотный, бывалый... но пьяница. С ним весело... Бабы души в нем не чают, и - хотя он недавно появился - все за ним так и бегают. Одна Мальва держится поодаль от него... Не едет вот. Экая окаянная бабенка! Может, она рассердилась на него за то, что он ударил ее? Да разве ей это в новинку? Чай, как били... другие! Да и он теперь задаст ей..."
      Так, думая то о сыне, то о Сережке и больше всего о Мальве, Василий возился на песке и все ждал. Беспокойное настроение незаметно перерождалось у него в темную подозрительную мысль, но он не хотел остановиться на ней. И, скрывая от себя свое подозрение, он провел время до вечера, то вставая и расхаживая по песку, то снова ложась. Уже море потемнело, а он все еще рассматривал его даль, ожидая лодку.
      Мальва не приехала в этот день.
      Ложась спать, Василий уныло ругал свою службу; не позволяющую ему отлучиться на берег, а засыпая, он часто вскакивал, - сквозь дрему ему слышалось, что где-то далеко плещут весла. Тогда он прикладывал руку козырьком к своим глазам и смотрел в темное, мутное море. На берегу, на промысле, горели два костра, а в море никого не было.
      - Ладно же, ведьма! - грозил он. - А потом заснул тяжелым сном.
      А на промысле вот что произошло в этот день.
      Яков встал рано утром, когда солнце еще не палило так жарко и с моря веяло бодрой свежестью. Он вышел из барака к морю умываться и, подойдя к берегу, увидал Мальву. Она сидела на корме баркаса, причаленного к берегу, и, спустив за борт голые ноги, расчесывала мокрые волосы.
      Яков остановился и стал смотреть на нее любопытными глазами.
      Ситцевая кофточка, не застегнутая на груди, спустилась с одного плеча, а плечо было такое белое, вкусное.
      В корму баркаса били волны, Мальва то поднималась над морем, то опускалась так низко, что голые ее ноги почти касались воды.
      - Купалась, что ли? - крикнул Яков.
      Она обернула к нему лицо, мельком взглянула на него и, снова расчесывая волосы, ответила:
      - Купалась... Что рано поднялся?
      - Ты еще раньше...
      - А я тебе что за пример?
      Яков промолчал.
      - По моей-то манере будешь жить - трудно будет тебе голову носить! сказала она.
      - О? Ишь ты, какая страшная! - усмехнулся Яков и, присев на корточки, стал умываться.
      Черпая пригоршнями воду, он плескал ее себе на лицо и покряхтывал, ощущая свежесть. Потом, утираясь подолом рубахи, спросил Мальву:
      - Что ты меня стращаешь все?
      - А ты что на меня глаза пялишь?
      Яков не помнил, чтобы смотрел на нее больше, чем на других промысловых женщин, но теперь вдруг сказал ей:
      - Да ежели ты... вон какая сдобная!
      - Вот отец узнает эти твои замашки - он тебе шею-то насдобит!
      Она лукаво и задорно смотрела ему в лицо.
      Яков засмеялся и полез на баркас. Он опять-таки не понимал, про какие его замашки она говорит, но коли она говорит, так, значит, он поглядывал на нее зорко. Ему стало приятно, весело.
      - А что отец? - говорил он, идя к ней по борту баркаса. - Что ты купленная его, что ли?
      Усевшись рядом с ней, он уставился на ее голое плечо полуобнаженную грудь, на всю ее фигуру - свежую и крепкую, пахнувшую морем.
      - Вон ты, - белуга какая! - с восхищением воскликнул он, подробно осмотрев ее.
      - Не про тебя! - кратко заявила она, не глядя на него, не оправляя своего откровенного костюма.
      Яков вздохнул.
      Пред ними необозримо расстилалось море в лучах утреннего солнца. Маленькие игривые волны, рождаемые ласковым дыханием ветра, тихо бились о борт. Далеко в море, как шрам на атласной груди его, виднелась коса. С нее в мягкий фон голубого неба вонзался шест тонкой черточкой, и было видно, как треплется по ветру тряпка.
      - Да, паренек! - заговорила Мальва, не глядя на Якова. - Вкусна я, да не про тебя... А и никем я не купленная, и отцу твоему не подвластна. Живу сама про себя... Но ты ко мне не лезь, потому что я не хочу между тобой и Васильем стоять... Ссоры не хочу и разной склоки... Понял?
