- Здоровенный малый, сэр, с красной рожей, - подсказал Хатрик.
      - Ах, значит я все-таки его знаю. Сейчас выйду. Обработайте, пожалуйста, шов, мистер Э-ээ...
      Мистер Кэмбридж был для лондонской полиции постоянным клиентом, поскольку вечно терял свою машину. Едва начав хирургическую карьеру, он приобрел стандартный "бентли", но либо забывал, где его оставлял, либо не помнил, приехал на нем или нет, либо отпирал утром гараж и убеждался, что машины в нем нет.
      - На этот раз я абсолютно убежден, что мой автомобиль украли, - заявил он полицейскому, пока мы с Гримсдайком и Хатриком уписывали за обе щеки заливную баранину. - Сегодня утром я приехал на метро, но уже вчера машины у меня не было... Так мне кажется, во всяком случае. Зато накануне, сержант Финикин, я... Словом, я отчетливо помню, что оставил свой "бентли" напротив своего дома на Харли-стрит. Когда же я утром вышел, моего автомобиля и след простыл.
      Сержант кашлянул.
      - Почему же вы сразу не известили полицию, сэр?
      - Э-ээ, видите ли, сержант Фулиген, увидев, что машины нет, я поначалу был убежден, что приехал домой не на ней. Вы меня понимаете?
      - Разумеется, - кивнул сержант.
      После обеда мистер Кэмбридж отправился резать животы в другую часть Лондона, предоставив заканчивать операции нам с Хатриком. Поскольку штатный анестезиолог сопровождал мистера Кэмбриджа, Хатрик, ещё не пришедший в себя после увиденного, известил Гримсдайка, что проведет оставшиеся мелкие операции под местной анестезией. Гримсдайк воспринял его слова с достоинством, пробурчав себе под нос что-то вроде "Любой осел со скальпелем в руках может быть хирургом", после чего испарился из операционной. На мое счастье, старшая сестра тоже сменилась, и мы с Хатриком, оставшись вдвоем, счастливо оперировали до полуночи. После утреннего провала я был убежден, что мне никогда не стать хирургом, но, работая бок о бок с Хатриком, постепенно обрел уверенность.
      Вернувшись около полуночи в ассистентскую, мы застали там сержанта Фланнагана.
      - Мистер Кэмбридж уехал, - известил его я. - Что-нибудь передать ему?
      - Да. Мы нашли его машину.
      - Неужели? И где же она была?
      - В его собственном гараже, где еще.
      Глава 14
      В Св. Суизине под надзором мистера Кэмбриджа находились сразу два отделения: женское и мужское. Первое называлось "Постоянство", а второе носило звучное имя "Стойкость". Сам мистер Кэмбридж каждый вторник совершал обход обоих отделений по утрам, однако его общение с пациентами обычно сводилось к тому, что он бодро тыкал их кулаком в живот и говорил:
      - Вот увидите - вам сразу полегчает, как только мы вырежем эту ерунду.
      Хатрик выполнял всякие пустячные операции, а на мою долю выпали послеоперационный уход и повседневная забота о постельных больных. Оказывается, пациентов куда меньше волновало, какую часть организма оттяпали у них под наркозом, чем бессонница, запор, остывший ужин или сквозняк. И вот все эти проблемы висели на мне. Дважды в день я был обязан обходить все палаты, благодаря чему пациенты видели меня куда чаще, чем всех остальных врачей хирургического отделения. Не раз меня поэтому приводили в смущение, называя во всеуслышание молодым медицинским светилом, которое "всем тут заправляет".
      - Кто ваш хирург? - услышал я однажды, как один из них спрашивал другого внизу, в рентгеноскопическом кабинете.
      - Доктор Гордон.
      - Я имею в виду - кто главный хирург в вашем отделении?
      - Кто, кто - доктор Гордон, - недоуменно ответил его собеседник. Молодой такой.
      - А что, других врачей у вас нет?
      Немного подумав, пациент ответил:
      - Есть ещё какой-то Хатрик, который иногда помогает доктору Гордону.
      - Да! Ну, а ещё кто?
