Дженева в тот день так и не нашла Юза. Может быть, это было и к лучшему; по крайней мере, у неё оказалось немного времени, чтобы успокоиться и прийти в себя после пережитых треволнений. На следующее утро она, вопя что-то несусветное, не замедлила броситься ему на шею и обязательно расцеловала бы, если он вовремя не увернулся. Её радостно-извиняющаяся благодарность хоть и жутко запоздала, но всё же была принята благосклонно. Юз казался довольным.
      Гражена, наоборот, вела себя непривычно тихо. В эти дни, до следующей встречи с Айна-Пре, ей пришлось много чего передумать. Прежде всего постоянно ловила себя на сомнительной мысли: а не показалось ли всё это ей? Не привиделось ли, как во сне? Уж очень тот образ чародея, который она до сих пор знала, не вмещался во вдруг произошедшее между ними. Уж слишком всё это казалось неправдоподобным, невозможным, нереальным…
      Окончательно не скатиться к безопасному решению "он просто хочет подшутить надо мной" помогала живая до мельчайших деталей память о мгновении того просящеговыражения глаз Айна-Пре. Таким не шутят, такое не сыграть.
      Когда они встретились следующий раз, настороженная Гражена первым делом заглянула в его глаза. Самого того просящего выражения в них, естественно, уже не было, но его следы удалось разглядеть. И она успокоилась.
      Теперь её не задевала его саркастическая грубость, которой он, как и раньше, предпочитал общаться с ней. Теперь она просто ясно видела её изнанку, ту мягкую почву, откуда росли её крапивные корни. И Гражена разве что фыркала, когда Айна-Пре был особенно в ударе.
      По молчаливому согласию, все темы про чародейские дела вообще и про разбитые стаканы в частности были пока отложены. И только однажды Айна-Пре завёл странный разговор.
      — Держись подальше от Башни чародеев. Особенно в полнолуния.
      Они сидели на песчаном берегу одной из мелких заводей Гленмара. Слева, над зарослями низкорослых деревьев, как раз высилась верхушка Башни. С этого расстояния она выглядела почти хрупко. Гражена, разморённая тёплым, солнечным полуднем, смешливо хмыкнула.
      — А то превращусь в летучую мышь? Или чё ещё?
      — Да и в любое другое время тоже, — никак не поддержал её игривого настроения чародей. — Нет, если тебя туда кто-то отправляет из наших, или нужно идти по делам, тогда не выёживайся. Делай, что говорят. Но сама — или с кем-то из своих балбесов — ни ногой! Поняла?
      — Нет, — нахмурилась Гражена и села собраннее.
      — Это уже не важно. Главное, делай, как я говорю. Тема закрыта.
      Выпрямившись окончательно, Гражена задумалась. По опыту она уже знала, что сейчас ей больше ничего не удастся выпытать. Приказ же (а это действительно был приказ, не просьба и не совет) казался не только странным, но и излишним. После того путешествия — позапрошлой зимой, на пару с Дженевой — её больше никогда не тянуло к поискам приключений в сторону Башни.
      Словно в награду за её нерасспрашивание Айна-Пре сам, уже мягче, добавил.
      — Я тебе когда-нибудь всё расскажу. Не сейчас. Потом.
      И на этом уже тема была закрыта окончательно.
      Единственный, кто заметил подозрительные изменения с Граженой, была многоопытная леди Олдери. Чтобы разузнать подробности, выбрала привычный ей окольный путь: стала чаще и как бы случайно сталкиваться с Дженевой, болтать с ней о пустяках, приглашать чаёвничать. Та ничего странного в этом интересе не приметила, так что вскоре леди Олдери была в курсе дел племянницы: чему сейчас учится, с кем общается, куда ходит развлекаться, что читает и так далее. В результате у неё возникло несколько имён-предположений, но всё какие-то расплывчатые. В конце концов, скорее для очистки совести, чем всерьёз, написала письмо отцу Гражены, барону Трене, в аккуратных выражениях приглашая того погостить и повидаться с дочерью, и пустила дела идти своим чередом.

