Ричард ГОРДОН
      ДОКТОР НА ПРОСТОРЕ
      роман
      перевел с английского А.В.Санин
      Глава 1
      Миг вручения врачебного диплома будоражит кровь молодого человека совсем как первая влюбленность, с примерно такими же разрушительными последствиями.
      До той незабываемой минуты, когда заветные картонные корочки затрепетали в моих руках, я бродил по улицам, высматривая хорошеньких девушек, с безумной надеждой, что с одной из них случится обморок, а на каждом перекрестке надеялся увидеть аварию. Щедрой рукой я раздавал направо и налево рецепты, безвозмездно транжиря свои драгоценные (как оказалось теперь, во всяком случае) познания на родственников, приятелей и даже случайных попутчиков, физиономии которых казались мне зеленоватыми или просто не слишком веселыми. Разговор я обычно начинал словами: "С медицинской точки зрения...", а, услышав в театре возглас: "Нет ли среди зрителей врача?", я был готов сигануть из кресла с резвостью, которой позавидовал бы молодой и полный сил кенгуру.
      Представляете, как одуряло вчерашнего студента, шесть лет подряд томившегося от своей полной никчемности и ничтожества, внезапно свалившееся на него с неба ощущение собственной важности? Тем более что каждое утро это ощущение укреплялось пухлыми конвертами, сыпавшимися словно из рога изобилия в почтовый ящик, который в прежние дни знавал лишь тощенькие бумажные счета да оранжевые карточки футбольной лотереи. Теперь производители лекарств заваливали меня бесплатными образцами, еженедельниками размером с псалтырь и промокательной бумагой, которой хватило бы, чтобы осушить Серпентайн (*Озеро в лондонском Гайд-парке); магазины с Уигмор-стрит наперебой предлагали мне клинический инвентарь - от именных медных вывесок до рентгеновских аппаратов; общество защиты животных, организации по борьбе с курением, людоедством, жестокими видами спорта, социализмом и контролем над рождаемостью состязались друг с другом за право заполучить мою поддержку; банк, в котором ещё неделю назад от меня шарахались бы, как от прокаженного, умолял меня принять от него кредит, а также предлагал свои услуги в качестве моего душеприказчика. Даже в Британской медицинской ассоциации официально признали мое существование, прислав бесплатный шестнадцатистраничный буклет "Этика врачебной профессии", в котором мне настоятельно рекомендовалось отныне и впредь вести целомудренный и высокоморальный образ жизни, и как огня сторониться ненадежных акушерок.
      К сожалению, недолго понежившись в облаках, и влюбленные, и начинающие врачи неизбежно ступают на тернистую стезю жизненной реальности, и вот, в двадцатичетырехлетнем возрасте мне пришлось впервые устраиваться на работу. Поиск её был делом нешуточным, можете мне поверить - ведь в наши дни даже студенты, величайшим достижением которых за все годы учебы были бессчетные инициалы и имена, вырезанные на скамьях в учебных аудиториях, и те всерьез намерены стать специалистами. Ничто другое их не привлекает, ибо всякому дураку известно, что врачи общей практики, состоящие в распоряжении Национальной службы здравоохранения - все, как один, жалкие заморыши, выписывающие в грязных приемных бесчисленные справки и редко дотягивающие до сорока лет из-за непосильной работы.
      Я же ещё задолго до получения диплома твердо решил стать хирургом. Начиная с первого семестра, я уверенно резал налимов, лягушек и кроликов, свято убежденный, что те же принципы строения организма сохраняются и на более высоких ступенях эволюционной лестницы. Вот почему, получив диплом, я думал, что теперь мне остается лишь выбрать наиболее подходящее место для проявления своего таланта. В больнице Св. Суизина своих отпрысков особенно не пестовали, если не считать приглашений на ежегодные вечера встреч (это обходилось по две гинеи с носа, без учета стоимости выпитого спиртного), однако я припомнил, что на стене возле канцелярии под засиженным мухами стеклом красуется выцветшая от времени табличка со словами:
      "МОЛОДЫЕ СПЕЦИАЛИСТЫ, ЖЕЛАЮЩИЕ УСТРОИТЬСЯ НА РАБОТУ, МОГУТ ОБРАТИТЬСЯ ЗА СОВЕТОМ К СЕКРЕТАРЮ".
