А.М.Горький
      Достигаев и другие
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
      Д о с т и г а е в.
      Е л и з а в е т а.
      А н т о н и н а.
      А л е к с е й.
      П а в л и н.
      З в о н ц о в.
      В а р в а р а.
      К с е н и я.
      Д о н а т.
      Г л а ф и р а.
      Т а и с ь я.
      М е л а и и я.
      Ш у р а.
      П р о п о т е й.
      Т я т и н.
      Л а п т е в.
      К а л м ы к о в а.
      Р я б и н и н.
      Б о р о д а т ы й с о л д а т.
      К у з ь м и н.
      П о п И о с и ф.
      3 ы б и н - помещик.
      Г у б и н.
      Н е с т р а ш н ы е - отец и сын Виктор.
      Т р о е р у к о в.
      Ц е л о в а н ь е в.
      Л и с о г о н о в.
      М о к р о у с о в.
      Б е т л и н г.
      Ж а н н а.
      Ч у г у н о в а.
      К о н с т а н т и н |
      С о ф р о н | дети её.
      ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
      Купеческий клуб. Солидно обставленная гостиная, против зрителя портрет Александра Третьего во весь рост и в шапке, - тучная, чёрная фигура на голубоватом фоне, за нею - какие-то колонны, они напоминают ленинградскую Биржу. В глубине сцены - широкие двери в двухсветный зал, видно эстраду, на ней - стол, покрытый красным сукном, за столом, на стене - золотая рама, портрет Николая Второго вынут из рамы, в раме торчат два красных флага. Перерыв заседания, в зале остались и беседуют несколько маленьких групп, они постепенно тают, выходя в гостиную, а из неё - в двери налево, в буфет. Направо - дверь в карточную. В уголке, около неё, сидит на краешке мягкого стула, свёртывая козью ножку, старичок И о с и ф, поп, в мужицких сапогах, ряса выцвела, остроносый, лысоватый, в очках. Из зала выходят: П а в л и н, Порфирий Петрович Н е с т р а ш н ы й, бывший городской голова и председатель местного союза Михаила Архангела, он - с палкой, прихрамывает; Кузьма Л и с о г о н о в, фабрикант.
      Л и с о г о н о в. Ты, отец Павлин, погоди рассказывать, я пойду чайку спрошу. (Остановился, смотрит на портрет царя, вздохнул.) Что, ваше величество, сынка-то у тебя - рассчитали? Эхе-хе...
      Н е с т р а ш н ы й (садясь к столу, угрюмо). Есть у меня догадочка, что Лениным да большевиками кадеты пугают нас. Расчётец у них такой пугать.
      П а в л и н. Боюсь, что в этом случае - ошибаетесь вы. Ленин воплощение материализма, злого духа, - земной, грубейшей, диавольской мудрости...
      Н е с т р а ш н ы й. А ты, когда во второй Думе эсером был, небесную мудрость воплощал?
      П а в л и н. Ирония ваша едва ли уместна. Во второй Думе, если помните, духовенство было представлено весьма обильно, и в этом сказалась воля народа...
      Н е с т р а ш н ы й. Н-да... Пошли попы вприсядку...
      П а в л и н. Взглянув же углублённо, мы увидим, что эсерство, отказавшееся от террора, вполне способно к слиянию с кадетизмом, а сей последний является наименьшим злом и - как видим - заключает в себе дальнейшее тяготение направо.
      (Подходят и присаживаются к столу: Целованьев, хозяин городских боен, и Троеруков - мукомол, человек лет 50, очень похожий на Александра Третьего; о своём сходстве с царём Троеруков знает. В дверях зала Василий Достигаев беседует с Мокроусовым; Мокроусов - в штатском, он - заведует хозяйством клуба. Так же как и Достигаев, он мелькает на сцене в продолжение всего акта. Достигаев - старшина клуба - ручки в карманах, прислушивается ко всем разговорам, вступает во все беседы, оставаясь один, задумчиво посвистывает.)
      Ц е л о в а н ь е в. О чём беседа?
      П а в л и н. Вот, Порфирий Петрович говорит, что кадеты нарочно пугают нас Лениным с братией его; пугают, как я понимаю, того ради, чтоб торговое сословие подалось влево, к ним, кадетам, в их власть...
      Ц е л о в а н ь е в. А ты, отец Павлин, разве не кадет?
      П а в л и н. Никоим образом и никогда не склонюсь. Я вообще...
      Д ост и га е в (подошёл). Да, вообще-то вот - как?
      П а в л и н. Казалось бы, ежели царствующая персона признана не соответствующей значению своему и делу, - изберите другое лицо. У нас ещё сохранились и благоденствуют потомки Рюрика, удельных князей дети...
      (Лисогонов возвратился, официант несёт стакан чаю и - в чайнике коньяк.)
      Д о с т и г а е в. Потомки, пустые котомки...
      Т р о е р у к о в. Во сне живём...
      Л и с о г о н о в. В буфете Звонцова ругают - любо слушать!
      Ц е л о в а н ь е в. Н-да... комиссар Временного правительства, вроде губернатора нам...
      Т р о е р у к о в (лениво). А давно ли он в конторе у меня сидел, дожидался смирно, когда я его позову?
      Н е с т р а ш н ы й. Что скажешь, Достигаев?
      Д о с т и г а е в. Слушаю.
      Н е с т р а ш н ы й. Хитришь всё.
      Д о с т и г а е в. Учусь.
      Н е с т р а ш н ы й. Нельзя понять - куда ты метишь!
      Д о с т и г а е в. А ты, Порфирий Петров, куда?
      (Нестрашный молчит. Все смотрят на него, ждут. Не дождались.)
      П а в л и н. Между прочим, гражданин Звонцов в речи своей коснулся - и весьма обидно - церкви. Среди многих обычных и легкомысленных поношений, коими господа интеллигенты привыкли обременять духовенство, указал он и на то, что, дескать, нужно устранить из богослужения древнеславянский язык, дабы сделать глас божий более вразумительным душе пасомых - наивной душе народа нашего.
      Н е с т р а ш н ы й (угрюмо). Наивная! Тоже, сказал! Положи-ка палец в рот ей, наивной... сукиного сына дочери!
      Ц е л о в а н ь е в. С войны-то бегут и бегут.
      Л и с о г о н о в. Вся Россия дезертирует...
      П а в л и н (возбуждаясь). Причиною чего служит злокозненная проповедь о свободе мысли, воле народа и прочем...
      Н е с т р а ш н ы й. А во время второй Думы ты всё-таки с эсерами обнюхивался и сам всё это проповедовал.
      П а в л и н. Утверждение - голословное. Возвращаясь к речи господина комиссара Звонцова, должен сказать: мнение его о языке ниспровергается тем фактом, что католическая церковь пользуется в службе богу языком латинским.
      (Поп Иосиф, свернув козью ножку, закурил.)
      П а в л и н. Однакож крепость и сила римской церкви от сего не страдает, и даже удары еретиков, подобных Лютеру...
      Н е с т р а ш н ы й. Брось, отец Павлин! Речами накормлены мы вполне достаточно, даже до тошноты.
      Т р о е р у к о в. Погодите, дайте послушать.
      Н е с т р а ш н ы й. Сколько ни глотай воздух, сыт не будешь...
      П а в л и н (сердито). Вы, почтеннейший Порфирий Петрович, равно как и всё сословие ваше, волею грозной судьбы ввергаетесь в область политики, опаснейшую для неискушённых в ней. А потому вам необходимо знать, что всё понятное обнаруживает себя как вреднейшая людям глупость, истинная же и святая премудрость скрыта в непонятном и недоступном ухищрениям разума...
      Л и с о г о н о в. Верно. Ох - верно!
      Т р о е р у к о в. Как во сне живём. Чёрт те что...
      П а в л и н (напористо). Религия есть оружие против соблазнов и козней диавола...
      Н е с т р а ш н ы й. Я против религии не спорю.
      П а в л и н. И, как всякое оружие защиты, религия подлежит развитию и совершенствованию. Посему: если мы лишились светского главы - необходимо оную заменить духовной. В Москве поднят вопрос об избрании патриарха...
      Н е с т р а ш н ы й. Ты скажи, что нам делать, нам?
      Л и с о г о н о в. Нам, друг дорогой, хоть сатану давай, - был бы порядок, вот как дело-то стоит.
      Т р о е р у к о в (грустно). Что-то, друзья, будто не то делается нами! Всё беседуем. А вот - бабы... им революция не мешает. Они своё дело не бросают... Огурцы - посолили, капусту - заквасили, грибы...
      Д о с т и г а е в. Губин идёт...
      П а в л и н. Встреча с этим... лиходеем нежелательна! (Быстро идёт к двери направо, заметил Иосифа.) Ах, это вы, отец Иосиф, махорку курите? Как же это вы здесь - махорку, а?
      И о с и ф. Нечего покурить-то, нечего!
      П а в л и н. Воздержитесь! Здесь - не трактир.
      Н е с т р а ш н ы й (толкая его к двери). Иди, а то скандал будет...
      (Павлин, Нестрашный ушли, за ними Лисогонов, неплотно притворив дверь, выглядывает в гостиную. Губин идёт из зала - тяжёлый, толстый человек с оплывшим лицом и наглыми глазами. Его сопровождает Алексей Достигаев.)
      Г у б и н. Вот это и есть - она?
      А л е к с е й. Да.
      Г у б и н. Рыжая, в платье сопливенького цвета?
      А л е к с е й. Да, да... Жанна Густавовна.
      Г у б и н. Ничего, заметная стервоза! Вот эдакие бабёнки вредных лет...
      А л е к с е й. Вы хотели сказать: средних лет?
      Г у б и н. Я говорю как хочу. Вредных лет, значит - между тридцатью и сорока. Самые интересные. Понял?
      А л е к с е й. Не совсем.
      Г у б и н. Отец умнее тебя, хотя... тоже не Бисмарк! Ну, айда шампань лакать, баболюб.
      И о с и ф. Достопочтенный Алексей Матвеевич...
      Г у б и н. Чего?
      И о с и ф. Богом вас прошу - заплатите за гусей, коих вы перестреляли...
      Г у б и н. Ага! Это - ты? Так я же тебе сказал: подавай в суд.
      И о с и ф. Нет на вас суда, кроме божия...
      Г у б и н. Врёшь, есть! Пошёл прочь. И - подавай в суд. Не подашь приеду другой раз, ещё кого-нибудь застрелю... понял?
      И о с и ф. Я, Алексей Матвеевич, в газету пожалуюсь на вас.
      Г у б и н. Валяй! В газету! Архиерею! Валяй... (Ушёл в буфет.)
      (Иосиф вынул кисет, свёртывает папиросу, вспомнил, что нельзя курить махорку, и, спрятав кисет, огорчённо махнул рукой, снова сел в угол.)
      Ц е л о в а н ь е в. А боится Павлин Губина!
      Т р о е р у к о в. Кто его, чёрта, не боится!
      (Нестрашный вышел.)
      Л и с о г о н о в. Подставили ему ножку попы-то.
      Ц е л о в а н ь е в. Положим, это вот Порфирия Петровича тяжёлая лапка вышибла его из городских-то голов.
      Н е с т р а ш н ы й. При чём тут я? Архиерей это действовал, после того как Губин дьякона во время обедни за волосья оттаскал.
      Т р о е р у к о в. Его в сумасшедший дом...
      Н е с т р а ш н ы й. Теперь для сумасшедших города строить надобно.
      Л и с о г о н о в. Чу, шумят в буфете! Пойду, взгляну.
      (Все ушли. Остался Троеруков, осаниваясь, поглаживая бороду, смотрит на портрет царя и в зеркало на себя. Налил коньяку, встал, пьёт, крякнул.)
      И о с и ф. На доброе здоровье.
      Т р о е р у к о в (подумав). Да ведь я не чихнул.
      И о с и ф. Тогда - простите, ослышался!
      Т р о е р у к о в. Ты откуда?
      И о с и ф. Из слободы, из Комаровой.
      Т р о е р у к о в. Ага... А... чего ждёшь тут?
      И о с и ф. Игуменью, мать Меланию ожидаю, по её приказу. Обещала быть здесь.
      Т р о е р у к о в. Она - здесь. Коньяк - пьёшь?
      И о с и ф. Где уж нам! Самогонцу бы, да и того не сыщешь! Ох, разоряется Русь!
      Т р о е р у к о в. На-ка, выпей!
      И о с и ф. Спаси вас Христос! Будьте здоровы. Ух... Какая... неожиданная жидкость!
      Т р о е р у к о в (удовлетворённо). Ожёгся? То-то. На ещё...
      (Из буфета выходят: Бетлинг, за ним Достигаев и Мокроусов; перед ним, забегая то справа, то слева, - Лисогонов.)
      Б е т л и н г (пренебрежительно и ворчливо). Вы - не прыгайте! Вы спокойно...
      Л и с о г о н о в. Взволнован честью беседовать с вашим превосходительством...
      Б е т л и н г. Позвольте, я сяду. И вы - сядьте! Ну, что же вам угодно?
      Л и с о г о н о в. Мудрый совет ваш, ваше...
      Б е т л и н г. Вы - короче, без титула...
      Л и с о г о н о в. Говорят, что большевик этот - Ленин - выдуман для устрашения нашего...
      Б е т л и н г. Как это - выдуман?
      М о к р о у с о в. Разрешите сообщить: Ленин, после ареста его шайки, бежал в Швецию. Он - лицо действительное.
      (Из буфета, из зала выходят люди, окружают Бетлинга, смотрят на него. В толпе, у стены - Тятин. Вышла Мелания, села в кресло. К ней подходит поп Иосиф, кланяется, подаёт бумагу, беседует. Мелания уводит его в зал. Через некоторое время попик быстро пробирается в буфет.)
      Б е т л и н г. Ну да! И, конечно, Швеция выдаст его нам. Вот вы, член городской управы, увлекаетесь политикой, а в городе по улицам нельзя на автомобиле ездить. Видите? Напоминаю вам, что для политики у нас есть Временное правительство...
      Л и с о г о н о в. Простите! Конечно, мы - дикари, и кому надо верить - не знаем.
      Б е т л и н г. Вот вы снова вскочили и... мелькаете, прыгаете...
      Л и с о г о н о в. Утверждают, что большевики завелись даже в нашем городе.
      Б е т л и н г. Нельзя придавать значения болтовне каких-нибудь базарных торговок.
      Л и с о г о н о в. Это жена комиссара Звонцова говорит.
      Б е т л и н г. Что? Не верю. Я знаю её, она благоразумная женщина.
      М о к р о у с о в. Осмелюсь доложить: большевики в городе есть.
      Б е т л и н г. Есть?
      М о к р о у с о в. Так точно.
      Б е т л и н г. Гм... Ну и что же они?
      М о к р о у с о в. Проповедуют социализм, так же как и социалисты-революционеры.
      Б е т л и н г. Ну, ну, милейший, у нас всегда что-нибудь проповедуют... Большевики... В Петрограде их арестовали, а что же у нас? Надо арестовать!
      М о к р о у с о в. Спрятались, ваше превосходительство.
      Д о с т и г а е в. Некоторые из нас, граф, сомневаются в силе Временного правительства.
      Б е т л и н г. Почему? Ведь вот оно арестует, ловит! Водворяет порядок...
      Н е с т р а ш н ы й. Вопрос - кто ловит и для чего? Ловят - адвокаты, профессора, интеллигенты и вообще всякая нищая братия.
      Б е т л и н г (утомлён). Но - почему же так резко? Там есть почтенные люди, например - князь Львов и этот... как его?
      Д о с т и г а е в. Князь-то он Львов, да львы-то у него - как будто ослы.