      - Да я что? - изумился Яков. - Я ведь тебя не трогаю...
      - Тронуть ты меня не смеешь! - сказала Мальва.
      Она так это сказала, с таким пренебрежением к Якову, что в нем был обижен и мужчина и человек. Задорное, почти злое чувство охватило его, глаза вспыхнули.
      - О? Не смею? - воскликнул он, подвигаясь к ней.
      - Не смеешь!
      - Н-ну? А как трону?
      - Тронь!
      - А что будет?
      - А я дам тебе по затылку, ты и кувырнешься в воду.
      - А ну, дай!
      - А - тронь!
      Он окинул ее горящими глазами и вдруг крепко охватил ее сбоку сильными лапами, сдавив ей грудь и спину. От прикосновения ее тела, горячего и крепкого, он вспыхнул весь и горло его сжалось от какого-то удушья.
      - Вот! Ну... бей! Ну... что?
      - Пусти, Яшка! - спокойно сказал она, делая попытки освободиться из его вздрагивавших рук.
      - А по затылку хотела?
      - Пусти! Смотри, худо будет!
      - Ну... не стращай ты меня! Эх ты... малина!
      Он прижался к ней и впился толстыми губами в ее румяную щеку.
      Она задорно захохотала, крепко схватила Якова за руки и вдруг, сильным движением всего своего тела, рванулась вперед. В объятиях друг друга они тяжелой массой свались в воду и скрылись в пене и брызгах. Потом на взволнованной воде появилась мокрая голова Якова с испуганным лицом, а рядом с ней вынырнула Мальва. Яков, отчаянно взмахивая руками, разбивал вокруг себя воду, выл и рычал, а Мальва с громким хохотом плавала вокруг него, плеская ему в лицо пригоршни соленой воды, ныряла, уклоняясь от широких взмахов его лап.
      - Черт! - закричал Яков, фыркая. - Я утону! Будет!.. Ей-богу - утону! Вода - горькая... Ах ты... тону-у!
      Но она уже оставила его и, по-мужски загребая руками, плыла к берегу. Там, ловко взобравшись снова на баркас, она стала на корме и, смеясь смотрела на Якова, торопливо подплывавшего к ней. Мокрая одежда, пристав к ее телу, обрисовывала его формы от колен по плечи, и Яков подплыв к лодке и уцепившись рукой за нее, уставился жадными глазами на эту, почти голую, женщину, весело смеявшуюся над ним.
      - Ну, вылезай, тюлень! - сказала она сквозь смех и, став на колени, подала ему одну руку, а другой оперлась в борт лодки.
      Яков схватил ее руку и с одушевлением воскликнул:
      - Ну... теперь держись! Я тебя - в-выкупаю!..
      Он тянул ее к себе, стоя по плечи в воде; волны перебегали через его голову и, разбиваясь о лодку, брызгали в лицо Мальве. Она жмурилась, хохотала и вдруг, взвизгнув, прыгнула в воду, сбив Якова с ног тяжестью своего тела.
      И снова они начали играть, как две большие рыбы, в зеленоватой воде, брызгая друг на друга и взвизгивая, фыркая, ныряя.
      Солнце, смеясь, смотрело на них, и стекла в окнах промысловых построек тоже смеялись, отражая солнце. Шумела вода, разбиваемая их сильными руками, чайки, встревоженные этой возней людей, с пронзительными криками носились над их головами, исчезавшими под набегом волн из дали моря...
      Наконец, усталые и наглотавшиеся воды, они вылезли на берег и сели на солнце отдыхать.
      - Тьфу! - морщась, плевался Яков. - Ну, и вода дрянная! То-то ее и много так!
      - Дрянного всего много на свете, парней, например, - батюшки сколько! смеялась Мальва, выжимая воду из своих волос...
      Волосы у нее были темные и хотя не длинные, но густые и вьющиеся.
      - То-то ты старика и облюбовала себе, - ехидно усмехнулся Яков, толкнув ее локтем в бок.
      - Иной старик лучше молодого.
      - Уж коли отец хорош, стало быть, сын еще лучше...
      - Ишь ты! Где учился хвастать-то?
      - Мне девки в деревне часто говорили, что я совсем не плох парень.
      - Разве девки что понимают? А ты меня спроси...
      - А ты что? Али не девка?
      Она пристально взглянула на него, он зазорно смеялся. Тогда она вдруг стала серьезной и с сердцем сказала ему:
      - Была, да - однажды родила!
