Его привлекал независимый и гордый характер англичан, их красивая манера держаться, внутренняя сила и уверенность в себе, которые чувствовались в каждом жесте. Ему нравилась мелодичность английского языка. Он буквально наслаждался английской речью Энни Безант, часто бывавшей в их доме хорошей знакомой отца. Ее слова звучали так красиво и многозначительно, что Джавахарлал каждый раз принимал их за великое откровение, хотя не понимал их смысла.

Иногда Джавахарлал задумывался: чем его отец выделяется из среды своих соотечественников и почему он живет другой жизнью, совсем непохожей на ту, которую ведут остальные индийцы? Пытаясь ответить на этот вопрос, Джавахарлал вглядывался в рисованный портрет деда, отца Мотилала. С портрета на мальчика смотрели строгие глаза. «Он, наверное, знает все», — думал Джавахарлал. Но портрет хранил тайну. Дед скрестил на груди руки и... молчал.

В доме Мотилала Неру, как и во всех индийских домах, под одной крышей жило множество родственников, которые почитали особо главу семейства. Сам Мотилал редко вмешивался в домашние дела, и хозяйством заправляла его мать, своенравная и властолюбивая женщина. Она была на редкость расторопна, предусмотрительна, помнила обо всем и обо всех, никому и в голову не приходило перечить ей или ослушаться ее распоряжений.

В Индии распространены ранние браки. Правда, Мотилалу было уже двадцать, когда он женился на кашмирской девочке, семья которой жила в городе Лахоре. Но вскоре после рождения сына она умерла. Сын ненадолго пережил свою мать.

Тхуссу, так звали до замужества пятнадцатилетнюю девочку из Лахора, тоже из рода кашмирских брахманов, стала второй женой Мотилала. По существующему обычаю после брака она приняла новое имя — Сварупрани. Это была худенькая женщина, маленького роста, походившая на фарфоровую статуэтку. В ее хрупком теле жила, однако, большая душа, способная не только беззаветно любить близких и безропотно нести женскую долю, но и стойко встречать любые жизненные невзгоды. В первые годы замужества ей оказалось совсем непросто приспособиться к обстановке в новом доме, тем более что хозяйкой в нем была не она, а свекровь.

Так уж сложилось, что кашмирские женщины пользовались большей свободой, чем женщины равнинной Индии. Кашмирки могли находиться в обществе мужчин, участвовать в их беседах.

Супруги Неру жили в добром согласии, ценили мнение друг друга и души не чаяли в единственном сыне — Джавахарлале. Мать целиком посвящала свой досуг сыну, проводила с ним все свободное от домашних хлопот время. От нее и услышал Джавахарлал рассказ о своем древнем роде.

— Мы, сынок, кашмирцы, — с нескрываемой гордостью говорила мать. — Кашмир — это чудесный горный край на севере Индии. Вершины гор там покрыты белыми снегами, внизу же — красные поля тюльпанов и других цветов, но больше всего тюльпанов... Кашмирцы — гордый и древний народ.

Сварупрани рассказывала сыну, что более двух столетий назад его предок по имени Радж Кауль в поисках славы и счастья спустился на богатые равнины Индии. В эти времена империя Моголов после смерти Аурангзеба уже начала приходить в упадок. Император Фаррухсиар, посетивший долины Кашмира, встретился с Радж Каулем, который славился знаниями санскрита и персидского языка. По приглашению императора Радж Кауль переехал ближе ко двору в Дели. Фаррухсиар пожаловал ему поместье, расположенное на берегу канала, и с тех пор к его имени стали прибавлять слово «Неру»[14].

Семья Кауль-Неру испытала немало превратностей судьбы. С падением могущества императорского двора мельчало и разорялось ее поместье. Дед Мотилала был первым адвокатом «Компани Саркар» при дворе императора в Дели, а отец — Ганга Дхар Неру, на портрет которого часто посматривал любознательный Джавахарлал, служил начальником делийской полиции. Он умер молодым, в возрасте тридцати четырех лет, не дождавшись рождения Мотилала.

После восстания сипаев в 1857 — 1859 годах, когда английские каратели без разбора крушили и жгли все, что им попадалось под руку, Неру лишились почти всего своего состояния; семейные реликвии, документы и бумаги были уничтожены.

