РАДИ ТАРГАЛЫ

Чудны дела твои, Господи! В кои веки Серж спорит со мной не ради отдыха моего от дознания, а доказывая, что я упустил важное. Что до того, как Серега привел в Подземелье сэра Оливера, надо было увидеть беседу капитана с королевой.

— Ты же помнишь, — горячится Серж, — они смотрели на короля! Неужели на королеву не стали?! Мы ведь весь их план можем так узнать! Не понимаю, как ты не подумал.

Эх, Серж… подумал я, конечно, подумал. И прав ты, наверняка разговор капитана с королевой стоит внимания. Но как представлю, какими глазами Карел смотрел на мать…

Мне жалко его, так жалко… Но где граница между жалостью и малодушием? Что сказал бы мне сейчас пресветлый? Я кладу на стол серебряного волка. Подожди, ладно? Я быстро…

— Он жив! Нина, слышишь: он жив! Вот, посмотри!..

— Боже мой, — выдыхает Карел.

— Она видела, — шепчет Лека. — Он ей показал.

…Королева осунулась и потемнела, волосы убраны под накидку: знак не траура, конечно, но — глубокой печали. Глядит в ограненный восьмигранником корунд, красный блик пляшет по алебастровой щеке, пальцы мнут лиловое кружево…

Падает в кресло. Вскакивает, сдергивая накидку, припадает к груди капитана, плачет и смеется:

— Боже мой, Карел… мальчик мой, сын мой… Оливер, но откуда?!

— Друг его принес. — Капитан осторожно гладит дрожащие хрупкие плечи. — Помнишь, Сергей?

— Еще бы… как не помнить… Оливер, я должна его видеть! Где он?

— Нет, Нина. Ему не стоит мелькать лишний раз в Корварене, и тебе лучше пока закрыться у себя и не выходить.

— Но как ты не понимаешь, он же…

— Понимаю, — вздыхает капитан. — Он пришел от Карела. Но разве это причина подвергать парня опасности?

— Боже упаси! — Королева вздрагивает, отстраняется от капитана — ровно настолько, чтобы заглянуть в глаза. — Но почему опасность?

— Карел и мне передал весточку. Хочешь глянуть?

— Он еще спрашивает!

— Возьми, — ласково усмехается капитан. Золотистый самоцвет на миг соединяет их пальцы. — И представь, что было со мной, когда я это увидел…

— Ты был прав, принц, — скрипит Хозяин Подземелья. — Он не потаил от королевы наш план.

— Посмотрим, точно ли я угадал в другом, — бормочет Карел.

— Я в этом не сомневаюсь… — Гном жует губами, кивает головой: — Да, не сомневаюсь. Твоя матушка любит тебя. Она не затруднится выбором.

— …Оливер, ты пойдешь? — Рука королевы медлит отпустить камень.

— Я думаю, твой сын станет хорошим королем. Я готов рискнуть. Но если ты против… Нина, ты зря прячешь руку. Я не отберу у тебя этот камень. Не посмею. Я понимаю, ты хочешь посмотреть еще, когда я уйду.

— Да… спасибо, Оливер. Так ты пойдешь?

— А ты согласна? Не имеет смысла суетиться, если ты не захочешь ему помочь.

— Он прав, Оливер… они правы. Таргала не переживет этой зимы. Всем нужен мир… кроме короля, всем.

— Кроме короля и наших соседей, — хмуро поправляет капитан. — Хотел бы я знать, кто из них успел бы первым занять Корварену… но ради такого сомнительного удовольствия не стоит отказываться от мира. Я пойду, Нина. А ты готовься встретить нас здесь.

— Будь спокоен, Оливер! — Королева недобро усмехается. — Я не позволю, чтобы с Карелом снова случилась беда. С меня хватит… а уж с него — тем более.

Капитан кланяется:

— До встречи, моя королева.

— Удачи. И, Оливер… передай Сергею мою благодарность. Это счастье, что у Карела есть такой ДРУГ.

Еще какое счастье, соглашаюсь я. Где ты, приятель, серебряный волк? Не думаю, что мне так уж надо видеть слезы в глазах Карела. Хватит. Чем искать, кто что сказал об их плане, не лучше ль поглядеть, как он исполнялся?..

