ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК НАЧАЛСЯ ПОХОД ГЭВИНА

Далеко на юге, между вечно зеленых островов, где шумят разноликие гавани, женщины черноволосы, а города пышны, есть остров Сува. Гора Кунман возносится над ним изумрудным столпом; и в ветровой тени за ним, на гребенке рифовых островков, расчесывающих причудливые пряди течений, словно бы нарочно создано место, где бы добыча попадалась в руки тому, кому она нужна. Вот там, близ острова Сува, Гэвин свершил две вещи, которые до него никому не сходили с рук безнаказанно, и первая вещь — то, что он нарушил неписаное правило: в Летнем Пути никто друг другу не помощник, если не было договора наперед. Правило это мудрое — потом из споров за разделом добычи выходят такие дела, что лучше б добычи той не было совсем. А вторая вещь — то, что он поверил на слово человеку по имени Бираг, сын Бирага. Как-то, три зимы назад, шторм промчался над океаном и расшвырял в разные стороны те три корабля, что ходили тогда под рукою у Гэвина. Обыкновенно после этого каждый направляется к месту сбора, между собою условленному, или находит остальных по Меткам Кораблей, по дороге охотясь на что придется, если возможность выпадет.

Огибая Суву с подветренной стороны, с «Дубового Борта» увидели такое: два корабля, сцепившиеся нос к носу, борт к борту, и один был купеческая остроносая шайти, какие ходят дальними дорогами в богатых караванах, а второй — «змея» в тридцать шесть («золотое число») весел с убранною мачтой, и, судя по движению на палубе шайти, добыча доставалась северянам недешево. Наклон мачт у шайти был разный: мачта наклонена вперед, полумачта на корме почти прямая, по-доготрански, и обводы боков такие, как строят в Доготре, и выучка солдат на ее палубе тоже наводила на размышления.

«Шелковый караван!» — мелькнуло одновременно во многих умах, в Гэвиновом тоже. Шелковые караваны великой Доготры ходили как раз близко оттуда, и позавчерашним штормом могло разметать не одни только Гэвиновы корабли. Проходя мимо так близко, что весла только чуть-чуть не проскрипели кормою чужой «змеи», Гэвин крикнул:

— Если ты почитаешь какого-то бога, капитан, — поклянись им, что отдашь мне половину с этого китенка, и я тебе помогу с другого борта!

Он знал, кому кричит: на высокой «боевой корме» — площадке над палубой — стоял среди других человек в ярком кобальтовом плаще. Рыже-русая борода завивалась крутыми кольцами плотно, как овечья шерсть. Нащечники шлема у него были расстегнуты; и если бы его богатых доспехов не хватило, чтоб указать, кто здесь капитан, яснее ясного сделало бы это его жестокое и веселое темное лицо, на котором, как в зеркале, отражалась схватка на носу «купца». Он оглянулся на проходящий мимо «Дубовый Борт» и засмеялся через плечо.

— Ладно — я, Бираг, делюсь с тобой пополам, кто бы ты ни был, клянусь Луром! И щитом Лура клянусь, — бревно, подвешенное на мачте «купца», в этот миг прошлось над бортом, смахивая с него лезших туда со «змеи», как хозяйка смахивает муравьев со стола, и он выругался в голос, — ты кстати!

И все это за краткие мгновения, пока разогнавшийся «Дубовый Борт» несло мимо чужой «змеи». Человек этот, Бираг, сын Бирага, был капитан жадный и хищный; он вцепился в добычу, которая ему была не по зубам, и, если бы не Гэвин, он — возможно — положил бы на этой шайти почти всех своих людей, пока добился бы проку. А клятва — она клятва и есть! От клятвы недалеко до обмана, говорит пословица. Потому как в любой клятве главное — подобрать слова…

Кстати сказать, этот человек, Бираг, сын Бирага, у себя дома имел, вероятно, и еще какие-то прозвища, но давно растерял их. А так устроены почти все капитаны и вообще люди с северных островов — они частенько знают наизусть фарватеры и течения в южных морях и не слыхали никогда (и не интересовались), какие есть речки в округе, что лежит с ними на одном острове, только по другую сторону укрытого вечными льдами неприступного горного хребта.