      После мучительного раздумья последовал ответ:
      - Больше - точно никого. Разве что какой-то старик, которого доктор Гордон по доброте сердечной время от времени привлекает на свои операции. Но старикан уже давно ни на что не годен, - уверенно добавил он.
      Поскольку отделение профессора хирургии находилось в том же корпусе, что и наши два, мы часто встречались с Бингхэмом. Общались мы подчеркнуто, до навязчивости, вежливо: Бингхэм к злополучному лифту на милю не подходил, а я при всякой встрече советовался с ним как с более опытным коллегой по поводу сложных случаев. Когда наши профессиональные интересы сталкивались, мы соревновались друг перед другом в любезности и уступчивости.
      - Привет, старина, - сказал он как-то вечером, входя в дежурную операционную. - Ты закончил?
      - Нет еще. Собственно говоря, я только успел руки вымыть. У меня тут гнойный абсцесс. Впрочем, если тебе нужно, я готов...
      - Нет, что ты, дружище, - развел руками Бингхэм. - Конечно, сегодня наше дежурство, и приоритет за нами, но я и в мыслях не допускаю, чтобы тебе помешать. К тому же речь идет о банальном переломе, который вполне может подождать. Будь спок.
      - Нет уж, дорогой мой Бингхэм, я тебя пропускаю! Тем более, что у меня гнойник, после которого пришлось готовить бы всю операционную...
      - Это очень благородно с твоей стороны, старина, - проникновенно произнес Бингхэм. И тут же глаза его радостно зажглись. - Послушай, старина, ты можешь завтра весь день пользоваться нашей изумит. центрифугой!
      - Ой, ну что ты...
      - Да, дружище. Я просто настаиваю на этом.
      - Ты просто поражаешь меня своей добротой, Бингхэм.
      - Для тебя, старина, мне ничего не ж.
      Апрель промелькнул как один день. И вдруг я стал все чаще и чаще замечать какую-то непривычную тоску. Поначалу это меня озадачило; дела мои шли в гору, карьера складывалась блестяще, однако меня не отпускало странное ощущение, будто в жизни моей чего-то не хватает. Мне даже закралось в голову мрачное подозрение, что моя хандра - это предвестник какого-нибудь невроза, и я, не выдержав, поделился своими опасениями с Гримсдайком. Мы тогда сидели за пинтой горького эля в пабе "Король Георг".
      - Мне даже трудно это толком описать, - пожаловался я. - Какая-то вечная неудовлетворенность. Сам не могу понять, с какой стати. Работа доставляет мне удовольствие, я с головой влез в хирургию, ребята у нас прекрасные, и даже Бингхэма я уже целых два дня не видел. Казалось бы, что ещё надо человеку для счастья? Так нет же. Может, мне нужно заняться музыкой или искусством?
      Гримсдайк расхохотался.
      - Нет, старичок, тебе не музыка нужна, а женщины. Хотя бы одна бабенка, но приличная.
      Я был искренне удивлен.
      - Ты шутишь?
      - Нисколько. Симптомы безошибочные. Мы ведь с тобой больше не студенты, а уважаемые граждане, да хранит нас Бог. А, как сказала Джейн Остин, "очевидная истина гласит, что любому одинокому мужчине, обладающему мало-мальски приличным состоянием, необходима жена".
      - Жена! - вскричал я, охваченный ужасом.
      - Ну, лично я бы не советовал тебе заходить так далеко, - ухмыльнулся Гримсдайк. - Но смысл ты понял.
      Пораскинув мозгами над гримсдайковским диагнозом, я пришел к выводу, что мой друг прав. По счастью, лечение никаких сложностей в себе не таило. Вернувшись в Св. Суизин полноценным врачом, я сразу почувствовал весьма ощутимую разницу между собой и сотнями молодых женщин, которые у нас работали. Помимо бесчисленных медсестер, нянечек и сиделок у нас трудились пышущие здоровьем диетсестры, аккуратные секретарши, застенчивые лаборантки, грациозные массажистки, которых мы за глаза называли "шлеп-лап милашками" и многие-многие другие притягательные особы женского пола. Но самые разбитные девахи подобрались почему-то в рентгенологических кабинетах. Пока мы были студентами, все эти дамочки подчеркнуто не замечали нас, как женщины в призывных пунктах не обращают внимания на голых парней-новобранцев. Теперь же, когда мы стали дипломированными врачами и, следовательно, вполне достойными объектами для создания семейных уз, благосклонные взгляды сыпались на нас со всех сторон, словно из рога изобилия.
