И все же, благодаря своему романтическому образу бородатого Давида в военной форме, зажатого на своем острове Голиафом — американским империализмом, Кастро больше импонировал молодым радикалам на Западе и в третьем мире, чем Брежнев в своих мешковатых костюмах. ЦРУ также внесло свой вклад в поддержание героической репутации Кастро, замыслив, первоначально с благословения Белого дома, серию самых невероятных, но так и не состоявшихся покушений на его жизнь. Способствовала росту популярности Кастро и героическая гибель Че Гевары в 1967 году, когда он был схвачен и казнен, сражаясь на стороне партизан в Боливии. Его образ был моментально увековечен на майках радикалов по всему миру.

Кризис в советско-кубинских отношениях достиг своего пика в январе 1968 года, когда состоялся суд над тридцатью пятью членами просоветской «микрофракции», которых приговорили к длительным срокам тюремного заключения за «подпольную пропаганду, направленную против линии партии», и другие идеологические преступления. Рудольф Петрович Шляпников, главный советник КГБ при кубинском Министерстве внутренних дел, который якобы вступил в сговор с «микрофракцией», был отослан в Москву летом 1967 года. «На Кубе, — утверждал он, — созрели условия для новой Венгрии… Внутреннее недовольство крайне велико.» Он считал, что существующий кубинский аппарат безопасности слишком засорен «мелкобуржуазными элементами», чтобы расправиться с бунтом. Центр возложил часть вины на Шитова за то, что тот выпустил своего друга Кастро из-под контроля. В Москве его обвинили в том, что он «окубинился», отозвали якобы на лечение и в 1968 году заменили на более жесткого профессионального дипломата Александра Солдатова, который незадолго до этого был послом в Лондоне. В отличие от другого друга Кастро из КГБ, Леонова, который стал потом заместителем начальника Первого главного управления, Шитову так и не удалось спасти свою карьеру. В 1980 году он ушел на пенсию, проработав шесть лет послом на Мадагаскаре. Сын Шитова Алексей Александрович родился в день Перл-Харбора и считал это добрым предзнаменованием, которое поможет ему в борьбе с «главным противником». Он также стал специалистом по Латинской Америке в Первом главном управлении. Когда Гордиевский в последний раз слышал о нем — это было в середине восьмидесятых, — тот был резидентом КГБ в Ла-Пасе и работал там под старым псевдонимом отца «Алексеев».

«Бунт» Кастро закончился после того, как над Кубой нависл» угроза экономической катастрофы и после предостережений своего брата Рауля. Шляпников как-то говорил лидеру «микрофракции», что задержка поставок нефти из Баку всего на три недели может задушить кубинскую экономику. В начале 1968 года, когда Советский Союз надавил на Кастро, сократив экспорт нефти, начали останавливаться кубинские сахарные заводы и фабрики. В августе Кастро был готов идти на компромиссы. В течение двух дней после ввода советских войск в Чехословакию, чешские специалисты и сочувствующие из числа кубинцев проводили демонстрации в Гаване под лозунгом «Русские, вон из Чехословакии!» Затем поздно вечером 23 августа Кастро обратился к кубинскому народу по радио и телевидению. «То, что здесь будет сказано, — предупредил он, — будет идти вразрез с чувствами многих… Чехословакия шла к контрреволюционной ситуации, к капитализму, в объятия империализма». Чехословацкое руководство «было накоротке с проамериканскими шпионами», а также с «агентами Западной Германии и всего этого фашистского и реакционного сброда». Далее Кастро высказался в поддержку «доктрины Брежнева»: «Социалистический лагерь имеет право помешать этому (контрреволюции) тем или иным способом… И это мы считаем самым важным». Поддержав советское вторжение в то время, как десятки других компартий стали на сторону чехов, Кастро восстановил кредит доверия Москвы. В обмен на его преданность Советский Союз спас кубинскую экономику. К концу 1969 года Куба была должна Советскому Союзу четыре миллиарда долларов.