В роду Джавахарлала сохранились воспоминания о бегстве семьи из столицы в Агру. Сестра Мотилала, как иногда это бывает у кашмирцев, была девочкой со светлыми волосами. Поэтому встретившиеся им на пути английские солдаты решили, что она — похищенная маленькая англичанка. В те страшные времена было не до разбирательств. Расправа чинилась в считанные минуты прямо на месте, и дядя вместе с другими членами семьи чудом не оказался на виселице. Только знание английского языка и свидетельство одного из прохожих, знавшего девочку по Дели, спасли семью от неминуемой гибели.

В Агре 6 мая 1861 года родился Мотилал. Он воспитывался под заботливым присмотром своих братьев, высокопоставленных чиновников, младший из которых был адвокатом.

В доме Мотилала, родившегося в северной Индии, где во многом заметно слияние индуистской и мусульманской культур — в языке, в обычаях, одежде, пище, — никогда не проявлялась религиозная неприязнь. И у индусов, и у мусульман — одна родина, одни скорби и чаяния, и они, как это было во время народного восстания в 1857 — 1859 годах, вместе боролись за свободу Индии.

У кашмирского брахмана Мотилала Неру получил кров правоверный мусульманин Мубарак Али. Хотя он служил у Неру в должности писаря, все домашние относились к нему как к члену семьи.

Мубарак Али был свидетелем событий 1857 — 1859 годов. Английские солдаты повесили его отца на глазах у матери и истребили других родственников. Он потерял все, и самое дорогое, что оставалось у него в жизни, была семья Неру. Особую нежность он испытывал к маленькому Джавахарлалу, который отвечал ему взаимностью. Мальчику нравились добрые глаза Мубарака Али, его белые как снег волосы и такая же белая борода патриарха. Али рисовался его детскому воображению как великий мудрец и хранитель древних преданий.

Поэтому, когда с Джавахарлалом случалась какая-нибудь беда, он всегда находил у писаря защиту и понимание. Примостившись возле Мубарака Али, мальчик часами слушал арабские сказки из «Тысячи и одной ночи», которых тот знал множество. По мусульманским праздникам Али одевался в свое парадное платье и отправлялся молиться в мечеть. Он возвращался еще более умиротворенным и непременно звал в гости Джавахарлала, ласково беседовал с ним, угощал сладкой вермишелью и другими лакомствами.

С годами привязанность этих двух столь разных по возрасту и судьбам людей только крепла. Рассказы о героях синайского восстания, об одном из его предводителей, Тантии Топи, о юной героине Лакшми Бай навсегда сохранились в памяти Джавахарлала; тихие неторопливые слова старика глубоко запали в душу мальчика. Он уважал его мудрость, восхищался его жизнью, умением обо всем судить беспристрастно и рассказывать о самом страшном спокойно и правдиво.

Джавахарлал с детской любознательностью наблюдал за религиозными обрядами. Он ходил с матерью или теткой на берег Ганга для омовения, посещал с ними храмы, прислушивался к молитвам саньяси[15], которого в округе почитали как святого. Он любил многочисленные индусские праздники, отличавшиеся друг от друга ритуалом, но одинаково шумные, веселые, с танцами, песнями и представлениями. В дни «Холи» — весеннего праздника в честь бога любви Камадевы — Джавахарлал обливал всех подряд водой — так положено по обычаю, и его тоже обливали. Все громко смеялись, и мальчику нравилось, что взрослые, даже отец, выражали свою радость так же искренне, как и дети. Во время «Дивали» — праздника света — Джавахарлал восторженно любовался тысячами мерцающих огоньков, дрожащих в глиняных горшках, наблюдал за сожжением огромных чучел злых богов. Он упивался яркими зрелищами уличных представлений, повествовавших о завоевании Рамачандой острова Ланки в праздник Дасера и Рам Лила. В торжественной обстановке в семье Неру отмечались кашмирские праздники и особенно «Наороз» — день Нового года по здешнему календарю. Джавахарлала интересовали и мусульманские праздники. Он с грустью смотрел на скорбные шествия мусульман с шелковыми флагами во время «Мохаррам»[16].

