Дело чехословацкого агента в Палате общин по кличке «Крокодил» по сей день остается настолько запутанным, что однозначно его проанализировать не представляется возможным. «Крокодилом» был Том Драйберг, член парламента на протяжении 28 лет, который позже стал лейбористским пэром, а в свое время долго был членом Национального исполнительного комитета, а потом и председателем лейбористской партии. Этот обаятельный человек, талантливый политик и жертва неразрешимых противоречий, который к тому же испытывал непреодолимую страсть к гомосексуальным связям в общественных уборных, умер в 1976 году. В 1956 году во время поездки в Москву, где Драйберг собирался встретиться со своим старым другом Гаем Берджессом (кстати, он написал малоправдоподобную биографию Берджесса, где опровергал утверждения, что тот был шпионом), на него вышел КГБ, и он согласился предоставлять конфиденциальную информацию о личной жизни руководителей лейбористской партии и о внутрипартийных делах. Позже он рассказал МИ5, что в КГБ ему дали два абсолютно одинаковых «дипломата». Когда он передавал своему советскому оператору один из чемоданчиков, в котором лежали его донесения, взамен он получал другой — с деньгами. Драйберг признался и в том, что передавал сведения чехам. «Так, ничего серьезного,» — вроде бы заявил он в МИ5. По словам Фролика, КГБ запретил СТБ связываться с Драйбергом, которого считал «своим человеком». Судя по всему, МИ5 также использовала его в качестве двойного (тройного?) агента. Под конец даже Драйберг, наверное, толком не знал, на кого же он работает.

Четвертым предполагаемым агентом чехословацкой разведки в Палате общин в семидесятых годах был некто по кличке «Густав», личность которого так и не была установлена. По свидетельству Фролика, этого агента завербовал в середине пятидесятых годов Вацлав Таборский, и работал он за деньги. «Густав был не такой важной персоной, как Ли, но имел возможность доставать интересную информацию о внутренней и внешней политике лейбористской партии, когда она находилась в оппозиции, а позднее, когда к власти пришло правительство Вильсона, он давал и военные сведения.»

Неудивительно, что многие авторы, пишущие о шпионаже, «Густавом» считали сэра Барнетта Стросса, члена парламентской фракции лейбористов от Стока, который родился в Чехословакии, свободно говорил по-чешски и ни на кого не мог подать в суд за клевету, поскольку умер в 1967 году. Однако эта версия представляется малоправдоподобной.

И СТБ, и КГБ считали, что наряду с членами парламента от лейбористской партии можно вербовать и консерваторов, но, похоже, они были безнадежно неудачливы в выборе кандидатур. Лондонская резидентура СТБ разработала хитроумнейшую комбинацию, чтобы заманить в Прагу, скомпрометировать и завербовать лидера консерваторов Эдуарда Хита (предполагалось использовать его страсть к игре на органе и предложить ему поиграть в одном из пражских соборов). Как и следовало ожидать, план провалился — Хит не принял приглашения. Михаил Петрович Любимов, исключительно одаренный, но чрезмерно тщеславный сотрудник линии ПР резидентуры КГБ в начале шестидесятых завербовал личного секретаря одного члена парламента. Потом, как он рассказывал Гордиевскому, без всякой надежды на успех пытался завербовать журналиста-консерватора Перегрина Уорстхорна и подающего надежды молодого парламентария от консервативной партии Николаса Скотта. В конце концов в 1965 году его выдворили из страны после неудачной попытки завербовать шифровальщика.

Неуклонный рост масштабов деятельности КГБ и СТБ в Великобритании в шестидесятые годы был подорван тремя случаями измены. Фролик и Аугуст, бежавшие на Запад летом 1969 года, в течение какого-то времени до этого работали в Лондоне и, видимо, выдали многих британских агентов СТБ. Еще более серьезный ущерб нанесла КГБ измена Олега Адольфовича Лялина, который бежал из лондонской резидентуры в сентябре 1971 года. Лялин, специалист по рукопашному бою, прекрасный снайпер и парашютист, работал в Отделе В Первого главного управления, который был основан в 1969 году вместо старого Тринадцатого («мокрые дела») отдела, серьезно скомпрометированного после бегства Хохлова и Сташинского. Отдел В имел более широкую специализацию, чем его предшественник. В его функции входила подготовка чрезвычайных планов, которые предусматривали проведение диверсий в различных коммунальных службах, на транспорте и на объектах связи в других странах в случае начала войны или возникновения кризиса, способного привести к войне.

