Письмо Эраиджи с предложением перемирия было последним, которое доставило Ригеру веселья и немного злорадного удовольствия. Все последующие донесения, сводки, письма той осени, словно сговорившись, приносили ему одни известия о неприятностях и неудачах. Неправильно понятые приказы; наступления, отменённые из-за вспышек дизентерии; не туда отправленные подкрепления — все эти откровенно мелкие, незначительные неудачи неумолимо скатывались, скатывались, скатывались снежным комом, грозя превратиться в одно целое под невыносимо обидным названием " нет, нас не победили; мы сами проиграли".
      Последней каплей стала весть о ночной вылазке, в которой гвардейцы генерала Шурдена мало того, что отбили и разграбили свой же собственный обоз, так ещё и умудрились отправить в ставку победную реляцию. На фоне такой глупости даже злосчастный генерал Тер-Илин выглядел прилично. Тогда его гораздо более серьёзная ошибка лишь оттягивала победу, но никак не отменяла её. Солдат, проигравший сражение, может выиграть войну; солдат, спьяну рубящий в капусту собственный обоз — никогда.
      Армию накрыло ропотом и унынием. Рядовые во всём винили командиров, командиры срывались на рядовых. Ригер впервые серьёзно задумался о предложении Эраиджи. Цель завоевать Местанию под свою корону никогда не стояла перед ним. И пока всё шло легко и с горки, вполне можно было помечтать о Великой Рении, заново воссоединившей всех потомков аларан в границах одной державы. Сейчас же сладким грёзам лучше уступить место рассудку и трезвомыслию. Главное — условия нового мира, заключенного со страной, добрая четверть территории которой занята твоими войсками, достаточно восстановят уязвлённую монаршую честь. Ради чего ж война и началась…
      Новость о том, что король решил заключить перемирие с Местанией, быстро разлетелась по стране. В приграничных провинциях это долгожданное известие восприняли с радостью, но чем дальше было от театра военных действий, тем больше недоумения и разочарования оно вызывало. Простой люд чувствовал себя обманутым в прежних ожиданиях полной и яркой победы. Благородное сословие, издавна переплетённое родственными узами со многими местанийскими семействами, было настроено доброжелательнее. Общее настроение выразил как-то лорд Жусс, заметив — мол, он тоже не казнил свою болонку, когда та цапнула его за палец. Сравнение Эраиджи с безмозглой собачонкой настолько пришлось всем по сердцу, что после должного осмеяния местанийский король был великодушно прощён. И хотя война была ещё не закончена, в умах людей она перешла в разряд вчерашних новостей.
      На рынках медленно, но верно росли цены. Люди охали, поругивали ненасытных купцов и жадных крестьян, но делали это скорее для порядка, чем всерьёз. Почти в каждом доме ждали возвращения своего солдата. Мечтательно загадывали о его военной добыче, прикидывали жалование за столько-то месяцев — эх, тогда нипочём будут и нынешние цены!
      В общем, эта осень в Венцекамне выдалась такой суетливой и богатой на новости, что даже грустный праздник последнего листа прошёл почти незамеченным, не сбив общего накала хлопотливости и тревожно-радостного ожидания.
      У чародеев появился новый ученик. Где-то дня через два или три после праздника Дженева, забежавшая по каким-то делам в их учебный флигель, была остановлена Ченем и после недолгой вступительной беседы получила от него задание отвести нового своего соученика к месту его теперешнего проживания. Дженева внимательнее оглядела невысокую, худощавую фигуру, спокойно и терпеливо стоящую осторонь, и снова повернулась к чародею.
      — Наши занятия теперь как-то поменяются?
      — Нет, завтра будет как обычно. Только вместо Миреха будет Кемешь, — и в ответ на быстро вскинутый вопросительный взгляд Чень добавил, широко улыбнувшись. — У него вчера родился сын. И ему сейчас больше ни до чего нет дела.
