- Дело было год назад, как сейчас помню, - пробормотал он с видом хирурга, обсуждающего с коллегой тяжелый случай. - Расследовали мы кражу одной кобылки. - Он налил себе ещё пива и нахмурился. - Дело-то это сложное, доктор... - Мне показалось, что он хотел добавить что-то вроде "это вам не в кишках ковыряться", однако в последнюю минуту спохватился. Но мы справились с честью. Дошло до суда, так надо же - именно на нем конфуз и случился. Председательствовала одна дамочка с золотой цепью на шее, а прощелыга адвокат ухитрился вывернуть дело так, будто под "кобылой" мы имели в виду ее!
      Скандал жуткий разгорелся, а мне потом холку намылили, до сих пор вспоминать жутко...
      За несколько дней до моего отъезда к нам в гости нагрянул Гримсдайк.
      При первом же взгляде на него стало ясно, что капризница-фортуна наконец-то повернулась к нему лицом. Подкатил Грисдайк в ярком спортивном автомобиле, в новом твидовом полупальто и прекрасном жилете, в начищенных до блеска туфлях, с гладко выбритой благоухающей физиономией и с моноклем. Руки этого пижона были затянуты в желтые лайковые перчатки, а у ног прыгал щенок бульдога. Словом, Гримсдайк всем своим видом напоминал молодого аристократа, только что выигравшего на скачках.
      Хотя Фаркухарсон и набросился на него с вопросами, каким образом Гримсдайку удалось провести профессуру и получить диплом, и когда он, черт возьми, собирается приступить к работе, Гримсдайк все продолжал держаться со стариком как любимый племянник. Лишь когда речь его дяди окончательно свелась к потоку междометий, ни одного из которых я здесь привести не в состоянии, Гримсдайк предложил мне улизнуть в "Четыре подковы".
      - Биржа, похоже, снова процветает, - как бы между прочим заметил я, когда мы вошли в паб.
      - Биржа-то? - встрепенулся Гримсдайк. - Ах, да, разумеется. Пока держится. Да, кстати, старичок, я ведь, кажется, должен тебе пару монет? Хочешь - могу сейчас отдать. Ничего, что у меня одни пятерки? Сигаретой угощайся - тебе, по-моему, нравятся эти черные русские торпеды. А теперь давай закажем выпивку. Чем тебя угостить?
      - Пинтой горького.
      - Как, пиво? Что за глупости? Нет уж, мы будем пить шампанское. Такой повод - рождение нового медицинского тандема. Помнишь - Бантинг и Бест, Флоури и Флеминг, Орт и Петтенкофер?
      - Что ты несешь?
      - Потерпи минутку. Эй, хозяин! Нам - вашего лучшего шампанского!
      В следующую минуту выяснилось, что хозяин имел право торговать только пивом, поэтому вместо "Вдовы Клико" или "Дом Периньона" нам пришлось довольствоваться домашним элем, специально выдержанным с Рождества.
      - Так в чем дело? - твердым голосом спросил я, нисколько не желая втягиваться в очередную авантюру, которую наверняка уготовил для меня Гримсдайк.
      - Ты уже сдавал экзамен? - спросил он.
      - Да. Экзаменаторы меня не поняли.
      - Коль носишь власяницу, не ропщи на щекотку, - высокопарно изрек Гримсдайк. - Кстати, тебе не удалось выяснить, где печатают экзаменационные билеты? В типографиях есть ребята, которые за пару гиней душу дьяволу продадут.
      - Вообще-то, по большому счету, я вовсе не готов пожертвовать профессиональной честностью, - вдруг, сам того не ожидая, выпалил я.
      - Вот и умница. Лично я свято уверовал в профессиональную честность с тех пор, как узнал от Плюгавца Мориса, сколько раз тот сдавал заключительный экзамен. Прорвался он, по-моему, с восьмой попытки. Ты же знаешь, как они подбирают трудных пациентов с заковыристыми диагнозами - по всем лондонским клиникам рыщут в поисках подходящих хроников. Так вот, старина Морис пару месяцев шатался по больницам и госпиталям, пока наконец не преисполнился уверенности, что выучил диагнозы всех трудных больных и запомнил их физиономии. И на экзамен он отправился, напевая себе под нос и посвистывая, свято убежденный, что уже заранее знает, кто чем болен.
