Константин Алексеевич ГОРДИЕНКО
      Трилогия "БУЙМИР" - 2
      Девушка под яблоней
      Роман
      Перевод М. Чечановского
      Известный украинский прозаик Константин Алексеевич Гордиенко представитель старшего поколения писателей, один из основоположников украинской советской литературы. Основная тема его произведений - жизнь украинского села. Его романы и повести пользуются у советских читателей широкой популярностью. Они неоднократно издавались на родном языке, переводились на русский и другие языки народов СССР.
      За роман трилогию "Буймир" К. Гордиенко в 1973 году был удостоен Государственной премии УССР им. Т. Шевченко.
      В этом романе автор рассказывает о росте революционного сознания крестьян села Буймир, о колхозном строительстве в Буймире и о героической борьбе украинских колхозников за свою Родину, за свободу и независимость против немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны.
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      1
      Расположились на траве, под яблоней, что раздалась на приволье, ветвистая, пышная, шелестела густой листвой. Круг собрался порядочный, пожилые люди, по старой привычке - стоя, сосредоточенно слушали речь Павлюка. Дело, известно, хлопотное.
      - Надо выбрать такого человека, чтобы бригаду не задергал, хозяйство привел в порядок - соседям в науку. Чтобы люди его уважали и сам бы уважал людей.
      Собрание было вполне согласно с Павлюком. А суетливый, уже в летах, пастух Савва то и дело, при каждом удобном случае и даже без случая, напоминал:
      - При Селивоне бригада не вылезала из прорыва!
      Когда же Устин Павлюк добавил, что недостойно бригадиру цепляться за старинку в хозяйственной деятельности, да и в собственном поведении, как это делал Селивон, а должно ему быть новатором смелым, изобретательным, потому что и пожилые люди усвоили достижения передовой мичуринской науки, вводят их на колхозных полях (намек, верно, на Мусия Завирюху) и других учат тому же, - собрание все-таки не могло догадаться, кого Павлюк метит в бригадиры.
      Селивон, упитанный мужик, которого бригада не захотела дольше терпеть (известно, Павлюк подбил!), с недоверием отнесся к этим словам: где, дескать, сыскать такого человека, просто Павлюку надобно было опорочить опытного хозяина Селивона. Много, впрочем, не стал распространяться пусть не думают, что в нем заговорила обида.
      Игнат Хоменко решительно запротестовал:
      - Опомнитесь, добрые люди! Откуда нам взять таких грамотеев? Всех перебрать можно! Никто не хватает звезд с неба! Все мы обыкновенные, простые люди. И сами знаем, кто чем дышит.
      - Кто чем, а Игнат наверняка самогоном! - под общий смех прервал настроившегося было поговорить человека этот задира Марко, достойный сынок своего папаши - пастуха. Вот уж бесцеремонно обошелся с пожилым хлеборобом, да еще членом правления. Подкусив сторонника Селивона, Марко снискал сочувствие собрания: кому не известно, что Селивон подпоил горлопанов, чтобы за него надсаживались на собрании? Кто не знает, что за гуляка Игнат?
      Ну, чем мог отбить Тихон дерзкую выходку Марка, во всеуслышание срамившего Тихонова отца - Игната Хоменко?.. Э, да неужели у Тихона не хватит духу осудить чье бы то ни было недостойное поведение, пусть даже отцово?
      Звеньевая Галя жаловалась, что Селивон без толку дергает людей. Пропалывают девчата свеклу: рядки заглушило куриное просо, позаплетала повилика... Так нет же! Не допололи свеклы - полите, девчатки, пшеницу: директива райцентра. Стали дергать колоски ржи, донник, сурепку, чтобы чистая, сортовая пшеница была. Не успели разделаться с прополкой, как подоспел новый приказ Селивона: полите просо, бурьян забивает. Полольщицы рубили сапкой колючий осот, а куриное просо рвали руками. Не докончили проса - полите, девчатки, кукурузу, потому как сурепка, повилика тянут соки, кукуруза даже пожелтела, если зарастет, початков не даст.
      Как могло собрание после этого отнестись к бригадиру?
      - Не умеет Селивон расстанавливать силы! - обвинил бригадира Марко.
      Возвели напраслину на Селивона! Стоит кому-нибудь одному бросить первый камень, а там уж посыплется! И невеяным-то жито сеял, и дождем-то залило недовывершенные скирды...
      На смуглое лицо Павлюка набежала тень, - это был средних лет человек, крепкий, складный, полнолицый, с казацкими русыми усами. Он уже видел - не ждать добра от Селивона будущему бригадиру.
      Собрание заметило, что Устин Павлюк в своем слове о воспитании кадров, о капиталистическом окружении обращался больше к женщинам. Он прямо так и сказал, что советская женщина - огромная сила в строительстве социализма и что мы живем под постоянной угрозой нападения империалистических хищников, мужчины могут пойти на войну защищать советскую землю, нужно, чтобы женщина приучалась вести хозяйство.
      Это было неожиданностью для Селивона, он удивленно переглянулся с Игнатом: куда это Павлюк гнет? Долго еще будет он выматывать душу?
      Павлюк фактами подтверждал, что за десять лет коллективизации немало прославилось звеньевых-пятисотниц, которые доказали свое умение управляться с большим хозяйством.
      Когда наконец Устин Павлюк посоветовал выбрать бригадиром Теклю, все онемели. Нужно сказать, что больше других это смутило Игната Хоменко, Селивона и конюха Перфила; они в штыки приняли это предложение. Кто не знает этой своенравной девчонки? Еще когда звеньевой была, натерпелись. Разве ей угодишь? Будет приказывать, распоряжаться. Верховодить захочет Селивоном, будет смотреть на него как на рядового колхозника! И остальной народ уж не станет к Селивону обращаться... Уже не Селивон будет первым гостем на свадьбе... Кто теперь заметит Селивона? Будь то на ярмарке или в райзу... На что это похоже? Да с ней никогда покоя знать не будешь, жизни не увидишь. Никогда чарки не опрокинешь, от этой не жди - спуску не даст. Твердой рукой поведет бригаду, как до сих пор звено вела.
      - Неужели в бригаде люди перевелись? - обращается Игнат Хоменко к собранию. - Ничего не остается, как бабу выбирать, мало сказать бабу девку, у которой ни знаний, ни опыта? Давно ли она пашню знает? Как землю обрабатывать? Землю!.. Спасибо на добром слове, не понять только - всерьез или для смеху дает Павлюк такой совет? Неужели больше выбрать некого?
      Селивон:
      - Игната...
      Игнат:
      - Перфила...
      Перфил:
      - Селивона...
      Непочатый край опытных людей в бригаде, а Павлюк, нате вам, уцепился за девчонку! Да хватит ли у нее смекалки, умения?
      У девушки свет в глазах помутился, не знала, куда и деваться, высмеяли, опозорили... Чуть не расплакалась от обиды. Боялась, чтоб не подумали дурного - будто сама навязывается, за славой тянется. Разве она просила Устина Павлюка ставить ее бригадиром? Легко ли ей слушать, как глумится Хоменко.
      - Мужики хозяйствуют - и то ни складу ни ладу! Селивон какой хозяин, и то не угодил... Так неужели девчонка наведет порядок? Разве по силам ей эта работа? Да и очень сварлива! Суетлива! Придирчива!
      Селивон, и говорить нечего, возмущен легкомысленным советом. Мясистое лицо набрякло.
      - Одумайтесь! За хозяйство душа болит! Разве это девичье дело? Народ в поле расставить нужно. Разве ее послушают? Объем работы немалый, чтоб не было перерасхода трудодней!
      Да, Селивон выказал неплохое знание колхозного дела, в чем люди имели возможность убедиться. Кое-кому западет теперь, может, трезвая мысль: не сумели уважить толкового бригадира! Такого дорогого человека Устин Павлюк ни во что поставил!
      - Где это видано, чтобы нам по указке какой-то девчонки плясать? поворачивается Селивон еще раз к бородачам.
      Игнат Хоменко тоже может подтвердить:
      - Совещания созывай, планы составляй, в севе, в жатве не отставай. Виданное ли дело, чтобы баба бригаду вела, да ко всему сортовую пшеницу сеяла!
      - Кони, корма, инвентарь! Женское ли это дело? По плечу ли это девушке? - заронил сомнение и конюх Перфил.
      Пастух Савва разгадал все увертки Селивоновой компании: норовят поставить своего человека в бригадиры, да Устин Павлюк разбивает их хитрые планы. Этот Селивон в давней вражде с Мусием Завирюхой, дочку которого Павлюк советует выбрать бригадиром.
      Марко исподволь бросает полные мягкого сочувствия взгляды на девушку, подавленную недружелюбными выпадами против нее.
      А Тихон разве не посматривает на девушку? Разве ему безразлично ее волнение? Он бы охотно встал на ее защиту. Да как пойдешь против отца? Тихон все же выкрикивает, что надо и молодым давать дорогу, и Текля, конечно, это оценила: видать, справедливый, твердый парень - самому отцу наперекор идет, спокойно выдержал его гневный взгляд. А Селивона привел в полное недоумение.
      После выступлений Селивоновых подпевал собрание как будто заколебалось.
      Снова полетели злые выкрики.
      Селивон:
      - Далеко метит, в начальники рвется! Лучше пусть полет свеклу! Или с курами возится!
      - А не людьми заправляет! - закончил мысль приятеля Игнат Хоменко.
      Марко тихо сказал пасечнику Луке:
      - Пройдет немного времени, и людям странно будет слышать о таких вот, как Селивон. И тогда не следовало бы забывать, как пришлось партии ступенька за ступенькой выкорчевывать старые пережитки.
      Пасечник Лука, поглаживая бороду, задумчиво опустил седую голову.
      Горлопаны бросали враждебные, почти непристойные выкрики против девушки, но даже они видят, что устаревшие взгляды на женщину успехом не пользуются, что за это не похвалят, как говорит Павлюк. Он так и сказал: "Еще не вывелись у нас отжившие взгляды". И кто бы, вы думали, ухватился за эту мысль?
      У пастуха Саввы лопнуло терпение - слишком уж распоясалась Селивонова компания.
      - Есть еще у нас люди, - вразумлял собрание пастух, - которые не прочь пошуметь, еще не все предрассудки вывелись, забыли, что теперь вся классовость...
      Он запнулся. Хотел поскладней, поубедительней сказать насчет бесклассового общества, как говорят представители райцентра, да растерял все умные, красивые слова, и потому не удалось ему развернуться, показать свою осведомленность в общественных делах, из чего, конечно, не преминули устроить себе потеху недруги. И пастух поневоле перешел на обычный будничный язык, по старинке, дедовскими словами принялся воздавать должное работящей семье:
      - Мусий Завирюха заправляет хатой-лабораторией, уму-разуму людей научает. Мавра - знатная доярка, дочка Текля тоже взросла, можно сказать, на пашне... Звеньевая, пятисотница, семилетку окончила и земельную грамоту усвоила... При отце при таком жила, который век свой на хозяев гнул спину...
      Может, кому и непонятно, а Селивон видит его насквозь: своего приятеля Мусия Завирюху расхваливает Савва. Ишь развел турусы на колесах, пусть не морочит голову, а говорит по существу!
      - Селивон привык, - продолжает пастух Савва, - у себя в хозяйстве женой помыкать! А теперь не старое время... За десять лет коллективизации женщина показала, на что способна...
      Прославленного хлебороба Селивона пастух учить вздумал, назвал "единоличником"... Душа Селивона полна негодованием - против пастуха, посмевшего оскорбить его, против девчонки, что пробирается в начальники.
      - Пусть борщ варит! - восклицает он.
      А пастух свою линию ведет:
      - Девушка-бригадир сделает нам только честь!
      - Позор! - надрывается Селивон.
      - Курам на смех! - вторит Игнат Хоменко.
      - Что умному - честь, то глупому - позор! - отвечает назло Селивону Марко, вызвав веселый смех собрания. Особенно были довольны женщины. Крепко осадил паренек Селивона. Селивону же невдомек, чем мог так угодить собранию этот молокосос, этот ничем не приметный парень!
      А Тихона досада берет. Нет острее его на слово среди молодежи, мог бы вступиться за Теклю, однако же на этот раз не нашел в себе смелости супротив отца родного пойти, Игната Хоменко. Этому неказистому пареньку Марку, видно, страсть хочется расположить к себе девушку.
      А уж что пережила Текля, передать трудно. Девушку кидало то в жар, то в холод. Если бы не Устин Павлюк, ласковой усмешкой подбадривавший ее, наверняка бы расплакалась.
      Собрание целиком присоединилось к мнению пастуха, - видать, он в политике все-таки разбирается. До вечерней зари проспорили, пока угомонили горлопанов и выбрали Теклю в бригадиры. Что из этого получится неизвестно.
      Галя счастлива за подругу.
      "Устин Павлюк знает, кому какое дело в руки дать, - говорили люди. Сколько было пересудов, когда Марка приставили к коровам. Мало пошумел тогда Селивон: "Кому доверили скотину? Племенных коров? Это ж не коза... Чтобы заморил? Перевел породу, которую вырастили с таким трудом? Справится ли с этим делом?" А теперь Марко прославил наш колхоз".
      Устин Павлюк держит колхоз в крепких руках. Его верх до поры до времени. Селивона не легко заставить покориться - не такой у него характер! Еще не известно, кто будет заправлять в артели и долго ли удержится сам Павлюк.
      Стала Текля бригадиром - забот полна голова: как лучше вспахать, посеять. Ночь не спит - соображает, как бы вывести бригаду из прорыва.
      Устин Павлюк присматривается, умеет приохотить к смелому начинанию. Указания дает Текле мягко, словно советуется с нею. А случится неудача подбивает пробовать еще и еще раз.
      Кое-кто без доверия, неохотно вставал под девичью руку: сумеет ли руководить людьми? Пытались брать работу на выбор - где там! Девушка проявила твердый характер, плутам, бездельникам воли не давала. А что пережил Селивон - не приведи бог никому! Какая-то девчонка помыкает тобой! Но люди видели - а ведь толковой Текля девушкой оказалась. Никогда зря не дергает. Эта не затуркает, спокойна, не криклива, знает, как подойти к человеку, усовестить, любым сумеет распорядиться - и молодым, и пожилым, и вовсе старым... Кое-кому пришлось убедиться - ни рюмкой, ни лестью не задобрить бригадира, кумовьев и сватьев не признает, не то что Селивон... Не позволит привередничать в работе. И что касается трудодня - не жди, не припишет. Справедливо оценивает каждого, сама мозгует, кому что доверить.
      Настырный пастух Савва знай твердит каждому, словно петух наскакивает:
      - Это вам не старый порядок, как было при Селивоне!
      Легко ли Селивону слушать такое? Селивон кивал на пастуха: людям и невдогад, что пастух не без корысти защищает дивчину. От Селивона ничто не укроется. Пастух, верно, спит и видит, как бы породниться с Завирюхой, женить своего сына Марка на Текле. Старая лиса!
      Еще никогда с такой охотой не трудились люди. За зиму навозили лесу дуба, сосны, липы, нарезали досок, ладили телеги, арбы, бестарки, наготовили липовых бочек на железных обручах - возить в поле воду, попутно вспоминали: "А Селивон в бочке из-под барды возил людям воду в жатву; невозможно было пить - тухлая..." Никогда с таким азартом не работали тележники, бондари, плотники... Салтивец, Аверьян, Келиберда... Весело разлетались из-под рубанка смолистые сосновые стружки. Всей душой старается бондарь, набивает обруч, кузнец Повилица натягивает шину. Не подвести бы дивчину! Словно праздник какой у бригады! Каждому хотелось сделать что-нибудь приятное для бригадира - Текля обязательно заметит, по справедливости оценит, ежели работаешь на совесть. Не пройдет равнодушно, любуется каждой дежкой, каждой телегой, каждым колесом.
      А Савва по плотницкому делу мастак. Никто лучше его не выгнет полозьев, Текля присматривается к движениям крепких, жилистых рук пастуху ничего не стоит выдернуть пальцами ржавый гвоздь из доски, - и тут опыта набирается. А пастух наставляет бригадира:
      - Не руби лес, когда дерево соком наливается, шашель поточит. Весной срубишь - полозья погниют. Зато по осени дерево что колокол!
      Зима пролетела за дружной работой. Впервые в бригаде установился порядок. Мог ли Селивон спокойно это переносить? Наткали мешков, припасли вожжей, починили инвентарь - после Селивона хватало заботы! Обсудили план работ, вовремя, дружно, с охотой. Соседи с хутора Кулики завидовали... Молодой председатель колхоза Данько Кряж, заглянувший к ним весной, смотрел, как тщательно отбирали девчата зерно на семена, и никак не мог взять в толк - в чем здесь секрет?
      Сколько забот вложила Текля в эти семена!
      Знала - в крупном зерне сильный зародыш. Отбрасывали вылущенное, сморщенное, отбирали для посева самое крупное. Дважды перегоняли через веялку, триер, проверяли на чистоту и всхожесть, - вроде все привычное, давно известное, и все же разве не отсюда начинается борьба за урожай!
      Снега, снега! Белая даль окаймлена синей полосой леса. Солнце слепит глаза, зажигает снега самоцветами... Лед в заводях позеленел. Сердце наливается радостным возбуждением, словно березовая почка соком. Глубокие снега - тоже плод человеческого труда. Под белой шубкой спокойно дремлется зеленому стебельку. Не страшны ему предвесенние заморозки. Скоро, скоро зажурчат талые воды, оживет пшеничка. Текля оглядывалась вокруг потеплевшими глазами, и от одного этого взгляда, казалось, должен бы растаять снег...
      2
      Молоко бьет, пенится, эх, хорошо на сметану - густое, душистое... Марку впору запеть. Сильные руки умело раздаивали. Манящей надеждой загорается сердце, давняя мечта окрыляет парня, но он держит ее в тайне от всех, потому что, случись неудача, опять насмешки... Щедрая на молоко Самарянка расплодила родовитое потомство: дочка Ромашка - крупная корова, тучная Казачка, роскошная Гвоздика, сытая Русалка... Высокой удойности коровы... от Рура.
      А вдруг и в самом деле приведется Марку побывать этим летом в Москве?
      Марко вырастил удойных коров, выходил знаменитых рекордисток. Значит, есть причина человеку радоваться. Сложную науку усвоил он от многоопытной доярки Мавры. В чести и славе Мавра у людей, семь лет дояркой; пожалуй, нет в колхозе женщины с более сильными руками.
      Устин Павлюк не спускал глаз с Марка - еще с той поры, как тот пастушонком бегал за стадом. С малых лет помогал Марко своему отцу. Потом ходил за колхозными телятами. Устин Павлюк подметил, что Марко кое-что смыслит в скотине, и, посоветовавшись с Маврой, приставил его к коровам: наберется-де опыта, тогда и наука скорее дастся ему - труд обогащает разум человеческий.
      Скоро все убедились в способностях Марка.
      Приезжали представители из Наркомзема. Марка расхваливали на собраниях, поздравляли, ставили в пример: добился своего, выходил породистый скот...
      А недруги завидовали.
      Марко по глазам угадывал, чего корове недостает, и коровы привыкли к нему, - бывало, навстречу выбегают из стада, ластятся. Казачка, как отелилась, по шестьдесят литров давала в день. По три трудодня зарабатывал Жарко - тысячи литров молока дополнительно надаивал. Пастух Савва не знал, куда и девать его, молоко-то, - своя корова дома.
      Зато не ладил Марко с дояркой Санькой - у самой коровы в забросе, а Марку завидует, насмехается... Прохаживается на его счет: не за свое, мол, дело взялся! Парень называется, под коровою сидит!
      А разве легко далась Марку победа? Разве случайно коровы прибавляли молока?
      Устин Павлюк проверял тогда собственный опыт, занимался выращиванием племенных быков, разводил молочное потомство от Рура. Выхаживал коров так, чтобы развивались молочные железы. Поощрял Марка лучше раздаивать коров. Устин Павлюк питает надежду вырастить лучшую на Украине породу, создать передовую ферму.
      Каким же образом добились значительных результатов по удою? Правильным кормлением и уходом. Павлюк сам составлял рацион и Марка научил.
      Дайте нам только хороший выпас, да чтобы трава там выросла, созрел сочный корм, - Марко докажет, какое молочное потомство пошло от Самарянки.
      Слух пронесся - из Киева едет профессор, чтобы изучить опыт Марка. Что ж, у Марка найдется что рассказать и показать, и тогда, может, в самом деле сбудется надежда, придет счастье, замолкнут недруги, Марко побывает в Москве... А станет знатным - кто знает, может, и вправду обратит на него внимание Текля.
      Приятное видение тут же и рассеялось, упала с глаз пелена, навеянная мечтами... "Ее сердце открылось другому", - явилась трезвая мысль. Хорошего настроения как не бывало.
      Марко вышел на опушку леса, прислонился к дереву. Повеяло густым смолистым духом - пробуждалась весна с ее ароматами, с молодыми побегами. Затуманились глаза у парня.
      Чем мог он привлечь девушку? Что он, собою уж очень видный или в особом почете у людей? Давно ли недруги осмеяли его на гулянке? Вступилась, защитила... А предпочла Тихона. На все село выдался. Что сплясать, что спеть - равного нет. Закрутил голову девушке. Потешался над Марком, что не за свое дело взялся, что не удался ни лицом, ни нравом. Да, поднимают на смех Марка Тихон с Санькой.
      ...Сытые коровы грелись на солнце, встречали весну. У Ромашки теленок родился - и тут же на ноги вскочил, замычал и уткнулся в вымя. Кажется, солнце и то любуется забавным, крепким телком.
      Разлилась река по луговине, затопила низкий берег.
      Понимают ли чудаки люди - племенной скот растить надо! Давала ли когда Самарянка шестьдесят литров? Или Ромашка, Снежинка, Гвоздика? С чего это в киевском институте заинтересовались новой породой, что выращивает ферма под наблюдением Павлюка?
      У Марка нет сил смотреть на дородную Саньку, ведь без пинков, без проклятий не подойдет к корове. И коровы невзлюбили ее, сбавили молока. Давно бы пора выпроводить ее с фермы, но защищают Саньку члены правления Родион Ржа да Игнат Хоменко - Селивоновы дружки. Разве так поставишь ферму?..
      Устин Павлюк обещал выучить Марка на зоотехника, если он хорошо раздоит коров. На взгляд Павлюка, Марку с его практическим опытом в зоотехнике и в основах селекции не составит большого труда овладеть мичуринской наукой выращивания наилучшей породы.
      Весенние просторы веселят взор. Заливают все кругом потоки талого снега, скоро луговина зазеленеет, заиграет яркими цветами, деревья нальются соком... Острые весенние запахи всколыхнули кровь, затуманили голову.
      Река разливается все шире и шире, кружат над водою перелетные птицы. Прошумели над головой узкогрудые, короткокрылые нырки, на прогалине, средь кустов, застыла цапля, где-то призывно крякнул дикий селезень, отозвалась кряква, неумолчно стонали чайки, приветствуя зелень трав... Птичья разноголосица звенела над окрестными лугами, в воде отражались лес и тучи. На той стороне под берегом сидели в лодке рыбаки. Долетал тихий, вполголоса, разговор. Смешанный запах лесной прели, болотных испарений, смолы стлался над низиной. Глухо прокатился мощный гуд, дикий, далекий, разлился на всю долину, по всей вселенной... Болотные птахи наслаждались, грелись на солнышке, посреди реки плескалась крупная неведомая пернатая красавица, снежно-белое крыло сверкало на солнце... Вдруг все примолкло, притаилось: огромный серый разбойник-ястреб вылетел из лесу и, плавно рея над водой, высматривал жертву. Сорвались птицы - чирята табунками, чернухи, кряквы парами - и подались против течения, на север. Как спадет вода, зарастут берега осокой, камышом, будет где укрыться, - тогда, может, осядут здесь. Кругом заводи, приболотье - раздолье кряквам, лысухам...
      Марко стоял под деревом, глядел на тихий плес, а с лица не сходила озабоченность.
      Далеко за рекой раскинулись поля, хлеба пробуждались.
      Цвети, осиянное солнцем поле! Будь счастлива, русоволосая дивчина, засевай землю отборным зерном, украшай богатым урожаем.
      3
      Светло-зеленое поле пшеницы и холодная зелень ржи манили взор. Ветры гуляли на просторе, пронизывая до костей. Днем ослепительное солнце пригревало зеленя, земля разбухала, раскисала, по ночам прихватывали морозы, стягивали землю, рвали неокрепшие корни, выжимали влагу.
      Дальше и дальше устремлялся взгляд, и загорался в глазах огонек тревоги. Глянцевели хлеба, выветривалась влага.
      Устин Павлюк решает: необходимо разрыхлить землю, не дать образоваться корке, чтобы не трескалась земля, не выдувало влагу.
      Но как рыхлить? - беспокоила мысль. Если бы земля провяла, окрепла, прошлись бы бороной, пробудили всходы. А тут поналетели шальные весенние ветры, злые утренники, а днем солнце землю распарит, она оттает - весь хлеб можно с корнем повыдергать бороной. Каждому этот закон известен: по раскисшей пашне не боронуй всходы. Борона рвет, размазывает грязь... И образуется корка.
      На буграх, где всего сильнее ветер с морозом, на южных склонах всходы словно бы побурели.
      Мусий Завирюха озабочен:
      - Земля начинает трескаться, выпирает узлы кущения. От солнца земля раздается, к ночи сжимается, стягивает жилки, рвет корень.
      - И больше всего там, где пожиже земля, - добавляет тракторист Сень.
      Сень говорит, что в бригаде Текли хлеба кустистые, хорошо укоренились, пошли в рост, не тронуты морозом, а в бригаде Дороша прихватило.
      Родион Ржа, осанистый человек, заместитель председателя, недовольно буркнул, что в девичьей бригаде и земля жирнее, покосился на тракториста: ишь ты, старших учить вздумал.
      Сень решил посбить Родиону спеси, чтобы не чванился, даром что Текля бросала на тракториста предостерегающие, чуть ли не молящие взгляды, не расхваливай девичью бригаду. Чересчур уж скромна. Сень сделал вид, что никого и ничего не замечает.
      Терпи, Родион Ржа, гляди, как Устин Павлюк с Мусием Завирюхой смотрят в рот Сеню. А что изрекает Сень? Давным-давно известные любому хлеборобу истины - как пахать стерню под сев. И, однако же, они ловят каждое его слово, будто необычайное открытие! Как надо волочить да как придавливать катками, чтобы уплотнить почву, чтобы не осела и не оголила узлы кущения. Чтобы были дружные всходы, сильный куст, чтобы ранней весной хлеба не вымерзли. Да кто этого не знает? И, однако же, белая борода так и светится! Уж очень доволен Мусий Завирюха, что его мысли сходятся с мыслями безусого паренька. Павлюк тоже поддерживает тракториста. А Сеню того только и нужно, и он принимается судить-рядить о Родионовом куме Дороше. Будто бы восточные ветры согнали снега на полях бригады Дороша и морозы припекли листочки. Текля же нагребла валы, на ее поля намело снегу, и морозы не прихватили хлебов... Говорит, а сам нет-нет и посмотрит с насмешечкой на Родиона, хочет доказать, что Родион малосведущий хозяин, унизить старается заместителя председателя в глазах людей.
      А людей, что стояли на бугре, заботило совсем другое. Ветер уже гонит волны по хлебам. Как бороновать? Апрель ветреный, земля повысохла, начинает трескаться.
      Хотя Сень самый молодой здесь, а смотри ты, всех башковитей оказался. Народ сразу оценил интересный опыт. Оживились лица, повеселели взгляды. Мусию Завирюхе совет тракториста тоже пришелся по душе. Как начали молодые парни работать в МТС, раскрылись перед ними горизонты. Один только Родион взял под сомнение предложенный Сенем способ - неизвестно, мол, что получится. Осторожный хозяин, здраво рассуждает, предостерегает от чрезмерного увлечения:
      - Только зря трудодни переводить будем!
      Зелен еще тракторист, чтобы верх взять над старым, опытным хлеборобом!
      - Я бы только борону пустил, - настаивал на своем Родион, проверенное дело.
      Сень убедился, что заместитель председателя не отличается толковостью.
      - Как пойдет борона по крепкой земле, когда хлеб по колено?
      Родион не поверил словам тракториста, - кроме Сеня, никому бы и в голову не пришла эдакая шальная мысль.
      Но не удалось ему расхолодить людей, всех захватило предложение тракториста. Устин Павлюк и Мусий Завирюха уцепились даже - находка! А про Теклю и говорить нечего.
      Поощренный вниманием друзей, Сень начинает объяснять свою мысль подробней. Шагая рядом с Теклей, он говорит:
      - Удивительные люди встречаются, - кивает он на Родиона. - Бороной-то испокон веку боронуем, а вот ротационная мотыга - новинка, бес ее знает, что за штука.
      Когда спали морозы, попробовали пустить бороны, чтобы разрыхлить землю, забороновать трещины, и тут увидели - задубела земля, скребут поверху зубцы, как по дороге, и следа не оставляют. И тогда, послушавшись Сеня, пустили ротационные мотыги, которые давно лежали в колхозе без дела.
      Борона рвет, а ротационная мотыга давит, диски вертятся и зубцами разрыхляют грунт, посевов не рвут, а корку разбивают. И трещин как не бывало! Мотыга ходила поперек посевов, а вот Текля с Сенем надумали пустить ее и по диагонали, да посильнее придавили тяжелым колесом, - зубцы глубже вонзаются в задубелый слой, ворошат его.
      На буграх, где уже повыпирали узлы кущения, по совету Сеня пустили еще кольчатые катки - придавили... И тут Сень удивил вдруг Мусия Завирюху. На песках, сказал он, можно выдавить корень. На плотной земле безопасней. Сень хорошо разбирается в грунтах - уверился Мусий Завирюха. А Текля перенимала эти знания от тракториста.
      Не раз в ту весну в апреле студеные ветры сковывали землю, днем пригревало солнце, земля оттаивала, но посевы были предохранены от вымерзания. На радостях Устин Павлюк, нескупясь, делился с соседями своим опытом борьбы с вымерзанием.
      Родион предостерегал председателя:
      - Еще не известно, поможет ли это делу.
      Устин Павлюк доказывал:
      - Разве уже не видно? Верхний слой почвы разрыхлен? Трещин нет? Какие еще могут быть сомнения?
      Дошло до крупного столкновения.
      Устин Павлюк:
      - Наша святая обязанность делиться с соседями опытом.
      Родион Ржа:
      - Чтобы они вперед выскочили?
      Текля:
      - Надо, чтобы люди узнали, как можно избежать беды.
      Родион Ржа:
      - Да ведь мы соревнуемся с ними! Хотите, чтобы обогнали?
      - Нет у тебя государственного ума, - укорял его Мусий Завирюха.
      Родиона не так-то просто переубедить - человек упорного нрава. Если в Буймире урожай будет выше, чем у соседей, кому все почести выпадут? Награды, премии, надбавки? Смотришь, и Родиона тогда не обойдут. Кулики и без того посмеиваются над нами... Вот Сень с Теклей по молодости лет упрекают его, что он не болеет за народное добро. А кто в колхозе больше его печется, чтобы колхозники жили в достатке?
      Вскоре обнаружилось, что в Куликах вымерзло больше ста гектаров посевов.
      В Буймире же не пришлось пересевать ни одного гектара.
      - Климат не тот... - глумливо кивал в сторону Куликов Родион Ржа.
      4
      В глазах зарябило, когда девичий цветник высыпал на сцену. Множество девичьих пар то вьются змейкой, то свиваются в венок, взмахивают пышными цветистыми рукавами, словно крыльями. На светло-желтом поле плывут, завиваются малиновые разводы, мелькают плахты, красные сапожки, зеленые пояса, перевиваются ленты, набегая синими волнами, и тогда все заплывает туманом. Волшебство, да и только! А девчата красивые - чернобровые, гибкие в стане, с округлыми плечами - все кружатся да кружатся... Марко с Сенем полюбовались минутку и двинулись дальше с нерастаявшей улыбкой на задумчивых лицах.
      Плавная степная раздольная песня плещется на солнце, звенит в сердце, ветер уносит ее в синюю даль. Послушать песенников собралось порядочно народу, среди молодежи - седые головы. Окинув толпу беглым взглядом, друзья и здесь долго не задержались.
      Цветастый платочек привлек их внимание. Текля со своей подругой Галей осматривали выставку народного творчества. Возле девчат увивался Тихон, его, конечно, интересовали не столько образцы вышивок, сколько сами вышивальщицы. Текля - стройная, русая, кареглазая, Галя - крепкая, круглолицая, чернобровая, каждая привлекательна по-своему, - сам бес не скажет, за какой тут приударить.
      Подруги рассуждали о том, что васильковый цвет молодит и что наши вышивальщицы любят яркие краски.
      Было бы очень кстати и Тихону ввернуть словечко насчет столь деликатного дела - да что тут скажешь? Что у него в глазах пестро от этих мелькающих зеленых и красных пятен? И потому он предпочитал молча, с глубокомысленным видом разглядывать эти вставки и манишки... Иногда, правда, и он вместе с девчатами с непритворным восхищением любовался узорчатыми рушниками. А вот подходящие слова на язык не шли. Хоть беги в Лебедин, в музей, слушать лекции. До чего же иногда можно заморочить голову человеку!
      А вот Марко и Сень - те действительно глаз не могут оторвать от рушников. Заводят непринужденный разговор с девчатами и, к досаде Тихона, обнаруживают полную осведомленность во всех этих девичьих рукоделиях... Мало того, подруги с удовольствием слушают Марковы размышления насчет узоров. Где только набрался он этой премудрости?
      - Уже не увидите теперь ковры на черном фоне, где не то разводы, не то слезы расплываются...
      Тракторист Сень в свою очередь добавляет:
      - Отошли в прошлое мрачные краски.
      Шагают себе рядом, ведут разговор в тон девичьим мыслям, а Тихон словно и не смыслит ничего. Молчит да без толку топчется.
      - Не вышивки, а одно очарование, - в задумчивости любуется Галя.
      - А мне не нравятся жаркие краски, я более спокойные люблю, теплые, мечтательно говорит Текля.
      - А мне чтобы горело все! - даже притопывает ногой черноволосая румяная девушка.
      - Не люблю резких цветов, мне больше по душе мягкие тона, - твердит свое русоволосая.
      Кучка девчат, окруживших Саньку, тянулась следом за Теклей, рассматривала рушники, вставки. Разговоров, горячих споров здесь не было слышно, угрюмо хмурившаяся Санька больше наблюдала, как увивались парни за Теклей да за Галей, прислушивалась к оживленной, незатихавшей беседе, к шуткам парней.
      Насмешливо косилась на них - и с чего они в таком раже? Заносчиво бросила в девичий круг, кивнув на Теклю:
      - Сразу видно - нет хвантазии.
      Девчата только посмеивались - их не проведешь.
      Наткнувшись на какую-то вышитую полоску, Марко проявил неожиданную осведомленность:
      - Видно, еще наши матери вышивали, из бузиновой ягоды, из лепестков подсолнуха варили краску...
      Вот и угадай, чем можно увлечь девчат! И подруги с удивлением прислушиваются к Марку, внимательно присматриваются к дивным краскам - не выцвели ведь, не выгорели! А Тихон, уж на что видный, веселый, находчивый, уж на что мастак на шутки-прибаутки, на этот раз ни тпру ни ну!
      Перед расшитыми рушниками подруги заговорили о хитрой науке - о русском мелком и широком болгарском крестике, о полтавской глади, - как ни прислушивались хлопцы, ничего не могли уразуметь. И даже хваленый Марко не нашел что сказать.
