- Папаша крестный! - оскаливая зубы, сказал Фома. -Я еще ничего не сделал, значит, рано мне рацеи читать... Я не пьян, - я не пил, а всё слушал... Господа купцы! Позвольте мне речь держать? Вот уважаемый вами мой крестный говорил... а теперь крестника послушайте...
      - Какие речи? -сказал Резников. -Зачем разговоры? Сошлись повеселиться...
      - Нет уж, ты оставь, Фома Игнатьевич...
      - Лучше выпей чего-нибудь...
      - Выпьем -ко! Ах, Фома... славного ты отца сын!
      Фома оттолкнулся от стола, выпрямился и, всё улыбаясь, слушал ласковые, увещевающие речи. Среди этих солидных людей он был самый молодой и красивый. Стройная фигура его, обтянутая сюртуком, выгодно выделялась из кучи жирных тел с толстыми животами. Смуглое лицо с большими глазами было правильнее и свежее обрюзглых, красных рож. Он выпятил грудь вперед, стиснул зубы и, распахнув полы сюртука, сунул руки в карманы.
      - Лестью да лаской вы мне теперь рта не замажете! -сказал он твердо и с угрозой. -Будете слушать или нет, а я говорить буду... Выгнать здесь меня некуда...
      Он качнул головой и, приподняв плечи, объявил спокойно:
      - Но ежели кто пальцем тронет -убью! Клянусь господом богом- сколько смогу - убью!
      Толпа людей, стоявших против него, колыхнулась, как кусты под ветром. Раздался тревожный шёпот. Лицо Фомы потемнело, глаза стали круглыми...
      - Ну, говорилось тут, что вы это жизнь делали... что вы сделали самое настоящее и верное...
      Фома глубоко вздохнул и с невыразимой ненавистью осмотрел лица слушателей, вдруг как-то странно надувшиеся, точно они вспухли... Купечество молчало, всё плотнее прижимаясь друг к другу. В задних рядах кто-то бормотал:
      - Насчет чего он? А? П -по писанию, али от ума?
      - О, с -сволочи! - воскликнул Гордеев, качая головой. - Что вы сделали? Не жизнь вы сделали - тюрьму... Не порядок вы устроили - цепи на человека выковали... Душно, тесно, повернуться негде живой душе... Погибает человек!.. Душегубы вы... Понимаете ли, что только терпением человеческим вы живы?
      - Это что же такое? - воскликнул Резников, негодовании и гневе всплескивая руками. -Я таких речей слышать не могу...
      - Гордеев! - закричал Бобров. - Смотри - ты говоришь неладно...
      - За такие речи ой-ой-ой! -внушительно сказал Зубов.
      - Цыц! -взревел Фома, и глаза у него налились кровью. -Захрюкали...
      - Господа! -зазвучал, как скрип подпилка по железу, спокойно-зловещий голос Маякина .- Покорнейше прошу - не препятствуйте! Пусть полает, - пусть его потешится!.. От его слов вы не изломитесь...
      - Ну, нет, покорно благодарю! - крикнул Юшков. А рядом с Фомой стоял Смолин и шептал ему в ухо:
      - Перестань, голубчик! Что ты, с ума сошел?
      - Пошел прочь! - твердо сказал Фома, блеснув на него гневными глазами. -Иди вон к Маякину, лижи его, авось кусок перепадет!
      Смолин свистнул сквозь зубы и отошел в сторону. И купечество один за другим стало расходиться по пароходу. Это еще более раздражило Фому: он хотел бы приковать их к месту своими словами и - не находил в себе таких сильных слов.
      - Вы сделали жизнь? -крикнул он. -Кто вы? Мошенники, грабители...
      Несколько человек обернулось к Фоме, точно он их позвал.
      - Кононов! Скоро тебя за девочку судить будут? В каторгу осудят, -прощай, Илья! Напрасно пароходы строишь... В Сибирь на казенном повезут...
      Кононов опустился на стул; лицо его налилось кровью, и он молча погрозил кулаком. < Потом > хрипло сказал:
      - Ладно... хорошо... я этого не -е забуду...
      Фома увидел его искаженное лицо с трясущимися губами и понял, каким оружием и сильнее всего он ударит этих людей.