      Немногие выпускники внимали этому призыву, поскольку в глазах студентов канцелярия давно представлялась чистилищем, в котором решалось, посылать ли провинившегося студента к располагавшимся по соседству вратам дантова ада, за которыми восседал грозный декан. Сам секретарь, высохший старикашка в пенсне на толстенной черной резинке, ютился в тесной клетушке, загроможденной кипами запыленных бумаг, которые вздымались с пола наподобие сталагмитов. С места в карьер он предложил мне место полкового врача. Совет вверг меня в уныние, ибо все прекрасно знали, что старикан рекомендует армию только тем новоиспеченным специалистам, которых, по его мнению, не следует и близко подпускать к простым смертным.
      Я же, не отмеченный в Св. Суизине грамотами, именными стипендиями или какими-либо иными наградами, отважно попросил секретаря порекомендовать меня на место ассистента хирурга в нашу родную клинику. Дело в том, что места эти распределялись в соответствии с удивительными обычаями, давно устоявшимися в Св. Суизине. Решение принимала комиссия из наших же врачей, для которых это было последней возможностью отплатить нелюбимым студентам. Здесь беспощадно браковали выскочек, всегда сидевших в первом ряду и задававших лектору вопросы, ответы на которые знали сами; такая же участь ждала не в меру серьезных молодых людей, которые читали "Нью-Стейтсмен" и шушукались по углам, обсуждая тяжелое положение врачей в капиталистическом обществе. Кроме того, члены комиссии всегда голосовали против любимчиков своих недругов, что также говорило в мою пользу. Так, например, сэр Ланселот Шпротт, наше выдающееся светило, зарубил карьеры нескольких дюжин весьма обещающих молодых специалистов лишь потому, что один из его коллег как-то раз не позволил ему ставить личный "роллс-ройс" у стены медицинской лаборатории.
      - Боюсь, юноша, что диплом создал у вас преувеличенное мнение о собственной персоне, - сухо промолвил секретарь. - "Британский регистр" насчитывает восемьдесят три тысячи квалифицированных медиков, а это означает, что вы укрепили мощь нашего здравоохранения менее чем на одну восьмидесятитрехтысячную. Что ж, если вам не по душе армия, то как насчет британских колоний?
      Однако затем Св. Суизин неожиданно проявил непоколебимую уверенность в своих доморощенных специалистах, и уже на следующий день меня назначили младшим ассистентом профессора в травматологическом отделении.
      - В ближайшее время тебе все равно не позволят резать живых людей, злорадно заявила моя хозяйка, пока я, трепеща от возбуждения, укладывал свои нехитрые пожитки. - Прежде новичкам позволяли потрошить хотя бы бедняков без гроша за душой, но сейчас наше правительство наконец положило конец этому чудовищному разгулу.
      - Я уже достаточно квалифицирован, чтобы резать кого угодно, горделиво возразил я. - Впрочем, начинают все с пустяков - шишки, кисты там всякие, гнойники, - потом следуют варикозные вены и грыжи, а вот после первого аппендицита уже вообще все пути открыты.
      В ответ послышалось презрительное фырканье:
      - Ни за что не позволила бы тебе оттяпать что-нибудь у меня!
      - Прошу запомнить, мэм, что теперь перед вами дипломированный специалист, а не какой-нибудь подготовишка, - с достоинством произнес я.
      - Ах, извините, доктор, - расшаркалась старая ведьма. - С вас двенадцать шиллингов и шесть пенсов за поломанную мебель.
      Работа в травматологическом отделении клиники котировалась чрезвычайно низко, превосходя в престижности разве что подразделение дерматовенерологии. Пациентов, а большую их часть составляли жертвы непрекращающейся войны пешеходов с водителями, принимали в самом обыкновенном перевязочном пункте - занятие, с которым без труда справился бы самый завалящий фельдшер.