* * *

      Встряска из-за украденной флейты, хоть и закончившаяся благополучно, была слишком сильна, чтобы не сподвигнуть Дженеву попробовать осмыслить её "что, зачем и почему" — и, главное, "что надо сделать и поменять", дабы не дать жизни повторить с ней тот кошмар. В числе вороха выводов было "нельзя так привязываться к даже самым дорогим вещам", а в числе принятых решений — и разжиться новой флейтой, и раздарить кое-какие любимые украшения и прочие приятные мелочи. В последнем не обошлось без накладок: так, однажды Легина, одаренная ею в числе прочих, с удивлением разглядела на ладони свою старую застёжку, которую пару лет назад по какому-то случаю подарила леди Олдери.
      Дженева попробовала было сунуть и Юзу свою самую любимую книжку, но умудрилась сделать это так коряво, что тот чуть не отшатнулся и принял подарок на последней грани вежливости. Да, Дженева, конечно, приняла вполне мудрое решение вести себя с ним так, как будто ничего такого не случилось; но получалось это у неё не очень. Вдобавок, она видела в нём лишь прошлогоднего, того, с которым было приятно переписывать архивы в Башне чародеев, а потом пить чай с вареньем. Юз же сильно изменился за прошедшее время, давно перерастя и новичка, и провинциала, и «мальчишку». Он смог даже у Миррамата вызвать к себе уважение, пусть и с оттенком покровительственного превосходства. Особенно после одного случая.
      Дело было так. Хлебные волнения столицы почти не коснулись, но высокие шапки стражей порядка до сих пор встречались на улицах города гораздо чаще, чем раньше. Шагая как-то по своим делам, за очередным углом Юз наткнулся на привычную сценку. Невзрачный мужичонка, осторожно оглядываясь и помахивая головой в одну и ту же сторону, что-то растолковывал отряду городских стражей порядка. И всё бы ничего, и сценка тут же забылась бы, да только в той стороне, куда показывал мужичонка и куда уже шли двое стражников, Юз случайно разглядел напряжённого Миррамата.
      Юз даже запнулся. И тут же перешёл на бег.
      — Вас-то я и ищу! Скорее!
      — Чего тебе, парень? — недовольно повернулся к подскочившему Юзу рыжебородый стражник, по виду командир. — Чего орёшь на всю улицу?
      — Там!… Там!… - Юз словно едва переводил запыхавшееся дыхание. — Там в нашем трактире пьяная драка! Бьют посуду, ломают мебель!… Мать ругается, мол, как всегда: когда не надо, их полно, а как нужно, так ни одного стражника поблизости!… Скорее же!
      Юз по опыту знал, что стражи порядка очень любят такую работу, защищать трактирщиков. Потом они, как минимум, могли рассчитывать на дармовую выпивку… И точно, он уже оказался в плотном центре внимания людей с дубинками, и даже те двое прямо на глазах теряли интерес к своей прежней цели. На всякий случай, Юз решил досыпать в жаркое перца.
      — И как назло сегодня привезли свежее честокское пиво! Мы ещё не опустили его в подвал, и мать боится, что они расколотят бочки!!
      — Не боись! Не успеют! — командир весело обернулся к своим. — А ну ребята, пошли!… А ты, парень, показывай дорогу!
      Успев захватить краем глаза тех двоих, всё более целеустремлённо спешащих назад, Юз рванулся исполнять приказ. Отлетев на несколько шагов, он приостановился и крикнул.
      — Это рядом! На Мокрой улице! Быстрее! — и бросился вперёд со скоростью, достойной дела спасения свежего честокского пива…
      …При первой же их встрече Миррамат с ходу вскинул руку. Юз звонко ударил в подставленную ладонь своей и, перебивая неизбежное направление предстоящего разговора, заговорил о другом.
      — Давай завязывай со своими делами.
      Увидев же, как в ответ тяжело изменилось лицо товарища, бесстрастно продолжил.