— Хорошо, что у тебя снова свое лицо, — рассеянно говорит Лека, разворачивая письмо. — От отца… — Он замирает, читая первые строчки. Глаза мечутся в конец, снова к началу. Я чувствую, как сжимается сердце в ледяной комок… Что-то стряслось… Лека шепчет: — Господи… Господи, нет…

Письмо прыгает в его руках, в побелевших пальцах, — и безнадежная жуть опутывает меня. Безвозвратность. Пустота. Лека, держись, Лека… не надо так… ты жив, и я с тобой, слышишь?!

Дочитал. Протягивает письмо мне. И — выходит, плотно закрыв за собой дверь.

Я отхожу к другому светильнику, подальше от Карела и сэра Оливера.

«Сын мой, слухи летят быстро, но я надеюсь, что это письмо опередит слухи. Я буду краток. Подробности тебе привезет верный человек, когда все хоть немного прояснится.

Сын мой, твоя мать умерла. Я сижу сейчас у ее последнего ложа, отец Лаврентий читает упокой у изголовья, в ногах плачет Юлия, Васюра у двери ждет письма. Никто другой пока не знает о ее смерти, только мы четверо.

Я заклинаю тебя ее памятью, Лека, — будь осторожен! Затаись, никаких слез, никакого траура, и, ради памяти твоей матери, не вздумай бросить все и приехать! Ты появишься здесь только по вызову моему, отца Лаврентия, Сергия или Васюры — или же в случае смерти всех нас. Это приказ, Лека. Поверь и прости. Ты знаешь, как любил я твою мать, но с ее смертью жизнь не кончается, а случись что с тобой и Егоркой — и мне незачем станет жить. Вот так, мой мальчик.

Я знаю, иногда моя суровость ранила тебя. Но знай и ты, что я пытался воспитать тебя истинно благородным рыцарем и достойным правителем. Думаю, мне это удалось.

Я верю в тебя, сын мой. Может случиться так, что нам не доведется свидеться, принц же мое благословение. Живи, как велят тебе долг и совесть, и будь достоин своей судьбы, какой бы она ни была.

Я люблю тебя, сын мой».

Руки дрожат, но я сворачиваю письмо и прячу за пазуху. Слишком здесь людно, слишком тесно… Проклятое Подземелье, где не спрятаться от чужих глаз, проклятая война, из-за которой не оплачешь смерть матери… Что не так? Почему вдруг — затаиться и ждать вестей? Снова чей-то заговор? Но почему — она?!

Я отворачиваюсь к стене, сжимая зубы, умирая от горя и жалости, содрогаясь вместе с Лекой от слез. Потом я перестаю его чувствовать. Ясно — вспомнил обо мне и снял амулет. Ладно, брат мой Лека, побудь один. Я тебя понимаю. Ведь ты не думаешь, что мое горе сейчас — всего лишь отражение твоего?

— Серега, что с тобой?

Я смотрю на Карела, не видя… сквозь Лекины и свои слезы, сквозь лицо нашей королевы — в тот день, когда провожала нас в путь… сквозь непонятный приказ затаиться и опасения короля не увидеть больше сына… Да что там у нас происходит, пропади оно пропадом?!

— Серега, что случилось? Что-то дома?

— Неважно, — выдавливаю я. — Прости, Карел. Мне надо пройтись.

Свет Господень, разве человек не имеет права на горе?! Пусть Карел сам справляется со своим капитаном… Король он, в конце концов, или нет? Пусть даже будущий.

В коридоре Леки не оказывается. Ну, что ж — мы ведь здесь не пленники, он мог пойти куда угодно. И я не должен сейчас дергать его. Пускай побудет один. Ему надо, я понимаю.

Я бреду, не осознавая, куда именно. Просто сердце мое рвется домой… Но король не станет приказывать зря, и если он не велел пока возвращаться — значит, так надо. Да и здесь мы нужны. И даже не потому, что Карел — хороший парень и наш друг, а Таргала может не пережить зиму. Нет. От того, что делаем мы здесь, зависит мир у нас. А если дома неладно… тогда тем важнее добиться мира в Таргале. И мы, помогая хорошему парню Карелу, деремся за свою страну. Потому что я — воин Двенадцати Земель, и Лека тоже… и мы не должны, не должны, не должны…

— Господин, вам сюда нельзя. Простите.

Вот так. Оказывается, я забрел к мастерским…

— Вы простите. Я не хотел мешать.