      - При чем же тут честность? - не выдержал я.
      - Сейчас поймешь. Экзаменатор схватил Мориса за рукав и, к вящему ужасу моего приятеля, потащил его к кровати, на которой возлежал единственный пациент, которого Плюгавец прежде и в глаза не видел. И вот для Мориса настал момент истины. "Сэр, - торжественно промолвил он, - я считаю своим долгом известить вас, что уже однажды обследовал этого пациента в больнице и его диагноз мне известен." Сраженный наповал такой героической откровенностью, старый экзаменатор прошамкал: "Спасибо за искренность, молодой человек. Посмотрите тогда вот этого". И Морис сдал.
      - Здорово, - восхитился я. - Теперь объясни, какое злодейство ты замыслил на сей раз...
      - Кстати, я забыл тебе сказать, что мы с тобой уже расквитались с долгами и вырвались из лап этих саблезубых тигров Вилсона, Верескилля и Возлюблингера.
      - Мы?
      - Не далее как вчера я забежал к ним, чтобы швырнуть им в морды их презренное злато. Мне это так понравилось, что я и за тебя швырнул. Вот расписки - держи. Предлагаю устроить торжественное сожжение в баре "Пикадилли". Гекатомбу. Как ты на это смотришь?
      - Послушай, - вдруг спохватился я. - Надеюсь, ты не участвуешь в какой-нибудь афере? Я имею в виду фальшивые дипломы, подпольные аборты или что-нибудь ещё в этом же роде.
      Гримсдайк болезненно скривился.
      - За кого ты меня принимаешь, старичок? Мои самые крупные аферы никогда не выходили за пределы экзаменационной аудитории. Нет, старичок, тут все просто. Так и быть, раскрою тебе тайну. Благодаря старым фамильным связям, я устроился на выгодную должность. Личным врачом самой леди Хоукинс - вдовы того самого деятеля, который прибрал к рукам пол-Йоханнесбурга и долгое время добывал едва ли не половину мирового золота. Старушенция обитает в роскошном замке возле Глостера. Скупа, как последний сборщик налогов, но придворного лекаря жалует. Меня то есть...
      - Ты что, альфонсом, что ли, заделался? - ухмыльнулся я. Врачом-жиголо?
      Гримсдайк гневно шмякнул стаканом о стол.
      - Я твои долги оплачиваю, а ты...
      - Прости, старина, - улыбнулся я. - Но сам признай - что бы ты подумал на моем месте? Тем более, что до сих пор репутации сэра Галахада за тобой не водилось.
      - Послушай, леди Хоукинс уже девяносто четыре! - взорвался Гримсдайк. - К тому же она совершенно чокнутая. Счастье только, что она, как и моя покойная бабуля, совершенно помешана на врачах. Мне достаточно только прохрюкать что-нибудь о чудесах современной медицины, почерпнутое из "Ридерс дайджеста", и она уже счастлива. Непонятные термины приводят её в телячий восторг. А про какие-нибудь изотопы или гастроскопы она знает больше нас с тобой. Жаль, что бедняга на ладан дышит. Того и гляди, ноги протянет.
      - И тогда ты останешься без работы.
      - Да и нет. Мне уже рассказали, что старуха завещала мне кругленькую сумму. Представляешь, старик - тысячи фунтов, свободных от налогообложения, как выигрыш в лотерею! И вот тут-то в игру вступаешь ты. Махнем куда-нибудь на Багамы и откроем маленькую частную клинику для усталых газетных магнатов, кинозвезд и так далее. Ты со своим парк-лейнским шиком станешь принимать клиентов, а я возьму на себя все организационные хлопоты. Согласись, старичок, денежки я считать умею, хотя и аппендикс от аденоидов пока ещё отличаю. Что скажешь?
      - А что я могу сказать? - пожал плечами я. - Ведь все это так внезапно...