      — А-а! Конечно! Это здорово! — затараторила Дженева, скрыв за радостным потоком слов вдруг дрогнувшую в глубине сердца застарелую боль. — Вчера родился, да?… Это значит, через два дня можно будет прийти к ним. Посмотреть на маленького Миреха. Здорово!
      — Завтра договоритесь, как это сделать. А сейчас отведи Юза.
      Ещё первый короткий осмотр, доставшийся новичку, заронил было в Дженеве слабое подозрение — где-то она уже видела то это аккуратно очерченное лицо с сосредоточенным взглядом тёмно-серых глаз. А сейчас, после того, как Чень назвал его имя, в её памяти как живая встала картина: постоялый двор, открытая дверь и маленькая женщина, похожая на постаревшего подростка, зовёт Юза к отцу. На мгновение даже пахнуло запахом жирных и пережаренных пирогов.
      Вот это новости! Тот самый мальчишка!
      Дженева повернулась к двери, кивком приглашая Юза последовать за собой. Он торопливо вскинул на плечо дорожную сумку и рванулся за ней. Впрочем, тут же опомнился и перешёл на спокойный шаг.
      На улице продолжался мелкий, противный осенний дождь. Девушка поправила капюшон, чтобы он не закрывал обзор. Если бы ещё так же легко можно было развести все завесы перед поднявшимся любопытством насчёт новичка. Жалко, что он, похоже, молчун.
      — Меня зовут Дженева.
      — Угу… Юз, — заново представился тот. И замолчал.
      — Холодно, — нарочито глубоко вздохнула Дженева. — И дождь этот надоел. Когда он кончится, — грустно потянула она.
      — Осень, — коротко, как о само собой разумеющемся, напомнил Юз.
      И снова замолчал.
      — Может, накинешь капюшон? — покосилась на его мокрые волосы Дженева, и даже сделала движение, будто бы помочь набросить его. Но тут же замерла — так резко Юз отшатнулся от её неуклюжей доброжелательности. Натянуто улыбнувшись, Дженева подняла руки и демонстративно поправила свои волосы. — Старики говорят, зима будет сырая.
      Эту попытку хоть как-то спасти разговор Юз вообще проигнорировал, не дав даже односложного ответа.
      Тут, к счастью для закипавших нервов бывшей уличной плясуньи, дорожка вывела их к двухэтажному дому из красного кирпича. Перед его входом немолодая сутулая женщина сгребала мокрые листья. Дженева остановилась.
      — Света и тепла тебе, Каманя. Я привела к тебе нового жильца. Его зовут Юз, он будет учиться у нас вместо Керинелла.
      — Вместо Керинелла?… - эхом повторила выпрямившаяся женщина и принялась пристально разглядывать нового школяра. Юз затоптался на месте, но молчания не прервал.
      — Его комната ещё свободна? — продолжала упрямая Дженева. У неё не было никаких иллюзий насчёт условий проживания в этом постоянно меняющемся школярском муравейнике. А бывшая комната Керинелла была из разряда более-менее приличных. По крайней мере, в дождь там не капало с потолка и даже имелась своя печка, на которой можно было согреть воды. Сейчас ей почему-то захотелось сделать всё, чтобы смотрительница устроила новичка получше.
      — Может, и свободна. А может, уже и нет, — сжала губы женщина.
      — Ох, Каманя, я всегда знала, что на тебя можно положиться, — замурлыкала Дженева. — Да, тебе понравился тот чай?… Ну, что я тебя тогда угощала? Я могу принести его, целый мешочек… или даже два!
      — Что ж вы стоите под дождём-то? Проходите! — губы смотрительницы дрогнули в радушной улыбке. Дженева подмигнула Юзу — учись, мол! — и задумчиво постояла на месте, провожая их.