Я поворачиваюсь и иду назад. И выхожу к питомнику кротов. Вот и ладно. Отсюда меня не погонят.

— Добрых дней тебе, Сергий, — кивает смотритель.

— И тебе того же, почтенный, — отзываюсь я. — Если малыши голодные, могу покормить.

— Голодные, — скрипит смотритель. — Так ты ведь, я слыхал, только с дороги… и скоро опять в путь?

— Ничего. Справлюсь.

По крайней мере, добавляю про себя, будет чуть меньше сил на эту боль…

Что же не так со смертью Марго? Что за беда пришла в Славышть? Я ищу Юлину брошку… зря забыл я о ней! Даже не знаю, как жили они с Ожье эти годы… но ведь я делал то, что было мне поручено. Даже за время, потраченное на Леку и Сергия, мне иногда стыдно — пусть оно обернулось пользой для дознания, но я ведь не мог предугадать это. И все-таки…

От себя правды не скроешь. С того дня, как узнал, что Юлия ждет сына, я даже не прикоснулся к ее брошке. Потому что было время, когда и я мечтал о сыне… потому что думал я об одной, а вспоминалась — другая. И теперь мне стыдно и горько, и никак не получается найти Юлию, плачущую над мертвой королевой Двенадцати Земель. Где ж ты, Юли?!

— Мама! Мамочка, что стряслось? Ты плакала?

— Почему ты здесь, Софи? Да еще так поздно? — Юлия прислоняется к стене, судорожно втягивая холодный ночной воздух. Отец Лаврентий поддерживал ее, пока вел, но сейчас он ушел с Васюрой проводить гонца.

— Я тебя весь вечер ищу! Папочка вернулся.

— Господи, что с ним в этот раз?!

Софка по-взрослому вздыхает:

— Ну, он говорит, что ничего страшного. Но я все равно попросила отца Ерему побыть с ним.

— Идем.

— Ты иди, он уж, наверное, заждался. А мне еще Васюру найти надо. Ой, да вон он идет… Господин советник! — Звонкий голос разносится по двору, Васюра приостанавливается, вертит головой. Шел он, похоже, к казармам. Софка спрыгивает с крыльца и кидается догонять. — Господин советник, подождите!

— Что, Софьюшка? — Васюра через силу выдавливает улыбку, и Софи укоризненно хмурится. Уж будто она не знает, когда Васюра настоящий, а когда — нет!

— Господин советник, папочка просил, чтобы вы к нам зашли.

— Вернулся?! — выдыхает Васюра. Вот теперь — настоящий… Софи кивает не столько «господину советнику», сколько своим мыслям о нем. — Ну, пошли. Что на этот раз? На лоскутки не порвали?

— Почему сразу на лоскутки, — обиженно фыркает Софка. Приноровиться к шагу Васюры может не каждый: длинноногий «господин советник» двигаться медленно попросту не умеет. Но Софи держится рядом легко, она тоже слывет торопыгой вполне заслуженно.

— Был бы цел, тебя не гонял бы. Так что?

— Стреляли в него. Я мамочке не стала говорить, но папочка просто упал с коня посреди двора. Не знаю, как бы я справилась, если б не отец Ерема.

— А он-то что у вас делал?

Софи пожимает плечами:

— Ну, он заходит иногда. Спрашивает, что пишет Серенький. И еще мамочка ему про Корварену рассказывает.

Уж будто вы не знаете, отчетливо звучит в голосе Софки. Васюра кивает и прибавляет шагу.

Юлечка, конечно, успевает первой. Сидит на краешке кровати, держит мужа за руку, и отец Еремий что-то тихо ей втолковывает, осторожно ощупывая грудь Ожье.

— С возвращеньицем, — здоровается Васюра. — Опять заигрался и вовремя уйти не успел? Никогда ты рисковать не отучишься… Здравствуйте, отец Ерема.

— Не рисковал, — шепчет Ожье. На губах пузырится кровь. — Кто-то предал. Ждали.

Юлия всхлипывает.

— Мамочка! — Софка подскакивает бойким чертиком. — Папочка поправится, вот увидишь! Правда же, отец Ерема?

— Истинная правда, чадушко. А теперь отведи маму в ее спальню и утешь. Я знаю, у тебя получится.