      — Или уходи от нас.
      …И было мгновение, когда казалось, что Миррамат врежет ему ещё поднятой рукой…
      …Потом они стояли у парапета Набережной. С реки дул холодный, влажный ветер, завязывая узлами длинные волосы астарена.
      — Кастема тогда буквально вытащил мою шею из петли. А ведь ему это было сделать не просто. Ведь нет такого закона, чтобы чародей мог помешать повесить пойманного на грабеже на большой дороге…
      Миррамат в который раз смахнул с лица прядь волос, но вредный ветер тут же вернул её на место и снова беспрепятственно заиграл ею.
      — Тогда он сказал, что я его ученик. То есть ученик чародеев. А такой закон есть… Всех наших тогда повесили, а мне вот повезло… И я скорее умру, чем нарушу своё слово Кастеме! Обещал, что никогда больше не буду грабить — так и будет! Обещал, что никогда не буду поднимать оружие на безоружного — так и будет! Так и есть…
      Юз слушал молча, не перебивая и не вставляя ни слова в частые паузы. По его лицу было сложно догадаться, о чём он сейчас думает. Миррамат бросил на него косвенный взгляд.
      — Так и есть… Только ну не могу я жить добропорядочной жизнью, — и он так выговорил последние слова, словно речь шла о том, чтобы жить беспросветно или бессмысленно. Чтобы жить, как животное. — Ну слишком это…
      Тут Миррамат ударил себя кулаком в грудь и уже совсем замолчал.
      Молчал и Юз.
      Пауза затянулась.
      — Ну что, хватит здесь стоять, — раздражённо буркнул астарен.
      — Да, пошли уже, — тут же согласился его товарищ и, легко оттолкнувшись от парапета, не спеша двинулся по направлению с Верхнему городу. Миррамат немного задержался. Потом, хлопнув напоследок ладонью о камень, размашисто зашагал в другую сторону…

* * *

      Корни семейного древа Айна-Пре уходили во тьму веков, чуть ли не до самих времён Долгой Ночи, а раскидистые ветви с завидной щедростью плодоносили моряками, судейскими и чародеями.
      Его мать родила и подняла шестерых крепких, здоровых детей, а когда уже пошли внуки, вдруг забеременела седьмым. Её муж хозяин Пре, сын Дерра, оторвался от старых книг и изрёк "Добрый знак. Боги благоволят к нам". Сам он не был ни моряком, ни судьёй, ни чародеем, но к славе семьи относился очень трепетно. Сына назвали в честь основателя рода.
      Маленькому Айна довелось расти не с братьями, а с племянниками. Почти всё его детство прошло под неизбежным знаком доказывания своего верховенства и превосходства.
      Однажды из детского лука он ранил волчицу, которая повадилась в их овчарню. Охотники, до сих пор невезучие, оживились, увидев красные точки на снегу, и ушли за реку. Вернулись только на следующий день, гордо бросив тушу зверя к ногам хозяина усадьбы. А к ногам его сына высыпали серые пищащие комочки. Один волчонок, дрожа, подполз к мальчику и лизнул протянутую к нему руку.
      Волчата потом куда-то делись, а к своему луку Айна больше не подходил.
      Отец, заметив быстрый ум и напористость сына, решил сделать из него судейского. Когда тому исполнилось двенадцать, отправил в город, в школу. Ни Почехов, ни учебное заведение не впечатлили юного Айна-Пре. Самым сильным воспоминанием от школьных лет осталась немая, почти щенячья любовь к дочери начальника заведения, а главным уроком — убеждение, что все «косички» странные, лживые и лицемерные существа. От которых нормальным, честным, порядочным людям лучше держаться подальше.