      - Обдумай, время есть. Ты собираешься в следующем месяце прийти на вечер встреч в Св. Суизин?
      Я молча кивнул.
      - Тогда вернемся к этому разговору там. Только не думай, что я призываю тебя пировать на награбленные богатства. Я обхаживаю старушку по высшему классу, а при малейшей необходимости вызываю самых лучших специалистов. Да и вообще - многие люди завещают деньги своим докторам, добавил Гримсдайк. - Еще выпьем?
      Я помотал головой.
      - Нет, мне ещё кое-каких пациентов надо посетить. А я уже твердо уразумел: стоит им только разок унюхать алкогольные пары, и тут же распространится слух, что доктор пьет как лошадь.
      - Вот, возьми, - Гримсдайк протянул мне таблетки. - Хлорофилл устраняет все неприятные запахи. Никакой пациент или даже легавый не учует.
      - Это заблуждение. Наши козы жрут хлорофилл целыми днями, а вот козла ты давно не нюхал?
      * * *
      Традиционный вечер встреч в Св. Суизине состоялся, как всегда, в Мавританском зале ресторана неподалеку от Пикадилли-Серкус. Большинство выпускников ожидали его с таким же нетерпением, как обитатели сиротского приюта - Рождества. Дело в том, что почти все выпускники Св. Суизина работали практикующими врачами в разных уголках Англии, и случись так, что их заметили бы за рюмкой в местном пабе или даже в гольф-клубе, позорное разоблачение и увольнение были бы неизбежны. Вечер встреч же был для них единственной возможностью восхитительно расслабиться в своем кругу, вдали от дотошных соглядатаев.
      Мы уговорились с Гримсдайком встретиться за час до начала в баре "Пикадилли". Гримсдайк заявился в новехоньком с иголочки смокинге с алой гвоздикой в петлице. Он курил сигару и выглядел как огурчик.
      - Ну что, старичок? - весело спросил он. - Каков твой положительный ответ?
      - Я очень тщательно взвесил твое предложение, - сказал я. - Должен признать, сам замысел меня немного страшит, однако мои личные обстоятельства складываются сейчас так, что профессиональное будущее в Англии представляется мне отнюдь не безоблачным... Словом, я решил ехать с тобой.
      - Молодчина!
      - Меня тревожит лишь одно, - признался я. - Твоя пациентка вполне способна разменять вторую сотню лет, а к тому времени наверняка поймет, что ты просто беспринципный пройдоха, и тогда...
      - Ты что, ничего не слышал, старичок? - прервал меня Грисмдайк. Старая перечница окочурилась на прошлой неделе. Чертовски жаль, конечно, но ведь и девяносто четыре, согласись, вполне приличное достижение. А теперь взгляни... - Он извлек из кармана письмо с подписью нотариуса, напечатанное на гербовой бумаге. - Сегодня утром пришло. Десять тысяч мне отвалила! Десять тысяч фунтов! Представляешь? И все - твоему покорному слуге. Можешь сейчас не читать, там столько юридических закорючек - сам черт ногу сломит. Возьми с собой, на досуге развлечешься. Эй, бармен! Шампанского - самого лучшего!
      В ресторан мы прибыли в наипрекраснейшем расположении духа. Огромный Византийский зал, накрытый для фуршета, был битком набит почтенного вида джентльменами в смокингах; все пили наперегонки. Ежегодное сборище подчинялось давно установленным правилам, и в восемь часов сам декан взгромоздился на стол и возвестил, что ужинать подано. Это послужило сигналом для толпы, и со всех сторон послышались пьяные возгласы:
      - Лимерик! Лимерик!
      Декан прокашлялся и послушно продекламировал сочным, хорошо поставленным голосом:
      - Э-ээ... Жил-был старичок из Манчжурии,
      Который страдал от дизурии
      Старый гуляка-шкипер
      Не только схватил триппер,
      Но и женился на фурии.
      От хохота едва не рухнули стены.
