До 4 часов дня 5 июня генералы Насера не осмеливались доложить ему, что его воздушные силы уничтожены. Когда же он узнал об этом, то заявил, что израильтян, видимо, поддерживают американские и английские самолеты. В начале боевых действий на Синайском полуострове у египтян было столько же танков, сколько у Израиля, а в живой силе у Египта даже было превосходство. За четыре дня боев египтяне потеряли 700 танков и 17.000 солдат, которые были убиты или захвачены в плен. Насер объявил об уходе в отставку, но многомиллионные демонстрации египтян, для которых он все еще был олицетворением арабского национализма, убедили его остаться на посту президента.

За пределами арабского мира военные «успехи» Египта и союзной Сирии вызывали насмешки, которые умело подогревала израильская пропаганда, распространявшаяся о трусости арабов в бою. Египетских военнопленных фотографировали в нижнем белье на фоне неповрежденных советских танков и в других мало героических позах. Официально Кремль встал на сторону арабов, осудил империалистическую агрессию и порвал дипломатические отношения с Израилем (о чем позже ему пришлось пожалеть). В частном же порядке некомпетентность арабских вооруженных сил подвергалась резкой критике и высказывалось возмущение по поводу того огромного количества советской военной техники, которая была захвачена израильтянами. Несмотря на то, что продолжали существовать теории сионистского заговора, Гордиевский отмечал, что многие в Московском центре хотя и нехотя, но с восхищением отзывались о победах израильтян и признавали, что арабам никогда не сравняться с ними по военному мастерству и храбрости.

Поражение Египта в шестидневной войне поставило Кремль перед альтернативой: или сократить затраты, или перестроить арабские вооруженные силы. Был выбран второй путь. Начальник советского Генерального штаба маршал Матвей Захаров вместе с президентом Подгорным отправился в Египет и остался там, чтобы давать рекомендации по реорганизации и переоснащению египетской армии. Со временем число советских советников в Египте превысило 20.000 человек. Отчаянно пытаясь вернуть себе славу героя арабского мира, Насер в обмен на советскую помощь был готов идти на большие уступки, чем накануне шестидневной войны. Одной из политических целей Москвы стало создание военных баз в Египте и в меньшей степени в Сирии, Ираке и Алжире. Значительно расширилось присутствие советских военно-морских сил в Средиземноморье после того, как были созданы базы материально-технического обеспечения в египетских портах Александрия, Порт-Саид, Мерса-Матрух и Эс-Саллум, в иракском порту Умм-Каср и в Адене в Народной Демократической Республике Йемен (Южный Йемен). В 1970 году по просьбе Насера для укрепления противовоздушной обороны Египта были созданы советские авиабазы, на вооружении которых находились зенитные комплексы SAM—3 и самолеты с русскими экипажами.

Арабист из ПГУ Борис Бочаров, сотрудник линии Н (поддержка нелегалов) в Каире, рассказывал Гордиевскому, что он перешел в линию ПР, чтобы контролировать «чрезвычайно важного агента в египетском аппарате, который предпочитает говорить по-арабски». Успехи в вербовке, достигнутые под руководством Сергея Михайловича Голубева, резидента в Каире с 1966 по 1970 год, способствовали его стремительному росту по возвращении в Москву. В Центре нередко можно было услышать шутку о «Египетской Советской Республике». Внедрение КГБ в египетский государственный аппарат достигло к тому времени наивысшей точки.

Однако огромные средства, которые Советский Союз вкладывал в Египет, не были подкреплены надежным фундаментом. Приток советских советников лишь углубил разрыв между советским и египетским обществом. Русские и египтяне практически не дружили семьями. Из пятнадцати тысяч арабов, которые обучались в конце пятидесятых и в шестидесятых годах в США, примерно половина вступила в смешанные браки с американскими гражданами. Но никто никогда не слышал, чтобы какие-то браки заключались между советскими советниками и арабскими женщинами.

