Подземный переход современного города. Ларьки. Киоски. Толпа прохожих.
      У одной из стен встал юноша в темных очках. В руках – скрипка. У ног – открытый футляр. Заиграл лирическую мелодию... Толпа привычно бежала мимо...
      Юноша поклонился, глянул на пустой футляр, затем, подумав, заиграл первые ноты знаменитой мелодии К. Вайля из «Трехгрошовой оперы»...
      Кто-то из прохожих остановился. Улыбнулся. Бросил первую монетку... Затем вторую, третью...
 
      Павильон киностудии.
      Надпись мелом на дощечке-хлопушке:

Джон Гей.

«ОПЕРА НИЩЕГО».

      Дым начинает заполнять кадр. Голос ассистента:
      – Улица старого Лондона. Дубль первый! Хлопушка.
      Голос оператора:
      – Стоп!
      Голос режиссера:
      – В чем дело?
      – Камера не пошла...
      – Ой, плохая примета...
      Голос режиссера:
      – Без глупостей! Мотор!
      – Старый Лондон. Дубль первый.
      – Стоп!.. – кричит звукооператор. – Звук не идет... Я не слышу микрофон.
      – Пить вчера меньше надо было! – сердится режиссер.
      – Услышал! Нормальный звук! Снимаем!..
      Голос режиссера:
      – Мотор!
      Ассистентка в очередной раз объявляет:
      – Лондон старый! – хлопает хлопушкой и взвизгивает. – О, черт!
      Режиссер в отчаянии:
      – Что еще?!
      – Извините... По пальцу...
      – Уберите хлопушку! Уйдите из кадра и с глаз! – приказывает режиссер. – Снимаем! Что бы ни случилось, не останавливаться!..
 
      Дым перерастает в типичный лондонский туман.
      В тумане вырисовываются персонажи: полисмен, торговка цветами, уличные музыканты.
      Нищие дети, словно сошедшие с иллюстраций диккенсовских книг, жалобно тянут руки к богатым прохожим.
      Полисмен повесил плакат, стилизованный под полицейские плакаты прошлого века: рисованный портрет преступника – Мэкки, и трехзначная цифра – сумма, установленная за его поимку.
      Все рассматривают плакат.
      Подъехал кэб. Остановился.
      Из него царственно выплыл на мостовую бандит Макхит. Он – весь в белом: костюм, туфли, кепи.
      Для полной гармонии у уличной торговки цветов покупает букет белых роз.
      Макхит подошел к плакату, достал из кармана толстый грифель, нахально пририсовал к портрету усы и бороду.
      Наблюдавший за этим полисмен улыбнулся, отдал Макхиту честь.
      Макхит сделал знак уличным музыкантам в темных очках. Те послушно заиграли.

 
У акулы – зубы остры
И торчат, как напоказ!
А у Мэкки – нож и только,
Да и тот укрыт от глаз.
 
 
У пантеры – когти цепки,
Горло вмиг берут в кольцо.
А у Мэкки из-под кепки
Смотрит доброе лицо...
 
 
Но не дай бог дать вам повод,
Чтобы он нахмурил бровь!..
Где-то грохнет! Кто-то охнет!
И, вообще, – прольется кровь!..
 
 
Каждый лондонский мальчишка
Постоянно ловит кайф,
Видя в жизни, а не в книжке,
Как гуляет «Мэкки-найф»!..
 
      Мальчишки подхватили песенку по-английски.
      Песня переросла в танцевальный номер, в который включилась вся улица...
      Макхит закончил его, швырнув мальчишкам мелочь, а букет роз – в окно дома коммерсанта Пичема.
      Там букет ловко поймала какая-то девушка, в белой шляпке и белой вуали, таинственно прикрывающей ее лицо.
 
      «Девушка» отошла от окна с букетом. Сорвала шляпку и вуаль.
      Под вуалью оказался мистер Пичем, пожилой джентльмен с пышными бакенбардами.
      – Селли! – крикнул мистер Пичем.
 
