Фридрих Наумович Горенштейн
      ДОМ С БАШЕНКОЙ
      Мальчик плохо различал лица, они были все одинаковы и внушали ему страх. Он примостился в углу вагона, у изголовья матери, которая в пуховом берете и пальто, застегнутом до горла, лежала на узлах. Кто-то в темноте сказал:
      - Мы задохнемся здесь, как в душегубке. Она все время ходит под себя... В конце концов, здесь дети...
      Мальчик торопливо вынул варежку и принялся растирать лужу по полу вагона.
      - Почему ты упрямишься? - спросил какой-то мужчина.- Твоя мама больна. Ее положат в больницу и вылечат. А в эшелоне она может умереть...
      - Мы должны доехать,- с отчаянием сказал мальчик,- там нас встретит дед.
      Но он понимал, что на следующей станции их обязательно высадят.
      Мать что-то сказала и улыбнулась.
      - Ты чего? - спросил мальчик.
      Но мать не ответила, она смотрела мимо него и тихо напевала какой-то мотив.
      - Ужасный голос,- вздохнули в темноте.
      - Ничего не ужасный,- огрызнулся мальчик.- У вас самих ужасный...
      Рассвело. Маленькие оконца товарного вагона посинели, и в них начали проскакивать верхушки телеграфных столбов. Мальчик не спал всю ночь, и теперь, когда голоса притихли, он взял обеими руками горячую руку матери и закрыл глаза. Он заснул сразу, и его мягко потряхивало и постукивало спиной о дощатую стенку вагона. Проснулся он тоже сразу, от чужого прикосновения к щеке.
      Поезд стоял. Дверь вагона была открыта, и мальчик увидел, что четверо мужчин несут его мать на носилках через пути. Он прыгнул вниз, на гравий железнодорожной насыпи, и побежал следом.
      Мужчины несли носилки, высоко подняв и положив на плечи, и мать безразлично покачивалась в такт их шагам.
      Было раннее, холодное утро, обычный в этих степных местах мороз без снега, и мальчик несколько раз спотыкался о примерзшие к земле камни.
      По перрону ходили люди, некоторые оборачивались, смотрели, а какой-то парень, лет на пять старше мальчика, спросил у него с любопытством:
      - Умерла?
      - Заболела,- ответил мальчик,- это моя мама.
      Парень с испугом посмотрел на него и отошел.
      Носилки внесли в дверь вокзала, и мальчик тоже хотел пройти туда, но медсестра в телогрейке, наброшенной поверх халата, взяла его за плечо и спросила:
      - Ты куда?
      - Это ее сын,- сказал один из мужчин и добавил: - А вещи где ж? Эшелон уйдет, без вещей останетесь...
      Мальчик побежал назад, к эшелону, но запутался и оказался на городской площади с противоположной стороны вокзала. Он успел заметить очередь на автобус, старый одноэтажный дом с башенкой и старуху в шерстяных чулках и галошах, торгующую рыбой.
      Потом он побежал назад, однако железнодорожные пути у перрона оказались пустыми, эшелон уже ушел. Мальчик еще не успел испугаться, как увидел свои вещи, сложенные на перроне. Все было цело, кроме кошелки с лепешками и сушеным урюком.
      - Твои вещи? - спросила женщина в железнодорожной шинели.
      - Мои,- ответил мальчик.
      - А что в этом узле? - И ткнула ногой грязный, сплющенный узел.
      - Мамины фетровые боты,- сказал мальчик,- и два ватных одеяла... И коричневый отрез...
      Женщина не стала проверять, взяла узел и чемодан, а мальчик взял другой узел и чемодан, и они пошли к вокзалу. Они внесли вещи в теплый зал, где на деревянных скамьях и прямо на полу сидело много людей.
      - Я в медпункт,- сказал мальчик,- у меня мама заболела.
      - Я твои вещи караулить не буду.
      - Ну, еще немного, я уплачу.
      - Дурень,- поморщилась женщина,- я ведь на работе.
      Но мальчик уже выбежал на перрон. Он с трудом нашел двери медпункта. На клеенчатой скамье кто-то лежал, вытянувшись, и мальчик глотнул несколько раз тяжело и, подойдя, увидел руку с синими ногтями. Только тогда он заметил, что это незнакомый старик. Лицо его было накрыто носовым платком, и две женщины сидели рядом, сгорбившись. Одна, помоложе, плакала, а другая, постарше, молчала.
      Мальчик быстро отступил назад.
      - А где моя мама? - спросил он и огляделся.
      Из боковой двери вышла медсестра в телогрейке.
      - Мать твою в больницу отправили,- сказала она.
      - В какую больницу? - спросил мальчик.
      - У нас в городе одна больница... Сядешь на автобус, доедешь...
      Тогда он вспомнил про площадь, и очередь, и дом с башенкой, и старуху в шерстяных чулках, торгующую рыбой. Он вновь побежал по другую сторону вокзала и увидел все это. Он стал в очередь за какой-то меховой курткой с меховыми пуговицами на хлястике. Но автобуса все не было, и он побежал через площадь, оказался на узкой улице, среди старых, деревянных домов, и здесь вспомнил, что не знает, где больница.
      Улица была пуста, лишь у обмерзшей льдом водопроводной колонки две девочки играли с собачкой.
      - Где больница? - спросил он, но девочки посмотрели на него, рассмеялись и убежали в калитку, а собака подскочила к его пяткам и, оскалившись, залаяла. Мальчик поднял кусок льдышки и кинул в собаку. Она завизжала. Из калитки вышли женщина в ушанке и две девочки, незаметно строящие ему рожи. Женщина начала что-то кричать, мальчик так и не понял, почему и что она кричит.
      - Где больница? - тихо спросил он.
      Женщина перестала кричать.
      - Ты идешь не в ту сторону,- сказала она,- перейди через площадь и садись на автобус.
      Мальчик повернулся, пошел назад и опять увидел дом с башенкой, очередь и старуху, торгующую рыбой.
      Он стал в очередь за шинелью с подколотым пустым рукавом, и автобус опять долго не появлялся. Тогда он спросил у шинели, где больница.
      - Это далеко,- сказала шинель.- Видишь трубу? За трубой еще с километр. На автобусе надо ехать.