После внезапной кончины Насера в сентябре 1970 года мощное здание советского влияния начало постепенно разваливаться. Почти два десятилетия спустя советский министр иностранных дел Андрей Громыко все еще утверждал: «Проживи он (Насер) еще несколько лет, ситуация в регионе сегодня могла бы быть совершенно иной.» Алексей Косыгин, советский премьер-министр, говорил преемнику Насера Анвару Садату: «У нас никогда не было от него секретов, и у него никогда не было секретов от нас.» Первая половина этого утверждения, как было прекрасно известно Косыгину, была абсурдной, вторая же половина, благодаря Шарафу и другим, была недалека от истины. В первый же день своего президентства Садат крупно повздорил с Шарафом в своем кабинете. Позже Садат вспоминал: «Он принес мне пачку бумаг.

— Что это? — спросил я его.

— Это запись перехваченных телефонных разговоров между определенными людьми, за которыми установлено наблюдение.

— Извини, я не хочу читать эту чепуху… И вообще, кто дал тебе право прослушивать телефоны этих людей? Убери эти бумаги, — сказал я, смахивая их со стола.»

Но все-таки были моменты, когда Садат относился к «этой чепухе» с большим интересом, в чем он признавался Шарафу. Один такой случай произошел 11 мая 1971 года, когда без ведома Шарафа молодой полицейский, с которым, как утверждал Садат, он не был знаком, принес магнитофонную пленку с записью, якобы свидетельствующей, что Али Сабри, который, как надеялся КГБ, должен был сменить Насера, и другие просоветские политики «плели сети заговора, чтобы свергнуть меня и режим.» 16 мая Садат приказал арестовать Шарафа, Сабри и руководителей просоветской фракции Арабского Социалистического Союза.

Всего через одиннадцать дней после этого Садат и Подгорный подписали в Каире советско-египетский договор о дружбе и сотрудничестве. Как потом признался Садат, главная цель, которую он этим преследовал, заключалась в том, чтобы «рассеять опасения советских лидеров». Он попытался убедить советское руководство, что не собирается менять внешнеполитический курс Египта, а лишь ведет внутреннюю борьбу за власть. Прощаясь с Подгорным в аэропорту, Садат попросил его передать Политбюро: «Пожалуйста, верьте нам! Верьте нам! Верьте!» Вера Московского центра в Садата уже к тому времени серьезно пошатнулась. После ареста группы Сабри несколько агентов КГБ отошли от своих операторов.

После смерти Насера надежды Центра в арабском мире были связаны с перспективами коммунистического переворота в Судане. КГБ считал руководителей Суданской коммунистической партии самыми преданными и лояльными на Ближнем Востоке. В июле 1971 года попытка переворота, предпринятая офицерами суданской армии при поддержке коммунистов, была жестоко подавлена с помощью Садата. Среди казненных участников заговора был Генеральный секретарь партии Абд Махджуб и лауреат Ленинской премии мира Ахмед Аль-Шейх. Одновременно Московскому центру стало известно, что сотрудничавший с КГБ советский дипломат на Ближнем Востоке Владимир Николаевич Сахаров работает на ЦРУ. Предупрежденный с помощью условного сигнала (букет на заднем сиденье «фольксвагена»), он вовремя скрылся. Среди секретов, которые он выдал американцам, была и та роль, которую играл Шараф, будучи агентом КГБ. К концу 1971 года в советском партаппарате и в Центре о Садате уже часто говорили как об изменнике. Было известно, что начальник разведки Садата генерал Ахмед Исмаил связан с ЦРУ. В 1972 году Садат выслал советских советников из Египта. Всего за семь дней из Египта вылетело 21.000 советников. Но пока Москва не решалась открыто порвать с Садатом, боясь тем самым потерять свои позиции на Ближнем Востоке, которые были завоеваны с таким трудом. Брежнев пришел к выводу, что у Советского Союза не было иного выбора, как продолжать оказывать политическую и военную поддержку, даже в том случае, если Садат открыто перейдет на сторону американцев.

Главные усилия КГБ в третьем мире были направлены на Индию. При Сталине Индия считалась империалистической марионеткой. В Большой Советской Энциклопедии Махатма Ганди, под руководством которого Индия добилась независимости, именовался не иначе как «реакционер…, который блокировался с империалистами против народа; подражал аскетам; демагогически выдавал себя за сторонника независимости Индии и противника англичан, искусно играл на религиозных предрассудках.»