Софи хмыкает — точь-в-точь как Васюра. И величественно разрешает:

— Ладно уж, секретничайте! Пойдем, мамочка.

Значит, Юлия отдала брошку дочке… ну, вряд ли девочка знает о том, что может быть важно для дознания. И все же…

Бедовая Серегина сестренка, мне жаль с тобою расставаться. Наверное, я вернусь еще к тебе. Ты выросла… ты стала красавицей. Но ты все равно больше похожа на своего брата, чем на ту, которую я до сих пор боюсь вспоминать.

Корварена не заметила нашего возвращения. Ну, идут себе по улицам трое парней в форменных беретах королевской гвардии… Кто знает, что береты эти дал нам сэр Оливер, чтобы без вопросов провести через посты? Что во дворце ждет условленного сигнала королева, а гвардейцы, верные королю, еще вчера отправились в Южную миссию встречать прибывающее на той неделе посольство империи? А если б и знали — кому есть до этого дело? Черными тучами нависло над Корвареной ожидание зимы. Корварена стынет, и не холодный ветер с Реньяны тому виной.

Мы спускаемся к реке, идем по набережной, у меня чешется шрам и ноют плечи.

— Что у вас случилось? — спрашивает Карел.

— Не отвлекайся, — бурчит Лека. — Наши дела подождут.

Карелу тоже не по себе, понимаю я. Интересно, став королем, он придет хоть раз на площадь Королевского Правосудия?

— Лека, надень амулет, — прошу я. — Пожалуйста. А то у меня ощущение, что снова к столбу иду.

Лека достает серебряный шнурок, протягивает руку:

— Завяжи.

Привычно затягиваю «счастливый узел». Мне так и не удалось поговорить с Лекой о доме. И письмо до сих пор у меня за пазухой.

— Прости, — говорит Лека.

— Брось. У нас теперь есть еще один резон уладить здешние дела.

— Верно. Ладно, пошли.

Дома разбегаются, открывая белые стены часовни Последней Ночи. Карел поправляет берет и ускоряет шаг.

Площадь пуста. Еще бы: кто придет сюда по своей воле?!

— Ждите здесь, — бросает нам Карел. Взбегает по высоким ступенькам часовни. Изнутри слышны визгливые голоса. Лека стаскивает берет, прячет за пазуху, роняет вполголоса: «Ты тоже лучше сними». Несколько тягуче длинных минут — и над головой бухает колокол. Раз, другой, третий… все чаще… кажется, само небо гудит, звенит, дрожит, пробирает до сокровенных глубин души… Я словно воочию вижу, как по всей Корварене открываются двери, и бредут к зловещей площади хмурые, испуганные люди, не смея ослушаться зова Правосудия.

Появляется Карел — встрепанный, раскрасневшийся и злой. Резко выдыхает сквозь зубы. Поправляет берет, украдкой гладит рукоять Тени — и, чеканя шаг, идет к помосту. На площадь выходят первые горожане, из тех, кто живет совсем рядом.

— С Богом, — неслышно шепчет Лека. Наше дело — держаться рядом и помалкивать: две шпаги, готовые прикрыть, пока не подоспеет подмога. Я обвожу взглядом редкую пока толпу, смотрю на серый лоскут Реньяны за острыми крышами. Потираю шрам, стараясь не обращать внимания на бегущий по спине холодок.

Сегодня нет оцепления, но словно невидимая стена держит людей. Три шага от помоста. Я слышу шепот: «Принц! Это принц… Принц вернулся!»

Оглядываюсь: Карел стоит на краю помоста, вытянутый в струнку, берет надвинут на лоб — лиловый с бело-фиолетовым кантом форменный берет королевского гвардейца, положенный по статусу первому вассалу и наследнику. Да, принц вернулся… но как знать, не на смерть ли? Тот план, с которым, в конце концов, согласился Карел, слишком зыбкий даже на мой взгляд.

Пора? Карел, пора! Вон она, карета сэра Оливера, — остановилась за часовней. И площадь уже полна. Кто подальше, тянут шеи, опоздавшие, наверное, спрашивают, кого сегодня да за что…

— Жители Корварены, — голос Карела сух и решителен, — вы знаете, я — изгнанник. Вернувшись в столицу, я нарушил волю короля. Я хочу, чтобы вы решили, должен ли я ответить за это. Вы, а не король! Все вы боитесь зимы. Знайте же: я договорился с Подземельем о мире. Вот уж неделя, как на окраинах Таргалы спокойно. Вернулась вода в высушенные колодцы, люди свободно работают на полях и ходят в лес, а гномьи шахты, кузни и мастерские открыты для торговли. Мы можем вернуться к доброму соседству, к мирной жизни. Я пришел в Корварену, чтобы сказать вам это.