      Однако, пересекая на следующее утро порог клиники, я ни о чем подобном не думал. В конце концов, разве не каждый унтер-офицер мыслит себя полковником? Так и я с куда большей ясностью представлял венец своей карьеры, нежели её начало. Я уже видел себя главным хирургом Св. Суизина, на которого со всех сторон золотым дождем льются награды, премии и почетные звания.
      - Эй! - услышал я со стороны чей-то оклик, продвигаясь в свеженакрахмаленном белоснежном халате к дверям травматологического пункта. - Эй, постой, старина! Одну минутку!
      Я обернулся и тут же узрел первое препятствие на пути своей блестящей карьеры. Это был Бингхэм, второй младший ассистент профессора хирургии. Прыщавый и бледный, вечно нечесаный очкарик, которому до сих пор никто не давал на вид больше семнадцати. На передних скамьях он, правда, никогда не сидел, но зато однажды ухитрился выиграть премию декана по прикладной анатомии и с тех пор никогда и нигде не расставался со свежим выпуском "Ланцета", торчавшего из кармана наподобие флажка, и парой толстых книг. В обеденный перерыв он относил книги в библиотеку, где закусывал бутербродами с сыром, а заодно собирал с залежавшихся справочников вековую пыль, которой затем щедро делился в трамвпункте с пострадавшими. По субботам, когда библиотека не работала, он перемещался в музей хирургической патологии, на полках которого, словно забытые вещи, хранились в толстостенных стеклянных банках человеческие органы, и разгуливал вдоль стеллажей с книгами под мышкой. Подмышка вообще, по-моему, служила главным местом, откуда Бингхэм черпал свои познания.
      - Привет, дружище! - проорал он, хватая меня за локоть. - Как я рад, что тебя тоже в травмпункт засунули! А я-то думал, гадал - кому это место достанется? Представляешь, каково мне пришлось бы, возьми они туда вместо тебя какого-нибудь другого обал... то есть, я хотел сказать - просто обалдуя? Мы же с тобой поладим, да, старик? Мы ведь старые кореша.
      - Да, конечно, - поддакнул я. Без особой, впрочем, радости.
      - А здорово все-таки, а? - весело прокудахтал Бингхэм.
      - Что - здорово?
      - Ну, дипломы мы с тобой получили, и все такое. В том смысле, что теперь можно уже работать по-человечески. У меня в активе, например, есть два нагноившихся пальца, липома и четыре обрезания. - Бингхэм потер свои паучьи лапки, словно предвкушая лакомый ужин. - Сам проф вчера всунул голову в операц. посмотреть, как идут дела, и заметил, что у меня твердая рука. Кстати, старик, он поинтересовался, почему тебя там нет.
      - А с какой стати мне там быть? - изумился я. - Я только с сегодняшнего дня на работу вышел.
      - Нет, старина, если строго смотреть на вещи, то - с полуночи, поправил меня Бингхэм. - Разве ты не знал? Впрочем, последнего пациента к тому времени уже увезли. Но я сказал профу, что ты вообще-то парень довольно надежный и, хотя уик-энды твои порой на несколько дней затягиваются, в конечном итоге ты возвращаешься. Я добавил, что в таких случаях готов за тебя безвозмездно отрабатывать.
      Я устремил на Бингхэма ледяной взгляд.
      - И что ответил профессор?
      - Ничего, старина. Фыркнул только себе под нос и потрусил дальше.
      - Понимаю.
      Первый блин вышел комом. Чтобы рассчитывать на приличную карьеру, мне предстояло ещё получить должность старшего ассистента и поработать уже в самой клинике под руководством нашего профессора хирургии. Назначение это через три месяца работы в травматологическом отделении получит лишь один из нас двоих. Второму же придется обивать пороги других медицинских учреждений.