      Но автобуса все не было, и мальчик пошел по направлению к трубе. Сразу же в начале улицы его обогнал автобус.
      Мальчик шел очень долго и за это время успел привыкнуть к тому, что мать его в больнице, а он остался один среди незнакомых людей. Главное было теперь добраться до трубы и найти больницу. В дороге его еще несколько раз обгонял автобус. Вблизи труба оказалась громадной и ржавой, на кирпичном фундаменте. Мальчик постоял немного, отдыхал, держась рукой в варежке за проволоку, идущую от трубы к земле. Проволока была скользкая и холодная. Потом он пошел дальше, и какой-то прохожий показал ему больницу. Мальчик поднялся по ступенькам, вошел в коридор и наткнулся на женщину в марлевой косынке.
      - Ты куда,- сказала женщина и растопырила руки,- ты куда в пальто?.. Ты чего?..
      Мальчик нырнул у нее под руками, толкнул стеклянную дверь и сразу увидел мать. Она лежала на кровати посреди палаты.
      - Вот,- сказал он,- вот, вот...
      - Что "вот"? - спросила женщина.- Чего "вот"? Но мальчик держался за ручку двери и повторял:
      - Вот, ну вот же...
      Мать была острижена наголо, и глаза ее, очень темные на желтом лице, смотрели на мальчика. Она была в сознании.
      - Сын,- сказала она шепотом. И тогда мальчик заплакал.
      - Ну, тише,.- сказала женщина в косынке,- давай сюда пальто и подойди к матери.
      - Я тебя искал,- сказал мальчик, продолжая плакать.
      - Мне уже легче,- сказала мать.- Как ты себя чувствуешь?
      - Хорошо,- сказал мальчик.- А ты скоро выздоровеешь?
      - Скоро,- сказала мать.- Поешь кашу. Сестра, дайте ему ложку.
      - Это не положено,- сказала сестра.
      - Возьми маленькую ложечку,- сказала мать,- и садись на табурет.
      - Это не положено,- повторила сестра,- я вынуждена буду удалить мальчика.
      - Кушай, кушай, сын,- сказала мать,- не бойся.
      - Я повешу твое пальто в коридоре,- сердито сказала сестра и вышла из палаты.
      - Надо дать телеграмму деду,- сказал мальчик,- деньги у меня есть... А вещи я оставил на вокзале... Главное, чтоб ты выздоровела.
      - Я выздоровею,- сказала мать.- Как ты похудел...
      - Приедем, я поправлюсь,- сказал мальчик.- Война скоро кончится.
      Появилась сестра.
      - Мальчик, выйди из палаты. Сейчас начнется обход...
      - Я дам телеграмму и вернусь,- сказал мальчик,- я сразу вернусь к тебе.
      - Наклонись,- сказала мать.
      Мальчик наклонился, и она поцеловала его в щеку. Губы у нее были шершавые и горячие.
      Он вышел на улицу, и автобус подошел очень быстро, остановка была прямо против больницы.
      "Все в порядке,- подумал мальчик,- теперь лучше, чем полчаса назад, когда я шел и ничего не знал".
      В автобусе было жарко, и мальчик снял варежки и расстегнул крючок воротника. Тогда стало холодно, и он снова застегнул крючок, а руки сунул в карманы.
      Он сошел на площади, где по-прежнему стояла старуха, торгующая рыбой, и вдруг почувствовал голод, купил коричневую печеную рыбу и понюхал ее - она пахла чем-то незнакомым,- и, идя через площадь к дому с башенкой, где была почта, силился вспомнить, как подошел к старухе, о чем говорил и сколько заплатил за рыбу.
      Он потянул к себе тяжелые двери почты, и за ними была короткая лесенка винтом к другим дверям. А за теми дверьми комната, перегороженная деревянной стойкой.
      Почтовые окошки заслоняли чужие спины; куда бы мальчик ни подходил, он всюду натыкался на спины.
      - Ты чего? - спросил какой-то мужчина.- Чего ты здесь путаешься?
      - Мне телеграмму дать,- сказал мальчик и, вспомнив, что никогда в жизни не давал телеграмм, добавил: - Вы мне напишите телеграмму.
      - Подожди,- сказал мужчина,- сядь, не путайся под ногами.
      Мальчик присел на стул и отщипнул кусочек рыбы. Под коричневой кожицей она была очень белая и несоленая. Потом он посмотрел в окно и почувствовал беспокойство: начинало уже темнеть.
      - Тетя,- сказал он женщине в платке,- напишите мне телеграмму.
      - Какой нетерпеливый! - сказал мужчина.- Ну чего тебе? Какую телеграмму? И взял телеграфный бланк.
      - "Мама заболела, лежит в больнице,- продиктовал мальчик,- дед, приезжай".
      Мужчина и женщина посмотрели на мальчика.
      - Ох, народ мучается,- вздохнула женщина,- ох, страдает народ...
      Мальчик заплатил за телеграмму, спрятал квитанцию в варежку, и ему стало спокойней. Он вышел на площадь и побежал к подъехавшему автобусу. Посреди площади он вспомнил, что забыл рыбу на почте, но не стал возвращаться, побежал дальше.
      Пока он бежал, что-то мокрое и холодное несколько раз прикасалось из темноты к его лицу, а когда автобус остановился у больницы, вдоль дороги были уже белые полосы и мимо фонарей летел снег.
      Мальчик быстро поднялся по заснеженным ступенькам, пошел в знакомый коридор, а оттуда в слабо освещенную палату.
      - Мама,- сказал он,- я дал телеграмму деду...
      - Тише,- появилась откуда-то сердитая медсестра со шприцем в руках,- мать твоя спит, не видишь?..
      Мать лежала на боку, рот ее был полуоткрыт, и мальчику вдруг показалось, что она не дышит.
      - Она живая? - тихо спросил он сестру.
      - Живая, живая,- ответила сестра,- ей спать надо... А тебя куда девать? Ночевать у тебя есть где?
      - Я здесь посижу,- сказал мальчик.
      - Здесь не положено,- сказала сестра.- Опять прямо в пальто в палату! - И взяла его за воротник пальто.
      Тогда мальчик дернулся и вырвался, но сестра переложила шприц из правой руки в левую и снова, уже покрепче, взяла его за воротник.
