М.Горький
      Барышня и дурак
      Стёртые камни панелей покрыты холодной слизью; над улицей колышется мокрая кисея тумана, а сквозь неё лениво сочится полуснег, полудождь какой-то грязноватый пепел. Голубые шары фонарей освещают тёмный измятый снег, сырые стены домов, слёзные потоки на тусклых стёклах окон. Столбы фонарей не видны в тумане, круглые шары огня скучно и непонятно висят в воздухе, насыщенном запахами дыма и конского навоза.
      Барышне грустно почти до слёз, до тихого отчаяния. Она трижды прошла взад и вперёд всю улицу от моста до площади, - никто из мужчин не пригласил её, сегодня все бегут в туман, точно желая скорее спрятаться или боясь опоздать куда-то. А уже скоро полночь и пора домой, где ждёт её брат, сердитый пьяница и бездельник. Сам он всегда возится с проститутками, но сестру презирает за её ремесло.
      Медленно передвигая ноги, боясь, чтоб не свалились растоптанные галоши, барышня идёт и щурится, глядя на огни в воздухе, - когда прищуришься, голубые шары фонарей покрываются серебряными иглами. А если на ресницах осядут капельки тумана - эти иглы горят радужно.
      Из переулка, прямо на неё, вышел мужчина и остановился под фонарём, оглядываясь, как заплутавшийся.
      На нём широкая шляпа, мокрые усы обвисли, закрыв рот. Он похож на военного. Барышня улыбнулась ему, он, приподняв шляпу, тоже ответил улыбкой.
      - Пойдёте? - спросила барышня.
      - Если позволите, - глухо сказал он.
      - Почему же нет?
      Он наклонил к ней костлявое лицо, тихо спросив:
      - А куда?
      - Куда хотите.
      - Вы далеко живёте?
      - Да, очень. Ко мне - нельзя!
      - Тогда - как же?
      - А тут, близко, есть такие комнаты, - сказала барышня и, шагнув вперёд, поскользнулась.
      - Осторожно, - тихонько воскликнул он, подхватив её под руку, и тихонько, неловко повёл.
      Барышня поглядела на него из-под намокшей шляпы опасливо; она знала мужчин, - в этом чувствовалось что-то неясное, непривычное ей: он говорит вежливо, даже ласково, и смотрит в лицо её как-то особенно, словно влюблённый. Глаза у него серые, усталые и кроткие, как у комнатной собаки. В нём есть что-то смешное.
      "За сорок", - подумала барышня и деловито сказала:
      - Я дешевле трёх не беру!
      - О! - воскликнул он, шевеля усами. - Сколько хотите, сколько угодно.
      Это возбудило у барышни чувство тревоги.
      "Распутник, должно быть", - подумала она и даже вздрогнула от брезгливости.
      Улица, задушенная туманом, бесконечно плыла в даль. Миновали площадь, пронёсся одноглазый автомобиль, проехал извозчик, среди улицы чёрным столбом стоял полицейский.
      Было тихо, и в этой мокрой тишине - точно лилась вода по водосточным трубам - звучал глуховатый, воющий голос.
      "Жалуется, что ли? - соображала барышня, вслушиваясь в звук и не улавливая связи слов. - Врёт, наверно..."
      Остановились у высоких ворот пред серым домом без огней в окнах; барышня толкнула рукою калитку, в тёмной дыре под воротами кто-то завозился, закашлял и сказал хрипло:
      - Черти носят...
      - Трущоба, - пробормотал мужчина, выпустив руку барышни и вытягивая её вперёд, но тотчас споткнулся и схватил барышню за плечо.
      - Не надо падать, - сердито посоветовала она, ускользнув из-под его руки, открыла дверь в стене, под ноги ей легла полоса серого света, она нерешительно потопталась на нём и, сказав: "Ну?" - вошла в узкий коридор с дверями направо и налево, как в тюрьме.
      Из серой стены выпрыгнул лысый старичок в очках, с папиросой, воткнутой в грязную бороду, уставился на них стеклянными глазами, вытирая ладони рук о ляжки.
      - В рубль? - спросила барышня.
      - Что?
      - Комнату.
      - Получше, - тихо сказал мужчина.
      Тогда старик лягнул ногою дверь сзади себя и проговорил детским голосом:
      - Три целковых. Что подать - лимонаду, чаю?
      - Чаю, - приказала барышня.
      Вспыхнул холодный белый огонь, осветив маленькую комнату с диваном, двумя креслами, столом, широкой кроватью у стены и умывальником.
      - Грязновато, - сказал мужчина, сняв шляпу.
