- А ведь это я есть хочу! Ты бы, Каин, добыл чего поесть?
      Каин вскочил на ноги так быстро, что едва не ударился о копани беляны. Лицо его положительно преобразилось: что-то сильное и вместе с тем детски ясное явилось в нём. Артём, этот сказочный силач, просит есть у него, Каина!
      - Я сделаю вам всё, всё! Оно уже есть, вот тут, в углу!.. Я припас - я знаю! Когда кто болен, он должен есть... ну да! И я, когда шёл сюда, то истратил целый рубль.
      - Сосчитаемся! Я те - десять отдам!.. Мне ведь это можно... Не свои у меня. Скажу - дай! - и даст...
      Он добродушно засмеялся, а Каин при этом смехе ещё более просиял.
      - Я знаю... Вы скажите, что вы хотите? Я всё сделаю, всё!
      - А... уж коли так... вытри ты меня водкой! Есть не давай, а сначала вытри... можешь ты?
      - А почему не могу? Как лучший доктор сделаю!
      - Вали! Потрёшь меня, я и встану...
      - Вста-анете? Ох, нет, не можете вы встать!
      - Я те покажу, как не могу! Здесь, что ли, я ночевать-то буду? Чудила ты... А ты вот вытри меня, да и беги-ка в слободу к пирожнице Мокевне... И скажи ей, что я к ней в сарай переберусь на житьё... постлала бы там соломы, что ли! У неё я отлежусь... вот! За всё про всё я тебе заплачу... ты не сумлевайся!
      - Я верю, - говорит Каин, наливая водки на грудь Артёма, - я верю вам больше, чем себе... Ах, я знаю вас!
      - У-у! Три, три... Ничего, что больно... три, знай! А-а-а!.. Вот, вот, вот!.. - рычал Артём.
      - Я пойду для вас и утоплюсь... - объяснялся Каин.
      - Так, так, так... Плечо-то, плечо валяй... Ах, черти! А всё баба виновата. Не будь бабы, был бы я трезв... а к трезвому ко мне - сунься-ка!
      Каин, входя в роль слуги, объявил:
      - О, женщины! Это - все грехи мира... у нас, евреев, есть даже такая утренняя молитва: "Благословен ты, предвечный боже наш, царь вселенной, за то, что не сотворил меня женщиной..."
      - Ну? Неужто? - воскликнул Артём. - Так-таки прямо и молитесь богу? Ишь ведь вы какие... Что же она, баба? Она только глупая... а без неё нельзя!.. Но чтобы так уж, даже богу молиться... это не тово... обидно ведь ей, бабе-то! Она тоже чувствует...
      Он лежал неподвижный и огромный - ещё более увеличенный опухолями, а Каин, маленький, хрупкий, задыхаясь от усилий, возился около него, со всей силой растирая ему грудь, живот, возился и кашлял от запаха водки.
      По берегу реки то и дело проходили люди, слышался говор, шаги. Беляна лежала под песчаным обрывом, более сажени высотой, и сверху её было видно только с самого края обрыва. От реки её отделяла узкая полоса песку, забросанная разным мусором. Под нею было ещё грязно. Но сегодня она возбуждала в людях большой интерес. Каин и Артём заметили, что около неё то и дело проходят, садятся на её дно, стучат ногами в борта... На Каина это дурно подействовало. Он перестал говорить и, молча ёрзая около Артёма, пугливо и жалобно улыбался.
      - Вы слушаете?..
      - Слышу, - довольно усмехнулся силач. - Понимаю... хотят сообразить, скоро ли я буду снова в силе... ведь им надо это знать... чтобы рёбра припасти свои... Черти! Обидно им, чай, что не издох я... Работишка-то их даром пропала...
      - А знаете что? - зашептал ему на ухо Каин, с миной ужаса и предостережения на своём лице. - Знаете? Вот я уйду, и вы останетесь один... они тогда придут к вам и... и...
      Артём раскрыл рот и выпустил из груди целый залп хриплого смеха.
      - Ах ты - фигура! Так ты думаешь - это они тебя, что ли, боятся? Ах ты!..