      Затем толпа рванула в Мавританский зал. Мы с Гримсдайком и нашими старыми приятелями Тони Бенскином и Хрюком Ивансом расположились за одним столом с мистером Хьюбертом Кэмбриджем, самым блестящим хирургом в Св. Суизине, прославившимся своей эксцентричностью. Пока официант, страдающий хроническим синуситом и кашлем, раздавал суп, Гримсдайк щедрым жестом заказал всей нашей пятерке шампанского.
      - Неужели вы можете себе такое позволить, друг мой? - вопросил мистер Кэмбридж. - Уверяю вас, с меня вполне хватило бы эля.
      - Сэр, - величественно произнес Гримсдайк, - это всего лишь скромный знак нашей признательности за честь, которую вы оказали нам, делясь с нами своими знаниями. Не пройдет и часа, как шампанское превратится в воду и двуокись углерода, тогда как полученные от вас знания сохранятся у нас до конца наших дней.
      - Надо же, а декан ещё смеет утверждать, что наши студенты деградируют! - воскликнул мистер Кэмбридж, потирая сухонькие ладошки. Скажите мне, о достойнейшие молодые люди, как вас зовут?
      За супом последовал ссохшийся, похожий на мумию палтус в саване из сморщенных креветок; вслед за ним подали цыплят, всю свою недолгую жизнь страдавших от артрита, потом дряблую капусту, резиновую картошку и наконец жиденький чай с чем-то вроде компоста на тостах. После трапезы мы с истинно британским стоицизмом слушали речи, лишний раз напомнившие, что жизнь - не сахар. За традиционным ужином речи всегда растягивались почти на целый вечер, благо выступающие издавна привыкли читать в Св. Суизине часовые лекции без перерыва. Поначалу декан поведал нам, какие славные ребята здесь собрались, затем наш гость - пэр Англии, курировавший медицину, рассказал, какой славный парень наш декан, после чего Главный хирург воздал должное сразу всем остальным. Тогда нас отпустили в Готический зал орать старые студенческие песни под аккомпанемент фортепьяно, на котором вдохновенно наяривал декан, а пэр дирижировал длинным французским батоном. Мы спели про молодушку, про невзгоды сына булочника, припомнили добродетельную женщину и разбойника, надорвали глотки над промашками невезучего рыбака и вдоволь посмеялись над славной вечеринкой в Керриемуире. Невозможно было представить, чтобы среди этого пандемониума нашелся какой-то ненормальный, который напомнил бы, что алкоголь - страшное зло, что курить вредно, да и вообще со всякими вредными привычками нужно завязывать. И тем не менее уже завтра каждый из присутствующих - и все это прекрасно знали - будет высокопарно излагать именно эти истины.
      Среди общего веселья и сумятицы я даже забыл о том, какая важная медико-коммерческая миссия нам предстоит. Лишь позже, когда я расплачивался с официантом за пиво, из моего кармана выпал конверт, и я тут же обо всем вспомнил. Уединившись у стены, я принялся сосредоточенно изучать письмо при свете канделябра Тюдоровской эпохи.
      Гримсдайк во все горло ревел "Молодушку Мэри", когда я осторожно похлопал его по плечу и извлек из-за стола.
      - Чего тебе, старичок? - жизнерадостно пролаял он. - Выпить хочешь?
      - Ты уверен, что прочел письмо с условиями завещания до конца? спросил я.
      - Ну конечно, - обиженно фыркнул Гримсдайк. - До последней буквы. Всю эту муру насчет того, какой я замечательный врач и все такое прочее.
      Я кивнул.
      - Тогда ты не откажешься ещё разок перечесть последнюю строчку?
      - Последнюю? А в чем дело, старичок? Подшутить, что ли, надо мной решил? - Он взял письмо. - Все чин по чину. "В знак признания Вашей преданности и Ваших выдающихся заслуг завещаю Вам десять тысяч фунтов..." Его голос предательски оборвался. Словно уже болтающийся на виселице повешенный, он, силясь выдавить последние слова, натужно проквакал: "чтобы Вы в течение полугода, по своему выбору, пожертвовали всю эту сумму достойнейшему из своих коллег, ведущему научные изыскания."
      Письмо выпало из его бесчувственных пальцев на пол.