      - Складно, да не ладно, - сказал Яков и расхохотался.
      - Дурачина! - резко бросила ему Мальва и отвернулась от него.
      Яков сробел и замолчал, поджав губы.
      С полчаса они оба молчали, повертываясь к солнцу так, чтобы оно скорее высушило их мокрое платье.
      В бараках - длинных, грязных сараях, с крышами на один скат просыпались рабочие. Издали все они были похожи друг на друга - оборванные, лохматые, босые... Доносились до берега их хриплые голоса, кто-то стучал по дну пустой бочки, летели глухие удары, точно рокотал большой барабан. Две женщины визгливо ругались, лаяла собака.
      - Просыпаются, - сказал Яков. - А ведь я хотел сегодня в город ехать пораньше... и вот пробаловал с тобой...
      - Со мной добра не будет, - не то шутя, не то серьезно сказала она.
      - Чего ты все пугаешь меня? - удивленно усмехнулся Яков.
      - А вот увидишь, как отец-то тебя...
      Это напоминание об отце вдруг рассердило его.
      - Что отец? Ну? - грубо воскликнул он. - Отец! Я сам не маленький... Важность какая... Здесь не те порядки... я не слепой, вижу... Он сам не праведник... он тут себя не стесняет... Ну, и меня не тронь.
      Она насмешливо поглядела ему в лицо и с любопытством спросила:
      - Не трогать тебя? А ты что делать собираешься?
      - Я? - Он надул щеки и выпятил вперед грудь, как будто тяжесть поднимал. - Я-то? Я много могу! Меня чистым-то воздухом довольно обвеяло, деревенскую-то пыль сдуло с меня.
      - Скоренько! - насмешливо воскликнула Мальва.
      - А что? Я вот возьму да и отобью тебя у отца.
      - Н-ну? Неужто?
      - А то побоюсь?
      - Да ну-у?
      - Ты вот что, - взволнованно и пылко заговорил Яков, - ты меня не дразни!.. Я... смотри!
      - Что? - спокойно спросила она.
      - Ничего!
      Он отворотился от нее и замолчал, имея вид парня удалого и уверенного в себе.
      - А ты задорный! Вот у приказчика черненький кутенок, видел? Так он такой же, как и ты. Издали лает, укусить обещает, а близко подойдешь, он подожмет хвост да и бежать!
      - Ну, ладно же! - воскликнул Яков, озлобляясь. - Погоди ты! Увидишь, каков я есть, увидишь!
      А она смеялась в лицо ему.
      К ним шел, медленной походкой и покачивая корпусом, высокий, жилистый, бронзовый человек в густой шапке растрепанных, огненно-рыжих волос. Кумачная рубаха без пояса была разорвана на спине у него почти до ворота, и чтобы рукава ее не сползали с рук, он засучил их до плеч. Штаны представляли собой коллекцию разнообразных дыр, ноги были босы. На лице, густо усеянном веснушками, дерзко блестели большие голубые глаза, нос, широкий и вздернутый кверху, придавал всей его фигуре вид бесшабашно нахальный. Подойдя к ним, он остановился и, блестя на солнце телом, выглядывавшим из бесчисленных дыр его костюма, громко шмыгнул носом, вопросительно уставился на них глазами и скорчил смешную рожу.
      - Вчера Сережка выпил немножко, а сегодня в кармане у Сережки - как в бездонном лукошке... Дайте двугривенный взаймы! Я все равно не отдам...
      Яков добродушно расхохотался над его бойкой речью, а Мальва усмехнулась, разглядывая его ободранную фигуру.
      - Дайте, черти! Я вас обвенчаю за двугривенный - хотите?
      - Ах ты, балагур! Да разве ты поп? - смеялся Яков.
      - Дурак! Я в Угличе у попа в дворниках жил... дай двугривенный!
      - Я не хочу венчаться! - отказал ему Яков.
      - Все равно - дай! Я твоему отцу не скажу, что ты за его кралей приухлестываешь, - настаивал Сережка, облизывая языком сухие, потрескавшиеся губы.
      - Ври, так он тебе и поверит...
      - Уж я совру, так поверит! - пообещал Сережка, - и вздует тебя - ах как!
      - Не боюсь! - усмехнулся Яков.
      - Ну, так я сам вздую! - спокойно заявил Сережка, суживая глаза.