      - А! Но я могу быть свидетелем.
      - Они тебе дадут тукманку... вот ты и свидетель!.. на том свете.
      Страх Каина был разогнан смехом Артёма, и место страха в узкой груди еврея заняла твёрдая и радостная уверенность. Теперь его, Каинова, жизнь пойдёт иной чередой, теперь у него есть мощная рука, которая всегда отведёт от него удары людей, безнаказанно истязавших его...
      Прошло около месяца.
      Однажды в полдень, - час, когда жизнь Шихана принимает особенно напряжённый характер, сгущается и вскипает, когда торговцев съестным окружают толпы пристанских и судовых рабочих с пустыми желудками и вся улица наполняется тёплым запахом варёного испорченного мяса, - в этот час кто-то вполголоса крикнул:
      - Артём идёт!..
      Несколько оборванцев, праздно толкавшихся в улице, ожидая случая чем-нибудь поживиться, быстро исчезли куда-то. Обыватели Шихана с тревогой и любопытством, искоса, исподлобья стали смотреть в ту сторону, откуда раздавалось предостережение.
      Артёма давно ждали с глубоким интересом, горячо обсуждая, - каков-то он появится?
      Как и раньше, Артём шёл среди улицы, шёл своей обыкновенной медленной походкой сытого человека, делающего прогулку. В его наружности не было ничего нового. Как всегда, пиджак висел у него на одном плече, картуз был надет набекрень... И чёрные кудри рассыпались по лбу, как всегда. Большой палец правой руки он заткнул за пояс, левая была глубоко засунута в карман шаровар, грудь богатырски выпячивалась вперёд. Только его красивое лицо стало как бы осмысленнее, - это всегда бывает после болезни. Он шёл и отвечал на приветствия и поклоны ленивыми кивками головы.
      Улица провожала его тихим шёпотом изумления и восхищения пред несокрушимой силой, выдержавшей смертельные побои. Много было людей, говоривших об его выздоровлении со злобой: они презрительно ругали тех, что не сумели отбить лёгкие Артёму. Ведь не может быть такого человека, которого нельзя было бы изувечить до смерти!.. Другие с удовольствием строили предположения о том, как силач расправится с Красным Козлом и его товарищами. Но сила обаятельна тем более, чем крупнее она, и большинство находилось под влиянием Артёмовой силы.
      Артём вошёл в Грабиловку - клуб Шихана.
      Когда его высокая и мощная фигура встала на пороге трактира, в длинной и низкой комнате с кирпичным сводчатым потолком гостей было немного. При виде Артёма среди них раздались два-три восклицания, родилось суетливое движение, кто-то шарахнулся в дальний угол этого склепа, сырого, прокопчённого дымом махорки, пропитанного грязью и плесенью.
      Артём медленно обвёл глазами трактир и на ласковое приветствие буфетчика Савки Хлебникова ответил вопросом:
      - Каин не был?
      - Должен скоро быть... Его время близко...
      Артём подошёл к столу у одного из окон, спросил чаю и, положив на стол свои громадные руки, равнодушно осмотрел публику. В трактире было человек десять; они сбились в кучу около двух столов и оттуда наблюдали за Артёмом. Когда глаза их встречали взгляд красавца, они заискивающе улыбались, очевидно, желая вступить в беседу с Артёмом, но тот смотрел на них тяжело и угрюмо. И все молчали, не решаясь заговорить с ним. Хлебников, возясь за буфетом, напевал что-то под нос себе и лисьими глазами посматривал вокруг.
      С улицы в окна лился гулкий шум, влетали резкие ругательства, божба, выкрики торговцев. Где-то близко с дребезгом свалились бутылки, разбиваясь о камни мостовой. Артёму стало скучно сидеть в этом душном погребе...
      - Ну, вы, волки, - вдруг громко и медленно заговорил он, - вы чего присмирели? Пялят зенки и молчат...
      - Можем и говорить, ваша грозность! - сказал Драный Жених, вставая и идя к Артёму.
      Это был тощий человек в парусиновой куртке и солдатских штанах, лысый, остробородый, с маленькими красными глазами, ехидно прищуренными.