Весной 1971 года, примерно за шесть месяцев до своего бегства на Запад, Лялин был завербован МИ5 и сообщал сведения о планах проведения диверсий в Лондоне, Вашингтоне, Париже, Бонне, Риме и других столицах западных государств. Он сообщил, что в каждой столице сотрудникам Отдела В было приказано наметить важнейших деятелей и следить за их перемещениями, чтобы можно было их ликвидировать в случае возникновения критической ситуации. Они также должны были вербовать агентов среди местных жителей, которые могли бы помогать им в работе или обеспечивать поддержку нелегалам Отдела В. Среди диверсий, которые предполагалось осуществить в Лондоне, были планы затопления лондонского метро, взрыв станции раннего оповещения о ракетном ударе в Файлингдейле (Северный Йоркшир), уничтожение стратегических бомбардировщиков класса «V» на земле и нападение на другие военные объекты. Главная задача Лялина заключалась в том, чтобы выявлять наиболее важные объекты, которые можно было бы нейтрализовать в случае начала войны. Некоторые планы Отдела В были столь же невероятные, как и планы ЦРУ по ликвидации Кастро. По одному из таких планов, о котором рассказал Лялин, советские агенты под видом посыльных и курьеров должны были разбрасывать «по коридорам власти» бесцветные ампулы с ядом, которые убивали каждого, кто на них наступал.

Британское правительство сообщало мало подробностей о Лялине после его бегства, но генеральный прокурор проинформировал Палату общин, что Лялину были предъявлены обвинения в «организации диверсий на территории Великобритании» и «подготовке ликвидации лиц, которые считались врагами СССР». После бегства Лялина в Московском центре сложилась критическая ситуация. Не иначе как по указанию Политбюро Отдел В был упразднен, а его сотрудники были отозваны из зарубежных резидентур.

Вскоре после бегства Лялина МИ5 убедила правительство Хита отдать распоряжение о массовой высылке советских разведчиков. Девяносто сотрудников КГБ и ГРУ в Лондоне были высланы из страны. Еще пятнадцать человек, находившихся в отпуске в Советском Союзе, получили уведомление, что обратный въезд в страну им запрещен. Таким образом, общее количество высланных составило сто пять человек. Московский центр был не на шутку озадачен. Массовые высылки ознаменовали поворотный пункт в деятельности КГБ в Великобритании. Даже в середине восьмидесятых годов операции, проведенные в Англии разведчиками «довысыльного» поколения, все еще приводились как образец безупречной работы молодым разведчикам в учебном центре ПГУ — андроповском институте. Все три преподавателя ведущих дисциплин в институте сделали свою карьеру в лондонской резидентуре до 1971 года. Юрий Модин, который преподавал активные методы сбора информации, был в прошлом оператором «великолепной пятерки»; Иван Шишкин, который преподавал внешнюю контрразведку, с 1966 по 1970 год возглавлял линию КР (внешняя контрразведка) в Лондоне и был, по мнению Гордиевского, ведущим специалистом КГБ по британским разведслужбам; Владимир Барковский, преподававший научно-техническую разведку, специализировался в этой области в Лондоне с 1941 по 1946 год. В 1971 году «золотой век» деятельности КГБ подошел к концу. Лондонская резидентура так и не оправилась от удара, нанесенного массовыми высылками. Вопреки популярным мифам, распространявшимся средствами массовой информации, которые публиковали «разоблачительные сведения» о советских агентах, в течение последующих четырнадцати лет КГБ было труднее добывать информацию высокого уровня в Лондоне, чем в любой другой западной столице.