Кто-то ахает в голос. Кто-то плачет — или смеется. В накрывшем площадь ропоте я слышу только одно слово: «мир».

— Тихо! — Карел вскидывает руку. — Еще не все. Я нарушил волю короля, вернувшись; но это мелочь по сравнению с тем, что я против воли короля пошел на переговоры с врагом. Прав я или нет — решать вам. Это ваша страна, вам жить здесь или умирать. — Карел обводит взглядом замершую площадь, сглатывает. — Я поступил так, как считал правильным, — ради Таргалы. Но это измена королю, и я готов за нее ответить, если война до победы вам нужнее мира. Я выбираю вас в судьи.

— Но что мы можем, принц? — выкрикивает кто-то из густой, сжавшейся толпы. — Будь наша воля, войне бы давно конец. Так решаем-то не мы, а король!

— Сегодня решаете вы. Решаете, быть миру или войне, и еще — жить мне или умереть. Измена и превышение полномочий, так это называется. Если вы не готовы принять мир из рук коронного преступника, я пойду во дворец и отдам свою шпагу сэру Оливеру. Тогда, думаю, вы очень скоро снова увидите меня здесь.

— Видели уж, — в несколько голосов откликается толпа, — хватит!

— Мир…

— Мудреные эти дела, не для простых людей… что мы понимаем в привышениях да полных мочиях…

— Если мир, — Карел еще повышает голос, — если я прав, значит, вы благословляете меня на борьбу с законным королем! Вы все. Я потребую мира вашим именем — именем всех жителей Таргалы. Вы разделите со мной груз нарушения вассальной клятвы. Не риск — но вину. Эта ноша тяжела для меня одного.

Слишком сложно, думаю я, вглядываясь в застывшие лица. Они ждут подсказки. Они готовы поддержать Карела — если все вместе; но кто решится заявить об этом первым в стране Лютого?!

— Пропустите, — тонкая женская фигурка протискивается через толпу, — да пропустите же, люди добрые, дайте мне пройти!

Кто-то огрызается, но вот над головами летит шепот: «Королева!» — толпа поджимается, королева почти выбегает к помосту, и Карел спрыгивает навстречу и падает перед нею на колени.

— Матушка…

Но королева оборачивается к теснящимся на площади людям.

— Скажите, — вскрикивает она, — кто более достоин править вами? Тот, кто вот уж полтора десятка лет швыряет чужие жизни в жертву глупой войне, — или тот, кто себя не пожалел ради спасения других? Кто из них истинный король?! Встань, Карел! Пусть все слышат — я, королева Таргалы, признаю тебя ее спасителем. И если мне предложат выбрать, править этой страной моему супругу или тебе, я назову тебя!

Тонкая рука взмахивает над склоненной головой Карела, над площадью… обводит людей невидимым кругом ведьмовских чар. Чем делится она? Безрассудством? Решимостью? Благодарностью? Не знаю… как не узнаю никогда, чем закончилась бы наша вылазка в Корварену без помощи королевы. Но клянусь, никогда не слышал я такой истовой веры в словах людей, как в тот предзимний стылый день, когда над площадью Королевского Правосудия разнесся слитный возглас:

— Слава королю Карелу!

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ!»

Грохот копыт разметал людей, как сухие листья с кленов: на площадь, опередив на два корпуса десяток гвардейцев, врывается Лютый. Опухший, с непокрытой головой… замшевый жилет распахнут, на мятой рубашке жирные пятна… я замечаю, как морщится Карел, как передергивается королева. Да, вид у законного государя Таргалы вовсе даже не королевский.

Осаживает могучего коня перед помостом, скалится, обдавая перегаром:

— Что я слышу! Сколь дивное единодушие… Взять их!

Строй гвардейцев заставил толпу податься назад… и только.

— Ну? — рявкает законный король. — Чего ждете?! Взять! А ты, Оливер, отправь нарочного за палачом. Раз уж люди собрались, — сочные губы кривит злая ухмылка, — я не стану откладывать урок назавтра. Пусть видят, что ждет изменников.