      Б е т л и н г (насильно улыбаясь). Это остроумно... но зачем же так? Мы должны доверять Временному правительству...
      Н е с т р а ш н ы й. Иные называют его - беременное; будто бы социалисты изнасиловали его.
      Б е т л и н г (беспомощно). Я так не думаю...
      Ц е л о в а н ь е в (Нестрашному). Ну, и здорово Достигаев срезал графа.
      Н е с т р а ш н ы й. Н-да... Ловок и на язык и на руку.
      Ц е л о в а н ь е в. А-яй, здорово!
      Б е т л и н г (Достигаеву). А как здоровье компаньона вашего, Булычова?
      Д о с т и г а е в. Он помер с месяц тому назад.
      Б е т л и н г. Ах да, я забыл! Сожалею. Умный человек, своеобразный.
      Л и с о г о н о в. Не так умён, как дерзок.
      Ц е л о в а н ь е в. К нам, в родовое купечество, он вскочил из приказчиков.
      Н е с т р а ш н ы й. На дуре женился, а у неё - деньги. Вскочил в наш круг, возгордел счастием, начал показывать свои качества да и оказался самодуром, вроде Алексея Губина.
      Б е т л и н г. Ах, вот как?
      Н е с т р а ш н ы й. Вообразил, что лучше его - нет людей и весь свет на нём клином сошёлся...
      Б е т л и н г (с тоской). Почему же не начинают заседание?
      (От него постепенно отходят, гостиная пустеет. Он сидит, глядя на портрет царя, отирая рот платком. Оглядываясь на людей, подходит Троеруков, говорит вполголоса.)
      Т р о е р у к о в. Позвольте узнать, ваше превосходительство, верно, что портрет на меня похож?
      Б е т л и н г. Да, есть некоторое...
      Т р о е р у к о в. Ваше превосходительство, вы наш почетный староста, прошу вас: поддержите ходатайство моё...
      Б е т л и н г. Но - позвольте: что же я могу?
      Т р о е р у к о в. Вы - можете! Пустяки, ваше превосходительство! Вы, как патриот, намекните, что если сына убрали, так и отцу неприлично тут висеть. А я бы взял его себе, перекрасил одежду на штатскую, на купеческую...
      Б е т л и н г (возмущён). Извините, но вы... вы - с ума сошли? Вы... фантазёр! (Встал, идёт к дверям буфета. Троеруков испуганно скрывается в комнату направо. Навстречу Бетлингу из буфета: Жанна, Елизавета, Достигаев, Зыбин.)
      Ж а н н а (говорит с акцентом). Нужно покупать автомобили. Ах, ты здесь? Я тебя искала.
      Б е т л и н г. Послушай...
      Ж а н н а. Немножко мольчи! Я говорю: нужно делать шик, это удивляет простые люди. Богатство - удивляет, не правда?
      З ы б и н. И рабочий народ живёт спокойно, довольствуясь удивлением.
      Ж а н н а. Вы всегда делаете иронию, это плохое дело! Ты всё сидел здесь, как этот...
      З ы б и н. Орёл на скале.
      Ж а н н а. Нет - куриса! Он ужасно много сидит.
      Е л и з а в е т а. И что же - высиживает?
      Ж а н н а (грозит ей пальцем). Н-но!
      Б е т л и н г (раздражённо). Ты обещала придти через две минуты. А меня взяли в плен эти... коммерсанты, один нетрезвый, другой - сошёл с ума, остальные грубияны.
      Ж а н н а. Вот, он снова сидит! Лиза - что вы смеётесь?
      Б е т л и н г. Политика, политика! Все точно грибами отравились. Что они могут понимать в политике, эти монстры? Я - устал!
      З ы б и н. Теперь даже рабочие, солдаты воображают...
      Б е т л и н г. Ах, перестаньте, друг мой!
      Е л и з а в е т а. После заседания будут танцевать?
      М е л а н и я (вышла, садится в кресло у дверей в зал). Нашла время для пляски, умница!
      Е л и з а в е т а (весело). Почему же? Старики поговорят, разойдутся, а мы бы...
      В а р в а р а (из буфета). Лиза - не видала, где Андрей?
      М о к р о у с о в. В маленькой гостиной.
      Ж а н н а. Ты - расстроена, Барбиш?
      В а р в а р а. Я? Нисколько.
      3 ы б и н. Варвара Егоровна, добрый вечер! Что, вы уже решили отрубить мне голову?
      В а р в а р а. Я - нет! Это Нестрашный и его чёрная сотня решает.
      Ж а н н а. Я не хочу политики! Я не хочу, чтобы ты, Варья, рубила голову мосье Зыбин. За что? Он - весёлая голова... Ты - умная голова, а русский народ - добрый! Он не хочет рубить голови своим дворьяне.
      (Звонок в зале.)
      Б е т л и н г. Наконец! Идём, Жанна.
      Ж а н н а. Я всегда думаю, когда говорью - дворьяне. Я дольго говорила: дворники, дворнягьи - маленьки собачки. Это очень смешно!
      (Идут в зал. Проходя мимо Мелании, Елизавета не поклонилась ей.)
      М е л а н и я. Здравствуй, Лизавета!
      Е л и з а в е т а. Ах, извините! (Проскользнула в зал.)
      М е л а н и я. Варвара - подожди.
      В а р в а р а. Я вам нужна, тётя?
      М е л а н и я. Зову, значит - нужна! Чего это муженёк-то твой городил насчёт церкви, болван? Ты что не учишь его? Училась-училась, а учить не умеешь! Политики! Без церкви-то всем вам башки оторвут.
      В а р в а р а. Вы не поняли! Андрей говорил о приближении церкви к народу, о том, что богослужение нужно сделать проще, но эффектнее...
      М е л а н и я (пристукивая посохом). Страшнее надо, страшнее, угрознее! Еффекты для театров оставьте.
      В а р в а р а. Простите, мне нужно мужа...
      М е л а н и я (отмахиваясь). Иди, иди! Другого бы поискала мужа-то, поумнее. Беги! Добегаетесь, смутьяны!
      (Встала, хочет идти в зал. Нестрашный и Мокроусов выходят из буфета.)
      М о к р о у с о в. Подходящего человека не успел найти, Порфирий Петрович.
      (Мелания остановилась, слушает.)
      Н е с т р а ш н ы й. Будучи у меня, в союзе Михаила Архангела, везде успевал, а теперь - не успеваешь? Странно, брат...
      М о к р о у с о в. Народ ненадёжен очень.
      Н е с т р а ш н ы й. Сам-то надёжен ли?
      М о к р о у с о в. Оскорбляете, Порфирий Петрович! Он - осторожный человек, прячется...
      М е л а н и я. Как же это, где же он прячется, ежели на митингах каждый день орёт?
      М о к р о у с о в. Я разумею - по ночам. И один никогда не ходит.
      Н е с т р а ш н ы й. Ну, ладно! Ты всё-таки... Ты - патриот, не забывай!
      М е л а н и я (Нестрашному). Присядь-ка на минутку. (Сели за стол у двери направо, шепчутся.)
      Н е с т р а ш н ы й. Следует. Только людишки-то у меня в союзе рассеялись. Теперь - такое время: всякому до себя.
      М е л а н и я. Ну, много ли надо?
      (Звонцов выглянул из двери и быстро скрылся.)
      Н е с т р а ш н ы й. Да, конечно, сделаем. Ну, кажись, начинается говорильня. Идёшь?
      (Пошли. Из дверей зала - Тятин; Мелания и Нестрашный смотрят вслед ему. Он сел за стол, вынул блокнот, пишет. Выскочил Звонцов, отирая лицо платком, попятился.)
      Т я т и н (встал). Любезный братец...
      З в о н ц о в. Некогда мне!
      Т я т и н. Ничего, успеешь совершить подвиги ума и чести.
      3 в.о н ц о в. Это что за тон?
      Т я т и н. Ты пустил слух, будто бы я научил Шуру похитить какие-то деньги у отца и деньги эти спрятаны мною...
      З в о н ц о в. Не смей... трогать... меня... трясти! Скандал устроить хочешь?
      Т я т и н. Правду говоря, не плохо бы! Да я тебя и оскандалю...
      3 в о н ц о в. Не напечатают! Выгонят из газеты.
      Т я т и н (оттолкнув его). Экая ты дрянь!
      З в о н ц о в. Я не знаю, кто выдумал эту сплетню, но я её не повторял. Деньги! Чего теперь стоят деньги? Я не скрою, твоя позиция неожиданна для меня. Ты так искусно прятал твои убеждения.
      Т я т и н. Это не относится к делу.
      З в о н ц о в. И - вдруг... Странно! Ты - интеллигент... Мы, интеллигенты...
      Т я т и н (усмехаясь). Они - интеллигенты!
      З в о н ц о в. Мы являемся законными преемниками власти этих быков...
      Т я т и н. Агитируешь?
      З в о н ц о в. Мы, люди, которым самодержавие идиотов было так мучительно...
      Т я т и н. Брось! Я не играю в дураки. И оставь Шуру в покое. Вы там травите её. Смотри, я - смирный человек, но до времени. (Идёт в буфет.)
      З в о н ц о в (отирая лицо платком). Негодяй!
      (Варвара и Достигаев очень быстро выходят из зала.)
      В а р в а р а. А как же тётка Мелания?
      Д о с т и г а е в. Подумай - сама догадаешься, умница. (Быстро прошёл в буфет.)
      З в о н ц о в. О чём он?
      В а р в а р а. Это тебя не касается. Почему ты не позвал меня на совещание по продовольствию?
      З в о н ц о в (сухо). Не нашёл.
      В а р в а р а. А - искал?
      З в о н ц о в. Поручил Мокроусову, но, очевидно, этот болван...
      В а р в а р а (зловеще). Пытаешься действовать самостоятельно? Андрей, твоё выступление было неудачно. Очень. Пойми: большевики - это уже не "ослы слева", и знамя их не "красная тряпка", как сказал о них и о знамени Милюков, нет, это уже знамя анархии...
      З в о н ц о в. Ты страшно горячишься. И - говори тише, кругом - люди. И почему нужно говорить сейчас? Начинается заседание.
      В а р в а р а. Слушай: мы между двух анархий, красной и чёрной.
      З в о н ц о в. Ну да, да! Я понимаю это, знаю...
      В а р в а р а. Нет! Ты не понимаешь ни трудности нашей позиции, ни выгод её...
      З в о н ц о в. Ах, боже мой! Как ты любишь учить! Но я именно так и говорил о большевиках.
      В а р в а р а (страстно). Нет, не так! Надо было резче. Надо бить по черепам каменными словами. Твоё ликование по поводу неудачи большевиков в Петрограде - неуместно и бестактно. Лозунг "Вся власть Советам" - вот чем ты должен действовать на толстую кожу...
      З в о н ц о в. Ты ужасно настроена!
      В а р в а р а. Красивые речи твои...
      З в о н ц о в. Удивляюсь! Чего ты боишься?
      В а р в а р а (шипит в лицо ему). Ты - глуп! В тебе нет классового чувства...
      З в о н ц о в. Позволь! Чёрт возьми! Что я - наёмник твой? И - при чём здесь классовое чувство? Я - не марксист... Какая дичь!
      (Быстро идёт в зал, Варвара изнеможенно садится на стул, бьёт кулаком по столу, Елизавета идёт навстречу Звонцову из зала.)
      Е л и з а в е т а. Дрюдрюшечка, солёненький мой, как люблю тебя!
      З в о н ц о в (сердито). Позволь... В чём дело?
      В а р в а р а. Ведёшь ты себя, Лиза...
      Е л и з а в е т а. Ай! Ты - здесь? Да, Варя, я плохо веду себя. "Жизнь молодая проходит бесследно", и - очень скучно всё! Но ты - не бойся. Я Андрея не отобью у тебя, я его люблю... патриотически... нет, как это?
      З в о н ц о в (хмуро). Платонически. Пусти меня!
      Е л и з а в е т а. Вот именно - протонически! И - комически. Андрюша, после всей этой чепухи - можно танцы, а?
      В а р в а р а. Ты с ума сошла!
      Е л и з а в е т а. Милые губернаторы! Вы всё можете! Давайте устроим...
      З в о н ц о в (строго). Это невозможно. (Освободился, ушёл.)
      Е л и з а в е т а. Выскользнул... Ну... устроим маленький пляс у Жанны. Варя, приглашаю! Бог мой, какое лицо! Что ты, милая? Что с тобой?
      В а р в а р а. Уйди, Елизавета!
      Е л и з а в е т а. Дать воды?
      В а р в а р а. У-уйди...
      (Елизавета бежит в буфет. Варвара несколько секунд стоит, закрыв глаза. Мелания и Павлин - из зала. Варвара скрывается в дверь направо.)
      М е л а н и я. Жарко. Тошно. Надоело всё, обрыдло, ух! Сильную бы руку на всех вас...
      П а в л и н (вздохнув). "Векую шаташася языцы".
      М е л а н и я. Говорил с Прокопием?
      П а в л и н. Беседовал. Натура весьма разнузданная и чрезмерно пристрастен к винопитию...
      М е л а н и я (нетерпеливо). Для дела-то годится?
      П а в л и н. Ничем не следует пренебрегать ради просвещения заблудившихся, но...
      М е л а н и я. Ты - прямо скажи: стихи-то подходящи?
      П а в л и н. Стихи вполне пригодны, но - для слепцов, а он... зрячий...
      М е л а н и я. Ты бы, отец Павлин, позвал бы к себе старика-то Иосифа, почитал бы стихиры-то его да и настроил бы, поучил, как лучше, умнее! Душевная-то муть снизу поднимается, там, внизу, и успокаивать её, а болтовнёй этой здесь, празднословием - чего добьёмся? Сам видишь: в купечестве нет согласия. Вон как шумят в буфете-то...
      П а в л и н (прислушиваясь). Губин бушует, кажется. Извините удаляюсь.
      (Открыл дверь в зал, оттуда вырывается патетический крик: "Могучая душа народа..." Из дверей буфета вываливаются, пошатываясь, Губин, Троеруков, Лисогонов, все выпивши, но - не очень. Мокроусов, за ним старичок-официант с подносом, на подносе стаканы, ваза печенья.)
      Г у б и н. Чу, орут: душа, души... Душат друг друга речами. И все врут. Дерьмо! А поп огорчился коньяком - даже до слёз. Плачет, старый чёрт! Я у него гусей перестрелял.
      Т р о е р у к о в. Сядем здесь под портретом...
      Г у б и н. Не желаю. Тут всякая сволочь ходит.
      Л и с о г о н о в. Скажите, Лексей Матвеич...
      Г у б и н. И не скажу. Больно ты любознателен, поди-ка, всё ещё баб щупаешь, а?
      (Троеруков хохочет. Мокроусов открыл дверь направо, официант прошёл туда.)
      Л и с о г о н о в. Лексей Матвеич - вопрос: помиримся с немцами или ещё воевать будем?
      Т р о е р у к о в (печально). Царя - нет. Как воевать?
      Г у б и н. Воевать - не в чем. Сапог нет. Васька Достигаев с Перфишкой Нестрашным поставили сапоги солдатам на лыковых подошвах.
      (Ушли в гостиную направо. Мелания - крестится, глядя в потолок. Из зала выходят Нестрашный, Целованьев, затем - Достигаев.)
      Н е с т р а ш н ы й. Наслушался. Хватит с меня. Мать Мелания, ты тоже не стерпела?
      М е л а н и я. Я отсюда речи слышу, душно там. Что делается, Порфирий Петрович, а?
      Н е с т р а ш н ы й. Об этом - не здесь говорить. Ты бы заглянула ко мне. Завтра?
      М е л а н и я. Можно. Послал господь на нас саранчу эту...