      - Я милиционера позову,- сказала она.
      Потом кто-то взял мальчика за руку и повернул к себе.
      И мальчик увидел халат весь в желтых пятнах, перед самыми глазами мальчика было пятно, похожее на жука, а чуть левее, у костяных пуговиц, пятно, похожее на черепаху с длинной шеей.
      - Это сын той, с эшелона,- сказала сестра халату.
      - Ну-ка, расстегни пальто,- сказал халат и приложил ко лбу мальчика твердую ладонь, при этом жук дернулся, пополз, а черепаха зашевелила шеей.
      Мальчик хотел вырваться, но сестра крепко держала его сзади.
      - Ну-ка,- повторил халат и взял мальчика за кисть своей второй рукой. Вторая рука была мягкая, с коротко остриженными ногтями и темными волосиками на пальцах, и мальчик немного успокоился.
      - Раздевайся, - сказал халат.
      - Мне можно остаться? - спросил мальчик.
      - Да... Мы вас вместе вылечим, и поедете дальше.
      - А разве я тоже больной? - спросил мальчик.
      - Да,- нетерпеливо ответил халат: его звали в другую палату.- Сестра, положите его на эту койку.- Он показал на свободную койку в другом конце палаты и ушел...
      - Пойдем,- позвала сестра и вышла в коридор.
      Она привела его в каморку без окон и щелкнула выключателем, но в каморке по-прежнему было темно, видно, перегорела лампочка. Тогда сестра зажгла свечу, и при свете этой свечи мальчика почему-то стало знобить.
      Он разделся, сбрасывая все на пол, а сестра, ворча, подбирала одежду и заталкивала ее в мешок. Потом он натянул штанину серых, больничных кальсон и лег отдохнуть.
      Сестра подняла его, натянула вторую штанину, надела рубаху и повела в палату, держа за плечи.
      Ткнувшись о постель, мальчик прижался головой к подушке, но сестра снова растормошила его и дала половинку какой-то таблетки.
      - Глотай,- сказала сестра, - набери слюны в рот и глотай.
      Во рту у мальчика было сухо, и горькая таблетка растаяла по языку...
      - Дайте пить,- сказал мальчик.- А кушать когда у вас дают?
      - Вот ты зачем сюда пришел,- сердито сказала сестра.- Ужин уже кончился...
      Она ушла в глубину палаты и принесла стакан холодного чая и несколько галет.
      - Бери... Мать не ела...
      Мальчик выпил чай, съел галеты и лег. Между ним и матерью было три койки, и, чтоб видеть мать, он должен был опираться на локти, потому что ее заслоняла голова то ли старика, то ли старухи с острым носом и острым подбородком.
      Мать лежала теперь навзничь, одеяло на ее груди часто приподнималось и опускалось.
      Мальчик ненадолго заснул, и ему ничего не снилось, а когда проснулся, по-прежнему была ночь и мать по-прежнему лежала навзничь. Он поднялся на локтях, потом сел, чувствуя дрожь во всем теле, подошел босиком по холодному полу к ее кровати и долго стоял так и ждал, пока мать пошевелится. И она пошевелилась, подняла колени и вздохнула глубоко и спокойно.
      Тогда он вернулся к себе на койку и, глядя в темноту под потолком, подумал, как они приедут домой, в свой город, и будут вспоминать все это. Старик рядом начал ворочаться и стонать, и, чтобы стоны эти не мешали думать, мальчик укрылся с головой одеялом. За ночь он еще несколько раз вставал, подходил к матери и ждал, пока она пошевелится. А потом ложился и то засыпал, то просыпался. Когда он проснулся в последний раз, потолок уже был серый и в окна виден был падающий снег. И он обрадовался, потому что ночь кончилась. Он оперся на локти, посмотрел на мать и опять обрадовался, потому что она шевелилась, даже приподнималась и что-то говорила.
      Мальчик улыбнулся, и ему захотелось рассказать матери про телеграмму и про то, как он ночью боялся, когда она лежала неподвижно.
      Но вдруг старик рядом крикнул:
      - Сестра, женщина умирает!
      Мальчик встал с койки и увидел, что мать хрипит и шея ее выгибается, а голова глубоко погружена в подушку.
      Подошла сестра, взяла мать пальцами за подбородок, а потом привычным движением натянула одеяло ей на лицо. Одеяло приподнялось, и мальчик на мгновение увидел желтую ногу и голый живот.
      Он смотрел на неподвижный теперь бугор, укрытый одеялом, и странное безразличие, какое-то странное спокойствие овладело им. Он подумал: "Вот и все",- и пошел из палаты в коридор.
      Его догнала сестра.
      - Ты ложись,- сказала она,- ты больной.
      - Где моя одежда? - спросил мальчик.- Я должен сейчас ехать дальше.
      Сестра что-то говорила ему, но он не слышал, что она говорит.
      В коридоре были какие-то женщины с сумками, наверно, просто прохожие; как они туда попали, неизвестно. Они смотрели на мальчика, и кто-то спросил:
      - В чем дело?
      И кто-то сказал:
      - Вот у мальчика мать умерла.
      И кто-то приложил платок к глазам. А мальчик сидел на деревянной скамье в коридоре, дрожа от холода, и не смотрел на всех этих людей. Он вдруг подумал, что когда он приедет в свой город, мать встретит его на вокзале.
      Он был уже не маленький и понимал, что мать его умерла, и все-таки он так подумал.
      - Я хочу уехать домой,- сказал он доктору.
      - Ты не глупи,- сказал доктор,- вылечишься, поедешь.
      - Я уже здоров,- сказал мальчик.- Где моя одежда?
      В это время с улицы кого-то внесли на носилках. Сзади шел здоровенный мужчина и громко плакал, сморкаясь. Доктор махнул рукой и ушел следом за носилками. А сестра сказала мальчику:
      - Жди здесь.- И тоже ушла.
      Она вернулась минут через двадцать и повела мальчика в кладовую.
      Она вынула из мешка его мятую одежду, и он начал одеваться. Потом она вынула из другого мешка пальто, пуховый берет и туфли матери и скатала все это в узел. Она долго писала что-то на бумажке с лиловой печатью и спрашивала мальчика его имя и куда он едет.