      - Хворал ты, говорят? - спросил он, усаживаясь против Артёма.
      - Ну?
      - Ничего... Не видать было долго... Спросишь - а где Артём? Говорят, заболеть изволил...
      - Так... Ну?
      - Ещё - ну? Поедем дальше... Что у тебя болело-то?
      - А ты не знаешь?
      - Разве я тебя лечил?
      - Всё врёшь ведь, собака, - усмехнулся Артём. - И зачем врёшь? Ведь знаешь правду?
      - Знаю, - сказал Жених, тоже усмехаясь.
      - Так чего же врёшь-то?
      - Стало быть, так умнее...
      - Умнее. Эх ты!.. огарок!
      - Да - ведь скажи тебе правду-то, так ты, пожалуй, рассердишься...
      - Наплевать мне на тебя!
      - И на том спасибо! А ты с выздоровлением водкой меня не угостишь?
      - Спроси...
      Жених спросил полбутылки водки и оживился.
      - Экая у тебя жизнь лёгкая, Артём!.. Всегда есть деньги...
      - Ну, так что?
      - Ничего... Выручают тебя бабы, проклятые!
      - А на тебя и не смотрят.
      - Нам - где уж! У нас не такие ноги, чтобы ходить по твоей дороге, вздохнул Жених.
      - Потому баба любит здорового человека. Ты что? А я - чистый человек...
      В таком тоне Артём постоянно беседовал с золоторотцами. Его равнодушный, ленивый и густой голос придавал особую силу и тяжесть его словам, и всегда они были грубы, обидны. Быть может, он чувствовал, что эти люди во многом хуже его, но во всём и всегда умнее.
      Явился Каин с ящиком своих товаров на груди, с жёлтым ситцевым платьем, переброшенным через левую руку. Сдавленный обычным ему чувством страха, он стал в дверях, вытянул шею и с беспокойной улыбкой оглянул внутренность трактира, но, увидев Артёма, весь просиял радостью. Артём смотрел на него и широко улыбался, шевеля губами.
      - Айда ко мне! - крикнул он Каину и, обращаясь к Жениху, насмешливо приказал ему:
      - А ты - пошёл прочь! Дай человеку место...
      Рыжая, щетинистая рожа Жениха на момент одеревенела от удивления, он медленно поднялся со стула, посмотрел на товарищей, изумлённых не менее его, на Каина, бесшумно и осторожно подходившего к столу... и вдруг озлоблённо плюнул на пол:
      - Тьфу!
      После чего медленно и молча ушёл за свой стол, где тотчас же раздался глухой шёпот, в котором были ясно слышны ноты насмешки и злобы. Каин всё улыбался растерянно, радостно и в то же время искоса и с тревогой скашивал глаза в сторону обиженного Жениха и его компании.
      А Артём добродушно говорил ему:
      - Ну, давай чай пить, что ли, купец... Пирога надо купить, - будешь пирог есть? Ты чего туда глядишь?.. А ты плюнь на них, не бойся... Ну-ка, вот я им проповедь скажу...
      Он встал, движением плеч сбросил куртку на пол и подошёл к столу недовольных. Высокий и мощный, выпячивая вперёд грудь, разминая плечи и всячески рисуясь своей силой, он стоял перед ними с усмешкой на губах, а они, замерев в осторожных позах, молчали, готовые бежать.
      - Ну, - начал Артём, - что вы урчите?
      Ему хотелось сказать что-нибудь страшно сильное, но слов не было у него, и он остановился...
      - Глаголь сразу! - махнул рукой Драный Жених, скривив губы. - А то лучше отстань от нас во все четыре стороны, богова дубина!..
      - Молчи! - повёл бровями Артём. - Озлился, - зазорно тебе, что я с жидом дружбу веду, а тебя прогнал... Я всем вам говорю, - он лучше вас, жид-то! Потому в нём доброта к человеку есть... а у вас нету её... Он только замученный... Вот теперь я беру его под свою руку... и ежели какая-нибудь кикимора обидит его - держись тогда! Прямо говорю - не бить, а мучить буду...
      У него дико вспыхнули глаза, жилы на шее вздулись и ноздри задрожали.