      …Чародей провёл ладонью по ещё густой шевелюре и с безмолвным смехом закачал головой. Вот уже и виски седеют, а он до сих пор во всех вопросах, касающихся женщин, исходит из того детского опыта первой неудачи. Давно уже забылось лицо и имя той «косички»; сейчас он едва может припомнить детали и слова, которые тогда всерьёз жгли сердце — а вот обида не только прошла живой-живёхонькой через годы, но и наложила стойкий отпечаток на все его последующие отношения с женщинами. Нет, конечно, женщины в его жизни и были, и разные. Только ничему про них он так и не научился, старательно избегая любые их поползновения на чуть больше близости.
      А вот сейчас, похоже, пришло время пожинать плоды… Он глянул на Гражену, мирно посапывающую на его плече. Когда она спала, черты её лица чуть растекались и глупели… После их объяснения никак не мог избавиться от ноющего ощущения ошибки от того, что тогда не сдержался, не остановился. От того, что позволил вдруг налетевшему потоку понести его туда, куда было ещё рано.
      Ведь если посмотреть на случившееся трезво и честно, получается весьма неприглядная ситуация: учитель воспользовался своими умениями, чтобы затащить в постель ученицу.
      Издавна и чародеи, и их подопечные были свободны распоряжаться как своими чувствами, так и своими телами. Они спокойно могли создавать самые причудливые союзы на самое разное время — да только «горизонтальные». Уж на что древние чародеи вдосталь ложили на все правила и на всю этику, но и они старались избегать любовных связей со своими учениками. А он…
      Гражена пошевелилась во сне — и снова затихла…
      Ну что ж, раз так вышло, значит, так оно и есть. Надо исправить то, что можно исправить, а остальное — будь что будет.
      Айна-Пре легонько тряхнул соню.
      — Чего? — недовольно промычала та, не открывая глаз.
      — Вставай. Тебе пора.
      Гражена бросила заспанный взгляд на вечереющие сумерки. И, легко встав, принялась приводить себя в порядок. Черты лица были уже прежними.
      — Куда планируешь на праздник? — поинтересовался чародей.
      — А разве… — в голосе девушки дрогнуло удивление.
      — Нет, конечно. Мы проведём его порознь. Именно по той самой причине, по которой другие хотят провести праздник щедрого солнца вместе.
      Случившаяся пауза была так коротка, словно её и не было.
      — Хорошо. Как хочешь. Тогда я буду, скорее всего, у Гины. Она собирает всю нашу компанию.
      Закинув руки за голову, Айна-Пре молча наблюдал за её сборами. Когда Гражена была практически готова, он шевельнулся.
      — Готовься к поездке сразу после праздников. Надолго. Где-то до конца лета. Или ещё дольше. Пора браться за твою учёбу, — и, улыбнувшись на её беззвучный вопрос, повторил почти по слогам. — Пора тебя учить. А то мы и так всё забросили. Что я Кемеши скажу, зачем забрал тебя у неё?
      — О, теперь это так называется? — Гражена подошла к нему и тихонько провела кончиками пальцев по колючей щеке.
      — Как называется, так и есть, — буркнул чародей. — И сразу давай настраивайся на серьёзный лад. И вот что ещё хотел тебя спросить… Ты сколько уже, полтора года мозолишь нам глаза?
      — Два. Почти два, — поправила его Гражена.
      — Тем более. Проситься в ученики к чародеям все приходят с такими идиотскими ожиданиями и представлениями, что… Короче, ты тоже была не исключением. Но сейчас уже, наверное, немного разобралась… Так вот, что ты на самом деле хочешь: войти в Круг или научиться всему тому, чему мы можем вас научить?
      Вопрос застал её врасплох. Конечно, Айна-Пре был прав, говоря об идиотизме её первоначальных представлений и намерений. И конечно, она никогда не горела стать чародеем. Научиться всей их силе — да, несомненно.
      Но только за прошедшее время многое изменилось. Постепенно, день за днём, эта жизнь, эти люди становились ей всё дороже и дороже. И хотя ей и до сих пор не горелось войти в Круг, сама мысль, что тогда однажды придётся оставить всё это, была почти невыносима.
      В памяти, как живые, всплыли слова Синиты. " Не бросай это, девочка, не бросай".