      - А в платье мы ее похороним,- сказала она.- Распишись за вещи и деньги пересчитай.
      Он не стал пересчитывать, расписался и пошел к дверям. Сестра окликнула его и сунула в карман бумажку с лиловой печатью.
      Ночью навалило снегу, труба теперь стояла не на кирпичном фундаменте, а на громадном сугробе. Мальчик прошел мимо и вспомнил, как вчера отдыхал здесь и держался рукой за проволоку. Потом он заметил, что идет по снегу, рядом с протоптанной тропинкой, и, наверно, поэтому так устал. Спина и шея у него были мокрыми от пота, а правая рука, которой он прижимал к себе узел, совсем окоченела.
      Он вышел на площадь у вокзала; она была совсем незнакомой, тихой и белой. Дом с башенкой был другой, низенький, и очередь другая, и старуха больше не торговала рыбой.
      Он вошел в вокзал, и его начали толкать со всех сторон. Людей было много, и они все лезли к кассам; мальчик сразу понял, что ему ни за что не пробиться к кассам. В толпе его прижали лицом к какому-то кожаному пальто, и, пока их мотало вместе, мальчик успел привыкнуть к этому желтому пальто, а запах кожи он всегда любил.
      - Дядя,- сказал он, когда их вытолкнули на свободное место,закомпостируйте мне билет.
      Дядя ничего не ответил, лишь мельком взглянул на мальчика, морщась, потирая ушибленный об угол локоть.
      - Я уплачу,- сказал мальчик.
      - Сопли утри, богач,- сказал дядя.
      Он опять кинулся в толпу, а мальчик вспомнил, что вещи остались у женщины в железнодорожной шинели, и пошел ее искать.
      Он долго ходил по перрону, замерз и пошел греться в зал ожидания. Все скамьи были заняты, он сел на подоконник и увидел дядю в кожаном пальто. Тот возился у громадного чемодана, прижимал его коленом и затягивал ремень, а рядом, на скамейке, спали женщина в точно таком же кожаном пальто и толстячок, удивительно похожий на дядю; мальчик сразу обозвал его про себя "маленький дядя".
      Дядя, наверно, почувствовал, что на него смотрят, и обернулся.
      - Вот я тебе! - сказал он.- Чего надо?
      - Я тоже жду поезда,- сказал мальчик и показал билет. Вместе с билетом мальчик вытащил еще несколько бумажек, и две из них упали на пол.
      Одну подобрал мальчик, другую дядя.
      - Что за филькина грамота?- спросил дядя, близоруко щурясь.
      - Это справка из больницы,- сказал мальчик.
      Дядя надел очки, прочитал и сразу заторопился.
      - Ну-ка, пойдем,- сказал дядя, толкнул спящую женщину и положил около нее узелок мальчика, а самого мальчика взял за плечо.
      Он провел его через зал ожидания в коридор, где у двери толпилось много людей, но дядя показал справку, и их пропустили. В комнате за дверью было тоже много людей, и какой-то сидевший за столом железнодорожник начал кричать, но дядя показал справку, и железнодорожник перестал кричать.
      - А где хлопец? - спросил он, и дядя быстро вытащил мальчика из-за чьих-то спин.
      - Это вас вчера сняли с эшелона? - спросил железнодорожник.
      - Нас,- ответил мальчик.
      - Зайдешь в камеру хранения, заберешь вещи.- И что-то написал на бумажке.
      - Земляки,- сказал дядя.- Довезу, как родного сына.
      - Ладно,- сказал железнодорожник и что-то написал на другой бумажке.
      - Только у меня семья,- сказал дядя, прочитав бумажку,- жена и сын... Будет два сына.
      - Ладно,- сказал железнодорожник и переправил цифру в бумажке.
      - Пошли, пошли, дружок,- сказал дядя и обнял мальчика за плечи.
      Он повел его на перрон, в камеру хранения, и мальчик получил вещи: два узла и два чемодана.
      Один узел и чемодан взял дядя, а другой узел и чемодан взял мальчик, и они пошли в зал ожидания.
      Здесь он усадил мальчика на скамью, пошептался с женщиной в кожаном пальто и ушел.
      Женщина была с кудрявыми волосами, низенькая и толстая. Она покачала на коленях "маленького дядю", запустила ему руку за воротник, похлопала по шейке и сказала:
      - Вот видишь, мальчик не слушался маму, и она умерла. Если ты не будешь слушаться, я тоже умру.
      - А как она умерла? - спросил "маленький дядя".
      - Закрыла глазки - и все,- сказала кудрявая женщина.
      - Как дядя Вася? - спросил "маленький дядя".
      - Нет, дядю Васю убили на фронте,- сказала женщина.
      - А их можно оживить? - спросил "маленький дядя".
      - Конечно, нет, глупенький,- сказала кудрявая женщина.
      - А если б можно было,- сказал "маленький дядя",- я б лучше оживил нашего дядю Васю, чем его маму...
      - Ой ты мой глупыш,- засмеялась кудрявая женщина и начала снова похлопывать "маленького дядю" по шейке,- ой ты мой глупыш, ой ты мой глупыш, ой ты мой глупыш!..- Она посмотрела на мальчика, отодвинулась подальше, отодвинула вещи и спросила: - Мать твоя умерла от сыпного тифа?
      - Нет,- ответил мальчик; он сидел и думал, как приедет в свой город и встретит мать, которая, оказывается, осталась в городе, в партизанах. А в эвакуации он был с другой женщиной, и это другая женщина умерла в больнице. Ему было приятно так думать, и он думал все время об одном и том же, но каждый раз все с большими подробностями.
      - Ты чего улыбаешься? - сказала кудрявая женщина.- Мать умерла, а ты улыбаешься... Стыдно...
      Потом появился дядя и рядом с ним какой-то инвалид. Инвалид был в морском бушлате и черной морской ушанке. Вместо руки у него был пустой, плоский рукав, а вместо ноги постукивал протез.
      Дядя что-то говорил и улыбался, и инвалид тоже говорил что-то дяде, а потом вдруг сунул ему прямо в нос громадную дулю.
      Дядя отстранился и опять что-то заговорил, дружелюбно покачивая головой, и тогда инвалид плюнул ему в лицо.