Агенты КГБ и ГРУ, которых сильно поубавилось, оказались под более пристальным наблюдением. Лондонский резидент периода высылок Юрий Воронин находился в отпуске в Советском Союзе, и ему не разрешили вернуться в Англию. С тех пор, как британское правительство приняло решение не выдавать визы выявленным разведчикам (эта мера себя впоследствии полностью оправдала), Центр не мог заменить Воронина тем, кем ему хотелось бы. Вместо него во главе резидентуры был поставлен молодой сотрудник линии КР Евгений Иванович Лазебный, который работал офицером безопасности в торгпредстве и каким-то образом избежал высылки. В течение четырнадцати месяцев, пока он исполнял обязанности резидента, Лазебный пытался как мог сохранить свою «крышу». Он оставил за собой кабинет в торгпредстве и каждый день приезжал в посольство, чтобы заниматься делами резидентуры. Резидентом он оказался неважным. В конце 1972 года Лазерного на посту резидента сменил Яков Константинович Лукашевич (он же Букашев), который в молодые годы заработал себе репутацию, проведя в Латвии после войны ряд успешных операций по введению противника в заблуждение. Лукашевич был не столь талантлив, как резиденты предыдущего поколения. Он напоминал Гордиевскому провинциального милиционера, малообразованного и с узким политическим кругозором. В Москве же были довольны, что за восемь лет, пока Лукашевич был резидентом, из Англии больше никого не выслали. Но, поскольку за все время работы никаких успехов в перестройке деятельности КГБ в стране он не добился, его отозвали, и весь свой оставшийся срок службы он провел на малозначительной должности в Латвии.

И в Великобритании, и в США самыми важными операциями КГБ до, во время и после эпохи Брежнева были операции по внедрению в органы ЭР. По удивительному совпадению два самых важных агента КГБ были завербованы почти одновременно, с разницей всего лишь в несколько дней. Оба сами предложили свои услуги. В начале января 1968 года капрал Джеффри Артур Прайм возвращался после рождественских праздников на базу электронной разведки британских ВВС в Гатове (Западный Берлин). Проезжая советский контрольно-пропускной пункт в Берлине, он передал русскому офицеру записку, в которой просил, чтобы с ним связались представители советской разведки. Через несколько дней старший уоррент-офицер Джон Энтони Уокер, дежурный офицер по связи в штабе командующего подводным флотом в Атлантическом регионе (США), приехал со своей базы в Норфолке (штат Вирджиния) в Вашингтон, оставил машину в центре города, зашел в телефонную будку и в справочнике нашел адрес посольства СССР, потом остановил такси и вышел в квартале от советского посольства. Уокер сказал, что хочет поговорить с «кем-нибудь из службы безопасности посольства». С собой он принес месячные ключевые установки для шифровальной машины KL—47.

Хотя Прайм и Уокер играли в агентурной сети КГБ практически одинаковую роль, сами они были совершенно не похожи друг на друга. Прайм был несостоявшейся личностью, как в сексуальном, так и в социальном плане, в школе он был прогульщиком, а в ВВС — нелюдимом. Будучи не в состоянии жить нормальной половой жизнью, в 1962 году он начал делать непристойные телефонные звонки. В 1969 году после первой женитьбы, которая практически сразу оказалась неудачной, он начал названивать по телефону маленьким девочкам и говорить им всякие непристойности. Со временем Прайм стал винить во всех своих проблемах и неудачах по службе капиталистическую систему. Его привлек созданный средствами пропаганды образ Советского Союза и стран народной демократии, с которым он знакомился по газете «Совьет Уикли» и по передачам русского и восточногерманского радио. После ареста в 1982 году он утверждал, что стал работать на КГБ «отчасти из-за не в меру идеалистического представления о русском коммунизме, которое наложилось на глубокие внутренние психологические проблемы.»

Записка, которую Прайм оставил на пропускном пункте в Берлине, попала не к сотрудникам ПГУ, а к представителям сравнительно более скромного Третьего управления. Хотя в основном Третье управление занималось вопросами безопасности и наблюдением в Советских Вооруженных Силах, оно иногда добивалось определенных успехов в вербовке западных военнослужащих, проходящих службу в Германии (обычно невысокого чина). Третьему управлению очень хотелось перещеголять более престижное ПГУ, завербовав Прайма. В своей записке Прайм просил сотрудника разведки встретиться с ним в ресторане на Ляйбницштрассе. Но вместо этого на ручке своей машины он нашел магнитный цилиндр, в котором ему назначалась встреча на станции метро «Фридрихштрассе» в Восточном Берлине.