      Н е с т р а ш н ы й. Надо скорее Учредительное собрать.
      М е л а н и я. На что оно тебе?
      Н е с т р а ш н ы й. Мужик придёт. Он без хозяина жить не может.
      М е л а н и я. Мужик! Мужик тоже бунтовать научен. Тоже орёт, мужик-то.
      Н е с т р а ш н ы й. А мы ему глотку землёй засыпем. Дать ему немножко землицы, он и...
      Д о с т и г а е в. Допустим, Перфиша, что глотки мы заткнули, живот мужику набили туго, а - что делать с теми, у кого мозги взболтаны? Вот вопрос.
      Н е с т р а ш н ы й. Это ты, фабрикант, опять про рабочих поёшь?
      Д о с т и г а е в. Вот именно! Я - фабрикант, ты - судовладелец, кое в каких делах мы компаньоны, а видно всё-таки, что медведи - плохие соседи.
      Н е с т р а ш н ы й. Перестань... Все знают, что ты прибаутками богат.
      М е л а н и я. В шестом-седьмом годах показано вам, как надо с рабочими-то... Забыли?
      Н е с т р а ш н ы й. Достигаев, кроме себя, ничего не помнит...
      Д о с т и г а е в (с усмешкой). Никак это невозможно - о себе забыть. Даже святые - не забывали. Нет-нет да и напомнят богу, что место им - в раю.
      М е л а н и я. Заболтал, занёсся! Научился кощунству-то у Егора Булычова, еретика...
      Д о с т и г а е в (отходя). Ну, пойду, помолчу, язык поточу.
      Н е с т р а ш н ы й. Иезуит. Ходит, нюхает, примеряется, кого кому выгодней продать. Эх, много такого... жулья в нашем кругу!
      М е л а н и я. Сильную руку, Порфирий, надобно, железную руку! А они вон как...
      (Выходит Губин, за ним Троеруков, Лисогонов.)
      Т р о е р у к о в. Не ходи...
      Г у б и н. Идём, я хочу речь сказать. Я им скажу, болванам...
      (Увидал Нестрашного, смотрит на него молча. Тот стоит, спрятав руки с палкой за спину, прислонясь спиною к стене. Несколько секунд все молчат, и слышен глухой голос в зале: "Могучие, нетронутые, почвенные силы сословия, которое...")
      Г у б и н (как бы отрезвев). А-а-а... Порфирий? Давно не встречались! Что, брат? Вышиб меня из градских голов, а теперь и тебя вышибли? Да и кто вышиб, а?
      М е л а н и я. Лексей Матвеич, время ли старые обиды вспоминать?
      Г у б и н. Молчи, тётка! Что, пёс, смотришь на меня? Боишься?
      Н е с т р а ш н ы й. Я дураков не боюсь, а на разбойников сила найдётся...
      Г у б и н. Не боишься? Врёшь!.. Помнишь, как Егор Булычов по морде тебя...
      Н е с т р а ш н ы й. Поди прочь, пьяница... (Замахнулся палкой.)
      М е л а н и я. Одумайтесь...
      Г у б и н (орёт). Ну, ладно! Давай мириться, Перфишка! Сукин сын ты... ну, всё равно! Давай руку. (Вырвал палку у Нестрашного.)
      (Выскочил Мокроусов. Из двери буфета выглядывают люди, из зала вышел какой-то человек и строго: "Господа, тише!" Троеруков, сидя у стола, самозабвенно любуется портретом. Нестрашный хотел уйти в зал, - Губин схватил его за ворот.)
      Г у б и н. Не хочешь мириться? Почему, а? Что я - хуже тебя? Я, Лексей Губин, мужик самой чистой крови-плоти, настоящая Россия...
      Н е с т р а ш н ы й. Пусти, собака...
      Г у б и н. Я тебе башку причешу!
      М о к р о у с о в (хватая Губина за руку). Позвольте... Что же вы делаете!
      М е л а н и я (людям в дверях буфета). Разнимите их, не видите, что ли?
      Г у б и н (оттолкнув Мокроусова). Куда лезешь? На кого руку поднимаешь, а?
      (Нестрашный пробует вырваться из руки Губина - безуспешно. На шум из зала, из буфета выходят люди, в их числе - Достигаев с какими-то бумагами в руке. Из зала поспешно проходит Бетлинг под руку с Жанной, она испугана.)
      Е л и з а в е т а (как всегда, весёлая, подбежала к мужу, спрашивает). Неужели дерутся?
      (Он машет на неё бумагами. Мокроусов ударил кастетом Губина снизу по локтевому сгибу.)
      Г у б и н (охнув, выпустил Нестрашного, орёт). Это - кто меня? Кто, дьяволы? Губина? Бить? (Его хватают за руки, окружают, ведут в буфет, он рычит.) Подожгу... Жить не дам...
      (Из зала сквозь толпу появляется Ольга Чугунова, древняя старуха, в тёмных очках, её ведут под руки сын Софрон, лет за 50, и другой, Константин, приблизительно такого же возраста. Оба в длинных, ниже колен, сюртуках, в нагольных сапогах. На публику эти мрачные фигуры действуют подавляюще.)
      М е л а н и я. Здравствуй, Ольга Николаевна!
      Ч у г у н о в а. А? Кто это? Мелания, кажись? Стойте, дети! Куда пошёл, Софрон?
      С о ф р о н. Кресло вам, маменька.
      Ч у г у н о в а. Константин подаст, я тебе не приказывала. Что, мать Мелания, а? Делается-то - что? Гляди-ко ты: нотарусы да адвокаты купечеству смирненько служили, а теперь даже и не в ровни лезут, а командовать хотят нашим-то сословием, а? Воеводами себя объявляют... Что молчишь? Ты у нас бойкая была, ты - умная, хозяйственная... Не чужая нам плоть-кость...
      М е л а н и я (хрипло). Что я скажу?
      Е л и з а в е т а(мужу). Какая противная старушка-то...
      М е л а н и я (очень громко). Говорила я, говорю...
      Д о с т и г а е в. Её, старушку эту, весь город боится.
      Ч у г у н о в а. Кричи! Криком кричи! В колокола ударить надо. Крестный ход вокруг города надо...
      Е л и з а в е т а. Глупости какие! Идём?
      Д о с т и г а е в (берёт её под руку). Пошли... Ох, Лизок! Взглядов нет, взглядов!
      Ч у г у н о в а. Всё кричите... Всем миром надо кричать.
      М-е л а н и я. А где он - мир? Нет - мира...
      Занавес
      ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
      В доме Булычова. Поздний вечер. Столовая. На столе - самовар. Глафира шьёт рубаху. Т а и с ь я перелистывает комплект "Нивы" в переплёте.
      Т а и с ь я. Это в сам-деле есть такой город Александрия, или только картинка придумана?
      Г л а ф и р а. Город есть.
      Т а и с ь я. Столица?
      Г л а ф и р а. Не знаю.
      Т а и с ь я. А у нас - две столицы-то?
      Г л а ф и р а. Две.
      Т а и с ь я. Богатые мы. (Вздохнув.) А - какие сволочи!
      Г л а ф и р а (усмехаясь). Сердитая ты девица...
      Т а и с ь я. Я-то? Я - такая... ух! Я бы всех людей спугала, перепутала сплетнями да выдумками так, чтоб все они изгрызли, истерзали друг друга.
      Г л а ф и р а. Это зачем же надо?
      Таись я. Так уж... Надо!.. Картинки-то вот выдумывают хорошие, а живут, как псы собачьи.
      Г л а ф и р а. Не все люди - одинаковы, не все на твою игуменью похожи.
      Т а и с ь я. Для меня - одинаковы.
      Г л а ф и р а. Тебе, Таисья, учиться надо, надо книги читать.
      Т а и с ь я. Не люблю я читать.
      Г л а ф и р а. Есть книжки очень хорошие, про хозяев, про рабочих.
      Т а и с ь я. Я - не рабочая, да и хозяйкой не буду, - кто меня замуж возьмёт? А девицы - не хозяйствуют. Читать меня - боем учили. И розгами секли, и по щекам, и за волосы драли. Начиталась. Псалтырь, часослов, жития... Евангелье - интересно, только я в чудеса не верю. И Христос не нравится, нагляделась я на блаженных, надоели! (Пауза.) Ты что скупо говоришь со мной? Боишься, что я твои речи игуменье перенесу?
      Г л а ф и р а. Я не боязлива. Я - мало знаю, оттого и молчу. Ты бы вот с Донатом поговорила.
      Т а и с ь я. Какой интерес, со стариком-то...
      Д о н а т (с топором в руке, с ящиком плотничьих инструментов подмышкой). Ну, починил. А на чердаке - что?
      Г л а ф и р а. Дверь скрипит. Звонцовым спать мешает.
      Д о н а т. Фонарь давай. В кухне Пропотей торчит, чего он?
      Г л а ф и р а. Игуменью ждёт.
      Д о н а т. Ты бы угостила его чаем, поесть дала бы, голодный, поди-ка...
      Г л а ф и р а. Видеть его дикую рожу не могу.
      Д о н а т. Ты не гляди на рожу-то, а поесть - дай. Ты - послушай меня, не зря прошу! Позову его, ладно?
      Г л а ф и р а. Твоё дело.
      (Донат ушёл.)
      Т а и с ь я. Вот, говоришь, Донат - хороший, а он - с обманщиком водится, с жуликом.
      Г л а ф и р а (режет хлеб). Донату от этого плохо не будет.
      Т я т и н (одет солдатом, голова гладко острижена, на плечах старенькая шинель). Шура - дома?
      Г л а ф и р а. У себя. Калмыкова там...
      Т я т и н (берёт кусок хлеба). Картинки смотришь, Тая?
      Т а и с ь я (смущённо улыбается, но говорит грубо, задорно). Чего только нет в книге этой, а, поди-ка, выдумано всё для забавы?
      Т я т и н. А вот горы, Альпы, тоже, по-твоему, выдуманы?
      Т а и с ь я. Ну, уж горы-то, сразу видно - придуманы. Вон - снег показан на них, значит - зима, а внизу - деревья в цвету, да и люди по-летнему одеты. Это - дурачок делал.
      Т я т и н. Дурачка этого зовут- природа, а вы, церковники, дали ему имя - бог. (Глафире.) Яков придёт, так ты, тётя Глаша, пошли его ко мне, на чердак.
      Т а и с ь я (глядя вслед ему, вздохнув). С виду - тихий, а на словах озорник. Бога дураком назвал - даже страшно слушать!
      Г л а ф и р а. Нравится он тебе?
      Т а и с ь я. Ничего. Хороший. С волосами-то красивее был. Хороший и без волос. И говорит обо всём очень понятно. (Вздохнула.) Только всё не так говорит.
      Г л а ф и р а. Разговаривай с ним почаще, он тебя добру научит.
      Т а и с ь я. Ну, я не дура, знаю, чему парни девок учат. У нас, в прошлом году, две послушницы научились - забеременели.
      Г л а ф и р а. И тебе, девушка, этого не миновать. Любовь людям в корень дана.
      Т а и с ь я. Про любовь-то в песнях вон как горько плачут. Побаловал да убежал, это не любовь, а собачья забава.
      Г л а ф и р а. Характерец у тебя есть, ума бы немножко.
      Т а и с ь я. Ума с меня хватит.
      (Донат и Пропотей - в деревенской сермяге, в лаптях, подстригся, неотличим от простого мужика, угрюмо озирается.)
      Д о н а т. Садись.
      Т а и с ь я. Преобразился как! Фокусник.
      П р о п о т е й. При девке этой не стану говорить, она игуменье наушница.
      Т а и с ь я (озлилась). Я - не девка, жулик! И - не уйду! Выслушаю всё и скажу игуменье, скажу! Она тебе задаст...
      Д о н а т. Ты, девушка, будь умницей,- уйди! И ты, Глаха...
      Г л а ф и р а (строго). Идём, Таисья.
      Т а и с ь я. А я - не хочу. Мне велено за всеми присматривать, всё слушать. Выгоните меня, - я ей скажу: выгнали, значит - секреты были против неё.
      Д о н а т (ласково). Милая! Чихать нам на твою игуменью. Ты сообрази: люди - царя прогнали, не побоялись, а ты их игуменьей стращаешь, дурочка! Иди-ко...
      Г л а ф и р а. Не дури. Ты - что? Для игуменьи живёшь?
      Т а и с ь я. А - для кого? Ну, скажи? Вот и сама не знаешь.
      (Лаптев в дверях.)
      П р о п о т е й. Мала змея, а - ядовита.
      Д о н а т. А вот и Яша! Ну - попал в свою минуту! Вот, человек этот...
      Л а п т е в. Как будто я его знаю...
      П р о п о т е й. Знать меня - не диво. Я, как пёс бездомный, семнадцать лет у людей под ногами верчусь...
      Д о н а т. Это - Пропотей...
      Л а п т е в. Блаженный? Та-ак... Ловко, дядя, ты ерунду сочиняешь!..
      П р о п о т е й. Это - не я. Это - один попик из пригорода, пьяница. Осипом звать. Гусевод - знаменитый...
      Л а п т е в. Ну, наверно, и сам сочинял?..
      П р о п о т е й. Сначала - сам, да не больно грамотен я. С голоса учился... стихам-то. В ночлежках, в монастырях...
      Д о н а т. А чем раньше занимался, до блаженства?
      Л а п т е в. До дурачества?
      П р о п о т е й. Коновалом был. И отец у меня - коновал. Его во втором году харьковский губернатор засёк... выпороть велел, у отца на пятый день после того - жила в кишках лопнула, кровью истек. Я-то ещё раньше, года за три, во святые приспособился. Вот что... не знаю, как вас назвать?
      Д о н а т. Люди.
      Л а п т е в. Граждане.
      П р о п о т е й. Вы - беды мне не сделаете?
      Д о н а т. Ты - не сомневайся, рассказывай!
      П р о п о т е й. Мне бродяга один, дьякон-расстрига, посоветовал: "Люди, говорит, глупы, к ним на боге подъезжать надобно, да понепонятнее, пострашней, они за это и кормить и поить легко будут". Ну... Оказалось верно: глупы люди, да так, что иной раз самому за них стыдно бывало. Да и жалко. Живёшь сыт, пьян, нос в табаке, копеечки в руке, а вокруг - беда! Когда брюхо полно, так всё - всё равно. (Говорит всё более густо и угрюмо.) Однакож всё-таки... совесть-то скорбит. Я всю Россию из края в край прошагал, и везде беда, эх какая! Льётся беда, как Волги вода, на тысячи вёрст по всей земле. Облик человечий с людей смывает. А я, значит, блаженствую, стращаю. Столкнёшься с кем поумнее, говоришь: что ж ты, мать твою... извините!
      Л а п т е в. Ничего! Дуй, словеса знакомые.
      П р о п о т е й. Привык с мужиками. Говаривал нередко: долго терпеть будете? Жги, дави всё вокруг! Теперь вот начинается что-то. И надоело мне блаженным быть.
      Л а п т е в. Так.
      Д о н а т. Стращал, стращал людей, да и сам испугался.
      П р о п о т е й. Вроде этого. Хоша бояться мне как будто нечего, я битый козырь, на мне уж не сыграешь, они - хотят сыграть. Вот я к тебе... к вам пришёл. (Донату.) Меня сейчас очень привлекаете вы доверчивостью вашей к людям. Я на кирпичном заводе два раза беседу вашу слышал. И вас, товарищ, слышал на мельнице Троерукова, на суконной у Достигаева, в городском аду. Замечательно внятно говорите с народом. Ну, и господ слушал...
      Л а п т е в. А они - как? Нравятся?
      П р о п о т е й. Что скажешь? Конечно, может, и господам стыдно стало. Однако они свои сапоги на мои лапти не променяют.