      - Что побили меня пьяного - это мне нипочём! Силы мне не убавили, только сердце пуще ожесточили... Так и знайте! За Каина, за всякое обидное слово ему - насмерть буду увечить. Так всем и скажите...
      Он вздохнул во всю грудь, точно тяжесть с себя сбросил, и, повернувшись к ним спиной, пошёл прочь.
      - Здорово пущено! - вполголоса воскликнул Драный Жених и скорчил унылую рожу, глядя, как Артём усаживается против Каина.
      Каин сидел за столом, бледный от волнения, и не отводил от Артёма расширенных глаз, полных чувства, неизъяснимого словами.
      - Слыхал? - строго спросил его красавец. - Вот... Так и знай, как кто заденет тебя, беги ко мне и говори. Я сейчас приду и развинчу ему кости...
      Еврей бормотал что-то, - молился богу или благодарил человека. А Драный Жених и его компания, пошептавшись друг с другом, один за одним стали выходить из трактира. Жених, проходя мимо стола Артёма, напевал себе под нос:
      Кабы к моему уму
      Прибавили денег тьму,
      Ай, хорош бы я был,
      Без просыпу я бы пил...
      - и, взглянув в лицо Артёму, неожиданно докончил песню своими словами, скорчив рожу и в такт притопывая ногой:
      Дураков бы всех скупил,
      Да в Чёрном море утопил
      Вот как!
      - и быстро юркнул в дверь.
      Артём выругался и оглянулся вокруг. В полутёмном, закопчённом и пахучем склепе осталось только трое людей - он, Каин против него и Савка за буфетом.
      Лисьи глазки Савки встретились с тяжёлым взглядом Артёма, и длинное лицо его приняло выражение сладчайшего благочестия.
      - Превосходно и великолепно поступил ты, Артём Михайлыч! - говорил он, поглаживая бороду. - Совсем по завету евангельскому... Как в притче о самарянине милосердном... Во гною и струпьях был Каин-то... А вот ты не побрезговал.
      Артём слушал не его слова, а эхо их. Оно, отражаемое сводчатым потолком трактира, плавало в его пахучем воздухе и, густое такое, лезло в уши. Артём молчал и тихонько тряс головой, точно желая отогнать от себя эти звуки. А они всё плавали и вклёвывались в его уши, раздражая его. Было душно и скучно. Какая-то странная тяжесть легла на сердце Артёма.
      Он упорно смотрел на Каина. Обжигаясь, дуя на блюдечко, еврей, наклонив голову, пил чай, и блюдечко тряслось в его руках. Иногда Артём ловил на своём лице скользкий взгляд Каина, и силачу от этого взгляда становилось ещё скучнее. Глухое чувство недовольства чем-то росло в его груди, глаза его темнели, он дико осматривался вокруг себя. В голове его, как жернова, ворочались думы без слов. Раньше они не посещали его, но вот во время болезни пришли. И не отходят...
      Окна с железными решётками, в них льётся с улицы оглушающий шум. Тяжёлые массы камня висят над головой; липкий от грязи, покрытый сором кирпичный пол... И этот маленький, оборванный, запуганный человек... Сидит, дрожит, молчит... А в деревнях скоро косьба начнётся. Уже за рекой, против города, трава в лугах почти по пояс. И, когда оттуда пахнёт ветер, запахи приносит он заманчивые...
      - Что ты молчишь, Каин? - недовольно заговорил Артём. - Али всё ещё боишься меня? Эх, растерянный ты человек!..
      Каин поднял голову и странно закачал ею, а лицо у него было сконфуженное и жалкое.
      - А что мне говорить? И каким мне языком говорить с вами? Этим, - еврей высунул кончик языка, показывая его Артёму, - которым я со всеми другими людьми говорю? Разве мне не стыдно с вами этим языком говорить? Вы думаете, я не понимаю, что вам тоже стыдно сидеть рядом со мной? Что я, и что вы? Вы, Артём, великая душа, вы - как Иуда Маккавей!.. Что бы вы сделали, если бы знали, зачем господь сотворил вас? А! никто не знает великих тайн творца, и никто не может угадать, зачем дана ему жизнь. Вы не знаете, сколько дней и ночей моей жизни думал я, зачем мне жизнь? Зачем дух мой и ум мой? Что я людям? Плевальница для ядовитой слюны их. А что мне люди? Гады, уязвляющие душу мою... Зачем я живу на земле? И зачем только несчастия знаю я... и в солнце нет луча для меня!