      Старшая сестра из женского отделения мистера Кэмбриджа уволилась незадолго до моего прихода, и пациенты временно оставались под началом штатной медсестры по фамилии Плюшкиндт. Бледная, худощавая, темноволосая, со вздернутым носиком девушка была бы даже хорошенькой, если бы не прическа, по которой, казалось, прошелся подвыпивший садовник, впервые взявший в руки садовые ножницы. С первого же моего появления в отделении сестра Плюшкиндт смотрела на меня как на свою собственность. Это вполне соответствовало устоявшимся в Св. Суизине традициям: штатная медсестра имела право первого выбора; тем не менее сестра Плюшкиндт подчеркивала нашу близость на каждом шагу. Лично мне больше нравилась её помощница, веселая, рыженькая и веснушчатая шотландка по фамилии Макферсон, с которой я охотно точил лясы, когда сестра Плюшкиндт выходила из отделения. По возвращении, она прямиком шла к нам и, строго глядя на ослушницу, отправляла проверить, в порядке ли "утки". В один прекрасный день сестра Плюшкиндт вернулась с обеда как раз в тот миг, когда мы, оставшись вдвоем в санитарной комнате, весело хихикали над какой-то шуткой. С тех пор сестра Плюшкиндт перестала ходить на обед, да и вообще старалась лишний раз не покидать отделения. По её словам, она была слишком предана делу, чтобы отвлекаться по пустякам; всем же окружающим было ясно, что она пыталась не спускать с меня глаз.
      - Вам не нужно заштопать какие-нибудь носки? - спросила она меня однажды утром. - Принесите, и я их заштопаю. По вечерам мне заняться нечем. Я все равно торчу дома.
      Мы с ней сидели вдвоем в её маленькой комнатке, примыкающей к отделению "Постоянство". Мебель в каморке была обтянута канареечным ситцем, а полки заставлены безделушками. Каждый день сестра Плюшкиндт приглашала меня туда на чашечку кофе с молоком, который подавала совсем молоденькая санитарка. Достав из ящика свежевыпеченный шоколадный бисквит, сестра Плюшкиндт придвинула его мне, а сама уселась на диван, поставила ноги на табурет и закурила.
      - Кстати, завтра у меня вечер выходной, - продолжила она. - Уже после пяти часов меня отпускают. Чем заняться - ума не приложу.
      - В самом деле? Ну, э-ээ... может быть, что-то и подвернется, растерянно пробормотал я. - Кто знает.
      И сестра Плюшкиндт уныло допивала свой кофе.
      Однако на следующее утро после моего разговора с Гримсдайком она опять подняла эту тему.
      - В среду я всего полдня работаю. Начиная с двенадцати. Но потом мне предлагают подежурить до полуночи. Не знаю, стоит ли соглашаться. Делать-то вроде совсем нечего.
      Я был уже готов к такому повороту событий, поскольку успел заглянуть в расписание дежурств медсестер, которое лежало у неё на столе. И я решился. Сестра Плюшкиндт была вполне милая и привлекательная; вдобавок я твердо знал, что она не оттолкнет меня.
      Я прокашлялся и осторожно произнес:
      - Послушайте, если вам и впрямь нечем заняться, то, может быть, мы в кино сходим или ещё куда-нибудь?
      На мгновение её глаза изумленно расширились.
      - О, я, право, не знаю, могу ли оставить отделение. У сестры Макферсон все-таки опыта ещё маловато.
      - Да, конечно.
      - Да и истории болезни наших пациентов она не слишком хорошо знает...
      - Правильно, - кивнул я.
      - К тому же она слишком увлечена одним из студентов, чтобы всерьез отдаваться работе.
      - Вот как? Но вы все-таки попытайтесь освободиться, - сказал я, вставая. - Жду вас в шесть часов. Перед дверью в стоматологию.