      Он задумался: может ли человек, не одно лето с жадностью вбиравший чудесные краски природы, купавшийся в песнях, любящий книгу, творец социалистических урожаев, может ли чувствовать себя такой человек беспомощным перед картиной художника, перед любым произведением народного творчества? Пусть и недостает специальных знаний, но человек тянется к красоте, к правде, созданной пылким сердцем вышивальщицы.
      ...Встречали в поле малиновый рассвет. Голубые росы омывали ноги. Легкие вдыхали аромат восковых хлебов. Глаза радовались краскам земли.
      Не о том ли самом читали на полотне подруги?
      Тихону, не имевшему склонности к подобным размышлениям, давно уже наскучило разглядывать вышивки. Русоволосая девушка - синий казакин в поясе собран в сборку - притягивала его внимание. Во дворе среди вековых сосен разгуливала молодежь. Старики грели на солнце бороды.
      Едва-едва начала пробиваться травка, набухали почки на деревьях, вольно дышала грудь. Радовал людей приход весны. Вот-вот брызнет земля цветеньем. Старики смотрели на молодые пары, тихонько переговаривались сами молодели.
      Девчата всю зиму пряли, нет, не просто так себе пряли, как их бабки да матери - при каганцах с грехом пополам на плохонькую сорочку напрядут. Чудесный свет на том полотне заиграет - на экран девчата полотно готовили. В перерывах между курсами, лекциями девчата шили театральный занавес, на декорации шло полотно погрубее. Иногда можно было видеть, как все в снегу, шагая за санями, девчата везли навоз в поле и, перекликаясь, на ходу репетировали драму.
      Как заря разгорелась девушка, парни так и вьются вокруг нее. На что уж несмел, застенчив Марко - и тот глаз с Текли не сводит.
      Заговорит, взглянет Тихон - девушку кидает в жар. Нигде не встречались, не стояли лунными ночами - сама не знает, с чего волнуется, с чего бунтует кровь. Люди отсоветывают, вот и одногодка Галя предостерегает подругу: за кем только Тихон не волочится - коварный, двоелюб. А может, просто оговаривают Тихона? Только глянет парень - сердце у Текли враз сожмется, заноет. Полно, кто теперь в сны верит... Щелкнул кнутом, ноги спутал - надо же, чтобы такой сон Текле приснился. Девчата со смехом отгадывали - это к встрече.
      И соседи уже не прочь породнить Мусия Завирюху с Игнатом Хоменко. Башковитый, мол, парень Хоменко Тихон. Сядет на автомашину - пошла. И на тракторе может пахать. Знает, где какая деталь в машине.
      Мусий Завирюха, пожилой сухощавый человек, смотрит на жизнь трезвыми глазами, не очень-то склонен слушать эти разговоры. Решительно отрекается от такого знаменитого родича, как Игнат Хоменко, а знаменит он тем, что по бутыли в день глушит. Да и сын Тихон, что называется, не просыхает никогда... Ни одной девке проходу не дает... Сорвиголова, хитрюга... И за словом в карман не полезет. Без особого почтения, убедились люди, отзывается Мусий Завирюха об Игнате Хоменко, словно бы ему нипочем, что тот член правления, человек мстительный, придира, прицепится - не отвяжешься.
      А Тихон, парень рослый, статный, расправив налитые молодецкой силой плечи, выставляет, будто невзначай, напоказ свои хромовые сапоги, кожанка на нем тоже хромовая - весь блестит. Тихону да не знать, как в девичьем кругу держаться! Так весь и изгибается, будто все в нем ходуном ходит, голос проникает в самую душу. Поет с уханьем, с коленцами. Жмется к Текле, обвивает стан, достает у девушки из кармана горстку зерна.
      - Бригадир - сразу видно...
      Текля смутилась. Горсточка зерна привлекла всеобщее внимание; овес был неизвестного сорта, элитный. Склонились головы, в лицах напряжение, люди перетирали зерно на ладони - привьется ли? Обступили Теклю, всем хочется знать, жадно ловят каждую фразу. При слове "гелиотропизм" девушка, заметив на лицах некоторую растерянность, повела рассказ про то, что всякое растение тянется к солнцу, про густорядный перекрестный сев, как зерно пьет соки. Неторопливо объясняла, чтобы все было понятно.
      - "Дождик" - у того зерно мелкое, а это тяжелее и больше.
      - Белка больше... - поясняет Мусий Завирюха, и все глаза теперь обращаются к нему. Он говорит о том, что овес, испытанный хатой-лабораторией, дал чудесную всхожесть на наших грунтах. Воспользовавшись случаем, вспомнил: пришлось ему разговаривать с академиком, который дал инструкцию по выращиванию гибрида долголетней кавказской ржи и пшеницы.
      Уж не собирается ли Мусий Завирюха покорить сердца своей осведомленностью в агротехнике? Возможно, еще совсем недавно слово "лаборатория" не так легко было ему выговорить, теперь же смотри как свободно толкует о научных опытах и исследованиях. Понаторел, ишь какие слова выворачивает, ума-разума набрался, с академиком совет держал. Кто знает, может, Буймир накануне мировой славы, прогремит каким-нибудь выдающимся открытием Мусия Завирюхи? Кто, кстати, подал мысль нагребать снеговые валы на склонах, задерживать талые воды? Стремительно сбегая сверху, они разливаются и размывают посевы. А так гребни сдерживают быстрые воды... Не каждому это придет на мысль, Завирюхе известны скрытые от людского глаза, тайные явления жизни... В глубину земных недр, в самый корень деревьев - как тянется вверх растение, как ходят соки - проникает Мусий Завирюха своим зрением. Особенно соседи, пожилые люди - пастух, садовник и пасечник - приятно поражены его научным опытом; он и дочку-то свою Теклю чуть не в агрономы вывел.
      Придет весна, и Мусий Завирюха, середь поля взяв горсть сырой земли, сощурится, если на ту пору будет солнце, а то насупит брови и долго будет вдыхать, втягивать в себя духовитый запах весенней пашни, - не каждый его слышит. Все грунты подвластны ему! Терпкие, соленые, кислые! Структурные, каштановые, песчаные!
      Седенький проворный пастух Савва, обдутый ветрами, жилистый, тоже вставил:
      - Уже в этом году добьемся таких грунтов, каких свет не знал.
      Торжественно так сказал: хоть век свековал в пастухах, да и по сю пору еще пас летами колхозное стадо, а зимой сторожил коровник, однако пусть никто не думает, что он в почвах не соображает, - веками люди не могли избавиться от пырея, вывести с полей страшную напасть, а теперь почва светится как солнышко, на глазах произошло непостижимое чудо... Весь сорняк, опустошительным набегам которого подвергались крестьянские поля, сорняк, высасывавший живительные соки - народную долю, сгинул, развеялся в дым. И пастух добрым словом вспоминает Устина Павлюка - человек ведет хозяйство к расцвету.
      Очень разговорчив сегодня Савва, это всем заметно, - что ж, пробиваются весенние всходы, растревожено сердце пастуха. И захотелось почему-то Савве вспомнить свою горемычную жизнь, - когда-то в одиночку полоску свою ковырял, чахлое зерно решетом веял, а теперь триер, сортировка, змейка...
      Молодежь собралась у окна - веснушчатый чародей Сень приковывает взгляд: махнет рукой - лес, еще движение руки - хата, подсолнечник, калина, река сверкает, птички поют - декорацию пишет... Раздобыл парижской зелени, не проведал бы только Мусий Завирюха, не то чуб надерет: весной сад обрызгивать, спасать от вредителей чем прикажете? Перфил натер коню хомутом шею, так Сень в стенгазету такой портрет влепил - Перфилу на людей совестно было смотреть... С малолетства на парня сестра сердилась: "Ты мне все цветы переведешь!" Из лепестков подсолнуха - желтая краска. Ну, а красной где взять? Цветы для девушки - радость, а находчивый Сень из них такие краски составлял, что мог бы радугу писать и северное сияние!
      Никто лучше Тихона не сыграет пьяного, чудить знатно умеет. Санька ловко изображает неуживчивых, спесивых соседок, Марко - бесталанного бродягу. Ну а Текля - горемычных девчат, которыми полна была старая деревня; будь у тебя медвежье сердце - и то за душу возьмет, как заведет девушка чистым голоском "Ой, не свити, мисяченьку".
      Отцы, радуясь на детей, закурили трубки, не то дым, не то думы мечтательно вьются, - вспоминают старое, сводят на теперешнее: у пасечника Луки сын - старший мастер, нешуточное дело; у садовника Арсентия дочка спускается на парашютах...
      Текля собиралась вечером рассказать людям, как присматривать за посевами, поговорить было о чем, да и колхозникам хотелось потолковать с девушкой, светлая у нее голова. Парни возмущены - эти неугомонные бороды сорвали гулянье... И ну выманивать Теклю из стариковского окружения, наперебой стараются сорвать милую девичью улыбку, а то, может, и добиться благосклонности.
      Марко не сводит печальных глаз с Текли, запала дивчина в его сердце; как луч, освещает все вокруг любимая, согревает ясным взглядом, звонким голосом. Горько Марку - закрутил Тихон девушке голову. Как пчела на полевой цветок, летит Текля навстречу любви.
      Разговаривая, девушка словно поет. Другая, к примеру, буркнет: "Пашню не суши". И выйдет это у нее как-то глухо, привычно, и слова незамеченными скользнут мимо ушей. А у Текли эти обычные, казалось бы, слова прозвенят ясно так, певуче: "не су-уши-и".
      Рослая, круглолицая Санька не может на Тихона наглядеться. Вертится перед ним, болтает без умолку, самая шумливая в компании, краснеет, жеманничает, есть ли, нет ли с чего, вдруг смехом зальется. Увлечена парнем. Нет ровни Тихону на деревне! Веселый. Чернобровый. Чуб на лоб спустил, брови сдвинул. Обдал девчат пламенным взглядом, сивушным духом. Сверкнул зубами. Плечом поведет, повернется - весь огонь. Санька так и млела. Решительный взгляд, твердая поступь. Раскрасавец! Прельститель! Чародей! Улица без Тихона немеет! Где Тихон - шум, веселье.
      Остер на язык Тихон. Поднял на смех Марка - под коровой сидит! Неказистый, низкорослый, в юфтевых сапогах, а тоже заглядывается на девчат! "Ты бы косу взял или вилы, а то... Парню восемнадцать лет - и под коровой сидит!"
      Нашлись охотники поддержать своего верховода - и первый Панько Смык. О Саньке и говорить нечего - туда же, решила поиздеваться над Марком:
      - А ходит-то - выворачивает пятки...
      Яков Квочка:
      - Белобрысый...
      Тихон:
      - Рот как у сома...
      При этих словах Санька угодливо прыснула. Верно, хотела, чтоб Тихон обратил на нее внимание, - решили девчата.
      Парни понимали, что Тихон не без причины старался побольнее задеть Марка. Нагло кивал на Марка: вырос-де среди овец сынок пастуха Саввы, ну, в самом-то деле, какой девушке может он приглянуться? Тихон озирался вокруг, искал сочувствия, хотя бы улыбки на лицах. Молодежь, однако, не очень-то подхватывала остроты заносчивого, чванливого парня. Только, разумеется, не Санька. Девушка захлебывалась: "Тиятр! Кумедия!" И еще Панько Цвиркун, рад угодить дружку, надрывал горло...
      Слышал ли, нет ли Марко те разговоры, неведомо; может, какое слово и долетало до него. Санька с Тихоном не очень-то стеснялись. Не впервой Марку сносить насмешки, шуточки, - немало горя набрался он с тех пор, как стал дояром. И дорогая сердцу девушка все это видит, знает. Марко держал свое чувство про себя, ничем не обнаруживая его. Разве под силу ему состязаться с разудалым, шальным Тихоном? Красавец на всю округу! Жаль только было - насмеется Тихон над чувством девушки.
      Мавра - мать - часто рассказывала Текле о хлопце, которого опекала. Марко с малых лет рос без матери, мальчонкой помогал Савве пасти деревенское стадо. Без присмотра рос, сирота. Колхоз поставил его на ноги. Текля знает - это Устин Павлюк взял Марка на ферму ходить за коровами, и парнишка рос под его присмотром. Текля вступилась за Марка, напала на Тихона. Нечего смеяться! Марко - парень задушевный, честный. За батькой, коровьим пастухом, бегал пастушонком. Текля еще вот такой была, помнит. И хоть не лежало девичье сердце к хлопцу - сердцу не прикажешь! - подковырки да смешки над Марком вызвали к нему невольное сочувствие.
      А тут еще румяная доярка Санька перед стайкой подруг подняла на смех парня - не за свое, мол, дело взялся.
      Текля резко ответила:
      Быть Марку в Москве на выставке - за три месяца сто шестьдесят трудодней выработал!
      Тихона взяло за живое, сцепился с Теклей. Подумаешь, много ума надо корову выдоить! Говорил с пренебрежением, высмеивал непонятную склонность парня.
      В пылу спора парни и девушки втянули в свой круг смущенного Марка. Вначале он лишь молча слушал, удивленно поводя плечами. Пожилые люди тоже заинтересовались - толпа росла, и Марко волей-неволей был вовлечен в спор с Тихоном.
      - Корова Самарянка весит пятьсот сорок кило, а масла за год дала больше, чем сама весит! Теленком была - приглядывал за ней, пас на лугу, теперь вон какая корова!
      Может, кого и взволновали эти слова, а Тихона только рассмешили.
      - Девчата тракторы водят, а Марко под коровой сидит! - поднял он на смех парня, сорвав угодливый смешок в толпе: особенно старались Санька и Панько, Хведь Мачула.
      А что он мог еще сказать? Как ни пытался Тихон задеть и унизить Марка, умалить его достижения, молодежь все же с доверием и уважением отнеслась к дояру. Кто знает, на что он способен, что задумал, скрытный, упорный, когда добьется своего, тогда, может, узнают.
      Галя все по-своему толковала, и нечего тут особенно голову ломать: Марко хочет вывести ферму в передовые, чтобы прогремела своими успехами.
      И молодежь приходит к выводу, что Марко не такой уж неспособный, просто оговаривают его недруги. Тихон с Санькой норовят его с землей сровнять... Непонятный, странный парень этот Марко.
      Может, кто и вправду задумался, может, на кого и произвел впечатление Марко, но только не на Тихона.
      Тракторист Сень понимает - из зависти порочат Марка. Устин Павлюк, конечно, знал, кто сумеет раздоить, вырастить высокопородное стадо. От Рура - молочная порода, от Гусляра - мясная... Марко не сразу отважился, долго отказывался: "Ребята засмеют..." Словно знал, что не миновать лиха.
      "С потешек да насмешек людьми становятся", - убеждал Устин Павлюк. Так и вышло.
      Своим страстным словам Сень пошатнул молодежь. Все увидели Марка в новом, небудничном свете. Лишь Тихон да Санька остались при своем: никакими выкрутасами им головы не заморочишь; этот Сень не знает меры, готов все добродетели Марку приписать, самое пустяковое дело свести к трудовому подвигу.
      Кто знает, откуда берутся герои, кому на роду написано поразить мир? Тихону, например, никогда бы в голову не пришло, что Марка ждет незаурядная судьба.
      И опять Текля стала защищать Марка: он поставил себе большие задачи, хочет всем пример показать. Видно было - верит в него. Чудесная девушка, тронула Марка до крайности. Тревожно смотрел он на людей, словно не мог постичь, что вокруг творится. Полный глумливой насмешки взгляд, наглый вид Тихона вернул его к действительности.
      Тихон, похоже, не очень приятно чувствовал себя. Никак не понять ему, почему девушка в таком восторге от Марка.
      Санька вконец разозлилась на Теклю: чего расхваливает парня! Неприглядный - ни кожи, ни рожи, на ферме житья от него нет, вечно вяжется, въелся в печенки! И что эта Текля так важничает? Прошла курсы бригадиров - подумаешь, счастье большое! На поле покажешь себя, девка, жди, когда тебя люди похвалят.
      Санька хмуро косилась на ребят, что толпились вокруг Текли. Непонятно, чем она этого Тихона прельстила! Не сводит глаз с девки! Так и вертится, так и крутится возле нее. Неужели лучше не нашел?
      Подружки расхваливали Саньку - виднее девки по всему селу не сыскать. Круглолица, крутобока, брови словно выписаны... Румяная, ядреная... И красотой бог не обидел, и здоровья хоть отбавляй. Чего еще надо?
      А Галя сказала Текле, кивая на доярку:
      - Кто не знает Саньку? Пройтись в танце, оговорить кого-либо - на это она первая.
      От внимательного девичьего глаза ничто не ускользнет - Санька на лавке сидит, играет круглыми коленями, прилизана, нарумянена.
      К тому времени молодые хозяйки возвращались с рынка с непременной ярмарочной обновой. Звонкие горшки, облитые глазурью миски блестят на солнце. Черные диски патефонных пластинок слепят глаза. Парни выбегают навстречу, девчата тоже, читают: "Хор колхозников Староселья", "Запорожец за Дунаем", - с восторгом рассматривают песенные подарки.
      Мусий Завирюха с философским словарем в кармане тоже в центре внимания, просвещает население. Теперь уж если назовет, к примеру, учитель Василий Иванович кого-нибудь филантропом, не ломай головы, оскорбительное это слово или нет, не хлопай глазами: посмотрел в словарь - и все тебе ясно! Мусий Завирюха был сегодня на базаре в Лебедине, побродил, приценился, наведался в банк, в потребительское общество, в контору, на базу, сторговал семена, в книжном магазине приобрел философский словарь.
      Друзья - пастух, садовник, пасечник - сосредоточенно слушали речи Мусия Завирюхи, поражались его знаниям. Мусий Завирюха прислушивается ко всему, что на белом свете творится. Агротехника, стратосфера, ветеринария, библия - все его интересует, Мусия Завирюху.
      Село занесено глубокими снегами, захлестано ветрами - и, однако, не в глуши живут люди. Вечерами агрономы читали лекции, знатные люди делились опытом, старики, молодежь - все постигали агрограмоту. Радио, доклады, концерты, спектакли связывали с широким миром. Ближе к весне в Буймир слетались с курсов бригадиры, доярки, трактористы, садовники, огородники, конюхи, чабаны, свинари, пасечники, да все грамотные такие стали бесперечь спорили о капиллярах, структурах, деградации, селекции...
      Из густого бора показались хлопцы в короткополых кожушках. Легко ступая, щурились на солнце на пеструю толпу. Обветренные лица, веселые взгляды. Захотелось посмотреть спектакль, навестить соседей. Гости принесли с собой запахи смолы и терпкие шутки.
      - Уж не свататься ли, чего доброго, заявились? - задорно встретила парней Санька, поводя глазом на смушковые шапки и бравую выправку хлопцев.
      - Пусть сова, абы не с нашего села! - дедовских времен шуткой ответил кряжистый хлопец Данько, до крайности довольный и собой, и ясным днем, и добротным своим кожушком, и бог весть чем еще - просто кровь бунтует от избытка сил.
      Будто так уж гремит слава о Куликах!
      Да разве девчата не сумеют ответить куличанам?
      - Не в очень большой чести здесь ваши парни. Слава-то о них гремит, только какая? - кидает Галя под дружный смех девчат. Ни во что поставили куликовских ребят: мол, хуторяне!
      Подобные стычки повелись меж соседями издавна. Девчата знать не хотели куликовских ребят, уж слишком высоко ценят себя, при всяком удобном случае похваляются своим достатком - на трудодень пришлось по пуду сена, за стогами, мол, не видно Куликов!
      - Из-за сена свету белого не видите! - отрезала Текля.
      Остры на язык девчата в Буймире, убедились хлопцы.
      Кулики, видно, играли на чувствительной струнке. Из-за чего возникали все споры в Буймире? Деревенские горлопаны - Игнат Хоменко с Селивоном при всяком удобном случае подбивали народ, завистливо кивали в сторону Куликов: вот где прорва сена, почитай в каждом дворе по две коровы стоит, да свиней по четыре штуки, телята, овцы, птица... За зиму откармливали, сбывали на базар. И маслом торговали... Озолотиться можно!
      Сеяли недовольство в хлипких душах, во всем винили Устина Павлюка что не думает о людях, завел ферму, которая съедает все сено.
      - А в Куликах заботятся о личном хозяйстве! - захлебываясь, хвалили соседей, ругали на все корки Устина Павлюка.
      - О государственных нуждах, - отвечает Устин Павлюк, - пусть другие, значит, пекутся? Буймир занимается развитием общественного животноводства, завел ферму, насадил сад, дает прибыль государству, а от этого плывут достатки и в колхозный двор...
      Это самое и доказывает теперь Галя соседям.
      Куличан нелегко убедить, пронять разумным словом. Очень уж важничают девчата! Ученые - страсть! В газетах о них пишут, на конференциях расхваливают. Кстати сказать, чего бы ради так часто и наведываться сюда хлопцам, кабы не знатные девчата. Не известно еще, однако, где эти гордячки свое счастье найдут.
      Девчата оказались не очень падкими на подобные соблазны, их сеном не заманишь, привязаны к своему Буймиру, - или не видно, как изменилось село, как развивается хозяйство, какие собираем урожаи? А культура, клуб, библиотека?
      - Хозяйство, это верно, большое у вас, а вот почему трудодень скудный? - посмеиваясь, кольнул Данько; заковыристым вопросом своим, показалось ему, ошеломил, загнал в тупик.
      Но Текля не растерялась. Досада берет на чванливых соседей. Заговорила о расцвете, о росте хозяйства в Буймире, стала вспоминать, что именно построили и сколько трудодней за последние годы вложили в строительство. Построили зерносушилку, коровник, плодосушилку, Дом культуры, сад посадили, запрудили пруд. Вдуматься только - сколько всего переделано! Сокровища, массивы!
      Почти что лекцию прочитала. Впрочем, Текля была очень мила в своей горячности, и потому ребята не без удовольствия слушали ее.
      Текля еще школьницей была - десять лет всего, как стали сводить землю в большие массивы, - и то врезалось в память, сколько было споров, сомнений, передряг. Теперь-то все наладилось. Лет через пяток, как развернется хозяйство, вырастут доходы, ого какие станут трудодни! И пошла допекать: а соседи как развивают свое хозяйство, чем поспособствовали процветанию страны? Не пора ли им выходить на широкую дорогу, не все сидеть в запечье.
      Позволила себе резкие выпады, перешибла пустое краснобайство, пошатнула веру в славу Куликов. Пока хмурились хлопцы, девчата, сверкая белыми зубами, вышучивали соседей. Ох, не по душе были шуточки гостям.
      5
      Павлюк, Мусий Завирюха и Текля брели полевой дорогой, поеживаясь от ветра и от снедавшей их заботы. Задребезжала машина, вынырнула из лога, заведующий райзу Урущак подсадил неразлучных друзей. Потемнело брызжущее здоровьем лицо Урущака, очень строго разговаривает он с Павлюком - дела государственной важности. Но Павлюк, однако, довольно спокойно выслушал брошенный ему резким тоном вопрос, почти приказ: думает ли он, в конце концов, сеять гречиху и просо?
      Еще разгуливали на просторе ветры, студили землю, тревожили душу: зерно в земле лежит, не набухает, не развивается, не пробиваются ростки.
      - Конечно, думаю, а то как же! - отвечает Павлюк.
      Эту беспечно брошенную фразу Урущак воспринял почти как непристойность. Ведь люди рядом, видят, как председатель колхоза разговаривает с представителем райцентра. Ну, какое впечатление может произвести на присутствующих подобное обращение? Отвечает как бы нехотя. Словно это такие пустяки, о которых и разговаривать не приходится.
      - Когда? - деланно спокойно переспрашивает Урущак. Не станет же он горячиться.
      - Ведь мы только-только посеяли ранние зерновые, - последовал опять беспечный ответ.
      Известный на всю округу своим умением соваться куда не следует, Мусий Завирюха встревает в разговор:
      - Еще не прогрелась земля. Как можно сеять?
      Постоянно выступая на совещаниях в качестве прославленного знатока грунтов, он частенько пересыпает свою речь разными агрономическими терминами, вот ему и кажется, что он уже все мировые истины постиг. И как нужно выращивать гречиху, просо... А не замечает того, что старые навыки еще путаются под ногами. Нет, не тверд еще этот человек в основах научного земледелия. Да и сам Павлюк недалеко от него ушел, не избавился еще от старозаветных привычек. И Урущак на смех поднимает отсталых хлеборобов:
      - Еще майские жуки не летают?
      Намекает: по дедовским, мол, заветам хозяйство ведете.
      А Устин Павлюк без всякого стеснения встает на защиту, можно сказать, отживших, старинных примет:
      - Майские жуки как раз тогда и начинают летать, когда земля прогреется.
      Урущак изумлен: что ты за хозяин в таком случае и куда поведешь колхоз с подобными взглядами?
      Павлюка не переговорить. У него подпевал хватает. Обветренная девушка-бригадир тоже твердит:
      - Загоним просо в стылую землю - полезет сорняк и забьет просо... Не раз уж бывало...
      Можно подумать - невесть какой опыт хозяйствования у нее за плечами!
      - Ранние зерновые и те еще никак не пробьются - земля холодна. Даже не проклюнулись еще... Как же сеять просо и гречиху? - добавляет Устин Павлюк.
      За ним и Мусий Завирюха твердит, что ранняя гречиха, как правило, зацветает в самые жнива и оттого спекается. Солнце выжигает цвет. Необычайное единодушие поражает Урущака. Видно, никто не смеет противоречить председателю. Разве не известно, как он "воспитывает" массу? Придется сделать выводы. По дедовским заветам хозяйство ведут. На совещании придется высмеять.
      Тут Текля, хоть ее никто и не спрашивает, снова говорит:
      - А поздняя гречиха цветет в августе, ночи тогда длинные, обильные росою, не так палит солнце.
      Сомнения нет, Павлюк перетянул на свою сторону полеводов. А этот доморощенный агроном Мусий Завирюха уж не лекцию ли вздумал читать?
      - Поздняя гречиха цветет, когда уже нет корму для пчелы. Таким образом, мы тут имеем двойную выгоду - и страхуем себя от неурожая и медосбор обеспечиваем.
      Павлюк - на людях, заметьте! - напоминает Урущаку:
      - Разве вы забыли, как Дорош по вашему настоянию посеял кукурузу в стылую землю? Кукуруза переболела, плохо росла, пожелтела. А та, что была посеяна позднее, в прогретую землю, дружно пошла в рост и удалась на славу.
      Урущак, однако, привык больше давать распоряжения, чем вступать в споры. С ними только заведи дискуссию - до утра не переслушать и не прийти к согласию.
      - Что нам Сумы скажут, если затянем сев гречихи? - спрашивает он. Неужели вы ставите под сомнение директивы земельных органов?
      И пригрозил Павлюку: если вздумает нарушать агротехнические мероприятия, затягивать сев гречихи - это ему безнаказанно не пройдет! Придется иметь дело с прокурором!
      Ясно, такие речи должны протрезвить и самого Павлюка и его сторонников, предостеречь от самовольных действий.
      Перешли на другое поле.
      Сеятели понуро брели за сеялкой, высевали в разрыхленную влажную землю свеклу. Урущак и здесь подметил неполадки. Что бы творилось, не наблюдай он за порядком! В этих "Красных зорях" всегда хотят поставить на своем! Урущак приказывает сеять свеклу на глубину семь-восемь сантиметров. Павлюк возражает:
      - Весна холодная. Пока растение пробьется с такой глубины свернется, недружные всходы будут.
      - А тут насядет долгоносик, - вставляет Мусий Завирюха.
      - Влаги достаточно, и неглубоко посаженные семена дружно взойдут, поддакивает и Текля.
      - Как знать?
      - Я ведь звеньевой была, знаю, как выращивать свеклу.
      Вот и поговорите с ней! Да, видно, под стать себе кадры воспитал Павлюк. Значит, по-своему сеют! А что будет, как дойдет до прополки? Урущак еще раз предостерегает Павлюка - не пришлось бы иметь дело с прокурором. Разве они не знают, какое огромное значение придает государство этой технической культуре?
      Разумеется, прокурор в этом деле без Урущака разбираться не станет. Все зависит от него. Павлюк это прекрасно понимает, потому и разводит беспомощно руками - обязан выполнить приказ.
      Павлюк делает, однако, попытку принизить авторитет райзу, - как иначе поймешь его слова:
      - А помните, как получилось с бишкинским председателем, отказавшимся пересевать свеклу? Председателя сняли, а свекла взошла. На тех же полях, где пересеяли, семена лежали-лежали в сухой земле и потеряли силу.
      - Ты мне глаза не замазывай! - небрежно бросил Урущак, оставляя без внимания доводы Павлюка.
      Удивительное дело. Все ссылаются на свой опыт. А Урущак что, не имеет опыта? С потолка берет свои указания?
      - А почему на низинах не сеете? - спрашивает заведующий райзу Павлюка.
      - Не могу - воды полно.
      - Сейте тогда по высоким местам.
      - Не могу.
      - Мне же рапортовать надо!
      - А мне не нарушать севооборота.
      - Это еще что за выдумки?
      - У нас есть участки, которые выпадают из общего севооборота.
      - Какие такие участки?
      - Пески, солончаки, лога...
      Вот так новость! Урущак впервые слышит! На этот счет еще придется потолковать. Урущак своевольничанья не потерпит! Он искал сочувствия, но встречал одни хмурые взгляды. Ах вот как, его установки им не по вкусу?
      Урущак уже направился было к машине, как вдруг его внимание привлек рослый, дюжий заместитель председателя. До того момента Родион Ржа молча наблюдал за перепалкой, правда то и дело меняясь в лице и явно сочувствуя Урущаку. Он несколько раз пытался вставить от себя словечко, да его всякий раз перебивали. Но тут уж он не мог смолчать - сразу видно, не любит неправды человек - и высказал, наперекор Павлюку, свою точку зрения.
      - Хватит уж нам цепляться за суеверные приметы, пора прислушаться к мнению представителей райцентра и начать вести хозяйство по указанию науки! - сказал он твердо и решительно.
      Слова эти, конечно, доставили удовольствие Урущаку. Вот кому надо быть председателем! Вот кто поставит на ноги хозяйство, да разве при Павлюке удастся кому-нибудь проявить свои способности?
      Урущаку представился случай убедиться: Родион - весь внимание и покорность. Родиону ли, в самом деле, не знать, как вести себя с начальством! Другое дело при встрече с рядовыми людьми - там он может разрешить себе перебивать, приказывать или вовсе не слушать.
      Садясь в машину, Урущак строго бросил Павлюку:
      - Зайдешь ко мне в кабинет, поговорим.
      - Сев... когда мне ходить по кабинетам в такую горячую пору! усмехнулся Павлюк. Но за шумом машины Урущак, кажется, не расслышал его.
      Друзья стояли на пашне. Нерешительность охватила их...
      - Не иначе как рапортовать торопится Урущак: опередил все районы по севу! - делает вывод Мусий Завирюха.
      - Земли южной полосы раньше просыхают, разве нам можно за ними угнаться! - пожал плечами Павлюк.
      Родион промолчал.
      6
      Под вечер Текля с подругой забежала на минутку домой, оживленная, проголодавшаяся, склонилась над миской.
      Мавра, подоив на ферме коров, сварила обед, потом взялась сажать картошку. Похвасталась дочке:
      - Четыре корца картошки посадила...
      Текля просит мать не переутомляться.
      - Разве мы бы с отцом не помогли...
      - Дождешься вас! - со смехом отвечает Мавра; знает: дочка в поле занята, отец - в саду.
      - И потом: что это за мера - корец? - переводит дочь разговор на другое.
      - А что?
      - Нелитературно...
      Мавра удивилась. Вечно дочка что-нибудь придумает.
      - Как моя мать говорила, так и я говорю! Нелитературно! Работала девка в поле - была Настя, поучилась на курсах - стала Надия.
      Дочь уткнулась носом в миску. Галя расхохоталась.
      У матери свои взгляды, свои вкусы.
      Должно быть, чувствуя за собой вину, старается Текля избежать материнских попреков.
      Нет, не одобряла Мавра дочку. И сегодня пришла на рассвете.
      Сурово отчитывала ее Мавра: ходит словно пьяная, не поест вовремя, не поспит. Где ж ей бригаду вести, когда ночи напролет прогуливает? Пусть о своем добром имени подумает, как бы люди плохого чего не сказали. Известное дело, что матери в таких случаях говорят. Старая привычка завела при чужих разговор. Галя поднялась было идти, но Текля не отпустила ее - при подруге мать скорее уймется.
      Вчера Мавра долго не могла уснуть, тревожные мысли отгоняли сон. Текля с улицы пришла, неслышно разделась, бледная, словно чем опечаленная и вместе с тем веселая, чудная какая-то, возбужденная и усталая, глаза то полузакрывались в истоме, то лучились счастьем и тогда становились ясными-ясными. Мать чуяла - пришла дочкина пора.
      Однако Мавра ни словом не обмолвилась с дочерью, чтобы не ломать ей сна. И только сейчас при подруге отчитывала.
      Мавра ночь напролет продумала: ранняя самостоятельность дочери тревожит, отбилась от дома, от материнского глаза, на собственные ноги стала, лови ветра в поле. Это не прежнее время, когда дочь не выходила из материнской воли.
      - Смотри, как бы не пришлось мне взять тебя под надзор! - грозится Мавра. - Кто любит, пусть в дом приходит. А не прячется за тынами.
      Текля едва удержалась от смеха. Переглянулась с Галей - ту немного коробило поведение подруги.
      Небывалое чувство расцвело в девичьем сердце, странное состояние, дивное забытье охватило все ее существо, а тут мать с нудными разговорами, с неуместными поучениями словно вдруг холодной водой облила, - никак не может избавиться от старых привычек.
      Мавре все кажется, что дочь погубит себя своей неосторожностью. От нее не скроешь: с Тихоном Текля встречается. Не пришлось бы каяться! Тихон не одну обведет, обкрутит. Доверчивы девушки стали, не умеют проверить парня - искренне любит или прикидывается. Мавра выведывала у людей.
      Текля чуть со стыда не сгорела от этих слов, стала упрекать мать, зачем та вынесла на люди ее сердечную тайну.
      Галя, которая до сих пор молчала, на этот раз взяла сторону матери:
      - Будто люди и без того не знают!
      Галя, известно, не очень одобряла выбор подруги.
      Мавра может подтвердить - никто не хвалит парня. Тихон бесчестный. Пролаза. И отец у него мошенник и пьяница. Не нашего корня.
      - Тихон против отца идет, - сказала Текля.
      Галя запротестовала:
      - Из чего это видно? Притворяется. Вокруг пальца обвести тебя хочет.
      Текля не слушает никаких уговоров. Ей ли не знать, как Тихон прохаживается насчет пьяной компании?
      - Он сам-то трезвым не бывает никогда, - возразила Галя.
      Мать вразумляла дочку. Ой, ненадежный Тихон... Обольстит и бросит, не раз слово нарушал... Слышала от людей... Не одна доверчивая слезами умывается. Он и на машине мастер ездить, и трактором пашет, а все же непутевый, отбился от рук, не признает никого. И Павлюку наперекор идет, держится Селивоновой компании. А что смеется над ними - так это для отвода глаз.
      Галя давно уже уговаривает подругу, чтобы с Тихоном не водилась. И при матери то же скажет. Парень он из себя видный, но ветрогон. Не пара он Текле, пусть выкинет его из сердца, совсем задурил голову дивчине.
      Словно сговорилась с матерью! Текле прямо-таки чудно! Что ж, каждому хорош не будешь, на всех не угодишь.