Но, несмотря на все очарование обрядов и праздников, истинно религиозных чувств, тем более убеждений, у Джавахарлала так и не появилось: сказывалось, видимо, влияние отца и старших двоюродных братьев, которые также считали религию занятием несерьезным. Обладая гибким и критическим умом, Джавахарлал был одним из тех мальчуганов, которые при всей пылкости своего воображения, прежде чем поверить во что-то, непременно хотят получить ответ на вопросы — «почему и зачем?». Он часто задавал неожиданные вопросы, касавшиеся религии, отцу, матери, тетке, Мубараку Али, но ни от кого не получал убедительных объяснений. Поэтому о вере у него сложилось весьма смутное представление. Вместе с тем сказания, легенды «Махабхараты» и «Рамаяны» рождали в сознании мальчика яркие образы Древней Индии, укореняли вековые народные понятия о правде и верности; эпические герои учили его добродетели и милосердию, воспитывали отвращение к лжи и, жестокости.

В 1900 году, когда Джавахарлалу пошел одиннадцатый год, отец покупает на живописной окраине Аллахабада большой дом. Согласно легенде дом построен на священном месте, где божественный Рама[17] встретил своего единокровного брата Бхарата. По преданию здесь же, по соседству, останавливался мудрец Вальмики, автор «Рамаяны». На перестройку и благоустройство дома Мотилал Неру затратил огромные средства.

Здание опоясано широкими верандами. Ярусы колонн, арки, балконы, проемы между колоннами — все как бы пришторено ниспадающими кружевными занавесями из камня. Замысловатая система архитектурных выступов и углублений, террасы и балконы придают зданию необычайную легкость — секрет, известный индийским зодчим, которым бог весть как удается при невыносимой жаре в этих местах создавать внутри дома спасительную прохладу. Венчает все сооружение купол, под сенью которого смотровая площадка, откуда открывается живописный вид на парк с ухоженными аллеями, розарием и подстриженными лужайками. В парке теннисный корт, площадка для игры в крокет. В самом доме — крытый плавательный бассейн, новшество, которого ни у кого еще не было. Электричество — диковинка в те времена — по вечерам ярким светом заливало все здание, вырывая его из густой темноты напоказ всей округе. Все говорило о достатке и благополучии хозяев этого дома. Высокие гонорары, получаемые Мотилалом, позволяли ему устраивать свой быт в полном соответствии с желаниями и даже причудами и капризами.

Мотилал Неру умел радоваться жизни, поэтому и дом свой назвал «Ананд Бхаван» — «Обитель радости».

Мог ли кто-нибудь знать тогда, что пройдет десяток лет и его сын, а за ним и он сам найдут радость жизни не в тихой гостиной «Ананд Бхавана», а на шумных площадях среди тысяч демонстрантов.

Оба они без минуты колебания сменят уют домашнего очага на тесную душную тюремную камеру. Радостное сознание быть полезным миллионам обездоленных и страждущих индийцев станет смыслом жизни Джавахарлала Неру и единственным утешением в испытаниях, которые уготовит ему судьба. Отец, да и вся семья Неру не станут преградой на его пути. Взгляды отца, которые вначале представляли собой странное сочетание консерватизма с бунтарством, жизненного оптимизма с политическим пессимизмом, националистических устремлений с подражанием всему английскому, мало-помалу утратят свою противоречивость.

Патриотические чувства вытеснят со временем все: исчезнет тяга к светской жизни, утратит всякий смысл адвокатская практика, которой Мотилал вначале отдавал свою энергию и недюжинный ум. Зазвучит в сердце отца и сына одна и та же, все заглушающая песнь:

Мотилал найдет в себе мужество отказаться от благополучия счастливого мирка, построенного им в «Ананд Бхаване». С одобрения Джавахарлала он подарит «Обитель радости» партии Индийский национальный конгресс, и здание получит новое название — «Сварадж Бхаван» — «Обитель свободы»...

Пока же гостеприимство Мотилала, обаяние его личности привлекают в «Обитель радости» политических и общественных деятелей, литераторов и юристов. Среди гостей как индийцы, так и европейцы.

Одно время в семье Неру гостит Энни Безант — ирландка, снискавшая себе славу «филантропической героини» лондонского Ист-Энда — царства нищеты и человеческого унижения. Но она не только филантропка — она пламенный трибун, вожак масс. Ее реформистско-демократическая деятельность известна всей Англии, а теперь и Индии.