      — Я не знаю, — решилась она. И, увидев, что Айна-Пре остался недоволен её ответом, добавила. — Мне надо подумать.
      — Хорошо, — неожиданно мягко согласился он. — Подумай.

* * *

      Легина провела внимательным взглядом по приготовленной комнате. Ряды нетронутых свеч, цветы, бокалы, блюда с фруктами…
      — Ну как? — наклонился к ней лорд Станцель.
      Девочка постаралась спрятать улыбку — в переводе на человеческий язык вопрос старика означал "Похвали же меня, как хорошо я всё сделал!" — и согласно кивнула.
      — Всё очень хорошо. Просто замечательно. Спасибо, дедушка!
      — Ну и славно! Для тебя старался! — выпрямился довольный старик и заметил взгляд Легины в сторону служанок, стоявших в углу комнаты. — Маниха… Керетель…
      Те по очереди присели в поклоне и снова приняли заученную позу "сложенные руки, опущенный взгляд".
      — Спасибо, дедушка, — повторила Легина и кивнула служанкам. — Идите, я вас позову.
      Потом медленно обошла залу, оглядывая детали. Детали были не из весёлых и никак не хотели складываться в иную картину, кроме как "если бы раньше…"
      Если бы раньше — тогда, когда она этого хотела… Странная эта штука жизнь: почему, когда ей очень-очень хотелось устроить "праздник для Гины", лорд Станцель упрямой преградой встал на пути этого желания, а когда оно перегорело — вдруг настоял на его осуществлении? И теперь ей приходится благодарно улыбаться за то, что лучше было бы избежать.
      Немного хорошего настроения вернуло смешливое наблюдение: комната была уставлена лишь пуфиками и узкими креслами; всё остальное из мебели, где могли бы свободно сесть сразу двое, ненавязчиво вынесли.
      Заметила лишний, чем договаривались, бокал. Подняв его, вопросительно повернулась к лорду Станцелю.
      — Это для Гилла. Он сегодня попросил меня. Ты же не против своего как бы троюродного брата?…
      — Для Гилла… Нет, конечно, не против, — Легина осторожно поставила стакан на место. Ну почему она вовремя не отказалась от этой дурацкой затеи? — Кстати, насчёт дольденского сватовства больше ничего не слышно?
      — Нет, моя королевишна. Дальше обмена письмами с намёками и любезностями дело пока не идёт.
      — Ну и хорошо… Пусть они дождутся, пока подрастёт Веринея. Она больше подходит по возрасту их жениху. А я не хочу выходить замуж за пределы страны.
      — М-м… А у тебя уже есть что-то на примете? Здесь, в Рении?…
      — Да, я думала об этом. Наши вешкеры всё никак не могут забыть о том, что у них когда-то была своя корона. А принц-консорт… из их невлиятельного, но благородного семейства… да ещё и в дальнем родстве с бывшей королевской династией — вот это могло бы помочь им, наконец, успокоиться.
      — Разумно, — задумался лорд Станцель.
      — Но это пока так — планы. Не хочу спешить. Чем позже, тем лучше.
      Мажордом мысленно почесал затылок. Кажется, под старость лет он стал слишком подозрительным. Эд-Тончи — да и никто другой из нынешнего окружения Гины — под описание принцессы о своём возможном муже никак не подходил… Как он сам тогда ругал Хартваля? Старым паникёром, кажется? Вот-вот…
      — Но давай потом об этом поговорим, — закончила Легина тему.
      — Да, верно… Желаю тебе хорошо повеселиться. Ежели что, зови меня, не стесняйся. Впрочем, надеюсь, никому не понадобится будить старика.
      …Оставшись одна, Легина подошла к окну и, отодвинув тяжелую тюль, стала спокойно вглядываться в темнеющее заоконье. За рядом раскидистых клёнов можно было разглядеть кусок дорожки к дому. Шло время, долго никого не было.