      - Послушай, старина, - продолжил между тем Бингхэм. - На твоем месте я бы заскочил после ужина в палату и взглянул на совершенно потрясную кисту поджелудочной. Там же лежит изум. прободная язва - парень, правда, вот-вот откинет копыта, но, надеюсь, до нашего осмотра дотянет.
      Как истый хирург, Бингхэм мыслил только медицинскими диагнозами и симптомами, забывая, что за каждой болезнью скрывается страдающее существо.
      - А мне казалось, что хирурги из травмпункта не должны обходить палаты, - нахмурился я.
      - Ты прав, старина. Я попросил профа сделать для меня исключение - я ведь уже в аспи. готовлюсь. Словом, старик разрешил мне рыскать по палатам сколько душе угодно. Думаю, тебя тоже не выгонят, если ты со мной придешь.
      Еще не переступив порога травмпункта, я почувствовал, как в моем сердце просыпается ненависть к Бингхэму.
      Пункт первой помощи в Св. Суизине вряд ли вызвал бы даже у самого пылкого юноши желание стать вторым Луи Пастером или Эстли Купером. В длинном, выложенном кафелем полуподвале с небольшими оконцами под потолком всегда устойчиво пахло карболкой, а народу было - как в общественном туалете возле оживленного перекрестка. Поскольку Св. Суизину приходилось изыскивать средства на покупку новейших антибиотиков и изотопов, никому и в голову не приходило тратить деньги на отделение, способы врачевания в котором не изменились с тех пор, как в него приносили пострадавших под колесами если не ассирийских колесниц, то уж по меньшей мере фиакров. Все здесь дышало древностью - от набитых конским волосом матрасов и прохудившихся ширм до потускневших от времени инструментов и закопченных стерилизаторов. Престарелый регистратор походил на Мафусаила и даже медсестры выглядели как старые девы.
      Когда мы вошли, все деревянные скамьи уже были заняты. Мужчины, женщины, дети и полицейские - все распределялись примерно поровну. Впрочем, нет - полицейских было больше, гораздо больше - словно кошек в рыбном ряду в базарный день. Они торчали по углам со шлемами в руках, прятались за ширмами, держа на коленях раскрытые записные книжки, потягивали чай, таращились на пациентов и постоянно интересовались "подробностями". Полицейские - неотъемлемый атрибут любого травмпункта, а в Св. Суизине прекрасно знали: любого прохожего, имевшего неосторожность упасть и недостаточно быстро подняться, невесть откуда взявшиеся блюстители порядка тут же хватали под руки и радостно тащили к нам.
      Я присел в углу за старинный стол, на котором разместились позеленевшая от времени медная чернильница и несколько стопок разноцветных формуляров. Работа моя была предельно проста. Я вручал один из бланков любому пациенту, который был, в моем представлении, вне нашей профессиональной компетенции, и отправлял его с глаз долой в одно из многочисленных отделений нашей клиники. Поскольку единственным напутствием, которое я получил в Св. Суизине при выдаче диплома, была листовка с указаниями, как действовать при пожаре, поначалу я был несколько озабочен, чтобы не перепутать формуляры. По счастью, старый регистратор уже давно осознал, что ответственность за весь травмпункт лежит на нем, и тактично подсовывал мне нужную бумагу.
      До самого вечера поток пациентов не иссякал, вследствие чего всю неделю я был настолько занят, что даже не замечал Бингхэма. Общались мы в течение дня всего один раз, на полуденной летучке в так называемой "малой операционной", разместившейся в отгороженном углу травмпункта. Кроме хирургического стола из гальванической стали, эдуардианского зубоврачебного кресла, украшенного позолоченными геральдическими лилиями, и небольшого устройства для дачи наркоза, на котором чьей-то шаловливой рукой было выведено: "Собственность компании "Храп, хрип и удушье", малая операционная ничем похвастать не могла. Хотя скальпели, которыми мы пользовались, были бы с презрением выброшены хирургами, оперирующими в главном хирургическом театре, все же это была операционная, а нож притягивал нас с Бингхэмом ничуть не меньше, чем гильотина - членов Конвента.