      - Дороже - нет, - отозвалась барышня. С этим человеком не хотелось говорить, и в то же время он возбуждал желание сказать ему что-нибудь обидное.
      Вот он снимает мохнатое пальто, украшенное серебряным инеем тумана, и бормочет, раздражая:
      - Здесь пахнет старым одеялом и бараниной...
      Поправляет длинными пальцами слежавшиеся под шляпой волосы. Он - худой, угловатый, лицо унылое. Но одет чисто - в тёмно-синюю пару дорогого сукна, в хорошие ботинки с гамашами, а в галстухе - булавка с бирюзой.
      "Какой-нибудь по электричеству", - сообразила барышня, усевшись в кресло, осматривая мужчину.
      - Вы по электричеству служите?
      Он круто обернулся к ней.
      - Почему вы так думаете?
      - Догадываюсь.
      - Нет, я по другой части...
      Старичок внёс два стакана чая, положил на стол ключ от двери.
      - Больше ничего?
      Барышня, не ответив старику, взяла стакан чая в ладони.
      - Холодно!
      - Да, холодно, - слишком торопливо повторил мужчина, садясь в продавленное кресло и потирая колени. - И, главное, - внутри холодно, в душе холодно и пусто. Даже как будто и вовсе нет души, - это бывает с вами?
      - Бывает, отчего же нет? - солидно отозвалась барышня.
      - Вы боитесь этого?
      Она посмотрела на него исподлобья, не отвечая. Мужчина улыбался, и это было неприятно: говорит грустно, а сам улыбается. Всё шло не так, не обычно. Другой бы сел рядом, обнял и весело заговорил о разных пакостях. А этот сидит где-то далеко, не обращая внимания на даму, тянет слово за словом, как полусонный; время идёт медленно и скучно. Улыбается он какой-то раздавленной улыбкой, - это не улыбка весёлого человека, который собрался пошалить, и не улыбка привычного распутника, презирающего женщину.
      Выпив стакан горячего чая, барышня спросила, перебив его речь:
      - Ну, что же, будем раздеваться?
      Он вскинул голову; смешно, с явным удивлением посмотрел на неё и вдруг задёргался, ощупывая карманы, торопливо говоря:
      - Нет... Извините меня! Я ведь хотел только побеседовать. Иногда, знаете, ужасно хочется поговорить с незнакомым человеком. Потому что знакомые, видите ли, - как это вам сказать? Всё ужасно опустошено. Неужели все так, а? У всех эта пустота в душе? Ужасная жизнь!
      - Ужа, ужи, - вполголоса повторила барышня, сдвигая брови. - Почему вы такой скушный?
      - Да, я, должно быть, очень скучный.
      Ей стало немножко жаль этого чудака.
      - Вы - женатый?
      - Нет...
      - Да? Конечно, бывают и весёлые. Но у всякого - свой характер - верно?
      - Иногда - нестерпимо хочется чего-то...
      - Чего, котик?
      - Чего-то небывалого, особенного. - Барышня подозрительно отодвинулась, а он, хрустнув пальцами, сказал:
      - Всё так знакомо...
      И опустил голову.
      "Вынет пистолет да и..." - вздрогнув, подумала барышня и тотчас, сделав ласковое лицо, кокетливо прищурилась, говоря:
      - Разве я вам не нравлюсь?
      - О, нет, - сказал он вполголоса, не поднимая головы. - Нет, не в этом дело!
      Подвинулся к ней, сжав кулак до того крепко, что побелела кожа на суставах пальцев, виновато выговаривая:
      - Видите ли, - поймите меня! - я хотел просто поговорить... с человеком...
      Усмехнувшись, он разжал кулак. Барышня спросила:
      - Это мне?
      И двумя пальцами взяла с ладони красную бумажку.
      - Пожалуйста! Вы извините меня! Я - уйду.
      Барышня расправила билет, подёргала его за углы и великодушно предложила:
      - А то - останьтесь?
      Но он, уже одетый, сунул ей руку:
      - Прощайте!
      Барышня ласково кивнула головой:
      - До свиданья, котик!
      Сунув ноги в галоши, он с треском растворил дверь, обернулся и, заглядывая в комнату, сказал:
      - Вы - не беспокойтесь, я сам заплачу старику...
      - Ф-фу, - вздохнула барышня, услыхав, как хлопнула наружная дверь.
      Потом, посмотрев бумажку на свет лампы, сказала вполголоса:
      - Какой дурак!..
      И начала не торопясь одеваться, напевая:
      Что он ходит за мной,
      Всюду ищет м-меня?
      1916 г.