Как и во времена британского правления, инструкции Индийской компартии, поступавшие из Москвы, нередко перехватывались Специальной службой Департамента уголовного розыска, которая находилась в Дели. По словам Б. Н. Муллика, который возглавлял Специальную службу на протяжении всех семнадцати лет пребывания Джавахарлала Неру на посту премьер-министра независимой Индии (1947—1964 гг.), до начала пятидесятых годов «в каждой инструкции из Москвы подчеркивалась необходимость свержения „реакционного“ правительства Неру силами Индийской компартии.» В начале 1951 года Муллик передал Неру копию последних инструкций, направленных из Москвы индийским коммунистам. В инструкциях подчеркивалось, что они не должны попасть в руки правительства. Неру «громко рассмеялся и заметил, что в Москве, видимо, не знают, как хорошо у нас работает разведка.» Однако Хрущев увидел в движении неприсоединения, которое начало формироваться в третьем мире на Бандунгской конференции в 1955 году, потенциального союзника в борьбе с Западом. Вместе с Насером и Тито (с которым Хрущев добился частичного примирения) одним из лидеров движения неприсоединения стал Неру. Триумфальный визит в Индию Хрущева и Булганина в 1955 году ознаменовал начало новой эпохи в советско-индийских отношениях. Ставка США на Пакистан как на противовес советскому влиянию в Азии способствовала тому, что Индия повернулась лицом к СССР. В шестидесятых годах обе страны совместно выступали против маоистского Китая. Москва ценила поддержку Индии в ООН, поскольку все чаще страны третьего мира при голосовании на Генеральной Ассамблее присоединялись к советскому блоку, а не к Западу. В 1956 году Неру заявил, что «никогда еще он не сталкивался с таким вопиющим фактом неприкрытой агрессии», как англо-французское вторжение в Египет, но в то же время Индия проголосовала в ООН против предложения обязать Советский Союз вывести войска из Венгрии и провести там свободные выборы под эгидой ООН. Несмотря на то, что Неру был знаком со сталинизмом, он продолжал считать, что «советская революция помогла человеческому обществу совершить огромный скачок вперед и зажгла яркое пламя, погасить которое невозможно.»

В публикациях, подготовленных не без участия КГБ, Неру изображался как «политический гений», «не останавливающийся перед опасностями», чья «политика, гуманистические и моральные принципы импонировали всему человечеству и стали явлением мирового масштаба». Уже в 1989 году Агентство печати «Новости», которое служит орудием осуществления советских «активных действий» и обеспечивает прикрытие многим сотрудникам КГБ за рубежом, выпустило брошюру, в которой все еще приводилось наивное и абсурдное утверждение Неру о том, что «проблема меньшинств (в СССР) во многом успешно решена», как подтверждение успехов советской «национальной политики».

В течение нескольких лет после смерти Неру и отстранения Хрущева от власти в 1964 году Кремль проводил более сбалансированную политику в отношении Индии и Пакистана в надежде, что Пакистан порвет связи с Вашингтоном и Пекином. Кое-кто из московских политиков критиковал Хрущева за чрезмерную приверженность Индии в этом взрывоопасном регионе. Среди самых горячих сторонников именно такой политики в Южной Азии, основанной на приверженности Индии, было Первое главное управление КГБ и его резиденты в Дели Радомир Георгиевич Богданов (1957—1967 гг.) и его преемник, Дмитрий Александрович Ерохин (1967—1970 гг.) Такое отношение КГБ к Индии объяснялось отчасти многочисленными возможностями, которые давала разведке эта крупнейшая в мире многопартийная демократия, а также то огромное количество периодических изданий на английском языке, которые выходили в Индии.

В начале шестидесятых, действуя по договоренности с Отделом Д, который возглавлял крупный специалист Московского центра по дезинформации Иван Агаянц, Богданов помог найти индийскую газету, которую затем широко использовали для проведения советских «активных действий», как, впрочем, и многие другие газеты, которые об этом и не догадывались. Одним из сотрудников КГБ, который активно протаскивал фальшивые материалы в индийскую печать накануне и во время предвыборной кампании 1967 года, был Юрий Модин, бывший оператор «кембриджской пятерки». Чтобы дискредитировать антикоммунистически настроенного кандидата С. К. Патила в Бомбее, Модин распространил фальшивое письмо, в котором генеральный консул Великобритании в Бомбее Мильтон К. Реуинкел писал послу Честеру Боулзу:

«Считаю целесообразным тактично предложить (Патилу) прекратить, хотя бы на время предвыборной кампании, политические интриги с Пакистаном и умерить свои аппетиты, довольствуясь пока нашей помощью, что, по чести сказать, уже немало. В этой связи мы должны иметь в виду, что в Бомбее поговаривают о том, что на свою предвыборную кампанию он получил от нас более полумиллиона рупий.»