      - Строители жизни! Гущин -подаешь ли милостыню племяшам -то? Подавай хоть по копейке в день -немало украл ты у них... Бобров! Зачем на любовницу наврал, что обокрала она тебя, и в тюрьму ее засадил? Коли надоела - сыну бы отдал... всё равно, он теперь с другой твоей шашни завел... А ты не знал? Эх, свинья толстая... А ты. Луп, - открой опять веселый дом да и лупи там гостей, как липки... Потом тебя черти облупят, ха-ха!.. С такой благочестивой рожей хорошо мошенником быть!.. Кого ты убил тогда, Луп?
      Фома говорил, прерывая речь свою хохотом, и видел, что слова его хорошо действуют на этих людей. Прежде, когда он держал речь ко всем им, они отвертывались от него, отходили в сторону, собирались в группы и издали смотрели на своего обличителя презрительными и злыми глазами. Он видел улыбки на их лицах, он чувствовал в каждом их движении что-то пренебрежительное и понимал, что слова его хотя и злят их, но не задевают так глубоко, как бы ему хотелось. Всё это охлаждало его гнев, и уже в нем зарождалось горькое сознание неудачи своего нападения на них... Но как только он заговорил о каждом отдельно, - отношение слушателей к нему быстро и резко изменилось.
      Когда Кононов грузно сел на стул, точно не выдержав тяжести суровых слов Фомы, - Фома заметил, что на лицах некоторых из купцов мелькнули едкие и злые улыбки. Он услышал чей-то одобрительный и удивленный шёпот:
      - Вот - здо -орово!
      Этот шёпот придал силы Фоме, и он с уверенностью начал швырять насмешки и ругательства в тех, кто попадался ему на глаза. Он радостно рычал, видя, как действуют его слова. Его слушали молча, внимательно; несколько человек подвинулись поближе к нему.
      Раздавались протестующие восклицания, но негромкие, краткие, и каждый раз, когда Фома выкрикивал чье-либо имя, - все молчали и слушали и злорадно, искоса поглядывали в сторону обличаемого товарища.
      Бобров смущенно смеялся, но его маленькие глазки сверлили Фому, как буравчики. А Луп Резников, взмахивая руками, неуклюже подпрыгивал и, задыхаясь, говорил:
      - Будьте свидетелями... Я этого не прощу! Я - к мировому... Что такое? - и вдруг тонким голосом завизжал, протянув к Фоме руки: -Связать его!.
      Фома хохотал.
      - Правду не свяжешь, врешь!
      - Хо -орошо! - тянул Кононов глухим, надорванным голосом.
      - Вот, господа купечество! -звенел Маякин. - Прошу полюбоваться! Вот он каков!
      Купцы один за другим подвигались к Фоме, и на лицах их он видел гнев, любопытство, злорадное чувство удовольствия, боязнь... Кто-то из тех скромных людей, среди которых он сидел, шептал Фоме:
      - Так их!.. Валяйте их! Это зачтется...
      - Робустов! -кричал Фома. -Что смеешься? Чему рад? Быть и тебе на каторге...
      - Ссадить его на берег! - вдруг заорал Робустов, вскакивая на ноги.
      А Кононов кричал капитану:
      - Назад! В город! К губернатору... И кто-то внушительно, дрожащим от волнения голосом говорил:
      - Это подстроено... Это нарочно... Научили его... напоили для храбрости...
      - Нет, это бунт!
      - Вяжи его! Просто - вяжи его! Фома схватил бутылку из-под шампанского и взмахнул ею в воздухе.
      - Суньтесь-ка! Нет, уж, видно, придется вам послушать меня...
      Он снова с веселой яростью, обезумевший от радости при виде того, как корчились и метались эти люди под ударами его речей, начал выкрикивать имена и площадные ругательства, и снова негодующий шум стал тише. Люди, которых не знал Фома, смотрели на него с жадным любопытством, одобрительно, некоторые даже с радостным удивлением. Один из них, маленький седой старичок с розовыми щеками и мышиными глазками, вдруг обратился к обиженным Фомой купцам и сладким голосом пропел:
      - Это -от совести слова! Это -ничего! Надо претерпеть... Пророческое обличение... Ведь грешны! Ведь правду надо говорить, о -очень мы...
      На него зашипели, а Зубов даже толкнул его в плечо. Он поклонился и- исчез в толпе...
      - Зубов! - кричал Фома. - Сколько ты людей по миру пустил? Снится ли тебе Иван Петров Мякинников, что удавился из-за тебя? Правда ли, что каждую обедню ты из церковной кружки десять целковых крадешь?
      Зубов не ожидал нападения и замер на месте с поднятой кверху рукой. Но потом он завизжал тонким голосом, странно подскочив на месте:
      - А! Ты и меня? И- и меня?
      И вдруг, надувши щеки, он с яростью начал грозить кулаком Фоме, визгливым голосом возглашая:
      - Р -рече без -зумец в сердце своем -несть бог!.. К архиерею поеду! Фармазон! Каторга тебе!
      Суматоха на пароходе росла, и Фома при виде этих озлобленных, растерявшихся, обиженных им людей чувствовал себя сказочным богатырем, избивающим чудовищ. Они суетились, размахивали руками, говорили что-то друг другу - одни красные от гнева, другие бледные, все одинаково бессильные остановить поток его издевательств над ними.
      - Матросов! - кричал Резников, дергая Кононова за плечо. - Что ты, Илья? Пригласил нас на посмеяние?
      - Против одного щенка...-визжал Зубов.
      Около Якова Тарасовича Маякина собралась толпа и слушала его тихую речь, со злобой и утвердительно кивая головами.
      -- Действуй, Яков! - громко говорил Робустов. - Мы все свидетели - валяй!
      И над общим гулом голосов раздавался громкий голос Фомы:
      - Вы не жизнь строили- вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами своими. Есть у вас совесть? Помните вы бога? Пятак - ваш бог! А совесть вы прогнали... Куда вы ее прогнали? Кровопийцы! Чужой силой живете... чужими руками работаете! Сколько народу кровью плакало от великих дел ваших? И в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим... Не в огне, а в грязи кипящей варить вас будут. Веками не избудете мучений...
      Фома залился громким хохотом и, схватившись за бока, закачался на ногах, высоко вскинув голову.
      В этот момент несколько человек быстро перемигнулись, сразу бросились на Фому и сдавили его своими телами. Началась возня...
      - По -опал! - произнес кто-то задыхающимся голосом.
      - А-а? Вы- так? -хрипло крикнул Фома. С полминуты целая куча черных тел возилась на одном месте, тяжело топая ногами, и из нее раздавались глухие возгласы:
      - Вали его наземь!..
      - Руку держите... руку! 0-ой...
      - За -а бороду?
      - Не бей! Не смей бить...
      - Готов!..
      - Здоровый!..
      Фому волоком оттащили к борту и, положив его к стенке капитанской каюты, отошли от него, оправляя костюмы, вытирая потные лица. Он, утомленный борьбой, обессиленный позором поражения, лежал молча, оборванный, выпачканный в чем-то, крепко связанный по рукам и ногам полотенцами.
      Теперь настала очередь издеваться над ним. Начал Зубов. Он подошел к нему, потолкал его ногою в бок и сладким голосом, весь вздрагивая от наслаждения
      мстить, спросил:
      - Что, пророк громоподобный, ась? Ну-ка, восчувствуй сладость плена вавилонского, xe -xe -xe!
      - Погоди...-хрипящим голосом сказал Фома, не глядя на него. - Погоди... отдохну... Языка вы мне не связали...-Но Фома уже понимал, что больше он ничего не может ни сделать, ни сказать. И не потому не может, что связали его, а потому, что сгорело в нем что-то и - темно, пусто стало в душе...
      К Зубову подошел Резников. Потом один за другим стали приближаться другие... Бобров, Кононов и еще несколько .человек с Яковом Маякиным впереди ушли в рубку, негромко разговаривая о чем-то.
      Пароход на всех парах шел к городу. От сотрясения его корпуса на столах дрожали и звенели бутылки, и, этот дребезжащий жалобный звук был слышен Фоме яснее всего. Над ним стояла толпа людей и говорила ему злые и обидные вещи.
      Но лица этих людей Фома видел, как сквозь туман, и слова их не задевали его сердца. В нем, из глубины его души, росло какое-то большое горькое чувство; он следил за его ростом и хотя еще не понимал его, но уже ощущал что-то тоскливое, что-то -унизительное...
      - Ты подумай, - шарлатан ты! - что ты наделал с собой? -говорил Резников. -Какая теперь жизнь тебе возможна? Ведь теперь никто из нас плюнуть на тебя не захочет!