      Нет, видно, дочь не переговорить, упряма, своевольна. Разные хлопцы бывают, одного за вечер узнаешь, а другого и за год не распознать - с открытой душой или с умыслом каким он вокруг тебя вертится. Мавру никому не удалось одурачить, как в девушках была, не родился еще такой.
      - Я по голосу чую, чем ты дышишь! Не своим умом ты живешь!
      Свои молодые годы вспомнила Мавра, учила уму-разуму девчат.
      - Как парень ко мне ни подъезжает - нет, не мой! А с Мусием Завирюхой породнила судьба - век прожила, не каялась.
      Дальновидность, осторожность хотела привить дочери. Чтобы взяла себя в руки, не давала воли сердцу...
      Тут Мавра случайно, конечно, вспомнила Марка. Вот действительно пользуется доброй славой парень. Не пьет, не заносится, не буянит, не горланит, как петух, прости господи... И пошла нахваливать Марка да поднимать на смех девчат, что не замечают путевых парней.
      Непонятно, к чему завела речь.
      Галя тоже принялась хвалить Марка - и дельный, и душевный. Уж не сговорились ли с матерью?
      Галю вообще удивляет: до сих пор кое-кто из ребят не избавится никак от разудалых выходок, от показного молодечества, которому давно бы пора вывестись у нас. Взять хотя бы Тихона: собой ничего, ладный парень, а уж крученый-верченый! Одно на уме - за девчатами волочиться. Каждый вечер на улице визг да уханье...
      Оговорить надумала Тихона подружка. Нет, не удастся принизить его в Теклиных глазах.
      Марко - редкий парень, это верно, к девчатам не пристает, не ломается, ничего из себя не строит, но девушки почему-то к нему не тянутся. А к Тихону так и льнут. Неугомонный, заводила, затянет песню, развеселит... С ним скучать не будешь. Марко робок, и ростом не вышел, и характером не удался. Может, потому, что с виду неказист? А Тихон веселый, что надо парень. Ясно, наговаривает подруга на Тихона.
      Мавра пеняла дочке, что гонится за красивыми да рослыми. Удивительные эти матери, словно сами никогда не были молодыми.
      - У стан Павлюк, как родного сына, любит Марка, - говорит Мавра. - А Павлюка все село уважает. Каждого приметит, у кого к чему способности, поставит на ноги. Ведь это Устин Павлюк приставил Марка к коровам. Вот попомни меня - быть Марку в славе. А Теклю разве не Павлюк в бригадиры вывел? И на агронома выучить обещал, а Марка - на зоотехника. Восемнадцать лет девке - и бригадой заправляет! Поле, севооборот, сортовые посевы. Людьми распоряжается, а себя коснулось - ума не приложит. Не умеет выбрать верного парня. - Павлюк однажды, будто в шутку, взялся сватать Текле Марка. На это мать и хотела намекнуть дочери.
      - Пусть и берет его себе в зятья, - сказала Текля, кивая в сторону смущенной Гали.
      И рассмеялись обе. Гале нравится Сень, кто этого не знает!
      - Не по сердцу он мне... Не потому, что еще недавно пас стадо... хотя теперь он знатный дояр... Марко славный хлопец, умница. А... сама не знаю почему, - в смятении призналась Текля.
      Не мил парень девушке - и весь разговор. Сердцу не прикажешь.
      Не так легко понять свой выбор. Почему один волнует кровь, словечко скажет - девушка растет, бросит взгляд - девушка тает, а другой - вот поди ж ты! - не нравится, безразличен.
      Да, не каждому дано читать в человеческой душе.
      - Марко - у него сердце мягкое, - почти сурово убеждала мать. - Не ветрогон, толковый, по гулянкам не шатается.
      - Голос подгулял. Еще, как стадо пас, охрип.
      - Башковитый, работящий и к науке охоч, все ему дается.
      - Белобрысый...
      - Тихий, верный, не изменит.
      - Не по сердцу он мне...
      Виданное ли дело, чтобы девушке понравился смирный парень?
      Мавра-то, видно, не прочь заполучить Марка в зятья, нравится он ей. Старых обычаев забыть не может, когда родители женили, выдавали замуж.
      Так ни до чего и не договорились.
      7
      Суховей обдавал своим знойным дыханьем молодые стебли пшеницы, солнце выжигало землю, опаляло душу. Яровые кустились бедно, пожухли листочки. Девчата с сумрачными лицами слонялись по полю. Текля сдвинула выцветшие брови, наклонилась над кустистой пшеницей:
      "Что же это ты, стебелек, вянешь да сохнешь? Засуха губит тебя... Завял... Пожелтел... Захирел.
      Нет питательных соков в грунте. Молодой росточек, мы подкормим тебя! Дадим фосфору, азотного и калийного удобрения. Весеннее солнышко пригреет, может, и дождик брызнет, и растворится удобрение. Влажная земля вбирает удобрение, из сухой оно испаряется. Весна что матуся родная и согреет стебелек и накормит. Расти, красуйся, набирайся силы. Я за тобой, как за цветочком, буду ходить! Оживлю. Я о тебе позабочусь. Чтоб выросло ты, зернышко, наливное.
      Диву даешься, как ты еще зелен стоишь, стебелек мой, как выжил. Каких только ты не узнал напастей! Целую осень лили дожди, земля пропиталась водой, набухла, выгнала хрупкий стебелек. А тут придавили морозы, смерзлась земля, как кремень, и уснул стебель. Потом секли его пронзительные ветры, - зима была бесснежная, не было стебельку защиты. Изредка выпадал сухой снежок; точно сорвавшись с цепи, принимались дуть злые ветры, гнали снег с полей в леса, в овраги, в балки, там он и оседал. Вдруг полили дожди, на полях стояла вода, сбегала с бугров, заливала низины, и ты, стебелек, мок в воде. И снова хватили морозы, земля обледенела, и ты, стебелек, вмерз в лед. Морозы все лютели, шальные взрывы сотрясали ночь, земля лопалась, морозы рвали порою и хаты, что стояли на глиняных грунтах, раскалывались стены, глинобитный пол. Вода в колодцах промерзала до дна. Хозяйки ставили в погреба ведра с горячими угольями, чтобы не замерзла картошка. В начале весны задождило, туманы разъедали лед сверху, он подтаивал, крошился, но внизу, на самой земле, был еще крепок. Пригрело по-весеннему солнышко, земля, хоть и под ледяной коркой лежала, отошла, и ты, стеблиночка, ожила, а дышать было нечем - захирела ты... Где тракторами не раздавили лед, хлеба пропали. Да и как ты его раздавишь, когда лед слился с землей. Где нависал корочкой - там раскрошили. Известно, какая весна бывает на левобережье - ветры, сушь, долгоносик".
      Печальные девичьи глаза скользили по обширным зеленым полям.
      Одна надежда была - росы освежат за ночь растения. Да ночи пошли холодные. А днем на землю босой ногой не ступить - как зола. Ежели корень в сухой земле сидит, как будет растение развиваться? Озимые хлеба уже в трубку пошли, колосятся. А стебель истощен. Откуда колос возьмет силу?
      Жгучая тоска оседала на душу.
      Мусий Завирюха застыл среди поля. Полотняная рубаха блестит на солнце, юфтевые сапоги парят ноги, соломенный брыль отбрасывает тень на загорелое продолговатое лицо.
      Жито от корня горит, желтеет, неоткуда тянуть соки растению, чтобы питательные вещества растворились и преобразовались в органические кислоты...
      Не находя слов утешения, излагал дочери агрограмоту. Будто Текля сама того не знала.
      И, однако же, Мусий Завирюха потупясь продолжал втолковывать, как растение вбирает железо, калий, кальций, серу, магний, что как раз влага-то и растворяет кислоты.
      Галя, Текля, Наталка Снежко, другие девушки, которые здесь были, слушали его с некоторой досадой.
      Вырвав стебель, Мусий Завирюха вертел перед их глазами сухими корешками, объясняя, каким образом корень тянет питательные вещества, и все же стебель зачах, пожелтел - недостаток влаги! Чтобы растение росло и развивалось, ему необходимо сорок - шестьдесят процентов влаги. А у нас такой жарищи и летом не бывало. Деревья трещины дают.
      Текля досадует на отца: не собирается ли он окончательно вогнать в тоску подруг?
      Все веселее посматривает Мусий Завирюха на печальные девичьи лица. Да есть ли у них основание для тревоги? Ведь пока еще хлеба не дошли до стадии восковой спелости, еще зеленые. Рожь начинает колоситься, болеет, пожелтела, но ведь еще не кончился период вегетации.
      - Сеяли-то мы что? Крупное, сортовое зерно или всякие отходы, как в старину? Чего вы носы повесили? Селекционная мичуринская наука вырастила сортовое, сухостойкое зерно, которое выносит и суховеи и морозы, не боится ни ржавчины, ни болезней.
      Светлая вера звучит в словах Мусия Завирюхи, вера в силу плодоношения зерна, в силу советской науки. Напрасно Текля ворчит на отца.
      С чувством облегчения возвращались подруги с поля, с признательностью думая об ученых, вырастивших жизнестойкие семена с выносливым зародышем.
      Возле сада встретили хмурого пасечника Луку Остаповича с Арсентием Герасимовичем, садовником. Обычно разговорчивые, приветливые, друзья на этот раз невесело поглядывали на белый свет. В добрую минуту непременно посыпались бы на Мусия Завирюху смешки да шуточки - репей, дескать, промеж цветов! На сей раз друзья скупо бросили: "Здорово!"
      Эх, и обильно цветет сад! Одурманивает своим ароматом.
      Но только неопытному глазу может показаться, что сад цветет обильно. А что в том проку? Будут ли крахмал, кислоты, масла, сахар - вот что волнует Мусия Завирюху. Где возьмет дерево силу? Солнце высушивает влагу.
      Эти пышно цветущие деревья сильно тревожили садовника. Налетом загара покрыты обрамленные сединами щеки. В глазах застыло беспокойство. У пасечника своя забота. И он делится ею с друзьями. Сердитая нынче пчела, иссушает солнце цвет. Горит сад, вянет, как опаленный. А засушило цвет - и пчела зла: негде разгуляться. Вздувшиеся руки, припухшие глаза пасечника тому свидетели. Солнце выжгло нектар, вот и вьется с лютым жужжанием пчела, пыльцы бедновато собрала на ножках. Днем ветрено, а ночами студен нектар, чтобы его брать.
      Внимательно прислушавшиеся к разговору девушки поняли: и в саду те же заботы, что и в поле, и дереву недостает питательных соков. Всю весну ветры. Пчела прилетает со скудной ношей, иную и вовсе в дороге ветром собьет. За день в улье набирается двести граммов меду. А в хорошую весну по килограмму.
      И говорить не приходится, до чего встревожен скудным опылением Арсентий Герасимович, садовник. Но все же он пока не теряет надежды на хороший урожай. Яблони сильные... Богатая крона, могучие стволы. Должны дать хорошую завязь.
      Сад точно в снегу, так на солнце и искрится, глаз не оторвешь. А сколько заботы в него вложено! Каждая поездка, встреча, каждая беседа дает что-нибудь, обогащает опытом.
      Щедро одаряет человека советская земля. Учит, как преграждать дорогу стихиям, направляет человеческую мысль на преобразование природы.
      Возле кузницы, в центре заваленного двора, собрались председатель колхоза Устин Павлюк, кузнец Повилица, в летах человек. Мусий Завирюха, бригадиры, Родион Ржа, тракторист Сень. Насупились люди, тревога грызет их. Земля под жгучим солнцем стала что черепок.
      Как сберечь влагу, уничтожить сорняки, чтобы не тянули драгоценные соки, и вместе с тем не пересушить почву - вот над чем все бьются.
      Капельки пота, стекая со лба, попадали в глаза, стекали струйками по смуглым щекам. Сгорела от зноя трава, поскрутило листву на деревьях. Босой ногой не ступить на землю.
      Сень сосредоточенно чертил по раскаленной пыли какие-то клинья, и все невольно следили за ним.
      Уже три года, как Сень водит трактор. Любознательный юноша год за годом все лучше усваивал грамоту хлебороба - знание грунтов, способы обработки, сложную систему севооборота - науку выращивания чистосортных хлебов. И сейчас народ обратился к нему за советом.
      Чуть ли не целую лекцию прочитал по этому вопросу Мусий Завирюха, и все слушали его со вниманием, хоть и сами в этом деле разбирались.
      В таком случае как надо сеять озимую пшеницу? Сортовую пшеницу, выведенную Харьковской селекционной станцией? Ведь нужно обеспечить урожай будущего года.
      Словно за всех говорил Мусий Завирюха, и каждый в его словах находил отголосок собственных мыслей.
      Люди мучительно ищут выхода, как бы не пересушить почву. Да и сам Сень разве не над этим ломает голову? Все в один голос выражают недовольство культиваторами, которые обрабатывают пар одинаково в дождливое лето и в засуху; рады бы люди найти какие-то особые способы обработки поля, но, чувствуя свое бессилие, все надежды возлагают на Сеня, точно он конструктор какой-нибудь. И, надо сказать, голос народа дошел до сердца Сеня, хотя он и был в затруднении... А тут еще Устин Павлюк с присущей ему находчивостью ввернул: разве лекарь выписывает один и тот же рецепт на все болезни?
      "А мыслимое ли дело на каждое поле изобретать новую машину?" - так и вертится на языке у Сеня, но он сдерживает себя, чтобы не огорчать и без того расстроенных друзей, и продолжает задумчиво чертить какие-то треугольники, водя палкой по раскаленной пыли.
      В глазах окружающих стоял тоскливый вопрос - как помешать солнцу высосать влагу на парах? Озимые успели прихватить холодку, уже дозревают, им солнце не страшно. Сдвинуты брови, бьется, ищет выхода беспокойная мысль.
      Кузнеца колхозной кузницы и инженера МТС - всех объединяет общая забота. Каждый вкладывает в дело всего себя, лишь бы вырастить урожай: звеньевая и агроном, колхозник и академик. Кому не памятны примитивные лапы Кащука? Цапенко? Как создавался тракторный свеклоподъемник? Во взаимодействии творческой мысли колхозника и инженера. А разве в свое время пятисотница Текля не поставила на производственном совещании при МТС, когда речь зашла об обогащении почвы, вопрос о скапливании в ней органических кислот? Разве не потребовала эта простая дивчина производить анализ почвы, чтобы точно знать, сколько класть удобрения и какого именно? Разве не добивается она механизированной обработки свеклы, чтобы приблизить площадь подкормки к квадрату? Хоть реконструируй трактор!
      Партия пробудила духовные силы народа, направляет и развивает их. Мощная техника открыла человеку широкое поле для новых опытов, для новых дерзаний. Всякому хочется сделать свой вклад в общее дело, хоть какую-нибудь деталь сконструировать по-своему. Знаний, случается, не хватает, зато желания хоть отбавляй. Что предпринять, чтобы свекла набирала больше сахара? - спрашивала агрономов звеньевая.
      Уйдя в свои мысли, Сень и не заметил, что установилась тишина. Склонились чубатые головы и, точно разгадав ход мыслей тракториста, принялись чертить клинья по раскаленной пыли. От земли по-прежнему пышет жаром, как из печи, но люди, казалось, перестали замечать это. Углы были всякие - тупые и острые, - никто еще не представлял себе отчетливо нужного образца. Постепенно замысел прояснялся: вроде бы нехитрая штука клин, а тоже додуматься надо! Каждый вносил посильную лепту.
      Может, скажете, Родион Ржа, член правления, заместитель предколхоза, осанистый мужчина в куртке синего сукна и хромовых сапогах, баклуши бьет? Так старается, что даже упарился.
      Тихон, как ни занят сложной конструкцией, а все ненароком бросит огненный взгляд на Теклю, любуется тонкой бровью, пышной косой. Только девушка, кажется, не замечает этого. Общими усилиями придумали скобель, тонкие стальные ножи. Поставленные с наклоном, они будут состригать бурьян. Но вот под каким углом поставить их? Под тупым или под острым? Решили дать на сорок пять градусов. Ведь надо, чтобы скобель захватывал метр поля и погружался в землю лишь слегка. Какой наклон? Принесли доску, циркуль, старый плакат, линейку - нехитрый инструмент! Сень вымерил и наметил стороны, угол, затем нанес чертеж скобеля на бумагу, дал кузнецу точный эскиз. Устин Павлюк, Мусий Завирюха, кузнец Повилица - каждый высказывал свои соображения. Да и никто из присутствующих не остался безучастным. Это был воистину плод коллективной мысли. На лицах читалось удовлетворение. Кузнец Повилица, захваченный интересным начинанием, взялся изготовить три скобеля и приладить их к конным культиваторам, которые потом - все три враз - и поведет трактор. Три угольника будут рыхлить три метра поля за один заход. Друзьям казалось, что эта находка произведет настоящий переворот в агротехнике.
      Устин Павлюк, приободренный удачей, пытался вызвать Сеня на откровенный разговор. Но Сень, хотя и был вдохновителем изобретения, что-то уж слишком спокойно отнесся к этому: дескать, колхоз имеет возможности маневрировать, вводить разные улучшения, новшества на своих полях - и тут же предостерег друзей от чрезмерного увлечения этими самыми скобелями, они приемлемы лишь на ровной земле. Еще вопрос, будут ли они пригодны на кочковатых грунтах или на буграх, что понадували ветры над Пслом? Что они, везде одинаковы, грунты да рельефы? Впрочем, колхозы имеют возможность в каждом отдельном случае вводить новые приспособления. Ведь ни трактористы, ни бригадиры тракторных бригад никогда не отказываются помочь в этом колхозу.
      Невеселое впечатление, убедился Сень, произвели его трезвые слова. Немало надежд возлагали люди на это изобретение - и вдруг, на тебе, словно ушат холодной воды.
      Впрочем, откуда знать, какое слово скажут заводы завтра, что за техника придет на поля? Все же, несмотря на недостаточность знаний, колхозный народ дерзает, дерзает. Так не следует расхолаживать людей, отбивать охоту к творческой инициативе.
      Вечно в этих "Красных зорях", должно признаться, билась неспокойная мысль, сталкивались мнения, возникали споры - то по поводу выращивания сортового зерна, то о новом в разведении племенного стада. К тому толкал светлый партийный разум Устина Павлюка, да и Мусия Завирюхи, новаторов сельского хозяйства.
      ...Трактор тянет культиваторы. Текля старается поглубже опустить скобели, которые под самый корень срезают сорняки, но не пересыпают грунтов. Под жарким солнцем срезанные сорняки тут же увядают, при этом земля не пересушивается, пар черный что галочка.
      Устин Павлюк, Мусий Завирюха и Текля в полном душевном спокойствии возвращались с поля, расхваливая на все лады Сеня: чудесно действуют скобели, не будет больше сорняк тянуть соки, и грунт не пересушим, и влагу сбережем.
      Текля дня не пропустит, чтобы не понаблюдать за работой трактора, и всякий раз при этом ласково улыбается насквозь пропыленному Сеню. Поле вдоль Ахтырского шляха ровное, и потому управлять скобелями легко: они и поверху не скользили и не слишком врезались в землю. Верно сказал Сень: скобели на ровном месте незаменимы.
      Садилось солнце за горкой, в междуречье, и Сеню пришло в голову, что надо водить скобели ночью - не так будет выпариваться влага. Ночь напролет урчал трактор, и всю ночь отзывалось на это урчание Теклино сердце милый, неутомимый Сень, трудовой человек, честная душа. Было и радостно и вместе с тем горько, на ум невольно шел Тихон: мог бы он так же вот весело, без всякого принуждения проработать всю ночь?
      А Тихон возьми да и поведи на следующий день скобели, - значит, и он захвачен изобретением, захотел, чтобы и его частичка была в общем деле. Улыбкой сияло его красивое лицо. Вкрадчивым голосом окликнул Теклю, но та, к его удивлению, что-то уж очень холодно обошлась с ним. Ох, эти девичьи причуды, кто в них разберется!
      Текля от всей души советует соседям использовать скобели, - нехитрая штука, любой кузнец смастерит. Да не каждый решится на это. Соседи без особого подъема приняли совет.
      Молодой председатель куликовского колхоза, неторопливый увалень Данько Кряж, с недоверием отнесся к этой "кустарщине". Посмотрим, мол, что выгадаете. А мы и дождичка обождем. Неужели какая-то девчонка лучше его разбирается в пахоте? И бригадиром-то без году неделя стала, набиралась бы лучше ума-разума, чем других учить. Текле удивительно: до чего ж равнодушный, ленивый ум!
      8
      Едва солнце, мазнув самую верхушку журавля, скрывалось за лесом, к колодцу сходились женщины и, поставив ведра наземь, принимались обсуждать события дня. С поросших сосной пригорков сбегались за водой все новые хозяйки.
      Загорелая Жалийка, женщина мягкого нрава, оправив платок, певуче затянула:
      - Полольщицы с поля идут... Устали, наломались, целешенький день сапками стругали затвердевшую землю. А белотелая Соломия в Псле освежилась, у ворот вон нежится, русые косы расчесывает. Румянец во всю щеку играет, отъелась за Селивоном, прохлаждается под густым осокорем.
      Наиболее говорливые и осведомленные соседки собрались у сруба; целый день трудились в поле, жарились на солнце, однако это не поубавило у них ни пыла, ни интереса к сельским новостям.
      Пожилая, сухопарая Варвара Снежко насмешливо добавила:
      - Соломия никого не пропустит, всех разглядит, - кто вширь раздаваться стал, кто спал с тела и тает что свечка, да по какому случаю. Во все нос сует, каждого по косточкам разбирает, ни одна девичья тайна не минет ее бесстыжего языка.
      Жалийка:
      - В воскресенье с кумою Татьяною в клуб придут, всех девчат пересудачат: кто на кого засматривается, кто как одет, у кого какой голос, кто с кем гуляет, да к кому ходит, да что носит, да какие у кого отец с матерью были. Каждого норовят осудить.
      Варвара Снежко:
      - А если слюбилась пара - непременно надо разбить. Соломия с кладовщиковой Татьяной всех переберут, перелают, а на глаза никто не попался - погоду примутся ругать.
      По всему видно, что Соломия с Татьяной не в почете у женщин.
      - Родион Ржа без кладовщика Игната шагу не сделает, то-то Татьяна и важничает, - заметила Варвара Снежко.
      Веремийка ввернула:
      - Соломию с Татьяной водой не разольешь. Встретятся - не наговорятся: кого опасаться, чтоб не перешел дорогу, да у кого дурной глаз, как надо делать сметану, кому какой сон приснился.
      Сегодня, однако, злоязычные молодицы, Соломия с Татьяной, толковали о другом - о том, что нынешним летом не будет молока: красная бабочка первой вылетела. Вот если бы попервости вылетела белая - молочное было бы лето. Ох, не видать Марку выставки, как своих ушей.
      Соломия с Татьяной недоброжелательно поглядывали на собравшихся у колодца соседок: "О нас судачат, а то о ком же еще?"
      Соломию досада берет. Да разве бы ее дочка Санька не сумела раздоить коров, прославиться? Так нет же, Павлюк дал ей самых плохих коров. Из хозяйственной семьи девка, кто того не знает! Соломия уж если сделает сметану - ложкой не провернешь. На базаре в Лебедине - нарасхват. Никто не скажет, что сеном корова кормлена. Это только Устин Павлюк пренебрегает Селивоном, а он с дедов-прадедов хозяин.
      Полольщицы, возвращаясь с поля, молча, хмуро проходили мимо Соломии с Татьяной, - ишь, копаются в летнюю пору на своей усадьбе, а как в колхозе работать - хворь одолела. Нелестные прозвища так и сыплются на головы зазнавшихся хозяек - слишком уж вольготно чувствуют они себя за мужниными спинами. Да неужто Родион Ржа, заместитель председателя, позволит обидеть дородных молодиц? Ох, уж эти разлюбезные кумушки!.. Прельстительницы... самого Родиона околдовали.
      Марко вон написал в стенгазету, что Соломия с Татьяной забыли дорогу в поле, все лето на базаре проторговали. Так, не защити парня Павлюк, со свету бы сжила его Селивонова компания.
      А может, скажете, Селивон Текле прощает? Девчонка - и выводит бригаду в передовые! Он, Селивон, не сумел, а вот девчонка выращивает богатые урожаи. Людьми распоряжается. Успехи бригады - позор для Селивона.
      Соломии с Татьяной нипочем эти нападки колхозных активисток. Пусть себе судачат. Придет-де время - будут еще и наши мужья на виду, в почете, а при Павлюке разве проявишь свои хозяйственные способности!
      Полольщицы у колодца уже обсуждают новое событие - как лукавая Соломия изворачивается, чтобы разбить молодую пару.
      ...Как-то Соломия улучила минутку, когда кругом никого не было, и, перехватив Мавру - та с ведром шла от коровника, - сладенько так окликнула ее:
      - А что я у тебя хочу спросить, Мавра? Дочку, слышала, замуж выдаешь? За кого выдаешь-то, моя милуша? Да ей житья не будет у кладовщика. Тебе ли не знать этого шалаву Тихона? Изо всего села дивчина, не нахвалятся люди, как бригаду повела, умница, расторопна, везде порядок навела. Агрономы с ней советуются, директор МТС. Загубить дочку хочешь? И трех дней не проживет с Тихоном. Не одной уже он жизнь искалечил. И Теклю в сухарь иссушит. Загубишь дочь. Жалко девушку. Свекруха загрызет, заест. Кто не знает Татьяну? Хоть и кума мне, люблю правду сказать. Никому с ней не ужиться, ей никто не угодит, со всеми она перегрызлась, одна я могу ладить, приходится терпеть. Никто не знает, сколько от нее обиды приняла. И где у Текли глаза? Неужели получше-то не нашла бы парня? Тихон!.. Да он никогда трезвым не бывает, обрюзг, опух, пропьет, повытянет все из сундуков. Татьяна сама говорила: пропал кашемировый платок, хром на сапоги повытаскал из хаты - верно, девке какой-нибудь. Да Теклю любой бы взял, агроном, учитель, - мало на селе хороших женихов? Не жалеешь девушку. Единственную дочь - и за кого отдаешь!
      Мавра едва вырвалась, не стала с ней судачить, ушла, не дослушала. Незабываемую обиду нанесла Соломии, которая и без того недолюбливала соседку. Полное лицо Соломии потемнело, бросила с ненавистью доярке вдогонку:
      - Не послушала доброго совета! Попомнишь меня!
      Мавра еще до дому не дошла, как Соломия встретила куму, дебелую, ленивую Татьяну. И принялась пенять своей верной подруге:
      - Что это я слышала, Татьяна? Мавра мне хвасталась. Думаете брать Теклю? Поганить свой дом? Полно, да пара ли она твоему сыну? Такому молодцу - да полюбить овцу? Срамота! Где ваши глаза были? Рябая, косая... Что ты таишься от меня? Или мне не все равно? Думаешь породниться с Мусием Завирюхой, вашим врагом? Ну что ж, бери, бери Теклю, если уж путевее-то на деревне не нашла. Желтая как дыня! Да разве Тихон станет с ней жить? Шальная девка. Станет ли она тебе угождать? Не ты, а невестка будет верховодить! Да у такой муж в ногах спать будет! Она ведь привыкла только командовать. Бригадир!.. Покоряться, думаешь, тебе будет? Советчица, помощница из нее в доме? Стелиться перед тобой будет? Не то времечко. Не те невестки. Своевольницы. Такую ничем не застращаешь. "У меня пятьсот трудодней, скажет, да чтоб я тебе подчинялась?" Увидишь, скажет. Да станет ли она свекровь почитать? И с базара будет гнать! Кого ты в дом берешь? Норовистая девка. А уж что до Мавры, хуже сватьи на все село не сыщешь! Увидела в лесу корову - славно вымечко налила! А пришла корова до дому теленка ногами, меня рогами - показала свой норов! Хочешь, чтобы не стало в семье ладу? Жили в довольстве, в согласии, людям на зависть... От меня таишься, скрываешь. Или я лихое против тебя задумала? Переманить Тихона собираюсь?
      Татьяна руками замахала - ничего не знаю не ведаю. Оторопь бабу взяла: и во сне не снилось брать Теклю в невестки. Мусий Завирюха испокон веку Игнатов злой ворог. Спасибо Родиону - заступился за Игната, поставил кладовщиком. А и то сказать, сыну не закажешь. Да нет, полно... Разве он первую девку с ума сводит? И над Теклей посмеется. Ему что с гуся вода. Э, да разве понять кому материнское горе? Кто теперь сынов женит либо дочек замуж отдает? Сами находят себе пару.
      У Соломии даже слезы на глазах выступили - так старалась охаять Теклю. Известно, у самой дочка на выданье. Санька - девка кровь с молоком.
      Татьяна, верно, теперь хорошенько подумает, прежде чем женить сына, и в нынешнее время нет страшнее, чем непокорная, своевольная невестка в доме.
      И Соломия стращала куму, предостерегала от Текли - сама, мол, липнет к Тихону, вешается на шею. Рубахи нет у девки на смену, выйдет замуж одевай, муженек! Все, что нажили, прахом пойдет. Мотовка. Да и мать у нее неделуха, огурцов насолит - не то что есть, хоть со двора выноси.
      Нет, никто так не радеет о своей дочери, как Соломия. Одежи - полон сундук, да не один, а два, на весь век хватит, еще и детям не износить. Санька - девушка послушная, крепкая, сильная. И работящая... матери помощница. Ко всему сноровка есть - что испечь, что сшить, что сварить. Любому угодит. Соломии нет нужды расхваливать дочь. Пусть людей спросят. А уж хозяйка! Так все и горит в руках. Что крупу драть, что масло бить, крахмал тереть или там муку молоть либо пшено толочь - везде поспевает. Корова, свиньи, куры, гуси... И скоро знатной дояркой станет, прославит себя. Устин Павлюк самых что ни на есть плохоньких коровенок дочери дал, а то бы и сейчас уже в славе была. Родион Ржа обещал вывести в люди, послать на выставку. Эх, кабы знал кто, сколько всякого добра посыплется на того человека, который соединит свою судьбу с Санькиной! Но об этом уж Соломия умолчала. Пусть кума сама догадается. А Текля - та и хлеба-то не испечет, чего там - борщу не сварит. Всяк знает, какие девки теперь, не больно-то они охочи до печи, им бы клуб да книжки, песни, танцы да представления. Разве Соломия сама, собственными глазами не видела, как в воскресенье Текля гуляла? Вырядилась, прибралась, шелковая юбка, безрукавка бархатная, вышитая льняная сорочка. И где она берет, что так одевается? С каких таких доходов? Румяная, здоровая, ишь как поднялась, выхоженная девка!
      ...Лица тонули в вечерних сумерках. А забытые ведра все стояли у колодца, во дворах ревела скотина. Да не все еще новости перебрали полольщицы, не наговорятся досыта о том, как Соломия с Татьяной строят козни против знатной дивчины. В поле под степным ветром выросла Текля. Неутомимая труженица. А недруги завидуют, поносят, судят да пересуживают. Невольно приходила на память старинная поговорка: "Горьким будешь расплюют, сладким будешь - расклюют".
      Поразительным свойством обладают некоторые люди! К чему бы они ни прикоснулись, о чем бы ни заговорили, на что бы ни обратился их взор, все разом опрокидывается с ног на голову! Трезвый становится пьяницей, хороший семьянин - волокитой, честная девушка - распутницей. Зато вор и взяточник у них ходит в поборниках добропорядочности, а пьяница и распутник - в праведниках. Колдовство какое-то!
      Наконец до ушей какой-нибудь заболтавшейся у колодца хозяйки долетало мычание, несшееся со двора, она спохватывалась: "Ахти мне, корова-то не доена, печь не топлена!.." Тогда все торопливо цепляли ведра на коромысла и расходились по домам.
      9
      Небо раскалено, от земли пышет жаром, по хлебам ходят сизые волны, словно их прибило заморозками. Обдуваемые ветром, молча шли полем Устин Павлюк и Мусий Завирюха. Невеселые мысли одолевали их.
      Пшеничные стебли снизу как воск желтые, пообожгло солнцем. Обычно к этому времени густо-зеленые, сочные, они теперь точно пеплом присыпаны.
      Палит солнце, паром исходит земля, кажется, будто дым стелется над полем. Смотреть больно: зыблется в глазах воздух - земля дышит. Суховей выжигает влагу, рвет землю, потрескавшийся грунт выветривается. Не дает суховей жизни растению. С весны закрыли капилляры, взрыхлили землю, теперь снова все затянуло, засосало, земля трещинами пошла.
      Друзья изредка переговариваются:
      - Хоть бы роса пала...
      - Суховей и росу слижет...
      Павлюк в раздумье заметил:
      - Полольщицы шли низиной, осокой брели - ни росиночки. На болотных травах и то нет росы. В загонах вода высохла.
      Мусий Завирюха сочувственно добавляет:
      - Мавра утром стелила холсты - хрустит трава под ногами!
      Хоть бы один год выдался удачный.
      С весны ветры сушили землю, зима была бесснежная, свирепые морозы выжимали влагу, ветры вытягивали, а теперь суховей выжигает остатки...
      Даже лес горит. Молодые сосновые побеги как свечки торчали, ломкие, пахучие, повисли, увяли, солнцем обожженные. Почернели душистые цветы сирени. Лист на деревьях желтеет, ветер его сушит, лишает соков. В овраг и не суйся - пышет, как из печи.
      Друзья пересекали поле, а сами мечтали о несбыточном.
      - Эх, если бы дождичка! Зазеленели бы снова хлеба, развернулись листочки, а то ишь как свернуло их. Набрали бы соку - расправились бы, а то поскучнели хлеба, поскрутились.
      Хоть бы роса под вечер упала, освежила листочки, напитала корни. Эх, кабы прохладой повеяло над полями, прикрыло солнце тучей. Пшеница горит от самого корня, прежде времени выкидывает колос.
      Радовала только люцерна, буйно поднявшаяся в бригаде Текли. Густая, сочная, она оживляла все поле, невольно привлекая к себе взоры, поднимала настроение.
      - Эта не сгорит, - залюбовался Павлюк, - здесь суховей бессилен выжечь цвет.
      Павлюк знает: недруги завидуют Текле - везет, мол, девке! Неправда это. Постаралась, приложила свои знания на практике - вот и удача: вырастила в сухолетье прекрасную люцерну. Успела люцерна прихватить холодку - вот и завязь была обильная. Если правильно Павлюк прикидывает одних семян Текля около центнера с гектара соберет.
      Завирюха промолчал - не станет же он расхваливать собственную дочь.
      - А может, и семена сильные попались, - вскользь бросает он.
      - Могло быть. Все же без труда не выудишь и рыбку из пруда, отвечает Павлюк.
      - Полвека прожил, а такого сухолетья не помню! - говорит Мусий Завирюха.
      Далеко на парах Сень ведет трактор, пыль стелется следом.
      Из дубового леска повеяло прохладой, в чаще раздается многоголосая песня - заливаются соловьи, воркует голубка, захлебывается жизнерадостная иволга. Суровые, молчаливые хлеборобы шли сквозь соловьиный строй, и лица их с каждым шагом яснели.
      На парах пшеница зеленая, сочная. Осенью хорошо раскустилась, сеяна густо, крест-накрест, с весны успела накопить влаги, не так трескается земля, меньше припекает солнце.
      Обильный пот сбегает по бороде Мусия Завирюхи, блестит смуглое полное лицо Павлюка - друзья любуются хлебами.
      В возбуждении Мусий Завирюха начинает объяснять давно всем в зубах навязшие вещи о том, как человек подчиняет себе стихию, говорит, что скоро суховей отступит перед волей человека. Устин Павлюк молчит.
      А Мусий Завирюха, право же, просто думал вслух и совсем не собирался никого поучать.