      А потом они пришли, сразу, почти всем скопом. И вмиг стало шумно, а когда немного пообвыкли — даже почти весело. Почти… Лорд Станцель настолько обдуманно позаботился о последних мелочах "праздника для Гины", что в силу вселенского закона равновесия обязательно должно было подкачать что-то другое. И этим другим оказалось настроение. Мало, что у самой хозяйки было кисло на сердце, так и остальные словно сговорились. Тончи и Майлесса никак не могли закончить какую-то свою размолвку. Что у них там произошло, было непонятно; впрочем, по разносторонности их пикировок чувствовалось, они и сами подзабыли, с чего начали. Обычно энергичная Гражена сейчас откровенно грустила и пряталась в тени. Дженева, наоборот, демонстрировала взвинченное веселье, как мокрым пальцем по стеклу. Миррамат думал о своём и явно выжидал удобного момента, чтобы уйти.
      Глаз отдыхал только на Юзе, спокойном, сдержанном, не киснущем Юзе. Но он один не мог перебить общий непраздничный настой. Так что Легина скоро поймала себя на желании, чтобы поскорее появился Гилл. Он легко мог справиться и не с таким.
      — Эх, а вот раньше влюблённые встречали этот праздник под звёздами, под сенью лесов, у пламени костра, — Майлесса вздымала руки к воображаемым звёздам и небесам. — И это было правильно. Это было на-сто-я-щее. Настоящие звёзды, настоящий огонь, настоящая любовь… Не то, что сейчас!
      — "Сказала лиса, нет честности в мире", — хмыкнул Тончи. — Вот сколько раз уже проверял: хочешь больше узнать о человеке, спроси его, что он думает о других. Тут же расскажет о себе, любимом!
      — Может, действительно сходим куда-нибудь, прогуляемся? — предложила Гражена.
      — Комаров кормить? Только не я! — замахала головой Майлесса.
      Снаружи послышались торопливые шаги. Звук глухого удара в дверь перешёл в скрип распахивающихся створок — и на пороге появилась здоровенная охапка полевых цветов, за которой угадывалась фигура Гилла.
      — Самой лучшей! Самой красивой! Самой доброй! — выкрикнул Гилл, будя сонное эхо. Очень долгое мгновение он смотрел в сторону Гражены, а потом резко повернулся и со словами — то есть моей сестричке! — с размаху бросил цветы к ногам Легины.
      Получилось эффектно. «Сестричка» медленно оглядела мокрые от вечерней росы стебли луговых трав, перепутаницу белых, жёлтых, розовых цветочков и длинных землистых корней. И так же медленно подняла взгляд на стоящего перед ней «брата». Тот тут же рассмеялся и заспешил к остальным, здороваться и перекидываться приветами.
      Вспомнив об обязанностях хозяйки, Легина перешагнула через траву, духмяно пахнущую свежим сеном, подошла к столу и налила в пустой бокал игристого вина пополам с родниковой водой.
      — Прими чашу, гость запоздавший.
      Гилл развернулся к ней, послушно взял стакан. Забыв положенное "поднимаю за хозяев", сделал глоток. Его глаза горели ещё ярче, чем обычно.
      — Ты сегодня грустная.
      — Разве?…
      Он скользнул взглядом по её должной улыбке и уверенно кивнул.
      — Ага. И я даже знаю, почему.
      — И что ты опять придумал?…
      — Да что ж тут придумывать? Просто в эту волшебную ночь нет никого рядом с тобой. Поневоле загрустишь… Но я точно знаю: следующий праздник щедрого солнца ты проведешь не одна. Поняла? — весело зашептал он.
      И, довольный собой, убежал присоединиться к дальнему разговору Дженевы и Юза.
      Легина как на ходулях добралась до противоположного угла и почти упала в кресло. Сюда свет свечей не добирался, здесь она могла прийти в себя.
      — Всё хорошо, — шептала она, уговаривая себя. — Всё сейчас пройдёт.
      Кто-то открыл окно, в зале стало свежее. Вечер потихоньку устаканивался. В негромком шуме разговоров стихали нотки разногласий и выяснения отношений. Вон Гражена и Майлесса дружно смеются о чём-то; вон Дженева и Гилл суетливо сдвигают стулья, освобождая пространство для какой-то своей придумки.