Вместе с экономическими связями крепли и связи в разведке. В 1970 году ДГИ было очищено от сотрудников, которых КГБ считал антисоветски настроенными, и по соседству с кабинетом начальника ДГИ Мануэля Пиньейро Лосадо («Рыжебородого») обосновалась группа советских советников во главе с генералом Виктором Семеновым. С помощью дотаций КГБ ДГИ быстро стало расширять масштаб своих внешних операций. К 1971 году семь из десяти кубинских «дипломатов» в лондонском посольстве были сотрудниками ДГИ. После массовой высылки советских разведчиков из Лондона в сентябре того же года кубинские «дипломаты» вместе с разведчиками других стран советского блока получили задание помочь залатать брешь в разведсети Центра. Однако в Лондоне прямого контакта между КГБ и сотрудниками ДГИ не было. Семенов настаивал на том, чтобы их деятельность координировалась и контролировалась из Москвы и Гаваны. Пиньейро, один из основателей кастровского «Движения 26 Июля», выражал растущее недовольство тем, что КГБ все более активно руководит операциями ДГИ. В 1974 году он ушел из ДГИ и возглавил Управление Америки (УА), созданное для организации помощи революционным движениям в Латинской Америке. Его место в ДГИ занял более покладистый и более просоветский Хосе Мендес Коминчес. У себя в стране кубинская революция старела на глазах. Осенью бородатый Кастро выступал даже против длинных волос, которые считал признаком моральной деградации, ведущей к политическому и экономическому саботажу. За этим последовали массовые стрижки некоторых самых отъявленных нарушителей. Общественная нравственность была еще более укреплена, когда девчонок в мини-юбках, которые якобы «страстно занимались любовью в своей школьной форме», отправили в лагеря принудительного труда в деревню. За рубежом же революция во многом сохранила свой заряд бодрости. После того, как в 1970 году президентом Чили был избран марксист Сальвадор Альенде, у Кастро появился первый союзник в Латинской Америке. Альенде лично разрешил ДГИ использовать Чили в качестве базы для поставок оружия революционным движениям в Латинской Америке и для подготовки партизан. Революционные вожди добирались до кубинского посольства в Сантьяго, пользуясь фальшивыми документами, которыми их снабжало ДГИ. Денег они получали немного — ДГИ считало, что они сами должны добывать средства с помощью ограблений банков и похищений людей с целью получения выкупа.

Своей международной репутацией Альенде, как и Кастро, во многом был обязан чрезмерной реакции Вашингтона. За три года, предшествовавших свержению и гибели Альенде во время военного переворота в 1973 году, ЦРУ, действуя по указанию Белого дома, потратило восемь миллионов долларов на дестабилизацию его режима. Хотя ЦРУ не было непосредственно причастно к перевороту, похоже, ему было заранее обо всем известно, и поэтому неудивительно, что вину за переворот возложили на ЦРУ. На КГБ Альенде не произвел такого большого впечатления, как на ЦРУ. К концу 1972 года, когда чилийская экономика находилась в критической ситуации, КГБ весьма пессимистически оценивал перспективы Альенде. Такое же отношение к нему было и в Кремле. В то время, как кубинцам выдавались все новые и новые кредиты, от Альенде просто-напросто отмахнулись, предоставив ему лишь символическую помощь и наградив его Ленинской премией Мира. Трагическая гибель Альенде во время военного переворота в сентябре 1973 года (до сих пор не известно, было ли это убийство или самоубийство) восстановила его репутацию в Москве. Там главу обанкротившегося режима представили жертвой антиимпериалистической борьбы, а за ЦРУ закрепилась дурная слава организатора подрывных операций и покушений на прогрессивных лидеров. Эта слава при определенной помощи Центра могла бы продержаться в третьем мире до конца века.

В начале семидесятых годов Кастро начал претендовать на лидерство в третьем мире. В мае 1972 года он вылетел из Гаваны на своем авиалайнере «Ил—62» в двухмесячную поездку по десяти странам на двух континентах, которая должна была завершиться первым после восьмилетнего перерыва посещением Советского Союза. Кастро был «гвоздем программы» Четвертой конференции неприсоединившихся стран, проходившей в Алжире в 1973 году, выступив в поддержку советского курса с таким красноречием, какого не смог бы продемонстрировать никакой советский представитель. Алжир, поддерживавший традиционную политику неприсоединения, основанную на принципе равноудаленности от Запада и Востока, придерживался теории «двух империализмов» — капиталистического и социалистического. Кастро же настаивал, что социалистические страны — естественные и необходимые союзники неприсоединившихся государств:

«Как можно на Советский Союз клеить ярлык империализма? Разве он участвует в транснациональных корпорациях? Разве ему принадлежат фабрики, шахты, нефтяные месторождения в развивающемся мире? Разве есть в какой-нибудь стране Азии, Африки или Латинской Америки хоть один рабочий, которого бы эксплуатировал советский капитал?