      Павлюка досада берет:
      - Если бы у нас было еще одно яровое поле - всю пшеницу разместили бы на пару...
      - Скажи Урущаку, - заметил Мусий Завирюха.
      - Говорил, и не раз. Да разве станет он для каждого колхоза составлять отдельный севооборот?
      - Да ведь у нас скота - сила.
      - А Урущаку, ты думаешь, видно, как развивается наше хозяйство?
      И друзья заговорили о том, как важна творческая инициатива, о том, что Урущак порой глушит ее.
      И опять синее поле расстилается впереди, но на этот раз оно наводит тоску на Павлюка. Не удалась люцерна в бригаде Дороша. Суховей выжег цвет, нет завязи. Облетают синенькие лепесточки, горит кормовая трава, а чтобы семена собрать - на это вовсе надежды нет.
      По этому поводу Павлюк имел беседу с Урущаком:
      - И семян не будет, и траву загубим...
      Урущак упрямо стоит на своем:
      - Нам нужны семена; может, хоть что-нибудь уродится...
      - Одни сухие былки на веники!..
      Урущак вышел из себя и предостерег Павлюка, что строго-настрого запрещает ему косить в бригаде Дороша люцерну на траву.
      - У меня не один ваш колхоз, за каждым хозяйством не уследишь. Дальше и разговаривать не стал.
      Мусий Завирюха, большой знаток по люцерне, потому именно и пошел с Павлюком осматривать поле. Он подтверждает:
      - Если перестоит, и вправду останутся одни веники. А что семян не будет, в том нет никакого сомнения. Разве не видно?
      - Завязи нет, цвет сохнет, - раздвигая куст, говорит Павлюк.
      Другой, возможно, и не заметит, а Мусий Завирюха ясно слышит, как сердито жужжит пчела, - значит, сухой цвет. Пчела с росою пыльцу берет, а в сухоцветье что возьмешь? И в саду пожгло цвет, - в тени, а не то что на открытом месте. Дереву и тому соку не хватает - один пустоцвет.
      Павлюк раздвигает стебли люцерны, а у самого сердце ноет.
      - Вот уже нижние листья осыпаются - самый сытный корм.
      - Два килограмма люцерны приравниваются к килограмму овса, вставляет Мусий Завирюха.
      - Урущаку, видно, хочется, чтобы я потерял ценный корм, - с сердцем говорит Павлюк, - у меня не одна ферма. И семян не будет, и сытная трава пропадет - белок...
      - Зато не будет никаких нарушений, - ядовито бросает Мусий Завирюха. - А что говорит Дорош?
      Павлюк беседовал с бригадиром. Дорош не хочет косить люцерну на траву, боится, чтобы не списали трудодни.
      - А если семян не будет? - сказал Павлюк. - Не видно, что ли, погорел цвет. А перестоит люцерна - пропадет, значит, корм для скота? Такая сытная трава!
      - Тогда не спишут - стихия! Не моя вина! - отвечает Дорош.
      - Но ведь у Текли стихия не загубила люцерны?
      По мнению Дороша, покуда севооборот не закреплен, могут быть всякие случайности.
      - Родион тоже не хочет брать на себя ответственности, косить люцерну в бригаде Дороша, - говорит Мусий Завирюха.
      - Кому ж тогда брать, как не мне? - с горечью откликается Павлюк.
      - Но это значит идти против Урущака?
      - Против своей совести идти тяжелее.
      С тревогой в сердце возвращались друзья в село.
      Цветет сирень, кругом все насыщено ее ароматом. Ярко пламенеет закатное солнце - к ветру.
      - Не будь ветра - роса держалась бы на траве, - задумчиво продолжает Мусий Завирюха, поглядывая на небо; оно опять не предвещает ничего хорошего. - Пахмурь на вечерней зорьке - к ветру.
      По дороге проносится ураган, гонит пыль.
      - Завтра начнем косить люцерну, - спокойно, решительным тоном произносит Павлюк.
      Уже завечерело, когда девчата возвращались с поля - пололи свеклу. Дорога дальняя, ехать не на чем - давайте затянем песню! Чистое поле приволье для песни. Песня стелется по всей низине, разливается до самого лесу и тает где-то далеко-далеко, на краю света.
      Когда подошли ближе к селу, с реки потянуло свежим ветерком. Поблекли краски. Свернулись, заснули цветы. Какой теплый свет вокруг. Одуряюще пахли конопляники, приторный дух разливали папоротники. С огородов резко бил в ноздри запах укропа. Вернулось стадо с поля, из дворов долетало мычание, ленивый дымок вился из труб. Угасал день. Понизу звон стоит, все жужжит, стрекочет, гудит натужно, будто волной на тебя накатывается. Девичья песня плывет над полями, клонит траву, переливается по хлебам.
      - Затягивает небо - быть дождю, - сказал пастух, осматриваясь вокруг своими зоркими глазами.
      Люди, как ни приглядывались, никаких признаков дождя не заметили - не каждому небо раскрывает свои тайны. Завирюха, который больше насчет почвы соображает, несерьезно отнесся к словам пастуха - вздор!..
      Савву это рассердило: в поле рос, с зорями да с ветрами знался, с каждым деревом сроднился, знает, чем дышит каждая былинка, и вдруг вздор!
      - Рыба пустила росу, взял в хату, с нее вода пошла. И табак привял к дождю! - упорно твердит Савва.
      И люди прислушиваются. Поучительные речи; ей-ей, каждое живое существо, каждая былинка вещает пастуху. В потускневших глазах собравшихся мелькают проблески надежды - не так-то легко нашего пастуха сбить с толку.
      Завирюха по зерну знаток, никто не спорит, но что касается погоды пастух ему сто очков вперед даст.
      Зато Завирюха кое-чем другим привлек внимание - объемистым снопом. Теснятся брыли, жмутся в круг, разглядывают перевязанные, каждый отдельно, колосистые пучки - на разной стадии развития и спелости. Для хаты-лаборатории набрал Завирюха. Оглядев на всех участках корни и колос, он сейчас раскрывает перед людьми тайны произрастания - пытливой мыслью проникает за грани неведомого, - а людям не терпится все выведать, узнать. Вот пучок яровой пшеницы: один стебель налился молочком, другой - зеленый, а третий и вовсе еще не выкинул колоса. Скудная, неудобренная земля, делает вывод Завирюха. И остальные на том сошлись, а что можно поделать? А вот озимая пшеница. Один стебель сильный, потому зерно легло глубоко, во влажный грунт, и тут же рядом квелый стебель, тонкий и колос чахлый, недружные всходы.
      Завирюха еще не успел договорить, как пастух высказывает мысль, будто в бригаде Дороша земля толком не обработана; разве не видно, как он сеял, не помогло и краденое сено. Остер на язык стал пастух, всегда по правде по совести рассуждает; будто соли сыпанул на рану, припомнил, что Дорош целую зиму обкрадывал Теклину бригаду. На грустные мысли наводит людей пастух: в бригаде Дороша неурожай, всем убыток.
      Кладовщик Игнат не помнит, чтобы яровая пшеница когда выдержала такое сухолетье. Было время, на десятый год родила, - не поймешь, в защиту ли кума или просто так сказал кладовщик.
      - А почему в девичьей бригаде сильные хлеба? - спросил пастух, и Игнату волей-неволей приходится отвечать.
      По прежним-то временам он, может, и не обратил бы внимания на пастуха, да и сам Савва не посмел бы рта раскрыть, а теперь и пастух имеет голос; насторожились люди, вот и изволь Игнат изворачиваться. Недоброжелатели всячески стараются унизить кладовщика в глазах колхозников, а тут на беду в голове туман, и Игнат бормочет что-то насчет везенья, насчет природы. Спохватился, да уже поздно: слово не воробей, вылетит - не поймаешь! Савва, думается, только того и ждал, ему лишь бы к чему придраться. Что же, в Теклиной бригаде природа, что ли, другая, климат не тот? Почему у них люцерна удалась на славу и семян обилье будет, а у Дороша сгорела б вся, если бы вовремя не скосили на траву - сберегли питательный корм. А передержи мы - не было бы ни семян, ни травы.
      Мусий Завирюха усмехнулся в прокуренную бороду, не мог скрыть своего удовлетворения, по душе, видно, пришлись пастуховы слова.
      Спасибо, Селивон пришел кладовщику на помощь, на смех поднял Мусия Завирюху. Иль забыл, как сам в старину после покрова рожь сеял? Да еще наволоком, а не по паханому. Скосил гречку, раскидал зерно, покорябал бороной - роди, боже! А после казанской, в самый листопад, скажешь, не сеял? Всему селу на потеху. То плуга, то коня нет, ждет, покуда все управятся. А теперь - грамотей, хатой-лабораторией заправляет, видите ли, знаток грунтов, людей просвещает: где-то в Харькове, мол, живет профессор, до сотни элементов нашел в навозе!
      Но на Селивона уже никто не обращает внимания, слушают Завирюху, вспоминают, как сами возили навоз в экономию, а собственные полоски родили сорняки. Ума, бывало, не приложат, как дальше жить.
      Потемнел лицом пастух, мучают его беспокойные мысли: люцерну-то спасли, скосили на траву, да, по всему видно, не миновать Павлюку беды. То и дело мотается в райцентр.
      Люди перебирают толстые, хорошо выколосившиеся стебли, радуются, любуются: ну и хлеба в девичьей бригаде, экая гущина - мышь не пробежит!
      - Много азоту, - поясняет Мусий Завирюха.
      Он не то, что этот неуч Селивон, не петляет наугад, не путает вокруг да около, узнал цену слова, раскрылись ему недра. Завирюха теперь как по книге читает, что делается под землей. Пусть себе, кому охота, дерет бороду к небу. Почему в Куликах не взошла свекла? Переложили калийной соли. Завирюха давно знает, что животворные силы не на небе, хорошо подкормленные хлеба растут хорошо. Бригадир Дорош из мелкого самолюбия не признает ничьих указаний и советов, чуть побрызгал для отвода глаз, лишь бы агроном не допекал, - понадеялся на дождь. Теперь кается - не удались хлеба. Завирюху не проведешь - недоложил фосфора и калия... А кто послушал агронома?.. Собственно, теперь и сам-то агроном, как приезжает в Буймир, с кем прежде всего советуется? Один Родион Ржа не прознает, не терпит Завирюхи, вечно идет наперекор, давно бы со свету сжил, да кишка тонка. Устин Павлюк не дает его в обиду. Да и станет ли Завирюха обращать внимание на ненавистников? Кто подкормил хлеба по указаниям Завирюхи, тот не раскаивается, у того крупное зерно.
      - Озимую пшеницу сеяли мы только в экономии, - с горечью вспоминает пастух.
      Завирюха как-то набрался храбрости, соблазнился, посеял. Вышел летом в поле, схватился за голову: пшеница-то в рожь переродилась! Сеял пшеницу, а собрал суржик! Глушило бурьяном крестьянскую долю, забивала рожь пшеницу, вздохнуть не давали сорняки. Так и переливалось их цветистой красой старое поле: пырей, васильки, донник, молочай, чаполь, сурепка, вьюнок, овсюг, щетинник, лебеда, ширец, осот, репейник... Э, да всего не перечесть, забивал хлеба разный сорняк.
      А вот теперь молоденькая бригадирша пшеницу посеяла - и удалась. Может, кое-кому и неловко стало. Всякий помнит - разве мало они намучились, пока выбрали Теклю в бригадиры? Все сердце изболелось, все колебались: можно ли доверить девушке сортовую пшеницу - судьбу колхозную? Кустистая пшеница всех склонила на сторону бригадира: росла пшеница, росло и уважение к Текле.
      Завирюха потерял покой, летняя пора баламутила душу, целыми днями мотался по полям, пил росистый аромат хлебов, не раз рассвет встречал среди зеленого раздолья. Волнуются густые поля, остистая пшеница "феругинеум-1239" колышется на солнце, обильно цветет крепкая, в узлах, чистая, словно перебранная, белоколосая "эротриспермум-0917", густые, бархатно-голубые волны веселят глаз, поблескивает на солнце цвета червонного золота зернистая "украинка". Гордость рождалась в душе: дочка сеяла!
      Это только неопытному глазу кажется, что зеленые нивы погружены в сон, лишь изредка кое-где зыблются ленивой волной. Мало кто знает, в какой смертельной борьбе за существование растут хлеба на этом с виду сонном поле, - какая пшеница победит: не даст сжечь себя суховею, не осыплется зерно, не положат бури, обильнее всего уродит. А тем временем советские ученые выращивают новые сорта, и неизвестно, какой сорт пшеницы превзойдет все другие через десять лет. Мусий Завирюха разговаривал с академиком. Впрочем, он ничего не сказал больше о столь знаменательном событии - к чему, в самом деле! - оно и без того всем известно.
      Питкутскую рожь в прежнее время только помещик сеял. На смежных мужицких полосках сортовое зерно "скрещивалось". Вырастали тощие, помесные колосочки. Теперь привезет Завирюха муку с мельницы - аж хата светится! Мука, как крахмал, скрипит, а духовита!.. И яровая "саратовка" не поддается, видно, суховею, скоро поспеет. Завирюхе и посеять-то сортовую пшеницу прежде было не под силу. Вечно рябило глаза от мужицкой полоски: гиревая пшеница осыпается, усатка еще восковая, а красноостая не дозрела. Замусорены были земли. "Зайчики" бегали по пашне - плуги с одним колесиком, - плавали сохи. Сакковским плугом один Деришкур пахал Селивонов отец. Два быка либо четверка коней требовалась.
      Сколько дум, сколько размышлений навевают тучные поля! Иным, возможно, кажется, что человек без толку слоняется по полю, меряет его вдоль да поперек, так себе, галок считает. Светлое времечко пришло, жаль день мал, коротка сердцу отрада.
      Разложили на траве связанные пучочками стебли, расселись в душном сосняке, легонько терли в пальцах бархатистые листочки, - не колоски, а осуществленные мечты вставали перед глазами.
      Горит овес в бригаде Дороша, народ горюет, свернулся лист пожелтели, высохли кончики, - подернулся ржавчиной; будь бы дождь - ожил. А Игнат того мнения, что и дождь не поможет - от самого основания стебель вянет. И вика мучается, не хочет цвести.
      - А почему у Текли зацвела? Не одна разве земля? - некстати ввернул Савва, надоедливый мужик, вечно встрянет.
      И кладовщик вынужден смолчать - не сваливать же снова все на природу, чтобы осмеяли.
      А что должен делать бригадир? Как держать себя при подобных разговорах и обстоятельствах? Дороша сушит досада, не мил стал белый свет, очумел от злости, не глядел бы на людей, словечко молвить неохота. Не подступиться к бригадиру. Что он испытал - не приведи бог никому. Теклиной бригаде повезло - буйные озимые волнами так и ходят. На все лады превозносят Теклю, а Дорош одну брань слышит. Куда ни сунься - косые взгляды да попреки: зачахли озимые в бригаде Дороша, захирели яровые. Куда укрыться от недружелюбных, косых взглядов - драпануть на курорт, что ли, либо еще куда? Ворчит народ. Это сколько же трудодней спишут? И пастух Савва туда же, выговаривал на собрании: "Сам не сумел хлеба вырастить, так теперь на нашу бригаду надеешься? Поедаете наши трудодни? Стыд и позор..." Мусий Завирюха - тот вечно старается унизить бригадира, намекает, что Дорош никудышный хозяин, всякие небылицы измышляет: Дорош-де ведет хозяйство к упадку! А Завирюха уж не собирается ли записываться в спасители? Ну, свалились на бригадира беды да невзгоды, так враги уже готовы возвести на него всякую напраслину, сеют опасные мысли о его якобы непригодности к этому делу. Спасибо, Родион Ржа, заместитель председателя, не дает воли языкам, решительно пресекает недостойные разговоры, а то бы совсем со свету сжили. И уже сулят Текле поездку в Москву, на выставку, сулят всякие почести, награду, славу.
      Не рановато ли недруги справляют победу? Не видать выставки Текле. Есть кому позаботиться об этом. Иначе на свете невозможно жить. Никому пока не известная, неприметная - и то покоя нет от нее! А уж если на выставке будет отмечена!.. Берите тогда, хлопцы, вилы в руки! Девка будет верховодить! Порядок наводить! Помыкать тобой, Игнат, тобой, Селивон, Дорош! Да и Родиону, как пить дать, не сладко придется!
      Люди сидели прямо на траве, невеселые мысли теснились, набегали одна за другой. Солнце так и жарит, на баштане все пожухло, капуста горит, ржаной стебель, что соломина, желтеет, а корень - чахлый, коротенький, силенки нет набрать соков. Лениво переговаривались:
      - Жидковаты хлеба в бригаде Дороша.
      - Кругом дожди... В Гадяче, в Сумах так и льет, а над Буймиром ясное небо.
      Ясное? Пастух вдруг насторожился - вроде бы повлажнело в воздухе-то, - потянул носом воздух, причмокнул, посветлело подернутое крепким загаром лицо: повлажнело... Одно-единственное словечко промолвил, а до чего же оно к месту, до чего желанно, какой сладкой надеждой наполнило сердца - дождем запахло!.. Все кинулись из лесной чащи на поляну, взволнованно оглядывая горизонт.
      Затянуло тучей самую большую, самую высокую гору над Пслом, помутнело над головой небо, померк день, черная, как ночь, даль глухо перекатывалась.
      Жадно водили глазами, ощущая свежие порывы ветра, глубоко вдыхали похолодавший воздух. И снова на лицах проступила тоска, отчаяние брало людей - туча расползалась, рассеивалась, стороной обходила Буймир.
      Сгорбился, поник пастух, поугрюмели люди.
      10
      А вскорости, как на то и надеялся Родион, свалилась на Павлюка беда, - хватит тебе верховодить, пора за вилы браться! Родион от радости ошалел было совсем. И не кто другой, как он, принес эту новость. Сначала он втихомолку смаковал это событие. Торжествовал вместе с ним еще конюх Перфил, самозабвенно в туче пыли правивший вожжами. День выпал чудесный. Ярко сияет солнце, кругом птицы поют.
      Неприятностей Павлюку давно надо было ждать. Слишком уж зазнался он. Не ладит с Урущаком, вечно спор затеет - то севооборот стандартный, то планирование кормовой базы неправильное, - любым случаем пользовался, лишь бы подорвать авторитет Урущака. Станет ли Урущак долго сносить подобное неуважение? Это ж какое терпение надо иметь! Других результатов и ждать было нельзя.
      Родиона вызвали в райзу, и он рассказал все, как было, без утайки. А после еще подтвердил это в кабинете председателя райисполкома Мороза.
      - Павлюк ни с кем не советовался, все делал самоуправно, сеял антигосударственные настроения, не воспитывал массу, пренебрегал мнением опытных хлеборобов, никому не давал ходу, глушил инициативу, потакал лодырям, бездарных, недобросовестных, закосневших в старых пережитках ставил за образец, выдвигал на ответственные посты.
      Родион знал, что сказать. Что тут можно было еще прибавить? Слова его произвели впечатление на присутствующих. Все увидели Родиона в новом свете. Урущак чуть не за голову схватился: "Где у нас были глаза?" Всем стало ясно: какой же он председатель, если никому не дает ходу, не воспитывает массы, ни с кем не считается, самоуправничает, сеет антигосударственные настроения, игнорирует правление?
      Урущак во всеуслышание спрашивает Павлюка, правда ли это.
      Павлюк - а что еще ему было делать? - прибег к клевете: все, дескать, переврал Родион. Морочит, дескать, голову, нет у него собственного суждения, да и совести нет! Словом, пытался посеять недоверие к Родиону. Дискредитировать. Однако не очень-то послушали Павлюка, видно ведь выкручивается человек.
      - Пусть приведет факты, - требовал Павлюк.
      И Родион Ржа, недолго думая, преподносит:
      - Кто снял опытного хозяина Селивона с бригадиров?
      Павлюк с явным сожалением бросает:
      - Надо бы еще было кстати и правление переизбрать.
      Но его уже никто не слушал.
      ...С шумом-звоном влетели в село, уж Перфил расстарался, вихрем доставил Родиона, то есть нового председателя. Лида их сияли торжеством, даже сквозь слой пыли разобрать можно было.
      В обеденную пору на улице всегда многолюдно, кругом так и пестрит брылями, бородами, платками. Родион обводит всех соколиным взглядом. Неповторимая минута! Сейчас он должен сообщить людям чудесную новость!
      Родион вдруг нахмурил лоб. Еще в самом деле подумают, что он радуется. Новая беда отныне свалилась на голову Родиону. И это почувствовали все. Селивон, Игнат спрашивают с тревогой в голосе:
      - Говори, что случилось?
      Родион - вид озабоченный, встревоженный - нехотя отвечает:
      - Неутешительные вести...
      Еще больше страху нагнал на дружков.
      - Павлюка сняли! - брякнул Перфил.
      На мгновение все примолкли.
      Всегда отличавшийся несдержанностью Мусий Завирюха резко напустился на конюха:
      - Не может быть! Брешешь ты!
      Тут уж Родион с тоской в голосе должен был подтвердить, что конюх говорит правду.
      Люди, конечно, заметили, как огорчен этой новостью Родион.
      - Да еще в суд потянули! - добавил конюх не без злорадства.
      Родион подтвердил, что и это правда.
      У Селивона дух захватило, опомниться не мог.
      - Павлюка? Павлюк не председатель?
      И Перфил торопится сказать, чтобы людям все стало ясно. Всем известно - Павлюк затыкал ему рот, не давал ходу, теперь у конюха как гора с плеч свалилась.
      - Перед судом ответ будет держать за самоуправство, за то, что скосил люцерну!
      Родиону на этот раз не понравилось вмешательство пролазы конюха.
      - За развал работы! - хмуро, с полным знанием дела объяснил он. - И за антигосударственные дела...
      Теперь каждому понятно - тяжкие проступки висят над человеком.
      - Это Павлюк-то развалил работу? - допытывается Мусий Завирюха, не скрывая своего удивления. - Это Павлюк-то сеял антигосударственные настроения?
      Поглаживает прокуренную бороду и громко, во всеуслышание, наперекор начальству, превозносит Устина Павлюка: что он-де всей душой старался на наших социалистических полях, всего себя отдавал для блага народа. И, конечно, Мусий Завирюха посеял тем самым небезопасные настроения среди колхозников, и те повели не очень-то приятные речи насчет несправедливости, насчет администрирования руководителей райцентра. И Родион должен будет довести о том до сведения...
      Плотники, косари, полольщики, сбившиеся во дворе, бросали на Родиона неприязненные взгляды. Некоторые даже выразили надежду, что когда будет партийная организация в каждом колхозе - тогда больше порядку будет.
      Родиона это взорвало! А теперь что ж, по-вашему, непорядок? Так невесть до чего можно договориться. Мусий Завирюха - и никто другой разводит в массе недовольство.
      Колхозники решили - и первый объявил об этом Мусий Завирюха: "Ежели дойдет до суда - все пойдем в свидетели, покажем, что люцерна в бригаде Дороша погорела бы, если бы ее не выкосить!" А косари подтвердили, что возьмут и на себя ответственность за это. Бородачи Салтивец да Аверьян с Келибердой в этом деле ведь кое-что смыслят?
      А что скажет Дорош? Слов нет, против воли бригадира выкошена люцерна. Родион так и доложил, и это занесено в протокол. Павлюк допустил самоуправство - против воли Родиона и Дороша. На суде за это не похвалят.
      Кое-кто стал защищать Павлюка: да разве он не знает крестьянского дела, не советовался с людьми?
      Бестолковые спрашивали:
      - А кто ж теперь будет у нас председателем?
      Мясистое лицо Селивона налилось удивлением.
      - Разве нет у нас заместителя? - и показывает на Родиона.
      - Известно, кто у нас порядок наводит, - подает голос Перфил.
      - Люди, все слушайте Родиона Марковича! - выкрикивает кладовщик Игнат.
      Перфил в восторге от нового председателя:
      - Родион Маркович сказал - будем есть белые пироги!
      Скоро и самому Родиону Марковичу подвернулся случай выступить перед народом, дельный разговор завел - про функцию работы, что нужно рентабельно хозяйство вести, а известно, что одним из значительных факторов увеличения урожая зерна является расширение посевной площади и повышение урожайности. Родион вынужден был отметить спад трудовой дисциплины в колхозе...
      - Необходимо нам прежде всего обеспечить людей... чтобы не бегали на базар... Все цифры, иначе говоря достижения при Павлюке, я не стану тут приводить, потому как они имеют бледный вид на нашем фоне...
      Каждую его фразу Игнат с Селивоном сопровождали одобрительным кивком головы, изображая радостное изумление: "До чего же складно говорит Родион!"
      11
      Туман рассеивался, самоцветами переливалась роса, вспыхивали деревья, яснее очерчивались лица. Сад исходил опьяняющим ароматом. Горит на солнце алое бутское, нежно переливается пепинка литовская в розовых разводах. Тает во рту белый налив, насквозь, кажется, светится яблоко; забивает дыхание, хотя еще и не дозрела, пахучая антоновка.
      Желтеет, что воск, яблочко "добрый селянин", мелкое, спорое. Мусий Завирюха задался мыслью пересоздать его в "зажиточный колхозник", влить соков крупного сорта, вырастить такое яблоко, чтобы и на вкус было хорошее, ароматное, и красок приятных, и долго чтоб сохранялось. А яблоня не боялась бы ни солнца, ни морозов, да чтобы раскидистая была, с богатой кроной.
      Доспевает золотой ранет, осеннее полосатое, гнутся ветви к земле под щедрой тяжестью. Высокая, стройная груша "лесная красавица" одаряет сладкими настоями, сочный бергамот, чудесная лимонка веселят глаз, кругом роскошное изобилие, деревья буквально утопают в плодах. Славные денечки, отрадные деньки!
      Насколько хватает глаз, раскинулся молодой ветвистый сад. Мусий Завирюха, поставленный на охрану урожая, зорко высматривает, не приболело ли где яблоко. Вместе с садовником Арсентием подбирает падалицу - в лабораторию на исследование.
      Другому кому, может, горя мало: падает яблоко - ну и пусть его падает. А Мусий Завирюха озабоченно взвешивает на ладони, вертит упавшее яблоко перед глазами: не выгрызла ли плодожорка сердцевину - до всего хочет доискаться, не казарка ли переела плодоножку? Быть может, влаги не хватило и яблоня ослабла? Ну вот, никаких сомнений, плохое опыление яблоко кривобокое, безвкусное.
      Добрались до границы сада.
      В разгаре лета цветут гречишные поля, в сад заносит гречишный сладкий дух. Пасечник Лука с празднично-торжественным видом расхаживает среди золотого звона, осматривает ульи. В засуху пчелы заскучали, притихли, только по воду и летают. Но стоило скупому дождичку покропить землю - и пчела повеселела, заиграла. Ожил и Лука, запела в нем душа; увидел приятелей, помахал брылем, приветствуя дорогих гостей.
      Сошлись друзья пышнобородые, крутолобые - апостолы нового века, - как всегда в минуты встреч, осветились радостью лица. Полюбовались на мир вокруг, друг на друга, закурили крепкого самосаду, и потекла речь о житейских делах. Выложили на траву щедрые дары - крупные, приманчивые яблоки поблескивали, точно хрустальные, светились чистые, прозрачные меды.
      А тут взвилась пыль, на дороге показалась машина. Это примчался Сень, остановил машину, поприветствовал седоголовую артель, растянулся на траве, жадно впился зубами в румянощекое, брызжущее соком яблоко.
      - Трактористам яблок дайте.
      - Яблок?
      Мусий Завирюха разгладил прокуренные усы и внушительно, неторопливо заговорил - благо есть кому слушать, есть что рассказать. Друзья, известное дело, большие охотники покалякать, до утра, бывает, тешат свою душеньку приятной беседой о достижениях науки, о преобразовании природы, о путях небесных светил и других подобных вещах.
      - Яблоко - не картошка, - с какой-то даже гордостью сказал Мусий Завирюха. Будь это при огороднике, вот поднялась бы буча! Харлампий бы не смолчал!
      Чудодейственный плод - яблоко. Витамина... Где сталь льют, стекло выдувают, где добывают уголь, на вечной мерзлоте, попадает человеку витамина, к примеру, рудокопу, - легкие, сердце сразу вроде бы как отдохнут, свежим человек делается, живее становится взгляд, молодеет человек. Зачем далеко ходить? Приятели многозначительно посматривают друг на друга - чего только этот чудесный сад не творит с человеком: и морщины разглаживаются, и лицо кровью наливается, и сила в жилах бродит...
      Будет знать теперь тракторист, что яблоко не просто лакомство.
      Мусию Завирюхе уему нет, как примется расхваливать сад. Краса жизни. А воздух! Яблоки! Дай их в шахту - железо! Очищает легкие. Обогащает кровь. Все сто необходимых питательных веществ в яблоке, вот оно что! Сердце начинает биться, как молодое.
      Известно, своими руками садил. И Сень с трудом сдерживает усмешку: можно подумать, что яблоко основа жизни! Однако Сень, надо сказать, с удовольствием слушал старика. А неугомонный Мусий Завирюха один за другим выкладывает дары своего сада - "кандиль-китайка", "бельфлер-китайка", поразительно свободно выговаривает непривычные для сельского уха названия и опять пускается в объяснения: из мичуринского сада выписывали черенки самых ценных урожайных сортов, устойчивые против морозов, против суховея... За садом раскинулась вся в цвету гречиха, дышалось легко, глаз не мог натешиться красотой, яблоко - шафран - так и брызжет соком...
      Вспоминается Мусию Завирюхе, как начинали они посадку сада, - не верили люди, нарекания всякие пошли.
      Селивониха причитала: "Дождемся ли мы тех яблочков?"
      Приятели не могут не помянуть добрым словом Устина Павлюка, который сумел-таки повести за собой людей.
      Растите сады - партия призывает, чтобы вся страна зацвела!
      Павлюк сам и поле выбрал по-над Ахтырским шляхом - глубоко залег там чернозем, а внизу глина. Рослое будет дерево, междурядья бей на десять метров - разрастется сад, - трактор не будет обламывать ветвей. А если слой чернозема недостаточно глубок, да вдобавок еще и подгрунт песчаный, недолговечен будет сад. В шахматном порядке посадили - просторнее дереву.
      А теперь ишь каким добром одаряет десятилетний сад.
      Сень тоже голос подает. Уродились нынешним летом яблоки, и Завирюхе уже кажется, что он один тому причиной, что весь мир на него смотрит. Хорошо, что нет с ними пастуха-чабана, - что бы тогда заварилось! И приятели вынуждены умерить свое красноречие, предоставить слово Сеню, а тот принялся восхвалять сложную науку - механику! Всякий ли способен проверить балансирование барабана, разобрать механизм трактора? Агрегаты, магнето, цилиндры - так и стреляет мудреными словами. Старики убедились шустрый парень. Сень затем совершенно справедливо заметил: без машины и земля бы не родила...
      - Дайте, дедушка, меду...
      - Меду?
      Тут уж пришла очередь пасечника Луки; спокойная улыбка осветила его опаленное солнцем лицо. Не собирается ли кто непочтительно отозваться о таком создании, как пчела? Пчела! Да знает ли кто, что такое пчела? Будто ни к кому особенно не обращался, а ко всем вместе, и все же особо к Сеню не то с торжеством, не то с сожалением: что, мол, они, молодые, понимают. Присутствующие не без удивления узнали, что в пчеле больше частей, нежели в тракторе! Да, да. Три голоса, два дальнозора, два темнозора... и компас.
      - Мед - это вам не подсолнечное масло.
      Заметив изумление Сеня, пасечник Лука с превеликим удовольствием принялся излагать любопытную науку. В поле с птахами да с пчелами он чуть не разговаривает, он и с былинкой, и с деревцем знается, и с тучами беседует, ему понятен голос ветров, все тайны вселенной, все ее загадочные знамения он может разгадать. Ему ведомо, по какому такому наряду пчела летит, по воду или там за кормом, кто сторожит, кому какой дан приказ, а нарядов на пчелином дворе, ей-ей, не меньше, чем в иной хорошей бригаде. Ничто не укроется от зоркого глаза пасечника, он все насквозь видит: жалостно звенит пчела - без взятка, значит; веселая, точно с ярмарки, летит - с добром; а ежели сердито, неспокойно зажужжит, - не всяк то услышит, а пасечник враз заметит, - растревожена чем-то пчелка.
      И Сень совершенно искренне готов признать: нет, пожалуй, разумнее твари, чем пчела. А пасечнику это любо кажется, - не только что глаза, лысина и та от удовольствия засияла. О, этот Сень тоже не промах! Ему ли не знать, чем задобрить пасечника, заставить его расщедриться на лакомый кусочек сотового меда. После таких разговоров можно ли равнодушными глазами смотреть на ароматную эту, прозрачную жидкость, что медом зовется?
      Тут Мусий Завирюха начал прославлять технику, которая-де есть основа всякого познания и развития; превозносить до небес многочисленные кадры трактористов, комбайнеров, агрономов, пробудивших плодоносные силы земли; шоферов, механиков, летчиков, покоривших пространство. Да разве могла царская Россия дать такую силищу людей со средним и высшим образованием? Мусий Завирюха сам слушал лекции в Киевском плодоягодном институте... Сказал и запнулся: кстати ли сказал, не смешно ли получается? Нет, загорелые лица слушателей светятся подлинным уважением.
      Встало над садом солнышко. Побежала волна по гречке, по травам стелется низом ветерок. Бархатистой полосой протянулись далеко вдаль пары. Даже в синеву отдают. Цветет гречиха, поблескивает, облитая солнцем, трепещет среди зеленого приволья каждым своим цветочком. Буйно заросло поле бледно-розовым ковром. Над головой нежно звенят пчелы; не зная устали, несут и несут они в свой душистый домик золотистую пергу. Задумались, размечтались друзья-приятели - есть и их капелька опыта в народной сокровищнице знаний.
      Вроде бы самые обыкновенные, пустячные вещи происходят вокруг ремонт, очистка зерна, удобрение, - и не вдруг схватишь, как разрослось все, ключом бьет всюду жизнь.
      Мусий Завирюха озабочен совсем не будничными мыслями. Сбылись замечательные слова, провозглашенные большевиками, покончено с чересполосицей, слились поля в одно цветущее поле, а если еще и сад разрастется - тысячи рук каждое лето будут собирать богатый урожай, профессора будут людьми руководить. В саду, опутанном проволокой, везде будет полыхать электричество, проложат узкоколейку. Яблоко - плод нежный. Взять хотя бы белый налив - уйма сахару и соку, упало, раскололось негодно. И боровинка такая же, и осеннее полосатое. В три дня все до одного созревшие яблоки собрать надо, сначала ранние сорта, за ними средние, поздние, - сотни тысяч пудов. По всем правилам нужно оборвать, перебрать, перевезти в хранилище. Закурятся сушильни, задымят заводы, станут давить яблочный сок на вино, варить меды, квасы, повидло.
      И это время не за горами. Мусий Завирюха нисколько не выдумывает. Последние его слова, пожалуй, опечалили друзей: близко, близко к старости посветлел для них мир. Вспомнилось Мусию Завирюхе, как мальчишкой в экономии водовозом работал. Давно уже погнили, нет их, тех садов, что поливал да растил для помещика Харитоненко. Зато насадил вот для народа молодой сад, и растут яблони, буйно раскидывая во все стороны пышные ветви. Зацветет сад - и, может, вспомнят его люди и скажут: не зря прожил на земле сивый, что туман, косматый мечтатель. И в дуновении ветерка, может, послышится людям хрипловатый бодрый голос. А уж как дозреет яблоко соком, сладкой истомой разойдется по жилам да растает, растворится приязнью в сердце - какой живой человек не вспомнит добрым словом садовника. Каких только причудливых видений не навеет иной раз одно благодатное мгновение!