      Кудрявая женщина закричала и побежала к дяде, а дядя торопливо утерся ладонью и снова почему-то улыбнулся. Подошел патрульный солдат и потащил куда-то инвалида за единственную руку.
      - Пристал, пьяная сволочь! - сказал дядя, переставая улыбаться.- Я иду, а он пристал. Не трогаю ведь его, иду, а он пристал...- У дяди было злое, расстроенное лицо, и он прикрикнул на мальчика: - Чего сидишь, собирайся!.. Билеты я закомпостировал...
      Мальчик быстро вскочил со скамейки и взял в одну руку узел, а в другую чемодан.
      Дядя вытащил из кармана веревку, связал два узла вместе и повесил их мальчику на плечо.
      - А чемоданы бери в руки,- сказал дядя.
      Началась посадка, и мальчик сразу отстал от дяди, и его затолкали в самый конец громадной толпы, откуда виден был лишь верх зеленых вагонов. Мальчик попробовал протиснуться ближе, и это ему удалось, он уже начал различать окна и лица в окнах и потом увидел в окне дядю. Тогда он начал лезть вперед изо всех сил и почувствовал, что веревка, связывающая узлы, лопнула. Передний узел он успел подхватить зубами, а задний узел упал, и мальчик наступил на него ногой. Но тут мальчика сильно толкнули в спину, и он оказался у самого вагона.
      Дядя в вагоне заметил его, исчез из окна и появился на ступеньках.
      - Сюда давай,- крикнул дядя, протянул руку и взял узел у мальчика из зубов, а второй рукой втащил его вместе с чемоданами на ступеньки.- Вот и в порядке,- сказал дядя и повел его по загроможденному проходу.
      - А теперь наверх,- сказал дядя и подсадил мальчика на верхнюю полку,узел под голову и спи спокойно.
      Кудрявая женщина сидела внизу на одной скамейке, "маленький дядя" - на другой, а сам дядя стоял и говорил людям с чемоданами:
      - Проходите, впереди свободно... Проходите, тут едут три семьи, тут занято...
      Потом вагон дернуло, и мальчик понял, что они поехали.
      Он увидел заснеженный перрон, забор и за забором площадь и очередь и увидел старуху, торгующую рыбой; она шла через площадь в валенках и с плетеной кошелкой. В конце площади был дом с башенкой, где была лестница винтом. А если пойти влево, то можно дойти до трубы, а оттуда до больницы.
      И вдруг что-то повернулось и защемило в груди, и мальчик удивился, потому что еще никогда так не щемило.
      В окне уже было поле, все время одинаковое, белое, и одинаковые столбы, которые, казалось, за провода протягивают друг друга мимо окна, и пока мальчик смотрел на провода, щемить стало слабее. Мальчик лежал, свернувшись клубком, потому что в ногах стояли дядины большие чемоданы, и старался не смотреть вниз, где кто-то ходил, позвякивала посуда и мелькали какие-то головы. Он был здесь один, на полке, и полка пошатывалась и везла его домой.
      Мальчик заснул, и ему что-то снилось, но когда он проснулся, то посмотрел в холодное окно, забыл сон и вспомнил, что мама умерла. У него начало давить в горле и болеть спереди, над бровями, и он всхлипнул и потом начал всхлипывать громче и чаще и сам удивился, почему это он не может остановиться, а все всхлипывает и всхлипывает.
      Рядом с его лицом над краем полки появилась чья-то голова, и мальчик узнал вчерашнего дядю.
      - Ты чего? - сказал дядя.- Так не годится, ты ведь большой мальчик...
      Дядя исчез и появился снова с куском пирога. Пирог был помазан кисленьким сливовым повидлом, а на повидле лежали тоненькие хрустящие колбаски из теста.
      Мальчик сначала откусывал колбаски и сосал их, как конфеты, потом вылизал повидло, а потом съел все остальное.
      "Хороший дядя",- подумал мальчик и посмотрел вниз.
      Было утро. "Маленький дядя" спал на громадной красной подушке, а кудрявая женщина и дядя о чем-то шепотом говорили.
      Мальчик слез с полки, и кудрявая женщина мельком посмотрела на него, а дядя сказал:
      - Сходи займи очередь в туалет.
      Мальчик пошел узким проходом, стукаясь о полки и углы чемоданов, и стал в очередь за каким-то стариком. Старик был в очень рваном пальто, но в красивом пенсне с толстыми стеклами и с кусочком седой, чистенькой бородки под нижней губой. Впереди начался скандал, какая-то женщина хотела прорваться без очереди.
      - У меня расстройство! - кричала она.
      - Наплевать на твое расстройство,- отвечал ей мужской голос,- я сам с семи утра дежурю!
      - Нравы,- сказал старик в пенсне и криво усмехнулся, клочок бородки пополз влево.- нравы третьего года войны...- Он посмотрел на мальчика и, наверно, потому, что было скучно, спросил: - С матерью едешь?
      - Нет,- ответил мальчик,- мама у меня в партизанском отряде.- Он сказал это неожиданно для себя и сразу пожалел, но было уже поздно.
      - Вот как,- заинтересовался старик,- а ты как же?
      - А я так,- сказал мальчик, чувствуя радостно заколотившееся сердце,- я с дядей,- сказал мальчик и вдруг увидел, что по коридору идет дядина кудрявая жена.
      Он покраснел и торопливо отвернулся от старика, собиравшегося задать новый вопрос.
      - Ты за кем? - спросила кудрявая женщина.- Понятно, а за тобой кто?
      За мальчиком стояла толстая женщина, вернее, когда-то она была толстой, теперь кожа на ней висела, как пустой мешок.
      - Это не выйдет,- сказала она,- он, может, еще полвагона вперед пропустит.
      - Вы не волнуйтесь,- сказала кудрявая женщина,- мальчик уйдет, я вместо мальчика.
      Но толстая женщина, видно, была сильно обозлена, что ее не пустили без очереди. Она перегородила коридор рукой и сказала:
      - Неплохая замена. Мальчику туда на пять минут, а тебе на два часа...
      - Как вам не стыдно,- сказал старик,- война, люди жертвуют собой... Мать этого мальчика, например, в партизанском отряде...
      - Какого? - спросила кудрявая женщина.- Этого? Да что же ты врешь,сказала она мальчику,- твоя ж мать умерла позавчера в больнице...