      Однако вскоре я заметил, что к Бингхэму неизменно выстраиваются более длинные очереди на операцию, чем ко мне. Поскольку пациентов мы с ним принимали по очереди, я поначалу завидовал его везению, пока не узнал: пройдоха останавливал на улице прохожих с фурункулами, бородавками, родинками и прочими многообещающими изъянами, вручал им свою визитную карточку и просил днем заглянуть в наш травмпункт, но обращаться именно к нему.
      Столь нетоварищеское поведение так меня раздосадовало, что в одно прекрасное утро, воспользовавшись временной отлучкой Бингхэма, я сам принял одного из его столь хитроумно приманенных пациентов. И вот я уже наполовину удалил под местной анестезией интересное жировое разрастание в носу, когда послышался дробный топот, и в малую операционную вихрем влетел Бингхэм.
      - Стой! - завопил он. - Это, черт побери, мой нос!
      - Вот как? - изумленно спросил я, глядя на него поверх маски. - А я думал, ты ушел обедать.
      - Обедать! - взорвался Бингхэм. - Где это видано, чтобы я обедал в приемные часы? Если хочешь знать, я присутствовал при вскрытии - совершенно потрясный разрыв почки - и обсуждал детали с профом.
      - Ничего, у тебя ещё много народу, - миролюбиво произнес я, залезая в носовую пазуху пинцетом. - Я уже через пару минут заканчиваю.
      - Не в этом суть, - сварливо возразил Бингхэм. - Главное, что меня особенно интересовал именно этот нос. Я, можно сказать, все утро о нем мечтал, предвкушая, как займусь им.
      Словом, должен тебе сказать, старина, что чертовски неэтично перехватывать такой случай у своего коллеги.
      - А этично, по-твоему, прочесывать улицы Лондона, зазывая клиентуру?
      Бингхэм покрылся краской. Помолчав несколько секунд, он процедил:
      - Не нравится мне твой тон, старина.
      - А мне начхать, нравится он тебе или нет!
      Тем временем мой пациент, не на шутку встревоженный нашей перепалкой, напомнил о своем существовании, издав трубный звук, напомнивший мне ржание издыхающей лошади.
      - Я доложу о твоем поведении профу, - прошипел Бингхэм и убрался вон.
      Он быстро отомстил мне, посылая к моему столу всех "старых хроников". Люди эти были настоящим живым укором на совести Св. Суизина, и избавиться от них не представлялось возможным. Появлялись они с завидной регулярностью, имея при себе пухлые карточки, на которых рукой пары дюжин хирургов было накарябано "Повт. осм." Это сокращение давало им право на дополнительную склянку микстуры, первоначальное назначение которой было уже давно забыто, а первый выписавший её врач - вероятно, давно почивал в могиле.
      В то утро вереница старых хроников казалась нескончаемой. К двум часам их осталось ещё около дюжины; я не успел пообедать и пребывал в дурном настроении. И вдруг я заметил какого-то ловкого старикашку с перевязанным окровавленным бинтом пальцем, пытавшегося пролезть ко мне без очереди.
      Он был облачен в фетровую шляпу, ветхий черный пиджак и полосатые брюки. Поначалу ловчила пристроился на самой дальней скамье, бросая вороватые взгляды на очередь, но уже скоро пересел поближе. Подобных типов я знал как облупленных, а профессор дал нам на их счет самые жесткие указания.
      - Одну минуточку, миссис, - сказал я тучной женщине, жаловавшейся на мозоли, после чего встал и приблизился к вредному старикану. - В чем дело? - суровым тоном осведомился я. - Что вы себе позволяете?
      Старый хрыч испуганно встрепенулся.
      - Я все видел, - продолжал я, распаляясь все больше и больше. Думаете, вы самый умный? Пролезли украдкой и думаете, вам это сойдет с рук? От этой царапины вы не умрете, а здесь много людей, которым помощь необходима куда больше, чем вам. И вообще - где ваша карта?