      Он говорил эти слова страстным полушёпотом, и - как всегда в минуты возбуждения его исстрадавшейся души - всё лицо его дрожало.
      Артём не понимал его речи, но слышал и видел - что-то Каин жалуется. От этого Артёму стало ещё тяжелее.
      - Ну вот, опять ты за своё! - с досадой мотнул он головой. - Ведь я же тебе сказал - заступлюсь!
      Каин тихо и горько засмеялся.
      - Как вы заступитесь за меня пред лицом бога моего? Это он гонит меня...
      - Ну, это - конечно. Против бога я не могу, - простодушно согласился Артём и с жалостью посоветовал еврею: - Ты уж терпи!.. Против бога - ничего не поделаешь.
      Каин посмотрел на своего заступника и улыбнулся - тоже с жалостью. Так сначала сильный пожалел умного, потом ум пожалел силу, и между двумя собеседниками пронеслось некоторое веяние, немного сблизившее их.
      - А ты женатый? - спросил Артём.
      - О, у меня большая семья для моих сил, - тяжело вздохнул Каин.
      - Ишь ты! - сказал силач. Ему трудно было представить себе женщину, которая любила бы Каина, и он с новым любопытством посмотрел на него, такого хилого, маленького, грязного.
      - У меня было пять детей, теперь - четыре. Одна девочка, Хая, всё кашляла, кашляла и умерла. Боже мой... Господь мой!.. И моя жена тоже больная - всё кашляет.
      - Трудно тебе, - сказал Артём и задумался.
      Каин тоже задумался, опустив голову.
      В двери трактира входили старьёвщики, подходили к буфету и там вполголоса беседовали с Савкой. Он таинственно рассказывал им что-то, подмигивая в сторону Артёма и Каина, а его собеседники удивлённо и насмешливо поглядывали на них. Каин уже подметил эти взгляды и встрепенулся. А Артём смотрел за реку, в луга... Засвистят там косы, и с мягким шелестом трава ляжет к ногам косарей.
      - Артём... я уйду... Вот пришли люди, - шептал Каин, - и они смеются над вами из-за меня...
      - Кто смеётся? - очнувшись от грёз, рявкнул Артём, дико поводя вокруг себя глазами.
      Но все в трактире были серьёзны и поглощены своим делом. Ни одного взгляда не поймал Артём. И, сурово нахмурив брови, он сказал еврею:
      - Врёшь ты всё - занапрасно жалуешься... Этак-то, смотри, не игра! Ты жалуйся тогда, когда есть против тебя вина. Али ты, может, пытаешь меня, нарочно сказал?
      Каин болезненно улыбался в лицо ему и не отвечал. Несколько минут оба они сидели молча. Потом Каин встал и, надев на шею свой ящик, приготовился идти. Артём протянул ему руку:
      - Идёшь? Ну иди, торгуй... А я посижу ещё тут...
      Обеими своими ручонками Каин потряс громадную лапу своего защитника и быстро ушёл.
      Выходя на улицу, он зашёл за угол, остановился там и стал выглядывать из-за него. Ему была видна дверь трактира и не пришлось долго ждать. Скоро в этой двери, как в раме, явилась фигура Артёма. Брови у него были нахмурены и лицо такое, как будто Артём боялся увидеть что-то неприятное ему. Он долго и пристально рассматривал людей, толпившихся в улице, а потом его лицо приняло обычное, лениво-равнодушное выражение, и он пошёл сквозь толпу, туда, где улица упиралась в гору,- очевидно, на свое любимое место.
      Каин проводил его тоскливым взглядом и, закрыв лицо руками, упёрся лбом в железную дверь кладовой, около которой стоял...
      Веская угроза Артёма возымела своё действие: её испугались, и еврея перестали травить.
      Каин ясно видел, что в терниях, сквозь которые он шёл к своей могиле, шипов стало меньше. Люди как будто перестали замечать его существование. По прежнему он юрко шнырял между них, возглашая свои товары, но ему уже не наступали на ноги нарочно, как это бывало раньше, не толкали его в сухие бока, не плевали в его ящик... Хотя прежде не смотрели на него так холодно и враждебно, как стали смотреть теперь..
      Чуткий ко всему, что его касалось, он заметил и эти новые взгляды и спросил себя - что они значат и чем грозят ему? Он вспоминал, что прежде, хотя и редко, с ним заговаривали дружелюбно, порой справлялись о ходе его дел, а иногда даже шутили, и порой не зло шутили...
      Каин задумывался, чутко слушал и зорко смотрел. Однажды его ушей коснулась новая песня, сложенная Драным Женихом, трубадуром улицы. Этот человек добывал свой хлеб музыкой и пением; инструментом ему служили восемь деревянных столовых ложек: он брал их между пальцев и бил ими себя по надутым щекам, по животу, перебирая пальцами, ударял ложками друг о друга получался аккомпанемент речитативу куплетов, которые он сам же слагал. Если эта музыка была мало приятна, так зато она требовала от исполнителя ловкости фокусника; ловкость же во всех видах ценилась публикой улицы.
      И вот однажды Каин наткнулся на группу людей, среди которой Жених, вооружённый своими ложками, бойко говорил:
      - Эй, господа честные, арестанты запасные! Играю свежую песню, только что испёк, - горячий кусок! Давай по копейке с рыла, а у кого рожа - с того дороже! Начинаю!
      Влезет солнышко в окошко
      Люди ему рады!
      А вот если влезу я...
      - Это слыхали! - воскликнул кто-то из публики.
      - Знаем, что слыхали! Да я тебе пирога прежде хлеба даром-то не дам! объявил Жених, стукая ложками и продолжая напевать:
      Ой, горько мне живётся!
      Плохо я удался.
      Тятьку с братом повесили,
      А я оборвался!..
      - Жаль! - заявила публика.
      Но копейки Жениху сыпали, ибо знали, что это добросовестный человек, и если он обещал новую песню, так уж даст её.
      - Вот она новая, дубина еловая!
      И ложки затрещали частой задорной дробью:
      По-ознакомился бык с пауком,
      Познакомился жид с дураком,
      На хвосте носит бык паука,
      Продаёт бабам жид дурака.
      Эй вы, тётки...
      - Стоп машина! Господину Каину почтение колом по шее! Изволили слушать песню, купец? Не для вас сложена - проходите вашим путём!
      Каин рассыпал перед артистом свои улыбки и ушёл прочь от него, предчувствуя что-то.
      Ценил он эти дни и боялся за них. Каждое утро он приходил в улицу, твёрдо уверенный, что сегодня у него никто не посмеет отнять его копеек. Глаза его стали немножко светлее и покойнее. Артёма он видел каждый день, но если силач не звал его, Каин не подходил к нему.
      Артём же редко подзывал его, а подозвав, спрашивал:
      - Ну что - живёшь?
      - О, да! Живу... и благодарю вам! - радостно блестя глазами, говорил Каин.
      - Не трогают?
      - Разве они могут против вас! - со страхом восклицал еврей.
      - Ну - то-то!.. А коли что - скажи.
      Он угрюмыми глазами измерял фигурку еврея и отпускал его.
      - Иди, - торгуй!
      Каин быстро отходил прочь от своего защитника, всегда ловя на себе насмешливые и злые взгляды публики, взгляды, пугавшие его.
      Однажды под вечер, когда Каин уже хотел идти домой, он встретил Артёма. Красавец, кивнув ему головой, поманил к себе пальцем. Каин быстро подбежал к нему и увидал, что Артём мрачен и хмур, как осенняя туча.
      - Кончил торговать-то? - спросил он.
      - Уже хотел уходить домой...
      - Погоди, - пойдём-ка, поговорю я тебе что-то! - глухо сказал Артём.