      - Да, малость не повезло, Грим, - сочувственно произнес я, жестом подзывая официанта. - На твоем месте, я бы проглотил остатки хлорофилла.
      Глава 13
      И тем не менее завершился вечер встреч для нас с Гримсдайком как нельзя более благополучно. Уже много позже того, как мы с моим безутешным другом разбрелись по домам, Майк Келли, могучего сложения молодой человек, который в течение нескольких лет был капитаном нашей регбийной дружины, а теперь ассистировал самому Хьюберту Кэмбриджу, очутился на пустой улице в смокинге и десятипенсовиком в кармане. Обмозговав положение, он решил вернуться в Св. Суизин пешком, пройдя через Ковент-Гарден, где, как он слышал, пабы открывались уже рано утром, чтобы утолить жажду изнемогших торговцев фруктами. Увы, хмельные пары всегда оказывали дурную службу Майку Келли; вот и на сей раз после неудачной попытки купить пивка в больнице Св.Петра, которую он принял за отель "Стрэнд Палас", незадачливый хирург-регбист ухитрился перепутать здание Королевской оперы с общественным туалетом, и наряд полиции застал его как раз в тот миг, когда Келли демонстрировал свое заблуждение в открытую. На крик полицейского "Эй вы! Что вы вытворяете?" Майк Келли отмочил шуточку, показавшуюся его затуманенному сознанию верхом остроумия. Расплывшись до ушей, он весело пробормотал:
      - Вы что не видите, констебль? Грибы собираю.
      Майка препроводили на Боу-стрит и обвинили в пьянстве и непристойном поведении. По мере того, как в голове его прояснялось, Майку удалось припомнить весьма полезную заповедь, почерпнутую из лекций ещё в студенческие годы: если полиция считает, что вы пьяны, вы вправе пригласить для освидетельствования своего личного врача.
      - С неприш-стойным поведением я ш-согласен, - пьяно пробормотал он. Что же касается п-пьянштва - об этом и речи быть не может. Бьюш-сь об приклад... то есть об заклад, что в моей крови и десятой доли процента алкоголя нет. Я требую немедленно вызвать сюда официан... то есть, моего личного врача.
      - Бога ради, - охотно согласился сержант. - Нам хотя бы не придется своего врача из постели вытаскивать. А кто ваш врач?
      - Мой врач, - Майк Келли втянул воздух, придавая торжественности своим словам, - Джон Харкурт Пьянчугоу, магистр Кембриджского университета, лиценциат Королевского колледжа терапевтов, член Королевского хирургического общества...
      - Достаточно, достаточно... Как его найти?
      - Позвоните в медицинскую резиденцию клиники Св. Суизина, высокопарно произнес Майк. - Попросите позвать младшего ассистента главного анестезиолога.
      Джон Харкурт Пьянчугоу, продолжавший с друзьями вечеринку в своей комнате на верхнем этаже здания персонала, высказал крайнее негодование по поводу полицейских подозрений. Он говорил пылко и страстно, требуя немедленных извинений и строгого наказания виновных. Затем, пригрозив написать своему парламентарию, пьяно рыгнул и добавил, что немедленно выезжает на такси. В результате его вмешательства обвинение в пьянстве было предъявлено не одному, а сразу двум врачам Св. Суизина.
      Это было уже чересчур даже для Св. Суизина, персонал и администрация которого всегда славились пониманием и терпеливо сносили размалеванные краской статуи, залитые пивом скамьи и женские трусики, свешивающиеся с флагштока наутро после празднования 9 ноября* (*День вступления в должность лорд-мэра Лондона). Чтобы спасти свою репутацию, руководство клиники отправило Келли с Пьянчугоу в неоплачиваемый отпуск до истечения срока их службы. Таким образом, в рядах персонала клиники образовались две бреши, заполнить которые собственные студенты могли лишь три месяца спустя, сдав экзамены. Узнав от Келли о случившемся, мы с Гримсдайком поспешили в Св. Суизин к мистеру Кэмбриджу и напомнили, что мы те самые славные молодые парни, которые так восторженно оценили накануне полученные от него знания. В итоге уже на следующий день я временно сделался его старшим ассистентом, а Гримсдайк заполучил должность Пьянчугоу.
