А.М.Горький
      Делёж
      От церкви на площадь падала большая и густая тень. Недавно перестал идти обильный летний дождь, и между выбоинами в мостовой площади скопились маленькие лужицы воды. Тусклые там, где их покрывала тень от церкви, они отливали серебром вне границ тени, отражая в себе лучи луны - полной, яркой и неподвижно стоявшей в мягком синем небе. Отошла всенощная, и через площадь в разные стороны расходились тёмные фигуры людей. Они, осторожно обходя лужи, пропадали в улицах - пяти узких каналах, выходивших на площадь.
      И вот на ней стало пусто, тихо и печально. Тогда в тени около церковной паперти раздался слабый звук металла, упавшего на камни, и откуда-то вышла маленькая фигурка. Она, странно подпрыгивая, побежала по мостовой и вдруг уменьшилась - не то наклонилась, не то упала на землю.
      В то же время из одной улицы появилась крупная, немного согнутая фигура человека и, медленно шагая, направилась в сторону первой. Шла она, не разбирая дороги, и лужицы воды то и дело всхлипывали под её ногами, разбрызгиваясь по сторонам. Вот они обе сошлись в одну массу, - вторая фигура скрыла собой первую, изогнувшись над ней.
      - Ты чего шаришь? - раздался хриплый, надтреснутый бас.
      - Пятачок! - ответил звонкий детский альт, озабоченно и тревожно. Стал считать, сколько всего, а он, еретик, вырвался из рук, да и покатился. Сколько вот ищу! Ах ты!
      - Верно знаешь - пятачок? - меланхолично спросил бас.
      - Ну, ещё бы! Она всегда пятачок даёт... Это вот её и был.
      - Кто - она?
      - Она-то? Барыня такая...
      - И всегда пятачок? - вздохнул большой.
      - Всегда... - кратко и озабоченно кинул мальчик.
      И всё так же плотно слитые в густое тёмное пятно, они оба замолкли, тщательно шаря по земле.
      - Не найти! Вода. Грязь. А монета крупная. Жаль! - проговорил бас, вздохнул и выпрямился.
      - А наплевать ин! - вдруг решил маленький и тоже встал во весь рост. Он был горбат, а его собеседник высок, тонок и странно съёжен. Казалось, что его сильно ударили сверху по голове и она у него глубоко вошла в плечи.
      - Наплевать? - задумчиво переспросил он. - Ишь ты! Много, значит, насбирал?
      - Ежели без пятачка - двадцать две! - самодовольно ответил горбун.
      - Хорошо дают, значит! А вот мне - не везёт! Ступай, говорят, работай. В трудолюбивый дом. Вроде как бы в тюрьму. Хе! Разве я могу... со всякой рванью? Ты мал вот... ничего не понимаешь.
      Он заговорил обиженным тоном, а кончил уже с раздражением. Оба они стояли неподвижно друг против друга.
      - Этто меня сцопали в дом-то, - оживлённо заговорил горбатый мальчик. - Привёл бутошник... а там этакой дяденька в очках. Бутошник говорит: "Вот, говорит, ваше благородие, - поймал! Получите!" Тот меня сейчас же мочало щипать засадил. Жарко. Беда! В глаза, в нос - пыль лезет. Уж я чихал, чихал! Ах ты! - И мальчик засмеялся, вспомнив, как он чихал.
      - Ну? - с интересом спросил большой.
      - Ничего. Убёг на другой день.
      - Убёг?
      - Убёг...
      - Ага! Вот видишь ты! - с большим торжеством в тоне заявил большой, но не пояснил, что именно нужно было тут видеть. Где-то в одной из улиц раздались дребезжащие звуки трещотки ночного сторожа. Вслед за ними раздался удар в колокол. Печальный медный звук, волнуясь, поплыл в воздухе, медленно угасая и точно жалуясь на что-то.
      - Идти уж! - сказал мальчик и двинулся вперёд.
      - Ты куда? Квартира - мать-отец есть, али так где? - спросил его собеседник, крупно шагая рядом с ним.
      - Я-то? Так. Мать померла в холеру. Я тут у тётки.
      - Родная?
      - Тётка-то? Нету. Где уж ей? Так, злая пьяница... - ответил мальчик, очевидно, имевший высокое мнение о родных.
      - Бьёт?
      - Ищо бы! Вот как дует... Чем попадя...
      - Это уж всегда так, - утешил его спутник. Они вошли в узкую улицу и медленно шагали вдоль её, держась тени зданий... Кругом было пустынно и темно. Где-то громкий дребезг пролётки нахально врывался в печальную тишину ночи...
      - А отец?
      - Отца-то не было... - равнодушно ответил мальчик.