… Только теснейший союз всех прогрессивных сил мира позволит нам преодолеть все еще мощные силы империализма, колониализма, неоколониализма и расизма, успешно бороться за мир и справедливость, к которым стремятся все народы мира.»

В конце концов на коммунистический блок не был навешен империалистический ярлык, чего не удалось избежать «агрессивному империализму» Запада, который был заклеймен на конференции как «самое серьезное препятствие на пути развивающихся стран к освобождению и прогрессу.» Кроме роли самого горячего сторонника Советского Союза в третьем мире, Кубе предстояло в семидесятых годах играть все более активную роль в советских разведывательных и военных операциях.

При Брежневе проникновение советского блока в высшие эшелоны иностранных государственных, разведывательных и военных структур в целом шло более успешно в третьем мире, чем на Западе. Исключение составляла, пожалуй, лишь Федеративная Республика Германия из-за тех уникальных возможностей, которые предоставляло КГБ существование двух германских государств и особенно его восточногерманский союзник ГУР во главе с Маркусом Вольфом.

8 октября 1968 года западногерманский контр-адмирал Герман Людке, заместитель начальника службы тыла НАТО, которому в силу его служебного положения были известны места базирования нескольких тысяч единиц тактического ядерного оружия, покончил с собой после того, как были обнаружены фотографии совершенно секретных натовских документов, сделанные им с помощью фотоаппарата «Минске». В тот же день застрелился друг Людке генерал-майор Хорст Вендланд, заместитель начальника БНД. По официальной версии, Вендланд покончил с собой по «личным мотивам». Однако чешский перебежчик позднее сообщил, что Вендланд сотрудничал с СТБ. В течение нескольких недель после этого покончили с собой еще несколько человек, в том числе полковник Иоганн Хенк, начальник мобилизационного управления боннского Министерства обороны, и Ганс Шенк, высокопоставленный сотрудник Министерства экономики. Одновременно на Восток бежали несколько крупных ученых и физиков, приехавших в свое время из Германской Демократической Республики и занимавшихся научно-техническим шпионажем. При аресте одного из оставшихся — доктора Гарольда Готтфрида из центра ядерных исследований в Карлеруэ — у него обнаружили 800 страниц секретных документов.

Тем временем вовсю продолжалось задуманное Маркусом Вольфом «наступление на секретарш». В 1967 году Леонора Сюттерляйн, секретарша в боннском Министерстве иностранных дел, была осуждена за то, что передала КГБ 3.500 секретных документов через своего мужа Хайнца. Узнав, что Хайнц был агентом КГБ и женился на ней только в целях вербовки, она покончила с собой в тюремной камере. Среди осужденных за шпионаж секретарш, которые работали на ГУР, были Ирэна Шульц (1970 г.) из Министерства науки и Герда Шретер (1973 г.) из западногерманского посольства в Варшаве. Внедрение в политические структуры осуществлялось и на гораздо более высоком уровне. Не один высокопоставленный политик из СДПГ регулярно встречался с сотрудником КГБ, работающим под дипломатической «крышей», который убеждал их, что в их силах смягчить восточную политику. Самым важным агентом ГУР в Федеративной Республике был Гюнтер Гильом, личный помощник канцлера Вилли Брандта с 1970 по 1974 год. Гильом имел возможность держать Маркуса Вольфа, а через него и Московский центр в курсе всех дел, касавшихся выработки восточной политики Бонна и отношений Бонна с Вашингтоном. Он также поставлял большое количество информации о НАТО и западногерманской службе безопасности (Федеральном ведомстве по охране конституции).