      "Что я сделал?" -старался понять Фома. Купечество стояло вокруг него сплошной темной массой...
      - Н -ну, - сказал Ящуров, - теперь. Фомка, твое дело кончено...
      - М -мы тебя...- тихо промычал Зубов.
      - Развяжите! -сказал Фома.
      - Ну, нет! Покорнейше благодарим!
      - Позовите крестного...
      Но Яков Маякин сам пришел в это время. Подошел, остановился над Фомой, пристально, суровыми глазами оглядел его вытянутую фигуру и - тяжело вздохнул.
      - Ну, Фома...
      - Велите развязать меня! - убитым голосом попросил Фома.
      - Опять буянить будешь? Нет уж, полежи так...- ответил ему крестный.
      - Я больше слова не скажу... клянусь богом! Развяжите- стыдно мне! Ведь я не пьяный...
      - Божишься, что не будешь буянить? - спросил Маякин.
      - О, господи! Не буду...- простонал Фома. Ему развязали ноги, но руки оставили связанными.
      Когда он поднялся, то посмотрел на всех и с жалкой улыбкой сказал тихонько:
      - Ваша взяла...
      - Всегда возьмет! - ответил ему крестный, сурово усмехаясь.
      Фома, согнувшись, с руками, связанными за спиной, молча пошел к столу, не поднимая глаз ни на кого. Он стал ниже ростом и похудел. Растрепанные волосы падали ему на лоб и виски; разорванная и смятая грудь рубахи высунулась из-под жилета, и воротник закрывал ему губы. Он вертел головой, чтоб сдвинуть воротник под подбородок, и - не мог сделать этого. Тогда седенький старичок подошел к нему, поправил что нужно, с улыбкой взглянул ему в глаза и сказал:
      - Надо претерпеть...
      Теперь, при Маякине, люди, издевавшиеся над Фомой, -молчали, вопросительно и с любопытством поглядывая на старика и ожидая от него чего-то. Он был спокоен, но глаза у него поблескивали как-то несообразно событию, - светло...
      - Дайте водки мне!.. - попросил Фома, усевшись за стол и опершись о край его грудью. Его согнутая фигура была жалка и беспомощна. Вокруг него говорили вполголоса, ходили с какой-то осторожностью. И все поглядывали то на него, то на Маякина, усевшегося против него. Старик не сразу дал водки крестнику. Сначала он пристально осмотрел его, потом, не торопясь, налил рюмку и наконец молча поднес ее к губам Фомы. Фома высосал водку и попросил:
      - Еще!
      - Будет!.. -ответил Маякин.
      И вслед за тем наступила тяжелая для всех минута полного молчания. К столу подходили бесшумно, на цыпочках и, подойдя, вытягивали шеи, чтоб увидать Фому.
      - Ну, Фомка, понимаешь ты теперь, что наделал? -спросил Маякин. Говорил он тихо, но все слышали его вопрос.
      Фома качнул головой и промолчал.
      - Прощенья тебе -нет! -продолжал Маякин твердо и повышая голос. - Хотя все мы - христиане, но прощенья тебе не будет от нас... Так и знай...
      Фома поднял голову и задумчиво сказал:
      - А про вас, папаша, я забыл... Ничего вы не услышали от меня...
      - Вот-с! - с горечью вскричал Маякин, указывая рукой на крестника. Видите?
      Раздался глухой протестующий ропот.
      - Ну, да всё равно! - со вздохом продолжал Фома. - Всё равно! Ничего... никакого толку не вышло!..
      И он снова согнулся над столом.
      -- Чего ты хотел? - спросил крестный сурово.
      - Чего? - Фома поднял голову, посмотрел на купцов и усмехнулся. - Хотел уж...
      - Пьяница! Мерзец!
      - Я -не пьян! -угрюмо возразил Фома. -Я всего выпил две рюмки... Я совсем трезвый был...
      - Стало быть, - сказал Бобров, - твоя правда, Яков Тарасович: не в уме он...
      - Я? - воскликнул Фома.
      Но на него не обратили внимания. Резников, Зубов и Бобров наклонились к Маякину и тихо начали о чем-то говорить.
      "Опека..." - уловил Фома одно слово...
      - Я в уме! -сказал он, откидываясь на спинку стула и глядя на купцов мутными глазами. -Я понимаю, чего хотел. Хотел сказать правду... Хотел обличить вас...