Среди купцов же заморского юга этот человек известен был как Зилет Бираг. Он был родом с материка, из Королевства, и довольно именит по рождению, но оказался в ссоре с окружным судьей в своих местах, был объявлен у себя на родине вне закона и так и не выбрал никакого другого места, чтоб поселиться, и если живал где-нибудь, так разве что временами на Торговом острове. С Гэвином они раньше не встречалась.

Вечером того же дня обе «змеи» пристали к берегу безлюдного крохотного островка в трети дня пути к юго-западу от Сувы. Место предложил Бираг, а впрочем, никакого другого удобного места вокруг Сувы и нету. И уже входя в залив, с «Дубового Борта» увидали стоящие там еще две «змеи», расположившиеся мирно у берега. Это тоже оказались люди Бирага, которые в шторм от него оторвались.

— Ты гляди на них! — захохотал (как передают) Бираг, удивляясь так, точно вовсе и не ожидал их здесь увидеть. — Добрались-таки, лодыри! И я уверен, даже топоры свои ухитрились не запачкать! Один я должен вертеться за них за всех!

Команды разложили костры на песке, чтоб готовить ужин, — каждая у своего костра, — все держали оружие под рукой поближе. Люди у Бирага были беззаконники, как и он сам, отребье двух морей, какое крутится на Торговом острове, и теперь их было втрое больше.

Стремительные сумерки уже упали на мир, когда Гэвин отправился к Бирагу договариваться, как будет проходить оценка добычи, — один пошел, хотя многие и полагали, что это глупо, — и безумный закат таял своим золотом, на котором черным-черно и четко рисовались снасти кораблей, всех пяти, оттого что захваченная шайти стояла на трех якорях тут же, под берегом. Бираг собирался продать ее, чтоб зря не пропадать хорошему кораблю.

— Если мы с тобой, — сказал Гэвин, когда ему предложили подсесть тоже к костру, поужинать за компанию, — разговариваем, Бираг, как честные люди, тогда это честное предложение, и я за него с охотой выскажу тебе свою благодарность. А если нет — незачем мне тогда оказываться у тебя в долгу за твое мясо, как гостю!

— Зря ты так, — засмеялся на это опять Бираг, блестя зубами в кудрявой дерзкой бороде. Зубы были такие же белые, как у него в руках кость с кусками баранины на ней. — Я — честный человек. Это тебе всякий скажет. И мои ребятишки — они тоже честные люди, хоть и нету у них родни, которая б сидела в издольщине на моих землях, жрала бы моих быков на Осеннем Пиру и все такое прочее. Так что мы тут поговорили с моими капитанами и решили, что обещания надобно исполнять, хоть и были они даны кое-как и не по правилам, без соклятвенников и без свидетелей договора, ну да ты сам знаешь, как.

— Если это верно, — сказал Гэвин, — тогда ты и вправду честный человек. Ну и как ты думаешь исполнять их?

— А как сказано, так и буду. Я-то помню, что говорил. А ты помнишь? (Гэвин усмехнулся.) Ну так вот: половиной своей личной доли с этой шайти я поделюсь с тобой пополам, с тобой лично, Гэвин, а насчет остального — ты уж прости!

Никому, понятно, не понравится, если его вот так вот выставляют дураком. Гэвину это тоже не понравилось.

— Хорошо, — сказал Гэвин, тряхнув головой, — я возьму свою половину. Я таки сделаю тебя честным человеком, Бираг, хотя бы на одну ночь и хотя бы против твоей воли. Не обессудь только, если способ, каким я свою половину отделю, тебе окажется не по сердцу.

— Дели как хочешь, — отвечал Бираг.

Кое-кто из его людей уже заворчал, собираясь за спиной у Гэвина, но он махнул рукой: пусть идет… И Гэвин ушел назад, к своему костру. Так что Бираг, сын Бирага, был все-таки на свой лад честным человеком.