У Прайма состоялась серия встреч со своими операторами, которых он знал только как «Игоря» и «Валю», где его подробно расспрашивали о нем самом и его работе в Гатове, связанной с ЭР. Хотя он утверждал, что руководствовался чисто идейными мотивами, на каждой встрече ему вручали тридцать — сорок фунтов. Его срок службы в ВВС заканчивался в августе. По договоренности со своими операторами он устроился на работу в ШКПС, где должен был заниматься обработкой перехваченных русских материалов. Прежде чем приступить к своим новым обязанностям, Прайм провел неделю на квартире в городке КГБ в Карлсхорсте, где его обучали работе с радиопередатчиком, технике шифровки сообщений, изготовления микроточечных донесений и работе с микрофотокамерой «Минокс». Там же ему объяснили, как пользоваться «почтовыми ящиками». После каждого дня занятий его запирали в квартире на ночь. Перед тем, как вылететь в Англию с пересадкой в Гамбурге, Прайм, которому была присвоена кличка «Роулендз», получил «дипломат» с комплектом одноразовых шифрблокнотов, набором материалов для тайнописи и четыреста фунтов наличными. Все это было спрятано в потайном отделении «дипломата». Первые шесть с половиной лет пребывания в ШКПС Прайм провел в лондонской группе обработки (ЛГО) — специальном дешифровальном подразделении, которое находилось в Сент-Данстанз Хилл. К осени 1969 года он закончил обучение, сдал экзамены по языку и приступил к работе в должности шифровальщика. По радио ему сообщили о «почтовом ящике» в окрестностях Эшера в Суррее. Там он нашел поздравление от Московского центра и четыреста фунтов стерлингов. В ШКПС Прайма недолюбливали и считали человеком замкнутым и необщительным. Правда, по двум причинам он не вызывал подозрений. Во-первых, как потом с обезоруживающей простотой было написано в докладе комиссии по вопросам безопасности, «из-за специфики работы и потребности в персонале с узкой секретной специализацией в ШКПС брали немало неординарных и эксцентричных личностей». Во-вторых, его замкнутость объясняли неудачной женитьбой и раздражением по поводу того, что повышение по службе вместо него получали более способные лингвисты, и только потому, что они, как он жаловался, с высшим образованием.

В отличие от отшельника-Прайма, Уокер был всегда «душой общества» на всех вечеринках. В портовых барах по всему миру он обычно любил крикнуть: «Бармен! Мне стакан того виски, что в честь меня назвали — „Джонни Уокер!“ На преступный путь он вступил рано. На флот он пошел служить еще подростком, бросив школу, чтобы избежать наказания за четыре квартирных кражи. Когда после серии неудачных сделок он залез в долги, он пытался заставить свою жену заниматься проституцией, чтобы поправить свое пошатнувшееся финансовое положение. В свою работу на КГБ Уокер втянул и семью. Когда он решил, что беременность его дочери может помешать шпионажу, он попытался убедить ее сделать аборт. Несмотря на свой не внушающий доверия вид (даже дорогой шиньон не помогал), Уокеру с легкостью удавалось обманывать своих близких, друзей, любовниц, сослуживцев и начальников. В характеристике, подписанной его командиром в 1972 году, говорилось следующее: „Старший уоррент-офицер второго класса Уокер в высшей степени лоялен, гордится собой и службой на флоте, неукоснительно придерживается принципов и традиций морской службы. Отличается обостренным чувством долга и личной порядочностью в сочетании с большим чувством юмора. Дружелюбен, умен, прекрасно уживается с другими.“