      Его вновь охватило волнение, и он вдруг дернул руки, пытаясь освободить их.
      - Э -э! Погоди! - воскликнул Бобров, хватая его за плечи. - Придержите-ка его.
      - Ну, держите! - с тоской и горечью сказал Фома. - Держите...
      - Сиди смирно! - сурово крикнул крестный.
      Фома замолчал. Всё, что он сделал, -ни к чему повело, его речи не пошатнули купцов. Вот они окружают его плотной толпой, и ему не видно ничего из-за них. Они спокойны, тверды, относятся к нему как к буяну и что-то замышляют против него. Он чувствовал себя раздавленным этой темной массой крепких духом, умных людей... Сам себе он казался теперь чужим и не понимающим того, что он сделал этим людям и зачем сделал. Он даже чувствовал обидное что-то, похожее на стыд за себя пред собой. У него першило в горле, и в груди точно какая-то пыль осыпала сердце его, и оно билось тяжело, неровно. Он медленно и раздумчиво повторял, не глядя ни на кого:
      - Хотел сказать правду...
      - Дурак! -презрительно сказал Маякин. -Какую ты можешь сказать правду? Что ты понимаешь?
      - У меня сердце изболело... Нет, я правду чувствовал!
      Кто-то сказал:
      - По речам его очень видно, что помутился он разумом...
      - Правду говорить -не всякому дано - сурово и поучительно заговорил Яков Тарасович, подняв руку кверху. -Ежели ты чувствовал - это пустяки! И корова чувствует, когда, ей хвост ломают. А ты -пойми! Всё пойми! И врага пойми... Ты догадайся, о чем он во сне думает, тогда и валяй!
      По обыкновению Маякин увлекся было изложением своей философии, но, вовремя поняв, что побежденного бою не учат, остановился. Фома тупо посмотрел на него -и странно закачал головой...
      - Отстань от меня! - жалобно попросил Фома. - Всё ваше! Ну - чего еще вам?
      Все внимательно прислушивались к его речам, и в этом внимании было что-то предубежденное, зловещее...
      - Жил я, - говорил Фома глухим голосом. - Смотрел... Нарвало у меня в сердце. И вот - прорвался нарыв... Теперь я обессилел совсем! Точно вся кровь вытекла...
      Он говорил однотонно, бесцветно, и речь его походила на бред...
      Яков Тарасович засмеялся.
      - Что же, ты думал языком гору слизать? Накопил злобы на клопа, а пошел на медведя? Так, что ли? Юродивый!.. Отец бы твой видел тебя теперь- эх!
      - А все-таки, - вдруг уверенно и громко сказал Фома, и вновь глаза его вспыхнули, - все-таки - ваша во всем вина! Вы испортили жизнь! Вы всё стеснили... от вас удушье... от вас! И хоть слаба моя правда против вас, а все-таки -правда! Вы -окаянные! Будь вы прокляты все...
      Он забился на стуле, пытаясь освободить руки, и закричал, свирепо сверкая глазами:
      - Развяжите руки!
      Его окружили теснее; лица купцов стали строже, и Резников внушительно сказал ему:
      - Не шуми, не буянь! Скоро в городе будем... Не срамись да и нас не срами... Не прямо же с пристани -в сумасшедший дом тебя?
      - Да -а?! - воскликнул Фома. - Так вы меня в сумасшедший до-ом?
      Ему не ответили. Он посмотрел на их лица и поник головой.
      - Веди себя смирно, -развяжем!.. -сказал кто-то.
      - Не надо! - тихо заговорил Фома. - Всё равно... И речь его снова приняла характер бреда.
      - Я пропал... знаю! Только -не от вашей силы... а от своей слабости... да! Вы тоже черви перед богом... И -погодите! Задохнетесь... Я пропал -от слепоты... Я увидал много и ослеп... Как сова... Мальчишкой, помню... гонял я сову в овраге... она полетит и треснется обо что-нибудь... Солнце ослепило ее... Избилась вся и - пропала... А отец тогда сказал мне: "Вот так и человек: иной мечется, мечется, изобьется, измучится и бросится куда попало... лишь бы отдохнуть!.." Эй! развяжите мне руки...
      Лицо его побледнело, глаза закрылись, плечи задрожали. Оборванный и измятый, он закачался на стуле, ударяясь грудью о край стола, и стал что-то шептать.