      Глава 15
      Мой роман с сестрой Плюшкиндт вызвал в Св. Суизине не больший интерес, чем традиционное летнее цветение герани на клумбе под окном кабинета секретаря. Разве что коллеги мои ухмылялись чуть шире обычного, когда я просил их подменить меня вечерком, да ещё сестра Макферсон разок игриво подмигнула мне за ширмой; для большинства же обитателей Св. Суизина мы были лишь очередными врачом и медсестрой, уступившими естественному развитию местных биологических законов.
      Подобно другим скудно оплачиваемым лондонским парочкам, мы жались по таким местечкам. как "Фестивал-Холл" и "Эмпресс-Холл", ужинали в "Лайонсе" и коротали время в полутемных, но уютных барах, которые я со студенческих времен помнил куда лучше, чем основы анатомии. Нередко случалось так, что сестра Плюшкиндт сама платила за себя, а порой даже расплачивалась и за нас обоих. Развлекать её было очень легко, ибо она нисколько не смущалась, когда молчание затягивалось, а лишь преспокойно разглядывала ближайшую стену, словно видела в ней лица давно и безвременно ушедших друзей, да и разговоры-то наши сводились почти исключительно к больничным темам. Поскольку и все мои прежние подруги были медсестрами, меня это не обескураживало, тем более, что другая на её месте могла бы разговаривать исключительно про кенгуру и Марселя Пруста. И тем не менее пару недель спустя я уже начал мечтать, чтобы сестра Плюшкиндт не столь подробно рассказывала мне про анализ мочи в палате двадцать два или про то, как остроумно она отбрила сестру Макферсон, известившую её про преждевременно иссякшие запасы клистирных трубок.
      Было, правда, ещё одно пятно на горизонте, омрачавшее мои отношения с сестрой Плюшкиндт. Однажды вечером, когда Гримсдайк зашел ко мне стрельнуть сигаретку, я признался ему в этом.
      - Как твоя разнузданная сексуальная жизнь? - весело осведомился он. Теперь легче стало?
      - Ну... и да, и нет.
      - В каком смысле? - удивился он. - Не хочешь же ты сказать, старичок, что ваша страстная любовь не получила логического выхода?
      - Нашла, но вовсе не то, что ты имеешь в виду, - вздохнул я. - Сам ведь знаешь, как это бывает с медсестрами... Мы ходим в кино, на концерты или ещё куда-нибудь, потом спешим назад, чтобы успеть вернуться до окончания её дежурства, пару минут обнимаемся и целуемся в подворотне возле морга, а ровно в одиннадцать она уже поднимается в отделение. Опоздай она на одну минуту, и её доброе имя будет навеки запятнано. По её словам, во всяком случае.
      - Грустно.
      - Можно даже не читать Фрейда или Кинси, чтобы понять, насколько это безрадостно для мужского организма. Сам прекрасно знаешь. Но другого выхода нет. Разве что - гулять в Гайд-парке, взявшись за руки.
      - А как насчет страстной любви в стенах нашего достойного заведения?
      - Да ты что, забыл, что мы в Св. Суизине? Здесь мужчине и женщине встретиться труднее, чем в банях Викторианской эпохи.
      - Но ведь есть ещё пожарная лестница.
      - Ах, вот ты о чем!
      Безобразное сооружение, взбиравшееся зигзагом по стенам жилого здания персонала, было памятником торжества противопожарной безопасности над пуританской моралью. Карабкаясь ночью в пустующее с незапамятных времен отделение для лежачих больных, пробираясь затем по крыше отделения физиотерапии и тайком минуя келью ночного вахтера, мы ухитрялись затаскивать медсестер на мужскую половину. Впрочем, предлагались подобные авантюры в наших стенах нечасто, поскольку в случае разоблачения, старшая сестра смотрела на свою провинившуюся подчиненную, как на экспонат из Камеры ужасов.
      - Ерунда, - отмахнулся Гримсдайк в ответ на мой преисполненный сомнения взгляд. - Дождись подходящей темной ночки, запасись бутылочкой шерри, с вечера ещё раз побрейся - и приятное времяпрепровождение вам обеспечено. Не говоря уж о том, что дома теплее, чем в Гайд-парке.