Модин также распространил телеграмму от британского Верховного комиссара «сэра Джона Фримэна», в которой тот докладывал в Министерство иностранных дел, что американцы перечислили крупные средства в предвыборные фонды правых партий и политиков. Настоящий Верховный комиссар — господин Фримэн — к тому времени рыцарского титула еще не получил, а посему не мог именоваться «сэром». Тем, что Модину не удалось замести следы своей дезинформации, видимо, и объясняется его внезапный отъезд из Индии в апреле 1967 года, всего через девять месяцев после приезда.

Одним из успешных «активных действий» КГБ в конце шестидесятых, когда резидентом был Ерохин, было распространение поддельного письма, якобы написанного Гордоном Годдстайном из американского центра военно-морских исследований, в котором сообщалось о наличии (в действительности ничего этого не было) американского бактериологического оружия во Вьетнаме и Таиланде. Впервые это письмо было опубликовано в бомбейской газете «Фри пресс джорнэл», затем оно упоминалось в «Тайме» от 7 марта 1968 года, а московское радио использовало его в своих передачах на Азию как доказательство того, что США распространяли эпидемии болезней во Вьетнаме. Индийский еженедельник «Блитц» поместил статью, основанную все на той же фальшивке, под заголовком «США признают бактериологическую и ядерную войну». Как позже выяснилось, подпись Голдстайна и его фирменный бланк были пересняты с приглашений на международный научный симпозиум, которые он рассылал за год до этого. Тема бактериологического оружия США не раз использовалась в советских «активных действиях» с тех пор, как кампания вокруг «бактериологической войны» во время боевых действий в Корее помогла ввести в заблуждение нескольких западных ученых.

Ведущей фигурой в советских организациях прикрытия при Брежневе был индийский коммунист Ромеш Чандра, который питал горячие симпатии к Советскому Союзу еще будучи студентом Кембриджского университета до Второй мировой войны. В 1966 году Чандра возглавил Всемирный Совет Мира (ВСМ), самую крупную из советских организаций прикрытия послевоенного периода, которая пришла на смену «клубам невинных» Мюнценберга. Поначалу ВСМ обосновался в Париже, откуда был изгнан в 1951 году за «деятельность, напоминающую „пятую колонну“, и перебрался в Прагу, а затем в 1954 году — в Вену, где был запрещен австрийским правительством в 1957 году за „деятельность, направленную против интересов австрийского государства“. Собственно, ВСМ продолжал действовать в Вене и после этого под прикрытием Международного института мира, до тех пор, пока не создал свою штаб-квартиру в Хельсинки в сентябре 1968 года. Чандра вдохнул в ВСМ новые силы, связав его со многими проблемами третьего мира. В своем обзорном докладе о периоде шестидесятых годов на организованном ВСМ Всемирном конгрессе мира в 1971 году Чандра заклеймил „возглавляемый США союз НАТО“ как „величайшую угрозу миру“ не только в Европе, но и во всем мире:

«Клыки НАТО чувствуются и в Азии, и в Африке… силы империализма и эксплуатации, особенно НАТО… несут ответственность за голод и нищету сотен миллионов во всем мире.»

ВСМ утверждал, что существует на взносы организаций своих сторонников, национальных «комитетов защиты мира», которые имелись практически во всех странах, но на самом деле средства в избытке поступали из Советского Союза, который в конце семидесятых годов предоставлял ВСМ почти 50 миллионов долларов в год. ВМС верно следовал курсу, начертанному Международным отделом ЦК КПСС, который курировал деятельность организаций прикрытия. ВСМ стремился утвердиться в качестве независимого движения, получив аккредитацию в ООН, которая приняла представителей ВСМ в Нью-Йорке, Женеве и ЮНЕСКО в Париже, а также вербуя в ряды своих вице-президентов таких борцов за мир, как, например, член британского парламента от лейбористской партии Джеймс Лэймонд, который, как и «невинные», совращенные Мюнценбергом, так и не понял, что вступил в советскую организацию прикрытия. КГБ оказывал помощь Международному отделу ЦК, действуя в качестве тайного почтальона при переправке средств для организаций прикрытия, которые он курировал. Кампании за мир, которые возглавлял Чандра, Генеральный секретарь, а с 1977 года Президент ВСМ, были направлены исключительно против Запада. Ведь, как он часто объяснял, угрозы миру со стороны Советского Союза не существует:

«Цели внешней политики СССР заключаются в том, чтобы обеспечить прочный мир и мирное сосуществование государств с различными системами. Военная политика Советского Союза полностью отвечает этим целям. Она носит строго оборонительный характер.»