      Мальчику стало очень жарко, и сильно зашумело в ушах.
      - Горя своего стыдится,- сказала толстая женщина.
      Мальчик быстро пошел назад и полез на полку. У него опять начало давить в горле и болеть над бровями, и, чтоб не всхлипывать, он крепко закрыл глаза и крепко стиснул зубы. Он лежал так долго, и полка скрипела, и снизу гудело, и над головой что-то постукивало. Потом сразу все стихло, мальчик открыл глаза и увидел в окно перрон, по которому бегало много людей. Дяди в купе не было, а кудрявая женщина кормила "маленького дядю" с ложечки сгущенным молоком. Мальчик подумал, что это сладкое, сгущенное молоко можно кушать и кушать, целый день можно кушать, если не набирать его на ложечку, а макать ложечку и облизывать.
      Кудрявая женщина посмотрела на мальчика, и мальчику вдруг стало страшно: без дяди она высадит его на перрон, и он опять останется один.
      - Деньги у тебя есть? - спросила кудрявая женщина.
      - Есть,- торопливо ответил мальчик, полез в кармай и вытащил деньги.
      Кудрявая женщина взяла деньги, пересчитала и сказала:
      - О чем люди думают, когда пускаются в такую дорогу? О чем твоя мать думала... Тут ведь на тебя одного не хватит.
      - У нас еще была кошелка с урюком и лепешками,- сказал мальчик,- но она потерялась. И еще есть отрез,- сказал мальчик,- его можно продать.
      Он хотел вскрыть грязный, сплющенный узел, но мать зашила его крепкими, суровыми нитками, и мальчик поцарапал палец. Он посмотрел на задравшуюся кожицу, на набухающую капельку крови и всхлипнул.
      - Ты чего там? - спросила кудрявая женщина.
      - Я порезал палец,- ответил мальчик.
      - Ревешь,- сказала кудрявая женщина,- не стыдно, такой большой бугай?
      - Я не реву,- сказал мальчик,- а когда дядя придет, я расскажу ему, как вы на меня говорите.
      Тогда кудрявая женщина начала смеяться и сказала:
      - Ты лучше застегни ширинку, герой...
      В это время поезд дернул, и кудрявая женщина начала кричать:
      - Ой, он отстал, он отстал!
      А "маленький дядя" заплакал. Мальчику стало жалко "маленького дядю", и он сказал:
      - Ты не плачь, папа догонит поезд на самолете...
      Тогда женщина крикнула:
      - Ты, дурак, молчи... Приблудился на нашу шею.- И начала ломать руки.
      Но тут появился дядя с полной кошелкой, которую он прижимал к груди, и кудрявая женщина сразу начала ругать дядю, а он молча выкладывал из кошелки на столик хлеб, дымящиеся картофелины, огурцы и большую жирную селедку.
      Мальчик повернулся лицом к стенке и закрыл глаза, но все равно не забыл жирную селедку с картошкой и огурцами. Он ел бы все это отдельно, чтоб было больше. Сначала огурцы, откусывая маленькими кусочками, потом селедку с хлебом, а на закуску картошку. Он даже пошевелил губами, повернулся лицом навстречу вкусному запаху и вдруг увидел прямо перед собой большую теплую картошку и половинку огурца и хлебную горбушку с довеском мякоти.
      - Кушай, мальчик,- сказал дядя,- обедай...
      Мальчик съел картошку вместе с кожицей, под кожицей она была мягкая и желтая, как масло. Огурец он сначала обкусал со всех сторон, а серединку оставил на закуску. Потом осторожно глянул вниз, не смотрит ли кто, и обрывком жирной газеты, на которой дядя подал ему еду, натер горбушку и мякоть. Получился хлеб с селедкой, и мальчик ел его медленно, маленькими кусочками.
      После еды мальчику стало тепло, весело, и захотелось сделать для дяди что-нибудь хорошее.
      Он вспорол зубами крепкие нитки на узле, вытащил пахнущий нафталином коричневый отрез и сказал:
      - Дядя, пошейте себе костюм.
      Дядя удивленно поднял брови, но кудрявая женщина быстро вскочила и протянула руку.
      - Это не вам, это дяде,- сказал мальчик и отдал дяде отрез.
      К полке подошел старик в пенсне, теперь он был не в рваном пальто, а в короткой женской кофте.
      - В такое трагичное время,- сказал он,- трудно быть взрослым человеком... Трудно быть вообще человеком...
      "Маленький дядя" посмотрел на старика и заплакал, а кудрявая женщина сказала:
      - Проходите, дедушка, вы испугали ребенка.
      Но старик продолжал стоять, покачиваясь, часто моргая красными веками, и тогда дядя вскочил, взял его за воротник кофты и толкнул в глубину прохода.
      Мальчик рассмеялся, потому что старик смешно взмахнул руками, а пенсне его слетело и повисло на шнурочке, и подумал: "Хороший дядя, прогнал старика".
      Поезд шел и шел, полка скрипела, снизу гудело, сверху постукивало, и вскоре мальчик увидел за окном среди снега черные, обгорелые дома. И танк с опущенным стволом. И грузовик кверху колесами. И еще один танк, и еще один грузовик...
      Поезд шел очень быстро, и все это летело назад, мальчик ничего не мог разглядеть как следует. Потом кто-то опять подошел и остановился у полки, и мальчику стало страшно, потому что он узнал инвалида с плоским рукавом.
      Инвалид держал об руку военного в шинели без погон, ушанке и с гармошкой на плече. Лицо военного было в темно-зеленых пятнышках, а на глазах черные очки.
      И дяде тоже стало страшно, мальчик увидел, как дядя поперхнулся селедочным хвостом - хвост теперь торчал у дяди изо рта.
      Дядя кашлял, а инвалид с военным молча стояли и смотрели.
      Наконец дядя засунул пальцы в рот, вытащил селедочный хвост и сказал инвалиду:
      - Здравствуйте,- как будто инвалид никогда не давал дяде дули и никогда не плевал ему в лицо.
      - Здравствуйте,- вежливо ответил инвалид,- мы где-то с вами виделись.
      - Конечно, конечно,- сказал дядя,- может, вы перекусить хотите, так присаживайтесь.