Ночь обе дружины провели, непрерывно сторожа якобы костры, а на самом деле — друг друга; на рассвете «Дубовый Борт» скользнул в розовеющее море, и Бираг Зилет, Бираг Хитрец, усмехнулся снова.

— Я так и знал, что он пожалеет своих, — сказал он. — Даже от дружины Гэвина нельзя требовать, чтоб они нападали сам-на-трое.

— Удирает, — сказал кто-то, тоже с усмешкой.

— Разворачивается, — с тревогой сказал другой. Ветер тянул с моря, и потому «Дубовый Борт» шел на веслах. И разгонялся так, точно на гонках, и нос его был нацелен прямехонько в борт шайти, замершей на своих якорях!

— Тьма тебя забери, Гэвин! — заорал Бираг.

«Дубовый Борт» вогнался в набор шайти точно посередине, от носа и от кормы на равном расстоянии разрезав ее, как ножом, — а штевни у северных «змей» крепкие, — так что захрустели сочленения, которыми в этом месте соединяется у шайти составной киль, и разошлись ее ребра, а люди, которых Бираг в изобилии отправил ночью на свою добычу, опасаясь, как бы ее не увели втихомолку, попадали кто на палубу, а кто и за борт. Гэвинова «змея» от удара тоже хрустнула вся — но выдержала, и тут же на ней заработали весла, вытаскивая «Дубовый Борт» назад, и Бираг заругался еще страшнее, поняв, что ему вот-вот удастся освободиться.

— Эй, Бираг! — крикнул Гэвин, и голос его звенел от смеха. — Как тебе мой способ делить добычу пополам?

Ветер был с моря, и Бираг Зилет расслышал эти слова так ясно, как если бы рога Лура пропели их ему на ухо.

Стискивая кулаки, он стоял и смотрел, как «Дубовый Борт» выскальзывает назад и стремительно уходит прочь на всех веслах, чтоб не попасть в водоворот от тонущей шайти.

Другой бы человек, может, и погнался за Гэвином; может быть, на это Гэвин и рассчитывал; но, хотя «Дубовый Борт» еще какое-то время кружил в виду берега, команда Бирага, торопясь и ругаясь не меньше своего капитана, уже ныряла в том месте, где, перевернувшись, затонула у берега шайти, — пыталась вытащить хоть сколько-то тюков с шелком, пока все не затянуло в песок. Что же до Гэвина, то он смеялся.

Такую вот историю среди прочих рассказывают о Гэвине и о его «Дубовом Борте» в южных морях. И, во всяком случае, никто никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из рассказчиков ругал Гэвина за эту проделку.

Несколькими днями после Солнцеворота, на макушке лета, флотилия Гэвина добралась вдоль узкой цепочки безлюдных Дымящихся Островов в те моря, которые люди с севера зовут на своем языке Добычливые Воды, а юные корабельщики — Гийт-Чанта-Гийт, Море-Тысячи-Морей, и «Дубовый Борт» зашел на остров Иллон продать кое-какую ерунду, что они прихватили по дороге. Ерунда состояла из двенадцати человек и зерен «бобового дерева», а тариби, на котором плыло прежде все это, был слишком стар и дыряв, и его пришлось оставить океанским девам, чтоб играли обломками. Они это любят.

На острове Иллон был в то время самый большой рынок рабов в Гийт-Чанта-Гийт, благодаря захожим «змеям» да нравам купцов Иллона, что оказались проще, чем многие из их соседей; они первые догадались: ведь и пиратов с севера можно принять в свою торговлю не хуже всяких других пиратов. Без пиратов же работорговля не может существовать.

Еще дед Гэвина видел здесь, на Иллоне, короля Дьялваша Морехода; короля тут очень пышно принимали, и «собрание первой сотни» Иллона объявило эту страну отдающейся под руку Королевства вовсе не только от страха пред «змеями» короля Дьялваша, стоявшими в виду Тель-Кирият. Говорят, что Дьялваш Мореход, приглашая к себе на службу тогда Рахта Проливного (а он и был дедом Гэвина, о котором речь), сказал еще и такие слова:

— Видишь, вот даже и эти люди здесь, в южных морях, ищут моей власти над собой!