      Ну, а как в Буймире пока нет профессоров и инженеров, которые бы построили к саду сказочные лаборатории, заводы, Мусий Завирюха с садовником Арсентием сами растят, оберегают сад.
      - Счастливое свойство у человека, - кивают на Мусия Завирюху приятели. С его, мол, легкой руки сухой сук и тот примется. Другой что ни посадит - Родион, к примеру, - ничего не растет. С корнем, сильное, здоровое деревце посадит, и перегною насыплет, и поливает его чуть ли не каждый день, а за пол-лета зачахнет. А Мусий Завирюха даже на песке сильное дерево вырастит. Потому что если уж сажает, так всю душу вкладывает.
      В саду, ясное дело, не без недругов, не без вредителей. Родиону кажется, что дерево само родит, а люди так себе, без дела слоняются. А Мусию Завирюхе стоит только окинуть беглым взглядом сад - он враз схватит, в каком дереве следует оживить сокодвижение.
      - Сад паши в период его покоя - осенью, а не летом! - убеждает Мусий Завирюха.
      Но Родион Ржа не удостаивает его своим вниманием - выдумки, дескать!
      - Летом корни деревьев тянутся к поверхности, к солнцу.
      - Нет, Родиона никакой наукой не проймешь! - замечает садовник.
      - Подольше похозяйничает - захиреет артель, - твердит пасечник.
      - Недолго придется ему хозяйничать, - высказывает надежду садовник.
      - И за что только обидели человека? - с тоской в голосе спрашивает Мусий Завирюха. Он тяжело переживает свалившуюся на Павлюка беду.
      Сень твердо убежден и убеждает в том же стариков, что Павлюк не потерпит несправедливости, не склонит послушно головы перед злом, всем известен его смелый, прямой характер.
      Никто не забыл, как умел Устин Павлюк приободрить человека в работе, воодушевить на смелые начинания.
      Мало, скажете, подымали на смех Мусия Завирюху, когда он стал гибриды разводить?
      Селивон:
      - Ты, никак, совсем уж в ученые записался - гибриды-то разводишь!
      Родион презрительно кривил рот:
      - Не яблоко, а картошка!
      Сначала было пересилил дичок. Мусий Завирюха не один год бился, пока переломил природу. Только семь лет спустя победило наконец благородное дерево - нате вот, попробуйте... С кислинкой...
      Крепкое яблоко брызжет розовым соком, захлебываются люди от наслаждения, прижмуривают глаза. Чудесное яблоко, освежает, бодрит. А запах...
      Слушатели потрясены, с уважением смотрят на чудодея Мусия Завирюху, а он так и сияет от удовольствия.
      - Неужели это гибрид? - не может скрыть своего изумления Сень.
      И приятели наперебой дают советы, в каком направлении следует развивать далее дерево, какой придать вкус яблоку - влить больше сахару или кислоты, какую дать окраску, аромат.
      И воздавали должное учению Мичурина и его последователей.
      Задумались. И не заметили, как тихая мелодия заструилась над привольем, плавно, волнами расходилась, замирая вдали; певцы точно в каком-то сладком забытьи восславили ясный день, изливая в этой песне без слов самые заветные свои чувства и мечты. Все светлее делалось на душе, все громче славили они привольную жизнь, незабываемые годы, радуясь, что никому они не в тягость на склоне лет, как бывало в старину. Сами хозяева своей жизни, своего счастья... Уж не ощущали ли в эту минуту себя наши друзья счастливыми потомками не знавших счастья-талану горемык кобзарей?
      Жил-был в Буймире крестьянин-неудачник Мусий Завирюха. Хозяйствовал на своей полосе, счастья-доли не видел, не знал, как быть дальше, нажил две грыжи, а богатства - ни вот столечко. Ходил под Порт-Артур воевать с японцем, а самому не было места на земле. Когда-то не в состоянии был даже слово "лаборатория" вымолвить, а нынче сам выводит новые сорта яблок, нынче триста гектаров сада под его рукой! Сердце щемило, думал и не знал, как сберечь сад от всякой напасти, - не зачахло бы дерево, цветоед бы цвету не истребил, не выпил бы соки - лепестки засыхают, буреют, - отложит яичко, выводится червячок. Химическая и механическая борьба с вредителем не легка, вот почему Мусий Завирюха начал с биологических способов борьбы - развел такое насекомое, трихограмму, которое истребляет яблоневую плодожорку, златогузку, боярышницу в зародыше, как и лугового мотылька и озимую совку.
      Рассказывает он все это будничным голосом, словно бы иначе и нельзя о таких заурядных вещах.
      12
      Урущак упорно твердит свое секретарю райкома Нагорному:
      - Павлюк совершил антигосударственное преступление.
      Павлюк спокойно отвечает:
      - Я совершил бы преступление, если бы не скосил люцерны. Не было бы ни семян, ни травы.
      - Почему не дождался полного цветения? - резко спрашивает Урущак.
      - Чтобы не потерять траву! И так уже нижние листочки осыпались.
      Ни для кого не новость: чтобы сберечь питательный корм, люцерну косят в начале цветения, пока листочки еще сочные.
      - Павлюк потерял больше, - доказывает Урущак. - Он загубил драгоценные для нас семена люцерны.
      И стал доказывать, что люцерна - залог устойчивого урожая. Урущак ссылается на учение Вильямса о влиянии люцерны на образование почвенной структуры. Не приходится, мол, объяснять, какое это имеет значение для наших запущенных мелкособственническим ведением хозяйства земель. Да еще песчаных вдобавок. Чернозем у нас разве что на Запсёлье, а в других местах лишь изредка врезается клиньями.
      Урущак бросает красноречивый взгляд на Нагорного, тот недостаточно еще знает состояние сельского хозяйства в районе, к потому Урущак считает необходимым информировать секретаря.
      Нагорный внимательно слушает; по крайней мере, на сухощавом, цвета красной меди лице его не заметно никакого признака нетерпения. Правда, по нему трудно угадать и другое: разделяет ли секретарь мнение Урущака?
      Узнав, хоть и с некоторым запозданием, о решении, которое родилось в аппарате райземотдела при согласии председателя райисполкома, - передать материал об антигосударственном поступке бывшего председателя колхоза "Красные зори" Павлюка прокурору, Нагорный заинтересовался этим делом, вернее, успел перехватить его в ходе подготовки. По всему видно, что Урущак намеревался провести это решение в жизнь возможно "оперативнее". Из горячих прений, в которых каждая сторона отстаивала свою точку зрения как единственно справедливую, Нагорный понял, что между заведующим райзу и Павлюком существовала острая неприязнь, корни которой выяснить было трудно. Нагорному ясно было одно - что формально поступок Павлюка мог быть расценен как антигосударственный. На это, собственно, и налегал Урущак. А по существу?
      Павлюк, несмотря на угрозу, нависшую над ним, чувствовал себя спокойно, уверенно, отвечал скупо, сдержанно и даже вроде нехотя, как бы досадуя, что надо объяснять такие простые вещи. Это свидетельствовало о полном его самообладании.
      Нагорному, молча следившему за спором, нужны были более определенные сведения, чтобы решить, на чьей стороне правда.
      - Чем вы можете доказать, - обращается он к Павлюку, - что семян все равно бы не было?
      Павлюка этот по существу важный вопрос мало трогает.
      - Завязи не было, - отвечает он, - люцерна начала гореть.
      - Как агроном, вынужден засвидетельствовать, что семена были бы, возражает Урущак.
      Павлюк не посчитался с этим голым, бездоказательным утверждением.
      - Надежды на дождь никакой, - повторяет он, - а люцерна горела.
      Нагорный заинтересовался:
      - Как вы могли знать, будет или не будет дождь?
      Урущак про себя присоединяется к этому вопросу. В самом деле - как?
      - И по сей день нет, - отвечает Павлюк, - не выкосили бы, остались бы одни веники!
      Нагорный чувствовал себя в затруднительном положении. Он не усматривал злой воли в действиях Павлюка, как это старался доказать Урущак.
      - Комиссии в поле не было, акта не составляли?
      - Я обращался в райзу, - объясняет Павлюк.
      - Я запретил косить, - свидетельствует Урущак. И произносит это решительно и убежденно, как человек, который был непоколебимо уверен в урожае и старался всячески предупредить возможные убытки. Единственно это и силится доказать Урущак секретарю. Небось он кое-что соображает в сельском хозяйстве.
      Каждая минута приносила новые осложнения. А разве Павлюк в сельском хозяйстве ничего не смыслит?
      Нагорный всячески стремился прояснить дело:
      - А как в соседних колхозах?
      Павлюк чувствует некоторое затруднение: как бы дать понять, что это дело сложное?
      - У нас и у самих в девичьей бригаде прекрасная люцерна, - отвечает он, - буйно пошла в рост, зацвела, и завязь хорошая была... Обильный урожай дала.
      - Так в чем же дело?
      Чем объяснить, что в одной бригаде люцерну прихватило засухой и она погорела бы, если бы ее не скосили на траву, а в другой люцерна густая, зеленая, дала богатый урожай семян!
      И Павлюк пускается в сложные объяснения. Сеяли ведь разными семенами. Не сами выращивали. Может, семена немного приболели - не удобрена была земля, а то, может, не вовремя скошена была люцерна - и семена не выспели как следует. Или в самый покос пошли дожди - и семена припрели. В амбаре, если сыроватыми убрали, могли тоже подопреть. Следовательно, корень укреплялся слабо, растение плохо развивалось, да еще, может, яровая пшеница глушила, люцерна не кустилась, дала хилое семя.
      Нагорный сосредоточенно морщил лоб, и Павлюк примолк, испугавшись, не утомил ли он секретаря. Нагорный, однако, просит Павлюка продолжать. Заинтересован, по-видимому, этими соображениями, а может, и еще почему?
      Урущак не скрывал своей досады. Эти тары-бары хоть кого могли из себя вывести. Подумаешь, мировые истины провозглашает Павлюк! Каждый полевод это знает. Нагорный же, однако, со всем вниманием слушает Павлюка: что здоровое семя не боится засухи, здоровый зародыш - сила, гонит в рост все растение - и корень, и стебель, и листья, что густо сеянное, неразреженное растение набирается холодку, укрывает землю, почва не высыхает, не трескается, сберегает влагу, тогда люцерне не страшна жара.
      Зауряднейшие, навязшие в зубах истины! Если бы не секретарь, Урущак, наверное, поставил бы на место Павлюка, слушать бы не стал. Да он на этом сельском хозяйстве собаку съел!
      - А может, люцерна, которую взяли на семена, в плохих условиях зимовала, бедна крахмалом, не имела достаточной силы к весне. Либо скотина осенью притоптала корни. К тому же, видимо, пахали в сушь, земля плохо была разработана, - продолжает Павлюк.
      Урущак с недоумением пожимает плечами: не собирается ли секретарь с помощью разглагольствований Павлюка освоить агрограмоту, уж очень внимательно прислушивается, присматривается, переспрашивает! Нагорный заводской человек, все может быть. И Урущак, чтобы не сидеть молча и положить конец этой нудной болтовне, добавляет от себя:
      - ...Или по весновспашке была сеяна, а то, может, сорняки забили поле, мало ли что.
      Неужели не хватает опыта Урущаку? Просто не хочет выставлять свои знания напоказ, как другие. Разве бы он сам не сумел объяснить, что к чему?
      Секретарь, однако, больше склонен слушать этого надоедливого Павлюка! А Павлюку только того и нужно, ему же выгодно запутать дело, вошел во вкус, разговорился, что тебе прежних времен хуторянин: распаханное в пору поле - что рассыпчатая каша, в глазах даже рябит...
      Да кто ж этого не знает? Выкрутиться из беды ловчится Павлюк, свалить с себя вину, вот и отводит секретарю глаза! На черноземе, дескать, да по низинам не так припекает люцерну.
      - А почему же у тебя припекло? - перебивает Урущак, не обращая внимания на секретаря.
      Павлюк, он что ж, стремится свалить частично вину на бригадира, на Дороша, чтобы самому избежать ответственности. Но Урущак твердо стоит на страже истины и торопливо поясняет:
      - В бригаде Дороша под люцерной песчаное поле, да и южный склон вдобавок.
      Он ли не знает, что сказать?
      - А зачем на песчаном сеяли? - спрашивает Нагорный.
      - Такие хорошие хозяева! - пренебрежительно кивает Урущак в сторону Павлюка.
      Но Нагорный тут же спохватывается, что спросил невпопад. Схватил суть дела... усмехается, - ясно!
      Павлюк, понимая, что секретарь поторопился с вопросом, коротко поясняет:
      - Севооборот...
      Павлюк старается доказать, что земля в бригадах одинаковая, но Текля приложила больше старанья - и когда сеяли и при обработке почвы. Лучше удобряла.
      - К тому же мы предполагаем, что Дорош засеял неполноценными семенами. А почему сеял по песчаному полю? Вы же агроном, - поворачивается он к Урущаку, - неужели не знаете почему? А еще утверждали севооборот!
      В неловкое положение, определенно в неловкое положение старается поставить Урущака Павлюк перед секретарем. Принизить его авторитет, не иначе.
      - Ведь люцерна скрепляет грунт, образует структуру.
      В невыгодном свете хочет выставить Урущака. Да и секретарь хорош, слишком много позволяет Павлюку. Его сторону держит, что ли?
      А может, Нагорный и не прислушивается к этим соображениям, не придает особого значения выпадам Павлюка?
      - У меня что, одно ваше поле? - отвечает Урущак.
      Человек ведает десятками хозяйств. Мыслимо ли держать в голове земли каждого колхоза?
      Нагорный, который чутко улавливал малейшие оттенки разговора, желая избежать обострения спора, обращается к Павлюку с новым вопросом: советовался ли он с людьми?
      - Я и сам знал, что делать, - уверенно отвечает тот.
      Урущак спешит с заключением:
      - Зазнался очень Павлюк!
      Нагорный нетерпеливым жестом руки предупреждает Урущака, что подобные выпады нежелательны.
      Урущак лишился покоя: чем мог Павлюк привлечь на свою сторону секретаря? Какое будет принято решение?
      - Неужели в колхозе нет опытных людей? - допытывается Нагорный, точно силится вызвать Павлюка на разговор или проверить его мнение.
      Павлюк чистосердечно признает, что есть такие люди в колхозе. Павлюк, конечно, имел в виду Мусия Завирюху, своего единомышленника, с которым они редко в чем расходились. Но Павлюк не хочет ссылаться на кого-то, прятаться за чью-то спину. Он всю ответственность берет на себя. Разве станет он рассказывать, что советовался с Родионом, который был тогда его заместителем?
      "Ну как, будем косить люцерну?" - спросил он Родиона. "Кабы знать, что семена будут, так не след". - "А если не будут?" - "Пропадет трава". "Так разве уже сейчас этого не видно?" - "Оно хотя и видно, да... А сколько бы сена-то навалили..." - "Что ж, ждать, пока погорит трава?" "Как Урущак скажет".
      Итак, Павлюк не желает ни на кого ссылаться, он самолично пришел к этому решению.
      Урущак с удивленной миной развел руками и, едва сдерживая возмущение, выразительно посмотрел на Нагорного. Громко осудить Павлюка он не отваживался - не рассердить бы секретаря.
      Нагорный бросил замечание насчет необходимости проверять себя, свои решения, советоваться с людьми. Несмотря на то что Павлюк так именно и поступал, он чувствовал себя несколько неловко: не предстает ли он в глазах секретаря своего рода индивидуалистом?
      Нагорный не позволил себе ни одного резкого слова против Павлюка, ни разу не повысил голоса, держался ровно, даже сочувственно, и это располагало Павлюка к откровенному разговору. Он рассказал о давнишнем своем споре с Урущаком. Животноводство развивается, колхоз выращивает чистопородный скот, строит ферму за фермой. А севооборот устарел, райземотдел совсем не думает о планировании кормовой базы. Может ни развиваться животноводство на старой кормовой основе? И Павлюк ударился в пространные рассуждения о том, как надо поставить кормление скота, о сочных кормах и концентратах, пересыпая свою речь специальными терминами рацион, белки, витамины. И странно - Нагорный снова внимательно слушал его, сосредоточенно морщил лоб, что-то записывал.
      Это уж слишком!
      Урущак потерял наконец всякое терпение.
      - Мы пришли сюда не лекцию вашу слушать! - напоминает он Павлюку. Павлюк искажает действительность, - упорно твердит Урущак, - ведь известно, что за плохую заготовку силоса он не раз получал выговор.
      Павлюка передернуло от этих слов, он едва сдержался, чтобы не сказать резкости. Но сказал только, что на одном силосе скотине не перезимовать. На травяном силосе молока не потянешь.
      - Ведь две весны подряд сеяли кукурузу, после того - подсолнух, земля истощена, а ее райзу, согласно своему плану, требует засадить картошкой!
      - Павлюк против планирования! - перебивает его Урущак.
      - Смотря какое планирование, - возражает Павлюк.
      Нагорный не посоветовал передавать материал прокурору, не усматривая ничего антигосударственного в поступках Павлюка. Он сказал это отчетливо и твердо. Урущак был обескуражен. Мало сказать - обескуражен, лихорадка затрясла человека. Вот так новость! Разве можно было предполагать что-нибудь подобное?
      - Да ведь с нас спросят... - пытается он возражать секретарю.
      - А с нас, думаешь, нет? - говорит Нагорный.
      Урущаку кажется, что в вопросе этом звучит насмешка. Он на мгновение смутился. Урущак ставит секретаря перед фактом, что Павлюка с должности председателя колхоза сняли и поставили на рядовую работу, пока будет вестись следствие, и что в колхозе "Красные зори" теперь наводит порядок новый председатель, знающий, опытный хозяин, Родион Ржа.
      Нагорный поинтересовался партийными силами в колхозе и узнал, что один лишь Устин Павлюк член партии. Однако надежные люди есть, уверяет Урущак, и партийные силы в колхозе могли бы расти.
      Секретарь спрашивает, кого Урущак имеет в виду.
      - Родион Ржа! - без малейшего колебания отвечает Урущак. - Полон сил! Энергичен! Способный человек! И опыт есть!
      Нагорный переводит взгляд на Павлюка, тот явно не согласен с Урущаком.
      - Растут, это точно, здоровые творческие силы в колхозе, но только Родион Ржа - чуждый партии человек.
      - Почему вы так считаете? - спрашивает секретарь.
      Павлюк нехотя говорит, что от Родиона так и несет мелкособственнической стихией, что это человек сомнительной честности. Урущак на это криво ухмыльнулся: только со злобы и зависти можно наклепать такое на человека! Но когда Павлюк добавил, что Родион стелется перед начальством, Урущак вышел из себя - уж не в его ли огород бросает камешки Павлюк?
      Нагорный, убедившись, что столь серьезное дело в беглой беседе не разрешить, обещал вернуться к этому вопросу.
      Урущак дал понять секретарю, что тот не успел еще познакомиться с обстановкой на местах, с людьми. А он, Урущак, давно уже все это изучил, присмотрелся к людям, кто к чему способен, и теперь пришел к выводу...
      Однако Нагорный оставался непоколебим: никакого следствия! Да разве у следователя хватит терпения выслушивать все разъяснения насчет агротехники люцерны? А если даже и выслушает - разберется ли еще в существе дела? Секретарь строго предупреждает Урущака, что администрировать в колхозах он больше не позволит. Что это за порядок - сняли, поставили на рядовую работу! А с народом посоветовались?
      Урущак заверяет секретаря, что все оформлено, как следует быть, собрание утвердило нового председателя, который хорошо разбирается в сельском хозяйстве. Родион Ржа уже приступил к работе - и, надо сказать, с первых же дней проявил себя. Настойчивый, энергичный человек... Уж он-то, Урущак, как давнишний руководитель сельскохозяйственного сектора, основательно изучил старые кадры.
      - Кадры надо выращивать, создавать, - замечает секретарь, - а не разгонять!
      На Урущака хлынул вихрь догадок, но одно он понял твердо: что секретарь имеет свою точку зрения, неизвестно кем навеянную. Уж не думает ли Нагорный обвинить Урущака в халатном отношении к кадрам?
      Урущак сам проводил собрание, на котором выбирали нового председателя.
      - И не было голосов против?
      - Разве можно достигнуть полного единодушия?.. Собрание выбрало нового председателя, - Родиона Ржу все знают как рачительного хозяина, который всю душу отдает развитию колхоза. Пользуется всеобщим авторитетом и уважением.
      Павлюку ясно: не легко будет секретарю изучить людей и хозяйство в пятидесяти колхозах, да еще с помощью такого человека, как Урущак. Но, между прочим, у Нагорного, похоже, свой глаз острый, так что водить его за нос вряд ли кому удастся.
      Урущак объясняет секретарю, что руководителей райкома и райисполкома часто перемещали, он же с самого начала коллективизации, вот уже десять лет, бессменно ведает райземуправлением, вся организационная работа с кадрами в колхозах сосредоточена в его руках. А ведь известно, что район не на последнем месте в области, а по развитию животноводства, выращиванию породистого скота славится на всю Украину. Руководители райкома и райисполкома до сего времени оказывали ему полное доверие, считались с его опытностью, не подменяли в хозяйственных делах, не глушили инициативы.
      - Самоуправство и инициатива не одно и то же, - заметил Нагорный.
      Таким образом, попытка Урущака говорить с твердых позиций не привела ни к чему. "Тяжеленько будет работать с новым секретарем", - понял он.
      А Павлюк стал свидетелем того, как Нагорный одной короткой фразой, железной логикой парализовал демагогические попытки Урущака, замаскированные изворотливой словесной трескотней. Не желая, по-видимому, унижать человека, секретарь сказал, что никоим образом не собирается зачеркивать многолетнюю работу заведующего райзу, с которой он пока достаточно не ознакомился. Но в данном случае Урущак допустил администрирование.
      Вряд ли от этой оговорки Урущаку стало легче: секретарь сломал все его планы, не разрешая проводить следствие, создавать судебное дело на Павлюка. А Урущак уже подготовил материал для прокурора. И вот на тебе! Отныне руки у Урущака связаны. Попробуй теперь навести порядок в колхозах. Однако он не терял надежды. С кем придется Нагорному советоваться? Кто лучше всех знает людей, хозяйство каждого колхоза? А чтобы побывать в каждом колхозе, если даже он посвятит этому один день в неделю, - и то понадобится год!
      Нагорный по-иному оценивает степень вины Павлюка: не была создана комиссия, которая побывала бы в поле, не составлен акт - проступок больше формальный. А по существу? Нет, Нагорный не позволит ставить Павлюка на рядовую работу. Какой из этого толк?
      Нагорный узнал, что Павлюк создал образцовую ферму и теперь продолжал держать ее под своим наблюдением, выращивал с помощью ученых племенное стадо. Этому делу наше государство придает особо важное значение. Так пусть же Павлюк и впредь ведает фермой, сосредоточит на этом все свои силы и возможности.
      Хрущак не возражает, но согласие его вынужденное (что прикажете ему делать?). И, только радея о развитии животноводства, добавляет, что на ферме надобно навести порядок, ведь по вине Павлюка за фермой не было надлежащего присмотра и что теперь первоочередная задача - укрепить ферму кадрами.
      - Как это? - недоумевает секретарь. - Не было присмотра - и создали образцовую ферму?
      У Павлюка, видимо, не было желания начинать новую дискуссию - и без того, верно, утомили секретаря, - он смолчал на новую шпильку Урущака.
      Нагорный советует Урущаку воздерживаться в дальнейшем от подобных безосновательных утверждений. От недосмотра, видите ли, возникла и растет образцовая ферма!
      Это замечание, безусловно, произвело на Урущака не очень приятное впечатление.
      Секретарь, видимо, понял, что Урущак и здесь затевает какие-то козни, и ограничился общей фразой, что в процессе работы необходимо будет, конечно, устранить все недочеты.
      С тяжелым сердцем уходил Урущак от секретаря.
      - Ну, повезло тебе, - буркнул он уже за дверями, бросив хмурый взгляд на Павлюка.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      1
      Парным теплом, радушным гостеприимством дохнуло на Родиона из хаты, ставшей с некоторых пор вроде бы родной для него. Скучные заботы мгновенно покинули его, стоило переступить порог. В нос приятно ударил острый запах квашенины. Соломия встретила гостя попреками: что-то чурается их - не забыл ли он сюда дорогу?
      Родион Ржа с подобающей учтивостью заверил, что не переставал думать об этой милой его сердцу хате и ее привлекательной хозяйке. Сидевшие за столом гости дружно засмеялись меткому ответу и поторопились освободить Родиону местечко, но хозяин с расторопной готовностью пододвинул председателю кресло, а нарядная хозяйская дочка Санька разостлала на коленях гостя богато расшитый узорами рушник, сама при этом вспыхнула, словно калина. Всякий рад угодить гостю, а больше всех приятнейшая пара Селивон с Соломией, усердно благодарившие председателя, что пожаловал-таки, доставил удовольствие всему семейству.
      Соломия поставила перед Родионом тарелку с янтарным, прозрачным студнем. От одного вида ослепительной терновой наливки и густой, отливающей багрянцем вишневки у него на душе потеплело. Родион - дорогой гость в семье завхоза. Все оживились, довольны, что вот появился председатель и сразу развеселил честную компанию. От полноты сердца привечают, угощают, у Родиона голова кругом идет. До чего, оказывается, нужный он человек, все к нему тянутся и здесь и в райцентре! Умильно поглядывает он вокруг. А гости уже во хмелю - душа нараспашку. Родион и сам на седьмом небе. Сыплет шутками, от которых молодицы так и млеют. Кто находчивей председателя в забористой шутке? Умеет расшевелить, распотешить. У Родиона помутнели глаза, и он затянул истошным голосом:
      Ой, не цвiти буйним цвiтом,
      Червона калино...
      Люди в хате замерли - до того зычно выводит председатель, что стекла дребезжат. Женщины не отводили зачарованных глаз от Родиона, и вдруг звонкие их голоса разлились, заполонили все вокруг. Затуманился у песенников взор, не чуют земли под ногами, гремят басы торжественно, мощно. Песня нарастала, ширилась, того и гляди разнесет хату.
      Еще недавно не очень-то знали люди, что за человек Родион. Односельчанин и односельчанин. Как все. Ан, поди ж ты, в короткое время хозяйственным талантом, рвением выдвинулся. Заботился ли кто другой столько о достатке людей, о колхозном дворе? Сперва прошел в правление. А там сумел расположить к себе заведующего районным земельным управлением Урущака. Тоже не легкое дело. Родиона заметили, полюбили, и теперь он пользуется всеобщим признанием. Вскоре завелись друзья-приятели, и такие они стали ему близкие, родные, что Родиону, откровенно говоря, и нужды нет долго раздумывать об их искренности.
      В хате завхоза Родион Ржа всегда желанный гость. Здесь, какой случай ни подвернись - ярмарка ли, родня ли пожаловала, праздник какой или колют кабана, качают мед, ловят рыбу, - не мила без Родиона, не полна хата. Соседи - кладовщик Игнат с женою, конюх Перфил, бригадир Дорош - тоже ему как родные, всегда рады принять у себя председателя. Мало, что ли, общих дел и интересов у дружков? Хозяйство ведь немалое, не последнее в районе.
      Теперь и свадьба не свадьба без председателя. Случалось, Родион сидит на крестинах, а тут прибегают, на свадьбу просят. Хорошо, коли поспеешь. А если две-три свадьбы на дню? Не приди Родион - огорчатся отец с матерью, загрустят молодые, да и гости будут сидеть ни в тех ни в сех, молчаливые да понурые. А стоит только появиться председателю, вот ей-же-ей, будто солнце враз засияет в хате.
      Густые клубы приятельского доброхотства стелются по хате, окутывают Родиона. Любезные кумушки - Соломия с кладовщиковой Татьяною - полными руками обвивают его крепкую, налитую здоровьем шею, так и тянутся, так и льнут, а мужья знай посмеиваются в усы, сами еще заискивают перед ним.
      Вкрадчивые, льстивые речи вскружили голову. Ничего уж не соображает человек. На какие только нежности не пускаются пышные молодки из любви к Родиону! Льнут, изгибаются, воркуют, позволяют вольности, вроде в шутку, а, впрочем, кто знает? Сердце Родиона всегда отогревалось в соседской хате, в этой хлебосольной, щедрой на ласку и внимание семье. Рачительный хозяин Селивон любил похвастать при случае: "У меня в гостях первейшие люди бывают. Селедочки что серебро, пейте, закусывайте, слава богу, в достатке живем. Возьмите вот тараньки, лучшая закуска, на солнце так и светится, до того жирна, аж капает. Что у нас, голый стол?" Селивону ли не знать, как приветить человека? Салом или яичницей угощать не станет. Предложит сметаны, рыбы, селедочки, колбаски сухой. А давно ли салом только хлеб мазали? Родион Маркович дает людям жить. Уже не услышите: "Ох, и жил я когда-то! Теперь вот живу..."
      Родион шутками так и сыплет.
      - Пейте до дна, чтобы глаза не запали, - угощает Соломия.
      - Плохо, ежели и вылезут, - смеется Родион.
      Да, любит Родиона начальство!
      Хотя бы Урущак. Всякий раз, как из районного центра приезжает, у кого останавливается? Уж Селивону ли не знать, как обойтись, расположить, задобрить человека? Не только у себя дома - и на людях завхоз не упускает случая подчеркнуть достоинства Родиона: "Что за человек у нас председатель! На ветер слова не бросит... Знает сорт людям!"
      Селивон расчувствовался и, встав из-за стола, размахивая руками, начал речь.
      - Слушайтесь Родиона Марковича! Не раз говорил людям... Соломия, подложи кусочек подчеревка Родиону Марковичу... Я, как разобрался, смотрю - э, председатель наш действительно понимает, что к чему. Все силы кладет, лишь бы ублаготворить людей. О зажиточной жизни, значит, болеет, о нашем колхозном дворе. Устин Павлюк - тот для себя старается. Ему лишь бы красоваться на доске да в газете. Ох и лукав! Все подкапывается под Родиона. Так встанем же стеной за Родиона Марковича! Давно ли председательствует, а уже успел кругом навести порядок!
      Буйная застолица дружно подхватила: в самом деле порядок!
      А Родион Ржа с блаженной улыбкой на лице внимает льстивым речам и вправду уже думает, что земля им держится. При имени Павлюка переменился в лице Родион, - кипит душа. Румяная Санька стреляет глазами, засматривается на Родиона.
      Хозяин, видимое дело, доволен, что его горячая речь проняла гостей, и продолжает:
      - Где мы были при Павлюке? На задворках! Это самых-то знающих хозяев Павлюк за ничто считал. На одну ногу с рядовыми землеробами ставил. Перевелись, мол, пропали как есть все толковые руководители, один только Павлюк дельный хозяин. Да еще Мусий Завирюха с Савкой, да Марко с Теклей пришлись ему по душе, этих он признавал, приближал к себе, им одним весь почет, все уважение. С ними Павлюк советовался, их слушал, их в люди выводил. А нас, хозяев, - на задворки. Лишь Родион Маркович, как встал у руля, сумел оценить достойных людей, лишь при нем мы свет увидели.
      Гости наперебой пели хвалу председателю: завел разумные порядки, соседей в нужде не забыл, на заслуженное почетное место поставил, доверил ключи от кладовой, вернул былую силу.
      Как ни отнекивался, как ни отказывался председатель признать за собой самомалейшую заслугу - очень, мол, не любит, чтобы его превозносили, - но под натиском дружных голосов, не желая обидеть гостей, должен был подчиниться.
      А Селивон в пьяном чаду самохвальства пустился разглагольствовать о собственных талантах и сноровке: всюду-то у него друзья-приятели, весь секрет в том, чтобы жить умеючи с людьми. Кооператорам надобны подсвинки, а нам - сапоги, ну и договариваемся - обоюдная выручка! Эх, да что там, под Селивоновой рукой и Псел, и сад, и пасека, и птицеферма. Благодарение всевышнему, что создал столь полезную тварь, как лису, - таскает и таскает кур да гусей. Да еще волка, - тот овец, свиней дерет. А разве хорьки, ястребы мало птицы извели? Умеючи надо жить, ладить с нужными людьми, уважать стародавние порядки. Вот оно что! А на патоке разве мало они заработали? Пусть не думают, что Селивон хочет себе одному приписать все достижения. И он совершенно недвусмысленно бросает признательный взгляд в сторону Родиона Марковича. Нет, велики, исключительно велики его заслуги перед нами. Так недавно встал он у колхозного кормила, а уже и порядок наладил, и дал заработать людям - это ж надо иметь какую голову!
      Родиону приятно нежиться в лучах всеобщего признания, - незаурядных способностей человек, сам, как пчела, к себе в дом тащит и друзей не забывает.
      Селивон с жаром выкрикнул:
      - Люди живут для нас, и мы для людей. Правильно я говорю?
      И снова гости благодарили своего председателя, пели ему славу, а молодицы не сводили с него восхищенных глаз. Но Родион за густой завесой клубившегося в хате дыма видел одну только пару глаз. Да и что значат глаза, брови, когда ты потерял покой. Завлекательная девица Санька, дочь хозяина, румяная, сдобная, мутила разум.
      Родион, однако, не растерялся от похвал. По свойственной ему привычке помянул добрым словом своих советчиков, к немалому их удовольствию. Не зазнается, значит, председатель, ну и они в таком случае всегда рады ему услужить.
      Взять, к примеру, конюха Перфила - не однажды выручал он предколхоза. Навозу на огород привезет, еще и вспашет, из лесничества дров за трудодень подкинет, из уважения, конечно. Может, думаете, всякому предоставят лесную делянку под покос или позволят пойму в лесничестве выкосить? А когда с винокуренного завода барду начнут возить, уж дело завхоза Селивона позаботиться, чтобы первую кадку всенепременнейше на двор председателя забросить. Тоже и насчет жому с сахарного завода. Разумеется, конюх не в убытке от того, по пути и на свой двор завернет. Злые языки, правда, плетут, будто конюх Перфил хороший барыш получает с колхозного коня: пашет огороды служащим райцентра, а подоспеет пора возить сено, овощи - свой двор тоже не обходит. Впрочем, у кого их нет, недругов-то?
      Высокий черноусый кладовщик Игнат - видно, торговый азарт никак не остынет в нем - тоже держит речь; может, и не совсем складно, заплетается во хмелю язык, но голова у него всегда ясная. У каждого, знать, свои заботы. Разоткровенничался кладовщик в своей компании: мелют ли муку, качают ли мед, колют ли кабанов, ловят ли рыбу, собирают фрукты, сбивают масло - все в наших руках! Сила, слава, богатство. Кладовщик поверяет верным друзьям свои огорчения и обиды, которые всех берут за живое. Как же, вывезла артель для продажи гречиху и пшено на базар, народ поднял гвалт - дорого! Досада взяла Игната. Хлеб в государственной булочной дешевый, а сало, мясо на базаре держатся в хорошей цене. Понакупили они тогда хлеба и стали скармливать свиньям целыми мешками. Потом тех свиней на базар. Недурно подзаработали прошлой зимой и зерно, между прочим, сберегли.
      Ох, уж эти прибыльные обороты, кому только не вскружили они голову!
      Не в силах нести на одних своих плечах весь груз трудностей, Родион Ржа с горечью рассказал присутствующим о том, как секретарь райкома Нагорный выговаривал ему за спекуляцию - словечко-то какое! - пшеничной мукой. Неужели Родион не знает, что возразить? "С меня выполнение финансового плана требуют? Семена выкупить надобно? Цепу трудодня повысить я должен?"