      Л а п т е в. Это - едва ли! Ну, а какое у тебя дело нам?
      Д о н а т. Дело у него есть. Ну-ка прочитай...
      П р о п о т е й (встал, согнулся, достаёт бумагу из-за онучи, развернул, читает нараспев и не глядя на бумажку).
      Люди смятённые,
      Дьяволовы пленные,
      На вечные муки осуждённые!
      Выслушайте слово,
      От чистого сердца,
      От божьего разума сошедшее к вам...
      Это - вроде как запевка будет, а дальше - другой распев. (Откашлялся, понизил голос, гудит.)
      На три города господь прогневался:
      Он Содом, Гоморру - огнём пожёг,
      А на Питер-град он змею послал,
      А и та ли змея лютая,
      Она хитрая, кровожадная,
      Прозывается революция,
      Сатане она - родная дочь,
      А и жрёт она в сутки по ста голов,
      Ох, и по ста голов человеческих,
      Всё народа православного...
      Л а п т е в. Ну - будет!
      П р о п о т е й. Тут ещё много.
      Л а п т е в. За эту песенку тебе рабочие голову оторвут.
      П р о п о т е й. Об этом я и беспокоюсь... Вы-то как? От вас что мне будет?
      Л а п т е в. Посмотрим. Это зависит от тебя.
      П р о п о т е й. Да ведь я - что же?
      Л а п т е в. Дай-ка бумажку-то. (Взял. Донату.) Тятин - был?
      Д о н а т. Он здесь.
      К с е н и я (идёт). Ба-атюшки! Кто это, ой! Пропотей! Да... как же это ты посмел? Яков, побойся бога! Донат - что же это?
      Л а п т е в. Не кричите, мамаша. В чём дело?
      К с е н и я. Да что вы таскаете в дом разных... эдаких? Каждый день кто-нибудь торчит! И - неизвестно кто, и неведомо - зачем? Как в трактир идут! Ведь он, Пропотей, отца крёстного твоего уморил... забыл ты?
      Пропотей (ворчит). Уморил... Я многих купцов стращал - не умирали.
      К с е н и я. И - не ворчи, не смей... Врёшь всё, обманщик, врёшь. (Грозит пальцем.)
      П р о п о т е й. А кто врать учил? Сестра твоя учила.
      Д о н а т. Чего делать, Яша?
      Л а п т е в. Иди в кухню... нет, лучше ко Глафире! Я сейчас приду с Тятиным.
      (Донат и Пропотей ушли.)
      К с е н и я. Поп всенощну - бегом служил, видно, в карты играть торопился. Пришла домой - дома песни рычат. Ох, Яков, строго спросит с тебя господь!
      Л а п т е в. Вот что, мамаша...
      К с е н и я. И не хочу тебя слушать! И не мамаша я тебе. Александру ты с Тятиным совсем разбойницей сделал.
      Л а п т е в. Тятин - он может разбойников воспитывать! Это - любимое его дело.
      К с е н и я. То-то вот!
      Л а п т е в. Хотя Шура и до Тятина была озорная девица. Вот что, вы добрая душа...
      К с е н и я. Глупая, оттого и добрая. Умные-то - вон они как, Звонцовы-то...
      Л а п т е в. Обещали вы отдать мне ружья отцовы и одежонку его...
      К с е н и я. Да - возьми! Возьми, покуда Варвара не продала. Она всё продаёт, всё...
      Л а п т е в. Вы всё это Глафире сдайте - ладно? Звонцовы-то где?
      К с е н и я. У Бетлингов. Варвара-то в Москве думает жить. Бетлинг с любовницей туда едут, ну и она...
      Л а п т е в. Та-ак! Ну, я - иду...
      К с е н и я. Погоди, посиди со мной. Сестрица-то моя - слышал? С архереем поссорилась. Говорят - выгнал он её, ногами топал...
      Л а п т е в. Топал? Ногами? А-яй-яй! Из-за чего же это?
      К с е н и я. Уж - не знаю.
      Л а п т е в. Страшные дела! До свиданья...
      К с е н и я. Да погоди!.. Убежал. (Оглядывается.) Людей- много, а я одна. Будто - кошка, а не человек.
      (Глафира вошла, сердито схватила самовар.)
      К се н и я. Вот как ты... всё - с треском, с громом! Не подогревай, не хочу я чаю-то. Поела бы я чего-нибудь... необыкновенного. Да погоди, куда ты? Рассольника бы с потрохами, с огурчиками солёными. А потрохов - нет! И - ничего нет! (Глафира моет чашки.) Денег много, а пищу всю солдатам скормили. Как будем жить? Умереть бы мне, а умирать не хочется. Ты что молчишь?
      Г л а ф и р а. А что я скажу? Мало я понимаю для того, чтобы вслух говорить.
      К с е н и я. И я - ничего не могу понять. Я и думать-то ни о чём не умею, кроме домашнего. Ты-то врёшь, что не понимаешь. Ты - умная, за это тебя и любил покойник Егор.
      Г л а ф и р а. Опять вы про это...
      К с е н и я (вдумчиво). Да-а... Про это. Вот - была ты любовницей мужа моего, а у меня против тебя - нет сердца.
      Г л а ф и р а (страстно). Разломать, раздробить на мелкие части надо всё, что есть, чтобы ахнули, завыли бы все, кто жизни не знает, и все жулики, мучители, бессовестные подлецы... гадость земная!
      К с е н и я (испуганно). Ой, да что ты? Что ты озверела? Слова тебе сказать нельзя...
      Г л а ф и р а. Да не на вас я, не на вас! Вы - что? Вы - безобидная. Из вас тоже душу вытравили. Разве вы по-человечески жили?
      К с е н и я. Ну, уж извини! Жила - как все люди...
      Г л а ф и р а. Не о том я говорю! Вот Таисья... До чего обозлили девчонку! Изувечили... На всю жизнь...
      К с е н и я. Кто это по-человечески-то живёт? Звонцовы, что ли? Они только об одном думают, как бы тебя из дома выгнать, да как бы Шурке навредить, да к настоящим господам присосаться...
      Г л а ф и р а. Эх... всё - не то, не о том! (Схватив самовар, ушла.)
      К с е н и я (оглядываясь). Обозлилась как!.. Всё не на своём месте. Как перед праздником - уборка. (Встала, идёт к себе.) Или на другую квартиру переезжать собрались.
      (Донат и Рябинин, человек лет за 40, лысоватый, был кудрявым. Говорит не торопясь, с юмором. Всегда или курит, или свёртывает "козью ножку", или же держит в руках какую-нибудь вещь, играя ею.)
      К с е н и я. Господи, - опять, Донат, привёл ты какого-то...
      Р я б и н и н. Здравствуйте, хозяйка! Я - водопроводчик.
      К с е н и я. Днём приходил бы...
      Д о н а т. Некогда было ему днём-то.
      Р я б и н и н. Я только взгляну - в чём дело, а работать завтра буду.
      К с е н и я (уходя). В воскресенье-то? Неверы! Безбожники!
      Р я б и н и н. Сердитая! Значит - решили: часов в шесть утра посылай наших солдат, они заберут муку и отвезут половину - себе, половину - на фабрику, прямо в казарму. Бабы сразу увидят, что большевики не только обещают, а и дают. Ясно, леший?
      Д о н а т. Понял. Тебя, слышно, прогнали сегодня с митинга-то?
      Р я б и н и н. Был такой случай. Силён эсер в нашем городе!
      Д о н а т. Изобьют тебя когда-нибудь.
      Р я б и н и н. Это - не исключается.
      Д о н а т. Помириться-то с ними - нельзя?
      Р я б и н и н. Никак. Вот вышибем из совета, ну, тогда, может быть, они сами захотят мириться.
      Д о н а т. Трудно мне понять ваши дела.
      Р я б и н и н. Вижу. Тебе, малютка, следовало бы эсером быть, ошибочно ты с нами.
      Д о н а т (сердито). Моя ошибка - не твоё дело.
      Р я б и н и н. Не моё? Мм... Ну, ладно. Что же - чайку-то?
      Д о н а т. Сейчас.
      Р я б и н и н. И - поесть! Аппетит у меня - очень хороший, а поесть нечего.
      (Донат в двери столкнулся с Шурой, она остановилась, улыбаясь смотрит на Рябинина.)
      Д о н а т. Это товарищ Пётр...
      Ш у р а. Я - знаю. Здравствуйте!
      Р я б и н и н. А я - слышал про вас. Вот вы... какая...
      Ш у р а. Рыжая?
      (Калмыкова - скромно одета, лет 30-35.)
      Р я б и н и н (отвернулся от Шуры). Я тебя, Галочка, целый день ищу...
      К а л м ы к о в а. Слушай-ка, Пётр... (Отводит его в сторону, шепчутся.)
      Л а п т е в (входит, к Донату). Ну, с блаженным я кончил! Тятин статейку напишет о нём.
      Д о н а т. Ты расскажи-ко Петру про него.
      Л а п т е в. Всё-таки он - жулик, блаженный-то.
      Д о н а т. Привычка.
      Л а п т е в. И, наверно, шпион...
      (Глафира вносит самовар.)
      Ш у р а (Лаптеву). Яков, послушай.
      Л а п т е в. Подожди... (Отошёл к Рябинину и Калмыковой. Шура нахмурилась, закусила губу.)
      Г л а ф и р а. Игуменья приедет ночевать.
      Ш у р а. Да? Это... неудобно! Кто сказал?
      Г л а ф и р а. Таисья. Ты бы поговорила с ней, приласкала.
      Ш у р а. Я - не ласковая.
      Г л а ф и р а. Она - злая, навредить может.
      Ш у р а. Кому?
      Г л а ф и р а. Всем.
      К а л м ы к о в а. Ну, до свиданья, Шурок, иду...
      Ш у р а (вполголоса). О чём вы шептались?
      К а л м ы к о в а. Дела такие, - секретные.
      Ш у р а (заносчиво). У вас всегда будут тайны от меня?
      К а л м ы к о в а (строго). Ты снова об этом?
      Ш у р а. Я спрашиваю: всегда?
      Р я б и н и н (громко Лаптеву). Это вы оба наерундили!
      К а л м ы к о в а. А я спрашиваю: ты способна серьёзно отнестись к великому и опасному делу, к великим мыслям, ко всему, что пред тобой открывается? Это тебе нужно решить сразу и навсегда. Наступают решительные дни. Подумай. Не способна - отойди.
      Ш у р а. Мне обидно, Галина!
      (Рябинин прислушивается.)
      К а л м ы к о в а. Что - обидно?
      Ш у р а. Чувствовать себя чужой...
      К а л м ы к о в а. Переломи своё детское самолюбие, пора!
      Ш у р а. Я хочу скорее понять всё и работать, как ты.
      К а л м ы к о в а. То, что я понимаю, я понимала почти двадцать лет. И - не скажу, что уже всё поняла. Я предупреждала: тебе будет трудно. Ты мало читаешь и вообще... плохо учишься. У меня складывается такое впечатление: ты хочешь идти не с пролетариатом, а впереди него.
      Ш у р а. Неправда!
      К а л м ы к о в а. Боюсь, что правда. Впереди пролетариата - позиция Ленина и подобных ему. Подобных - немного, единицы, и каждый из них прошёл долголетнюю школу тюрем, ссылок, напряжённой учебы...
      Ш у р а. Не сердись. Мне кажется, что ты и Яшка смотрите на меня как на временную полезность.
      К а л м ы к о в а. Ну... Всё - временно! Прощай, я тороплюсь. Подумай о себе, Шурка. Ты - хороший, волевой человек, ты можешь быть очень полезной, но - нужно образумить волю. Иду.
      Г л а ф и р а. Выпили бы чаю...
      К а л м ы к о в а. Спасибо, Глаша, некогда. Вот - булку возьму. И сахару.
      Ш у р а. Возьми весь.
      К а л м ы к о в а (усмехаясь). Не великодушничай. (Ушла).
      Р я б и н и н. Значит - так: стишки - к чертям собачьим! Сам сообрази: зачем печатать вредную ерунду, если можно её не печатать? И никаких статеек об этом блаженном болване - не надо. Так и скажи Тятину. Беги. Ну-с, теперь хлебнём чайку... (Шуре.) Угощайте!
      Ш у р а. Пожалуйста...
      Г л а ф и р а. Вот - поешьте сначала. Водки выпьете?
      Р я б и н и н. Очень выпью! Редчайшая жидкость. И - даже ветчина? И горчица? Вполне Валтасаров пир!
      (Шура взволнованно ходит. Рябинин, взглянув на неё, подмигивает Глафире, та неохотно усмехается.)
      Г л а ф и р а. Кушайте. (Пошла за водкой.)
      Р я б и н и н. Нацеливаюсь. Вот докурю и начну. (Шуре.) Хороший старикан - Донат! Прозрачный старикан. Продумал, пропустил сквозь себя кучу вреднейшей ерунды и -достиг настоящей правды. Во Христа веровал, в хозяев и царей, во Льва Толстого. "Для бога жил - толка не вышло, говорит, теперь попробую для бедных людей жить". Простой егерь, испытал власть помещика. Воля у него была к правде, и взнуздал он волю отлично! (Шура подошла к столу, села. Глафира принесла водку.) Хорошо он с молодёжью говорит, с рабочими. Самые трудные мысли от него легко входят в людей. (Указывая пальцем на Глафиру, Шуру, на себя.) Ты - сработал, я - купил, ей - продал, кто нажил? Я нажил! Ловко?
      Ш у р а. Этому учит Маркс.
      Р я б и н и н. Не только этому и не совсем так, но - именно это надобно понять прежде всего.
      Г л а ф и р а (вполголоса). Таисья идёт.
      Ш у р а. Ах... чёрт!
      Г л а ф и р а. Вы при ней поосторожнее.
      Р я б и н и н. Соображаю.
      Т а и с ь я. Темно как!
      Р я б и н и н. Мы освещаемся мыслями, беседуем.
      Т а и с ь я. А вы кто будете?
      Р я б и н и н. Водопроводчик. Молодая хозяйка чай пить пригласила меня.
      Т а и с ь я. Александра Егоровна не хозяйка, хозяйка-то - Варвара, старшая сестра её.
      Ш у р а. Нижний этаж - мой и матери.
      Р я б и н и н. Так. Значит, ошибся я? Ну, что же? Теперь, заметно, молодёжь собирается хозяйничать везде, вот я и ошибся.
      Т а и с ь я. Это - которая развращённая молодёжь-то, у которой ни бога, ни царя.
      Р я б и н и н. Вот что-о? А вы, значит, в бога верите?
      Т а и с ь я. Конешно. А ты - нет, что ли?
      Р я б и н и н. Я как-то так... Неудобно как-то верить, бог у нас... сомнительный! Незаконнорождённый будто...
      (Шура усмехается.)
      Т а и с ь я. Ну, что это ты говоришь!
      Р я б и н и н (размышляет). Выдали девушку за старика Иосифа, а родила она как будто от архангела Гавриила...
      Т а и с ь я. От бога-отца - что ты!
      Р я б и н и н. Да ведь он - бесплотен, бог-отец-то! Мы о Христе говорили, о боге, который пил, ел, по земле ходил. В местах, откуда я родом, на незаконнорождённых нехорошо смотрят. А у вас как?
      (Шура хохочет, Глафира шьёт, наклонив голову.)
      Т а и с ь я (ошеломлена, переходит на "вы"). Лысый вы, а... какое еретическое говорите!
      Р я б и н и н. Ну, что же особенное сказал я? Думаешь, думаешь... Все твердят: бог, бог, - а друг на друге верхом ездят.
      Т а и с ь я. Бог... незаконнорождённый! Страшно слушать. В такое лютое время...