      Якову было жалко двугривенного, но его уже предупреждали, что с Сережкой не нужно связываться, а лучше удовлетворить его притязания. Многого он не потребует, а если не дать ему - подстроит во время работы какую-нибудь пакость или изобьет ни за что ни про что. Яков, вспомнив эти наставления, вздохнул и полез в карман.
      - Вот так! - поощрил его Сережка, опускаясь на песок рядом с ним. Всегда меня слушай, умным будешь. А ты, - обратился он к Мальве, - скоро за меня замуж пойдешь? Скорей собирайся, - я долго ждать не буду.
      - Драный ты... Зашей дыры сначала, потом поговорим, - ответила Мальва.
      Сережка критически посмотрел на свои дыры и качнул головой.
      - А ты мне лучше свою юбку дай.
      - Так! - сказала Мальва и засмеялась.
      - А право! Дай - есть какая-нибудь старенькая?
      - Да ты купи себе штаны, - посоветовала Мальва.
      - Ну, я лучше пропью деньги...
      - Лучше! - смеялся Яков, держа в руке четыре пятака.
      - А как же? Мне поп говорил, что человек не о шкуре своей должен заботиться, о душе. Душа у меня требует водки, а не штанов. Давай деньги! Ну, вот теперь я выпью... А отцу про тебя все-таки скажу.
      - Говори! - махнул рукой Яков и ухарски подмигнул Мальве, толкнув ее в плечо.
      Сережка заметил это, сплюнул и еще пообещал:
      - И вздуть тебя не забуду... Как только свободное время будет - такую дам клочку!
      - Да за что? - тревожно спросил Яков.
      - Уж я знаю... Ну, так замуж за меня скоро пойдешь? - обратился Сережка к Мальве.
      - А вот ты расскажи мне, что мы делать будем и как жить, тогда подумаю, - серьезно сказала она.
      Сережка поглядел в море, прищурив глаза, и, облизав губы, объяснил:
      - Ничего не будем делать, гулять будем!
      - А есть где возьмем?
      - Ну, - махнул рукой Сережка, - ты, ровно мать моя, рассуждаешь. Что да как? Разве я знаю, что и как? Пойду выпью...
      Он встал и пошел прочь от них, провожаемый странной улыбкой Мальвы и неприязненным взглядом парня.
      - Ишь какой командир! - сказал Яков, когда Сережка ушел от них далеко. - У нас бы в деревне такого хахаля живо усмирили... Дали бы ему хо-орошую взбучку - и все... А здесь боятся...
      Мальва посмотрела на него и процедила сквозь зубы:
      - Ах ты, порося! Понимаешь ты ему цену!
      - Чего понимаешь? Цена таким пятачок за пучок, да и то - когда их в пучке-то сотня.
      - Тоже! - насмешливо воскликнула Мальва. - Это тебе цена... А он... везде бывал, скрозь прошел всю землю и никого не боится...
      - А я кого боюсь? - храбро спросил Яков.
      Она не ответила ему, задумчиво следя за игрой волн, взбегавших на берег, колыхая тяжелый баркас. Мачта качалась из стороны в сторону, корма, вздымаясь и падая в воду, хлопала по ней.
      Звук был громкий и досадливый, - точно баркасу хотелось оторваться от берега, уйти в широкое, свободное море и он сердился на канат, удерживавший его.
      - Ну, что же ты не уходишь? - спросила Мальва у Якова.
      - А куда мне? - отозвался он.
      - В город хотел...
      - Не пойду!
      - Ну, к отцу поезжай.
      - А ты?
      - Что?
      - Тоже поедешь?
      - Нет...
      - Ну, и я нет.
      - Целый день около меня будешь торчать? - спокойно спросила Мальва.
      - Не больно-то ты мне нужна... - ответил Яков с обидой, встал и ушел от нее...
      Но он ошибся, говоря, что она не нужна ему. Без нее стало скучно. Странное чувство родилось в нем после разговора с ней: смутный протест против отца, глухое недовольство им. Вчера этого не было, не было и сегодня до встречи с Мальвой... А теперь казалось, что отец мешает ему, хотя он там, далеко в море, на этой, чуть заметной глазу, полоске песку... Потом ему казалось, что Мальва боится отца. А кабы она не боялась - совсем бы другое вышло у него с ней.
      Он шлялся по промыслу, рассматривая людей. Вон, в тени барака, на бочке сидит Сережка, и, тренькая на балалайке, поет, строя смешные рожи:
      Господин гор-родо-ввой!