      Вид закрывшейся двери вдруг толкнул её проверить до конца, как же его поселят. Она поднялась по скользким ступенькам, а потом тёмным коридором, ориентируясь на гулкое бубненье Камани, добралась до цели. Смотрительница уже показывала Юзу комнату. Девушка остановилась на пороге и с довольной улыбкой принялась разглядывать помещёние.
      Когда Каманя вышла, Дженева наткнулась на взгляд Юза. И этот взгляд вдруг проткнул шарик её самодовольства. Она извиняющееся кашлянула и, решив, что мешает ему обустраиваться на новом месте, затараторила.
      — Ну, я пошла. Не буду тебе мешать. Счастливо оставаться. Кстати, тут из наших живут Бутончик… то есть Эд-Тончи. И Михо. Ну, ты с ними познакомишься. Ну, я пошла. До свиданья.
      Юз терпеливо дождался окончания её прощания.
      — Следующий раз больше не надо так, — впервые за всё время их знакомства по-настоящему заговорил он. В наступившей тишине его ровный голос звучал особенно требовательно. — Мне не нужна ничья помощь. А теперь — до свидания.
      …Уже на улице, когда холодный дождь немного остудил её лицо, Дженева вспомнила только что миновавшую сценку… Вспомнила его и свои интонации; вспомнила мелкие детали, которые прежде ускользнули от неё; оценила её всю целиком и полностью — и нервно засмеялась.
      Ну и расклад, однако, вышел — за полученный только что от мальчишки выговор ей же потом придётся отдать старухе два мешочка настоящего вейхорского чая!…
      Дженева уже тише досмеялась — и зашагала дальше, по своим так неудачно прерванным делам.

* * *

      Хоть и с большим опозданием, но до ренийского Круга дошли вести о смерти Ясоты.
      За круглым столом, освещаемым старинным золотым светильником, в молчании сидели чародеи. Дождь бился в оконные стёкла.
      Чень достал пыльный сосуд. Распечатал, наполнил тёмно-бордовой жидкостью четыре крохотных чаши. Чародеи сделали по глотку.
      Потом, вставая по очереди, выплеснули остатки вина в огонь камина. Каждый раз из глубин пламени с шипеньем взлетало и таяло облачко пара.
      Дождь без устали бился в окна…
      Первым тишину нарушил Айна-Пре.
      — Оставим наших мёртвых во вчерашнем дне. Нас требует сегодняшний день.
      — Ты говоришь о тех, как ты тогда сказал — о голодных бунтах? — обернулся к нему Чень. Тягостное молчание минуло. Сейчас предстояла обычная работа. Так было много легче.
      — И о них тоже, — кивнул чародей. — Хотя и в меньшей степени. Волнений не миновать, это да… Но и соломки подстелено уже достаточно. И если в провинциях не наломают дров…
      — Надо проследить за этим, — прервал его Кастема. — Я еду в Бериллен. Кто в Вешкерию?
      — Подожди с Вешкерией. Похоже… это сейчас и есть самое важное, — и, поймав недоумённые взгляды, поправился. — Я не имею в виду саму провинцию. М-м… Подождите. Давайте с самого начала.
      Айна-Пре крепко положил расправленные ладони на стол и, после глубокого вдоха, медленно и методично заговорил.
      — Вспомните то, что каждый из нас видел насчёт этой войны и всего, что с ней связно. Честно говоря, я не помню, когда бы у нас ещё был такой разброс. Это раз. Второе — и это выяснилось только по прошествии времени — нами было пропущено много важных вещей. Слишком много. И это крепко сказалось на реальных результатах. Что мы видели? Победу. А что вышло на самом деле? — Айна-Пре сделал многозначительный жест
      — Да, точно. Я сама удивляюсь, как это у нас получилось.
      Чародей коротко кивнул. По нему сейчас было видно, как он с напряжением ищет нужные слова.
      — По-моему… нам немного… «помогли» в этом.
      — Ох! Что ты говоришь! — возмутилась Кемешь. — Кто это мог сделать? Кто может встать между Кругом и его хозяином?