Что же касается «главного противника» — США и его главного союзника — Великобритании, КГБ не смог завербовать там агентов такого уровня, как Людке, Вендланд и Гильом. Резидентуры КГБ в этих странах вербовали лишь агентов низкого и среднего уровня, которые, правда, имели доступ к важным секретам. В Англии Московский центр открыл в семидесятых годах простой способ, который позволял улучшить условия работы. При четырех резидентах подряд — Николае Григорьевиче Багричеве (1962—1964 гг.), Михаиле Тимофеевиче Чижове (1964—1966 гг.), Михаиле Ивановиче Лопатине (и. о. резидента с 1966 по 1967 гг.) и Юрии Николаевиче Воронине (1967—1971 гг.) — резидентура неуклонно расширялась. С 1960 по 1970 год численность сотрудников КГБ и ГРУ в Лондоне возросла примерно с 50 до 120 человек и превысила размер резидентуры в США (не считая ООН) или в любой другой стране Запада. Разведслужбы стран советского блока в Великобритании тоже быстро разрастались. Идея просто-напросто заключалась в том, чтобы наводнить страну таким количеством разведчиков, что МИ5, которая и так работала с большим напряжением, просто не в состоянии была бы держать их всех под эффективным наблюдением. Когда сотрудник СТБ Йозеф Фролик получал назначение в Лондон в 1964 году, ему сказали, что «британские службы испытывают такой дефицит сил и средств, что сбросить их с хвоста будет сравнительно несложно». В 1967 году, когда резидентом стал Воронин, условия работы еще больше улучшились после того, как одному из его сотрудников Владиславу Славину удалось завербовать клерка в отделе учета транспортных средств в Совете Большого Лондона — Сириоджа Хусейна Абдулкадера, которому были известны номера всех машин МИ5 и Специальной службы Департамента уголовного розыска. Несколько хитроумных операций МИ5 по мобильному наблюдению были сорваны из-за того, что чекисты без труда определяли, какие машины используются в операции.

Самое большое количество агентов, завербованных и контролируемых лондонской резидентурой в эпоху Брежнева, было задействовано в научно-технической разведке, особенно в военных отраслях. Главный специалист резидентуры в этой области в середине семидесятых Михаил Иванович Лопатин стал в 1967 году одним из основателей нового Управления Т в составе Первого главного управления, которое занималось научно-технической разведкой и пользовалось услугами сотрудников линии X в зарубежных резидентурах. Начальником линии X в Лондоне с начала 1968 до лета 1971 года, когда его выслали из страны, был Лев Николаевич Шерстнев, очень жесткий, но приятный в общении инженер, который почти безукоризненно говорил по-английски с канадским акцентом и имел слабость к западным аудиосистемам. Кроме штатных сотрудников резидентур КГБ и ГРУ, Управление Т и ГРУ также использовали своих людей, которые направлялись за границу под видом сотрудников советского торгпредства. Кроме того, они прибегали к помощи советских студентов, обучавшихся в университетах Великобритании. В засекреченных анналах истории Управления Т есть упоминания и о значительных успехах, которые были достигнуты в шестидесятые годы в ряде областей промышленной и оборонной технологии. Среди них — новейшие образцы электронной техники, компьютеры, химические продукты тонкого органического синтеза и аэрокосмическая техника.

МИ5 было довольно трудно справиться с этим взрывом научно-технического шпионажа не только из-за нехватки сил и средств, но и из-за сложностей судебно-процессуального порядка, которые по вполне понятным причинам не афишировались. Если агенты не делали официального признания или если их не ловили с поличным при передаче материалов, добиться признания подсудимого виновным было, как правило, невозможно. Эти сложности наглядно проявились в 1963 году во время процесса над доктором Джузеппе Мартелли, тридцатилетним физиком, который в течение года до суда работал в лаборатории Управления по атомной энергетике в Калхэме. Арестован он был на основании показаний перебежчика из КГБ; при аресте у него были обнаружены записи встреч с Николаем Карпековым и другими сотрудниками КГБ, частично использованный комплект одноразовых шифрблокнотов, спрятанный в искусно сработанном портсигаре, а также инструкции по пересъемке документов. Но то, что у него имелись шпионские принадлежности, еще не является само по себе преступлением, к тому же официально Мартелли не имел доступа к секретным сведениям, хотя и общался с людьми, которые такой доступ имели. Мартелли признался, что встречался с Карпековым, но заявил, что это ему было нужно для того, чтобы осуществить хитроумный план и спутать карты советских агентов, которые пытались его шантажировать. Суд вынес ему оправдательный приговор.

В 1965 году еще одно дело о научном шпионаже закончилось оправданием подсудимого. Альфреда Робертса, сотрудника завода компании «Кодак» в Уилдстоуне, и его сослуживца Джеффри Конуэя, которого он якобы завербовал, обвинили в том, что они продали технологию антистатического покрытия и детали других технологических процессов, которые применяются при производстве пленки, восточногерманскому ГУР. Поскольку никаких официальных секретов в деле замешано не было, их обвинили только в нарушении закона о коррупции. Но после того, как главный свидетель на суде доктор Жан-Поль Супэр, химик-технолог и двойной (тройной?) агент, который работал на ГУР, КГБ и бельгийскую разведку и утверждал, что имел дело с Робертсом, был уличен во лжи во время искусно проведенного перекрестного допроса, дело было прекращено.