А Рахт ответил:

— Они ее ищут потому, что Королевство отсюда много дальше, чем Хиджара. А мой дед, — добавил еще Рахт Проливный, — когда повернул нос своего корабля вслед солнцу, искал такую землю, от которой Королевство было бы и вовсе слишком далеко!

Ну, что уж тут скажешь. С обеих сторон родичи у Гэвина были гордецы — хотя с отцовской стороны гордецы все же больше.

А после, как король Дьялваш погиб, все и вышло по словам Рахта Проливного. Иллон в то время был, можно сказать, свободный порт. Даже если точно — так четыре свободных порта. А пиратские «змеи» осмелели до того, что заходили прямо на рейд Тель-Кирията, как в родные свои фьорды. Когда на горизонте появлялась грозная эскадра из Хиджары, «змеи», предупрежденные дружившими с ними людьми с Иллона, выскальзывали из Тель-Кирията запасным каналом; в портовых же книгах о них оказывалось записанным, что здесь-де побывали мирные торговые корабли из Королевства — и попробуй проверь! О власти короля иллонцы вспоминали только тогда, когда ругались с Хиджарой, и еще — когда отсылали свою дань; дань была не из бедных, так ведь и доходы теперь у Иллона стали немалыми.

Гэвин как-то раз ухитрился перехватить корабль с этой данью: разжег обманные огни у мыса Яйна-Кеп, и корабль тот разбился на Кепских скалах, прямо Гэвину в сундук. Король Здараш, когда узнал об этом (так, во всяком случае, передают), особенно сердиться не стал, но пообещал, что, если когда-нибудь Гэвин Обманщик попадется ему в руки, из головы-де его выйдет еще одно украшение для стен королевской столицы.

В южных морях говорили об этом деле много, и добавляли: «Вот хорошо бы, чтоб эти мореглазые и вовсе грабили всегда только друг друга!», а иллонские купцы остались-таки недовольны: ведь им же из-за Гэвина пришлось отсылать еще одну дань тогда. Из-за этой-то второй дани в Тель-Кирияте Гэвин теперь открыто не показывался; остались там по-прежнему люди, готовые вести с ним дела, но только так, чтобы «собрание первой сотни» не узнало, а этот Тель-Кирият — такое место, которое чем меньше видишь, тем лучше. Только остров Гарз его хуже, так ведь Гарз испокон веков был разбойничьим гнездом для пиратов всех племен.

Когда-то в Тель-Кирияте Гэвин с Йиррином и еще с парочкой таких же сорвиголов отправились поглядеть, что это за «веселые дома» есть на здешнем берегу; вернулись не раньше, чем деньги у них закончились, а было это три ночи спустя, да еще Гэвин приволок с собой беловолосую хихикающую девку (она утверждала, что выкрасила волосы нарочно на вкус северян — «а что, разве тебе не нравится?»). Целый месяц таскал ее на корабле (все ругались втихомолку, ожидая, пока дурь сойдет с капитана), в конце концов проиграл ее в «вертушку» какому-то капитану на острове Буген и, похоже, вздохнул с облегчением…

Во всяком случае, потом у Йиррина он спрашивал: «Ты-то хоть помнишь, купил я ее честно или так уволок?» — и Йиррин в ответ только жмурился, как сытый кот, и говорил: «Я тогда, понимаешь, был слишком занят. Некогда мне было, Гэвин, на тебя оглядываться».

Одним словом, ну его, этот Тель-Кирият, с бабами его крашеными, куреньями его отравными и людьми его пронырливыми, с ним хорошо, а еще лучше было бы, если б можно было без него обойтись.

Как обычно это делается, «Дубовый Борт» прошелся в виду Тель-Кирията, обогнув маяк, затем некоторое время ходил возле маяка вперед-назад узором, понятным для того наблюдателя, кому надобно их узнать, а потом направился за мысок и пристал в Бандитской Гавани, как это место называется. Там устраивают стоянку те, кому в Тель-Кирият заходить открыто неудобно, а в Бандитской Гавани города нет (тамошнее поселение считается так просто — деревней), и порта там, как считается, тоже нет, а стало быть, и портовых книг нет, и нет нужды вписывать туда ни груз, ни капитана.