К тому времени, когда слагалась эта ода, Уокер уже четыре года работал на КГБ. Придя в советское посольство в Вашингтоне и продемонстрировав образцы своего оборудования, он заявил, что имеет неограниченный доступ к шифровальным аппаратам и ключам, и попросил за свои услуги тысячу долларов в неделю. Ему выплатили аванс в размере двух или трех тысяч (точно он не помнил) и договорились с ним о следующей встрече, которая должна была состояться через несколько недель в универмаге в Александрии. Затем на Уокера надели огромное пальто и шляпу и вывезли через запасные ворота посольства на заднем сиденье автомобиля. Он сидел, низко опустив голову, а справа и слева от него сидели двое крупных русских. В феврале на встрече в Александрии Уокер передал несколько ключевых карточек шифра. За это он получил пять тысяч долларов — по тем временам огромную сумму для КГБ. Кроме того, ему недвусмысленно дали понять, какую исключительную важность придают его работе. Уолкеру было сказано, что в интересах его безопасности личные контакты с ним будут устанавливаться только в случае крайней необходимости, а связь будет поддерживаться через «почтовые ящики». Он получил подробные инструкции, карты, фотографии мест, где находятся «почтовые ящики» и микрофотокамеру «Минокс». Уокеру показалось, что переснимать «Миноксом» секретные донесения и шифрматериалы в центре связи командующего подводным флотом в Атлантическом регионе — задача простейшая; позже он презрительно говорил: «Служба безопасности в универмагах „Кей-Март“ поставлена лучше, чем на флоте.» Униженная и оскорбленная жена Уокера знала, что ее муж — шпион. До их развода в 1976 году она дважды пыталась позвонить в ФБР, но каждый раз ей не хватало смелости, и она вешала трубку. Утешение она нашла в спиртном.

В конце шестидесятых годов линией КР в Вашингтоне, которая занималась внедрением в американские разведслужбы, руководил Олег Калугин. Разработка Уокера — самого важного агента КГБ в США — была, пожалуй, самым крупным успехом, который помог Калугину стремительно подняться вверх по служебной лестнице ПГУ: в 1974 году он стал самым молодым генералом в управлении.

Некоторые руководители Московского центра утверждали, что возможности прежних агентов в английских и американских службах ЭР использовались не полностью, поскольку с ними недостаточно бережно обращались. Джек Данлап в АНБ покончил с собой в 1963 году, когда не смог вынести оказываемого на него давления. Дуглас Бриттен, агент ФБР в британских ВВС, был разоблачен в результате обычной слежки, установленной МИ5 за советским консульством в Лондоне, где он попытался выйти на связь со своим оператором. Работа с Уокером велась совершенно по-другому.

Одновременная вербовка Прайма и Уокера дала повод для крупной реорганизации ЭР КГБ. До сих пор ЭР находилась в ведении Восьмого управления, которое также занималось шифрами и обеспечением безопасности связи КГБ. В 1969 году было создано новое Шестнадцатое управление под руководством Николая Николаевича Андреева, которое стало отвечать исключительно за ЭР. В 1973 году Андреева сменил генерал-майор Игорь Васильевич Маслов. Новое управление работало в тесном контакте с Шестнадцатым отделом ПГУ, который с этого момента получал исключительное право контролировать все операции ПГУ по добыче иностранных кодов и шифров и внедрению в службы ЭР. Каждый сотрудник нового управления в иностранных резидентурах занимался только одним делом, которое велось абсолютно автономно от остальных операций, проводимых резидентурами. Режим абсолютной секретности соблюдался даже внутри ПГУ. Будучи офицером безопасности в вашингтонской резидентуре с 1975 по 1980 год, Виталий Сергеевич Юрченко даже не подозревал о существовании Джона Уокера, самого важного агента резидентуры. В Шестнадцатом отделе было также непреложное правило, запрещавшее встречу с агентами в тех странах, где они работают. Излюбленными местами встреч Шестнадцатого отдела были Вена, Хельсинки и Дели — три крупные столицы, находившиеся за пределами стран советского блока, где КГБ пользовался наибольшей свободой действий.

Хотя Уокер перешел под контроль оператора из Шестнадцатого отдела ПГУ, разработку Прайма продолжало Третье управление, которое отказывалось передать свою «звезду» конкурирующему ПГУ. Ему предложили на выбор встречаться с оператором в Финляндии или Австрии. Возможно, из-за того, что он знал немецкий, Прайм выбрал Австрию. Не исключено, что со своим оператором Прайм встречался также и в Ирландской Республике во время отпуска в 1970 году, в Риме в 1971 году и на Кипре в 1972 году. В основном его связь с КГБ осуществлялась через «почтовые ящики», с помощью написанных симпатическими чернилами писем и через передачи московского радио. Связь Уокера с Шестнадцатым отделом ПГУ была еще более тщательно засекречена. После встречи в универмаге в Александрии в феврале 1968 года, больше в личные контакты с КГБ он не вступал до августа 1977 года, когда встретился со своим оператором из Шестнадцатого отдела в Касабланке. Поскольку в прошлом году Уокер уволился с флота и контролировал своего сослуживца Джерри Альфреда Уитуорта, который был его субагентом, оператор Уокера договорился с ним, что они будут встречаться два раза в год в Индии или в Австрии. Уокер выбрал Вену. Несмотря на то, что Уокер иногда игнорировал рекомендации Шестнадцатого отдела, там его постоянно призывали к осторожности: «Если есть какой-то риск, лучше не браться за дело.» Идейная база, подведенная КГБ под сотрудничество, которая вряд ли интересовала Уокера, но, возможно, имела какой-то смысл для Прайма, была предельно проста: оба они служили делу мира во всем мире. «Мы хотим только мира, — говорили им, — а империалисты хотят войны.»