Можно предположить, что большинство дел о научно-техническом шпионаже, расследованием которых занималась МИ5, вообще не попало в суд, так как очень трудно было собрать необходимые улики. Зачастую сведения, сообщенные перебежчиками, в расчет не принимались. Как бы убедительно они ни звучали за стенами суда, в суде их рассматривали лишь как показания с чужих слов. В тайной летописи Управления Т агенты редко называются по именам, но все равно из нее явствует, что те дела, по которым все же были вынесены обвинительные приговоры, — только верхушка айсберга.

В первые годы эпохи Брежнева было три дела, когда шпионы были осуждены, причем во всех трех случаях речь шла о людях, испытывавших финансовые затруднения, которые работали из корыстных побуждений и успешно использовали промахи системы безопасности. В 1965 году Фрэнк Боссард, пятидесятидвухлетний проектировщик из Министерства авиации, получил 21 год тюрьмы за передачу ГРУ секретов разработки управляемой ракеты. Как он утверждал, его завербовал за четыре года до этого оператор, который представился Гордоном. Познакомились они в пивной «Красный лев» на Дюк Стрит в Лондоне — оба увлекались нумизматикой. Через несколько дней после первой встречи Гордон заплатил Боссарду 200 фунтов стерлингов. Скорее всего, Боссард сам предложил свои услуги за несколько месяцев до того. Он редко встречался со своим оператором Иваном Петровичем Глазковым. Раз в два месяца он оставлял пленку с отснятыми секретными документами в одном из десяти «почтовых ящиков» и забирал различные суммы — один раз 2.000 фунтов наличными. Каким почтовым ящиком надо пользоваться, ему сообщали с помощью записей, таких, как, например, «Танец с саблями» или «Подмосковные вечера», которые в первые вторник и среду каждого месяца транслировались английской службой, московского радио. В экстренных случаях передавалась «Дубинушка», и это означало, что операция временно приостановлена. Следствие по делу Боссарда, начатое после его ареста, пролило свет на его преступное прошлое, которое в свое время не было до конца расследовано. В 1934 году его приговорили к шести месяцам исправительно-трудовых работ за то, что по фальшивым чекам он скупал часы, а потом сдавал их в ломбард.

В 1968 году Дуглас Бриттен, старший техник британских ВВС, был приговорен, как и Боссард, к 21 году тюрьмы. В течение шести лет вплоть до своего ареста он передавал совершенно секретную информацию с засекреченных объектов связи ВВС на Кипре и в Линкольншире. Его завербовал в 1963 году сотрудник КГБ, который назвался Юрием. Юрий подошел к Бриттену в Музее наук в Кенсингтоне, обратился к нему, назвав его позывные «Гольф — Три — Кило — Фокстрот — Лима», и сказал, что он его коллега-радиолюбитель. Через два месяца Бриттен получил назначение на Кипр и начал передавать информацию местному оператору. Когда он попытался прервать контакт, оператор показал ему фотографию, на которой Бриттен был снят в момент получения денег, и с помощью шантажа заставил продолжить работу. В 1966 году Бриттена перевели на базу ВВС Дигби в Линкольншире. Там с ним связался новый оператор КГБ Александр Иванович Бондаренко. В ходе расследования, проведенного комиссией по вопросам безопасности после того, как Бриттен был осужден в 1968 году, выяснилось, что у него были серьезные финансовые проблемы. Кстати, небольшое разбирательство состоялось еще на Кипре, когда он задолжал в гарнизонной лавке, и его жена пожаловалась, что у него роман с танцовщицей из кабаре. По возвращении на базу ВВС Дигби у него возникли еще более серьезные проблемы после того, как банк не оплатил несколько чеков, которые он выписал в сержантском клубе и в местной автомастерской, из-за отсутствия денег на его счете. Комиссия по вопросам безопасности заключила, что Бриттен был «неплохим актером и законченным лжецом. Если такой человек решится на измену, службам безопасности будет совсем непросто его уличить.» В 1972 году младший лейтенант ВМС Дэвид Бингем был приговорен, как Боссар и Бриттен, к 21 году тюремного заключения. В течение двух лет до этого он переснимал для ГРУ секретные документы на военно-морской базе в Портсмуте. Главной причиной его финансовых проблем была жена. В отчаянии от своих растущих долгов, она в 1969 году даже на какое-то время ушла из дома, поместив детей в приют. После того, как жена Бингема в начале 1970 года посетила советское посольство, самого Бингема завербовал Л. Т. Кузьмин, который дал ему 600 фунтов, сказав, что часть этих денег предназначается его жене. Купив фотоаппарат и экспонометр, как ему было приказано, Бингем встретился со своим оператором у Гиддфордского собора и получил необходимые инструкции. В них сообщалось, как пользоваться «почтовыми ящиками», которые находились в районе Гилдфорда, и как переснимать документы. В 1972 году, измучившись от постоянного давления со стороны КГБ и кредиторов, он во всем признался своему командиру.