      Р я б и н и н. По-моему, в такое время надобно бесстрашным быть.
      Т а и с ь я. Страшные вы все! Даже и старики. Будто не русские. Русские-то смирные.
      Г л а ф и р а. Это - смирные перетряхнули монастырь-то ваш?
      Т а и с ь я. Там - солдаты были, они - с голода!
      Р я б и н и н. А если б голодные рабочие были?
      Т а и с ь я. У рабочих-то ружей нет.
      Р я б и н и н. Значит - за малым дело, за ружьями? Так что, если голодный народ достанет ружья да потревожит сытых, богатых...
      Т а и с ь я. А - мне что? У меня ничего нет. И не будет.
      Т я т и н (входит). Игуменья приехала.
      Ш у р а. Чего же вы испугались?
      Т я т и н. Я сообщаю неприятную новость.
      (Таисья быстро уходит.)
      Р я б и н и н. Это - знаменитая Меланья?
      Г л а ф и р а. Да.
      Р я б и н и н. Может - мне уйти, а?
      Ш у р а (горячо). Почему?
      Г л а ф и р а. Таисья скажет игуменье...
      Ш у р а. Ну, и что же?
      Р я б и н и н. Что - скажет? Я - водопроводчик.
      Т я т и н. Это - для детей. Она, вероятно, видела вас где-нибудь.
      Р я б и н и н. Значит - исчезнуть надобно? Эх, чёрт... А Донат сказал, что у вас ночевать можно...
      Ш у р а. Можно, можно! Глаша - на чердаке, да?
      Г л а ф и р а. Там - хорошо, только не топлено.
      Р я б и н и н (Шуре). Ну, решайте: уходить или оставаться.
      Ш у р а. Оставаться! Послушайте, вы - замечательный! Я не думала, что вы такой хитрый, весёлый... такой простой... как шар! Я...
      Р я б и н и н (Тятину). Расхвалила, точно покойника...
      Ш у р а. Страшно рада, что вы такой!
      Р я б и н и н. И я рад, что не хуже.
      Г л а ф и р а. Пойдёмте. Я вам кушать туда принесу.
      Р я б и н и н. Минуточку. Товарищ Тятин, - листовку вы написали слишком мягко да и вычурно! Ведь это - не для студентов. Надо писать так, чтоб малограмотный понял и безграмотному смог всё точно рассказать. Чуете? И - вот что. Этот ваш - Любимов, что ли? - дрянь! Он - кто? Студент?
      Т я т и н. Коммерческое училище кончил.
      Р я б и н и н. Дрянь. На лесопилке какой-то попик, замухрышка, выступал, очень злой, так ваш приятель...
      Т я т и н. Он не приятель мне.
      Р я б и н и н. Ну, - всё равно! Он предложил мне пристрелить попа. Спрашиваю: зачем? Для возбуждения храбрости, говорит. Вот, - свинья! Для возбуждения храбрости, идиот! Вы его отшейте, нам таких - не надо! Обязательно - к чёрту! К эсерам... Ну, я готов на чердак... (Уходит с Глафирой.)
      Ш у р а. Какой... милый! Вот - настоящий!
      Т я т и н. Готово.
      Ш у р а. Что? Что готово?
      Т я т и н. Опьянение восторгом.
      Ш у р а. Что это значит?
      Т я т и н. Это значит, что отец ваш был сумасброд.
      Ш у р а. Не смейте об отце!
      Т я т и н. И сумасбродство отца передалось вам.
      Ш у р а. И что же?
      Т я т и н. Вы избалованная, капризная девица.
      Ш у р а. Купеческая дочь. Ну-с?
      Т я т и н. Вы не хотите серьёзно учиться...
      Ш у р а. Это мне уже говорили сегодня. Ещё что?
      Т я т и н (махнув рукой). Бесполезно говорить. До свиданья.
      Ш у р а. Тятин, - становитесь на колени.
      Т я т и н. Что?
      Ш у р а. Станьте на колени.
      Т я т и н. Зачем? Что такое?
      Ш у р а. Станьте. Живо! А то - начну посуду бить, заору на весь дом и вообще... наделаю ужасов. Ставай!
      Т я т и н. Конечно, вы можете наскандалить...
      Ш у р а. Ставай на колени, Степан Тятин! (Толкает его.)
      Т я т и н (опускаясь). Напрасно вы делаете из меня шута...
      Ш у р а. Повторяйте за мной: "Шура, я тебя люблю..."
      Т я т и н (угрюмо). Перестаньте дурить. Уеду я из этого проклятого города!
      Ш у р а. Повторяйте: "Я люблю тебя, Шура, дефективная купецкая дочь, взбалмошная девица..."
      Т я т и н (хочет подняться). Да перестаньте же... с ума вы сошли!
      Ш у р а (с яростью). "Люблю, но жульнически боюсь сказать тебе это!" (Толкает его в плечи.) Не сметь подниматься! Повторяй: "Я благодарю тебя за то, что ты меня заставила..."
      Т я т и н. Идите вы к чёрту!
      Ш у р а. Сейчас начну бить посуду! Считаю до трёх, раз...
      (Шум в прихожей, кто-то запнулся.)
      Ш у р а (уходя, грозит кулаком). Это не кончено! Это повторится.
      Д о с т и г а е в (в двери). Ты что это, Степаша, ползаешь?
      Т я т и н. Потерял...
      Д о с т и г а е в. Что - потерял?
      Т я т и н. Н-не знаю. Вынул платок, а оно упало. В общем - чепуха...
      Д о с т и г а е в. Похоже. Да, да, - если карман полон - не знаешь, что теряешь. Как живём? Жарок у тебя, температурка?
      Т я т и н. Голова... немножко... В общем - ничего...
      Д о с т и г а е в. Немножко голова-то? Ну, это - пройдёт. Раньше ты по правде да по чести говорил, а теперь всё говоришь в общем. Новеньким присловьем обзавёлся. А - в чём, в общем? Мы все будто в общем живём.
      Т я т и н (угрюмо). Чаю - хотите?
      Д о с т и г а е в. Благодарствую. Самовар-то холодный. Павлин рассказывает, что в Петрограде неладно, - ты ничего не слыхал?
      Т я т и н. Нет.
      Д о с т и г а е в. Наверно, слышал, да сказать не хочешь. Мелания приехала? (Тятин кивает головой.) Имею желание видеть Меланию. А ты, Степаша, к большевикам приспособился, к пр-ролетариям? Ну - как? Удобно с ними?
      Т я т и н. Подите вы к чёрту!
      Д о с т и г а е в. Зачем сердиться, душа моя? Сам - к пролетариату, а меня - к чёрту? (Идёт.) Рыба ищет - где глубже... селёдка - где солонее...
      Т я т и н (стоит, окаменев. Бормочет). Дурак ты, Степан... До слёз дурак... (Сел к столу, налил чаю в стакан, захлопнул "Ниву".)
      Т а и с ь я (идёт нерешительно, бесшумно, подошла). Можно вас спросить?
      Т я т и н (вздрогнув). Спросите.
      Т а и с ь я. Лысоватый этот - кто таков?
      Т я т и н. Человек.
      Т а и с ь я. Я - знаю. Теперь, слышно, многие переодеваются, не в своём виде живут...
      Т я т и н (сердито). Это кому интересно: игуменье или - вам?
      Т а и с ь я. Мне. Я про него игуменье не сказала.
      Т я т и н. А узнав, кто он, скажете? Вы бы, Таисья, бросили шпионство. Это дело - не похвальное. И - на кой дьявол нужна вам эта... волчиха, игуменья? Она вас по щекам хлещет, а вы служите ей, как собачка... на задних лапках. Она - купчиха, дисконтёрша, ростовщица... вообще - гадина! Неужели вы не видите, не чувствуете, как издеваются над... вами? Уйдите от игуменьи... пошлите её ко всем чертям!
      Т а и с ь я. А - куда я денусь?
      Т я т и н. Найдёте место, работу...
      Т а и с ь я. А чего делать?
      Т я т и н. Дела - много. Вам учиться надо. Вот - Глафира, почти вдвое старше вас, а - читает, учится.
      Т а и с ь я. Учится, а сама говорит: ничего не знаю.
      Т я т и н. Узнают - не сразу. Что вы на меня смотрите... так?
      Т а и с ь я. Глаза у вас очень грустные.
      Т я т и н. Ну, это... Голова болит...
      Г л а ф и р а (вбежала, тревожно). Степан Николаич, - Пётр, должно быть, уборную искал и наткнулся на игуменью, прямо в приёмную к ней влез, а там Достигаев, - слышите, как кричат?
      Т я т и н. Н-ну... что же делать?
      Т а и с ь я. Ой... Задаст она мне...
      Г л а ф и р а. Молчи, ты... Сюда идут.
      Т а и с ь я. Спрячусь... (Убежала.)
      (Рябинин, за ним - Мелания, Достигаев.)
      Р я б и н и н (спокойно). Вам, тётка...
      М е л а н и я (бешено, задыхаясь). Я тебе не тётка.
      Р я б и н и н. Вам приказано защищать власть торгашей, ростовщиков, да вы и сама из этой шайки...
      М е л а н и я. На мне - чин ангельский, дура-ак. Шайка! Слышал, Василий, а?
      Р я б и н и н. А вот мы должны уничтожить бесчеловечную власть.
      Д о с т и г а е в. Это вам - кем же приказано?
      М е л а н и я. Кто приказал? Безумец - кто тебе приказал, кто?
      Р я б и н и н. История. Классовое, революционное сознание рабочих...
      М е л а н и я. Ленин приказал? Слуга диавола?
      Д о с т и г а е в. Дьявола можно оставить в стороне, вот - немцы как?
      Р я б и н и н (Тятину). Заплутался я. Как тут выйти, куда?
      Д о с т и г а е в. Позвольте... Минуточку! Прошу слова, давайте побеседуем тихо. Спокойно, мать Мелания, спокойно. Ругаться - просто, ругаться - легко, с этим - всегда успеем...
      М е л а н и я. Не ругаться надо, а...
      Р я б и н и н. Драться. Правильно, мамаша. Стенка на стенку. Ну-с?
      Д о с т и г а е в. Я вас, товарищ Рябинин, слушал на митингах и уважаю!
      Р я б и н и н (Тятину). Кажется, вот в таких случаях говорят: благодарю, не ожидал!
      Д о с т и г а е в. Нет, давайте серьёзно. Сознание рабочих? Допустим. Ну, а - мужичок? Как мужичок-то насчёт сознания? Вот вопрос!
      Р я б и н и н. Интереснейший вопрос. И - что же вы ответите?
      Д о с т и г а е в. А - вы? Это - к вам вопросец. Вот-с, видите, эсеровская газетка "Серая шинель" - знаете? Вот - в ней карикатурка на Ленина, на Красную гвардию. И о немецких деньгах пишется...
      Р я б и н и н. Глупость да подлость ещё не убиты, живут. Подлость на глупости растёт.
      М е л а н и я. Ну, чего ты с ним говоришь? Что он может понимать, разбойник? Вломился ко мне. Кабы тебя, Василий, не было...
      Р я б и н и н (Тятину). Вон она куда загибает...
      Т я т и н. Идём.
      Д о с т и г а е в. Тихо, Степаша, тихо! Оставим вопрос, товарищ Рябинин, пусть он стоит. А вот ответ - какой? На чём мужичок с помещиком помириться может? На земле? Трудно. Как вы думаете?
      Р я б и н и н. Трудновато.
      Д о с т и г а е в. А - рабочий с фабрикантом? Тут как будто иное дело, а? Как будто легче, а?
      Р я б и н и н. Так, так, так! Интересно придумано.
      Д о с т и г а е в. Я, конечно, шучу.
      Р я б и н и н. Понимаю. Любопытно шутите!
      Д о с т и г а е в. Я весёлый, уживчивый. А вы меня хотите бесповоротно уничтожить.
      Р я б и н и н. Именно так. Вас и всех, иже с вами.
      Д о с т и г а е в. Ну - и куда же мы?
      Р я б и н и н. Ваше дело. Пошли?
      Д о с т и г а е в. Минуту! Однако надо же и нас к месту определить! Правительства содержат для негодных людей...
      М е л а н и я. Тюрьмы, арестантские роты...
      Д о с т и г а е в. Больницы, сумасшедшие дома...
      Р я б и н и н. Наверное, вот ей, игуменье, да и многим из вас, вроде Нестрашного, придётся в тюрьме посидеть.
      Д о с т и г а е в. Весьма прельстительное будущее у нас, мать Мелания!
      М е л а н и я. Ах, зверь, ах ты, зверь адский...
      Д о с т и г а е в. Трудно будет вам, товарищ Рябинин, хозяйствовать без помощи опытных людей.
      Р я б и н и н. Найдутся. Ваши же, кто поумнее, станут честно работать с нами. Ну, довольно! Побеседовали.
      Г л а ф и р а. Чёрным ходом идите, парадное крыльцо заколочено.
      (Рябинин, Тятин ушли с Глафирой. Таисья выглянула из двери, скрылась.)
      М ел а н и я. До чего дожили! И арестовать нельзя...
      Д о с т и г а е в. Н-да. Нельзя. (Задумался.)
      М е л а н и я. О, господи! За что?
      Достигаев (соображает). Которые поумнее, спасутся, значит... Это всё-таки утешение... для дураков!
      М е л а н и я. Ходит разбойник у всех на глазах, а схватить его запрещено. Что же это?
      Д о с т и г а е в. Схватить - нельзя! Свобода.
      М е л а н и я. Будь она проклята отныне и до века!
      Д о с т и г а е в (ходит, ручки в карманах). Н-да... Хватать запрещается. И - бесполезно. В июле хватали, оно - снова вылезло! И даже как будто гуще. Ежели эдаких Рябининых найдётся тысяч пяток, десяток... А их может оказаться и больше... Н-да. Не схватишь. А вот, если ножку им подставить на крутом-то пути... на неведомой дороге?
      М е л а н и я. Эх, Василий! Не то вы делаете...
      Д о с т и г а е в. Хуже. Мы ничего не делаем.
      М е л а н и я. Солдат поднимать надо.
      Д о с т и г а е в. Не по силам тяжесть.
      М е л а н и я. Царю было по силам и бессильному!
      Д о с т и г а е в. Чёрт его, дурака, вогнал в эту войну! Нам с немцами надо в мире жить, учиться у них... Ума у царя не было, да - был хлеб! А у нас - ни ума, ни хлеба. Сожрала война хлебец-то. Иди-иоты!.. Мир надо заключить с немцами, а этот скопец, адвокатишко Керенский, ярится!..
      М е л а н и я. С ума ты сошёл! Как это - мир! С немцами-то!
      Д о с т и г а е в. Сначала - мир, а потом... Ага, хозяйка прибыла!
      М е л а н и я. Что это у тебя, Варвара, в доме? Притон какой-то! Большевики ходят...
      В а р в а р а. Что такое?
      Д о с т и г а е в. А где муж, Варя?
      В а р в а р а. На дворе с Алёшей, там кто-то чужой...
      Д о с т и г а е в. Рябинин гуляет...
      В а р в а р а. Нет? Ну, это, конечно, штучки Шуры и Тятина. Конечно, присутствие Тятина в доме - гарантия от разных неожиданностей со стороны его товарищей, но... Вообще, в доме чёрт знает что делается! Александра страшно компрометирует меня и Андрея... Я не знаю, что делать с ней... (Глухо звучит выстрел, второй.) Боже мой... Андрей... (Бежит.)
      М е л а н и я (крестясь). Кого это?
      Д о с т и г а е в (держится за спинку стула). Ну, опять, как в феврале... защёлкали!