В Англии в конце 80-х годов XIX столетия, пожалуй, не было ни одной сколько-нибудь оппозиционной правительству организации, члены которой не считали бы Энни Безант в числе своих предводителей: она вместе с Бернардом Шоу член Фабианского общества, она же ярая проповедница утопического социализма, ближайшая соратница лидера английского общества «Свободомыслие», члена парламента, атеиста Чарльза Брадлау, она даже знакома с английским коммунистом Уильямом Моррисом. Но вот парадокс: эта неистовая натура еще и мистик: она — правая рука одной из создательниц теософского учения[19] Екатерины Блаватской, знаменитой русской дамы, путешествовавшей по всему свету, теософические «феномены» и «вещие» сны которой, словно вирус, поражали доверчивое воображение людей. Своей близостью к индуизму и буддизму теософия в те годы нашла многих почитателей в Индии.

Энни Безант приехала в эту страну в 1893 году и сразу же начала выпускать газету «Нью-Индия». Ее влекла к себе «спиритуалистическая» Индия, где в отличие от «материалистической» Англии поступки людей, по ее мнению, диктовались духовными ценностями их романтического прамира.

Энни Безант, убежденная идеалистка, призывала индийцев к борьбе за свободу и национальное достоинство, к возрождению их древних нравственных убеждений. Религиозный реформизм в Индии конца XIX — начала XX века увлек ее. Ей казалось, что «очищенные» идеалы веры дадут индийскому народу возможность избежать пороков европейской цивилизации и окажут обратное политическое влияние на твердыню «грубого» материализма — Англию, которая поработила Индию и родину Безант — Ирландию.

Она была современницей выдающихся мыслителей — индийских патриотов Свами Вивекананды, Ауробиндо Гхоша, Локаманья Тилака[20].

Свами Вивекананда, выступая перед духовными проповедниками, собравшимися на первый всемирный конгресс религии в Чикаго в 1893 году, под звон огромного «Колокола Свободы», специально изготовленного по случаю конгресса, бросил гневное обвинение ханжеству, лжи, лицемерию и несправедливости колонизаторов. «Предлагать религию голодным — оскорбление! Знамя Индии — вот мое высшее небо», — провозгласил он.

В мелкобуржуазном национализме, выразителем которого стала передовая часть индийской интеллигенции, соединялась искренняя любовь к своему народу с готовностью к страданиям ради дела освобождения родины. «Моя богиня, — говорит герой одного из романов Тагора, — там, где нищета и бедность, где горе и унижение... И все же, когда я думаю о ней, радость наполняет меня... В кровавом небе я вижу сверкающее освобожденное будущее моей страны».

Индийская реформация привлекала честных людей Запада своим демократическим содержанием, просветительными целями, страстным протестом против грубого насилия над народом, против его бессовестного ограбления поработителями.

...Трудно сказать, верила ли Энни Безант, как другие теософы, в реальность загробного мира и в возможность контакта с его обитателями, но то, что ее волновали дела на земле и судьбы живых, — факт неоспоримый. В чем, в чем, а уж в благородстве целей, искреннем сострадании угнетенным индийцам ей не откажешь.

И вот эта женщина с мятущейся душой, ищущая правды и справедливости, «Демосфен в юбке», как ее с теплой иронией называли друзья, стала другом семьи Неру и одной из ранних домашних наставниц юного Джавахарлала.

Энни Безант начитанна, умна. Оригинальностью образа мыслей она неизменно возбуждает у окружающих интерес к себе. Ее желание видеть Индию процветающей не могло не импонировать Мотилалу Неру. Но он ни в коей мере не был идеалистом и с огорчением ловил себя на мысли, что красивые всплески души Энни Безант, по сути дела, бессильны повлиять на существующие отношения людей. Правда, несколькими годами ранее Мотилал (по предложению самой Блаватской) вступил в теософское общество и мог, если бы захотел, занять в его иерархии высокое положение. Однако его влекло к теософам скорее простое любопытство, нежели религиозные запросы. Вскоре, разочаровавшись, он выбыл из общества, но добрых отношений с Энни Безант не порвал.

Бывая в семье Неру, Энни Безант рассказывала Джавахарлалу о далекой Англии, о том, что среди англичан есть люди, которые считают индийцев своими братьями и не согласны с политикой колониальных властей.

Безант, много разъезжая по стране, в Аллахабаде бывала лишь изредка. Поэтому она не могла полностью взять на себя обучение Джавахарлала. А Мотилал непременно хотел дать сыну европейское образование. После некоторых раздумий он решил взять для сына домашнего учителя из числа образованных европейцев, попросив Энни Безант помочь ему в этом.