      - А! Бывает и это. Часто бывает. У нас тоже вот горничная - родила сына, а отца нет! Почему такое? Где? Тю-тю! - юмористически печально рассказал старший из спутников.
      Мальчик тихо рассмеялся и, помолчав, задумчиво проговорил:
      - В нашей улице много ребят, которые без отцов родились. Это вот потому всё, что уж больно свободно матери-то ихи гуляли, - тоном взрослого и не без цинизма кончил он.
      - Верно! А ты из какой улицы?..
      - Я? Из Полевой. А ты?
      - А я с той, на которой лучше. У меня, брат, нет квартиры-то. Была она... да вчера выгнали вот...
      - А ты кто? - тихо спросил мальчик, поднимая голову и заглядывая в лицо своему спутнику.
      - Я, брат, лакей был... Ха-ароший лакей! Большие жалованья получал. Ну... спился. От хорошей жизни... спился. Где бы держаться мне за фарт и руками и зубами, - я зачертил вовсю. Потому - скучно жить... И больше ничего... Я и давай пить. Попил - и пропал. Здорово попил! Учись вот...
      Мальчик молчал, должно быть, думая, чему можно учиться в этом рассказе. И его спутник тоже молчал.
      Так прошли сажен десять...
      - Мальчик! - вдруг тихо и просительно начал бывший лакей и почему-то оборвался.
      - А? - И мальчик, шагавший задумчиво и неторопливо, приподнял голову.
      - Вот что, мальчик... Дал бы ты мне немного милостыни-то? а?..
      - Ишь ты! - сказал мальчик, сухо усмехаясь. Потом он оттолкнулся в сторону от спутника и, весь съёжившись, встал у тумбочки, облокотясь на неё и с усмешкой недоверчивого ожидания глядя на своего собеседника. Тот - тоже остановился и зачем-то поправил рваный картуз на своей голове, не переставая говорить:
      - Ты рассуди, милый... Отдашь ты деньги своей скаредной тётке. Ну, что ей?.. Пропьёт ведь.. А избить тебя - изобьёт, так ты лучше сам первый сделай ей на зло. А я бы поесть купил чего... И выпил бы тоже, за три копейки, например. Давно я не пил. Ни капельки не пил, брат! - с дрожью в голосе закончил он...
      Мальчик вдруг пошёл прочь от него через дорогу на другую сторону улицы. Когда он, колыхаясь на изогнутых рахитом ногах и выпятив вперёд свой острый горб, вошёл в полосу света от фонаря, - на мостовую легла чёрная уродливая тень, легла и исчезла, точно влажная земля растворила и впитала её в себя. У панели он встал и оглянулся на лакея, смотревшего ему вслед, вытянув шею...
      - Не дашь? - раздалось на улице безнадёжно, укоряюще и робко. Раздалось и замерло среди тяжёлых зданий, холодно смотревших друг на друга светлыми пятнами окон, похожими по своему тусклому блеску на глаза слепцов.
      Лакей нерешительно тоже стал переходить улицу.
      - Изобьёт уж больно, коли мало-то принесёшь... - задумчиво произнёс маленький горбун навстречу ему.
      - Да ты немного! - чуть не шёпотом говорил лакей. - Дай пятак, и будет с меня! За три выпью, а на две хлеба съем... а?
      Горбун поднёс руки к своему лицу и стал пристально смотреть в них. И тоже что-то шептал. Послышался звон медных монет.
      - Пять... три... восемь... семишник... Давай пополам! Чёрт с ней. Пусть её лопнет со зла. Вздует, так вздует... Айда! На-ка! Одиннадцать все! - с удовольствием сказал он, протягивая руку.
      - Ах ты! Вот мне... и праздник! Спасибо, брат! Вот так - ты! Н-ну! Как я теперь хвачу за пять? Ах ты, цыплёнок! - радостно и смущённо забормотал лакей...
      И вдруг он странно изогнулся и сорвался с места так быстро, как будто его больно ударили по животу... Горбун отшатнулся в сторону от него. Но он уже исчез, припрыгивая на ходу. Мальчик посмотрел ему вслед и молча пошёл по улице в сторону, противоположную той, где исчез лакей.
      Скоро и сам он исчез во тьме улицы.
      А на улице было пустынно и темно, и всё так же равнодушно и холодно большие белые дома смотрели друг на друга своими слепыми стеклянными глазами...
      И всё кругом было тихо и печально. 1895 г.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Впервые напечатано в "Самарской газете", 1895, номер 62, 19 марта, в серии рассказов "Теневые картинки".
      В собрания сочинений не включалось.
      Печатается по тексту "Самарской газеты".