В Лондоне, как и в других столицах, КГБ получал помощь от разведслужб других стран советского блока. Наиболее действенной была помощь СТБ, по крайней мере, до того момента, когда Советский Союз задушил «Пражскую весну», и сотрудники СТБ начали перебегать на Запад. Самым важным агентом СТБ в научно-технической области был Николас Прагер, сын мелкого служащего британского консульства в Праге. И сын, и отец стали британскими подданными в 1948 году. На следующий год, когда Прагеру исполнился 21 год, он поступил в ВВС, солгав, что родился и всю жизнь прожил в Англии. К 1956 году он зарекомендовал себя способным техником РЛС и получил доступ к секретным военным материалам. В 1959 году Прагер решил посетить Чехословакию. По словам перебежчика из СТБ Йозефа Фролика, в СТБ Прагера уже ждали. Используя его симпатии к коммунизму и любовь к деньгам, СТБ завербовала его как агента, присвоив ему кличку «Маркони». В 1961 году Прагер предоставил полное техническое описание систем глушения РЛС «Блю Дайвер» и «Ред Стиер», которые устанавливались на стратегических бомбардировщиках класса «V» — ударных ядерных средствах Англии. Обычно не очень щедрый на похвалы, Московский центр назвал это лучшими сведениями, которые когда-либо удавалось добыть СТБ. В течение последующих десяти лет Прагер работал в компании «Бритиш Электрик» и был связан с несколькими секретными военными заказами, о которых подробно информировал СТБ. В 1971 году информация, полученная от перебежчиков Йозефа Фролика и Франтишека Аугуста, помогла приговорить Прагера к двенадцати годам тюрьмы. Прагеру был бы вынесен более суровый приговор, но улики, представленные в суде, имели отношение только к преступлениям десятилетней давности.

Вообще КГБ считал, что самая большая ценность лондонской деятельности СТБ заключается в работе с политическими и профсоюзными деятелями, которые относились к чехам с меньшей подозрительностью, чем к русским, и к тому же сочувствовали народу, который Запад предал в Мюнхене в 1938 году. СТБ рекомендовала своим сотрудникам, чтобы при вербовке британских парламентариев они изображали из себя дипломатов старой закалки, сетовали на существующее недоверие между Лондоном и Прагой, а потом, как бы невзначай, говорили: «Я сомневаюсь, что многие из властей предержащих в Праге вполне осознали, что холодная война давно уже кончилась в том, что касается англичан. Если бы нам только удалось найти здесь кого-нибудь, кто мог бы убедить наш народ — даже можно письменно, — что англичане искренне хотят улучшить отношения со своими старыми союзниками времен войны.»

Любому парламентарию, которого таким образом удавалось убедить написать доклад об улучшении англо-чехословацких отношений, выплачивали за это деньги, говоря при этом: «Разве мы можем допустить, чтобы вы писали задаром?» Если стратегия вербовки срабатывала, за первым докладом следовали другие, и парламентарий таким образом попадал в западню. В шестидесятых годах лондонская резидентура СТБ контролировала трех членов парламента. Самым активным из них был Уилл Оуэн, депутат от лейбористской партии от Морпета, завербованный вскоре после своего избрания в 1954 году Яном Пацликом (он же Новак), сотрудником СТБ, который работал под видом второго секретаря посольства. Хотя официальная кличка Оуэна в СТБ была «Ли», в резидентуре он был также известен под кличкой «Жмот». По словам перебежчика Йозефа Фролика, который в середине шестидесятых работал в лондонской резидентуре и видел кое-какие результаты деятельности Оуэна, «Ли интересовал только ежемесячный гонорар в пятьсот фунтов, который он получал от нас… Несмотря на связанный с этим риск, он всегда требовал, чтобы ему предоставляли полностью оплаченный отпуск в Чехословакии, чтобы он таким образом мог сэкономить и сам за отпуск не платить. Он даже дошел до того, что рассовывал по карманам сигары, когда приходил на прием в посольство.»