По случаю очередного приезда Энни Безант в «Ананд Бхаване» большой обед. Она выполнила просьбу Мотилала: в гостиную, устланную персидскими коврами, вместе с Энни входит высокий молодой человек с застенчивой улыбкой, похожий на пастора. Ему лет двадцать пять, не больше. Его зовут Фердинанд Брукс. Его отец ирландец, мать — не то француженка, не то бельгийка. Сам он большую часть жизни провел в Индии, хорошо знает индийскую философию и эпос, перевел с санскрита на английский «Бхагавадгиту»[21]. Он хорошо знаком с европейской литературой, с трудами древнегреческих философов и фанатично привержен теософии.

Званый обед в «Ананд Бхаване» не совсем обычен. Для правоверных индусов-вегетарианцев своя кухня, отдельные повара и трапезница. На мраморном полу расстелены циновки, на серебряных блюдах искусно приготовленные кушанья: баклажаны и кабачки, другие фаршированные овощи; травы, специи, различные плоды под ореховыми, молочнокислыми, перечно-пряными, фруктово-сладкими соусами, подливками; бетель, нан и чапати[22]; высокие стаканы из венецианского стекла с ледяной водой и соками — запивать огненно перченную пищу, — чай, сладости, фрукты.

Для европейцев и тех, кто не придерживается религиозных ограничений в еде, — обеденный зал. Здесь длинный стол с массивными резными стульями, канделябры, серебряные приборы, посуда из дрезденского фарфора, белоснежные скатерти и салфетки. Кругом розы с еще не просохшими слезинками — капельками вечерней росы, — все блестит, переливается, благоухает. Хозяин внимательно слушает гостей, возражает или соглашается, шутит, к месту вставляет в оживленную беседу свои реплики.

Энни Безант, главная гостья, сидит по правую руку от хозяина. После обеда приносят чаши с водой, в которых плавают лепестки роз. Все окунают пальцы рук, вытирают салфетками и встают из-за стола. Коньяк, сигары, густой чай, забеленный молоком, — все это подают в библиотеку, которая, по общему признанию, имеет самое богатое в северной Индии частное собрание книг. Тисненные золотом корешки энциклопедий, сборники законов, лондонские, парижские, берлинские издания, древние рукописные книги на арабском, персидском, урду, санскрите, хинди и последние публикации английских издателей. Европейская живопись и старинные индийские гравюры, мрамор и фарфор, бронза и серебро — все должно напоминать о гармонии культур разных миров и времен.

Безант и Фердинанд Брукс пьют чай. Здесь же, в библиотеке, рядом с отцом — с его разрешения — устроился и Джавахарлал. Он наблюдает за учителем, изучает его. У Брукса открытое лицо с тонкими чертами, мягкие, шелковистые волосы, нежная, в веснушках кожа. Он беседует с отцом подчеркнуто уважительно. Держится уверенно, с достоинством. Говорит о «великом духе», о богопознании и еще о чем-то совершенно непонятном для мальчика. Джавахарлал, зная отца, видит, как темнеют его смеющиеся глаза: Мотилалу не по душе слова Брукса. А тот не замечает ничего и продолжает говорить с набожной увлеченностью. Наконец отец выбирает подходящий момент и останавливает его:

— Я понял, господин Брукс, что вы можете развить у моего сына богатое воображение... Ну что ж, от этого вреда не будет... Между прочим, мне больше хотелось, чтобы мой сын научился руководствоваться в жизни не столько эмоциями, сколько рассудком, чтобы воображение не мешало ему видеть действительность.

Нежная кожа Брукса заливается румянцем. Он в смущении отвечает, что непременно учтет это пожелание.

Госпожа Безант знает слабые места в характере Брукса. Он и впрямь живет в мире иллюзий. Одно несомненно — Брукс честный, обязательный человек, ему противен расизм, он преданно любит Индию и ее народ, блестяще образован, любит детей. Нет, она абсолютно уверена в нем и спокойна за свою рекомендацию.