      (Варвара и Алексей Достигаев ведут Звонцова, он - в изнеможении, задыхается. В руке Алексея - револьвер.)
      3 в о н ц о в. Я был вынужден... на меня бросились.
      В а р в а р а. Ранен?
      З в о н ц о в. Нет... Стрелял - я... Состояние самообороны... понимаешь?
      М е л а н и я. В кого стрелял-то?
      Д о с т и г а е в (сыну). Ты положи пистолет в воду.
      З в о н ц о в. Я был вынужден... Это естественно...
      В а р в а р а. Дайте воды!
      М е л а н и я. Да - кто бросился-то на тебя?
      Д о с т и г а е в (сыну). Я тебе говорю - положи пистолет! Вон - в полоскательную чашку положи!
      З в о н ц о в. Оставь меня, Варя... Подожди!
      М е л а н и я. Ничего не понимаю...
      В а р в а р а. Это был - Рябинин, да?
      З в о н ц о в. Ах, я не знаю... темно.
      (Рябинин ведёт Тятина, за ними Таисья, схватив руками свою голову. Глафира принесла воды.)
      Р я б и н и н. Вы, гражданин Звонцов, что же это?..
      3 в о н ц о в (вскочил, в руке - стакан с водой). Я имел право... был вынужден. Вы сами схватили его, когда он бросился на меня.
      Т я т и н. Чепуха, Андрей...
      Р я б и н и н. Врёте вы! Никто на вас не бросался. Впереди шёл - я, а Тятин - сзади, сбоку. Сморкались вы из револьвера - в меня...
      А л е к с е й. Это - верно, вы - поторопились.
      (Достигаев дёргает сына за рукав.)
      Т я т и н. Глаша, дайте что-нибудь перевязать руку.
      (Глафира рвёт рубаху, которую шила. Рябинин снимает с него пиджак. Достигаев сердито шепчет сыну, Мелания - Варваре.)
      Р я б и н и н. Эх вы... стрелок!
      А л е к с е й. Это можно понять: темнота, неожиданность.
      Р я б и н и н. Трусость тоже...
      Ш у р а (в пальто, в шапочке). Что случилось? Тятин, что это?
      В а р в а р а. Ничего опасного!
      Д о с т и г а е в. Пустяки, Шурок! Видишь, он - на ногах.
      Р я б и н и н. А вам, пожалуй, веселее было бы, если б он протянул ноги-то, а?
      Т я т и н. В общем - чепуха! Даже не больно...
      Г л а ф и р а. Идёмте отсюда. Ко мне идёмте. Доктора надо. Таисья, беги наискосок, дом девятнадцать, доктор Агапов.
      (Таисья отрицательно мотает головой.)
      В а р в а р а (Глафире). Прошу... не распоряжаться. Как вы смеете!
      Г л а ф и р а. Ну, ну-у! Не ори... барыня!
      Ш у р а. Это - мой дом! Идите вон отсюда!
      Т я т и н (через плечо). Не надо волноваться...
      Р я б и н и н (уходя). Простить всё надо? Простить... Эх, Тятин-мамин... кисель!
      (Глафира увела Тятина, Шура - бежит за доктором, Варвара за ней в прихожую.)
      В а р в а р а. Подожди! Нужно уговориться... Что ты скажешь доктору?..
      Ш у р а. Иди прочь...
      Р я б и н и н (воротился, подошёл к столу, взял револьвер). Штучку эту я возьму себе, вам, граждане, она не годится, не умеете обращаться с ней. (Идёт.)
      Д о с т и г а е в (сыну, вполголоса). Отними!.. дубина!..
      (Алексей идёт за Рябининым нерешительно.)
      М е л а н и я (Звонцову). Ну, что... раскис? Стыдился бы. Не убил ведь. А если б и убил - господь простил бы. Нет, - Шурка-то какова, дрянь, а? Вон гонит. Кого? Тётку родную, а?
      Т а и с ь я (вдруг подскочила к ней). Ты... Ты - стерва! И-их, ты... падаль!
      М е л а н и я. Таиска... Да что ты?..
      Т а и с ь я. Ну, бей! Не боюсь! Бей...
      (Из прихожей на крик теснятся в столовую Варвара, Алексей, сзади всех - Рябинин.)
      В а р в а р а (изумлена). Ах ты, дрянь!..
      М е л а н и я (орёт, топая ногами). Диаво-ол! Цыц... Я тебя...
      З в о н ц о в. Алёша, да выгони же девчонку!
      Т а и с ь я. Старая собака! Волчиха! (Нашла слово удовлетворяющее.) Волчиха...
      М е л а н и я (в полуобмороке). Прокляну...
      Р я б и н и н. Браво, девушка! Так её... Браво, умница!
      Т а и с ь я. Волчиха-а...
      Занавес
      ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
      У Достигаева. Вечер. Большая, неуютная комната в задней половине дома, окна её выходят на двор или в сад. Камин, на нём горит спиртовая лампа, освещая мрачную репродукцию с Беклина: пузатые морские жители ловят морских девиц. Перед камином - карточный стол, А л е к с е й, посвистывая, раскладывает пасьянс. По обе стороны камина двери в тяжёлых драпировках; комната за левой дверью освещена слабо, за правой - совсем не освещена. Мягкая старинная мебель, на полу - ковёр, в одном углу - рояль, в другом полукруглый диван, за ним - фикус, перед ним - круглый стол, на столе незажжённая лампа. Рядом с диваном - маленькая дверь, оклеена обоями, теми же, как и стена, эту дверь почти не заметно. Из неё выходит А н т о н и н а с книгой в руке.
      А н т о н и н а. Какой холодище... До чего всё бездарно! Начали революцию в феврале и всё ещё не могут кончить. А уже наступает ноябрь... Что?
      А л е к с е й. Я ничего не сказал.
      А н т о н и н а. В штатском ты - жалкий. Похож на полицейского чиновника, выгнанного со службы за взятки и кутежи... (Зажигает лампу.) Ты не помнишь - сколько времени французы делали революцию?
      А л е к с е й. Не помню.
      А н т о н и н а. Всё надо делать быстро и красиво или - ничего не надо делать. (Смешала карты.)
      А л е к с е й (не сердясь). Свинья.
      А н т о н и н а. Знаешь, я, кажется, застрелюсь.
      А л е к с е й. Это не ты взяла у меня револьвер?
      А н т о н и н а. До чего противно пьян явился ты ночью... ф-фа!..
      А л е к с е й. Д-да... Выпили. Офицерство жутко пьёт. Знаешь, почему не выходит газета? Нестрашный перехватил вагон с бумагой и где-то спрятал его. Говорят, что, как только откроется Учредительное собрание, он устроит погром большевикам, совету рабочих. У него будто бы есть люди, и это они укокали блаженного Пропотея.
      А н т о н и н а (закурив папиросу). Всё это интересно... Шуре...
      Д о с т и г а е в (из комнаты слева). А где Лизавета?
      А л е к с е й. Пошла с Виктором наверх смотреть пожар...
      Д о с т и г а е в. Иди, спроси её... позови! Да принеси ко мне в кабинет словарь на букву "Д". (Оглядывается.) На кой пёс рояль, если на ней никто не играет? Тут биллиард должен быть, - самая холодная комната! Зря послушал я Лизавету, купил этот дурацкий барский дом...
      А н т о н и н а. Ты, папон, напрасно обижаешь Лизу...
      Д о с т и г а е в (собирая карты). Играли?
      А н т о н и н а. Это Алексей, пасьянс. Лиза Виктору не интересна, Виктор женщинами сыт.
      Д о с т и г а е в. Удивительно, - в кого ты родилась такой бесстыдницей?
      А н т о н и н а. Лиза понимает, что Виктор охотится за моим приданым, и дразнит его, а он боится, что она его скомпрометирует в твоих и моих глазах...
      Д о с т и г а е в (тасуя карты). Нет, ей-богу - замечательно! Никаких взглядов у тебя нет, а людей ты видишь голыми...
      А н т о н и н а. У меня, папон, есть взгляд:
      Прозябает человек,
      Заедает чужой век,
      А зачем он прозябает
      Он и сам того не знает...
      Д о с т и г а е в. Всё - стишки, шуточки, опереточки! А отец должен понимаешь: дол-жен! - сопоставлять, соображать, приспособлять, да! И вот ходишь ты перед отцом твоим с папиросой в зубах, и... ничего дочернего нет в тебе. Ничего нет! Поразительное дело! Тоже и Сашка Булычова... Не ночевала сегодня?
      А н т о н и н а. Не ночевала.
      Д о с т и г а е в. Жаль - помер Егор, пощипала бы дочка печёнку-то ему? Хотя... чёрт его знает, как бы он взглянул на этот фокус! Вон оказалось, что у него даже и не печёнка была, а... другое какое-то. Н-да, Шурочка!.. К большевикам приспособилась. Сестра из дома выгнала. Ну, хорошо, ты - на время - приютила её, а дальше что? Куда она?
      А н т о н и н а. Вероятно, дальше с большевиками.
      Д о с т и г а е в. До тюрьмы, до ссылки? Кстати, - не знаешь, почему её товарищи как будто притихли, а?
      А н т о н и н а. Не интересовалась.
      Д о с т и г а е в. Поинтересуйся, спроси её, узнай.
      Е л и з а в е т а (из левой двери). Ой, какую вы тоску зелёную развели!
      В и к т о р Н е с т р а ш н ы й (весь новенький, в смокинге, говорит докторально). Разрешите закончить...
      Д о с т и г а е в. Разрешаю, валяй!
      В и к т о р. Я развиваю простую мысль: нигде в мире не читают так охотно, как у нас, можно сказать, что книга водка - главное питание страны...
      Д о с т и г а е в (раскладывая пасьянс). Гм... Хотя врёшь, но продолжай.
      В и к т о р. У нас огромный книжный рынок, но нет издательства, которое широко понимало бы социально-воспитательную роль книги...
      Д о с т и г а е в. Социально? По-оехали с горы!
      В и к т о р. Которое догадалось бы монополизировать издательское дело и взяло бы на себя, - конечно, при финансовой помощи и указаниях правительства, - обязанность бороться против социалистической и вообще против антигосударственной литературы, всех этих Марксов и так далее. Очень странно, что перед войной, когда наша промышленность оживилась...
      Д о с т и г а е в. Так, так, так...
      В и к т о р. Вы - иронизируете?
      Д о с т и г а е в. Я? Не туда сунул валета и - наказан за это. (Мешает карты.)
      (Алексей - возвратился, шепчется с мачехой, она отрицательно качает головой.)
      В и к т о р (несколько обижен). Я совершенно убеждён, что право идеологического питания страны должно принадлежать тому слою общества, в руках которого сосредоточена промышленность и торговля...
      Д о с т и г а е в. Право сажать на диэту, значит? Например: ешь одну телятину? Читай только жития святых? Эх, Виктор, Виктор, - твоими бы устами да бордо пить, тёпленькое, сант-эстеп, ласковое такое винцо!
      Е л и з а в е т а. Принести?
      Д о с т и г а е в. Виктор - по-русски значит победитель? Просто всё у тебя, ясно и - правильно: монополия - полезна, социализм - штучка вредная, сухая трава - сено. Однако надобно соображать не только о качестве, но и о количестве... Вот есть такие доктора, ядами лечат, - понимаешь? - ядами! Берут каплю наисильнейшего яду, распускают её в бочке чистейшей воды и дают больным воды этой по одной капле в сутки...
      В и к т о р (неохотно). Это вы... очень остроумно...
      Д о с т и г а е в. Ну, положим, не очень. И это - не я, а - доктора. А рассуждаешь ты - без учёта большевичков...
      В и к т о р. Учредительное собрание раздавит их...
      Д о с т и г а е в. Ой-ли?
      В и к т о р. Неизбежно уничтожит.
      Д о с т и г а е в. Та-ак! Но - ежели уничтожим всех мух - из чего слонов будем делать?
      Е л и з а в е т а. Ох, Вася, не люблю, когда ты говоришь, как сумасшедший. Вино - сюда или в столовую?
      Д о с т и г а е в. В столовую. (Смотрит на Виктора, Алексея, дочь.) Ну, вы тут идеологически пожуйте чего-нибудь, а в столовой выпьем... Лизавета, погоди-ка... (Ушёл вслед за женой.)
      В и к т о р. До чего... живой человек Василий Ефимович!
      А л е к с е й (угрюмо). Поживи с ним, - узнаешь, до чего!
      В и к т о р. Вам нравится моя идея?
      А н т о н и н а. Идея? Какая?
      В и к т о р. Монопольного книгоиздательства?
      А н т о н и н а. Разве это - идея? Это - торговля. Вы собираетесь торговать книгами, книгами торгуют так же, как сапогами, утюгами...
      В и к т о р. А вы все мечтаете о высоких целях? Я допускаю, что - с какой-то высшей точки зрения - торговля книгами вульгарное дело. Но высшая точка только потому полезна, что, падая с неё, мечтатели разбиваются насмерть.
      А н т о н и н а. Эта сентенция мне знакома. Не помню, у кого я прочитала её.
      А л е к с е й. Не злись, Антошка!
      А н т о н и н а. Я не злюсь. Мне холодно. (Ушла в маленькую дверь.)
      В и к т о р. Дьявольски избалованы купеческие дочери.
      А л е к с е й. Не все.
      В и к т о р. Наиболее интересные.
      А л е к с е й. То есть - богатые.
      В и к т о р. Ты - проиграл вчера?
      А л е к с е й. Да... чёрт! И платить - царскими. А где я возьму царских? Мачеха - не даёт.
      В и к т о р (закуривая). Офицеры играют в карты подозрительно счастливо.
      А л е к с е й. Напился я... Кто-то снял с меня часы, подарок отца. И револьвер пропал...
      В и к т о р. Как думаешь: Антонина выйдет за меня?
      А л е к с е й. Конечно. Куда же ей ещё?
      В и к т о р. Тебе не кажется, что Александра Булычова дурно влияет на неё?
      А л е к с е й. Едва ли... Антошка тянет куда-то в другую сторону.
      Г л а ф и р а. Просят в столовую.
      В и к т о р (удивлён). А эта зачем у вас?
      А л е к с е й. Её Звонцова тоже выгнала, а у нас прислуга разболталась. Мачеха сманила Глафиру тотчас же после смерти Булычова. Что, тебе твоя новая мадам - дорого стоит?
      В и к т о р. Не дёшево. Но - хороша, не правда ли?
      А л е к с е й. Да. Идём?
      В и к т о р. Чрезвычайно искусная любовница.
      А л е к с е й. Слушай: зачем отец твой газетную бумагу спрятал?
      В и к т о р. Ты знаешь, что дела моего родителя не интересуют меня. А вот твой эпикуреец "папон" шутит ветхозаветно и утомительно. И эта его манера прятаться в ерундовых словах всем известна, никого не обманывает...
      (Ушли. Одновременно: из правой двери - Глафира, из левой - Елизавета, в руке - ваза с яблоками.)
      Е л и з а в е т а. Вы что, Глаша?
      Г л а ф и р а. Может - убрать нужно что-нибудь?
      Е л и з а в е т а. Всё в порядке. Вот, несите в столовую, я сейчас приду. (Идёт к двери в комнату Антонины, дверь заперта, стучит.)
      А н т о н и н а. Это - ты? Что?
      Е л и з а в е т а. От Виктора запираешься? Вот болван, а? Уверен, что я готова открыть ему объятия, гусь копчёный! Ты что всё прячешься, Антошка? Нагрузились вы с Шурой книжками и живёте... безрадостно, как мыши! Брали бы пример с меня: глупая, а живу легко, и всё прощается мне...
      А н т о н и н а. Должно быть - не всё, вон как утром отец кричал и топал ногами на тебя.