      - Спасибо,- ответил инвалид,- у нас свое есть.- И выложил на столик алюминиевую флягу и завернутый в газету пакет.
      - Кисонька,- сказал дядя кудрявой женщине,- погуляй с ребенком, пока люди пообедают.
      Кудрявая женщина сердито посмотрела на дядю, взяла на руки "маленького дядю" и вышла в коридор, а дядя торопливо порылся в корзине и выставил на столик два покрытых никелем железных стаканчика.
      Инвалид отвинтил крышку фляги и налил в стаканчики, а военный начал шарить пальцами по столику, натыкаясь то на флягу, то на пакет, пока не опрокинул один стаканчик.
      - Эх,- сказал инвалид,- ведь чистый спирт.- Он снова налил и вложил стаканчик военному в руку.
      Дядя быстро достал тряпку и начал вытирать лужицу на столике.
      - Зачем? - поморщившись, сказал инвалид.
      - Как же, как же, - сказал дядя,- вот товарищ слепой рукав намочит.
      Инвалид и военный выпили, крякнули, и инвалид начал разворачивать одной рукой пакет. В пакете был точно такой пирог, какой ел мальчик утром. Только не кусочек, а громадный кусок, мальчику его б хватило на целый день, а может, и на два дня.
      - Закуска дрянь,- сказал инвалид,- по коммерческим ценам давали...
      Он вынул из кармана тяжелый позолоченный портсигар и раскрыл его. Портсигар был плотно набит кислой капустой. Инвалид взял щепотку капусты, затем схватил руку военного и тоже сунул ее в портсигар. Они выпили и сразу же, не переводя дыхания, налили и выпили опять.
      В это время поезд застучал по мосту, и инвалид сказал военному:
      - Вот она, Волга!
      Они выпили снова, и лицо военного стало красным, а щеки инвалида, наоборот, побелели. Головы их мотались низко над столиком, а за головами в окне до самого горизонта стояли припорошенные снегом танки, машины и просто непонятные, бесформенные куски.
      - Кладбище,- сказал инвалид,- наломали железа.
      Они выпили, и инвалид сказал:
      - Давай фронтовую...
      Пальцы у военного часто срывались, он бросал мелодию на середине и начинал сначала.
      Вскоре у купе собралось много людей. Толстая женщина сказала:
      - Браток, а может, ты "Васильки-василечки" сыграешь?
      Но военный продолжал играть одну и ту же мелодию, обрывая ее на середине и начиная сначала.
      Голову он повернул к окну, и очки его смотрели на заснеженное железное кладбище, где летали вороны, очень черные над белым снегом.
      Локоть шинели у военного был вымазан повидлом от пирога, и инвалид взял пирог, встал, пошатываясь, и сказал мальчику:
      - Кушай, пацан.
      Мальчик увидел перед собой плохо выбритое лицо, дышавшее сквозь желтые зубы горячим, остро и неприятно пахнущим воздухом, и отодвинулся подальше, в самый угол.
      - Если мальчик не хочет,- сказал старик в пенсне,- я могу взять.
      - Нет,- сказал инвалид,- пусть пацан съест.- И положил пирог возле мальчика.
      Поезд начал стучать реже, зашипел, дернул и остановился у какого-то обгорелого дома.
      - Твоя,- сказал инвалид военному.
      Тот поднялся, и они вместе пошли по проходу.
      - Унесло? - спросила кудрявая женщина, заглядывая в купе.- Насвинячили, алкоголики!
      - Тише,- сказал дядя,- он еще вернется...
      Поезд вновь двинулся, на этот раз без толчка, и, пока он медленно набирал скорость, мимо окна ползли заснеженные развалины и снежная дорога, по которой среди развалин шли люди.
      Поезд грохотал уже на полной скорости, когда инвалид вернулся в купе и сел над недопитым стаканом, опершись головой на руку.
      Он сидел так долго и молчал, и дядя сидел и молчал, на самом краешке скамейки, а кудрявая женщина каждый раз заглядывала в купе и уходила опять.
      Наконец дядя очень тихо и очень вежливо спросил:
      - Вы, может, спать хотите? Может, вас проводить?
      Но инвалид продолжал сидеть и потряхивать головой над недопитым стаканом.
      Тогда дядя подошел, осторожно потрогал инвалида за плечо, и тот сказал усталым голосом, не поднимая головы:
      - Уйди, тыловая гнида...
      Тут появилась кудрявая женщина и закричала:
      - Вы не имеете права!.. У нас был такой случай: инвалид обругал мужчину, а мужчина оказался работник органов, и инвалида посадили.
      - Гражданин,- сказал дядя уже построже,- освободите место. Здесь едет моя жена и ребенок.
      Инвалид медленно поднялся, посмотрел на дядю и вдруг схватил, сжал пальцами дядин нос.
      - Барахло назад отдай пацану,- сказал инвалид,- отдай, что взял...
      Дядин нос сначала позеленел, потом побелел, и на дядин полувоенный френч потекла тоненькая красная струйка, через весь френч, на галифе и дальше по сапогу.
      Кудрявая женщина громко закричала, а "маленький дядя" заплакал, и мальчик, хоть ему было страшно, тоже крикнул:
      - Не трогайте дядю, пустите дядю...
      В это время кудрявая женщина наклонилась к чемодану и бросила подаренный дяде отрез прямо мальчику в лицо, а проводник и толстая женщина оторвали инвалида от дяди, и дядя сразу куда-то убежал.
      Инвалид устало оперся рукой о полку, облизал губы и спросил проводника:
      - У тебя, папаша, гальюн открыт?.. Мутит меня...
      - Нужно оно тебе, - покачал усатым лицом проводник и повел инвалида, придерживая его за спину рукой.
      Появился дядя и начал хватать свои чемоданы. Он сказал кудрявой женщине:
      - Собирайся, я договорился в третьем вагоне.
      - Дядя,- крикнул мальчик,- подождите!
      Но дядя даже не посмотрел в его сторону: он очень торопился.
      У мальчика опять начало давить в горле, однако он не сжимал глаза и зубы, чтоб не заплакать, потому что ему хотелось плакать, и слезы текли у него по щекам, по подбородку, и воротник свитера и пальцы - все стало мокрым от слез.
      - Он ему в действительности дядя? - спросила толстая женщина.
      - Не знаю,- ответил старик в пенсне,- ехали они вместе.
      Появился инвалид; лицо, шея и волосы его были мокрыми, и он каждый раз отфыркивался, точно все еще находился под краном.
      - Граждане,- сказал он,- отцы и матери, надо довезти пацана... Меня пацан, граждане, боится...- Инвалид зубами расстегнул ремешок часов и положил их на столик.- Довезешь, проводник, папаша? Денег нет... Пропился я, папаша...- Он вытащил из кармана портсигар, вытряхнул прямо на пол остатки капусты и положил портсигар на столик, рядом с часами.- Вещь... Целый литр давали.- Потом вытащил из кармана зажигалку, складной нож, фонарик, потом подумал, расстегнул бушлат и принялся разматывать теплый, ворсистый шарф.
      - Шерсть,- сказал он.
      - Да ты что,- сказал проводник и придвинул все лежавшее на столике назад к инвалиду,- ты брось мотать... Довезем, чего там...
      А толстая женщина взяла портсигар и сказала:
      - Он его все равно пропьет... Лучше уж мальцу еды наменять, скоро станция узловая...
      Инвалид посмотрел на нее, качнулся и вдруг обхватил единственной рукой за талию и поцеловал в обвисшую щеку.
      - Как из винной бочки,- сказала толстая женщина и оттолкнула его, но не обозлилась, а, наоборот, улыбнулась и кокетливо поправила волосы.
      Инвалид провел рукавом по глазам, обернулся и подмигнул мальчику.
      - Ничего,- сказал он,- ничего, парень, не робей.- И пошел по проходу.
      Мальчик увидал его сутулую спину, стриженый затылок и большие, толстые пальцы, которыми он поправил, заломил на ухо свою морскую ушанку.
      В вагоне потемнело, и проводник зажег свечу в фонаре под потолком.
      Мальчик лежал затылком на распотрошенном узле и смотрел, как горит свеча. Толстая женщина дала ему хлеб с белым жиром, стакан сладкого кипятку, и теперь он лежал и ни о чем не думал.
      Постепенно шаги и голоса стихли, остался лишь привычный гул поезда да скрип полки. Мальчик опустил ресницы и увидал перед собой яркие розовые круги.
      Он понял, что это свеча, повернулся на бок, и круги стали черными. Потом он вспомнил, что больше нет дядиных чемоданов, разогнул ноги в коленях и начал уже засыпать, когда какой-то шорох разбудил его. По купе ходил старик в пенсне. Он ходил на цыпочках, с полусогнутыми руками, и заглядывал в лица спящих. Потом он очень медленно, как слепой, вытянул руки вперед и шагнул к окну.
      Голову он поворачивал рывками, то в одну, то в другую сторону, губы его шевелились. Мальчик лежал неподвижно, он видел часть спящего лица толстой женщины, раскрытый рот и видел огонек свечи в темном окне и протянутые к этому огоньку пальцы старика. Пальцы потянулись дальше, и огонек появлялся теперь то среди волос старика, то на его бородке. Вдруг пальцы быстро прикоснулись к висящей на крючке у окна сетке с хлебом и так же быстро, точно хлеб этот был раскаленный, отдернулись назад.
      Толстая женщина издала губами странный, похожий на поцелуй звук и вынула руку из-под головы. Ресницы ее дрогнули.
      Когда мальчик приподнял голову, старика в купе не было.
      Мальчик полежал еще немного с открытыми глазами, и сердце его начало биться тише и спокойней. Тогда он прикрыл веки и хотел повернуться к стенке, но вместо этого снова открыл один глаз.
      Старик стоял у самой полки. Под седыми, редкими волосами была видна нечистая белая кожа.
      Он снял кофту и был теперь в шелковой мятой рубахе, обтрепанные манжеты вместо запонок были скреплены проволокой.
      Он пошел пригнувшись - так ходят в кинокартинах разведчики, и это было очень смешно,- но мальчику стало не смешно, а страшно, как утром, когда он проснулся и вспомнил, что мама умерла.
      Пальцы старика скользнули по корке, отщипнули маленький кусочек этой коричневой корки вместе с серой мякотью, и в этот момент он оглянулся и встретился взглядом с мальчиком. Поезд шел в темноте, чуть-чуть подсвеченной снегом; казалось, за окнами больше нет жизни, лишь изредка мимо окон проносились какие-то неясные предметы.
      Толстая женщина опять спала с открытым ртом, и в глубине ее рта поблескивал металлический зуб.
      Старик осторожно распрямился, покачивая головой, и переложил хлеб из ладони в задний карман брюк.
      Он все время, не мигая, смотрел на мальчика, и мальчик приподнялся на локтях, отломил угол от пирога, оставленного инвалидом, и протянул старику. Старик взял и сразу проглотил. Мальчик снова отломил снизу, где не было повидла, и старик так же быстро взял и проглотил. Мальчик отдал старику по кусочку всю нижнюю часть пирога; а верхнюю, с повидлом и печеными хрустящими колбасками, оставил себе.
      Пришел проводник и для светомаскировки обернул фонарь темной тряпкой теперь только туманное пятно сжималось и разжималось на потолке. Старик стоял, морща лоб и что-то припоминая, а затем пошел вдоль вагона, мимо храпящих полок, мимо спящих, сидя и полулежа, людей, до тамбура, где на узлах тоже лежали какие-то люди.
      - Неужели это никогда не кончится? - тихо сказал старик и пошел назад.
      Он стоял у полки мальчика и смотрел, как мальчик спит.
      Мальчик спал, лежа на распотрошенном узле и положив щеку на голенища фетровых женских бот.
      Рукава его свитера были закатаны, а ботинки расшнурованы.
      Мальчику снился дом с башенкой, дядя, старуха, торгующая рыбой, инвалид с сильными, толстыми пальцами и еще разные лица и разные предметы, которые он тут же во сне забывал. Уже перед самым рассветом, когда выгоревшая свеча потухла и старик прикрыл ноги мальчика теплой кофтой, мальчик увидал мать, вздохнул облегченно и улыбнулся.
      Ранним утром кто-то открыл дверь в тамбур, холодный воздух разбудил мальчика, и он еще некоторое время лежал и улыбался...
      1963