Хотя работа Третьего управления с Праймом велась не так тонко, как разработка Уокера Шестнадцатым отделом, безопасность и секретность также поддерживались на самом высоком уровне. Ни разу за семь с половиной лет, которые Прайм проработал в ЛГО (с сентября 1968 по март 1976 года), или за полтора года работы в ШКПС в Челтнеме (с марта 1976 по сентябрь 1977 года) он не попал под подозрения. После ухода из ШКПС он устроился таксистом и виноторговцем и прервал контакт с КГБ на три года. Однако в 1980 году КГБ возобновил связь с Праймом и убедил его встретиться со своим оператором в Вене, где Прайм передал КГБ больше пятнадцати кассет с пленкой (большинство из них, как ему потом сказали, плохо проявились) и некоторые фотокопии и записи, которые он хранил у себя после ухода из ШКПС. Оператор не стал отчитывать его ни за то, что он ушел из ШКПС, ни за то, что прервал контакт с КГБ, но настоятельно посоветовал вновь устроиться в ШКПС (правда, из этого ничего не вышло). Перед отъездом из Вены Прайм получил 600 фунтов. В 1981 году он отправился в Потсдам, чтобы дать пояснения и ответить на вопросы по поводу документов, которые он передал в прошлом году. На сей раз ему предложили (также безрезультатно), чтобы он стал преподавателем русского языка в образовательной службе британской армии в Биконсфилде, где он мог бы подбирать кандидатов для будущей работы на КГБ. На прощание ему дали четыре тысячи фунтов.

МИ5 и ШКПС уличили Прайма в шпионаже только после того, как он был арестован за развратные действия в отношении несовершеннолетних девочек летом 1982 года. Операции Третьего управления были настолько изолированы от ПГУ, что Гордиевский, который работал в британском секторе Московского центра с 1971 года и прибыл в лондонскую резидентуру в июне 1982 года, узнал о деле Прайма только после его ареста. По оценкам Пентагона, ущерб, нанесенный разведывательному союзу Англии и США в результате деятельности Прайма, составил один миллиард долларов. На протяжении десяти лет Прайм передавал КГБ подробные сведения о деятельности ШКПС, личном составе и базах внутри страны и за рубежом. Во время работы в Челтнеме с 1976 по 1977 год он имел доступ к совершенно секретным сведениям об успехах и неудачах ШКПС в расшифровке советских материалов, а также к материалам о двух сверхсекретных американских разведывательных спутниках «Биг Берд» и «Райолайт».

Однако самую важную информацию КГБ получал от двух американских агентов, которые сами предложили свои услуги. С апреля 1975 до конца 1976 года американский торговец наркотиками Эндрю Долтон Ли передавал в резидентуру КГБ в Мехико инструкции по эксплуатации системы «Райолайт» и подробное техническое описание других спутниковых систем, которые он получал от своего друга Кристофера Бойса, сотрудника корпорации ТРВ в Калифорнии — изготовителя «Райолайт». В начале 1978 года Уильям Кэмпайлз, который в течение какого-то времени работал в Центре наблюдения в штаб-квартире ЦРУ, приехал в Грецию, явился в резидентуру КГБ в Афинах и принес инструкцию по эксплуатации новейшего американского спутника ЭР «КН—11» («Кихоул»).