      Е л и з а в е т а. Но ведь простил же! (Взяв падчерицу за плечи, встряхивает её.) Ой, Антошка, если б ты видела этого полковника Ермакова! Вот мужчина! Он и в штатском - воин! Глазищи! Ручищи! Знаешь, эдакий... настоящий, для зверского романа! Убить может! Когда я его вижу - у меня ноги дрожат... Нет, ты - вялая, холодная, ты не можешь понять... Василий Ефимович, конечно, должен ревновать, он - муж! Должен!
      А н т о н и н а. Должен. В слове этом есть что-то общее с глаголом лгать. Долг, долгался...
      Е л и з а в е т а. Ну вот, началась философия! Это ты у отца научилась словами играть. Но ведь он играет... для того, чтобы всех обыгрывать. А тебе бы, Антоня, послать все глаголы к чёрту да и жить просто, без затей! Ах, Тонька, кого я понимаю, так это Екатерину Вторую, царицу, вот умела выбирать собачек ко двору! (Прислушалась.) А отец... ты его не ценишь, не понимаешь...
      (Достигаев - за портьерой в тёмной комнате.)
      Е л и з а в е т а (потише, но с жаром). Он - милый, с ним легко. Первый умник в городе, да! Он... как это? Еропукеец, что ли?
      Д о с т и г а е в. Епи-ку-реец! Эх ты, изверг невежества!.. Что вы тут делаете?
      Е л и з а в е т а. Тебя хвалим.
      Д о с т и г а е в. Это вы и при мне можете, я - не стыдлив. Ты, лиса, иди-ка в столовую, там чёрт попа принёс неведомо зачем. Говорит поп, что в совете рабочих получены какие-то важные вести из Петрограда... будто бы случилось что-то чрезвычайное. Тебе, Антошка, Булычова-то не говорила, что затевают большевики?
      А н т о н и н а. Вы второй раз спрашиваете меня об этом.
      Д о с т и г а е в. И третий спрошу. Куксишься всё, дуешься, а - на кого? Выходила бы замуж за Виктора-то... за победителя! Парень в меру глуп и крепко богат, - чего ещё надо? Вертела бы им, как Варька Булычова Андрюшкой. Варька-то целится на эту, на француженку... как её? Читал в словаре вчера... забыл! Голову ей отрубили? Ну?
      А н т о н и н а. Мадам Ролан.
      Д о с т и г а е в. Ну да. Учитесь, а ничего не знаете. А то ещё была... Рекамье, на кушетке лежит. Время требует, чтоб к нему... приспособлялись. Ну... ладно! Пожар со спиртного завода на лесной двор перемахнул, зарево - огромное! Ставни у нас с улицы закрыты, а всё-таки в зале на полу красные полосы лежат... неприятно! И в столовой неуютно. Поди-ка, Антошка, распорядись, чтобы все сюда шли... подальше от улицы! (Антонина ушла.) Ну, что, лиса?
      Е л и з а в е т а (искренно). Я тебе - не лиса, я с тобой - честная.
      Д о с т и г а е в (шлёпая её ладонями по щекам). Ду-ура! Иной раз и честно, да неуместно.
      Е л и з а в е т а. Я тебе, Вася, прямо говорю, и не первый раз: с тебя - хватит, а мне - мало!
      Достигаев (сел). Ну... до чего же ты, подлая, бесстыдна!
      Е л и з а в е т а. И не подлая, и не бесстыдная! Я правду говорю - ты умный, ты знаешь - правду!
      Д о с т и г а е в. Да... чёрт тебя возьми вместе с правдой этой! Глупа ты... до святости, изверг естества! Ты - солги, да чтоб приятно было! Обидно мне или нет, что я - стар для тебя? Слышишь, как я с тобой говорю? Видишь, ну?
      Е л и з а в е т а. Вижу. Всё вижу. И - понимаю. А лгать тебе - не стану. Солгу - ты поймёшь, и разрушится наша дружба, а твоя дружба мне дороже, чем твоя любовь...
      Д о с т и г а е в. Эх, Лизка...
      Е л и з а в е т а. Я от тебя никуда не отойду, и никто меня не сманит, никто! Я - знаю, другого такого, как ты, нет!
      (Глафира - с подносом, на нём две бутылки, бисквиты в вазе, яблоки.)
      Д о с т и г а е в. Ну... ладно! Молчи. И - вот что: Павлина - ты не дразни, оставь эту глупую твою привычку. Вообще - дразнить никого не надо, не такие дни. Лишнего не болтай. И пора бы тебе иметь взгляды. Оглядываться надо. Время опасное...
      Е л и з а в е т а. Не умею я учиться, Вася! Да я и без науки ничего не боюсь, как та девица, которая поёт:
      Трижды замуж выходила,
      Не боялась ничего,
      И четвёртый выйду - тоже
      Ничего не побоюсь...
      Д о с т и г а е в. Ты - не шути, не время для шуток! Взяла бы словарь, почитала. Вот, примерно, Дарвин, англичанин, он проводит такой взгляд: надо приспосабливаться! Всё живёт, потому что приспособилось, а не просто: родилось, выросло и живёт... беззащитным дураком! (Антонина - с тарелками.) Тебя с Антошкой надобно посадить на идеологическое питание... на диэту! Почему не идут сюда?
      А н т о н и н а. Там спор с Павлином.
      Д о с т и г а е в. Э, болваны... (Идёт. Елизавета - под руку с ним.)
      Г л а ф и р а (из тёмной комнаты). Шура прислала товарища сказать, что она и сегодня не ночует здесь и не беспокоились бы вы. А если хотите видеть её - товарищ проводит вас. Она - в совете. Очень желает видеть вас.
      А н т о н и н а. Нет, не пойду. Такая слякоть, холод. Придёт же Шура завтра... послезавтра? Ну - когда-нибудь? (Глафира молчит.) Начинается что-то серьёзное, Глаша?
      Г л а ф и р а. Мне неизвестно.
      А н т о н и н а. Вы тоже уйдёте к ним, да? А мне вот некуда идти. Ни с вами, ни против вас... не способна.
      Г л а ф и р а (грубовато). Может - ошибаетесь вы? Посмотрели бы поближе на людей, которые верят и решают...
      А н т о н и н а. Мне верить - нечем. У меня нет этого, чем верят. Я говорю, конечно, не для того, чтоб вы пожалели меня.
      Г л а ф и р а. Я понимаю, что жалость мою вы за обиду себе приняли бы. Нет, я не жалею. А трудно мне понять - как это, почему? Жил человек свободно, читал книги какие хотел...
      А н т о н и н а. И оказался ни к чему не способен, да?
      Г л а ф и р а. Вы... не одна такая, много таких...
      А н т о н и н а. Это вы - утешаете?
      Г л а ф и р а. Нет, зачем же?
      А н т о н и н а. А где эта смешная монашенка?
      Г л а ф и р а. Она своё место найдёт...
      А н т о н и н а. Ну, прощайте, Глаша!
      Г л а ф и р а (удивлена). Я ведь не сегодня ухожу.
      А н т о н и н а. Скажите Шуре... нет, лучше я напишу ей...
      Г л а ф и р а. Сейчас?
      А н т о н и н а. После. (Ушла к себе.)
      (Глафира, нахмурясь, смотрит вслед ей, делает движение к двери, но отмахнулась и пошла в комнату налево; уступает дорогу Павлину, Алексею, Виктору.)
      П а в л и н (возмущённо). Прискорбно, весьма прискорбно, молодые люди, что вы так легкомысленно, с кондачка относитесь к слухам, столь грозным.
      В и к т о р. Но - объясните: где же Керенский, войска?..
      А л е к с е й. Министры?
      П а в л и н. Объяснить я ничего не могу. Но верю в самое невозможное...
      В и к т о р. Ну да, это верование - ваша профессия...
      П а в л и н. О, боже мой, боже! Что приходится слышать! Повторю вам, да подумаете: разумом наделены мы от бога не для упражнений в бесплодном высокоумии, хотя подобает нам и ереси знать, да искуснейшими явимся противу еретиков...
      Д о с т и г а е в (входит с бутылкой в руке). Значит: в Петрограде образовалось новое правительство, рабочее? Ну, что ж? Деды и прадеды наши из рабочих вышли, отцы с рабочими жили - трудились, почему же и мы не сумеем?
      П а в л и н. Ох, Василий Ефимович, как неприятно шутите вы...
      Д о с т и г а е в. Открой вот эту бутылочку, Алёшка, да не взболтай, винцо нежное! (Обнимает Павлина за талию, ходит с ним.) Ты чего боишься, пастырь душ наших?
      П а в л и н. Помилуйте, - что за вопрос? Власть над Россией захвачена неизвестными людями, из коих большинство - инородцы, иноверцы, а вы...
      Д о с т и г а е в. А я не верю в это и ничего не боюсь!
      П а в л и н. Не может быть, чтоб не боялись, противуестественно это...
      Д о с т и г а е в. Подожди, - в чём дело? Жили мы шутя, за счёт дураков, ну вот: перебили дураков на войне, а которые остались - поумнели и просятся к нам в долю, в компаньоны.
      П а в л и н. Дразните вы меня, Василий Ефимович.
      Д о с т и г а е в. Нет, ты - сообрази... Например - немцы. Чем немец силён? Тем, что по Дарвину живёт...
      П а в л и н. Ох, полноте! Давным-давно опровергнут Дарвин этот!
      В и к т о р. Совершенно верно.
      Д о с т и г а е в. Опровергнут? Не слыхали об этом. Ну, пускай он опровергнут, а привычка к нему всё-таки осталась, и немцы отлично... приспособляются. Немец социалиста не боится, он и социалисту кушать дает. И - что же мы видим? У нас в шестом году кадеты уговаривали народ: не плати царю налогов, не давай солдат! Народ и ухом не повёл... да! А вот, немецкие рабочие, социалисты, в четырнадцатом году, глазом не моргнув, дали денег на войну.
      П а в л и н. Позвольте... невразумительно это!
      В и к т о р. Я тоже не понимаю: что общего видите вы...
      Д о с т и г а е в. Ага? Вот видите? Нет общего-то!
      В и к т о р. Но каков же смысл вашего примера?
      П а в л и н. Постойте... что такое?
      (Шум, возня где-то в доме.)
      А л е к с е й. Это - в кухне. Пришёл кто-то.
      П а в л и н (встревожен). Вот видите... вламываются!..
      (Виктор - спокоен.)
      Д о с т и г а е в (сыну). Иди, взгляни, кто там?
      П а в л и н. Я говорю - всего можно ожидать.
      Д о с т и г а е в. Для гостей - не поздно.
      П а в л и н. Кто теперь в гости ходит? О, господи! Вскую оставил нас еси?
      Е л и з а в е т а (вбегает, вполголоса, тревожно). Вася - представь: Порфирий Петрович и - Губин.
      Д о с т и г а е в (удивлён). Гу-бин?
      Е л и з а в е т а. Да, да!
      П а в л и н. Разрешите удалиться, ибо считаю безумием риск встречи...
      Д о с т и г а е в. Постой, дай сообразить...
      Е л и з а в е т а. Ввалился, как слон.
      П а в л и н. И, конечно, нетрезвый. Нет, уж я...
      Д о с т и г а е в. Ты, Павлин Савельев, посиди, не сожрёт он тебя! Нет, ты останься...
      Е л и з а в е т а (берёт попа под руку). Я буду защищать вас...
      (Входят: Губин, Нестрашный, Алексей.)
      Г у б и н. А-а, Павлин... Ну, ладно, не бойся... Не до тебя. Здорово, Василий...
      Д о с т и г а е в. Вот не ожидал! Рад... очень рад...
      Г у б и н. Ну, где там - рад? Чему - рад?
      Н е с т р а ш н ы й. Для радости, Василий Ефимович, - поздно! Здравствуй-ко!
      Г у б и н. Ты, Перфил, начинай сразу.
      Д о с т и г а е в. В чём дело, а? Что это вы... не щадя себя, так сказать...
      Н е с т р а ш н ы й. Говори ты, Алексей Матвеич, я - сейчас! (Отводит сына в сторону.)
      Д о с т и г а е в. Ночью... обеспокоились, а?
      Г у б и н. Пришли... на поклон хитрости твоей... хитроумию...
      Н е с т р а ш н ы й (сыну). Лошадь - у ворот. Езжай, скажи, чтоб вагон с бумагой гнали тотчас, знаешь - куда? По документам в вагоне - сода. Наборщики готовы? Действуй. Я дождусь тебя здесь. Один по городу не езди, возьми кого-нибудь. Иди. Осторожно.
      Г у б и н (тяжело, угрюмо). Слухи оказались - верны. И чем хуже слух, тем боле в нём правды... всегда так было... всегда и все на худой конец живём!
      П а в л и н. Глубоко правильно...
      Г у б и н. Ты всё-таки молчи, Павлин!
      Н е с т р а ш н ы й (звонко). Ну, слышал? Правительство - арестовано, солдаты с рабочими разграбили и подожгли Зимний дворец, Керенский бежал...
      Г у б и н. А что нам делать?
      Д о с т и г а е в. Ай-яй-яй! Что же это происходит, граждане, а? Отец Павлин - каково? И... и все бегают! То - один, то - другой. Нашалит и бежать! Звонцов-то, губернатор наш, в Москву удрал...
      Г у б и н. Ты - не юли, не вертись...
      Н е с т р а ш н ы й. Мы пришли посоветоваться... Ты у нас впереди смелых числишься. К твоим словам люди внимательны.
      П а в л и н. Присоединяюсь к сей оценке! Вас, Василий Ефимович, послушают, за вами пойдут...
      Г у б и н. Нет... ты, поп, молчи!
      (Елизавета пробует открыть дверь в комнату Антонины. Манит пальцем Алексея. Он отмахнулся, не подошёл.)
      Д о с т и г а е в. Я, конечно... очень благодарен за доверие... Что же предполагаете вы начать? Ты, Порфирий Петров, старый воевода - сколько лет командуешь союзом-то Михаила Архангела?
      Н е с т р а ш н ы й. Время ли старые года и заслуги считать? Мы тебя спрашиваем: что это за комитет безопасности организовали в Москве? И кто здесь, у нас, комитет этот представляет? Ты, что ли?
      Г у б и н. И о какой, чьей безопасности речь идёт?
      Н е с т р а ш н ы й. С нами ты или с кадетами?
      Д о с т и г а е в. Вопросов-то сколько, отец Павлин!
      (Елизавета быстро ушла, захватив с собой Алексея.)
      Г у б и н. Не тяни за душу, Василий!
      Д о с т и г а е в. Считаю так, что основной вопрос: с кем я? Ответить - просто: ни с кем, только с самим собой.
      Г у б и н. Врёшь!
      Д о с т и г а е в. И о безопасности своей сам забочусь, не полагаясь на комитеты, я - сам себе комитет! Я - не Варвара Звонцова, - партию не представляю...
      П а в л и н. Но, простите, вопрос, насколько я могу понять, касается вообще... верований ваших...
      Д о с т и г а е в (обозлился). Верую в бога, но - предпочитаю коньяк. Это сказал один полковник, - очень хорошо сказал! И что значит - вообще? Сарай, что ли, куда всякую дрянь складывают за ненужностью её? Вообще!.. С кем - вообще? Для чего - вообще? Вы просите у меня совета? По какому делу? Вы что намерены делать?
      Г у б и н. Отсиживаться. Обороняться.
      Д о с т и г а е в. Люди есть у вас для этого?
      Г у б и н. Вот - Перфил... говори ты, Перфил.
      Н е с т р а ш н ы й. Офицера есть. Люди - найдутся.
      Д о с т и г а е в. В каком числе? И - кроме количества, - качество надо знать!