      Появилась пожилая женщина с печальными глазами и давно нечесанной головой – миссис Селия Пичем.
      – Отнесешь уличной цветочнице! – строго сказал Пичем, отдавая букет жене. – И не забудь получить обратно десять пенсов!
      – Двадцать! – сказала миссис Пичем.
      – Не зарывайся, Селли! Такой букет стоит десять...
      – А за доставку?!
      – Логично!.. – одобрил Пичем.
 
      – Меня бы тоже не мешало спросить! – в комнату ворвалась Полли Пичем. Она подошла к матери и решительно вырвала из ее рук букет. – Это мои цветы!
      – Ошибаешься, дочка! – Мистер Пичем подошел к Полли, сжал ее кисть так, что шипы стали колоть руку. – В этом доме все принадлежит мне... И цветочки! И ягодки! И твое будущее! – Он вырвал наконец букет, вновь вернул его жене.
      – Ну вот – стебли сломаны! – проворчала Селия. – Теперь за них и пенса не получишь!.. – Чтоб не пропадало добро, она смахнула цветами пыль с подоконника и бросила их в угол комнаты...
      Полли подошла к окну, слегка отдернула штору и увидела... как Макхит, помахав рукой окну, сел в экипаж и уехал.
      – Папа, тебе не нравится Мэкки потому, что он гангстер?
      – Дурочка! – Пичем обнял дочь за плечи. – Это как раз характеризует его с правильной стороны.
      – Говорят, он убил несколько человек! – заметила миссис Пичем.
      – Ну и что? – Пичем пожал плечами. – Разве лучше, если несколько человек убьют тебя? Нет! У этого джентльмена неплохие рекомендации... Я смотрел его дело в Скотланд-Ярде: три побега из тюрьмы, два вооруженных ограбления банка... Казалось бы, идеальная партия для дочери Пичема. Но!.. – Пичем сделал многозначительную паузу. – Я не уверен, что этот мерзавец влюблен!
      – Он мне сам говорил! – сказала Полли.
      – На допросах люди врут! – отрезал Пичем. – Когда человек влюблен, он должен давать, а не брать! Где это видано: получать такую девушку в жены и еще просить какое-то приданое? Мне должны за дочь! Мне! Я ее растил двадцать лет! Вкладывал в нее, как в банк, и теперь имею право на проценты! – Мистер Пичем подошел к кассовому аппарату и начал считать, прокручивая ручку. – Красивая! – Поворот. – Музыкальная! – Поворот. – Невинная! – Поворот. – Непохожа на меня! – Три раза крутанул ручку, оторвал чек. – Итого: пятьдесят тысяч фунтов! – Бросил чек дочери. – Если жених готов его оплатить, я бегу за священником!
      – Пятьдесят! – присвистнула миссис Пичем. – Это ты загнул, муженек!
      – Прошу пятьдесят, отдам за сорок! – отреагировал Пичем. – Торговля только началась, я открыт для предложений...
      Полли взяла чек, разорвала его на кусочки, бросила в окно.
      – Скоро я стану старая, некрасивая, а невинность отдам первому встречному!!! – Сообщив эту угрозу, Полли выбежала из комнаты... едва не сбив совершенно седого старика на каталке...
      Это был девяностолетний отец Селии – мистер Хооп.
      Несмотря на преклонный возраст, мистер Хооп довольно ловко подъехал к буфету и налил себе рюмку.
      Мистер Пичем попытался помешать и вырвал рюмку.
      – Не обижай папочку! – крикнула миссис Пичем и вырвала рюмку из рук мужа. Возникла легкая потасовка, во время которой старик Хооп с возгласом «хоп!» все-таки отнял рюмку и успел ее выпить первым.
      Взволнованные борьбой, мистер и миссис Пичем, подумав, тоже выпили...
      Возникла пауза.
      – Значит, ты меня никогда не любил?! – неожиданно плаксиво спросила миссис Пичем.
      – Идиотский вопрос на двадцатом году совместной жизни! – отмахнулся Пичем.
      – Не любил! – повторила Селия. – Где выкуп за меня?
      – Ну, ведь я и не брал ничего!
      – А этот дом?
      – Собачья конура! И в придачу получил твоего папашу-алкоголика!
      Пичем в сердцах толкнул папашу, отчего тот покатил на коляске в другой конец комнаты.
      – Ты знал, что папочка долго не протянет! – съязвила Селия, возвращая папочку на место. – На это и рассчитывал?
      – Да! Рассчитывал!.. Но он не оправдал моих надежд. И продолжает пить мою кровь и виски!.. Но я его все-таки не пришил, Селли! – Папаша поехал от толчка в другой угол.
      – Но хочешь пришить! – крикнула Селия, с трудом затормозив движение родителя.
      – Да! – признался П ичем. – Эта светлая мысль посещает меня... Но я ее гоню! Потому что не гангстер! Не Мэкки-нож! Этот мальчик прирежет нас всех не задумываясь! Их брачная ночь станет нашей «Варфоломеевской»! Вот почему я требую выкуп! Залог нашей безопасности! И доказательство моей любви к тебе! – Он поднял цветы, валявшиеся на полу, отряхнул пыль и протянул их жене. – Возьми! Это – от чистого сердца!
      Селия поморщилась:
      – За десять пенсов?
      – За двадцать! – обиделся Пичем. – Но кто считает?..
      Он распахнул окно и крикнул слепым музыкантам:
      – «Серенада»! За три пенса! Плииз!
      Музыканты стали поспешно настраивать инструменты.
      Вперед вышел «слепой» дирижер, взмахнул палочкой...
      Зазвучала музыка.
      Мистер и миссис Пичем с пением вышли из дверей своего дома.
      Возник