      И двинулся вперёд, громадный, тяжёлый, а Каин пошёл сзади него.
      Они вышли из улицы, повернули к реке, где Артём нашёл укромное место под обрывом у самых волн.
      - Садись, - сказал он Каину.
      Тот сел, искоса, боязливо поглядывая на своего защитника. Артём согнул спину и стал медленно крутить папиросу, а Каин смотрел на небо, на лес мачт у берега, на спокойные, застывшие в тишине вечера волны и соображал, о чём будет говорить силач.
      - Ну что, - спросил Артём, - живёшь?
      - Живу, о! я теперь не боюсь...
      - Погоди! - сказал Артём.
      Он долго и тяжко молчал, попыхивая папиросой, тогда как еврей ждал его речи, полный смутных и боязливых предчувствий.
      - Н-да... Ничего, не обижают?
      - О, они боятся вас! Они все - как собаки, а вы - как лев! И я теперь...
      - Погоди!
      - Н-ну? И что вы хотите мне сказать? - с трепетом спросил Каин.
      - Сказать-то? Это не просто.
      - Что же оно такое?
      - А!.. видишь ты - будем говорить прямо. Сразу и - всё!
      - Ага!
      - И я тебе должен сказать, что больше я - не могу...
      - Что? Что не можете?
      - Ничего! Не могу! Противно мне... Не моё это дело... - вздохнув, сказал Артём.
      - Что же? Не ваше дело - что?
      - Всё, это... ты и - всё!.. Не хочу я больше тебя знать, потому - не моё это дело.
      Каин съёжился, точно его ударили.
      - И, ежели тебя обидят, ты ко мне не иди и не жалуйся мне... я в защиту не пойду. Понимаешь? Нельзя мне это...
      Каин молчал, как мёртвый.
      Артём, выговорив свои слова, свободно вздохнул и продолжал яснее и более связно:
      - За то, что ты меня тогда пожалел, я могу тебе заплатить. Сколько надо? Скажи - и получи. А жалеть тебя я не могу. Нет во мне этого... я только ломал себя, - притворялся. Думал - жалею, ан выходит - так это, один обман. Совсем я не могу жалеть.
      - Потому что я - жид? - тихо спросил Каин.
      Артём сбоку посмотрел на него и сказал:
      - Что - жид? Мы все - жиды пред господом...
      - Так почему? - тихо спросил Каин.
      - Да не могу! Понимаешь, нет у меня жалости к тебе... Ни к кому нет... Ты это пойми... Другому бы я и не сказал этого, а просто бы р-раз ему по башке! А тебе говорю...
      - "Кто восстанет за меня против злобствующих? Кто постоит за меня против лиходеев?" - тихо спросил еврей словами псалма.
      - Я -- не могу! - отрицательно мотнул головой Артём. - Не жаль мне тебя... А за то - я лучше заплачу деньги...
      - "О, мстящий боже! Предвечный бог возмездий, воссияй, вознесись, судия земли..." - молился Каин, съёжившись в маленький комок.
      Летний вечер был тих и тёпел. Грустно и ласково отражала вода реки лучи заката. С обрыва на Каина и Артёма упала тень.
      - Ты подумай, - убедительно и грустно говорил Артём, - какая моя задача теперь? Ты вот этого не понимаешь... а я - я должен за себя стать... они меня как избили? Помнишь?
      Он скрипнул зубами и завозился на песке, а потом лёг на спину, протянув ноги к воде и закинув руки за голову.
      - Я теперь всех их знаю...
      - Всех? - спросил Каин убито.
      - Всех! Теперь я начну с ними расчёт... И ты мне мешаешь...
      - Чем я могу мешать? - воскликнул еврей.
      - Не то, чтобы мешать, а такое дело - озлобился я против всех людей. Вот оно что... Ну и, стало быть, ты мне теперь - лишний. Понял?
      - Нет! - кротко объявил еврей и тряхнул головой.
      - Не понимаешь? Экой ты какой! Тебя жалеть надо - так? Ну, а я теперь не могу жалеть никого... Нет у меня жалости...
      И, толкнув в бок еврея, он добавил:
      - Совсем нет. Понял?