      Будьте вежливы со мной...
      Отведите меня в часть,
      Чтобы в грязь мне не упасть...
      Его окружает человек двадцать таких же оборванцев, от всех, как и от всего здесь, - пахнет соленой рыбой, селитрой. Четыре бабы, некрасивые и грязные, сидя на песке, пьют чай, наливая его из большого жестяного чайника. А вот какой-то рабочий, несмотря на утро, уже пьян, возится на песке, пытаясь встать на ноги и снова падая. Где-то, взвизгивая, плачет женщина, доносятся звуки испорченной гармоники, и всюду блестит рыбья чешуя.
      В полдень Яков нашел себе тенистое местечко среди груды пустых бочек, лег там и проспал до вечера, а проснувшись, снова начал бродить по промыслу, ощущая смутное влечение куда-то. Проходив часа два, он нашел Мальву далеко от прииска под купой молоденьких ветел. Она лежала на боку и, держа в руках какую-то растрепанную книжку, смотрела навстречу ему, улыбаясь.
      - Ишь ты где! - сказал он, садясь рядом с ней.
      - А ты меня давно ищешь? - уверенно спросила она.
      - Да разве я тебя искал?! - воскликнул Яков, вдруг понимая, что это так и есть: он искал ее. И, в недоумении, парень качнул головой.
      - Ты грамотный? - спросила она его.
      - Грамотный... да плохо, забыл все уж...
      - И я тоже - плохо... В школе учился?
      - В земской.
      - А я сама выучилась...
      - Ну?
      - Право... В Астрахани у адвоката кухаркой была; сын его научил меня читать.
      - Значит, не сама... - пояснил Яков.
      Она посмотрела на него и опять спросила:
      - А тебе хочется книжки читать?
      - Мне? Нет... чего там?
      - А я - люблю, - вот выпросила у приказчиковой жены книжку и читаю...
      - Про что?
      - Про Алексея божия человека.
      И, задумчиво рассказав ему о том, как юноша - сын богатых и важных родителей - ушел от них и от своего счастья, а потом вернулся к ним, нищий и оборванный, жил на дворе у них вместе с собаками, не говоря им до смерти своей, кто он, - Мальва тихо спросила у Якова:
      - Зачем это он так?
      - Кто ж его знает? - равнодушно ответил Яков.
      Бугры песка, наметенного ветром и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, - это на промысле шумели. Солнце садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
      - Чего же ты сегодня не поехала туда... на косу?
      - А тебе что?
      Яков искоса жадными глазами поглядывал на женщину, соображая, как ему сказать ей то, что нужно.
      - Я вот, когда одна и тихо... все плакать хочу... Или - петь. Только песен я хороших не знаю, а плакать - стыдно...
      Он слышал ее голос, тихий, ласковый, но то, что говорила она, не задело в нем ничего, лишь придало более резкую форму его желанию.
      - А ты вот что, - глухо заговорил он, пододвигаясь к ней, но не глядя на нее, - ты послушай, что я тебе скажу... Я - парень молодой...
      - И глупый, глу-упый! - убежденно вытянула Мальва, качая головой.
      - Ну, пускай глупый, - с досадой воскликнул Яков. - Разве тут ум нужен?.. Глупый - и ладно! А вот что я скажу - желаешь ты со мной...
      - Не желаю!..
      - Чего?
      - Ничего! Да ты не дури... - Он осторожно взял ее за плечи. - Ты сообрази...
      - Пошел прочь, Яшка! - сурово сказала она, стряхнув с себя его руку. Пошел!
      Он встал и осмотрелся вокруг.
      - Ну... ежели ты так - мне наплевать! Вас здесь много... Думаешь - ты лучше других?
      - Щенок ты, - спокойно сказала она, встав на ноги и отряхивая песок с платья.
      И они пошли рядом друг с другом на промысел. Шли медленно, потому что ноги вязли в песке.
      Яков грубо уговаривал ее уступить его желанию, она спокойно посмеивалась и отвечала ему колкими словами.
      Вдруг он, когда они были уже около промысловых бараков, остановился и схватил ее за плечо.
      - А ведь это ты нарочно разжигаешь меня?! Зачем ты это? Я тебе смотри!
      - Отстань ты, говорю! - она вывернулась из-под его руки и пошла, а навстречу ей из-за угла барака явился Сережка и, тряхнув своей лохматой огненной башкой, сказал зловеще:
      - Гуляли? Ладно!