      - Надо же, я - и какой-то ассистент, - возмущался Гримсдайк. - С другой стороны, в нашем положении надо и за это быть благодарным. Где ещё сейчас работу найдешь. Хотя Майка, конечно, жалко.
      Я тоже от души сочувствовал нашим бывшим коллегам, но был несказанно рад возможности снова очутиться в родных пенатах. От старых обид и разочарований не осталось и следа. Наконец-то я стал старшим ассистентом, пусть и на временной должности; как-никак мне выпала не только возможность возобновить карьеру хирурга, но и утереть нос Бингхэму.
      Мой кабинет находился теперь в административном здании, высоком и мрачном строении, располагавшемся между прачечной и моргом. Прежде в нем размещалась больница уха, горла и носа, но затем, по указанию свыше, больницу закрыли как непригодную для содержания больных. Комната Майка Келли оказалась по соседству с комнатой Бингхэма. И - надо же такому случиться, что именно Бингхэм в неизменном белом халате попался мне навстречу, когда я шествовал по коридору, увешанный сумками и чемоданами.
      Увидев меня, Бингхэм остановился как вкопанный. После истории с лифтом мы с ним больше не виделись. Стоя с отвисшей челюстью, бедняга не знал, что сказать. Его пухлая физиономия стала ещё более мальчишеской и прыщавой, а огромный стетоскоп, похоже, ещё вырос в размерах и теперь обвивался вокруг шеи, как боа-констриктор.
      - Здорово, Бингхэм, - сказал я.
      Он судорожно сглотнул.
      - Привет, старина. Я уже слышал, что ты возвращаешься.
      - Послушай, - промолвил я, поставив чемоданы на пол и протягивая Бингхэму руку. - Извини за ту выходку с бананами. Жуткое свинство с моей стороны. Я не имел права так поступать, но был просто очень огорчен, что не получил места... Сам понимаешь. Ты, конечно, заслуживал повышения.
      Да и вообще, раз уж нам предстоит жить по соседству, давай позабудем о прошлых обидах и помиримся?
      - Ну конечно, старина, - с ошарашенным видом ответил Бингхэм, пожимая мне руку. Воцарилось неловкое молчание. Затем Бингхэм заговорил, слегка запинаясь: - Ты меня тоже, э-ээ, извини за то, что я себе дополнительных пациентов вербовал.
      - Ничего, ты ведь вполне этого заслуживал, - великодушно сказал я.
      Бингхэм просиял.
      - Если тебе понадобится моя помощь, - промолвил он, - то можешь всегда на меня рассчитывать. Проф подкинул мне работенку, - добавил он. - Я уже справился с парой грыж и несколькими геморроями, а завтра меня ждет иссечение совершенно замечат. бородавки. Ладно, я поскачу, старина, мне только что позвонили снизу, что какой-то потряс. вывих доставили. За ужином увидимся.
      Я вошел в свою комнату, чувствуя себя, как дурнушка-официантка, которой только что сделал предложение красавец-шкипер.
      Мои новые обязанности заключались в том, чтобы приглядывать за больными в палатах, помогать в операционной и выполнять все распоряжения мистера Кэмбриджа. Именно в последнем и состояла главная трудность, поскольку мистер Кэмбридж, будучи блистательным хирургом, который вскрыл больше брюшных полостей, нежели кто-либо ещё во всем Северном полушарии, отличался совершенно невероятной рассеянностью. При этом его профессиональная память была безупречна: он никогда не забывал ни единого живота. С другой стороны, он никогда не помнил дней недели, не знал своего распорядка, напрочь забывал, обедал уже или нет и прихватил ли с собой пальто. Однажды в молодости зимним утром он, как обычно, заявился утром в операционную, вымыл руки, переоделся и лишь тогда обратил внимание на непривычную тишину. В операционной не было ни души. Он высунул голову в коридор и убедился, что и там царит полное безлюдье. Мистер Кэмбридж подумал было, что перепутал операционные, но нет - на шкафчике красовалась табличка с его именем. Тогда он решил, что сегодня воскресенье, но тут же отмел эту мысль, благо был уверен, что сегодня среда, ибо по вторникам он платил за квартиру, а утром как раз вспомнил, что вчера забыл отдать хозяйке чек. Только тогда ему пришло в голову, что и улицы были необычно пустынны. Что случилось? Может, в городе всеобщая забастовка? Как был, в бахилах и стерильном халате, он прошлепал по коридору к палатам и - замер как вкопанный. Это уже походило на какой-то бунт. Не только больные, но и медсестры и даже младший персонал орали и скакали как полоумные. Нет, это просто переворот какой-то! И тут одна из медсестер, заметив его, громко выкрикнула:
      - Здравствуйте, мистер Кэмбридж! Поздравляем вас с Рождеством!