      — Какой странный цветок. Никогда такого не видел.
      Легина повернулась на голос. В её сторону не спеша двигался Юз, по пути разглядывая растение явно из Гилловой охапки травы. Не дойдя пары шагов, он остановился и присел на корточки, продолжая вертеть находку. Потом протянул Легине.
      — Не знаешь, как называется?
      Она оглядела алый пятилепесток и отрицательно качнула головой.
      — Нет, я тоже первый раз вижу… Пахнет.
      — У нас, откуда я родом, в эту ночь плетут из цветов венки и дарят тем, на кого сердце запало.
      — Красиво, — тихонько вздохнула она.
      — Считай, что это был тебе такой венок от Гилла, — и, поймав её укоризненный взгляд, со смешком поправился. — Ну, почти…
      — Почти, — в тон повторила она и тоже рассмеялась.
      — Пошли уже, — легко поднялся он. — Хватит здесь сидеть…
      …Праздник постепенно распогодился весельем, хотя и несколько нервозным. Хозяйка должным образом подбрасывала в топку развлечения, затеи и разговоры, а краем замиравшего сердца следила за Гиллом: уж слишком тот нынче игнорировал Гражену, чтобы всё закончилось мирно. Это только Эд-Тончи с Майлессой могли ссориться, почти не мешая остальным; а если б Гилл вдруг схватился с Граженой — вот тут уж никому мало не показалось.
      Легина пару раз ненавязчиво предлагала ему почитать свои стихи, в надежде, что он выплеснетсяими и немного успокоится, но он каждый раз быстрой гримаской показывал своё отношение к этой идее — и только.
      — Гилл, а и правда, почитай нам что-нибудь. Из новенького, — однажды поддержала хозяйку Майлесса.
      — Ага… — нехорошо прищурился тот. — Ну конечно. Ах, как хочется новеньких стишков про лубовь. Про ррозы, слёзы и моррозы.
      — Гилл, ты чего? — опешила девушка от вспышки сарказма.
      А Гилл уже разгорался от собственной искры, как сухостой в засуху. Всё давно было готово к этой вспышке. Допущенные им ошибки и оплошности, которые в своё время можно и нужно было исправить, беспрепятственно проросли плодами и неумолимо созрели. Есть вещи, которые женщины не прощают. Гилл умудрился вляпаться в них.
      Прежде всего, получилось так, что Гражена служила для него изобильным источником его собственных чувств и стихов, и за их ошеломляющим фонтаном он не особенно видел лично её, не видел её желания, привычки, переживания, антипатии, настроения. Её стойкое неприятие гра-сины… Частая ошибка юности — путать свои чувства к человеку и его самого.
      Что было ещё хуже, он не заметил последовавшего недовольства Гражены. Она была слишком цельной, чтобы подпустить к себе неисправимого любителя миражей. Естественно, она молчала об этом. Неважно, как много говорит женщина, в любом случае она говорит не всё. Есть вещи, которые женский род считает само собой разумеющимся. В них издавна входит одно невыказываемое условие: если ты хочешь быть со мной, научись понимать, почему я хмурюсь. Иначе ты рискуешь. Женщины не прощают поклонникам невнимания к древнему языку взлёта бровей, лёгких поворотов головы и длины пауз.
      Но и это было не всё. Допущенная Гиллом досадная ошибка невнимательности ещё более досадно дополнилась ровностью его отношений с Граженой. С ним она старательно вела себя аккуратно и сдержанно, избегая не то, что ссор, но даже видимых разногласий. А их отсутствие далеко не всегда благо. Ссоры ведь, кроме прочего, могут помочь разглядеть, если вдруг что-то идет не так. Тут же никаких встрясок, чтобы успеть вовремя задуматься, не было. И это стало ещё одним, уже откровенно излишним, невезением Гилла.