      По своему характеру этот дуэт был странным сочетанием лирической серенады и жестко-ритмизированной песенки о денежках «money-money»!
      К номеру присоединились прохожие...
      Номер закончился швырянием денег музыкантам, которые те, довольно ловко для незрячих, ловили на лету.
      Аплодисменты.
 
      Поклонившись, мистер Пичем широким жестом пригласил музыкантов к себе в дом...
      Музыканты вошли в дом Пичема.
      Миссис Пичем села за кассу.
      Сам Пичем достал коробку из-под сигар, стал обходить музыкантов.
      Те со вздохом выворачивали карманы, высыпая содержимое.
      Некоторые пытались спрятать деньги в укромных местах, но Пичем довольно ловко доставал их из брюк, из-под стелек рваных туфлей, даже из трусов.
      Последним цепочку музыкантов замыкал худой чернявый юноша со скрипкой. (Мы его видели в Прологе.)
      Пичем вывернул ему карманы, но, к своему удивлению, ничего не обнаружил.
      – Деньги, друг мой?
      – Извините, у меня нет! – сказал юноша.
      – Мошенник! – поморщился Пичем и взял палку. – Сейчас я начну пилить этим смычком по твоей голове!
      – Но у меня правда с собой нет, – сказал юноша, растерянно роясь в карманах. – Рублей двести всего...
      Возникла пауза.
 