      При нашей следующей встрече с сестрой Плюшкиндт я завел речь о пожарной лестнице. Как я и ожидал, девушка потупила взор, всхлипнула и только укоризненно сказала:
      - О, Ричард!
      Понимая, что нужно как-то выкручиваться, я быстро нашелся и добавил:
      - Я хотел сказать, что мы можем в спокойной обстановке попить кофе, и я наконец покажу тебе мои замечательные гистологические препараты дуоденальных язв, о которых столько тебе рассказывал...
      - О, Ричард, это все испортит!
      - Как - то, что я тебе покажу тебе свои препараты? Просто мне придется специально по этому случаю одолжить у одного из ребят микроскоп - именно поэтому мне больше негде их тебе продемонстрировать. Впрочем, если тебе это и правда не интересно...
      Сестра Плюшкиндт тяжело вздохнула и отвернулась. Да, Гримсдайк на моем месте справился бы лучше!
      Чтобы нарушить молчание, которое грозило затянуться на полчаса, мне пришлось завести разговор о лечении послеоперационных тромбозов.
      Наша связь продолжалась несколько недель. Сестра Плюшкиндт просто уведомляла меня, когда у неё в следующий раз выдастся свободное время, и при этом подразумевалось, что я должен её ждать. Впрочем, даже такие отношения имели определенные преимущества. Благодаря сильному материнскому инстинкту, сестра Плюшкиндт ещё с наших первых встреч стирала мои рубашки, штопала носки и угощала пирожками со смородиной, а теперь покупала галстуки и плитки шоколада, снабжала меня витаминами из шкафчика с медикаментами, связала мне свитер и заставила носить подтяжки. По заверениям моих приятелей, я никогда не выглядел таким упитанным и ухоженным.
      Лишь два события помешали безмятежному развитию нашего бесконечного романа. Первым из них стал перевод сестры Макферсон в ночную смену.
      Дело в том, что каждому штатному хирургу в Св. Суизине предписывалось ежедневно перед отходом ко сну совершать обход палат и справляться о заботах и нуждах пациентов. Этот поздний вечерний обход свято соблюдался всеми хирургами, потому что ночные сестры, отсыпавшиеся днем, а затем бодрствующие всю ночь напролет, считались несчастными и заброшенными созданиями, которым остро недоставало мужского внимания. Именно по этой причине даже самый неопрятный и невзрачный врач превращался в ночную смену в желанного рыцаря. Вдобавок все сестрички неплохо готовили, а ночью, оставшись без бдительного надзора старшей сестры, они могли спокойно угощать своих вечно голодных гостей яичницей с беконом.
      До сих пор мои ежевечерние обходы не доставляли мне ни малейшей радости, поскольку ночной сестрой в "Стойкости" была недавняя выпускница, которая, запинаясь от усердия, рапортовала мне об анализах, стуле и температуре, тогда как в "Постоянстве" дежурила высоченная сухопарая дама в очках и с заметными усиками, в полумраке напоминавшая мне Макса Линдера.
      Так вот, в один прекрасный вечер, проводив сестру Плюшкиндт в женскую резиденцию, я отправился совершать обход и едва не остолбенел, наткнувшись в маленькой кухоньке, прилепившейся к задворкам женского отделения, на сестру Макферсон. Она спокойно покуривала там, зажаривая яйца с беконом.
      - Что вы тут делаете? - изумленно выдавил я.
      - О, приветик! - обрадовалась сестра Макферсон. - А меня. между прочим, на ближайшие три месяца сделали Королевой ночи! Вот так-то! Тра-ля-ля! Разве сестра Плюшкиндт не сказала вам?
      Я молча помотал головой.
      - Как насчет яичницы с беконом? Или предпочитаете - она ткнула в коробочку на каталке - протертый шпинат с заварным кремом?
      - Откровенно говоря, я бы не отказался заморить червячка, - признался я. - Ужин был, как всегда, прескверный. Нам вечно пытаются скормить студень, от которого даже дворняги отказываются.
      Сестра Макферсон понимающе кивнула.