      — Не знаю. Только другого ответа я не вижу. Попробуйте иначе объяснить те зияющие дыры, которые оказались в наших сведениях; те разнобои, которые сопровождали нас всё время.
      Все замолчали, обдумывая услышанное. Айна-Пре медленно продолжил.
      — Кто-то хорошо поработал. Не мы. Не местанийские чародеи. Да и не чародеи Дольдиса. Но это был чародей… Или чародеи. Я пока точно не знаю, сколько их.
      — Ф-фух, — тяжело вздохнул Кастема. — Предположим, что это так. Предположим, что есть ещё один чародей… — он обвёл глазами полутёмную комнату, словно выглядывая его здесь. — Только причём здесь Вешкерия? Может быть, это кто-то из наших учеников… хм… невзначай балуется?
      — Ты что-то чувствуешь насчёт них? — ответил вопросом на вопрос Айна-Пре.
      — Нет, — после паузы покачал головой тот.
      — А ты? И ты? — по очереди обратился Айна-Пре к другим чародеям и, получив от них отрицательный ответ, добавил. — И я тоже — нет. Зато когда я был в Вешкерии, что-то такоечувствовал.
      — Ты имеешь в виду, что там есть сильный потенциальный чародей? Который ещё не вступил на дорогу в Круг… но уже имеет к нему доступ?
      — Может быть. Очень даже может быть…
      — Подождите, — вмешалась Кемешь. — Есть ещё один вариант. Вешкерия — она ведь последнее приобретение хозяина. То есть когда-то чужое тело теперь уже стало твоим. Но всё ли здесь до конца… переварилось, что ли? Да, все чародеи вешкерийского Круга тогда погибли. Но, может быть, кто-то из их учеников… кто-то из их бывших учеников теперь вмешивается? Возможно, даже не зная об этом.
      — Вот я о чём и думаю последнее время, — буркнул Айна-Пре. — И хорошо, если он… или они… делают всё это неосознанно. Не понимая всего. Тогда закрыть нечаянную пробоину будет нетрудно. А если он… или они… прекрасно знают, что делают? Тогда это не помеха. Это враг.
      Все замолчали, обдумывая услышанное. Дело было странным. Все чародеи в той или иной степени были способны видеть развитие событий. И чаще всего их прогнозы различались разве что в мелких, несущественных деталях. Изредка случались и не очень серьезные несостыковки. В этом случае они сводили вместе только то, что совпадало. Картина получалась нечёткой, но в целом верной.
      А вот нынче что-то произошло не так. То ли они сами, все вместе, сплоховали, то ли и правда вмешался кто-то посторонний.
      — Кемешь, проверь наших учеников, — прервал, наконец, молчание Кастема.
      — Вряд ли, — с сомнением покачала та головой. — Но сделаю.
      — А я съезжу ещё раз в Вешкерию, — решил Айна-Пре. — Готов поспорить, искать стоит именно там.
      — Значит, на мою долю остаётся самое скучное занятие, — вздохнул Чень. — Подышу-ка я бумажной пылью. Вдруг что-то такое уже бывало… Так что ежели кто брал из нашего архива какие записи, уж будьте добры, верните их на место.
      — Первым делом… пока я не уехал… найди мне всё, что у нас есть из записей про последних учеников вешкерийского Круга. Откуда они родом, чем прежде занимались, имена их родных, куда они разошлись после смерти Круга…
      — Сделаю, — кивнул некрасивый чародей. — И сделаю-ка я это прям сейчас. Чтобы не терять время.
      С этими словами он встал и принялся собираться.