      В первое же утро я, в соответствии с традицией, поджидал внизу прибытия мистера Кэмбриджа, стоя возле статуи сэра Бенджамина Артритинга, некогда знаменитого главного хирурга Св. Суизина.
      - Что-то шеф задерживается, - сказал я регистратору, высоченному, худющему и весьма серьезному, но довольно приятному молодому парню по фамилии Хатрик, который уже получил недавно врачебный диплом.
      - Ничего удивительного, - проворчал он. - В прошлый раз, когда старик опоздал на операцию, выяснилось, что он улетел в Америку читать лекции.
      Операция была назначена на девять, но лишь в половине десятого в воротах появился веселый и улыбающийся мистер Кэмбридж. Он притопал пешком.
      - Доброе утро, мой дорогой мистер Э-ээ, и вы, мистер А-ээ, приветствовал он нас с Хатриком, поскольку никогда не мог вспомнить имен своих помощников; я был ещё признателен мистеру Кэмбриджу, что он сумел по прошествии двенадцати часов после вечера встреч припомнить меня. Извините, что задержался. Мои записки у вас?
      Я вручил мистеру Кэмбриджу три или четыре конверта, надписанных его же неразборчивым почерком: чтобы не забывать назначенных на следующий день дел, он обычно писал самому себе записки и запечатывал в конверты.
      - Так, - сказал он, направляясь в хирургическое отделение. - Сегодня, я вижу, у нас прелюбопытная гастродуоденальная фистула. Я хочу, чтобы вы поприсутствовали, мистер Э-ээ... Ну и вы, конечно, мистер А-ээ...
      То, что за этим последовало, наверняка запечатлеется в моей памяти, как один из самых позорных, - а может и самый позорный - эпизодов в моей врачебной карьере. Еще будучи студентом, я иногда удостаивался чести облачиться в стерильный халат, бахилы, маску и перчатки, и присутствовать в операционной за спинами ассистентов. Время от времени мне даже вручали ретрактор со словами: "Держи крепче, парень!". Однако большую часть времени я видел только спину хирурга, склонившегося над пациентом. Теперь же, став ассистентом мистера Кэмбриджа, я уже должен был сам снимать швы, отщипывать окровавленные кончики и накладывать повязки. Обдумывая свои действия, я натянул резиновые перчатки с особой решимостью и ухитрился разодрать их до самого основания.
      - Сестра! - прозвенел голос старшей сестры. - Новую пару перчаток для мистера Гордона!
      Крохотная медсестра, едва заметная под громоздкими стерильными одеяниями, метнулась к стерилизатору и тут же повернулась ко мне, протягивая длинным пинцетом пакетик с перчатками.
      - Спасибо, - пробормотал я. От смущения я забыл растереть увлажнившиеся ладони тальком, и теперь едва ухитрился запихнуть руки в перчатки. При этом два пальца почему-то застряли в отделении для большого пальца, а пустой мизинец болтался, как оболочка кишки на ветру.
      - Полидактилия?* (*Многопальцевость (мед.), - сочувственно произнесла медсестра.
      Я разнервничался, сильно потянул, и - чертова перчатка расползлась надвое.
      - Сестра! - металлическим голосом позвала старшая сестра. - ещё одну пару перчаток для мистера Гордона!