Хотя самым важным агентом КГБ в английской системе ЭР после Кэрнкросса, действовавшего в 1942—1943 гг., был Прайм, деятельность Ли и Кэмпайлза дает основания предположить, что оценка ущерба от деятельности Прайма, который, по данным Пентагона, составил один миллиард долларов, возможно, завышена. После ареста Прайма в ПГУ была высказана критика в адрес Третьего управления за неудачную технику работы с агентом. Третьему управлению не удавалось поддерживать постоянный контакт с Праймом, как это делал Шестнадцатый отдел ПГУ при работе с Уокером. Как раз в тот год, когда он работал в Челтнеме и имел самый широкий доступ к секретам ШКПС, инструкции Третьего управления, которые он получал по радио, по какой-то причине не поддавались расшифровке, и поэтому контакт с ним был прерван. В результате часть информации, добытую им в Челтнеме, Прайм смог передать своему оператору только на встрече в Вене в 1980 году.

У Шестнадцатого отдела при работе с Уокером таких проблем не возникало. Джон Уокер работал на КГБ в течение семнадцати лет до того самого момента, когда его жена наконец набралась смелости и донесла на него в ФБР в 1985 году. Кроме того, что Уокер в начале восьмидесятых в течение девяти лет контролировал своего субагента Джерри Уитуорта, он также пытался, правда, безуспешно, завербовать свою дочь. Он поставлял подробную информацию о системах, которые использовались не только на флоте, но и в других видах вооруженных сил, в госдепартаменте, ЦРУ и ФБР. Шестнадцатый отдел также требовал от него ежедневные ключи, которые использовались на шифровальных аппаратах, для того, чтобы иметь возможность расшифровывать различные сообщения. Шпионская группа Уокера предоставила так много таких ключей, что при оценке нанесенного ущерба после его ареста было установлено: его предательство помогло советским дешифровальщикам расшифровать миллион американских сообщений. Самая большая ценность расшифровок для Советского Союза заключалась в том, что они позволяли заранее узнать об американских операциях. По словам Теодора Шекли, начальника резидентуры ЦРУ в Сайгоне с 1968 по 1973 год, на заключительном этапе войны во Вьетнаме «они (вьетнамцы) обычно заранее знали о рейдах В—52. Даже когда из-за плохой погоды самолеты уходили на запасные цели, им было уже известно, по каким целям будет нанесен удар. Естественно, это обстоятельство сокращало эффективность ударов, поскольку они успевали к ним подготовиться. Это было совершенно необъяснимо. Мы так и не смогли понять, в чем дело.» Хотя Шекли в своих оценках, несомненно, преувеличивает степень осведомленности советских и северовьетнамских сил, они позволяют составить представление о том, насколько велик психологический эффект во время военных действий, когда становится известно, что оперативные планы стали известны противнику в результате утечки информации. На американском флоте часто замечали, что когда проводились секретные (как предполагалось) маневры, поблизости оказывались советские корабли. «Как будто у них были дубликаты наших оперативных планов,» — посетовал один адмирал. Иногда Московский центр именно так себя и чувствовал. На одной из встреч оператор торжественно сообщил Уокеру, что за его выдающийся вклад в дело мира во всем мире ему присвоено звание адмирала советского флота. «Передайте им там от меня большое спасибо,» — ответил Уокер.

Дела Прайма и Уокера наглядно иллюстрируют те возможности, которые предоставлялись КГБ, и проблемы, с которыми он сталкивался в своей деятельности в Англии и США в период Брежнева. В конце Второй мировой войны наиболее важные агенты КГБ — «великолепная пятерка» в Англии, Уайт, Хисс, Ли и Карри в США — действовали из идейных соображений. То были птицы высокого полета с явными перспективами продвижения по службе, которые, в конце концов, могли попасть на самую верхнюю ступеньку государственной карьеры. К началу эпохи Брежнева «золотой век» исключительно одаренных англо-американских агентов «с идейной базой» давно уже закончился. Самыми важными агентами в Англии и США в семидесятые годы были два хитрых мелких уголовника — один из них в прошлом взломщик, а другой имел за спиной целый ряд (правда мелких) преступлений, связанных с развратными действиями. Никаких исключительных способностей ни у того, ни у другого не было, оба занимали незначительные посты, которые, правда, обеспечивали им доступ к некоторым важнейшим секретам электронной разведки англоамериканского союза.