      — Я с тобой, Чень, — со вздохом поднялась Кемешь. — Помогу тебе. Чай, до утра я совершенно свободна…
      Переглянувшись, на выход молча поднялись остальные. Несколько минут помещёние было наполнено шумом отодвигаемых стульев, шипением гасившегося камина, сырым шорохом накидываемых плащей и почти слышными тяжело-задумчивыми мыслями уходящих людей. Но мелькнул последний отблеск света от уносимой свечи, с грузным содроганием захлопнулась дверь — и в непроглядной темноте комнаты воцарилась глубокая и почти ощутимая тишина, тем более глубокая, что её уже некому было ощутить…

* * *

      В город вернулся Лартнис.
      Дженева случайно разглядела его в мутноватой дымке наглухо запечатанной по холодному времени года Синей Бакалавратки. Лартнис стоял у входа и, по-птичьему нахохлившись, с сомнением оглядывался по сторонам в поисках знакомых лиц. Девушку как подбросило с места; с неразборчивым приветственным криком она со всех ног кинулась к старому приятелю, словно опасаясь, что тот передумает и уйдёт из трактира раньше, чем она доберется до него. Продолжая радостно вопить, Дженева подлетела к нему и, не успев опомниться, попала в крепкий захват объятия, в котором её смачно чмокнули.
      — Ну, Лартнис! — недовольно оттолкнулась девушка, но накатившаяся обида на грубую бесцеремонность приятеля тут же растаяла в радости видеть его живым и невредимым. — Ты давно вернулся? Ой, как здорово! Идём к нам, будешь нашим гостем, ну идём же!
      — Куда ещё? — без особого энтузиазма поинтересовался Лартнис, но всё же послушно направился вслед за ней.
      — А вон туда, видишь? Мы отмечаем семь дней новичка. Я тебя сейчас с ним как раз и познакомлю!… Вот, это Юз!
      Остановившийся возле стола Лартнис прежде обменялся приветственными жестами с уже знакомыми учениками чародеев, потом скептически глянул на худые плечи да тонкие руки новичка и, совершив короткий обряд знакомства, потерял к нему интерес. Представленный ему рыжий подросток по имени Гина тоже не заслужил его особого внимания. Ребята потеснились, освобождая ему место, и он сел рядом с Михо и Дженевой, всё ещё радостно попискивавшей.
      Первой неладное заметила Гражена, и пока гостю искали стакан и наливали вишнёвки, она просигналила подруге, чтобы та, наконец, угомонилась и внимательнее присмотрелась к соседу. Дженева приспустила паруса своего шумного восторга, чтобы улеглись вызванные им волны и сквозь спокойную гладь воды можно было разглядеть, что же там увидела Гражена. Лартниса сейчас забрасывали вопросами — где он воевал, в каких сражениях участвовал и, самое главное, не встречал ли там тех-то и тех-то? Особенно с расспросами налегал Михо, который, судя по числу подбрасываемых Лартнису имён, состоял в родстве или в соседстве с доброй половиной всех солдат из Мохони.
      — …Нет, с твоим родичем по прозвищу Крошка-Бык я не встречался. Хотя, когда нам дорогу преградил тот завал, я был бы не против, чтобы с нами там был бык. Пусть и маленький, — Лартнис отхлебнул вина и начал рисовать ладонью в воздухе. — Они завалили дорогу камнями, брёвнами… вот такими… нет, вот такими!… Слева — обрыв, справа — их чёртов засадный отряд, который мы хотели тихонько обойти и разнести в пух и прах! А тут — такое! И что нам делать? Никто не знает! И тут я подъезжаю к нашему капитану и говорю ему… Нет, Михо, нашего капитана звали не Юррес… Нет, и не Тиххолан! Уймись, Михо! Наш капитан — астарен и никогда не жил в Мохони!… И вот он принимает мой план, мы скачем обратно к развилке… потом обходим их вот так… нет, даже вот так… Мы налетаем на их позицию и прорезаем её, как нож — масло! Они не ждали нас! Они бегут!…
      …Что-то было не так, Дженева это теперь явственно осознавала. Что-то в Лартнисе, в его непривычно громкой и резкой речи, в новых размашистых движениях руки, вызывало у неё непонятное и неприятное щемящее чувство. Но что это?… На всякий случай она оглядела лица товарищей — вдруг они понимают больше. Впрочем, судя по их лицам, никто, кроме Гражены, не был озадачен. Миррамат, Михо, Тончи, даже обычно настороженная Гина — все они просто с удовольствием слушали солдатские байки… Нет, вот ещё и Юз странно поглядывает на Лартниса. Хотя что может разглядеть новичок!