      Ну, да Нагорного разве убедишь? Не такой легковерный человек секретарь. Указал, конечно, Родиону на недостойный поступок. Повышать цену трудодня надо богатым урожаем да колхозными стадами. Сделал строгое предупреждение в обычных выражениях, повторять нет смысла, они всем известны. Можно не сомневаться, секретарь этого дела ему не забудет, при случае напомнит, сделает соответствующие выводы, попробуй тогда выпутаться. Одна надежда на Урущака, тот выручит.
      Да и в самом деле, что можно поделать при таких обстоятельствах? Родион на любой подвиг способен, ну, хоть остановить, скажем, разъяренного быка с опасностью для собственной жизни, но разве можно устоять против неукротимой силы барыша? Какими глазами посмотрели бы друзья на Родиона, не будь у него твердого характера, проторгуйся он или прояви гнилую уступчивость? Разве чествовали бы тогда Родиона верные друзья его? Не удержаться бы ему тогда на высоком посту.
      К тому же работа председателя оплачивается в зависимости от доходов колхоза.
      Санька тоже, видно, в восхищении от ярмарочных талантов председателя, устремляет на него восторженные взгляды, от которых Родиона оторопь берет.
      Какой бы ни был в хате шум, как бы ни кричали люди, Селивон над всеми верх возьмет - и голосом и умом-разумом. Вся семья с характером. Саньку никому не перепеть, Соломию - не переспорить! На этот раз Селивон обращает свое заветное слово к самому председателю:
      - Плыви, кум, туда, где выгода, всегда легче будет!
      Толковая его речь пришлась по душе всем гостям. Приятно наблюдать, до чего ухватист Селивон, - успел породниться с председателем и теперь запанибрата с ним. Гости прислушивались к поучительным, хотя и давно слышанным речам. Почему Кулики над нами смеются? У них у каждого на усадьбе - горы сена, по пуду на трудодень получили, а у нас ферма все съедает. Куличане нажились на сене - дальше некуда, тысячи отхватывают, да еще и скотину выращивают себе и на базар. Перед весной, когда на соседние колхозы свалилась бескормица, Кулики здорово нагрели руки. А мы что?
      За живое задели те слова. Потемнели липа гостей с досады. Никто не отрицает, что ферма выгодна, что она повышает цену трудодня. От фермы доход большой. Но разве так зарабатывают на сене в засушливое лето?
      Далеко не каждая артель имеет сенокос над Пслом.
      Скот плодится, растет поголовье, а кормовая база... того... на прежнем уровне. Урущак планирует севооборот. В Куликах горы сена, а фермы нет. Пахотной земли у них мало, на лугах сидят. Нынче большие барыши получили благодаря сухолетью. А наше сено ферма съедает.
      Селивон подает неглупую мысль. Близится весна, стадо перейдет на подножный корм, так надо, чтобы при нарезке пастбища не очень-то разгонялись, не то ферма повытопчет, повыбьет все луга - что тогда достанется на трудодень? Коровы, правда, прибавят молока, нагуляют жира, слов нет, подкормится за лето скот. Но в какое сравнение может это идти с барышами от сена?
      Селивон призывает друзей, тех, кто ходит в членах правления, взяться наконец за ум. Потому что Устин Павлюк с Мусием Завирюхою мутят воду, подбивают отрезать для фермы побогаче пастбище. У Павлюка одно на уме: прошуметь, попасть в Москву на выставку. Откормит на лугу скот, поставит на образцовую ногу ферму, вырастит молодняк - кому в первую очередь достанутся почести? Павлюку! А нам что? А мы - на задворках!
      Речь его подействовала на присутствующих угнетающе. А кладовщик и того пуще страху нагнал:
      - Устин Павлюк с Мусием Завирюхой рады бы нас со свету сжить. Это каждому буймирцу известно. А что будет, ежели они силу возьмут? Куда тогда денемся? Берите, братцы, вилы в руки!
      Нечего говорить, мало кого привлекает такой оборот дела. Особенно волнуются Соломия с Татьяной. Целое лето живут себе в холодочке, знай копаются на своих усадьбах, выращивают овощи, фрукты, ходят за коровами, за свиньями. А между прочим, немало выгоды имеют с колхоза - и скотине корм, и зерно, - достатки так и плывут в хату. Пока Родион Ржа председателем - и наши мужья в начальниках.
      Кладовщик словно читает их мысли:
      - Хорошо еще, что в райцентре Павлюка недолюбливают, Урущаку не потрафил, иначе бы нам давно житья не было. Урущак не прочь бы скрутить Павлюка, да Нагорный не дает.
      Мастак Селивон разбираться в самых сложных делах, вовремя сумел разгадать, откуда грозит опасность, и предостеречь от нее. Гости примолкли, помрачнели.
      Вся надежда, все упования теперь на Родиона, - чтобы не отхватили без меры, без краю выпасы для фермы.
      Соломия и Татьяна отгоняли черные думы от Родиона, развлекали гостей, веселые, разухабистые, ластились к председателю, а он не прочь и сам поразвлечься. Обцелованный, обласканный, Родион едва поспевал раздавать щипки направо и налево, щедро разукрасил синяками гладкие спины. Совсем разомлели соседки, пели, выпевали, приговаривая: "Дай бог смеяться, лишь бы не плакать..."
      Соломия вдруг понеслась по хате, кружась и притопывая, распаренная Татьяна против нее припевала, подзадоривая Родиона:
      И пьяна я, и румяна я,
      Накажи мене бог, не погана я.
      И опять сели за стол и пили за то, чтобы в Селивоновой хате не ведали лиха, не болели, не горели, не скупели, пили за веселые дни и довольство.
      Хозяин, захлебываясь от удовольствия, говорит, обращаясь к кумовьям, особенно к дорогому гостю:
      - У нас в хате весело, а есть такие хаты, где не пьется, не гуляется.
      Родион наклоняет голову в благодарном поклоне.
      "Что-то песня не ладится", - приметили гости.
      Родион, прижмурив глаза, заводит сильным голосом - аж под сердце подкатывает:
      А в гаю, гаю
      Помираю я...
      На том песня и обрывается. Да и немудрено, больно не вяжется она с Родионом: из человека здоровье так и прет, а он с белым светом прощается!
      Тут гости вспомнили, нельзя было не вспомнить, до чего же председатель наш заботлив, до чего внимателен к людям. Помирает сосед, Родион ему в утешение:
      - Не печалься, дед, мы тебя с музыкой похороним!
      Это только на первый взгляд кажется, будто люди здесь пьют, едят да распевают песни, на самом же деле вперемежку с весельем да шутками здесь решаются важные дела.
      - Павлюк Теклю на каждом шагу напоказ выставлял, - говорит густо обросший волосом Дорош, бригадир.
      У Игната тоже душа болит:
      - Опытным бригадиром Павлюк гнушается, а девчонку поднял так, чтобы все ей подчинялись.
      - Самостоятельного хозяина променял на девчонку! - фыркнула Дорошиха.
      - Ой, еще хватим с ней горя, чует мое сердце, - заметила Соломия.
      - Чего-чего, а покорства от нее не ждите, за Павлюком тянется, вставила Татьяна.
      Не последнее слово за молодицами в этой сугубо важной беседе, подталкивают мысль председателя в нужном направлении, подсказывают, где у него враги, а где настоящие друзья.
      Никого, пожалуй, замечание молодиц не беспокоило столь сильно, как Дороша. Никто с такой остротой не ощущал опасности. Эта девичья бригада вот где сидит у него. Не дай бог опять обгонит по урожайности - тогда хоть из села беги.
      Родион Ржа заверяет бригадира: друзей в обиду он не даст. И доверительно рассказывает, что вдоль семиверстного озера тянутся сотни гектаров пустующей земли, не учтенной в государственном плане, предназначенной под выпас.
      Не успел Родион закончить свою мысль, а Дорош уж смекнул, куда гнет председатель. Что ж, ясно, надо будет припахать неполевой клин, граничащий, к счастью, с бригадой Дороша! И засеять ячменем да просом. Посмотрим тогда, девка, кто больше соберет с гектара! И никто не догадается, не докажет. Не станут же мерять землю! Засеет сто, а покажет восемьдесят. Дорош сам давненько тешит себя этой думкой, да спасибо, председатель без него додумался до затаенной Дорошевой мечты.
      - Не печалься, кум, вытянем! - подбадривал Родион бригадира. - По низинкам и свеколку можно посеять. В сухое лето на полях она горит, а по низинкам ничего, пойдет.
      Гости, воспрянув духом, не спускают глаз с председателя, Родион снисходительно посматривает на них, - не знают, как выкрутиться из беды и, точно свет клином сошелся, на одни его руки полагаются. Родион растопыривает широкую мясистую ладонь, потом туго сжимает ее в кулак, как бы забирая все судьбы людские в свои крепкие ручищи, веселым взглядом обводит сидящих за столом гостей. Красные, что свекла, щеки Дорошихи того и гляди лопнут от удовольствия. Да и Соломия с Татьяной далеко не равнодушно посматривают на лихого председателя. А Санька, та не налюбуется на усача.
      Родион не допустит, чтобы какая-то там девчонка Текля взяла верх над Дорошем. Он вполне может заверить в этом присутствующих. И в ответ на вопрошающие взгляды Родион охотно посвящает друзей в сложную хозяйственную грамоту, от которой еще больше сгущается пьяный туман в головах гостей.
      - Настанет денек, и повезет Дорош сверхплановые овощи, кормовую свеклу и картошку. Где возьмет?
      Родион обводит присутствующих веселым взглядом. Гости насторожены, гости удивлены, удивлен даже сам косматый Дорош.
      - Триста гектаров саду в план-то не вошли? А на междурядьях что, разве земля не родит?
      И Родион, не давая людям перевести дух, продолжает:
      - Рожь скосили на зеленый корм скоту, а Дорош обмолотил.
      И все поняли, что за хитрая штука эта хозяйственная политика.
      - Кукуруза пошла на силос, а зерно - в кладовую.
      Селивон с Игнатом сами любого черта опутают, на ярмарке первые заправилы, но такой масштаб им и во сне не снился.
      Когда же Соломия, женщина осмотрительная, предостерегла председателя, как бы не дознались в райцентре, Родион небрежно махнул рукой:
      - А что райцентр, не хочет, чтобы у него побольше передовых колхозов было? Не станет Урущак докапываться.
      - А Павлюк? - спросил кое-кто с опаской.
      - Разве бухгалтерия Павлюку подчинена? - ответил Родион.
      - Панько Цвиркун подведет итоги! - сообразила Соломия.
      - Вот именно, - подтвердил Родион.
      Впереди еще и не такие заманчивые деньки маячат перед Родионом. Поспеют, смотришь, яблоки - в саду словно ярмарка - полно подвод. Из Лебедина, из Сум подоспеют машины. Все топчутся вкруг Родиона. Приятное видение. Родион знает, что к чему.
      - Вам яблочек выписать? Как же вам выписать? По дешевой цене нарушим колхозный устав. По дорогой - неудобно, вы все же советские люди. На ответственном посту. Уж везите так. И не скороспелку какую-нибудь, а зимнее бутское или антоновку.
      Все, как один, зачарованно смотрели в рот Родиону, словно сроднила их Селивонова хата.
      - А там Панько Цвиркун подведет итоги! - гаркнули дружно.
      - Вот именно, подведет итоги, - согласно кивает Родион и добавляет: Кто скажет, сколько уродил сад? Это не зерно, когда на весы кладется каждый центнер. И то... - Родион красноречиво умолк, по раскрасневшемуся лицу Селивона проплыла улыбка, да и всех гостей, надо сказать, развеселил этот ответ.
      Известное дело, везде голова требуется, чтобы не натворить того, что случилось в Боровинке.
      Все стали допытываться, что же произошло в Боровинке, и Родион охотно рассказывает. Где ж им знать, что кругом делается. А Родион, он с руководством районного центра встречается, от него тайн нет.
      - Председатель Боровинковского колхоза Вердибоженко приписал на ферму за год шестьдесят тысяч литров, а бухгалтерия и забудь списать это молоко на телят да поросят. А может, и умышленно забыла.
      - Ну, нас Панько Цвиркун не подведет! - уверяет Селивон.
      - Парень надежный! - подтверждает Игнат.
      Родион одобрительно кивает головой:
      - За достижения по надою Урущак в почете ходил, а предколхоза заработал выговор, потому как комиссией, назначенной новым секретарем райкома Нагорным, была выявлена приписка.
      - А Урущаку так ничего и не было? - поинтересовался Селивон.
      - Разве он не знает, что к чему? Сам на каждом собрании выступает с требованием выводить ловчил на "чистую воду".
      Набираются ума-разума гости, слушая Родиона, не знают, где посадить, чем потчевать.
      Вот какая сила у него в руках!
      Ну, как не ценить такого председателя? Взмах руки - и нашел выход! Успокоил друзей. Вся полевая грамота пред ним как на ладони. Гости, ухватив ловкую затею предколхоза, надышаться не могут на него. Особенно соседки.
      - Будьте спокойны, добрые люди! - заговорил Селивон. - Родион Маркович сумеют распорядиться. Каждому найдется местечко, всех оценят по заслугам.
      Ну, чародей, настоящий чародей этот Селивон! Казалось бы, ничего особенного не сказал, а сразу внес просвет, разогнал уныние, даже Родион Ржа и тот повеселел. Всем и каждому угодил - что значит к месту слово сказано! Но Селивон никак не мог остановиться и продолжал выкрикивать на всю хату:
      - Да разве Родион Маркович не понимают сорт людей?
      И тогда Соломия с Татьяной затянули:
      Ой, гей, волы, та до водопою,
      Та пропала я, милый, за тобою...
      Но что-то не по душе пышнотелым молодицам грустный напев; может, и усталость давала себя знать.
      Гости томились. Все перепето, переговорено. Да и вчерашнее не совсем выветрилось. Вспоминая шумное гулянье, Татьяна поделилась с подругой:
      - Утром встала... брожу по хате, а меня шатает... Едва в себя пришла.
      У Селивона в хате всегда гостям разливанное море - и развлечься можно, и отдохнуть. Гости расходились ублаготворенные. Все, о чем здесь говорилось, крепко засело в головах.
      2
      Машина несется, погромыхивая по каменистой дороге, разбрызгивая весенние лужи. Мелькают тихие домики из-за чащи деревьев, просторные улицы, людные площади.
      В Сумах базарный день. Прохожие, сходя с дороги, останавливаются, глазеют вслед Тихону - верно, дивятся, как это он ведет машину да песню распевает: "Ой, у полi вiтер вiє, а жито половiє..." Песня рвется из самого сердца. Да откуда кому знать, отчего человеку весело? Просто слушают да смотрят, как Тихон, словно стадо, разгоняет публику на базаре, с ветром наперегонки мчится, развлекаясь песней. Расходилась душа, бунтует горячая кровь в жилах, то ли весна будоражит своими запахами, то ли хватил лишнего, то ли еще что. "А козак дiвчину та вiрненько любить, а сказать не посмiє..." Чудной казак - с чего бы это он застенчивый такой? Унылый да несмелый. А Тихон вот сытый, пьяненький, веселенький, и девушка любит его, и при деньгах он. На картошке подзаработал - дай бог, выручка что надо. И так каждый базар. За целую-то зиму порядком оперились. Кладовые-то в наших руках. Батька в кладовой орудует, сын - на машине. Что у Тихона этой самой обуви, одежды, сукна разного, кож, каракуля, пальто, бекеш, юфти, хрому, резины - хутор одеть можно! Живет себе припеваючи, всего на свете добыл и девичью любовь. Во всем ему везет. Не знает Тихон неудач, весело посматривает вокруг. "На наш век чудаков хватит", - думает Тихон; хоть кого обведет, обкрутит.
      Колхозная машина в надежных руках. Не всякому ее доверяют Родион Ржа с Селивоном. Они в Сумах остались догуливать, допродавать картофель. Время еще раннее. Будут ждать Тихона, пока вернется с новой машиной. Картофель нынче нарасхват - дело к весне, пора огороды засаживать. До вечера еще машину продать удастся, если человек оборотистый. Дорогая вещь машина озолотиться можно. На одной перевозке на базар да с базара и то подзаработал изрядно. Потому и гонит он без оглядки так, что встречные в стороны рассыпаются, чтоб не забрызгало грязью.
      В руках у Тихона машина! Надо же, чтобы выпало ему такое счастье! Кому дровишек, кому сена, картошки, арбузов или яблок свезешь в Лебедин, и сам не внакладе. Родион не каждому доверит машину. Привезешь жому с сахарного завода или барды с винокуренного - так, ясное дело, мимо завхоза или председателя не проедешь. На базар в Сумы или с базара народ прихватишь - гуляй, душа! Привезешь лесу, соломы, кирпича - тоже себе не в убыток. Бьют ли масло или доски пилят - разве обойдется без Тихона? Или там рыбку ловят, мед качают? Или арбузы возят, фрукты, помидоры? А весовщиком кто? Приятель Панько Цвиркун! Кладовщик же и вовсе родной батька. Весело поглядывает вокруг Тихон, разудалый парень, все само плывет ему в руки, первую дивчину в Буймире завлек, ловок парень.
      Счастье само за ним бежит. Чтоб он сломал когда ворота, ободрал машину, или переплавились у него подшипники, или скаты вышли из строя раньше срока? Или мотор? В любой момент друзья-приятели выручат, да еще поставят в пример соседям! Родион Ржа на совещании похвалит, а Урущак подхватит, и разносится о нем слава по всей округе.
      На поле вода стоит, не выберешься из села. Спасибо, дорога песчаная, утрамбованная. Машины так и снуют - на Ворожбу, на Лебедин, на Гадяч, дорога наезженная, хорошо убита, грузовик легко бежит, за милую душу.
      Текля ясным днем вышла в поле прогуляться. На весну захотелось посмотреть. Безлюдная дорога вилась краем леса, нива паровала, набираясь солнечного тепла, набухали почки на деревьях, земля набрякла, лоснилась, будто масло. Лесная прель перехватывала дыхание. Весна! Дурманящая весна!
      Вышла девушка в поле - и полилась песня, всколыхнула, разбередила душу. И к чему бы это в окно Текли месяц светил? Сон ей такой приснился... "Месяц - это жених", - вспомнила Текля старинную примету и улыбнулась. Зеленя, пробудившись после зимней спячки, переливались на солнце. Боронить, пожалуй, рановато - жидель. Озимые еще осенью дружно взялись. И в кушенье пошли на славу. Густые нынче хлеба - одно загляденье. Текля сеяла. И от мысли, что все это добыто ее руками, несказанная радость переполняет сердце, кажется - на весь мир этой радости хватило бы.
      Скоро подсохнет, чернозем осядет, уплотнится, выйдут сеятели в поле, на неоглядный простор вешних полей. Текля вглядывается - там, по дороге, вперегонки с ветром мчится грузовик. По телу разлилась томительная слабость. Девушка насторожилась, прислушалась, задумчивая, грустная.
      Тихон прилетел как вихрь. Жарко, бурно обнимает девушку. Она и сама льнет к нему, что травинка тянется. Замерев, безвольная, покорная, клонит голову на сильное плечо. Послушно идет за ним в лес. Расщебетались птахи, у дивчины заплетаются ноги, точно бы дымка застилает глаза. Парень бережно сажает девушку на спиленное дерево. Под ногами у нее ковер из подснежников. Земля убралась в голубые фиалки. Розовые, лиловые, желтые мельтешат в глазах цветы. Душистый, яркий, весь в цветах уголок. И рядом дорогой сердцу Тихон. Сквозь ветви пробивается солнце, дарит своим теплом первые весенние ростки. Кругом - чистые, пронизанные светом краски. Распевают веснянки, звенит лес, щелкает на разные голоса, льется над полями песня жаворонка, льется неумолчно, обдает, словно ливень, с головы до ног. Пленительный лесной звон заполняет душу, девушку охватывает изнеможение. Тихон всматривается в ее побледневшее лицо, в затуманенные глаза, порывисто обнимает. Крепко-крепко. Словно сквозь сон отвечает на вопросы Тихона Текля.
      - Сойдемся? - спрашивает он.
      - Видно будет, - неуверенно говорит она.
      - Скоро?
      - Подождем...
      Сказала неспроста: может, все кончится миром в семье и ей удастся уговорить своих. Текле не хочется идти наперекор, вносить разлад в семью.
      Текля допытывается: а что скажет мать Тихона?
      - В твоей больше материнского, - увернулся от прямого ответа парень.
      Видно, не надеется и он на своих домашних.
      Не очень-то оглядывается Тихон на отца с матерью. Все больше наперекор делает - заверяет он дивчину. Не по душе ему вся эта Селивонова компания.
      - Да неужели нам от стариков зависеть? Неужели своей воли нет у нас, теперь не старое время! Своя голова на плечах, сами и устроим свою судьбу. Или не стали на ноги? Нет своей дороги в жизни? Отделимся. Нам под силу и собственную хату поставить. Хоть завтра, если хочешь, получу усадьбу такую, что лучше быть не может.
      Будто сквозь сон слушала девушка речи своего милого, - решительный парень, такой ни перед чем не остановится. Любые трудности ему нипочем.
      Заманчивое будущее рисует Тихон. Вот поднакопит Текля опыта в сельском хозяйстве - тогда и на агронома может пойти учиться.
      Тихону ли не знать, о чем ей мечтается? Нет, он не станет ей поперек дороги.
      - Надо поближе узнать друг друга, - проговорила безвольно.
      И тут же смутилась, - не поздно ли?
      Где она, что с ней? Последний проблеск сознания покидает ее, ослабли воля, разум. Обмякла, задрожала, по телу разлилась истома. Словно в забытье впала. Очнулась, раскрыла глаза: по стволу сосны, прозрачная, будто вешняя слеза, сбегала капелька смолы. По лесу стлался густой запах бензина.
      3
      Родион и завхоз стояли посреди усадьбы - пришла весна, соблазнила на легкие барыши ярмарочные души. Народ бросился по окрестным селам, гоняют машины по всем дорогам; перемены в политике заготовок: каждая артель теперь должна обзаводиться обширными огородами, самостоятельно добывать семена.
      С раннего утра трутся возле кладовых председатель соседнего колхоза "Зеленое поле" Данько Кряж и с ним пожилой бригадир. Председатель не большой охотник до разговоров, бригадир, видно, тоже не расторопен на язык, а Родиона надобно уламывать. Потому нельзя сказать, чтобы они чувствовали себя в своей тарелке. Соседи заявились с необычной просьбой, никогда такого не случалось. Не первый год в хозяевах ходят - сапоги ладные, неторопливые движения, массивные фигуры, - и вот пришли просить взаймы семенного картофеля. Невесело, разумеется. Мнутся, любезно склабятся - выручите по дружбе, вы же коллективные люди.
      Кто мог подумать, что с новой заготовительной политикой свалится столько хлопот? Раньше сеяли бы себе что вздумается, а нынче вот заводи огороды, да побольше. Правда, колхозу от того не убыток, да вот беда нехватка картофеля, с семенами морока, приходится подзанять у соседей. Кому это приятно?
      Что может поделать Родион? Он бы рад всей душой помочь соседям и без особых уговоров, да, сами должны понимать, осень была мокрая, зима морозная, картошка неважная, частично сгорела, примерзла, погнила, "это вам не дрова". Селивон подтверждает слова председателя:
      - Нет у нас лишней картошки взаймы, себе бы хватило.
      Родион Ржа носится по широкому двору, распоряжается, приказывает, попутно заглядывает в погреба, в кладовые, все проверяет, неусыпный хозяин, от его острого глаза ничто не укроется. Ходит себе да посмеивается в ус, небрежно слушая соседей, тяжело шаркающих вслед за ним, - не очень-то удобно чувствовали они себя. Надоели соседи Родиону со своим нытьем, и он резко говорит: в Куликах тоже коллективные люди, а поди вырви у них клочок сена в долг, - пристыдил соседей, которые слишком уж зазнались, заграбастали себе весь сенокос, косят траву, распределяют на трудодни да базарят. Ну, а теперь придется заводить свою ферму.
      Куличане увидели: когда дело идет о собственной выгоде, Родион непоколебим, и даже распитые магарычи, на которые по добрососедской привычке зазывали его, не могли заставить Родиона расщедриться.
      Что делать куличанам? Без картофеля хоть домой не возвращайся. В райзу сказали: "Договаривайтесь с Буймиром". А как тут договориться, коли соседи клянутся-божатся, что у самих нехватка.
      Родион недоумевает: а кто, собственно, может знать наши запасы? Для своих нужд осталось. Как цену установить?
      Кулики уже согласны за каждый центнер картофеля отдать овцу.
      Родион Ржа было заколебался; наморщив лоб, раскидывает умом, как бы пособить, выручить соседей из беды. Да, спасибо ему, в эту затруднительную минуту подоспел Селивон, быстро проник в сложную бухгалтерию, мигом прикинул - почем кило баранины на базаре, почем кило картошки. Нет, не выгодно! - отрезал решительно, предостерег от неосмотрительного шага предколхоза, который и сам, собственно, был того же мнения. Кто скажет, что завхоз не смыслит в торговых делах? Надежных советчиков имеет Родион, голова пошла кругом, ничто не остановит базарного ража - потерпели на сене, решили: на картофеле не продешевим!
      Павлюк с Завирюхой попробовали покритиковать на собрании председателя, добиться ссуды для соседей, да отступили. Селивон поднял шум, высмеял их. Кто пойдет против собственной выгоды? Старательно расписывал мудрую линию председателя. Самая цена на картофель. Когда и заработать, если не сейчас! А как начнут колхозы посадку, займутся огородами - картошка нипочем будет. Добрые хозяева заботились, припасали завхоз имел в виду Родиона, - а Павлюк с Завирюхой да еще Марко с ними хотели бы по ветру пустить добытое. Раздать народное добро взаймы! Растранжирить бесценную овощь, на которую положено столько труда.
      Кладовщик Игнат расшумелся:
      - Нам говорят - осенью разочтемся! Когда все колхозы разведут огороды, разве удержится картофель в нынешней цене?
      Его поддержал конюх Перфил:
      - На даровщинку, выходит? Сперва наживите - тогда и раздавайте!
      Бригадир Дорош гудел:
      - Ишь расщедрились! Хотели даром отдать?
      - Привыкли на даровщинку жить! - вопил Селивон.
      Подбодренный этими выкриками, распалился в угоду прихвостням и Родион Ржа:
      - Кто здесь хозяин, кто распоряжается? Я веду хозяйство или Павлюк? Хватит, покомандовал он! Кого назнач... избрали кого? Кому оказано доверие! А теперь Павлюк срывает порядок в артели, налаженный с таким трудом.
      - Хозяйство не ты, положим, поставил, не твоя это заслуга. Думаешь, на старых пережитках выехать. Смотри не сломай шею! - с необычной смелостью, к общему удивлению, выступил против Родиона всегда тихий, спокойный Марко.
      Кто бы мог ожидать? Собрание после его слов раскололось. Раздались трезвые голоса:
      - Надолго ли удержится сегодняшняя цена на картофель и сено? Как начнут колхозы осваивать огородничество да травосеяние - враз цены спадут.
      - Ничего, Родион с компанией успеют тем временем зашибить деньгу, ввернул Мусий Завирюха.
      Родион из кожи лезет, чтобы внушить всем, что единственно ему обязан спасением запущенный Павлюком колхоз, да на сей раз осечка получилась у него.
      Мусий Завирюха не терпит неправды: верно говорит Марко, новый председатель пришел на готовое хозяйство, созданное долгими годами плодотворного труда, на готовый урожай, а теперь пытается очернить Павлюка, себе присвоить чужие достижения.
      Родионова компания не могла этого простить и, конечно, напустилась на парня: посмел зацепить самого председателя! Но и у Марка нашлись защитники: "Молодец, правду-матку режет!" Тракторист Сень сияет от гордости за приятеля. Были и такие, что предостерегали Марка. Особенно сильную тревогу проявлял пастух Савва.
      - Смотри, сынку, Родион тебе этого не простит, не забудет, что ты выставил его на посмешище, отомстит, стал ты ему поперек дороги!
      Марко, казалось, не очень-то принимал это к сердцу. Спокойный, сдержанный, он ни словом, ни жестом не показывал страха. Всяк толковал это по-своему. Парень робкого характера - уж давно утвердилась за ним слава. И в то же время... Злой язык всегда впереди ног бежит у тех, кто хочет посудачить. Заводилой в этих случаях была Санька. Сейчас она молчала, слишком много защитников нашлось у Марка.
      Пастуха не на шутку встревожило резкое замечание сына, хоть он и понимал, что Марко сказал правду. Высказал то, о чем думал каждый, но про себя. Боялся пастух, не стал бы мстить Родион. У кого искать тогда защиты?
      4
      Цигарка гаснет - кто-то скучает. Дюжим плечом навалился на дубовый стол. За окном густела непроглядная темь. То ли табачный дым застлал глаза, то ли размечтался о чем.
      Марина ума не приложит, как угодить, чем задобрить мужа, - все ему дома не мило, все он скучает, томится, места себе не найдет. С мольбой, с обожанием и тревогой смотрела чернявая испитая женщина на сытое, с пышными усами, невыразительное лицо мужа, словно не успела за десяток лет насмотреться на него.
      Вынужденное безделье угнетает человека, особенно с живым характером. Не в характере Родиона киснуть в хате, сидеть на печи да терпеть бабьи причуды. Важные, совершенно неотложные дела не дают ему покоя. Он до конца выстоит перед привычным семейным натиском. И, решительно поднявшись из-за стола, хватается за шапку.
      Марина, настороженно следившая за каждым его движением, пробует усовестить Родиона:
      - Да посиди ты хоть один вечер дома, почитай газету, как другие люди.
      Что делать Родиону? Хоть домой не показывайся. Непременно привяжется. В ответ на привычные упреки он строго прикрикнул:
      - Не заводи свары!..
      Марина истошно завопила на всю хату - допекли ее вечные бабьи пересуды, унижения да подковырки. На голову мужа посыпалась брань, попреки. Корила, грозила - не очень приятно это даже для слуха самого рядового человека, не то что председателя.
      А тут еще и теща ввязалась. Сначала она молча металась взад-вперед по хате, громыхая мисками и мрачно косясь на зятя, а потом в свою очередь взялась пилить.
      Рассудительным словом, по всему можно судить, не образумить жену. Родион приходит к убеждению: сам виноват, не сумел поставить себя в семье как должно. Есть же счастливые семьи, которые живут в мире и согласии, где жена с первого слова, с первого взгляда слушается мужа, угождает ему. Взять, к примеру, Селивона. Соломия никогда не сделает наперекор мужу. Правильного нрава женщина. И пусть это несколько и не согласуется со здравым смыслом, но должно признать, не всегда она кстати, хотя и совершенно справедлива и звучит высокоторжественно, эта идея равенства женщины в семье и обществе, которую Родион сам не раз провозглашал на собраниях.
      Вот и сейчас на вполне разумный и необходимо-деловой вопрос Родиона (мало ли дел у Родиона - реализация, яровизация!): "Где портфель?" Марина, как обычно, накинулась на него:
      - Находишься, набродишься - и опять к жене?
      Родион обращается к Марине с убедительным словом, которое, казалось бы, должно вразумить самую упрямую женщину. Что он, из хаты что-либо тянет? Вводит семью в убыток? Всякий день является домой хмельной, сытый, в борщи, в миски ее не заглядывает. И она же еще недовольна? Что она, на работе падрывается, силы изматывает? Трясется на телеге, возит навоз в поле? И летом и зимой дальше своей усадьбы никуда! От добра кладовые трещат. Погреб доверху забит овощами. Бочки с разными соленьями до лета стоят. Одежи - сундук не закрывается. Чего еще ей недостает? Мало он для нее делает, для хозяйства старается, а придет - дома покоя нет.
      Марину, однако, льстивым словом не собьешь. Сама наступает на мужа. Пусть не хитрит. Что она, на готовое пришла к нему? Меньше его трудится? Да если бы она тряслась на телеге, кто бы за хозяйством присматривал? Кто свиней выкармливает? Кто смотрит за скотиной, в саду, в огороде управляется, возит на базар масло, фрукты, овощи, птицу? А придет вечер этот кричит, тот пищит, верещит, мычит, ревет, хоть разорвись. Спасибо матери, помогает. А он знай себе развлекается, да еще привередничает! А постирать, хату побелить, постряпать надо? Корову с телком присмотреть, поросят, овец? Добро, хоть придет весенняя пора - утки, гуси с рук долой, сами кормятся на лугу. Где ж она здоровье-то свое загубила, всю себя измотала, где? Думает, большое счастье с ним жить!
      Разбушевалась Марина, вышла из повиновения, наговорила мужу кучу неприятных слов.
      Довольно с нее, не хочет больше быть батрачкой для него, завтра же выйдет в поле, возьмет звено, там никто не станет тянуть из нее жилы... Станет человеком, ударницей! Никто ей дурного слова не бросит, оценят, если будет стараться. Да пропади она пропадом, эта усадьба! Не желает Марина сидеть дома, быть за все ответчицей!
      Расходилась, распалилась, наскакивала на мужа, визжала на всю хату, словно ума решилась:
      - Опять вернешься под утро? Глаза бы мои на тебя не глядели!
      Все попытки Родиона успокоить жену, заставить ее опомниться - разве она не полная хозяйка в доме? - все уговоры ни к чему не привели.
      Опостылела хата, опостылела жена... Недружно жили они с Мариной. Родион с тяжелой головой уходил на люди - горе гнало его, изливал свою обиду на жену:
      - За всю жизнь улыбки от нее не видел...
      Люди сочувственно кивали головами:
      - Хуже нет, как сварливая жена... Это уж не жизнь с такой женой...
      Другие судили по-иному:
      "С чего ей улыбаться тебе, коли ты своей хаты не держишься, за чужими бабами ухлестываешь! А жинка из синяков не вылезает, вечно багровая, как печенка, ходит..."
      Вслух-то этого последнего мнения, известное дело, никто не высказывал, про себя каждый держал.
      5
      - Разве забудет Селивон, как у его отца кожухи да копей отбирали, когда против Врангеля шли?
      Перед бородачами проплывало прошлое, овеянные славой времена комитетов бедноты, когда на селе заправлял Мусий Завирюха. В те достопамятные дни прибирали к рукам всех этих мстительных деришкур. Раскапывали ямы с хлебом, выискивали запрятанные на чердаках, под слегами червонцы, разматывали клубки с шерстью - и там находили золото. Как живой встал в памяти старый плут - отец Селивона, первостатейный мастак был и высватать и умаслить, магарычом людям глотку залить, обмануть на базаре. Клятвопреступник, мошенник. Бывают же такие люди. А теперь вот сын Селивон завхоз, весь в отца удался.
      - Надавит бочку масла - кто проверит, взвесит? Кладовщик Игнат ему приятель, все покроет.
      Вьется дымок, ест глаза, все пасмурнее становятся лица. Пастух, садовник и пасечник, беспокойные головы, толкуют с Мусием Завирюхою о делах, кровно их интересующих: как завхоз с кладовщиком вертят колхозом. Родиона втащили в свою компанию, и все попытки вывести их на чистую воду ничего не дают. Защитников у Селивона хватает - и в артели, и в райцентре. Конюх Перфил кричал на собрании:
      - Устин Павлюк с Мусием Завирюхой к тому клонят, чтоб самим в колхозе верховодить! На три погибели нам эта ферма, все сено пожрала. То бы по дворам поделили, как в Куликах. А то завели ферму, планы сено забирают, а на двор дают, что останется.