      - Достаньте пиво из холодильника, - попросила она, разбивая над сковородкой ещё два яйца. - Налейте себе и мне.
      Я наполнил пивом два стакана и присел на край кушетки.
      - Как дела у наших больных, сестра? - спросил я, пытаясь свернуть на знакомые рельсы.
      - Пожалуйста, доктор, не надо! - твердо сказала она, тыкая вилкой кусочек бекона. - Не здесь, и не за едой. Я предпочитаю не смешивать работу и удовольствие. В отличие от сестры Плюшкиндт, которая даже за столом только и обсуждает анализы с диагнозами... - Сестра Макферсон покосилась на меня и легонько закусила губу. - Наверное, мне не следовало так говорить, да?
      - Что вы имеете в виду? - с деланным безразличием спросил я. - Я, право, не понял.
      - Ну... все ведь знают, что вы с Плюшкиндт... То есть, она, конечно, добрая и совсем не вредная...
      - Да, сестра Плюшкиндт очень воспитанная и добродетельная девушка, осторожно произнес я.
      - Конечно, она очень славная. Жаль только, что угреватостью страдает.
      - Угреватостью? - переспросил я и в то же мгновение вспомнил, что время от времени на лице сестры Плюшкиндт появлялись маленькие кусочки пластыря. - Так, значит, у неё угри?
      - Да, вся спина ими усыпана, - мстительно добавила сестра Макферсон. И тут же многозначительно хихикнула. - Впрочем, вы, должно быть, ещё этого не знаете. Ну а так, она, конечно, милая и добрая.
      - Я не люблю болтушек, - процедил я.
      - О, она вовсе не болтушка, - весело прощебетала сестра Макферсон. Напротив, она порой по нескольку часов сидит, уставившись в одну точку. Невропатия, как-никак. Хроническая.
      - А я нахожу её достаточно интересной собеседницей, - возразил я.
      - Да, мы тоже, - замахала руками сестра Макферсон. - Она нам такого про вас рассказывает! Ум-мм! Порой даже я краснею. А вы и правда вчера прямо в метро тискались?
      - О Господи, она и это рассказывает?
      - Хо, это только цветочки! Сколько вам яиц?
      Яичницу с беконом я поглощал в угрюмом молчании. Сестра Плюшкиндт меня разочаровала. Я всегда считал, что уж она-то лишена столь привычного для женской натуры желания хвастать своими похождениями, подобно подвыпившему гренадеру в пабе после битвы под Ватерлоо.
      Встретив её на следующий вечер, я вел себя более сдержанно. Впрочем, сестра Плюшкиндт, похоже, этого даже не заметила. А вот мне показалось, что её излюбленные паузы в разговоре стали ещё длиннее, а когда при расставании она подставила мне щеку для поцелуя, мне почудилось, что все её щеки покрыты угревой сыпью.
      - Ты, наверное, уже знаешь, что сестру Макферсон перевели в ночную смену? - спросила она.
      Я пробормотал, что и впрямь заметил рыженькую шотландку издали, покидая последнюю палату.
      - Я хочу попросить, чтобы её уволили, - промолвила сестра Плюшкиндт. Она совершенно не тянет. Вместо мозгов - одни студенты. Представляешь, сегодня утром она ухитрилась перепутать диеты - вместо бессолевых блюд подсунула больным витаминизированные!
      - Да ну? - притворно ужаснулся я. - Не думаю, однако, чтобы это уж очень им повредило.
      Она принялась крутить верхнюю пуговицу на моем пальто.
      - Ричард, завтра у меня свободный вечер. Ты придешь на ужин ко мне домой?
      - Домой? - ошалело переспросил я. - Мне почему-то даже в голову не приходило, что у сестры Плюшкиндт может быть свой дом помимо жилья, предоставленного Св. Суизином. - А где ты живешь?
      - В Митчеме. Мамочка и папочка очень хотят с тобой познакомиться.
      Я замялся, не зная, что ответить.
      - Пожалуйста, Ричард, - взмолилась она, шмыгая носом. - Прошу тебя.