      Впрочем, если любовь не получилась, можно найти сто и одну причину, почему так произошло. Было бы желание. У Гилла пока этого желания не было. Он просто уже не мог прятаться от чувства разочарования, которое чем дальше, тем больше перерастало в боль. И Майлесса своей просьбой о новых стихах про любовьненароком задела его уже почти кровоточащую рану.
      — Тут хотят новеньких стихов? Так за чем же дело стало?… А ну, давайте все сюда! Будете слушать новенькое! — гаркнул он на всю залу, не удостоив вниманием гримаску Майлессы: чего, мол, прицепился к слову?
      Взбудораженная его криками компания заспешила собраться вокруг поэта, который грозил вспыхнуть рифмованными словами не хуже огневика.
      Закусив в последнем сомнении губу, Гилл метнул в сторону Гражены раскалённый взор. Она была единственной, кто не сдвинулся на его призыв. Впрочем, и сидела-то она в двух шагах.
      Девушка спокойно встретила его взгляд. Первым отвернулся Гилл.
      — Новенькие стихи! — рубанул он рукой воздух. — Прро любовь!
      Хозяйка праздника, худенькая девочка-подросток с не по возрасту взрослыми глазами, вздрогнула всем телом. Похоже, начали сбываться её опасливые предположения. Нерешительное колебание, как бы успеть предотвратить разгорающийся скандал, тут же бесследно сдулось. Этот поток ей не остановить. Легина почувствовала неодолимое желание спрятаться и скользнула за чьи-то спины.
 
Разумней тот, кто дал гадюке кров,
Кто вверил жизнь волнам и ждет ответа —
Как будто их растрогать может это —
От скал немых на свой молящий зов…
 
      Талант Гилла взял верх над его болью. Тот дребезжащий крик кровоточащей раны, который вот только-только вырывался из него, бесследно исчез в проникновенно-горьком монологе зрелого сердца. Сейчас ему не было нужды кричать, чтобы его услышали.
 
Кто требует на севере плодов,
В игре — приличий, среди ночи — света,
Лекарств — у хворых, у глупцов — совета
И лёгкости — у каторжных оков…
 
      Гилл взял аудиторию. Это действительно было что-то новое. Не романтически-трагические героизмы, слишком неправдоподобные по своей сути, не идиллически-страстные признания в вечной любви, сладкие, как леденцы, не вычурные терзания любовника "от хладности ея"… Самым же сильным оказалось новое чтение, в котором целью вдруг стало не поделиться щедро со слушателями своими фантазиями или заразить их своими чувствами, а что-то больше похожее на спокойное предложение просто за думаться.
 
Кто без меча погнался за ворами,
Кто со слепым о красках спор ведет,
Кто выжать из камней вино собрался,
Кто ищет в пекле влагу, в море пламя,
В песках цветы, в июле лед —
Чем тот, кто с гордой женщиной связался.
 
      В последних словах он не удержался, добавив в декламацию толику яда. И это почувствовалось. Сбилось прежнее впечатление; заворожённое впитывающее молчание ребят превратилось в тишину ожидания продолжения скандала. Вязкость общего внимания переместилась на ту самую гордую женщину- сейчас её ход, чем она ответит?…
      Губы гордой женщины по-прежнему были тронуты безмятежной улыбкой. Не отводя мягкого взгляда от побагровевшего лица Гилла, она неспешно и вдумчиво кивнула.
      — Красиво. И мудро.
      …О, сколько силы может дать человеку уверенность — тот, кто сейчас далеко, думает о тебе и очень ждёт новой встречи!…
      Ответ Гражены был настолько спокоен, ровен и без задоринки, что Гилл просто не нашёлся, к чему прицепиться. Неподдержанная энергия скандала ухнула куда-то, как вода в широкую воронку.
      Гражена плавно ударила ладонью о ладонь. Словно ждав её команды, тут же охотно захлопали и остальные. В шуме похвал и аплодисментов Гилл расслабился, и вот уже он в вихрике расспросов и обсуждений, розовея от комплиментов и заводясь от споров.