      – Стоп! – раздался голос откуда-то сверху, и свет погас. Камера отъехала, и стало ясно, что мы присутствуем на съемке...
      В кадре появились Директор фильма и Режиссер (это исполнитель роли Макхита. Он уже – в джинсах и рубахе.).
      – Что за идиотский текст?! Какие рубли? Почему нет шиллингов? – заорал Режиссер. – Кто этот юноша?
      – Да просто... – испуганно забормотала Ассистентка. – ...Уличный музыкант... Из перехода... Попросился на съемки!..
      – Из какого еще перехода? – ахнул Режиссер. – Чтоб духу его не было! Черт знает что у вас творится! Перерыв!!!..
      Неожиданно в павильон вошли омоновцы в пятнистых костюмах охранников.
      – Почему опять посторонние на площадке? – крикнул Режиссер.
      – Это кто – «посторонний»? – усмехнулся один из омоновцев.
      Режиссер повернулся, пошел в глубь павильона. Музыкант со скрипкой двинулся за ним.
      – Извините, – бормотал он, – я вообще-то композитор... У меня есть музыка для вашей оперы...
      – Вас зовут Курт Вайль? – отмахнулся Режиссер. – Нет? Другие композиторы мне не требуются...
      На этих словах в павильон с шумом въехал шикарный джип...
      – Да что ж это такое? – ахнул Режиссер. – Сумасшедший дом!
      – Зря вы не хотите послушать! – бормотал Музыкант. – Я понимаю, вы заняты... Но, может быть, можно кому-то показать ноты?
      – Можно! – заорал Режиссер. – Обратитесь в «Кащенко»!
      – Зачем вы так? – обиделся Музыкант, и глаза его сделались печальными. – Я уже был в «Кащенко»...
      Режиссер вздрогнул.
      В павильон, ломая декорации, въехал второй джип.
      – Мне тоже туда пора! – мрачно пошутил Режиссер. – Дадите адрес?..
 
      По длинным коридорам киностудии быстро идет Режиссер. Как уже было сказано, это артист, игравший Макхита.
      Но теперь он совсем не выглядит суперменом. Скорее наоборот, вид довольно жалкий: взъерошенные волосы, на носу – круглые очки.
      За ним, едва поспевая, хромает пожилой Директор фильма. Замыкает процессию – испуганная Ассистентка.
      На их пути, справа и слева, – заколоченные кабинеты, перемежающиеся с коммерческими киосками. Всюду мусор: сваленные в кучи коробки, таблички от прежних названий фильмов, разорванные сценарии и прочий кинематографический хлам.
      Изредка попадаются люди из массовки – «лондонские нищие и бродяги». Где-то на полу спят «бомжи», очень похожие на современных бездомных.
      – Поймите, друг мой! Все так сложно... – бормотал Директор. – У нас нет средств. Об этом речь!.. Но все же истинный художник обязан нервы поберечь!
      – Так музыкальное кино не делают! – возмущался Режиссер. – Вместо кордебалета – жалкая самодеятельность! В массовку берете психов... Вместо костюмов – какие-то тряпки!..
      – Не сказано ли у поэта про «нищих, в рубище одетых?!»
      Режиссер остановился у лежащего на полу «бомжа», схватил его за свитер с огромными дырками:
      – Это не рубище! Это грязный жилет, найденный на помойке!
      – «Жилет – лучше для мужчины нет!» – попытался отшутиться Директор.
      – Перестаньте рифмовать, черт вас подери! – заорал Режиссер.
      – Чтоб не сказать все напрямую, от безысходности рифмую, – вздохнул Директор. – Ну хорошо... Вам суровую прозу? Пожалуйста! Мы – в дерьме! Смета кончилась, кредит не дают... спонсор сбежал! «Опера нищего» обнищала!.. Веселый каламбур, но мне хочется плакать: сегодня нас выгнали из павильона!
      – Что?!!
      – Аренда кончилась! Автомобили! Все павильоны заполонили... – он обвел рукой окружающее пространство, занятое торговыми точками.
      В соседний павильон, превращенный в автосалон, въезжали джипы...
      – Почему с утра не сказали?!
      – Была съемка!
      – Какая к черту съемка? Зачем?!
      – А вот тут я вам отвечу в рифму: «Снимать всегда! Снимать везде! До смертного объятья! Снимать – и никаких гвоздей! Вот лозунг мой и братьев!» Я имею в виду Люмьер! Они говорили: наше дело – крутить ручку аппарата, «фильма» сама склеится!
      – Они этого не говорили.
      – Вам не говорили! – Он подчеркнул слово «вам». – Вы – молодой 'режиссер, а я работаю в кино со дня основания!