Другие организации обычно в своих действиях ориентировались на ВСМ. В конце шестидесятых — начале семидесятых годов открытые кампании ВСМ и скрытые «активные действия» КГБ были сосредоточены прежде всего на войне во Вьетнаме. Московский центр совершенно правильно увидел в американском участии в войне прекрасную возможность для расширения советского влияния в третьем мире. Ковровые бомбежки страны третьего мира и участие в боевых операциях почти полумиллиона американских солдат не только настроили мировое общественное мнение против США, но и раскололи американский народ. Чандра и ВСМ всячески поощряли оба процесса, организовав Стокгольмскую конференцию, проводившуюся ежегодно с 1967 по 1972 год для координации оппозиции американской политике. На встрече в 1969 году конференция приняла резолюцию о «деятельности по изоляции и постоянной критике представителей правительства США», о помощи «находящимся за рубежом американцам в уклонении от призыва, бегства из вооруженных сил США, (и) для ведения пропаганды внутри вооруженных сил», о «расширении бойкота продукции США, например, бензина, и фирм, предоставляющих товары, вооружение или услуги для ведения войны во Вьетнаме, например, авиакомпании „Пан-Америкэн“, а также действий, направленных против других неамериканских фирм, обеспечивающих и подкармливающих войну.»

Главным образом, в знак признания его заслуг в мобилизации международного общественного мнения против войны во Вьетнаме, подразделение «активных действий» в составе Первого главного управления было в начале семидесятых повышено в статусе и из отдела превратилось в Службу А. Однако, как не раз позднее отмечал Гордиевский, Центр несколько преувеличивал роль своих «активных действий». Несмотря на ту реакцию, которую вызвали в третьем мире распространяемые КГБ слухи о применении американцами бактериологического оружия, никакая советская дезинформация не повлияла на международное общественное мнение так сильно, как кадры с обожженными напалмом детьми и другими ужасами войны, которые мир увидел на телеэкранах благодаря американским репортерам. Точно так же решение президента Линдона Б. Джонсона не выставлять свою кандидатуру на второй срок в 1968 г. было вызвано не столько результатом кампаний против войны во Вьетнаме, организованных Чандрой и ВСМ, а скорее явилось результатом слушаний в комитете сената по иностранным делам, где выяснилось, что Джонсон обманул конгресс и насчет характера войны, и насчет масштаба американского участия.

В 1962 году угроза со стороны Китая наконец убедила Брежнева положить особые отношения с Индией в основу политики в Южной Азии. Дочь Неру, Индира Ганди (премьер-министр с 1967 по 1977-й и с 1980 по 1984-й), была готова заключить советско-индийский договор; но, возглавляя правительство меньшинства, она еще не обладала достаточной силой, чтобы противостоять оппозиции, которая утверждала, что такой договор скомпрометирует Индию как неприсоединившееся государство. После уверенной победы на выборах в 1971 году, однако, правительство Индиры Ганди подписало Договор о мире, дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом. По свидетельству постоянного секретаря Министерства иностранных дел Индии Т.Н. Кауля, «это были одни из немногих абсолютно секретных переговоров, которые когда-либо вела Индия. С каждой из сторон о них знало не более шести человек, в том числе премьер-министр и министр иностранных дел. Средства массовой информации о них и не подозревали». На церемонии подписания в августе Громыко заметил: «Значение этого договора нельзя переоценить». Советскому Союзу была гарантирована поддержка ведущего государства в движении неприсоединения. Обе державы сразу же опубликовали совместное коммюнике, призывающее к выводу американских войск из Вьетнама. Индия могла теперь рассчитывать на советскую дипломатическую поддержку и поставки оружия в войне с Пакистаном, которая была уже не за горами.