      Купечество многозначительно переглядывалось. Иные, толкали друг друга под бока, молча кивали головами на Фому. Лицо Якова Маякина было неподвижно и темно, точно высеченное из камня.
      - Может, развязать? - прошептал Бобров.
      - Нет, не надо...- вполголоса сказал Маякин. - Оставим его здесь... а кто-нибудь пусть пошлет за каретой... Прямо в больницу...
      Он пошел к рубке, тихо сказав:
      - Постерегите... как бы, чего доброго, в воду не прыгнул...
      - А -жалко парня!.. -сказал Бобров, посмотрев вслед ему.
      - Никто в дурости его не повинен!.. -хмуро ответил Резников.
      - Яков-то...- кивнув головой вслед Маякину, шёпотом сказал Зубов.
      - Что Яков? Он тут не проиграл...
      - Н -да -а... он теперь... опечет!..
      Их тихий смех и шёпот сливались со вздохами машины и, должно быть, не достигали до слуха Фомы. Он неподвижно смотрел пред собой тусклым взглядом, и только губы у него чуть вздрагивали...
      - Сын к нему явился...- шептал Бобров.
      - Я его знаю, сына-то, - сказал Ящуров. - Встречал в Перми...
      - Что за человек?
      - Деловой... Большим орудует делом в Усолье...
      - Стало быть - этот Якову не нужен... Н -да... вон оно что!
      - Глядите - плачет!
      - О?
      Фома сидел, откинувшись на спинку стула и склонив голову на плечо. Глаза его были закрыты, и из-под ресниц одна за другой выкатывались слезы. Они текли по щекам на усы... Губы Фомы судорожно вздрагивали, слезы падали с усов на грудь. Он молчал и не двигался, только грудь его вздымалась тяжело и неровно. Купцы посмотрели на бледное, страдальчески осунувшееся, мокрое от слез лицо его с опущенными книзу углами губ и тихо, молча стали отходить прочь от него...
      И вот Фома остался один со связанными за спиной руками пред столом, покрытым грязной посудой и разными остатками пира. Порой он медленно открывал тяжелые опухшие ресницы, и глаза его сквозь слезы тускло и уныло смотрели на стол, где всё было опрокинуто, разрушено...
      Прошло года три.
      С год тому назад Яков Тарасович Маякин умер. Умирая в полном сознании, он остался верен себе и за несколько часов до смерти говорил сыну, дочери и зятю:
      - Ну, ребята, - живите богато! Поел Яков всяких злаков, значит, Якову пора долой со двора... Видите - умираю, а не унываю... И это мне господь зачтет... Я его, всеблагого, только шутками беспокоил, а стоном и жалобами - никогда! Господи! Рад я, что умеючи пожил - по милости твоей! Прощайте, детушки... Живите дружно... не мудрствуйте очень-то. Знайте -не тот свят, кто от греха прячется да спокойненько лежит... Трусостью от греха не оборонишься -про это и говорит притча о талантах... А кто хочет от жизни толку добиться- тот греха не боится... Ошибку господь ему простит... Господь назначил человека на устроение жизни... а ума ему не так уж много дал - значит, строго искать недоимок не станет!.. Ибо свят он и многомилостив...
      Умер он после краткой, но очень мучительной агонии...
      Ежова за что-то выслали из города вскоре после происшествия на пароходе.
      В городе возник новый крупный торговый дом под фирмой "Тарас Маякин и Африкан Смолин"...
      За все три года о Фоме не слышно было ничего. Говорили, что после .выхода из больницы Маякин отправил его куда-то на Урал к родственникам матери.
      Недавно Фома явился на улицах города. Он какой-то истертый, измятый и полоумный. Почти всегда выпивши, он появляется - то мрачный, с нахмуренными бровями и с опущенной на грудь головой, то улыбающийся жалкой и грустной улыбкой блаженненького. Иногда он буянит, но это редко случается. Живет он у сестры на дворе, во флигельке...
      Знающие его купцы и горожане часто смеются над ним. Идет Фома по улице, и вдруг кто-нибудь кричит ему:
      - Эй ты, пророк! Подь сюда!
      Фома очень редко подходит к зовущему его, - он избегает людей и не любит говорить с ними. Но если он подойдет, - ему говорят:
      - Ну-ка, насчет светопреставления скажи слово, а? Хе -хе-хе! Про -орок!