На следующий день к Гэвину на корабль приехал приказчик его иллонского купца (человек, конечно, отчаянный — вот так сунуться на борт пиратской «змеи», но ведь за отчаянность ему и платят), приехал поглядеть на товар и договориться, где и как его менять на деньги. Мешки с зернами «бобового дерева» свалены были на кормовой палубе, а полоняники сидели на носу «Дубового Борта» под кожами; пройдя туда, приказчик сразу сказал, указывая на одного, желтолицего, с сонными глазами:

— Этот человек — арьякварт, доблестный капитан.

— Если бы я выбрасывал за борт всякого, кто пробовал арьяк, — возразил ему Гэвин, — не нашлось бы ни одного матроса в здешних водах, которого я смог бы продать. Ничего, — сбудете с рук как-нибудь, не в первый раз небось.

— Увы, не в первый, — отозвался на это приказчик.

Он понимал, что Гэвин торгуется так просто, для порядка, не для того ведь, чтобы продать эту мелочь, он сюда пришел, как говорит пословица, «найти, а не ронять» — за новостями. И потому приказчик щедро перемежал разговор такими известиями, что, будь у кого-нибудь возможность разослать по миру его слова, у могущественной Хиджары появилась бы лишняя причина полагать остров Иллон нарушающим все соглашения против морского разбоя.

— Миссу посетил бог чумы, — говорил он, поглядывая на Гэвина искоса, чтобы определить, способна ли будет эта новость сбавить цену еще чуть-чуть. — Жители, оставя город, сбежали на островок Плаю, надеясь на его добрый воздух, а другие кто куда, город опустел, обезьяны из храмов его, вопя от голода, бегают по улицам, лавки стоят открытыми, и по мертвецам в каналах ползают крысы…

— А кроме крыс, еще и грабители, сковыривая золото с трупов прежде, чем сдохнуть самим от той же чумы, — пренебрежительно хмыкнул Гэвин, и приказчик, будучи человеком проницательным, тут же переменил разговор.

— Те же, кто нынче ютятся на Плае, весьма страдают от недостатка пресной воды, и передают, что туда возят воду рыбаки с Плайчулы — по золотому за мех.

— Однако богатые же люди эти — кто ютятся, — отвечал на это Гэвин, усмехаясь себе в бороду. — Неосторожно с их стороны — оказываться на островишке, где даже и крепости порядочной нет!

Не раз и не два такие вот вести, которые сходятся на знаменитый рынок Иллона со всех концов и со всех морей, оборачивались для пиратов удачей, а для кого-то выкупами и прочими неудобствами. Среди других вещей сообщил приказчик и вот еще что:

— Странные дела творятся нынче в этом мире; монастырь на острове Мона опять осаждают, и теперь это Зилет Бираг.

— Мона?! — сказал Гэвин удивленно.

После той шайти они с Бирагом больше ничего не делили. Гэвин, казалось, вовсе и думать забыл, что есть на свете такой человек, а Бираг если бы и хотел забыть про Гэвина, так, наверное, у него бы не вышло, слишком много про сына Гэвира рассказывали со всех сторон. И люди говорили, что ежели б Бираг захотел встретиться с Гэвином снова, множество раз уже мог бы это сделать, а другие отвечали, что, мол, на месте Бирага и всякий бы призадумался: Громкий Палхмер, помнится, тоже искал однажды встречи с Гэвином, искал да и нашел, и что из этого для Палхмера вышло? Так что лучше все-таки не тягаться в удаче с таким человеком, как Гэвин, пока филгья его на его стороне, вот ведь и в проливе Ват, где Гэвин, совсем еще тогда молодой капитан, дрался за право охотиться в этом проливе сразу с тремя «змеями» Громкого Палхмера, удача его спасла: шквал и маневр против ветра… И сейчас Гэвин удивился так, точно услыхал имя незнакомца, чему приказчик (проницательный все же был человек) не поверил.