      - Карта? Простите, пожалуйста, - проблеял он, - но я не знаю - какую карту вы имеете в виду?
      - Вы что, папаша, читать не умеете? - развел руками я. - За дверями висит плакат размером с Триумфальную арку. Там четко и ясно написано, что все пациенты должны получить у регистратора медицинскую карту. Так что валите отсюда и получите её.
      - Простите, но я не знал...
      - Шевелите ногами, папаша, - отмахнулся я и вернулся к толстушке уже в приподнятом настроении. Однако не прошло и нескольких минут, как назойливый старикашка возвратился, держа в руке медицинскую карту. На сей раз, он сразу принялся слоняться вокруг меня. С минуту я делал вид, что не замечаю его, но в конце концов не выдержал.
      - Какого дьявола вам теперь-то ещё надо? - взорвался я. - Почему вы не можете спокойно посидеть в очереди, как все остальные?
      - Видите ли, я очень спешу...
      Я чуть не задохнулся от негодования.
      - Он спешит, видите ли! А остальные, значит, по-вашему, не спешат? Я ведь, между прочим, тоже спешу. Сядьте в самый конец очереди.
      - Может быть, мне стоит объяснить вам...
      - Ваши объяснения меня не интересуют, - отрезал я. - Если вы не сядете на место, я попрошу полицейского усадить вас силой.
      У старикана отвалилась челюсть. Я мысленно поздравил себя - поделом нахалу.
      - Ну что вы, доктор, - выдавил он, - разве можно так обращаться с приличными...
      - Хватит препираться! - оборвал я. - И вообще - снимите свою дурацкую шляпу!
      - Что здесь происходит? - прогремел внезапно сзади до боли знакомый голос.
      Резко развернувшись, я очутился лицом к лицу с профессором. Прежде мне едва удавалось обменяться с ним даже парой слов - профессор был слишком занят академическими проблемами, чтобы снисходить до малой операционной. Длинный нос и выдающийся подбородок делали его похожим на мистера Панча* (* Панч и Джуди - главные персонажи одноименного ярмарочного балагана). Лишь один раз его видели улыбающимся - в день, когда сэр Ланселот Шпротт прикатил в клинику на новехоньком лиловом "роллс-ройсе", который тут же, на глазах у всех студентов, был буквально расплющен каретой "скорой помощи".
      - Этот пациент, сэр... - начал было я.
      - Что-нибудь не так, Чарльз? - пробасил профессор, сдвинув брови.
      - Да, в некотором роде, - кивнул старикан. - Этот молодой человек очень груб со мной.
      Профессор взглянул на меня как на лабораторную крысу, подцепившую необычную болезнь.
      - По-видимому, мне стоит представить вам своего друга, судью Хопкрофта, - медленно, с расстановкой проговорил он. - Обедая со мной, он по неосторожности порезал палец. Я как раз собирал инструменты, чтобы зашить его рану.
      Я молча уставился на него. Пол под моими ногами зашатался и заходил ходуном.
      - Как, говорите, ваша фамилия? - спросил профессор. - На комиссии я плохо её расслышал.
      - Гордон, сэр, - прохрипел я.
      - Гордон, значит? - Профессор несколько раз укоризненно помотал головой.
      - Как, как? - переспросил судья Хопкрофт, в упор уставившись на меня.
      Я повторил.
      - Вот как, значит - Гордон, - зловеще произнес он. - Что ж, постараюсь запомнить.
      Когда они скрылись за ширмой, мне показалось, что я не только не задержусь на этом месте, но при первом же столкновении с законом попаду в Дартмур* (*Каторжная тюрьма в Девоншире), где и проведу остаток своих дней.