Во время четырнадцатидневной войны в декабре, несмотря на дипломатическую поддержку США и Китая, Пакистан потерпел сокрушительное поражение. Восточный Пакистан получил независимость и стал государством Бангладеш. Пакистан, превратившись в страну с населением всего лишь в 55 млн. человек, более был не в состоянии представлять сколько-нибудь серьезную угрозу Индии. Большинство индийцев увидело в этом звездный час Ганди. Советский дипломат в ООН воскликнул в восторге: «Впервые в истории США и Китай вместе потерпели поражение!»

В Московском центре считали, что в сближении Индии и СССР есть немалая заслуга и КГБ.

В 1970 году Дмитрий Ерохин, работавший в шестидесятые годы резидентом в Дели, стал по возвращении самым молодым в КГБ генерал-майором. Резидентуре КГБ в Дели в награду был присвоен статус главной резидентуры, а преемник Ерохина, Яков Прокофьевич Медяник, стал главным резидентом. В главной резидентуре руководители линий ПР (политическая разведка), КР (внешняя контрразведка) и X (научно-техническая разведка) считались резидентами, а не заместителями резидента, как в обычных резидентурах. Медяник осуществлял общее руководство деятельностью трех других резидентур КГБ, действовавших в советских консульствах в Бомбее, Калькутте и Мадрасе. Каждая из них также имела прямую шифросвязь с Москвой и, насколько было известно Гордиевскому, стремилась к тому, чтобы повседневное руководство ее деятельностью осуществлялось из Москвы, а не из Дели.

После подписания договора о дружбе в 1971 году присутствие КГБ в Индии быстро стало одним из самых масштабных в мире за пределами советского блока. Из примерно 300 советских «дипломатических и оперативных работников» в Индии, не считая водителей, техников и секретарей, примерно 150 являлись и являются сотрудниками КГБ и ГРУ. Масштабы деятельности КГБ в Индии отчасти объяснялись тем приоритетным местом, которое эта страна занимала в советской внешней политике, а также благоприятными условиями для работы, которые там имелись. Гордиевский отмечал тенденцию к расширению деятельности в любой стране, где, как в Индии, местным властям не удалось ограничить размер резидентур КГБ.

Ни при Индире Ганди, ни при ее сыне Радживе Ганди Индия не ограничивала численность советских дипломатов и сотрудников торгпредства, давая тем самым КГБ и ГРУ неограниченное количество «крыш».

Кроме того, в отличие от многих других государств, Индия не возражала против присутствия в стране советских разведчиков, которых уже выгнали из своих стран менее гостеприимные правительства.

Коллеги Гордиевского, работавшие в Индии, хвастались ему, что там сколько угодно журналистов и политиков, готовых брать деньги. По словам С. Нихала Сингха, который сначала был редактором газеты «Стейтсмен», а потом «Индиан Экспресс», «индийская элита, можно сказать, купается в русских деньгах. Некоторые представители политического „истэблишмента“ полагают, что русские деньги, особенно те, что идут на финансирование партий и отдельных деятелей во время выборов, вытесняют американские деньги и средства из других антикоммунистических источников.»

В 1974 году после серии выступлений Индиры Ганди, в которых она осуждала непреходящую угрозу подрывной деятельности ЦРУ, посол США в Дели Дэниел Патрик Мойнихэн приказал провести специальное расследование, в ходе которого было выявлено два случая, когда при Неру ЦРУ оказывало финансовую поддержку противникам коммунистов на выборах в штатах, один раз в Керале, а другой — в Западной Бенгалии. Мойнихэн вспоминал потом: «В обоих случаях деньги были переданы партии Конгресса, которая об этом просила. Один раз они были переданы самой госпоже Ганди, которая тогда была партийным функционером. Поскольку ей мы больше денег не давали, ее вполне естественно заинтересовало, кому же мы их даем. Такую практику поощрять нельзя.»

Хотя по количеству сотрудников и масштабам деятельности в Индии КГБ значительно опережал все другие иностранные разведки, комитет был не единственной службой, пользовавшейся благодушием индийских органов государственной безопасности. В 1985 году в Дели разразился скандал по поводу шпионской деятельности, в который были вовлечены французы, поляки, восточные немцы, а также русские. Французы считали, что самые суровые меры были приняты только против них (французский посол и заместитель военного атташе были высланы из страны), чтобы тем самым свести к минимуму последствия скандала для стран советского блока.