      - Подите вы все к черту! - злобно крикнула Мальва.
      А Яков остановился против Сережки и угрюмо смотрел на него. Между ними было шагов десять расстояния.
      Сережка уставился в глаза Якова. Постояв так с минуту, как два барана, готовые треснуться друг о друга лбами, они молча разошлись в разные стороны.
      Море было тихое и красное от заката; над промыслом стоял глухой шум, и из него рельефно выделялся пьяный женский голос, истерически выкрикивавший нелепые слова:
      Та-агарга, матагарга,
      Матаничка м-моя!
      П-пьяная, избитая,
      Растрепанная-а!
      И эти слова, гадкие, как мокрицы, разбегались по промыслу, пропитанному запахом селитры и гнилой рыбы, - разбегались, оскорбляя собою музыку волн.
      ...В неясном блеске утренней зари даль моря спокойно дремала, отражая перламутровые облака. На косе возились полусонные рыбаки, укладывая в баркас снасти.
      Серая масса сети ползла по песку на баркас и складывалась в кучу на дно его.
      Сережка, как всегда, без шапки, полуголый, стоя на корме, торопил рыбаков хриплым, похмельным голосом. Ветер играл лоскутьями его рубахи и рыжими вихрами волос.
      - Василий! Где зеленые весла? - кричал кто-то. Василий, хмурый, как октябрьский день, укладывал невод в баркасе, а Сережка смотрел ему в согнутую спину и облизывал губы, - признак его желания опохмелиться.
      - У тебя водка есть? - спросил он.
      - Есть, - глухо сказал Василий.
      - Ну, так я не поеду... останусь у сухого крыла.
      - Готово! - крикнули с косы.
      - Отчаливай, давай! - командовал Сережка, сходя с баркаса. Поезжайте... я останусь здесь. Смотри - завози шире, не путай!.. Да клади ровнее, - петель не навяжите!..
      Баркас столкнули в воду, рыбаки влезли в него с бортов и, разобрав весла, подняли их на воздух, готовые ударить по воде.
      - Раз!
      Весла дружно упали в волны, и баркас рванулся вперед, в широкую равнину озаренной воды.
      - Два! - командовал рулевой, и, как лапы гигантской черепахи, весла поднялись к бортам... - Раз!.. Два!..
      На берегу у сухого крыла невода осталось пятеро: Сережка, Василий и еще трое. Один из них опустился на песок и сказал:
      - Поспать еще...
      Двое последовали его примеру, и на песке скорчились в комки три тела в грязных лохмотьях.
      - Ты что в воскресенье не был? - спросил Василий у Сережки, идя с ним в шалаш.
      - Нельзя было...
      - Пьян был?
      - Нет. Следил за твоим сыном да его мачехой, - спокойно сообщил Сережка.
      - Нашел заботу! - криво усмехнулся Василий. - Малые они ребята, что ли?
      - Хуже... Один - дурак, другая - юродивая...
      - Это Мальва юродивая? - спросил Василий, и глаза его вспыхнули злобой. - Давно ли такой стала?
      - У нее, брат, душа не по телу...
      - Подлая у нее душа.
      Сережка покосился на него и презрительно фыркнул.
      - Подлая! Эх вы... землееды тупорылые! Ни черта вы понимать не можете... Вам бы только титьки были у бабы жирные, - а характера ее вам не надо... А в характере весь цвет у человека... без характера баба - без соли хлеб. Можешь ты получить удовольствие от такой балалайки, у которой струн нет? Кобель!..
      - Ишь ты до каких речей допился вчера!.. - уязвил его Василий.
      Ему очень хотелось спросить, где и как видел вчера Сережка Якова и Мальву, но было совестно.
      Придя в шалаш, он налил Сережке чайный стакан водки, надеясь, что после такой порции Сережка сразу охмелеет и сам расскажет ему про них. Но Сережка выпил, крякнул и, весь прояснившись, уселся в двери шалаша, потягиваясь и зевая.
      - Выпьешь - как огня проглотишь!.. - сказал он.
      - Ну и пьешь ты! - воскликнул Василий, пораженный быстротой, с которой Сережка проглотил водку.
      - Умею... - кивнул босяк рыжей головой и, вытерев ладонью мокрые усы, заговорил поучительно: - Умею, брат! Я все делаю скоро и прямо. Без изворотов - валяй прямо и все! А куда попадешь - это все равно! С земли, кроме как в землю, никуда не соскочишь...