      Наступило долгое молчание. Вокруг собеседников, в тёплом и пахучем воздухе, плавали всплески волн и какие-то глухие, охающие звуки, приносившиеся издалека, с реки, сонной и тёмной.
      - Что же мне теперь делать? - спросил, наконец, Каин, но ответа не дождался, потому что Артём задремал или задумался о чём-то. - Как я буду жить без вас? - громко сказал еврей.
      Артём, глядя на небо, ответил ему:
      - А уж ты это сам подумай...
      - Боже мой, боже мой!..
      - Ведь это тоже не скажешь сразу - как жить, - лениво говорил Артём.
      Сказав то, что хотел, он сразу стал ясен и спокоен.
      - А ведь я знал это!.. Ещё тогда, когда шёл к вам, избитому, то уж знал, что не можете вы заступаться за меня долго...
      Еврей умоляющими глазами посмотрел на Артёма, но не встретил его глаз.
      - Вы, может быть, потому, что смеются они над вами за меня? - спросил Каин осторожно и чуть не шёпотом.
      - Они-то? А что мне - они? - открыв глаза, усмехнулся Артём. - Ежели бы я захотел, то посадил бы тебя на плечи, да и носил по улице. Пускай смеются... А только ни к чему это... Надо всё делать по правде... Чего в душе нет - так уже нет... И мне, брат, прямо скажу, - противно, что ты такой... Вот как выходит.
      - Ах!.. Верно! Ну и что я теперь?! уходить?
      - Иди, пока светло... Не тронут ещё пока! Ведь нашего разговора никто не знает...
      - И вы не говорите никому, а? - попросил Каин.
      - Ну - известно! А ты всё-таки не лезь мне на глаза часто...
      - Хорошо, - тихо и грустно согласился еврей и встал на ноги.
      - Тебе бы лучше в другом месте где торговать, - равнодушно сказал Артём. - А то тут - строго жизнь держат...
      - Куда же я пойду?
      - Ну уж... как знаешь...
      - Прощайте, Артём.
      - Прощай, брат!
      И он, лёжа, протянул еврею руку и стиснул своими пальцами его сухие кости.
      - Прощай. Не обижайся...
      - Я не обижаюсь, - подавленно вздохнул еврей.
      - Ну вот... Ведь этак-то лучше, сам посуди... Больно ты - не для меня товарищ... Разве мне для тебя жить? Не идёт это...
      - Прощайте!
      - Ну иди...
      Каин пошёл берегом реки, опустив голову на грудь и сильно сгорбившись.
      Красавец Артём повернул голову вслед ему и через несколько секунд снова улёгся в прежней позе, лицом к небу, уже тёмному от близости ночи...
      В воздухе рождались и таяли странные звуки. Река плескалась о берег однообразно, печально и тоскливо.
      Каин, пройдя шагов пятьдесят, вернулся снова, подошёл к могучей фигуре Артёма, распростёртой на земле, и, остановясь перед ней, тихо и почтительно спросил:
      - А может, вы иначе подумаете?
      Артём молчал.
      - Артём? - позвал Каин и долго ждал ответа.- Артём? Может, всё это так себе вы? - повторил еврей дрожащим голосом. - Вспомните, как я тогда вас... а? Артём?! Никто не пришёл, а я пришёл...
      В ответ ему раздался слабый храп.
      ...Каин ещё долго стоял над силачом и всё всматривался в его безжизненно красивое лицо, смягчённое сном. Богатырская грудь вздымалась ровно и высоко, чёрные усы, шевелясь от дыхания, открывали блестящие, крепкие зубы красавца. Казалось, он улыбался...
      Глубоко вздохнув, еврей ещё ниже склонил голову и снова пошёл по берегу реки. Весь трепещущий от страха пред жизнью, он шёл осторожно, - в открытых пространствах, освещённых луной, он умерял шаг, вступая в тень - крался медленно...
      И был похож на мышонка, на маленького трусливого хищника, который пробирается в свою нору среди многих опасностей, отовсюду грозящих ему.
      А уж ночь наступила, и на берегу реки было пустынно...
      1898 г.