Основная задача КГБ заключалась не столько в том, чтобы оказывать влияние на политику индийского правительства, которая при Индире и Радживе Ганди считалась достаточно просоветской, сколько в том, чтобы использовать Индию в качестве базы для операций, направленных против Запада и третьего мира. К семидесятым годам Дели стал самой крупной зарубежной базой КГБ для осуществления «активных действий». У главного резидента Медяника и его преемников был «специальный помощник по активным действиям» в чине полковника или подполковника. С ростом научно-технического шпионажа еще больше возросла роль Индии как канала, обеспечивающего доступ к недоступной западной технологии. Гордиевский вспоминал, как однажды в середине семидесятых, когда начальник Управления Т Леонид Сергеевич Зайцев, возмущенный тем, что сотрудникам линии X (научно-техническая разведка) в США, Западной Европе и Японии никак не удастся заполучить какую-то деталь западного оборудования, грубо выругался и заявил: «В таком случае мне придется достать через наши индийские каналы! Они-то меня не подведут!»

Кроме Индии, главным достоянием Советского Союза в третьем мире после смерти Насера была Куба. Когда весной 1963 года Кастро как героя встречали в СССР, куда он прибыл с первым визитом, взаимные упреки времен Карибского кризиса, похоже, были забыты. Его переводчиком во время поездки был Николай Леонов — восходящая звезда Первого главного управления. Тогда ему было тридцать пять лет — всего на три года меньше, чем Кастро. Работая в резидентуре в Мехико в середине пятидесятых, он был первым офицером КГБ, который увидел в Кастро задатки революционного вождя. Прервав свою командировку в Мехико, в течение сорока дней Леонов сопровождал Кастро в его беспрецедентной триумфальной поездке по Советскому Союзу — от Ленинграда до Сибири. Одетый в полевую форму защитного цвета (когда позволяла температура), харизматический лидер партизанского движения выступал перед восторженными толпами любопытных на заводах и в клубах и стоял на трибуне Мавзолея во время Первомайской демонстрации. Ему также было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда». Когда государственный визит закончился, Леонов хвастался в Московском центре, что они теперь с Кастро друзья навеки. После визита Кастро в Центр прибыла на учебу первая группа офицеров кубинской разведки — ДГИ. В Гаване ближайшим советским контактом Кастро по-прежнему был бывший резидент КГБ, ставший послом СССР Александр Шитов (он же Алексеев), который утверждал, что Фидель, как и во время Карибского кризиса, продолжает считать советское посольство своим вторым домом. Шитов также занимался отбором и подготовкой латиноамериканских агентов вместе с Че Геварой.

Несмотря на дружбу Кастро с Леоновым и Шитовым, в Москве его считали непредсказуемым и трудным союзником. Гордый тем, что ему удалось захватить власть, спустившись в Гавану прямо с партизанской базы в горах Сьерра-Маэстра, Кастро заявлял, что его собственный вооруженный путь (via armada), а не мирный путь (via pacifica), который предлагает Москва, обеспечит приход к власти всем коммунистическим партиям в Латинской Америке. В 1966 году он распространял крамольную идею, что ключи к национальной независимости и к победе над империализмом надо искать не в Москве, а в Гаване. На XXIII съезде КПСС, который состоялся в том же году, кубинская делегация даже осмелилась критиковать Кремль за то, что СССР делает недостаточно для того, чтобы помочь народу Северного Вьетнама. Тогда же Кастро заявил, что благодаря его борьбе с «бюрократией» и материальной заинтересованностью Куба быстрее продвигается к коммунизму, чем Советский Союз.

К середине шестидесятых годов реальные завоевания кубинской революции — реформы в области здравоохранения и образования, а самое главное, искоренение бандитизма — сменились пустой болтовней, которая мало имела отношения к неэффективной экономической политике и растущей нетерпимости режима к инакомыслию (даже Кастро признал, что в 1965 году в стране было 20.000 политических заключенных). Хотя политзаключенные мало беспокоили Кремль, в Москве с неприязнью следили за тем, как кубинские союзники разбазаривают огромную экономическую помощь, идущую из СССР, тратя ее на такие абсурдные проекты, как гигантский центр по торговле мороженым «Коппелиа».