      Мой мозг залихорадило. Приглашение домой и знакомство с родителями это было уже серьезно. Мне вдруг представились её родители: отец, отставной полковник и наверняка грубый мужлан, и въедливая мамаша, придирчиво следящая за каждым моим шагом. С другой стороны, сестра Плюшкиндт была мне добрым другом, которому я был многим обязан... Однако главную роль в принятии решения сыграло, пожалуй, то обстоятельство, что я уже давно сидел без денег, готовый разве что не зубы на полку класть, а приглашение, как-никак, означало бесплатный ужин.
      - Хорошо, - сказал я. - Встретимся в шесть на обычном месте. Если мне удастся вырваться.
      Тут как раз часы пробили одиннадцать, и сестра Плюшкиндт поспешно скрылась за дверями, словно Золушка, убегающая с бала.
      - Ну что, как поживает Плюшкиндт? - лукаво поинтересовалась сестра Макферсон пару минут спустя, когда я переступил порог её клетушки.
      - Живет и здравствует, - ответил я, усаживаясь на край стола и закуривая.
      - Что-то вы не слишком веселы, - с вызовом произнесла сестра Макферсон.
      - Неужели?
      Отставив в сторону миску, в которой взбивала яйца, она попросила:
      - Угостите меня сигареткой, пожалуйста. Я свои дома оставила.
      Я достал из кармана пачку сигарет, а сестра Макферсон приблизилась ко мне. Рыженькая, веснушчатая и дурманящая. Сестра Плюшкиндт всегда производила какое-то нездоровое впечатление, тогда как от сестры Макферсон исходила притягательная живость и сила. Не успел я даже понять, что происходит, как голова моя закружилась, и я впился в её губы жадным поцелуем.
      - Ум-мм, недурно, - прошептала она минуту спустя, устраиваясь поудобнее в моих объятиях. - Флоренс Найтингейл* (*Найтингейл, Флоренс (1820-1910) - прославленная английская медсестра и общественная деятельница) этого не одобрила бы, но я хочу еще!
      - А как же обход? - сглотнул я.
      - Там все в порядке.
      Я снова поцеловал её.
      - А дежурная сестра?
      - Она до самого утра не появится. К тому же я в чепчике. Это в нашем деле самое главное. Даже если медсестру застанут в чем мать родила, но в чепчике, будет считаться, что все прилично.
      Когда я поднимался к себе, было уже совсем поздно. Или ещё совсем рано. Душа моя пела. Я ощущал себя настоящим арабским шейхом. Халифом. Теперь у меня были сразу две подружки: одна, дневная, для дружеских отношений, а вторая - для необузданной страсти по ночам. Что ж, до тех пор, пока мне удастся сохранять между ними водораздел и довольствоваться лишь парой часов сна, жизнь меня ожидала приятная и волнующая.
      Глава 16
      Вторым событием, осложнившим наши отношения с сестрой Плюшкиндт, стал тот самый ужин в её домашнем кругу.
      - Мамочка и папочка у меня просто душки, - поделилась она со мной по дороге в Митчем, куда мы катили на моей заслуженной "Доходяге Хильде".
      - Не сомневаюсь.
      - Правда, папочка иногда может отчебучить что-нибудь разэтакое. Ты уж прости ему его причуды, ладно? Это с ним после увольнения из армии началось. А мамочке в такую погоду иногда артрит докучает. Но они тебе понравятся, вот увидишь. Ты только будь самим собой.
      Плюшкиндты обитали в скромном на вид домике с небольшим садиком, который был усажен подстриженными в виде конских голов тисовыми кустами; перед крыльцом красовалась изящная медная пушечка, а табличка на двери гласила:
      ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА
      ГЛАВНЫЙ УПОЛНОМОЧЕННЫЙ
      Сестра Плюшкиндт нажала кнопку звонка, чем произвела эффект бомбы, разорвавшейся в зоопарке. Так, во всяком случае, мне показалось, когда со всех сторон грянули заливистый лай, дикое мяуканье, а потом и человеческие вопли. Признаться, громкое царапанье в дверь заставило меня струхнуть - уж не пара ли голодных львов пытается до меня добраться?
      - Я просто обожаю зверюшек, - кротко призналась сестра Плюшкиндт.