— И кто же здесь изменник? — тихо спрашивает Карел.

Лютый багровеет. Рот открылся — и захлопнулся, издав лишь невнятный рык.

— Есть еще люди, помнящие коронационную клятву принца Анри. Он клялся защищать свой народ, править по справедливости… что еще?

— Нечистый меня задери, — взвывает король, — если ты, шваль, хочешь справедливости, ты пришел куда надо. Ишь, как заговорил! Уж тебя-то там не было!

— Там был я! — Сэр Оливер посылает коня вперед, исхитрившись вклиниться между королем и принцем. — Я помню. Защищать свой народ, править по справедливости, награждать щедро, а карать милосердно, блюсти законы предков и заключенные ими договоры. Карел прав. Клятва эта давно нарушена, так кто же здесь изменник?

— Значит, ты тоже? — тихо спрашивает король Анри. — Вы все?

— Мне жаль, мой господин. — В голосе старого рыцаря мне и впрямь чудится сожаление. — Много лет я верно служил вам. Но теперь пришло время Карела. Он больше достоин короны Золотого полуострова. Он доказал это делом. Уступите, мой господин, и порадуйтесь за сына.

— Разогнался, — цедит король. — За кого еще прикажешь мне порадоваться? За нелюдь подземельную? О да! Они своего добились, Нечистый меня задери.

— Они всего лишь хотят мира, — резко говорит Карел. — Как и мы. А война между нами выгодна разве что императору, уж он-то спит и видит, как снова сделать Таргалу своей провинцией!

Лютый бледнеет… багровеет… по-звериному клацает зубами, поднимает коня на дыбы и, ревя, выхватывает шпагу. Гнедой сэра Оливера шарахается, хрипит, капитан соскакивает на землю и… едва успевает отбить удар, направленный почему-то в королеву. В следующий миг, сверкающий клинок скрещивается с Тенью — и Карел, не устояв, отшатывается, запинается о край помоста — и упал бы, не подхвати его Лека. Тень, звякнув, откатывается к середине помоста. На лице Карела брызги крови. Могучий вороной короля снова взвивается на дыбы, молотит огромными копытами в опасной близости от головы сэра Оливера… Лютый смеется — страшным, коротким и хриплым смехом. И посылает коня на Карела, готовясь к смертельному удару.

— Нет! — кричит королева. Вскидывает руки — ладонями вперед, — так останавливают чужую атакующую магию… да и просто атаку, похоже… Вороной всхрапывает и валится набок, придавливая Лютому ногу. Бьется. Ахает в голос королева, визжат женщины на площади, кричит что-то Карел, рвется к отцу, Лека и сэр Оливер держат его в четыре руки — но все это кажется тихим по сравнению с воплем короля Анри.

Он не должен был упасть! Если я хоть что-то понимаю в лошадях — не должен. Не так, будь он неладен! Я подскакиваю к вороному, хватаю за повод… Что-то толкает в грудь горячей волной, мелькает перед глазами стылое предзимнее небо, край острой крыши с непременным флюгером… Следующий удар приходится в спину. О камни, что ль?! Я лежу, хватая ртом воздух, пытаясь вдохнуть поглубже… Свет Господень, да что творится-то?!

Чьи-то руки помогают мне сесть. Мир странно плывет перед глазами, двоится и вновь сливается в один: вороной в луже крови; женщина в темном вдовьем платье, растирающая королеве виски; Лека, торопливо перебирающий пальцами иссиня-черную гриву; Карел и сэр Оливер на коленях подле умирающего Лютого… умирающего — или уже мертвого?

— Вот! — В руке Леки зажата нитка. Суровая черная нитка, извязанная узелками по всей длине. — Нам нужен хороший магознатец.

— Лучше сразу сжечь, — басит протолкавшийся к нам монах. — Даже я чую исходящую от нее душную тьму. Дай сюда, сын мой. У меня есть амулет святого огня.

— Как скажете, светлый отец, — покладисто соглашается Лека. Ладонь его рассеянно гладит по-волчьи оскаленную морду вороного. Я ощущаю толчок вины: мне тоже коня жаль больше, чем его хозяина. Треск… искры… черный дым… мертвый король судорожно дергается, хрипит: