Разговариваем всю дорогу до деревни, и, лишь войдя в улицу, наши конвоиры снова погрубели и грозно командуют нами.
      Но придя в чайную и дождавшись, когда нам дали чаю и хлеба, они свирепо изгнали хозяев, расстегнулись, встряхнулись и снова, подобрев, смотрят на нас мягко и внимательно слушают мои речи.
      Жуют хлеб, глотают чай, чмокают губами, и серые стриженые головы их печально покачиваются.
      Ряднов спрашивает:
      - А что, там в деревне остались ещё люди вашей веры?
      Гнедой, чёрт его возьми, гордо орёт:
      - А как же! У нас по всей округе...
      Я ударил его ногой под столом, солдаты заметили это и хмуро улыбаются, а один спрашивает, подмигивая:
      - Ты что, землячок, язык-то прикусил?
      Гнедой, красный весь, пыхтит, двигая ногою, и всё-таки говорит смущённо:
      - Что ж, двое, что ли, нас?
      - Стало быть, - широко ухмыляясь, говорит старшой, - вас отведём - за другими пошлют?
      Красные распотевшие рожи солдат разно улыбаются, а один из троих насмешливо говорит:
      - Занятие!
      И злой чей-то голос вторит ему:
      - Приказали бы перебить всех сразу - правых, виноватых, - вот и спокой!
      Пользуясь минутой задумчивости, обнявшей их, спрашиваю Гнедого:
      - Оговорил-таки тебя Кузьма-то?
      - Не он! - быстро отвечает Гнедой. - Это Мозжухин с Лядовым, Скорняков, главное, и другие ещё там! Что говорили! "Ваши благородия, он это я - не иначе китайцами подкуплен и самый вредный человек на деревне: начальство позорит и нас всех тоже, одни, говорит, китайцы хороши!"
      Солдаты подозрительно смотрят на нас, и Ряднов спрашивает:
      - А ты откуда знаешь их, китайцев?
      - Я-то? - гордо кричит Гнедой. - Вона! Да я же на войне на этой был, в плену был, крест имею Егория - вот он, крест-от, он у меня тут...
      Торопливо полез в карман штанов, вынул оттуда горсть какого-то мусора и, шевыряя в ней толстым пальцем, сокрушённо бормочет:
      - Эх ты, дуй те горой! Крест-от я забыл, ребя! Н-ну, это нехорошо была бы мне всё-таки защита, а я его забыл, а-ах!
      - Коли имеешь - это начальству известно! - ободряя его, говорит старшой, потом командует:
      - Собирайсь, живо!
      Солдаты застёгиваются, берут в руки ружья; они смотрят на Гнедого с любопытством, задумчиво, сожалительно.
      Но Гнедой уже оправился; значительно хмурясь, он высоко поднял руку и, кому-то грозя тёмным кривым пальцем, таинственно говорит:
      - Я, ребята, людей этих, китайцев, японцев, близко видел - и которые воюют, и которые землю пашут... Ну как они землю свою взбадривают!.. боже мой! постеля невесте, а не пашня! Это же настоящий рабочий народ - и зачем ему драться, ежели такая земля, и, конечно, они всё издали больше, вовсе они и не хотят войны, потому сеют они этакое особое просо...
      Снова плотным клубком серых тел катимся мы по дороге сквозь зыбкую пелену снежной ткани, идём тесно, наступая друг другу на пятки, толкаясь плечами, и над мягким звуком шагов по толстому слою мокрых хлопьев, над тихим шелестом снега - немолчно, восторженно реет крикливый, захлёбывающийся голос Гнедого.
      Спотыкаясь, позванивая штыками, солдаты стараются заглянуть ему в лицо, молча слушая сказку о неведомой им щедрой земле, которая любит работников своих. Снова их красные лица покрыты мутными каплями талого снега, течёт он по щекам их, как тяжкие слёзы обиды, все дышат громко, сопят и, чувствую я, идут всё быстрее, точно сегодня же хотят достичь той сказочной, желанной земли.
      И уже нет между нами солдат и арестантов, а просто идут семеро русских людей, и хоть не забываю я, что ведёт эта дорога в тюрьму, но, вспоминая прожитое мною этим счастливым летом и ранее, - хорошо, светло горит моё сердце, и хочется мне кричать во все стороны сквозь снежную тяжёлую муть:
      "С праздником, великий русский народ! С воскресением близким, милый!"
      1909 г.
      ПРИМЕЧАНИЕ
      Впервые с большими цензурными сокращениями напечатана в "Сборнике товарищества "Знание" за 1909 год", книга двадцать седьмая, СПб, 1909, с подзаголовком "Повесть". Одновременно полностью напечатано отдельной книгой издательством И.П.Ладыжникова, Берлин (без обозначения года издания).
      Над повестью "Лето" М.Горький работал в первой половине 1903 года. Из письма М.М.Коцюбинского к жене от 20 июня (ст.ст.) 1909 года видно, что М.Горький закончил повесть в июне 1909 года и 20 июня читал её на о.Капри своим друзьям и знакомым (Сб. "О. М.Горький i М.М.Коцюбинський. Збiрник матерiалiв", Киiв 1937, стр.53).
      М.Горький считал повесть "Лето" одним из набросков к задуманной, но не осуществлённой им повести "Сын". В письме к В.А.Десницкому он сообщал:
      "Предполагалось после "Матери" написать "Сын"; у меня были письма Заломова из ссылки, его литературные опыты, знакомства с рабочими обеих партий и с крупнейшими гапоновцами: Петровым, Инковым, Черемохиным, Карелиным, впечатления лондонского съезда, но всего этого оказалось мало. "Лето", "Мордовка", "Романтик", "Сашка" - можно считать набросками к "Сыну"..." (В.Десницкий. М.Горький. Гослитиздат, Л. 1940, стр.263).
      Вплоть до Октябрьской революции повесть "Лето" печаталась в России с большими цензурными сокращениями; распространение издания И.П.Ладыжникова было запрещено на основании цензорского доклада от 13 января 1910 года. В докладе говорилось: "В прилагаемом повествовании автор, по своему обыкновению, преподносит читателям свои пересказы на освободительные темы, причём в книжке, конечно, нет недостатка в суждениях социалистических, бунтовских и антимилитарных... На стр. 77, 82, 83, 87, 116, 122 автор выражает своё сочувствие революционерству, отрицает законы, даже восхваляет Стеньку Разина и Емельяна Пугачева, духовных праотцев русской революции. Полагал бы, что книжка должна быть запрещена ввиду её совершенно определённого направления..." (Сб. "М.Горький. Материалы и исследования". М.-Л. 1941, т.III, стр.429-430).
      Значительные изъятия были сделаны в повести общей и военной цензурой при публикации её в четырнадцатом томе собрания сочинений М.Горького, издание "Жизнь и знание", Петроград 1916.
      Повесть включалась во все собрания сочинений.
      Печатается по тексту хранящейся в Архиве А.М.Горького машинописной копии, подготовленному автором для двадцать седьмой книги "Сборника товарищества "Знание" за 1909 год", с восстановлением всех цензурных изъятий по изданию И.П.Ладыжникова.