      Дверь резко распахнулась, и два огромных датских дога, вырвавшись на свободу, напрыгнули на меня и принялись с радостным визгом вылизывать мне лицо, словно оно было вымазано патокой.
      - Ирод! Гарибальди! Сидеть! - послышались крики. - Оставьте доктора в покое!
      - Не бойся, - улыбнулась сестра Плюшкиндт. - Они ещё маленькие.
      Я с ужасом представил, до каких размеров вымахают эти чудовища, если они ещё щенки.
      Догов оттащили, но они продолжали влюбленно таращиться на меня, старательно виляя хвостами. Будь я датским догом, я бы, наверное, тоже завилял хвостом. Сестра Плюшкиндт провела меня по коридору в гостиную, стены которой были почти сплошь увешаны армейскими фотографиями, а свободное от них пространство занимали два скрещенных палаша и огромная тигриная шкура. В углах под стеклянными колпаками красовались шлемы британских колониальных войск. Гостиная была до отказа забита людьми и животными. Повсюду так и кишели собаки, на всех подушках сидели и лежали кошки, на подоконнике порхали какие-то птахи, а на камине высился аквариум с рыбками. Посреди гавкающего, мяукающего и щебечущего царства как-то особняком смотрелись тощий седоусый полковник в отставке, темноволосая дородная дама в фиолетовом платье и молодой человек с девушкой, поразительно похожие на сестру Плюшкиндт.
      - Здравствуйте, дорогой доктор, - проворковал полковник, наступая на меня с дружески протянутой рукой. - Страшно рады познакомиться с вами! Эдна столько про вас рассказывала.
      А я, признаться, и не подозревал, что сестру Плюшкиндт так зовут.
      - Позвольте представить вам мать Эдны!
      - Дочь мне про вас все уши прожужжала, - с улыбкой сказала миссис Плюшкиндт, обмениваясь со мной рукопожатием.
      - Иан меня зовут, - представился молодой человек. - Я на Би-Би-Си служу. Рад, что вы пришли, доктор. А это Джоан. Мы - брат и сестра Эдны.
      - Просто замечательно, что вы смогли прийти, - расцвела улыбкой Джоан. - В последнее время мы все только про вас и говорили.
      Я почувствовал закипающее раздражение. Надеялся спокойно поужинать, а угодил на собрание семейного клана.
      - Фу, Кромвель! - осадила Джоан вертлявого фокстерьера, который старательно пытался прокусить мне лодыжку. - Неужели ты и вправду хотел куснуть доктора? Противная псина! Убью! - И она любовно потерлась носом о собачью морду. - Прелесть, не правда ли?
      Я воздержался от правдивого ответа, поскольку меня так и подмывало поддеть гнусную тварь ногой. Кромвель, почувствовав мое желание, свирепо оскалился.
      - Завтра у него свадьба, - пояснил Иан. - Он очень волнуется.
      - Пойдемте я угощу вас коктейлем, доктор, - позвал полковник, потирая руки. - Или мне лучше называть вас Ричард?
      - Как вам угодно, сэр, я не против.
      Почему-то моя реплика вызвала бурю восторга.
      Мы прошествовали в столовую и расселись. Не прошло и нескольких минут, как я уже стал своим в доску. Ехал я в полной уверенности, что встретят меня с крайним подозрением, тогда как на деле Эднин папаша отнесся ко мне как к посланцу фирмы по организации лотерей, который принес ему главный выигрыш. Разговоры за ужином вращались вокруг одной-единственной темы; как и многие другие, Плюшкиндты были свято убеждены, что с врачом надо беседовать исключительно о болезнях. Сначала отставной полковник развлекал меня красочным рассказом о долго не заживавшей ране в ягодицу, которую заполучил в бою под Дюнкерком. Несколько раз старый вояка порывался продемонстрировать мне шрам, и мне стоило больших усилий его удержать. Миссис Плюшкиндт вторила супругу, смакуя подробности недавно перенесенного операции по поводу удаления желчного пузыря. Джоан же просто извелась, тщетно пытаясь похвастать перенесенным в детстве карбункулом, из которого каждое утро выдавливали гной.