Энни подходит к массивному, во всю стену, книжному шкафу и, заметив на его полках труды хорошо знакомых ей Бернарда Шоу и Сиднея Уэбба, вдруг вспоминает Лондон, 1886 год, демонстрации безработных, которые она организовывала вместе с Шоу, Генри Хайндеманом, Уильямом Моррисом и другими социалистами. Тогда завсегдатаи аристократических клубов на Пэлл-Мэлл цинично оскорбляли голодных демонстрантов, а те в ответ забросали камнями окна их фешенебельных клубов. Энни говорит о митингах в Гайд-парке, на которых она выступала перед рабочими, о столкновениях с полицией. Во время одной из демонстраций она вместе с Бернардом Шоу шла во главе колонны, когда полицейские набросились на них с дубинками. Она ожидала, что Шоу совершит нечто героическое — ведь он тоже был ирландцем, — а он ничего другого не придумал, кроме как крикнуть ей: «Надо поскорей выбираться отсюда». Действия полиции вызвали тогда большое возмущение в народе. Энни предложила штурмовать Трафальгарскую площадь. Но ни Шоу, ни другие лидеры не поддержали ее. Они заявили, что все это может кончиться баррикадами и что они-де хорошо знают судьбу Парижской коммуны и не хотят ее повторения...

Безант замолкает и испытующе смотрит на Мотилала, а тот, кажется, и не догадывается, к чему она клонит. Энни несколько удручена невозмутимостью Неру, хотя ей известна его позиция. Он уже высказал ее на первых сессиях Индийского национального конгресса. Человек весьма умеренных взглядов, он выступает вместе с Дадабхаем Наороджи, Гопалом Кришной Гокхале, с теми, кого называют социальными реформистами или «умеренными», он за преобразования, которые бы ликвидировали средневековые пережитки: ранние браки, кастовую исключительность, запрет вдовам выходить замуж. Он, конечно, за улучшение системы образования. Отмена расовых ограничений, уравнение индийцев в правах с англичанами перед законом, расширение представительства соотечественников в системе государственных учреждений и на офицерских должностях в армии, но не дальше того.

Безант интересуется отношением Мотилала к Тилаку.

Мотилал питает к Тилаку, как выдающейся личности, глубокое уважение, однако не понимает и не одобряет его «экстремизма». Массовые выступления сподвижников Тилака (их называют «крайними»), могут вызвать лишь еще больший хаос и беспорядки в стране, они приведут к ожесточению колониальных властей, к ненужным жертвам.

Мотилал юрист и стоит за социальный порядок, хотя согласен с тем, что нынешнее государственное устройство Индии весьма далеко от совершенства. Но беззаконие не сделает его лучше. Мотилал и Безант еще долго спорят.

О Джавахарлале словно забыли. Теперь отец увлечен беседой, судя по всему, с очень высокопоставленным гостем в желтом атласном тюрбане, видимо, каким-то раджой. У гостя царственная осанка, смуглое выразительное лицо. Раджа не скрывает своего возмущения англичанами. Он повторяет слова Вивекананды о том, что если Великие Моголы оставили в Индии следы своей культуры, воздвигнутые ими храмы и дворцы, то англичане создали достойный себе «памятник» — горы пустых бутылок из-под виски.

Но Мотилал не соглашается с гостем, убеждая его в «прогрессивной миссии» англичан в Индии, а гость отзывается о них как о людях, клянущихся в любви к ближнему, в то время как их руки тянутся к его глотке и кошельку. Видимо, англичане чем-то крепко досадили лично ему.

Наконец вспоминают о Джавахарлале. Гости говорят мальчику ласковые слова; отец, нежно прижав его к себе и пожелав ему спокойной ночи, отправляет его с матерью в спальные покои.

День позади. Джавахарлал некоторое время ворочается с боку на бок, возбужденный дневными впечатлениями, затем засыпает всеочищающим детским сном. Отложатся ли в уголках его памяти рассказы Мубарака Али о восстании сипаев, Энни Безант — о демонстрации лондонских безработных, слова отца о необходимости реформ? В робком, неокрепшем сознании мальчика еще только тлеет смутная догадка о чем-то очень важном, самом главном, ради чего, собственно, живут отец, его друзья, ради чего должен жить и он...

«Индия спокойна, как пороховой погреб перед взрывом» — так охарактеризовал положение в стране в конце XIX века вице-король Джон Лоуренс. От голода умирает около 30 миллионов индийцев, другие миллионы — на грани между жизнью и смертью. Нет ничего священнее, справедливее, страшнее гнева народа, исчерпавшего свое терпение. Индия, как могучий великан, разворачивает плечи. Разве найдется такая сила, которая способна задушить волю народа-исполина? Ширится неповиновение индийцев чужеродной власти...