      Глава 2
      В течение нескольких последующих недель я с равной тревогой вчитывался в резолюции, которые накладывал профессор на карточки пациентов с установленными мной диагнозами, и в заключительные речи судьи Хопкрофта при вынесении приговоров. Бингхэм теперь всякий раз нагло ухмылялся в разговорах со мной, став вконец невыносимым. Он был явной жертвой особо злокачественной формы заболевания, которое в наших кругах называли "дипломатозом" и которое проявлялось одновременно в мании величия и полнейшем склерозе по отношению к самым недавним событиям. Избавившись от куцей студенческой тужурки, он теперь неизменно расхаживал в долгополом белом пиджаке и никогда не расставался со стетоскопом, отростки которого горделиво торчали у него из-за шеи, словно рога забияки-оленя. По клинике Бингхэм передвигался исключительно торопливой, несколько дерганной поступью, давая всем понять: его ждут срочные консультации и безнадежные больные; с пациентами, их родственниками и практикантами он разговаривал торжественным и усталым голосом, как врач викторианской эпохи, сообщавший трагичную весть; наконец тяжкий груз давившей на него ответственности не позволял Бингхэму узнавать своих бывших и менее удачливых сокурсников и уж тем более не оставлял времени здороваться с ними.
      Но больше всего меня бесило поведение Бингхэма в лифте. Помимо широкого просторного лифта, в котором перевозили пациентов на носилках, в Св. Суизине также имелся допотопный тесный и скрипучий подъемник для персонала. Обычно на нем висела табличка "НЕ РАБОТАЕТ", и студентам пользоваться им возбранялось. Так вот, Бингхэм обзавелся дурацкой привычкой разъезжать на этом лифте, никогда не забывая вызывать его, когда проводил обход клиники с группой студентов. Затем сам поднимался на верхний этаж, где и поджидал раскрасневшуюся и запыхавшуюся толпу.
      - Страшно удоб. штуковина, - как-то заметил он мне. - Просто не понимаю, как мы раньше без него обходились.
      Впрочем, общались мы с ним довольно редко: либо лондонские пешеходы и водители вконец утратили остатки осторожности, либо я стал менее расторопным. Как бы то ни было, поток пациентов не иссякал теперь до позднего вечера, частенько не оставляя мне времени даже для обеда.
      - Послушай, старина, - обратился ко мне Бингхэм однажды вечером, когда прием уже заканчивался. - Как насчет того, чтобы забежать в палаты и взглянуть на кое-какие хвори? Там рядышком лежат совершенно изум. пиелонефрит и ретроперитонеальный абсцесс. Спорим на полдоллара, что ты не определишь - кто из них кто?
      - Нет, спасибо, - покачал головой я. - Я немного устал смотреть, как страдают мои братья по разуму. И вообще - собираюсь в паб перехватить пинту пивка.
      - Ты, конечно, извини, старина, но это не лучший способ пробиться в аспи.
      - В данную минуту мне глубоко наплевать на твою аспи., - в сердцах выпалил я. - У меня ноги гудят, башка раскалывается, я голоден как волк и хочу выпить.
      - Да, старина, наше травмотделение не всякому по зубам. Я сам жду, не дождусь следующего месяца, чтобы вырваться отсюда и приступить к нормальным операциям.
      Я смерил его вызывающим взглядом:
      - Хочу напомнить, что место старшего ассистента получит только один из нас.
      - Конечно, старина, - ухмыльнулся Бингхэм. - Я чуть было и не забыл. Пусть победит сильнейший и все такое. Да?
      - Совершенно верно, Бингхэм.
      По прошествии ещё двух недель я уже начал надеяться, что наше сверхзанятое светило забыло историю с судьей Хопкрофтом. Однако в один прекрасный день профессор появился в нашем травмпункте. Остановившись перед моим столом, он посмотрел на меня как на заспиртованную ящерицу, поднес к моему носу какую-то медицинскую карту и спросил:
      - Это вы заполняли?
      Я испуганно покосился на карту. Запись на ней была адресована дежурному врачу хирургического отделения, молодому парню, с которым мы играли в регби и попивали пиво; славный малый, как и я, на дух не выносил Бингхэма. У пациента, которого я отослал в хирургию, был сильный ушиб ноги, но в спешке и бешеной сутолоке приема я нацарапал всего три слова:
      "Рентген, пожалуйста! Перелом?"