      Давно бы надо привести в порядок заболоченные луга, топи да низины, осушить болото, где родится одна несъедобная, а то и вовсе ядовитая трава: осока, лепеха, явор, камыш, чемерица, купырь, конский щавель - всего и не перечислишь. Согнать ржавую воду, болотную грязь, цвель, оздоровить плодородные торфянистые земли, чтоб втрое больше родилось, выросло чистого сена. Вложили бы труд, но и покосы бы увеличились. Не раз говорил об этом Мусий Завирюха на собраниях. Все уже было обговорено с Павлюком, начертили план, жаль, не успели осуществить. Вместо того Селивоновы дружки все сваливают на ферму: из-за нее, мол, бедуем с сеном!
      Ждет не дождется Мусий Завирюха - когда же эти люди будут больше болеть за коллективное добро, чем за свои усадьбы?
      Это только так кажется, что стариков волнуют рядовые, обыкновенные дела - ферма, сено. Нет, их волнуют мысли мирового масштаба - о рождении нового человека, человека чистой души, свободного от омерзительного векового наследия - мелкособственнического эгоизма. Да, не перевелись еще у нас такие люди, спросите хотя бы пастуха Савву Абрамовича: племенной скот в каждом дворе разводят, каждую осень сбывают чистокровных бычков, две тысячи рублей с головы. И все Игнату с Селивоном мало, норовят еще и с фермы потянуть. Не меньше, чем Мусия Завирюху, поражает эта ненасытность и садовника Арсентия и пасечника Луку.
      Друзья, возможно, с большей радостью сосредоточили бы свое внимание на светлых явлениях, да никак этого нельзя, пока есть люди без стыда, без совести.
      Построить новую жизнь - это вам не хату поставить.
      Как только не исхитряются Селивон с кладовщиком, чтобы прибрать к рукам колхозное добро! Заполучили на свою сторону председателя, обкрадывают артель, на нет сводят все успехи, которых добились колхозники при Павлюке. Одно у этих людей на уме - самим бы обогатиться. В большом хозяйстве для проворных рук найдется чем поживиться. Мало, что ли, хапнули на картофеле? За короб - пять центнеров накопанной картошки - полтора трудодня. Селивон требует, чтобы с верхом накладывали короба, иначе принимать не будет. Бригадир Дорош сам за этим следит. Не известно разве, что свеклу, картошку "на глазок" копали. Подсчитайте-ка, сколько тысяч пудов картофеля они себе оттяпали, утаили от государства, занизили урожай, присвоили чужих трудодней на этих самых "верхах". Целую зиму торговали на базаре. Семенной картофель забуртовали в поле, засыпали в погреба. Да ведь ключи в руках - неужели не сумеют замести следы? Поди докажи, когда копают "на глазок"? Глаз, известно, он всякий бывает.
      А стоило Мусию Завирюхе заикнуться об этом на собрании - ого, как взяли его в оборот конюх Перфил с бригадиром Дорошем! Живого места не оставили, так высмеяли. Разве некому отстоять этого пройдоху Селивона, мало горлодеров, охочих выслужиться перед председателем да завхозом? А уж те сумеют льстивое слово да угодничество выдать за "голос масс". Тысячи тонн картошки не перевесишь, если она лежит под толстым слоем земли. Приморозить хотят картошку - вот-де куда гнут Завирюха с Павлюком. Перевести общественное добро! Пустить артель под откос! Чтоб сгнила картошка! Да и откуда взяться излишкам? Какая картофелина облеплена землей, часть усохнет, морозом прихватит. Разве у нас одних меряют на короба?
      Селивоновы прихвостни подняли гвалт, попробовали сбить с толку Мусия Завирюху.
      Бригадир Дорош нагло заявил:
      - Может, пуд-другой и перепадет завхозу с кладовщиком, не без того... По воде ходить - да чтобы не замочить ног? Разве они обидят этим кого? Для общества стараются... свое готовы отдать! На честных людей напраслину возводит Завирюха.
      Бригадир Дорош сам на свекле выгадывает, потому и приятелей в обиду не дает, за угощенье из одного звена тащит, в другое подбрасывает. Сам небось накладные пишет, заметает следы, свеклу-то ночью возят. Кто захочет связываться? Живо рассчитается - не выведет в пятисотницы, попляшешь тогда.
      Селивон свою хваленую жинку на базар снаряжает - с поросятами, с мукой, с сахаром, маслом, картошкой. Кто, мол, выгоднее продаст, чем Соломия? Славится своим умением выгодно продать. Не проторгуется, не продешевит!
      Ей ли не знать, как взвинтить цену! Дождичка, мол, нет и нет, еще не известно, уродится ли что, а вы говорите - мука, сахар дороги, поросята!
      И в райцентре у Селивона полно дружков. Он ли не знает, как их задобрить! Или со времен Гоголя мед утратил свою сладость? Не по вкусу сало и льстивые речи? Вон какого кабана Урущаку преподнес - едва тушу в машину втиснули. Урущак пристращал Мусия Завирюху, что притянет его к ответу за клевету. Выговаривал за склочный характер, за неуживчивость. Вечно свары разводит, прошумел на всю округу, давно бы пора разобраться. Таким людям знаете что бывает? Завел кто ненароком поросенка, а он уж готов заварить целую бучу. Или ему угодно, чтобы в колхозе никто не имел права приобрести по твердой цене какой малости?
      И это говорят люди, которые, как убедился Мусий Завирюха, сами не прочь ввернуть красное словцо насчет старых пережитков; на собраниях, например, здорово на это упирают, но далеко не всегда, однако, способны подмечать эти самые пережитки в собственном быту.
      Укрыл же Урущак под свое крылышко Дороша, в бригаде которого изрядно-таки погнило, померзло картошки.
      Разве Родион Ржа не сумеет как следует распорядиться подарками? Кадушечку меду вам на лекарство привез, сам умильно склабится: уж не обессудьте, мол. На больного, правда, Урущак совсем не похож, но кто устоит против столь любезно оказываемой услуги, как обидеть человека, когда он к тебе с добрым чувством, с самыми искренними намерениями? Урущак зовет жену, чтобы принимала дорогих гостей, да сказала, куда поставить щедрый подарок. И нарядная, приветливая Матрена Федоровна встречает гостей добрым словом, ласковым взглядом, угощает чаркой, а те, не чуя под собой ног от счастья, чуть не лопаются с натуги, едва дух переводят - так упарятся, пока поставят на место эту самую кадушечку медку - на лекарство Урущаку. А сколько таких под началом Урущака? Не один колхоз, не одна пасека.
      Может, для Родиона темны пути, которыми задабривают начальство? Весна придет - огурчики, клубничка; сам конюх Перфил развозит весенние гостинцы - и, разумеется, начальника милиции уж не минует. А там, глядишь, ловят рыбку, качают мед, собирают фрукты, овощи, - председателю да не знать, что особенно по вкусу Матрене Федоровне?
      Тяжело слушать все это друзьям. Вечно растревожит их Мусий Завирюха, не может он смириться с махинациями Селивоновых дружков. Пастух Савва опасливо заговорил в тесном дружеском кругу о том, что-де рассердить кое-кого недолго - а кто потом защитит? Друзья на минутку призадумались. Боязно наживать врагов, но и нерешительность такую проявлять не следует. Садовник Арсентий вразумляет приятеля:
      - За нами партия, и, значит, должны мы постоять за правду.
      - Хоть и придется выдержать схватку с врагами, - согласился с ним пасечник Лука.
      - А вы думали, как новую жизнь строить? - говорит Мусий Завирюха.
      6
      - В труде он неутомим, дни и ночи на пашне, - расхваливал Родион Ржа Дороша на собрании. - Он и массовую работу проводит, и о дисциплине печется, хороший организатор, добрый советчик, лучшего хозяина не найти. Такими людьми надо дорожить. Именно таких следует выбирать на ответственную работу. Дорош с любым делом справится. Лучшего помощника и не сыскать, правая рука председателя. Уважать надо таких людей.
      Черноволосый, косматый Дорош хмуро принимал похвалы. Круглое румяное лицо его выражало высшую степень самоуважения.
      Собрание диву давалось - и как это один человек мог вместить в себе столько добродетелей!
      - Мало того, - присовокупляет Селивон. - Дорош и по части торговли удачлив - каждый базар приносит колхозу немалые доходы.
      - Может, считаете, что Дорош несведущ по животноводству и огородничеству? - вставляет кладовщик Игнат. - Или в зерновом хозяйстве не силен?
      - Да в чем только он не разбирается...
      - Достоин быть помощником председателя! - делает заключение Селивон.
      - Какого еще помощника нужно! - поддерживает Игнат.
      - Хозяйство разрослось - можно ли без помощника? - подает голос мешковатый Гаврила.
      - За день поля не объедешь! - поддерживает его конюх Перфил.
      Дорошу, стало быть, выпала честь вести огромное хозяйство. Секретарь уже взялся было за перо, а завхоз - подсчитывать голоса, как вдруг Устин Павлюк напоминает собранию:
      - У Дороша в бригаде непорядки, поля запущены, колхоз из-за него убытки терпит. Ну какой же из него организатор, хозяйственник? Кому не известно...
      Гневные голоса заглушили оратора, не дали досказать - в бочку меда пустил ложку дегтя.
      Селивон:
      - Поклеп!
      Игнат:
      - Факты!
      Перфил:
      - Это наговор!
      Гаврила:
      - Зря оговаривают человека!
      Родион Ржа не может не считаться с поднявшимся вокруг ропотом, он обязан призвать Павлюка к порядку, чтоб не подрывал авторитет Дороша. Родион не допустит подобного безобразия, не позволит чернить за здорово живешь человека. Теперь не прежний порядок, какой при Павлюке был.
      Тут поднялся такой шум, что стекла задребезжали, - не стало собрание слушать председателя, потребовало, чтобы не затыкали рот Павлюку.
      И вот Павлюк со спокойной уверенностью выкладывает собранию свое мнение, его слушают очень внимательно, и видно, Что немалое число людей держит его сторону.
      - Почему в бригаде Дороша на ветер вылетели тысячи трудодней? Пусть объяснит, почему сопрела картошка. Сгнило сено... Испортился силос... Сколько добра пропало!
      Разве могли Селивон с Игнатом спокойно слушать его? Да и Дорошу невмочь терпеть непристойные выпады. Они злобно накидываются на Павлюка: пусть не морочит людям голову.
      Но Павлюку все же удалось перетянуть собрание на свою сторону. Крепко попало Селивону с дружками. Нетрудно было распознать визгливый голос пастуха Саввы, говорившего о плохой работе Дороша, хрипловатый голос Мусия Завирюхи, язвительно высмеивавшего самого председателя.
      - А картошку нелегально кто брал? - допытывается он.
      "Собрание охотно слушает Павлюка, следовательно, - делает вывод Селивон, - небезопасно соваться со своим мнением в самую гущу заварившейся каши". Родион Ржа хмуро поглядывает на разгневанные лица. "Ну и народ, дай только волю..."
      Павлюк ругает бригадира, но всем ясно, что за ним он видит председателя. Дорош, мол, заготовил силос, а яма не зацементирована, не обложена ("Цемента, видите ли, на силосную яму не хватило, зато какой цементированный подвал у себя на усадьбе отгрохал Дорош!"). Пошли осенние проливные дожди, в яму попала вода, земля по краям ямы размокла, силос загнил, покрылся плесенью. Разве можно им кормить скотину?
      - Павлюк настаивал, чтобы обложили яму кирпичом, так нет, не послушали его, - напоминает собранию пастух.
      - Кто мог знать, что мокрая осень будет? - бросает в ответ Селивон.
      - Текля вот знала...
      Павлюк будто того и ждал, принялся хвалить девичью бригаду: вот она обложила яму кирпичом, благодаря ей ферма обеспечена сочными кормами.
      Пастух еще подлил масла в огонь. Текля, мол, спасла, не то пропала бы ферма! А сколько озимой пшеничной соломы сгнило в бригаде Дороша, а сколько лугов запахано! И после плачемся - скотину кормить нечем, ни подстилки, ни топлива... Почему же девичья бригада управилась, заскирдовала всю солому?
      Ох уж эта девичья бригада, в печенках сидит она у Родиона! Дороша на все корки честят, и на Родионову голову сыплются далеко не доброжелательные, не лестные отзывы.
      Павлюк говорит, что в бригаде Дороша не сено, а кострика, почернело даже, где ж в таком сене быть питательным сокам... Солнце вовсю палит, а бабы только еще идут с граблями. Вот где наши трудодни горят!
      Разве легко было Родиону спокойно усидеть за столом, когда на его глазах Павлюк все старание прикладывает, чтобы посеять недоверие к бригадиру, за одно, по-видимому, и к председателю? А что поделаешь, коли собрание навострило уши, слушает Павлюка, а тот играет на слабых струнках? Хочешь не хочешь, а надо не терять самообладания. Пусть не думают, будто Родион боится критики. Напротив, он даже усмехается, вроде бы подтверждает, что критика необходима, как воздух.
      А Павлюк продолжает свою линию, доказывает, что Дорош развалил бригаду. Из Лебедина по воскресеньям служащие приезжают - помогают бригаде Дороша ломать кукурузу, а колхозники в это время свадьбы справляют. Дуги перевиты красными лентами, у шаферов через плечо повязаны вышитые рушники. Несутся по улице со звоном, громом, гиканьем, дружки горланят "Загребай, мати, жар", а молодая кланяется.
      Ради чего это председателю сидеть с мрачным видом, когда все смеются? Смех то затихнет, то снова взметнется, перебегает волнами, и Родион Ржа тоже будто доволен: людям будет случай лишний раз убедиться, до чего же спокойного нрава их председатель!
      Только Дорошу не удавалось напустить на себя веселый вид. Словно сыч, угрюмо поглядывал он по сторонам из-под насупленных бровей, бормоча что-то насчет клеветы, но за шумом его плохо было слышно.
      Игнат тоже хмурился. И у Селивона на душе накипала досада, по лицу блуждала кривая усмешка. Что же еще ему оставалось делать.
      Но когда речь зашла о картошке, тут уж было не до смеха.
      Кто-кто, а Павлюк умеет попасть в самую точку, чтобы собрание его поддержало. Вырастить картошку вырастили, а сберечь не сумели. Павлюк напоминает собранию, как Родион Ржа всем в глаза тыкал Дорошем, - раньше всех убрал на зиму картошку! Дороша хвалили. Панько Цвиркун в газете расписал его на все лады. Тем временем зарядили осенние дожди. А Дорош в погоне за квадратными метрами ссыпал картошку в бурты, кое-как второпях обложил ее соломой да землей и ну кричать: мы, мол, всех опередили! Размыли дожди землю, промокла картошка в кучах до самого основания, позже ударили морозы, она замерзла, а пригрело солнце - сгнила...
      На этот раз даже Родион утратил самообладание, почуяв, какие опасные страсти мог разжечь Павлюк среди массы рядовых колхозников. И председатель напомнил, что картошка пошла на свиноферму, но, к своему удивлению, только развеселил этим собрание.
      Председателя поддержали дружки.
      - А свиней мы должны откармливать или нет? - спрашивает Селивон.
      - О мясопоставках надо заботиться? - напоминает Дорош.
      - Общественное хозяйство развивать надо? - вторит кладовщик Игнат.
      Но Павлюк сумел так настроить собрание, что оно не желало никого слушать.
      Мусий Завирюха насмешливо бросил, что картошку лишь списали на свиней, а на самом-то деле свиньи тощие, что борзые собаки. Животине языка не дано, не скажет, что мерзлой, гнилой картошкой кормят, болотной водой поят, что недопоена, недокормлена.
      Марко - въедливый парень - так и сказал: останься картошка в земле, председатель наверняка отвечал бы, а раз в буртах погнила - и виноватых нет, спишут на погоду, на климат.
      Пастух Савва опять заговорил о Текле: сумела сберечь картошку, укрыла сухой соломой, в три слоя земли насыпала, а чтобы излишка влаги не было, понаделала вытяжных труб, - где ж дождям смыть такой толстый слой земли.
      Собрание поддержало и пастуха и Марка - справедливо говорят.
      Присутствовавший на собрании Тихон тоже признал образцовый порядок в бригаде Текли: ни одной картофелины у них нет порченой! И это все слышали. Конечно, кладовщику-отцу слова эти были не по шерстке. Зато всем теперь ясно, до чего ж справедлив парень. Перед народом признал: дивчина обеспечила колхоз картошкой. Марко тут же заключил:
      - Хватит, значит, и на посадку и Селивону на базар свезти!
      Что было делать Родиону? Да неужели же он против критики? И председатель обводит собрание такими светлыми глазами, что, право же, от одного этого взгляда смягчится самый хмурый человек.
      - На ошибках учимся, надо чтобы каждый понимал и исправлял свои ошибки.
      Что возразишь против этого? Рассудительный человек Родион - подумали, наверное, многие. Слова его явно понравились собранию: слушали молча, со вниманием. И это поощрило Родиона пойти на откровенный разговор.
      - Что ж, у Дороша действительно имеются участки с недоделками, как уже здесь указывали.
      Опять-таки ничего не возразишь. Стояла напряженная тишина, собравшиеся молча в волнении ждали, к чему ведет председатель, кажется, что-то дельное собирается сказать.
      - У каждого из нас найдутся недочеты...
      Кладовщик Игнат расчувствовался, чуть не всхлипывает. Дорош тяжко вздыхает, у Селивона тоже душевное смятение.
      Родион собирается с мыслями. Много глаз следит за ним: вот он плотно свел брови, вот обвел всех твердым взглядом и наконец заговорил:
      - На недочетах следует учиться... Взять, к примеру, Дороша. Разве мало у него достижений? Недопустимо недооценивать такого опытного хозяина.
      На какие-то мгновения собрание недоумевающе притихло.
      - Может, кое-кому не мешает и поучиться у Дороша, - решительно заявляет предколхоза.
      Буря, шум, галдеж. Присутствующие забыли всякую сдержанность. Гневные выкрики, смех, свист.
      Собрание не разделяет трезвой мысли Родиона. Вот и пытайся вразумить людей!
      - Дорош проявил себя на всех работах! - напрасно пытается Родион перекричать неистовую разноголосицу.
      Лучше бы он не напоминал об этом: только вызвал новый взрыв страстей.
      Мусий Завирюха:
      - Когда работал на свинарнике, положил рукавицы, так свиньи их сожрали...
      Пастух Савва:
      - Когда он в курятнике работал, лучше не заходи с цигаркой - куры выхватят изо рта.
      Мавра:
      - А яйцо обходилось по два рубля штука.
      Тракторист Сень:
      - А на свекле у Дороша играют в подкидного дурака. По три часа за обедом прохлаждаются.
      Марко:
      - Будь Дорошева бригада на хозрасчете, они бы ее в дурака проиграли.
      Павлюк:
      - Дорош дал колхозу два рубля на трудодень, а получает пять!
      Текля:
      - Если б оплата у нас была с центнера урожая, а не с нормы выработки, вот тогда виднее было бы, какую производительность дает каждый.
      Пастух Савва возразил:
      - Не намного виднее-то. Вон Дорош прихватил заброшенный клин, засеял сорок два гектара проса, а пишет - тридцать. И пускает пыль в глаза: я, мол, вон сколько на гектар дал - шлите меня на выставку! Припахал пастбищную землю, выгоны, низины, да еще клин лугового сенокоса отхватил, по берегу все овражки, все взгорья запахал, бугры над Ольшанкой, понасеял ячменя, проса, гречихи, а в полевой земле всего этого не значится. За то, что вспахивают, спасибо, а за то, что очки втирают, приписывают, обманывают, - позор! То было бы семь центнеров ячменя на гектар, а он вытянет все десять!
      - Поклеп! - чуть не лопаясь от злости, кричит Селивон, а за ним Игнат. А что они могли сказать?
      Словом, понаслушались кое-чего Родион с Дорошем, имели возможность убедиться: немало на селе людей, охочих позлословить.
      Вот и пастух возводит напраслину на Дороша: дескать, бригадир с чаркой не расстается. Дорош кричит во все горло:
      - Надо же мне людей изучать! - чем вызвал смех собравшихся, - в самом деле, как же это они не приняли во внимание столь важное соображение.
      - Не позволю глумиться над человеком! - надсаживался Родион.
      Опять голос Родиона потонул в шуме и гаме.
      Причина всей этой суматохи, несомненно, Павлюк. Это же он поднял бучу. Навсегда опозорил Дороша: дескать, колхоз потерпел из-за него убытки, и немалые, а теперь председатель выдвигает его своим заместителем. Заморочил людям голову, сбил с толку, сорвал собрание, и оно, не колеблясь, отвело Дороша.
      Напрашивался неутешительный вывод: хоть Павлюк и слетел с председательского места, однако не угомонился. Вставляет палки в колеса. Сколотил свою группку, дискредитирует кадры, препятствует укреплению колхоза. Придется довести об этом до сведения райцентра.
      И еще более невеселые мысли не дают покоя Родиону: если бы общее собрание решало сегодня судьбу председателя колхоза, не ждать бы добра и Родиону. Спасибо, Урущак твердой рукой наводит порядок в колхозе.
      7
      Земля пробуждалась, томилась, исходила паром. День то прояснится, то опять нахмурится. Шалый ветер то разгуливает на просторе, буйствует, сечет лицо, то затихает и, шаловливо овевая, тихо ластится, то вдруг опахнет тебя свежей прохладой.
      Озабоченная девушка стояла посреди поля, с тревогой глядя вслед плугам, которые, переворачивая толстые пласты, где ямины повыгрызали, где наворотили целые горы, где вовсе не захватили земли.
      Удаляется могучая, лоснящаяся спина на тракторе. Длинными полосами изрезана пашня, простирается черными лентами. Не на гребень пласты кладет, а плитами стелет, они блестят на солнце, круто поставлены на плугах отвалы. Свежая пашня не радует Теклю. Девушка идет бороздою, зорко оглядывая жирную, распаханную землю, готовую принять в себя долгожданные семена.
      Кровь бросилась в лицо, горько стало на душе, - переступая через глыбы, Текля примечала, где тракторист провел мелко плуги, оставил огрехи, чтобы не перегружать машину, чтобы горючее сэкономить и больше выработать. А что после уродит - ему будто дела нет. Была бы норма выполнена.
      Трактор ползет с натугой, лемеха вспарывают плотный верхний слой, будят землю.
      Светлая прозелень вдали веселит глаз, молодые всходы тянутся к солнцу, славно раскустилась с осени пшеница, хорошо укоренилась, дружно идет в рост. Запах прели, поднимающийся с пашни, дурманит голову. Тракторист и жаворонок оживляют степь песнями весны, обильно дарят, засевают ими землю, - сроднились, подружились шумливые вестники расцвета, изобилия...
      Прокладывая борозду, машина лихорадочно дрожит, то рванет, то остановится, вот увязла в ложбинке, кажется - не вылезти ей отсюда. Задергалась, свирепо взвыла, скрежещет, загребает, разбрасывает землю - не выберется никак. Мотор стучит глухо, звенит, не расплавились бы подшипники. Вьется синий дымок, шибануло неприятным запахом горелого масла, страшновато Тихону, не сорвать бы чего в моторе, - тогда беда, прочь с борозды, парень! Каждый денек на счету - а ты убирайся с поля, терпеливо сноси попреки да насмешки.
      Тихон, впрочем, всегда выкарабкивается из беды. Парень удачливый. Не было случая, чтобы он сдался, застрял. Тихон приказывает прицепщику пустить плуги мельче, выводит из ложбинки трактор и твердой рукой направляет его дальше.
      И опять открываются глазам необъятные просторы. Стоит посреди поля славная дивчина. Пестрый платочек... стройный стан. Тихон мчится словно на крыльях. Шумно приветствует ее: "Здравствуйте, товарищ бригадир!" Кривая, насильственная улыбка ускользнула от его внимания.
      Тихон, отогреваясь, топтался на пашне, разминал руки, ноги, расправлял плечи, закуривал. Выхорашивался, вертелся возле Текли. Странно она вела себя на этот раз: вроде бы обрадовалась и вдруг отстранилась, взгляд ее построжал. Сдерживая раздражение, преодолевая неловкость, стала выговаривать ему:
      - Пахали вдоль и рыхлили вдоль, комья не разбили, канав понаделали, огрехов... И вспашка неглубокая.
      Строгим, недовольным взглядом водила по пахоте. Уныние наводила неровная пашня, будто волнами пошла - гребни то нарастали, то падали. Вот совсем мелкая пахота, дальше целый ров, не переступишь.
      Повела скучный разговор, что надо глубже рыхлить землю, перерезать борозды, чтобы грунт был мелкозернистым. Без нее известно - вдоль паши, поперек сей. Этой премудрости не первый год учит Мусий Завирюха, заведующий хатой-лабораторией. И Текля туда же ударилась за своим отцом, обрадовалась, что усвоила эту нехитрую грамоту, и важничает!
      - Разве можно из года в год пахать в один след? - словно лекцию читала Тихону. - Ведь плуг отворачивает пласт в одну сторону - разве таким образом разработаешь поле как нужно? Как я буду сеять? - чуть не плача упрекала она. - Поковырял чуть землю, а я зерно должна положить. Сошник то вязнуть будет, то виснуть. Как я теперь разровняю пашню?
      Тревога мучила ее: как сеять по этой волнистой вспашке? Одно зерно ляжет слишком мелко, другое - глубоко. Недружные всходы будут. Где-нибудь на влажном месте росток хорошо укоренится - сильный куст будет, а попадет в верхний, сухой слой - зачахнет; иное, слишком глубоко упавшее, вовсе не пробьется.
      Ей уже мерещились хилые стебельки, одолевали невеселые думы.
      - Да разве комбайн возьмет низко на таком поле?.. Бугры да колдобины! Чтобы врезаться хедером в землю, поломать мотовило?
      Теперь Тихон заговорил другим тоном; сама виновата, вынудила его к этому. Зазнаваться стала. Подумаешь, велика важность - бригадир, начальство! Ни пахать, ни рыхлить поперек он не станет: гоны короткие, кружись тут с машиной, сплошные развороты, это сколько времени переведешь, сколько горючего! И не дергай меня, прошу тебя, так я за две недели трактор разобью. Что тогда директор МТС запоет? Хватит того, что в прошлом году дрова носили за трактором. Трактор завязнет, так поленья подкладывали. Попробуй-ка попаши сама по такой грязище! Давно ли снег сошел, еще не просохло. Хочешь, чтобы грядиль погнулся или рамы, если попадут лемехи на мерзлую землю, - где были навозные кучи, там земля не оттаяла, под низом еще лед держится. Что я буду тебе - переделывать? Это сколько горючего надо потратить! А времени? А потом своей спиной расплачивайся.
      Лихорадочно доказывал, растолковывал, убеждал, попыхивая нетерпеливо папиросой. И без того досада разбирает, а тут еще изволь выслушивать попреки. Изводит, бесит его эта дотошная девчонка! Тихон сжал в доказательство ком земли - хоть воду выжимай!
      Сероглазая дивчина морщила крутой лоб, молча слушала его, не сводя глаз с пашни, но явно стояла на своем: знать ничего не знаю, разработай поле как следует.
      - Может, тебе нужно, чтоб я до желтой глины землю вывернул? насмешливо бросил Тихон.
      Угроза не испугала Теклю.
      - Тут на добрый метр залег чернозем, - спокойно ответила она. - Я свое поле знаю! Какие здесь предшественники были, как обогащали почву. Жирный чернозем. Паши поглубже, не солончаки пашешь!
      - Скажи на милость, может, канавы тебе рыть прикажешь? - взвился Тихон, ища новых оправданий. - Не поспела земля! Пашня - хоть вареники из нее лепи!
      Еле заметная улыбка скользнула по обветренному лицу Текли, - набрался тракторист дедовских премудростей.
      - Со дня на день здесь пыль начнет крутить! По низам мокро, а на буграх пересохло.
      - Трактор загрузнет - вода вон проступает!
      - Развороти получше - просохнет! Земля что ни день оседает, ветры ее сушат, каждую каплю влаги беречь надо. Хочешь, чтобы земля пересохла? Ветры силу вытянули?
      Ой, матинко моя! Щуря глаза от солнца, испуганно смотрела на торчащие повсюду на пашне сорняки. Запыхавшись, шагала через навороченные глыбы, тянула за собой Тихона.
      - А это что? Полынь на веники оставил? Поле пестрит сорняками, межи по нему тянутся. И это называется пахота!
      И опять начала прицепляться, все ей не так: почему он без предплужников пашет?
      Тихону волей-неволей приходится объясняться с неопытной девчонкой. Разве не видит она, что хомутики неисправны?
      Это объяснение нисколько не удовлетворило девушку. Она чуть не в глаза смеется над трактористом. Почему он сначала под гречиху культивировал? Чтоб земля высохла? Или не знал? А ячмень, пшеница пусть подождут?
      - Под гречку земля еще с осени вспахана, просохла. Или тебе это все равно?
      - Гречиху мне через месяц сеять, - ответила Текля. - Тебе лишь бы побольше мягкой пахоты! А об урожае не думаешь!
      - Тебе не угодишь! - вспыхнул Тихон, махнув с безразличным видом рукой: стоит ли придавать значение всяким прихотям.
      Глубоко задетая Текля не растерялась:
      - А почему на Сеня никто не жалуется?
      Нашла чем сбить Тихона! Он за словом в карман не полезет.
      - У Сеня пахота легче - песчаная земля.
      Посмотрела молча, но как посмотрела! Чудно, право, чуть не презрение сверкнуло в этом взгляде! Не ожидала Текля таких бесчестных отговорок.
      - У Сеня низины, земля налипает на плуги, на культиваторы, и то он пласт на ребро кладет, у него пахота ровная, не волнами, как у тебя! Любо посмотреть - ни бугров, ни ямин. И предплужники у него не задираются кверху - хомутики исправно держат.
      Люди добрые, уж не вздумала ли учить его, опытного тракториста, какая-то девчонка? Не хочет ли она сказать, что Сень ловчее его, Тихона? Нет, Тихона этим не проймешь, он себе цену знает.
      - Не знаешь, что делать? - спросила строго, с упреком. - Отцепи третий корпус плуга!
      Смеется она, что ли, над Тихоном. Неужели он без нее этого не знает?
      - Чересчур ты умная! Я же тогда нормы не дам! Хочешь, чтобы я в хвосте плелся? Опозорился?
      Текля убедилась, что ее требовательный тон еще больше раздражает Тихона.
      - Если бы ты по-настоящему заботился о деле, душой болел за урожай, сказала она мягко, миролюбиво, - ты не пахал бы без предплужников. Не гнался бы за гектарами. И без того нарушили агротехнику, не успели в сроки вспахать.
      Ну и горе с ней. Целую лекцию Тихону прочитала! Неужели она не понимает - заводских-то хомутиков нет, а наши не держат предплужников. Тоска взяла Тихона. Девчонка командует тобой! Дает тебе указания! Да что она понимает? Ей-богу, свет перевернулся!
      - Смотри не прогадать бы, - грозит Тихон девушке, вздумавшей вступить в спор с трактористом. - Захочу - выведу тебя в передовые, а нет - посажу.
      Возмущенная Текля своим ушам не верит - до чего бессовестный парень!
      А Тихон закусил удила:
      - Возьму и перегоню трактор в Кулики. Там Данько рыбки наловит. А на твоем поле, скажу, еще мокрая пашня, пусть недельку пообсохнет. И сам директор МТС ничего не поделает. По-хорошему советую - принимай пахоту, не то прогадаешь.
      - Не приму! - упорствовала Текля. - Наковырял кое-как!
      - Ишь ты, вспаши ей, прокультивируй, засей, а она в герои выйдет!
      Тяжелее обиды и придумать нельзя было.
      Начала ко всему придираться - всякое лыко в строку. По дерну, мол, сеять не станет. И рвов трактор понаделал, телегой не переедешь, и огрехи - хоть лопату в ход пускай. А рыхлил как... Как культиватор пустил? Одна лапа на пять сантиметров рыхлит грунт, другая на семь, третья на десять. Мыслимо ли по такому сеять? Где же тут быть дружным всходам? Разве это мелкозернистая почва? По таким глыбам сеялка скакать будет. А это что такое? Пускаешь борону, а вслед культиватор? Тебе надо план боронования выполнить? На ветер?
      У Тихона дыхание перехватило - сил нет молча переносить обиду, и не находит, что ответить, как отбить нападки.
      - А под свеклу почему не закрыл влагу на зяби?
      - А ты хоть видела поле?
      - Я сплю и вижу это поле.
      - В бороздах еще мокро.
      - А гребень пересыхает. Ждешь, пока полностью почва дойдет?
      - Бороновать нельзя...
      - Пускай волокуши.
      - Да что ты привязалась? Что ты мне за начальник? Нет указаний директора МТС!
      Окончательно вывела из себя Тихона, все ей не так, все забраковала и культивацию и пахоту! Будь она неладна!
      - Паши на лошадях! - сказал пренебрежительно. - Села бы сама на трактор да попробовала! - И ввернул такое крепкое словцо, что Текля растерялась.
      Краска бросилась в лицо девушке, задрожали губы. В себя не могла прийти со стыда. Тихон долго терпел, сдерживался, ну и прорвало, сгоряча выругался. Пусть не задирает, не зазнается. Ишь привязалась! Небось теперь навсегда закается. Кто и что она ему? Глумливо кивнул в сторону леса, опять с языка едва не сорвалось постыдное слово, да вовремя остерегся навсегда могла обидеться.
      Текля посмотрела на него долгим, суровым взглядом, властно отрезала, что не примет пахоты.
      Не помня себя, бежала прочь, спотыкаясь, терзаясь одной мучительной мыслью: где были ее глаза, кто отнял у нее разум? По пахоте плыли красные пятна. Так жестоко ошибиться в человеке.
      Маячивший в стороне лес с его весенней красотой будил поздние сожаления: кому доверилась, раскрыла сердце! Вот ведь когда он вывернулся наизнанку.
      Тихон насмешливо бросил ей вдогонку:
      - Побежала как ошпаренная!
      Подумаешь, обиделась! Блажь, капризы. Ему ли не уломать норовистую дивчину? Впервой, что ли? Подуется, подуется - перестанет. Перестанет ли?
      Тихон самого директора МТС обведет вокруг пальца, а тут, подумаешь, с полеводкой не справиться! Бригадир! Требует, чтобы не нарушали агротехнических правил. А сколько гектаров трактор перевернул - не важно. Тихону ли отставать на вспашке: он хочет быть впереди Сеня - ведь парень-то в чести и славе.
      Да он, Тихон, хоть кого перехитрит. Пусть хоть семь сторожей стоят, а если железную бочку из-под горючего хорошенько промыть, выпарить и насыпать туда пшеницы, кто догадается?
      ...Затуманенными глазами смотрела Текля на пашню. С горечью мысленно обращалась к трактористу: "Где твоя совесть?"
      8
      Растет и плодится стадо, далеко не у каждого колхоза свои заливные луга над Пслом. Иные колхозы за зиму скормили солому, припасенную для подстилки скоту, весна поздняя, - когда еще скот перейдет на подножный корм, а запасы уже подбились. Близится сев, надо, чтобы в силе были кони. На совещании по поводу посевной был об этом разговор. Павлюк, зная, у кого есть запасы, - в Буймире, например, - призывал оказать помощь соседям, дать соломы взаймы или же продать по недорогой цене. К слову упомянул о падком на барыши Родионе, напомнил о кое-каких случаях из его "торговой практики" с картошкой, назвал спекулянтом. И Родион вынужден был молча слушать его, терпеть тяжкую обиду. Совещание тоже не одобрило поведение Родиона. Мало ли у него недоброжелателей? Злорадно посматривали на оборотистого, запасливого председателя - зависть! - с легкой душой осуждали недостойное его поведение, не скупились на ядовитые выкрики:
      - Пришел на готовое, налаженное Павлюком хозяйство!