      А потом, когда Миррамат нарочито иронично поинтересовался у Лартниса, много ли тот привёз добычи, Лартнис почему-то стушевался, буркнул "Да уж есть…" и так неловко дёрнул правым плечом, что Дженева вдруг подалась вперёд и подозрительно спросила:
      — А что это у тебя с рукой?
      И то, как Лартнис тут же непроизвольно накрыл широко жестикулировавшей левой рукой лежавшую на коленях малоподвижную правую, словно пытаясь спрятать её, было лучшим ответом, чем любые слова. Лартнис покраснел, зыркнул на Дженеву и недовольно пробурчал:
      — Что, что… Я когда насмотрелся там всего… я вдруг понял, что совсем не этого хочу. Что на самом деле я хочу видеть, как из другого конца трубки выдувается светящаяся капля… И как она растет, превращаясь в прозрачный, дрожащий шар, — в его охрипшем голосе напрочь пропали прежние хвастливые нотки. Лартнис на мгновение задумался, а потом с натугой положил правую руку на стол — даже не положил, а закинул. — Я стеклодув! Я сын стеклодува и внук стеклодува! Всё остальное… (он махнул головой, будто отгоняя навязчивых мух). Я мечтал там, что вернусь… и… а тут!… Как я буду работать, когда она теперь такая!
      Выпалив последние слова, он угрюмо замолчал. Наступило неловкое молчание. Дженева попыталась найти какие-нибудь утешающие слова… Вот оно что, оказывается… Вот что было не в порядке с Лартнисом. И даже не сама его рана — а то, что она с ним сделала. То, что она его подкосила. Раньше Лартнис не позволил бы себе ни плакаться на судьбу, ни так откровенно хвастаться своими подвигами. А сейчас… сейчас она почти явственно ощущала в нём дребезжание какой-то трещины; трещины, которой раньше не было.
      — Эх, чего это я, — Лартнис выпрямился и расправил плечи. — Ничего, переживём. А то что это я… Дошёл, однако — детям жалюсь.
      — А кто это тебе здесь дети? — полушутя-полусерьёзно вскинулся Тончи.
      Ростку ссоры, посеянной в плодородную почву нетрезвой обиды, не дало вырасти появление нового действующего лица. Темноволосый и крепкий парень за соседним столом, который последнее время всё оглядывался на Лартниса, вдруг повернулся и, уставившись прямо в его лицо, без обиняков спросил:
      — Осада Вышгородца?
      Лартнис громогласно хмыкнул и не менее непонятно для остальных ответил.
      — Старая дорога.
      — То-то мне твоё лицо знакомо!
      С этими словами парень встал и вразвалку направился к Лартнису, который тоже заспешил выбраться из-за стола к нему навстречу. По ходу они опять обменялись какими-то, только им понятными словами, особым образом ударились друг о друга плечами и, не сговариваясь, отправились на выход.
      И только уже у дверей Лартнис вспомнил о ребятах и помахал им, прощаясь.
      — Нет, он нас действительно за детей считает, — обиженно протянул Тончи.
      —  Онитеперь все будут считать нас за детей, — негромко добавил Юз.
      —  Онисражались за Рению и за короля. И поэтому имеют на это полное право! — вызов, прозвучавший в словах обычно старавшейся держаться незаметной Легины, настолько поразил ребят, что никто не нашёлся, что ответить.