В 1885 году создается первая всеиндийская политическая партия — Индийский национальный конгресс (ИНК). В Лондоне делали все, чтобы превратить Конгресс в партию послушных «попрошаек», свести ее деятельность, как говорил Тилак, к трем П — просить, протестовать, подлаживаться. Но национальный дух будоражил умы, пробуждал спящих, сытых и ленивых, разжигал гнев голодных и обездоленных, распалял религиозное воображение индусов и мусульман... В 1897 году на сессии Конгресса ее участники приняли резолюцию протеста против преследований, которым подвергались индийские общественные деятели. «Безопасность, жизнь и собственность, — говорил тогда один из лидеров Конгресса Сурендранат Банерджи, — великие основы, на которых покоится внушительное здание английской власти; но во что превращаются эти неоценимые блага, если в любой момент собственность может подвергнуться конфискации, а люди могут подлежать аресту и заключению без суда и следствия, без единого пояснительного слова».

Мотилал уехал по неотложным делам в Европу. В «Обители радости» стало тихо: не слышно было веселого цоканья копыт скакунов, запряженных в открытую карету, на которой подкатывал к дому хозяин, возвращаясь из Верховного суда. Мать все реже выходила из своих комнат. Она по-прежнему ласкала забегавшего к ней на минутку Джавахарлала, вздыхала и опускала глаза, словно страшась чего-то. Мальчик знал, что скоро у него появится брат или сестра. За длинным обеденным столом теперь сидели Джавахарлал да Брукс. Отец строго наказал учителю говорить с сыном только по-английски и во всем следовать европейским правилам.

Ожидаемый всеми день наконец наступил. Дом загудел как потревоженный улей. Врачи и сиделки забегали по комнатам. Джавахарлал нетерпеливо ждал вестей на веранде. Волнение, смутная тревога за мать, предвкушение счастливой перемены в жизни делали мальчика внутренне старше, мужественнее.

Из комнаты матери вышел доктор, блеснув на солнце золотыми очками. Он глубоко вздохнул, помолчал и уже потом поздравил маленького хозяина с родившейся сестрой. Доктор сказал, что Джавахарлал должен быть доволен — будь у него брат, ему пришлось бы тогда поделиться с ним наследством. Джавахарлал вспыхнул от негодования, которое вызвал в нем этот рыжеволосый человек, посчитавший его способным на столь низменные мысли. Но ничего не могло приглушить выплеснувшегося наружу счастья: теперь у него есть сестра! Мальчик в избытке чувств бросился вприпрыжку по широкой мраморной веранде.

Все обитатели дома в приподнятом настроении. Родственники радостно суетятся, улыбаются друг другу; кто-то распорядился запрячь лошадей и умчался — наверняка на почту, побыстрее сообщить новость Мотилалу. Тетка сокрушалась, что он в отъезде. На лицах слуг выражение торжественного благоговения. Мубарак Али надел свой парадный костюм и пошел молиться. Брукс отменил урок.

После рождения Сваруп — так назвали девочку — мать поправилась, похорошела. Вскоре вернулся довольный Мотилал.

Джавахарлал все дни проводил с Бруксом. Они соорудили небольшую учебную лабораторию. Отец, разумеется, позаботился об оснащении ее хорошим оборудованием. Учитель и воспитанник часами ставили химические опыты, постигая тайны вещества, а затем с нетерпением ждали наступления темноты, чтобы с помощью телескопа перенестись в загадочный звездный мир. Джавахарлал уже свободно читал и говорил по-английски. Знание чужого языка неожиданно открыло перед ним богатство мировой литературы. Юноша переносился то в лондонские трущобы, где стоически сносил удары судьбы маленький Оливер Твист, то на Бейкер-стрит, где наивный доктор Уотсон не переставал удивляться проницательности неутомимого сыщика Шерлока Холмса; бороздил просторы морей и океанов с бесстрашными героями Жюля Верна. Джавахарлал от души смеялся над озорными проделками Тома Сойера и Гекльберри Финна, иронизировал над незадачливыми героями Джерома К. Джерома, сочувствовал благородному идальго Дон-Кихоту и его верному оруженосцу Санчо Пансе, образы которых дополнялись великолепными иллюстрациями Густава Доре. Мальчика одинаково волновали средневековые храбрые и великодушные рыцари Вальтера Скотта и фантастические персонажи Герберта Уэллса. Джавахарлал очень любил животных и с увлечением читал «Маугли» Редьярда Киплинга, рассказы о жизни в джунглях родной Индии. Незаметно для себя он постигал силу, красоту и точность художественного слова.

Учителя Брукса Джавахарлал считал незаурядным человеком.