Примерно на протяжении пятнадцати лет Оуэн встречался со своим оператором в одном из лондонских парков, где он рано утром выгуливал свою собачку. Хотя он был лишь «заднескамеечником», т.е. рядовым членом парламента, ему удалось войти в военно-бюджетный комитет палаты общин, и, по словам Фролика, он передавал «весьма ценные секретные сведения» о Британской Рейнской армии и британском участии в НАТО. Оуэн был в конце концов разоблачен после бегства Фролика и еще одного сотрудника СТБ, который был знаком с «делом Ли», — Франтишека Августа. В апреле 1970 года после того, как в результате проверки банковских счетов Оуэна были обнаружены крупные суммы, по которым он никогда не платил налогов, он подал в отставку. Но на процессе, который состоялся месяц спустя в здании Центрального уголовного суда на Олд-Бейли, обвинению не удалось доказать, что Оуэн выдавал секретные сведения. Поскольку ни Фролик, ни Август не были его операторами, их свидетельства были рассмотрены как показания с чужих слов и не были приняты в расчет. После того, как суд оправдал Оуэна, он признался во всем МИ5 в обмен на гарантии, что против него не будут возбуждать нового дела. Член парламента и адвокат Лео Абс, слышавший его признание, позже писал: «Оуэн, безусловно, от души поглумился над своей родиной.»

Самым высокопоставленным членом парламента от лейбористской партии, работавшим на СТБ, Фролик и Август назвали Джона Стоунхауса, который в разные периоды своей карьеры занимал посты парламентского секретаря в Министерстве авиации, заместителя парламентского секретаря в Министерстве по делам колоний, министра авиации, государственного министра техники, министра почт, а затем министра почт и телекоммуникаций в правительстве Вильсона в 1964—1970 гг. СТБ якобы шантажировала Стоунхауса, заманив его сначала в «любовный капкан» во время его визита в Чехословакию в начале пятидесятых. По словам Фролика, он также брал от СТБ и деньги: «Хотя он и не был членом Кабинета, (он) помог нам многое узнать о военной и разведывательной деятельности англичан.» Однако не существует улик, которые бы свидетельствовали о том, что связи Стоунхауса с СТБ носили не просто случайный характер. За несколько месяцев до падения правительства Вильсона в 1970 году ему в присутствии премьер-министра были предъявлены показания Фролика и Аугуста. Стоунхаус все категорически отрицал. Поскольку у МИ5 не было никаких улик, которые могли бы подтвердить показания перебежчиков, дело было закрыто.

Правда, поведение Стоунхауса после этого не очень-то вязалось с его заявлениями о полной невиновности. В 1974 году, столкнувшись с серьезными проблемами в бизнесе, Стоунхаус инсценировал самоубийство и бежал со своей любовницей в Австралию. После того, как его выследили и вернули в Англию, он был приговорен к семи годам тюремного заключения по восемнадцати пунктам обвинения в воровстве и подлоге. Выйдя из тюрьмы, он опубликовал «шпионский» детектив. В этом романе крупного государственного чиновника Европейской комиссии по имени Ральф Эдмондс заманивает в ловушку соблазнительная Лотта из восточногерманской разведки. («Одна из лучших наших сотрудниц, — говорит потом Ральфу его оператор. — Она все это сделала строго в соответствии с заданием.») Ральф проводит приятный вечер в компании Лотты, которая любезно «посылает импульсы радости в каждую извилинку его мозга». Потом, после последнего «великолепного штурма», уже погружаясь в сон, «Ральф вдруг заметил свое отражение в огромном овальном зеркале на потолке.» Потом ему вручают фотографии на память о том вечере, сделанные через зеркальное стекло на потолке, и он соглашается сотрудничать. Несмотря на сомнительные литературные достоинства прозы Стоунхауса, рассказ о том, как Ральф попал в западню, вполне мог быть написан по мотивам его собственного опыта общения с СТБ.