      — Слушай, Миррамат, — повернулся к приятелю Михо, — а что ты там спрашивал у парня о добыче? Я ж тебя знаю. Ты же здесь ничего просто так не скажешь.
      Астарен иронично хмыкнул и обвел глазами лица сидящих за столом.
      — А вы разве ещё не слышали? Особенности нынешней экипировки наших храбрецов?… Ну, вы же должны знать, что пехоте, гвардейцам… да и многим военным чинам с худыми кошельками… им положено обмундирование и оружие за счёт казны. А кто захочет — может сам, за свой счёт побеспокоиться об экипировке. И многие нынче так и сделали. Благо, хассы ещё летом навезли всякой ваданской всячины: и особых доспехов, очень лёгких и прочных, и невиданных шлемов, и гибких нагрудников, и всего такого… Как знали… Торговля хорошо у них пошла — тем более что с тех, кто не мог сразу расплатиться, они брали долговые расписки.
      — Ага, рассказывай! Какие такие расписки с людей, которых хоть могут убить в первой же стычке? — саркастично поинтересовался быстрый умом Тончи.
      — Хассы тоже не дураки! Они брали с них расписки на имя их семей. Короче, сейчас по домам возвращаются наши победители, а из добычи многие из них везут — кучу сверкающего металла да долги.
      — Не может быть! — не поверила Дженева.
      Миррамат пожал плечами.
      — Спроси потом у своего Лартниса.
      — Никто в нужде не останется, — снова возвысила голос Легина. — Наш король поможет тем, кому будет нужна помощь.
      — И это будет очень хорошо, — примиряюще согласился Тончи и тут же поменял тон на повеселее. — Только не забыли ли мы вообще, зачем здесь собрались? А?… Юз, сегодня твой праздник. Потому что ты теперь полноправный ученик чародеев. И в свой праздник ты можешь делать всё, что захочешь. Например, поцеловать любую из наших красавиц… Э-э, да как ты покраснел! Что, уже кто-то из них запал тебе на ум?
      — Прекрати свои глупости! — Юз, и правда немного побагровевший, поднял сердитый взгляд на шутника.
      — Как скажешь! — Тончи тут же склонился, выражая своё полное согласие. — Сегодня твой день! Всё, что ты попросишь!
      — Тончи, ты лучше расскажи, на кого ты сам запал? — промурлыкала Гражена.
      — На тебя, моя королева! Только на тебя!
      — Только не надо "только", — Михо легонько ткнул соседа кулаком в бок. — Тоже мне… однолюб нашёлся.
      — Ах, как грубо! Никто не понимает глубин моего глубокого поэтического сердца! — закручинился Тончи и смахнул рукавом несуществующую слезу.
      — И про «поэтическое» тоже не надо, — продолжал подъелдыкивать мохон. — С Гражены и одного поэта уже достаточно будет… Ой! — и он с шутливым испугом закрылся руками, словно ожидая от Гражены звонкой оплеухи.
      — Так, два! И кто у нас теперь третий на очереди краснеть? — как ни в чём не бывало, Тончи широко огляделся в поисках новой жертвы. — Гина, а ты чего молчишь?…
      Потухшее было из-за Лартниса веселье стало разгораться с новой силой…

* * *

      Архивные поиски Ченя имели, в числе прочего, одно техническое последствие. А именно то, что в грудах древних бумаг чародей раскопал сильно подпорченные временем документы. Это означало, что теперь, ко всем прочим заботам, придётся ещё и заняться переписыванием — пока на потемневших листах ещё можно было разглядеть текст. Понятно, что никого из посторонних писарей к этому делу нельзя было привлекать. В подобных случаях наиболее важные и серьёзные тексты переписывали сами чародеи; то, что попроще — доставалось их ученикам. Именно поэтому на следующий день, сразу после того, как закончились утренние занятия, Кемешь подозвала Гражену и Дженеву, в двух словах объяснила им суть дела и попросила в ближайшие дни походить после обеда в Башню чародеев.