      Г у б и н. Он - выспрашивает, а сам ничего не говорит.
      Д о с т и г а е в. Заметно, что около вас Мокроусов крепко трётся, а всем известно, что он - жулик.
      Г у б и н. Честного дёшево не купишь.
      Н е с т р а ш н ы й (решительно). Ну, вот что, Василий Ефимов, довольно вертеть хвостом...
      Е л и з а в е т а (вбегает, останавливается и смотрит на всех молча, определяя: как, каким тоном сказать то, что она знает? Она - подавлена, но не очень огорчена и не испугана. Говорит негромко, как бы с трудом). Вася... Василий Ефимыч... Нет... это - невозможно!
      Д о с т и г а е в (сердито). Что? Ну, что такое?
      Г у б и н (Нестрашному - ворчит). Подстроено что-то... фокус какой-то... Я те говорил...
      Е л и з а в е т а. Тоня умирает...
      Д о с т и г а е в. Ты - что? Бредишь?
      Н е с т р а ш н ы й. Разве она хворала?
      П а в л и н. Но - позвольте! Как же это? Полчаса тому назад... она...
      Г у б и н. Видал? Даже Павлин... не верит...
      Е л и з а в е т а. Застрелилась.
      Д о с т и г а е в. Антонина? Не... может быть!
      Е л и з а в е т а. Ещё дышит... Алексей... за доктором...
      Д о с т и г а е в. Где? (Бежит в тёмную комнату.)
      Е л и з а в е т а. В угловой... (Идёт за Достигаевым, оглядываясь на всех.)
      Н е с т р а ш н ы й (Елизавете). Какая же причина? Надо причину объяснить...
      Г у б и н. Нет - каково? Я тебя, Перфил, предупреждал - толку не будет!
      П а в л и н. Не могу не сказать: весьма... необычное событие! Вполне здоровая девица...
      Н е с т р а ш н ы й. Ну, положим, она была взбалмошная, капризная...
      Г у б и н. Ах, Васька, Васька... Вот как, Павлин, а? Всё, брат... лопается...
      П а в л и н. Высокоумие, атеистическая мечтательность - причины таких и подобных фактов.
      Г у б и н. Ну, что ж будем делать здесь, Перфил?
      Н е с т р а ш н ы й. Подождём. Надо посмотреть.
      Г у б и н. На дочь-то? (Налил вина, пьёт.) Я - не пойду, не хочу. Не люблю я покойников в доме.
      Н е с т р а ш н ы й. Кто их любит...
      Г у б и н. Надо так: помер, и сразу неси его в церковь, пускай там стоит. Верно, Павлин?
      П а в л и н. Допустимо.
      Г у б и н (вздохнув). Фальшивый ты человек всё-таки! Все вы, попы, ябедники богу на нас, грешных.
      Н е с т р а ш н ы й (думает вслух). Как же это произошло? Жили-жили, строили дома, города, фабрики, церкви... и - оказались чужие всем. И даже друг другу.
      Г у б и н. То-то вот. Жаден был ты на власть, на славу...
      Н е с т р а ш н ы й (тоскуя). Армию поили-кормили, чиновников, судей, губернаторов... полиции сколько...
      Г у б и н. А - попов? Попов развели, будто - крыс. Мы, старообрядцы, беспоповцы... Впрочем... ладно! Не обижайся, Павлин, давай выпьем! {Павлин молча кланяется, чокнулись, пьют.)
      Н е с т р а ш н ы й. А помнишь, Лексей Матвеев, как мы в шестом году забастовщиков смяли? Как отрезвел народ? Меня сам губернатор слушался. Я тут всех властей взнуздал...
      Г у б и н. Да-а... размахнулся ты широко... Большую обнаружил ярость.
      Н е с т р а ш н ы й. Теперь - понял? А тогда орал на меня в городской думе, человекоубийцей называл.
      Г у б и н. Ну... Ладно. Было, прошло, да - снова пришло. С каторги-то всех воротили.
      П а в л и н. Справедливость жестокости доказывается библией... Идут...
      Д о с т и г а е в (в одной руке платок, в другой - конверт). Надо милицию, Лиза... Засвидетельствовать надо.
      Е л и з а в е т а. Глаша побежала.
      Д о с т и г а е в. Скончалась дочь моя... Порфирий Петрович... Да. Освободите меня. Не в силах я беседовать о делах посторонних...
      Н е с т р а ш н ы й. Посторонних? Та-ак...
      Г у б и н. Видал, Перфил? Вася и на покойнице играет... Идём, брат.
      Д о с т и г а е в. Что болтаешь, Губин, дикое чудовище? Что значит играет? Поставь себя, Порфирий Петров, на моё место, - подумай, что Виктор твой погиб.
      Г у б и н. Ну, чего там? Идём!
      Е л и з а в е т а (вбегает). Солдаты!
      Н е с т р а ш н ы й (угрюмо). Это - наши. Это Виктор за мной прислал.
      (Елизавета шепчет о чём-то мужу.)
      Д о с т и г а е в (громко). Однако - позволь! Как же это? Как же ты, Порфирий Петров, призываешь солдат в чужой - в мой дом, какое у тебя право?
      Н е с т р а ш н ы й. Теперь правами не стесняются.
      {Павлин незаметно скрылся в тёмную комнату.)
      Д о с т и г а е в (возвышая голос). Что это значит: ваши солдаты? Чьи - ваши? Для чего?
      Г у б и н. Трусишь, Васька? Хо-хо...
      Д о с т и г а е в. Вы явились ко мне с-с-с фантазиями, которые я отказался даже выслушать, чему есть свидетель отец Павлин...
      (Нестрашный, стукнув палкой в пол, медленно встаёт, выпрямляется, изумлён; а Губин хотел встать и - развалился, расплылся в кресле, глядя на всех по очереди непонимающими, вытаращенными глазами. В этой позе он остается до поры, пока его уводят, лишь изредка громко всхрапывая, как бы желая сказать что-то и не находя сил. Яков Лаптев стоит в правой двери, с револьвером в руке. Рядом с ним Бородатый солдат, лет 40, с винтовкой, две гранаты у пояса, он в лаптях. Вперед Якова протискивается молодой рабочий, смазчик вагонов или масленщик, чумазый, выпачканный нефтью, маслом, тоже с винтовкой. Несколько секунд молчания. Достигаев, приложив платок к лицу, опёрся плечом на Елизавету.)
      Н е с т р а ш н ы й (сначала бормочет, потом визжит). Свидетель? А-га-а... Значит, ловушка? Ловушку ты устроил мне, Васька, Иуда, сукин сын, а? Ло-овко...
      Д о с т и г а е в (тоже визжит). Я тебя - звал? Звал я тебя? Ты сам пришёл! Павлин - знает! Где он? Лиза!
      (Лаптев говорит что-то Бородатому, тот счастливо ухмыляется, кивает головой.)
      Н е с т р а ш н ы й. Губин! Верно ты сказал, тут что-то подстроено... Даже не поймёшь - как?
      Л а п т е в. Вы, Порфирий Петров Нестрашный, - арестованы.
      Н е с т р а ш н ы й. Чего-о? Кем это? Ты кто? Какая власть?
      Л а п т е в. Это вы узнаете там, куда вас отведут.
      Е л и з а в е т а (быстро). Яков Егорович, подумайте, какое несчастье у нас: Антонина застрелилась!
      Н е с т р а ш н ы й (усмехаясь, Губину). Слышишь? Власть-то Достигаевым знакомая...
      Л а п т е в (удивлённо, не веря). Как это? Случайно?
      Е л и з а в е т а. Нарочно, письмо есть для Шуры Булычовой, не знаете - где она?
      Н е с т р а ш н ы й. Всё - свои...
      Л а п т е в (Елизавете). Позвольте... Это - потом. Губин Алексей Матвеев тоже подлежит аресту...
      Н е с т р а ш н ы й. А - Достигаев? Он - тоже купец, хозяин...
      Л а п т е в. Товарищ Кузьмин, позовите конвой, - троих.
      Н е с т р а ш н ы й. Всё-таки ты кто же? Кем поставлен в командиры?
      Л а п т е в. Ну, вы - не притворяйтесь, вы знаете, кто я. В списке людей, которых вы решили завтра уничтожить, я - на шестом месте. Сын ваш и Мокроусов - арестованы, нам всё известно. Разговоры здесь излишни, завтра поговорите.
      Н е с т р а ш н ы й (грузно сел). Так... Завтра? Ладно. (Кричит.) Ну арестовал, ну? А... а ещё что? Каким судом судить будешь?
      Б о р о д а т ы й. Ты - не ори! Мы на тебя не орём. Суд у нас будет правильный, не беспокойся. Ты, поди-ка, не помнишь меня? А я тебя с седьмого года помню...
      Н е с т р а ш н ы й. Конюх... Харя...
      Б о р о д а т ы й. Вот те и харя! И - конюх!
      Н е с т р а ш н ы й. Всё-таки... Лаптев... Я вас знаю... Крестник Булычова. Всё-таки - за что?
      (Входят Кузьмин и три солдата.)
      Л а п т е в (пожимая плечами). Будет вам дурить! Вы подготовили вооружённое нападение на совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов... Ну, теперь удовлетворены?
      Б о р о д а т ы й. Он, видишь, не знал этого! Делать - делал, а - не знал, дитё! Он - как дитё, играет, а чем? Того не понимает.
      Д о с т и г а е в. Так вот с каким делом пришёл ты ко мне, Порфирий Петров? Вот в какое преступление против народа хотел ты втянуть меня?
      Г у б и н (встал, бормочет). Ну, вот, Перфил, добился ты своего... Погубил меня....окончательно!
      К у з ь м и н. А ну, дядьки, идёмте! Где одежонка ваша? Шагайте бодро... собачьи дети!
      Н е с т р а ш н ы й (толкнув Губина). Дурак! Ты - пьян. Ничего нам не сделают. Не посмеют!
      Б о р о д а т ы й. Любит орать... Эхе-хе...
      Л а п т е в. Где письмо Антонины?
      (Достигаев подал письмо, прикрыл глаза платком.)
      Л а п т е в (покосясь на него, читает). "Прощай, Шура. Ни о чём не жалею. Только с тобой, иногда, мне было тепло и ласково". (Помолчал.) Шурке об этом письме прошу не говорить. Я передам его Шуре, когда найду это удобным. Глафира - у вас?
      Е л и з а в е т а. Когда пришёл Нестрашный, я послала её к вам в совет, к Тятину, она ещё не возвратилась.
      (Достигаев изумлённо мигает, глядя на жену.)
      Л а п т е в. А где... Антонина?
      Е л и з а в е т а. Идёмте...
      (Ушли. Достигаев стоит у стола, потирая лоб, щёки, точно хочет стереть улыбку с лица. Бородатый солдат щупает драпировку.)
      Б о р о д а т ы й. Замечательной крепости материя! Вот из эдакой солдатам шинели не строят!
      Д о с т и г а е в. Теперь будут шить из материи и получше этой.
      Б о р о д а т ы й. Шинели не станут шить, мы воевать не желаем.
      Д о с т и г а е в. И не надо.
      Б о р о д а т ы й. Мы решили уговорить все народы: долой войну, братья-товарищи!
      Д о с т и г а е в. Вот это - правильно!
      Б о р о д а т ы й. Ну, то-то! Вот, даже и вы понимаете, что правильно! Мы капиталистов передушим и начнём всемирную, братскую жизнь, как научает нас Ленин, мудрый человек. А Нестрашным - конец! Это кровожадный человек! Он в седьмом году так зверствовал... Однако, как вы тоже здешний, то сами знаете, какая он стерва...
      Д о с т и г а е в. Да...
      Б о р о д а т ы й. А вот вокруг вашей фамилии скандального тогда не слыхать было. Хоша бывает и так, что живёт человек тихо, а вреда от него больше, чем от разбойника...
      Д о с т и г а е в. Винца стаканчик не выпьешь?
      Б о р о д а т ы й. Не-ет, нельзя! Я вроде как на часах при вас нахожусь.
      Д о с т и г а е в (тревожно). Разве я арестован?
      Б о р о д а т ы й. Это неизвестно мне. Ну, однако я - старый солдат и своё дело знаю. Которая застрелилась, - она кто будет вам?
      Д о с т и г а е в (не сразу). Она?.. Дочь...
      Б о р о д а т ы й. До-очь?
      Д о с т и г а е в. Да... Вот как... молодёжь-то...
      Б о р о д а т ы й. Молодёжь... решительная! В дураках жить не желает. Дескать, отцы-деды пожили дураками, а мы, давайте, попробуем иначе...
      (Лаптев молча увёл солдата из комнаты.)
      Д о с т и г а е в. Ушёл. Даже башкой не кивнул...
      Е л и з а в е т а. Очень нужен тебе его поклон. Что-о? Перепугался?
      Д о с т и г а е в (лирически). Ах, Лизок... умница ты моя! Как ты всё это... замечательно! Как своевременно всё... И про Антонину, и...
      П а в л и н (выходит из тёмной комнаты). Да, Елизавета Михайловна, я тоже исполнен восхищения пред умом вашим.
      Д о с т и г а е в. Это... как же ты? Где ты был?
      П а в л и н. А я - удалился. Сказано: "Отыди ото зла и сотворишь благо". Я - не прятался, но сан мой - обязывает... Если б кто заглянул за портьеру, то увидал бы, что я - тут.
      Е л и з а в е т а. Вы, отец Павлин, ночуйте у нас.
      П а в л и н. Благодарствую! Хотел просить вас о ночлеге. Ещё повторю: замечательно вы о покойнице-то...
      Е л и з а в е т а. Не будем говорить о ней...
      Д о с т и г а е в. Да. Что скажешь? Неспособная была... (Наливает вино в стакан.) Ну, что ж? Значит - власть рабочих, а?
      П а в л и н. О, господи! И горько и смешно...
      Е л и з а в е т а. Ты, Вася, не беспокойся.
      Д о с т и г а е в (соображает). Тятин, Лаптев, Шурка...
      Е л и з а в е т а. И - не мешай мне...
      П а в л и н. Все - молодёжь...
      Д о с т и г а е в (соображая). Рябинин... Вот Рябинин этот... в каком количестве?
      Е л и з а в е т а. Всё пойдёт хорошо! Ведь всё - очень просто! Очень просто, Вася...
      Д о с т и г а е в. Умница моя! Твоё здоровье.
      П а в л и н. На многие лета!
      Б о р о д а т ы й (идёт). Выпиваете?
      Е л и з а в е т а (удивлена). Вы - что, товарищ? Зачем?
      Б о р о д а т ы й. А мы, некоторые, останемся тут, на случай, если придёт кто в гости к вам... Ну, чтобы и сами вы... ни туда ни сюда! Вон, у вас священник оказался... Надо поглядеть - может, ещё кто есть?..
      Е л и з а в е т а (возмущённо). Никого у нас нет!
      Б о р о д а т ы й. А вдруг - окажется?.. Ведь вот он, священник-то, его будто бы не было, а он - тут! Как с небеси спрыгнул. Так что мы тут походим, поглядим... Может, ещё какие чудеса окажутся...
      (Павлин медленно, машинально направляется в тёмную комнату.)
      Б о р о д а т ы й (весело). Куда, куда, ваше священство? Не-ет, вы уж все посидите тут, а я вас покараулю.
      Е л и з а в е т а. Вы не смеете издеваться!
      Б о р о д а т ы й. Чего это? Да я этого и не умею, издеваться-то, и даже не люблю. Это я - шутю, как будучи очень весёлый... Вы... не того, не тревожьтесь, сидите смирненько! Вот - винца похлебайте... Дело - лёгкое, вам знакомое...
      (Начинается обыск.)
      Занавес
      1931 г.