      Третью пару я натянул более успешно, хотя над каждым пальцем осталось небольшое пустое пространство, наподобие детской соски. Торопясь к операционному столу, я отодвинул в сторону тележку с хирургическим инструментарием, оказавшуюся у меня на дороге.
      - Эта тележка расстерилизована! - возопила подлая мегера едва ли не во всю глотку. - Полную смену облачения мистеру Гордону!
      Короче говоря, к пациенту я наконец подобрался, когда операция уже близилась к концу.
      - Рад вас приветствовать, мистер Э-ээ... - пробормотал мистер Кэмбридж. - Будьте так любезны, возьмите второй ретрактор у мистера Ы-ыы...
      Преисполненный решимости исправиться и наверстать упущенное, я, как нарочно, ухитрялся все портить. Хирургические нитки для швов я нарезал недостаточной длины, несколько раз терял ретрактор, ухитрился защемить себе палец артериальным зажимом, а напоследок уронил на пол лоток с инструментами. Мистер Кэмбридж стоически терпел мои выходки, делая вид, что ничего не замечает.
      Единственным моим утешением было то, что и у Гримсдайка все валилось из рук. Ему, пожалуй, приходилось даже хуже.
      Утром за завтраком я поинтересовался, как он собирается справиться с анестезией.
      - А что тут сложного? - пожал плечами Гримсдайк. - В наши дни все за тебя прибор делает. Подкрутишь в одном месте, нажмешь рычажок, и - свободен как ветер.
      - А вдруг ты слишком обогатишь газовую смесь?
      - Ну и что? - легкомысленно хмыкнул Гримсдайк. - Насколько я знаю, старичок, вся анестезия делится на три стадии: бодрствование, сон и смерть.
      Во время операции я понял, что Гримсдайк ни черта не смыслит в анестезии. Он сидел у изголовья хирургического стола возле здоровенного хромированного прибора с панелью, сплошь утыканной рычажками, кнопками и циферблатами. В единственном его глазу, который мне был виден, было столько беспокойства, сколько я замечал у моего приятеля лишь раз, когда оказалось, что одна из его подружек забеременела. Время от времени Гримсдайк зарывался в стерильные полотенца и с надеждой заглядывал в руководство Макинтоша "Основы анестезиологии", которое поставил у головы безмятежно похрапывающего пациента. Идя в операционную, Гримсдайк был убежден, что ему предстоит всего-навсего ассистировать штатному анестезиологу, жизнерадостному толстячку, напичканному самыми скабрезными анекдотами во всем Лондоне. Однако оказалось, что анестезиолог, погрузив пациента в сон, удалился в ассистентскую и, прихватив свежий номер "Таймс", с головой ушел в разгадывание кроссворда. Гримсдайк же остался у приборной панели в одиночестве.
      В отличие от большинства других хирургов Св. Суизина, мистер Кэмбридж был терпелив и вежлив со своими анестезиологами. Он не обращал внимания на тихие ругательства, которыми то и дело сыпал Гримсдайк, крутя не ту ручку, и даже сделал вид, что не заметил, как спящий пациент вдруг закашлялся. Уже в самом конце операции Гримсдайк вдруг начал клевать носом, а потом и вовсе уткнулся в стерильные салфетки и закрыл глаза. Тут, к моему несказанному ужасу, рука пациента медленно поднялась в воздух.
      - Мистер анестезиолог, - спокойно произнес мистер Кэмбридж. - Если даже ваш пациент не спит во время операции, быть может, и вам следует пока воздержаться от сна?
      Оперируя на чужих животах, мистер Кэмбридж напрочь забывал о своем собственном. Операция следовала за операцией, и урчание в пузе напомнило мне, что неплохо бы и пообедать. Наконец, после четвертой операции кряду старшая сестра вручила мне бинты и громко возвестила:
      - Перерыв на один час, сэр. Уже два часа.
      - Два часа? - изумился мистер Кэмбридж. - Мы ведь только начали. Надо же, как время летит!
      - И к тому же вас ждет полицейский.
      - Ах, да. Кто именно?
      - Сержант Фланнаган.
      - Ах, Фланнаган. Впрочем, я все равно не помню их по фамилиям. Каков он из себя?