      - Ты хотел на Кавказ уходить? - спросил Василий, тихонько двигаясь к своей цели...
      - Уйду, когда захочу. Когда я захочу, - я прямо - раз-раз и... готово! Или по-моему вышло, или шишку на лбу набью... Просто!
      - Чего проще! Вроде как без головы живешь...
      Сережка насмешливо покосился на Василия.
      - А ты - умный! Тебя сколько раз в волости пороли?
      Василий посмотрел на него и смолчал.
      - А ведь это хорошо, что у вас начальство ум-то сзади наперед розгами перегоняет... Эх ты! Ну, что ты с своей головой можешь поделать? И куда ты с ней угодишь? И чего ты можешь выдумать? То-то! А я без головы пру прямо, и больше никаких! И, наверное, дальше тебя буду, - хвастливо говорил босяк.
      - Это - пожалуй!.. - усмехнулся Василий. - Ты и до Сибири дойдешь...
      Сережка искренне расхохотался.
      Он не пьянел, вопреки ожиданию Василия, и того злило это. Поднести еще стакан ему было жалко, а в трезвом виде от Сережки ничего не добьешься... Но босяк сам выручил его.
      - Ты что же про Мальву не спрашиваешь?
      - А чего мне? - равнодушно протянул Василий, вздрагивая от какого-то предчувствия.
      - Ведь она в воскресенье не была здесь... Спрашивай, как она жила за эти дни... Чай, ревнуешь, старый черт!
      - Много их! - пренебрежительно махнул рукой Василий.
      - Много их! - передразнил Сережка. - Эх вы, деревня лыкова помещика дикого! Дай вам мед, дай деготь - все у вас кулага будет...
      - Ты что ее все хвалишь? Сватать, что ли, пришел? Так я ее сам давно усватал, - насмешливо сказал Василий.
      Сережка осмотрел его, помолчал и увесисто начал говорить Василию, положив ему руку на плечо:
      - Я знаю, что она живет с тобой. Я тебе в этом не мешал - не надо было... Но теперь этот Яшка, сын твой, около нее вертится - вздуй его докрасна! Слышишь? А то я сам вздую... Ты мужик хороший... дурак дубовый... Я тебе не мешал, и ты это помни...
      - Вон что! И ты тоже за ней? - глухо спросил Василий.
      - Тоже! Кабы я знал, что тоже, - я бы прямо всех вас посшибал с моей дороги и - конец... А то - куда мне ее?
      - Так что же ты путаешься? - подозрительно спросил Василий.
      Сережку, должно быть, поразил этот простой вопрос.
      Он широко открытыми глазами посмотрел на Василия и засмеялся.
      - Чего путаюсь? Да - черт-е знает чего... Так, - баба она... Этакая... с перцем... Нравится мне... А может, мне ее жалко, что ли...
      Василий смотрел на него недоверчиво, но чувствовал, что Сережка искренне, от души говорит.
      - Кабы она нетронутая девка была - ну еще можно пожалеть. А так - чудно что-то!
      Сережка молчал, глядя, как баркас далеко в море поворачивал носом к берегу, описывая широкую дугу. Глаза Сережки смотрели открыто, лицо было доброе и простое.
      Василий смягчился, глядя на него.
      - А ты это верно, она баба славная... вертячка только!.. Яшка? Ну, я ему задам! Ишь, щенок!..
      - Мне он не по душе... - заявил Сережка.
      - А он ластится к ней? - сквозь зубы спросил Василий, разглаживая бороду.
      - Он, - вот увидишь, - клином войдет между вами, - уверенно сказал Сережка.
      В дали морской вспыхнул розовый веер лучей восхода. Сквозь шум волн с моря из баркаса долетел слабый крик:
      - Веди-и!
      - Вставай, ребята! Эй! К неводу! - командовал Сережка.
      И скоро они, все пятеро, уже выбирали свой край невода. Из воды тянулась на берег длинная веревка, упругая, как струна, и рыбаки, захлестывая за нее лямки, покрякивая, тащили веревку.
      А другую сторону невода вел к берегу баркас, скользя по волнам.
      Солнце, великолепное и яркое, поднималось над морем.
      - Увидишь Якова - скажи, чтобы он завтра побывал ко мне, - попросил Василий Сережку.