      В эту самую минуту я с ужасом припомнил, что как раз сегодня этот молодой врач отправился в Королевское медицинское общество, а подменял его сам профессор.
      - Да, сэр, - пролепетал я срывающимся голосом.
      - Пожалуйста! - ядовито заявил он, отвечая на мой запрос. - Нет!
      И величественно удалился.
      Несколько дней спустя Бингхэм с ехидной рожей подкатил ко мне и сказал:
      - Сегодня утром тебя сам проф вспоминал, старина.
      - Неужели?
      - Да вот, представь себе. Я заскочил в операц. посмотреть, как он проводит адреналэктомию, и проф спросил, знаю ли я, какую школу ты заканчивал. Я ответил, что сходу вспомнить не могу. И вот тогда, старина, он отпустил по твоему поводу на редкость странное замечание - что, дескать, это была одна из современных школ, в которых детей учат самовыражаться и дубасить учителей линейкой по голове, но забывают обучить чтению и письму. Надеюсь, что на самом деле это не так, старина?
      - Нет, отчего же, старик прав, - пожал плечами я. - Нас и в самом деле не учили читать, писать, считать, играть в крикет или обмениваться алебастровыми шариками, но зато и лизать задницы мы тоже не приучены. В отличие от некоторых, - мстительно прибавил я.
      Бингхэм нахохлился.
      - А ведь я могу и обидеться, старина, - процедил он.
      - А я именно этого и добивался, - осклабился я. И тут же добавил: Старина.
      * * *
      Мои надежды стать старшим ассистентом таяли на глазах. За неделю же до окончания работы в травмпункте они пропали окончательно. Развеялись как дым.
      Мы с Бингхэмом жили на верхнем этаже здания персонала Св. Суизина, довольно высокого мрачного строения, в котором разместились несколько дюжин жилых комнат и столовая; в последней стояло знававшее лучшие дни пианино, а на стене висел портрет сэра Уильяма Ослера с грустно поникшими усами. На столе торчала копилка, в которую каждому, кто приходил ужинать, полагалось опустить полкроны; "В ФОНД СЛЕПЫХ" - гласила надпись на копилке. А снизу кто-то приписал: "И каких слепых!". Копилку опустошали каждые шесть месяцев, когда обновлялась половина жильцов. В тот день как раз съехал один из профессорских ассистентов, подыскавший себе приличное местечко. Вечером он устраивал для дружков отвальную и попросил меня заменить его. Я с восторгом согласился - лишняя практика в самой клинике никогда не мешала, а вот Бингхэм пришел в ярость.
      Дежурство протекало спокойно, и в полночь я отправился спать, положив у изголовья томик "Неотложной хирургии" Гамильтона Бейли. Мне снилось, что я нахожусь в травмпункте и обыкновенной столовой ложкой без анестезии оперирую Бингхэму двустороннюю паховую грыжу. Мой счастливый сон был бесцеремонно прерван стуком в дверь.
      - Что такое? - выкрикнул я, ошалело вскакивая с кровати. - Который час?
      - Половина четвертого, - сообщил мне регистратор. - Непрекращающиеся боли в желудке. Третий день хуже и хуже. В основном, в подложечной области.
      - Да ну? Выглядит больной скверно? Зеленый? Его рвет?
      - Нет. Сам приехал. В такси.
      Я был разочарован: похоже, ассистировать при неотложной операции мне не доведется. Наблюдая, как я одеваюсь, регистратор ковырял в зубах. Похоже на желчный пузырь, - изрек он. - Камни, должно быть.
      Я спустился в пустынную приемную, где меня уже ждал укутанный одеялом пациент. Худощавый, прилично одетый мужчина в синем костюме с белым галстуком и очках в роговой оправе. У него были также маленькие усики и прилизанные, аккуратно подстриженные волосы. Выглядел он хотя и встревоженным, но, к сожалению, на умирающего ничуть не походил.
      - Что вас беспокоит? - деловито осведомился я.