      - И теперь зазнается...
      - А сам-то, сам чего добился?
      В душевном смятении Родион побагровел что свекла.
      Павлюк, видно, подобрал компанию сторонников и, заручившись их поддержкой, начал критиковать райзу за неправильное планирование кормовой базы. Старые басни! Скота все время прибавляется, а между тем ни исполком, ни МТС должного внимания кормам не уделяли, составляя производственные планы, не учитывали потребностей колхоза.
      Тут Родион, как ни странно, приободрился, повеселел. Теперь собрание поймет, что за пустомеля этот Павлюк, - мало ему чернить порядочных людей в Буймире, замахнулся даже на руководителей районного центра!
      - Клевета! - гаркнул он во все горло.
      Все, конечно, слышали, не могли не услышать, и ответственные товарищи имели возможность убедиться, какого усердного защитника имеют они в лице Родиона.
      Да и одного ли Родиона привело в негодование выступление Павлюка? Может, скажете, Селивон со спокойной душой слушал Павлюка? Он тоже не смолчал: как это Павлюк умудрился забыть о процветающей в иных колхозах ("не у нас, разумеется") бесхозяйственности, нераспорядительности, взял и свалил всю вину на плечи райзу!
      - Расскажи лучше, как ты картошкой торговал!
      Такой неуместный выпад мог любого ошарашить, только не Селивона.
      - У каждого из нас рука не от себя, а к себе загребает! - под общий хохот ответил Селивон.
      Селивон очень нелестно отозвался о тех, кто забывает простую истину: сколько б мы ни сеяли, ни заготовляли, ежели не будешь держать хозяйство в кулаке, все полетит прахом! Сами заготовку силоса проспали, перевели зря корм, а теперь райзу за них в ответе!
      Казалось, разумные эти слова должны убедить любого. Урущак, например, был вполне согласен с ним, он давно оценил хозяйственные способности Селивона. Вот и в данном случае тот показал себя человеком изрядного опыта и здравого смысла. Когда же Родион со свойственным ему трезвым взглядом на вещи добавил, что сейчас не время искать виновных, а надо прежде всего помочь соседям, Урущак имел случай лишний раз убедиться, что за дельные люди стоят у руководства артели "Красные зори". Победила, таким образом, точка зрения Родиона, и приятели были очень довольны: вовремя ввернули нужное словечко - и доверие оправдали, выручили старшее начальство, и Павлюку по носу дали, и сами предстали в выгодном свете перед Урущаком. Провели свою линию, при случае не забудет, - одним махом столько дел провернули!
      Не понравилась, к превеликому удивлению, позиция председателя и завхоза одному Нагорному. Никогда не разгадаешь, что у него на уме, трудно ему угодить. Не поймешь, что он за человек.
      Вот и сейчас он взял Павлюка под свою защиту, развивает его мысль. В самом деле, как можно двигать животноводство без крепкой кормовой базы? Как можно вырастить упитанное поголовье? Продуктивное стадо? Получать высокие надои? Обильный настриг шерсти?
      Кровь бросилась в лицо Родиону, помрачнел и завхоз, - опять берет верх Павлюк.
      Нагорный подчеркнул, как важно при составлении планов изучать потребности каждого колхоза, каждой фермы. Пора привести в порядок заболоченные сенокосные угодья, сеять травы, сочные корма, заботиться о заготовке силоса. И это дело не только райзу, но и всех нас! - твердо заявляет Нагорный.
      Урущаку непонятно: неужели Нагорный собирается взять и на себя ответственность за все недочеты, за нехватку кормов? Удивительно, непонятно. О неупорядоченности дела с кормами спорят не со вчерашнего дня. Предшественник Нагорного всегда находил виноватого в райзу, в МТС, в исполкоме, но чтобы он когда-нибудь заикнулся о своем собственном недосмотре - такого еще не бывало. Честное слово, заскок какой-то у Урущака. Вот и угадай, как подступиться к такому секретарю, чем угодить. Не говоря уже о том, что создание кормовой базы - дело не одного года. А Нагорный в районе человек совсем новый.
      Нагорный приходит к неутешительному выводу, что скот в наших колхозах заброшен, недоедает. Совершенно нетерпимое дело! Куда это годится концентрированные корма цедим сквозь пальцы. Для развития животноводства, продуктивности молочного стада, мясного нужно побольше сеять белковых кормов.
      Селивон переглядывается с председателем, они по глазам читают мысли друг друга. Дескать, Нагорный совсем недавно у нас, еще не ознакомился с хозяйством района - и так круто взял. А чего можно ожидать, когда он изучит каждый колхоз, бригаду, каждую ферму, участок? Не жди тогда добра, Селивон!
      Хлеборобы разъезжались с совещания озабоченные новой, поставленной перед ними задачей.
      Серьезная трудовая пора! Забот полон рот, а времени в обрез. На другой же день Селивон с председателем взялись за проведение в жизнь своих обещаний. Сено скормили скоту - благо Павлюк обеспечил им ферму, - а сто центнеров соломы продали в Малый Истороп за тридцать пудов муки, в порядке оказания добрососедской помощи. Муку продали на базаре - и, конечно, не продешевили (Соломия не продешевит!), хорошую цену взяли.
      Об этом проведал Нагорный ("Откуда?" - мучился, ломал голову Родион и в конце концов пришел к убеждению, что от врагов не убережешься), очень был разгневан, здорово пробрал Родиона за спекуляцию. Долго распекал за недостойный поступок, да еще при народе, знатно отчитал, нагнал страху, пристыдил. Мало того, эти пронырливые селькоры, от которых нигде спасения нет, жалят как осы, высмеяли Родиона в газете. Чьих это рук дело? Марка? А может, Сень удружил? Ославили на всю округу!
      Родион сник, сразу растерял всю свою самоуверенность. Совсем еще недавно был он на вершине успеха, на виду, дружки поздравляли его, - кто знает, как далеко он может шагнуть. И вдруг такая незадача. Председатель чуть не заболел, чем вызвал немалое сочувствие, - друзья тесно сплотились вокруг Родиона, не дали упасть духом, вместе переживали беду.
      Разве некому утешить председателя? Благодетельнее других влияние Селивона. Не печалься, кум, обвыкнешь помаленьку. К чему такая впечатлительность? Другие, смотри, с газетной полосы не сходят, десятки выговоров имеют - и то не унывают, а ты убиваешься. За общее дело пострадал! Даже исхудал, бедняга, под глазами круги, осунулся, ой, боже ж мой! Разлюбезная Соломия, Татьяна старались развлечь Родиона, жались к нему, пышнотелые, заливали крепкой чаркой боль души. Несмотря ни на что, тоска не оставляла его, подружки прямо-таки упарились, пока немного расшевелили Родиона, к великому удовольствию присутствующих, томительно ожидавших, когда же наконец прояснится лицо председателя и заиграет на нем первая улыбка.
      Родион бил себя кулаком в крепкую грудь, сокрушался. Разве поймут люди? Ну, кто не падок на выгоду? Из ума нейдут славные порядки седой старины: честь, бывало, и слава тому, кто сумеет обмануть соседа, нажиться на чужой беде!
      С того дня Родион с головой погрузился в хозяйственные заботы, со двора, из колхоза ни на шаг. И все это знали.
      Но от проницательного взгляда Мусия Завирюхи ничто не ускользает, председатель все торговые операции передоверил Селивону, предпочитая после пережитого горького опыта оставаться в тени. Селивон враз учует, где пахнет барышами. Кругом родня, приятели. Широкого размаха человек, ни один базар не обходится без него, на каждом шагу встречи, магарычи, в случае чего всегда вывернется. Разнюхал он, что в Довжике, в соседнем районе, есть солома, и тут же заявился: выручите из беды, скотина без корму, вы ведь коллективные люди. Соседи и поверили, - не везде же барышники сидят! Решили - как не помочь, да еще известной ферме, и продали солому за бесценок - по шесть рублей центнер. Эту солому Селивон выменял в Низовской сахароварне на патоку: центнер соломы - полтора патоки. А патоку продал колхозникам: по два с полтиной за кило. Выходит - перепродал эту самую солому по триста семьдесят пять рубликов центнер! Вот те и Селивон! Приятели нахвалиться не могли! В подметки никто Селивону не годится. Много ли таких найдется? У кого смекалки хватит? Оборотистый! Никто за ним не угонится. А попробуй-ка поймай его за руку, докажи!
      Кладовщик Игнат не нахвалится завхозом: голова человек! Сыщите ему равного! Возле него и Родион набирается ума. Отхватили немало, обогатили трудодень - то на соломе, то на картофеле. Это вам не бесталанный председатель, ну, хоть, скажем, соседнего колхоза "Вперед к социализму", тонны картофеля отдал заимообразно Рябушкам. Размотали свое добро в долг направо и налево! Хозяева называются! А что выгадали? Что им за барыш? Разве с таким беспутным председателем разбогатеешь? Вот у нас Селивон. Родион Ржа. Что бы там ни клепали на него недруги - председатель у нас на славу! И завхоз - на всю округу!
      Думаете, не имеет своей выгоды Селивон? Вправду болеет за трудодень? Ему да не знать, откуда потянуть можно, как исхитриться, прикарманить? Сотни пудов хлеба не сумеет списать в "мертвые отходы"? Тысячи литров молока - на "внутренние нужды"? Или тысячи рублей - на "издержки производства"? Его учить не надо! Или, может, думаете, счетовод Панько Цвиркун не сумеет свести баланс, подогнать итог? Целыми сотнями гусей, уток, овец недосчитываются. А волки, лисы на что? Таскают, надо же кой-чем поживиться и бедной твари. Пшеницы недостача? А мыши грызут? И неужели завхозу и кладовщику не может понадобиться железо? А директор кирпичного завода разве не любит... Э, да что там! Вино, мед, сад, мука, рыба в чьих руках? На "издержки потребления" мало, что ли, ушло? На то и бухгалтерия! Все точно, в ажуре! Железо там на гофманскую печь или лес из лесничества иной раз попадет к Селивону во двор, разве бухгалтерия не выручит? Неужели Родион Ржа не поможет спрятать концы в воду? Ведь и сам не останется внакладе. Это не Павлюк, который всех по рукам, по ногам связал.
      А теперь вот: настала весна, пробилась молодая травка, и Завирюха видит - ползут по зеленым берегам Псла завистливые взгляды, ведутся недружелюбные разговоры, навеянные Селивоном: опять ферма всю траву себе заберет, а нам ничего не останется. Будто и не зимуют в каждом дворе по две головы скота, а то и больше. А Игнат тут как тут, поддакивает, подъезжает, так и юлит перед каждым, сколачивает окружение, на все лады расхваливает Родиона - обо всех, мол, заботится.
      Задумались колхозники, как искоренить дурные прадедовские привычки.
      9
      Все вокруг окутано тьмой, охвачено дивным полусном. Расставив ноги, раскрылив руки, Родион покачивался, сладко потягиваясь и поглядывая на звезды. Томительная тишина нависла над землей, спит все вокруг, один Родион чего-то ждет под ночным небом. Влажная, напоенная ароматами ночь полонит дурманом желаний. Плещется рыба в Псле. Родион, казалось, видит это сквозь густую завесу ночи. Эх, набрать бы полную грудь воздуха, гаркнуть во всю силу легких. Чуткая, впечатлительная натура. Да приходится остерегаться недоброжелателей - живо возьмут на заметку: "Чего это наш председатель на ночь глядя горланит?" На минуту сдавила грудь тоска. Вспомнилась невозвратимая пора холостяцкой вольницы! Гуляй, шуми, буйная молодая сила! Не вернется больше. Долго ему так мучиться? Глушить чувства, которые так и выхлестывают из него? Остерегаться какого-то Мусия Завирюху, Марка, Павлюка? Трубный рев раскатился над лесом, разнесся по долине: "Где ты бродишь, моя доля?" - разорвал сонную тишь и темноту.
      Санька, пышная, светлоглазая, стояла под сосной, подставив грудь свежему дыханию ветра. Положив горячие ладони на округлые полные бока дивчины, Родион неуклюже топтался возле, а она, холодная, равнодушная, отталкивала его. Не очень-то, видно, привлекали ее пьяные вздохи и объятия...
      Родиону явно не по себе: похоже, не склонить ему Санькиного сердца языком любви. Глуха она к его жарким, но не очень вразумительным словам. Поди сохрани ясную голову, оказавшись лицом к лицу с дивчиной, которая ранила твое сердце, взбудоражила кровь.
      Родион совсем обеспамятел, шептал дрожащим голосом: дорогая, желанная... потерял сон и покой.
      Перехватило дыхание.
      - А что мне с того? - вяло ответила дивчина на пылкие Родионовы признания: не тронули они, видно, Саньку.
      Голос Родиона стал твердеть. Он все готов сделать для любимой, он поставит ее на ноги, выведет в большие люди, пошлет на выставку. Почет и слава у нее будут, грамота и деньги. Родион всегда за нее вступался, не давал в обиду. Не будь его, Саньку давно бы убрали с фермы. Это он ограждал ее, заслонял от обидчиков. Милая, желанная...
      Дивчина обмякла и вроде бы начала оживать. Порывисто задышала грудь, заблестели глаза. Даже ласково улыбнулась Родиону. Натешиться не могла заманчивыми обещаниями. Надежда окрылила ее, и она вкрадчиво заговорила. Плоховатые коровы у нее... и заработки. Ненавистная Мавра с Марком, заклятые враги ее, не дают ей ходу. Давно отравляют ей жизнь. И от Устина Павлюка покою нет. Будь они неладны, провалиться им сквозь землю.
      Прекрасная мысль осенила Родиона, он даже повеселел:
      - Знаешь что? У нас есть коровы-яловки, они не числятся в молочном стаде.
      - Ну и что с того? - насторожилась Санька.
      - Как что? Будешь приписывать это молоко себе. Наберется порядком.
      Санька с недоверием отнеслась к этому предложению.
      - А Павлюк? - напомнила она.
      - Приберем к рукам Павлюка, - твердо пообещал Родион.
      Земли и воды - все в его власти, даром что он в районе всего лишь председатель колхоза.
      С этими словами Родион обнял девушку, и она не противилась больше, положила голову на его широкое плечо и мечтательно засмотрелась в звездное небо.
      - Сила в наших руках, - сказал Родион Саньке.
      10
      Зарядил дождь, потянулись пасмурные дни. Сеятели не дождутся, когда пашня пообсохнет. Набухшее зерно жаждет земли. Увязают по колено в грязи, покрываются блестящей испариной лошади, через силу тащат груз. Надеялись, что после дождей почва отойдет, быстро окрепнет.
      Но подул ночью верховой ветер, и опять замерзла земля. Ранним утром проехала телега, пять мешков семенного зерна привезла, даже следа от колес не осталось.
      Летят дорогие деньги по ветру. Яровая пшеница - нежное зерно, если в пору высеяно, не побоится жары, не сгорит во время налива. А теперь выжимает влагу мороз, сушит землю.
      Бушевали ветры, обкрадывали людей. Мучается зерно, решается судьба урожая - а может, и девичья, - припоздала весна. Текля всю ночь не спала, не давали покою, набегали, сплетались невеселые мысли. Шалеет ветер, рвет и мечет, покрылись ледяным узором стекла. Встревоженный Мусий Завирюха нет-нет да и перекинется словом с женой и дочкой. Наконец не вытерпел, накинул кожух и ушел в темень - спасать зерно.
      Яровизированный овес уже проклюнулся. Мусий Завирюха день и ночь возился с семенами, ворошил, перелопачивал, старался сбить температуру градусов до пяти, проветривал, остужал, чтобы не пошел овес на солод. Не случилось бы как в Бишкине, недоглядели, говорят, пропал овес. Ну уж нет, у Завирюхи не пропадет. В такие дни надо быть настороже. Когда он беседовал с академиком...
      Дочка оборвала отца на полуслове. Хватит, сколько раз слышали. Не пощадила стариковского самолюбия, что, конечно, задело приятелей отца, пастух, садовник, пасечник всегда рады были послушать поучительную историю о встрече его с академиком. Обступили со всех сторон Завирюху колхозники, полные теплого чувства благодарности к нему, - не в пример соседям, уберег зерно от гибели.
      Прояснилось, вернулись погожие деньки, - пшеничное зерно у буймирцев что тебе кристалл переливается на солнце, чистое, налитое, полновесное, радует глаз. Текля внимательнейшим образом всматривалась, не блеснет ли где в яровой пшенице сурепка либо овсюжина. Немало пришлось Завирюхе побегать, убеждать бригадиров, чтоб лущили стерню.
      Люди жадно вдыхали ни с чем не сравнимый весенний запах зерна. Пастух, пасечник, садовник давно знали одну особенность: пусть идут из района директивы, а в поле распоряжается МТС, пусть собираются совещания и агрономы составляют производственные планы, пусть пишут газеты и приезжают на подмогу инструктора, а Завирюха про себя считал - все, что ни предпринимается для посевной, делается единственно по его инициативе. И друзья снисходили к этой невинной слабости Мусия Завирюхи.
      Зерно разбухло, набралось соку. Наладили сеялки так, чтобы зерно сыпалось гуще. Неугомонная Текля за всем успевала присмотреть, на ходу ловила всякий мало-мальски дельный совет. В сеялке поставили под овес шестерни, взялись за дело дружно, - каждый чувствовал себя хозяином, а не подчиненным. Со всеми ровна, обходительна дочка, как называли ласково Теклю, ни сватьев, ни кумовьев не признает. Не шумит. Приветлива. Пастух каждым удобным случаем пользуется, повторяет: не прогадали мы, что поставили бригадиром дивчину! Спасибо Павлюку, надоумил людей. Все горой стоят за Теклю.
      Еще с вечера все приготовили, наладили хлеборобы и потом долго сидели в бригадной хате, курили, переговаривались насчет завтрашнего выезда в поле, - каждую весну в эти дни сеятелей почему-то охватывала тревога.
      А нынче утром все опять напялили кожушки. Кряхтят, переминаются, в досаде и нерешительности посматривая на холодное, стылое небо, - может, еще оттает задубевшая земля? Надеялись, похоже, на чудо. Неожиданный подвох расстроил Теклю. Да, не цветами устлана дорога полевода. "Молода еще, не пришлось хлебнуть горя", - толковали меж собой сеятели.
      На ту пору примчалась бричка. Мягко прогибались рессоры под тяжестью упитанных тел. Это Родион Ржа с Селивоном. Багровые - верно, от ветра, набрякшие лица. Решили проверить бригаду. Опытным, хотя и малость посоловевшим взглядом окинули поле. Сразу заметили - топчутся сеятели без дела. И тут же бригадира к ответу: почему бездельничают, не сеют? Чего в небе ворон считать!
      Текля словно бы в некотором смущении повела плечами - чувствует, похоже, себя виноватой. А что можно сказать, если тебя спрашивают, почему идет снег или дует ветер.
      - Земля мерзлая, не видите, - бросила наконец непочтительно.
      - Не земля, а настроения мерзлые! - резко оборвал Родион.
      Он не потерпит пустословия, поставит ее на место. Зазналась слишком. Уж он ли не знает, как с кем вести себя? Мудровать никому не позволит.
      - Комья, как орехи, тарахтят под бороной, - беспомощно произнесла Текля. Что она могла еще добавить?
      Пастух Савва, временно, пока скотину не выгнали, возивший зерно на поле, вставил словечко, словно его кто тянул за язык:
      - Зря нападаете на дивчину, Родион Маркович, вон как лужи заледенели - не пробьешь, колесом не раздавишь. Как можно сеять?
      Все равно как против шерсти погладил председателя!
      Кто бы говорил, да не пастух Савва. Со своими делами не справляется, а туда же - вздумал учить людей, у которых своего ума палата. Ему бы прикусить язык да слушаться чужого совета, чем соваться не в свое дело. Большего молчуна нет, а сегодня, незваный-непрошеный, что-то разболтался, в спор полез с председателем. Дурной пример заразителен, за Саввой наперебой стали оправдываться, защищать Теклю и сеятели с бороновальщиками.
      - В бороне зубья ломаются, да и трактор не тянет культиватора, скачет по мерзлой земле.
      - Защитники объявились, ишь ты, чем вздумали голову морочить, подскочил на выручку председателю Селивон. Ох и хитер! Строго так говорит дивчине: - А ты массовую работу веди!
      Как же приняла его слова Текля?
      - Тут лемеха клепать надо, лезвия в палец!
      На смех подняла Текля. Нет, видно, добром ее не взять.
      Селивон заметил, как зашевелились в лукавой усмешке бороды, усы, брови. Взбесила завхоза Текля своей неуместной шуткой, а вместе с ним и председателя, пригрозившего притянуть бригадира к ответу, если вовремя не посеет. От Урущака был приказ: до воскресенья покончить с севом ранних колосовых. Родион грозил прикрутить гайки. Пускай бригадир сделает выводы. Вечером радиоперекличка - с чем ему выступать? Райзу требует сводку. Быть может, ей бы хотелось, чтоб мы оказались на последнем месте? Людям на посмешище? Чтобы Кулики нас опередили, отняли почет и славу? Текля хочет, видимо, чтобы колхоз плелся в хвосте! Но Родион не потерпит этого. Почему Бишкинь обогнал нас?
      - У них песчаные земли, - говорит Текля, - к тому же на южном склоне бишкинцы всегда сеют раньше нас, почва там скорее подсыхает. А мы погонимся за ними - и станем сеять в стылую землю или в болото? В неразработанную землю?
      Очень рассердил этот неуместный ответ председателя и завхоза. И сеяльщики, по всему видно, одного мнения с бригадиром.
      - От нас райзу требует, понимаешь ты это или нет? - вне себя кричал Родион.
      - Вот каким манером ты воспитываешь массу! - шумел вслед за ним завхоз.
      - Бригадир должен вести бригаду, а она в хвосте плетется! Да, в хвосте! - во всеуслышание заявляет Родион. - Хоть бы не перечила, коли виновата, не выводила из себя людей.
      Председатель и завхоз навели порядок в бригаде, провели массовую работу, устранили недочеты, о чем и доложат на вечерней радиоперекличке. Дали указания: мало-мальски отойдет земля, немедленно сеять - и тронулись к дому, чрезвычайно довольные и погожим днем, и песней жаворонка. С огромным хозяйством приходится управляться, без них все бы прахом пошло.
      Уже садясь в бричку, Родион отдал еще одно распоряжение:
      - Семена сконцентрируй в кладовой!
      Селивон дернул вожжи.
      - Видно, придется сеять с прокурором, - пригрозил напоследок председатель.
      - Я вижу, вас интересует рапорт, а не урожай, - дерзко бросила Текля, но начальство пропустило ее слова мимо ушей.
      Колхозники недоуменно смотрели вслед бричке, дребезжащей по мерзлой дороге.
      А придет ночь - все люди спят, одному Родиону не спится: сушит себе голову, как бы наладить хозяйство, чтобы поприбыльнее было. Раз Родион сидит в конторе, значит, люди могут спать спокойно. Он обо всех позаботится. Поглощенно перекидывает листки календаря, ищет там что-то, записывает. Но как ни крепок, а ко сну клонит и его. И вдруг счастливая мысль осеняет Родиона. Он зовет сторожа и приказывает позвать Саньку.
      Седобородый Сидор, привычный ко всяким неожиданностям, мнется на пороге, - должно, невпроворот дел у председателя, ежели так поздно засиделся, но при чем же тут дивчина?
      Родион свел брови, буркнул с досадой:
      - Скажи, что вызывают к телефону... из райцентра.
      И сторож исчез в глухой ночи ради важного дела - поднять дивчину.
      Все давно спят, лишь в конторе окна светятся.
      11
      Начался сев, и среди бригадиров пошли споры. Дорош посеял яровую пшеницу, а старое свекловичное поле не окопал. Текля на собрании распекала председателя за недосмотр. Придирчива, криклива. Надо, мол, предотвратить беду. Приятно ли это слушать Родиону?
      - Проснется долгоносик и тучей полезет на плантацию!
      При всем народе осрамила Родиона, поставила в неловкое положение опытного хозяина.
      - Надо уничтожить на старом поле вредителя, а не ждать, пока он расползется по молодой плантации!
      Девка учит председателя! Когда такое бывало! И собрание слушает. Что подумают, какими глазами станут смотреть на Родиона? Дойдет до Нагорного позор на всю округу. А уж что дойдет, можно не сомневаться. За этим дело не станет. Мало ли недоброжелателей у Родиона? Злые языки разнесут, рассвистят на весь свет! И снова Нагорный будет при всех распекать его. А ты хлопай глазами, терпи издевательства, насмешки. Редко кто не завидует Родиону - вон какое хозяйство развел!
      И председатель напустился на Дороша. Почему не выполнил приказа? Думал, так обойдется? На каком основании его бригада не окопала старое поле? Пригреет солнце, расползется долгоносик - лови тогда его! В какую копеечку это встанет! Сколько трудодней ухнет?!
      - Чтоб завтра же старое свекловичное поле было окопано! - строжайше приказывает Родион.
      Долговязый, обросший Дорош хмуро оглядывает собрание: насупленные лица, недружелюбные возгласы. Все словно сговорились - виноват кругом один бригадир. Ежели председатель учит бригадира - куда ни шло, так положено. Но можно ли стерпеть, если какая-то девчонка командует тобой? Подняла целую бучу! Подстрекает народ! Будто Дорош первый год хозяйствует. Очень нуждается он в ее советах!
      - Какие убытки? Чего зря болтать? - недоумевает Дорош. - Да ведь через дорогу Кулики посеяли свеклу, а наша где? Долгоносик на чужую плантацию полезет, нашей не тронет!
      Странно, почему собранию так весело? Шум, рев поднялся. До ушей Дороша долетают злые шутки, колючие словечки. Но не так-то просто вывести Дороша из равновесия. И он упорно стоит на своем:
      - Пускай соседи и окапывают себе на здоровье, защищают свою плантацию, задерживают, ловят долгоносика. А нам чего беспокоиться? Очень нужно чужую беду расхлебывать, терять трудодни! Неужели долгоносик полетит за пять километров на наше свекловище, когда через дорогу плантация соседей? Туда и полезет долгоносик! Будто делать нам больше нечего! Позарез припекло просо сеять, гречиху, кукурузу, подсолнух, огороды не засажены, каждый день дорог, а мы с какой-то радости станем окапывать старое поле, отрывать силы!
      Увы, и эта его речь не произвела на собрание должного впечатления, никак оно не хотело соглашаться с бригадиром. Снова пришлось Дорошу выслушать обидные слова. И только завхоз Селивон с кладовщиком Игнатом, спасибо им, взяли бригадира под защиту. Не раз они имели случай убедиться, какой это опытный, бережливый человек. И пытались убедить в том же собравшихся.
      - Ведь за наш же колхоз Дорош болеет, не хочет бросать на ветер трудодни. О нашем благосостоянии заботится. Нашей свекле долгоносик не угрожает, и поле наше в безопасности, ну, а соседи пусть себе на здоровье окапывают, спасают свою свеклу. Вместо того чтобы спасибо сказать человеку за то, что дорожит нашими трудоднями, Текля, а за ней и Павлюк с Завирюхой, по своей дурной привычке, подняли бучу, расшумелись, напали на Дороша, заодно и на председателя, честят. А за что? За то, что человек добра нам желает.
      Собрание, однако, ни благодарить Дороша, ни признавать за ним каких-то особых заслуг не пожелало. Даже наоборот. Опять выступила Текля и опять завела канитель насчет старых пережитков, мелкособственнических настроений. Комсомолец Марко еще дальше пошел: заговорил об антигосударственных тенденциях. Набрался на конференциях разных заковыристых слов. А уж о Павлюке да Мусии Завирюхе и толковать не приходится, те без всякой жалости высмеяли бригадира, завхоза и кладовщика: затхлой стариной, мол, несет от их речей. Разве это голос молодого социалистического поколения?
      Мусий Завирюха, давно известно, славится склонностью к краснобайству - целую лекцию прочитал насчет того, что в нашем обществе нет ничего чужого, все добро наше, народное.
      Что оставалось делать Родиону? Легко ли ему слушать, как Павлюковы подпевалы ругают бригадира, да и его самого? Жалко было кума Родиону, да ничего не попишешь. Шаль кума, да жаль и пива. Короткое мгновение, и Родион прикинул, как лучше вывернуться. Политика!
      На этот раз он не послушался своих верных дружков и советчиков завхоза и кладовщика. Занял разумную позицию, признал, что поведение бригадира действительно заслуживает осуждения, сказал, что нужно искоренять негодные привычки, повести решительную борьбу со старыми пережитками, как учит партия.
      Колхозники теперь могли видеть, какого защитника новых порядков имеют они в лице Родиона. Разгневанный, непреклонный, он решительно осудил недостойный поступок бригадира, пригрозив жесткими мерами, ежели бригадир не исправится. Кулики могут пожаловаться, а дознается райцентр - кому тогда влепят выговор? Разве не Родион отвечает за порядки в колхозе? Опять хлопать глазами перед Нагорным? Родион хочет иметь чистую совесть. И здесь же, на собрании, он строго приказал бригадиру окопать прошлогоднее свекловичное поле, предупредить возможное бедствие. С соседями надо жить в мире и согласии, а не насылать на них долгоносика. Осмотрительный, проницательный председатель правильно рассудил, спас людей от напасти. Все почувствовали удовлетворение. Кое-кто, правда, недружелюбно посматривал на Теклю.
      Сень тоже ввязался в спор с Дорошем, пустился при людях поучать его да наставлять. Кому это приятно? Что могут подумать о Дороше, опытном хозяине, если каждый желторотый юнец начнет вправлять ему мозги?
      - Поле у Дороша покрылось корочкой, кукуруза желтеет, скручивается. А ведь ни для кого не новость, что боронованная земля лучше держит влагу... - говорит Сень.
      - Борона ломает неокрепшие стебельки, - доказывает свое Дорош.
      Так и не стал бороновать кукурузу, ругал агрономов. Советчики нашлись! Затвердили, что боронование поднимает урожай. А что хрупкий молодой стебель ломается при этом - им пустяк! Так и посевы загубить недолго!
      Сеню удивительно - что плетет человек! Или вот: куда это годится бороновать кукурузу по росе, на ранней зорьке? Пусть пригреет солнце, кукурузный стебелек чуть привянет, пускайте тогда легкие деревянные бороны. Они разрыхлят корочку, закроют трещины, пробудят силу роста.
      Дорош с явным недоверием отнесся к совету тракториста. Мало того, что Сень публично подрывает авторитет бригадира, он еще надумал ставить ему в пример Теклю:
      - А почему Текля бороновала кукурузу и ни одного стебелька не поломала? Не потому ли у нее такая отменная кукуруза?
      В печенках у Дороша эта девичья бригада сидит!
      В людной конторе после собрания к Текле подошел Тихон:
      - Завтра буду культивировать твою свеклу.
      Текля решительно возразила:
      - Вчера только трактор закончил шаровку, а через день опять культивировать? Пусть свекла укрепится.
      Совести нет у парня. Отвечает вызывающе:
      - Мне надо выполнять план.
      - А у меня чистое междурядье, и я не хочу, чтобы пересыхал грунт.
      Тихон убедился: нелегко уломать бригадира. Сказал с неприязнью:
      - Ты, я вижу, упряма!
      12
      Стояла на горе, плакала...
      Дружно зеленеют поля, пахнет душицей, полынью. Тучные хлеба нежатся на солнце, жадно впитывают ласковое тепло, переливаются сизыми волнами. Струится, колышется воздух - каждая стеблинка дышит! Купается взгляд в неоглядных далях. Не то в трубы трубят, не то звон плывет по степи. Кругом гудит, жужжит, летают облепленные золотистой пергой пчелы, кричит перепел, заливается жаворонок, неумолчно разносится звучное кукованье кукушки, и дергач подает свой хоть и не очень чистый голос. На лугу, где отливает синевой река Псел, гудит выпь, глушит рыбу, слышится визгливый крик чайки, не жалобный, как всегда, а прославляющий погожий день. Меж хлебов вьется белый платочек, девушка вышла в поле с печальной думой, сбегает по лицу слеза. Как прекрасен мир! Век бы смотреть, слушать песню земли. Раскрыла набухшую, смуглую от загара грудь, пусть сечет ветер, опаляет солнце. Босая нога прильнула к росистой траве. Текля прислушивалась к голосам весеннего поля. Сквозь марево жарко припекает солнце, в воздухе душно, парит. Девушку разморило, хотелось упасть в изнеможении на траву, забыть, передремать мучительные воспоминания.
      Зеленое половодье разлилось далеко-далеко. Звенит воздух. Все полно весеннего обаяния. Сколько солнца вокруг, сколько дающего радость труда! Не насмотришься, не наслушаешься, не налюбуешься! Реять бы свежим ветерком над нивами, нежно касаясь крылом, слушать, как стеблинка со стеблинкой перешептываются.
      По склону горки карабкается сирень, синие яры, намытые вешними водами по берегу Псла, усеяны цветами, повыбрасывали свои свечки каштаны, развертывается дубовый лист, изумрудно-зеленые буруны-перевалы побежали над кручей, светясь, переливаясь на солнце; на смену бледным, чуть с прожелтью тонам наплывала сочная зеленая краска, густая, что смола... Где-то в зарослях ворковала голубка, щелкал соловей. Под горой бьет ключ, сбегая в Псел. Вот соловей примолк, а вода все журчит. Дорога исчезает в зеленом туннеле, пахнуло орешником, лесной прелью. Освещенные солнцем, распростерлись бархатом меж холмов черные пары. Дремучий бор, привольное поле, очисть душу от незаслуженной обиды и надругательства!
      Облитый солнечным маревом, раскинулся сад - разлив пушистых белоснежных яблонь. Глазом не окинешь - столько их. Бледно-розовая нарядная яблоня щедро раскрыла свои медовые венчики пчелам.
      Роскошное, облитое цветом дерево - песня моя! Отдыхаешь душой, глядя на тебя. Слава трудовым рукам, украсившим землю! Звенят пчелы, густо обсыпали яблоню. Порхают, щебечут пташки. Или это сердце песню весны поет? Чуть дохнул ветерок, и словно порошей присыпало землю. Играет красками весна. Черная галка села на дерево в белом уборе. Что гроздья, набухали красноватые бутоны-почки, вот-вот брызнут цветом. Буйно цветет сад белый, фиалковый. Что это - девичьи мечты или песня витает над полями? Точно кровью облита титовка. Вишни что дивчинки стоят. А у дороги сухое-сухое дерево - груша, расщепленная, с уродливо торчащими ветками, и тоже цветет!
      За садом весело колышутся тучные всходы пшеницы. И засуха не взяла. Выстоял стебель, не засушило его, не прижгло.
      Как, откуда пришла в ее сердце радость - непостижимо. Словно рукой отвернуло постылые думы, и она вдруг почувствовала: что значат ее личные невзгоды, когда кругом так бурно, так пышно цветет жизнь!
      Девушка стояла под яблоней. Лепестки, тихонько кружась, нежно осыпались ей на голову. Словно счастье дарили.
      13
      Селивон давно пришел к выводу: ежели бы не ферма, не было бы дрязг и неприятностей. Жили бы себе припеваючи, купались бы в траве, а теперь навеки утеряно спокойствие.
      Вредный человек этот пастух Савва! А уж настырный! Напустился на председателя:
      - Тонна веса в быке, а ты ему даешь два килограмма дерти? На одной траве думаешь его продержать? Или на цвелой просяной соломе? Заморишь быка, потеряет силу. А тогда пастух виноват?
      Родион даже ухом не ведет. А на что дружки-приятели?
      Конюх Перфил говорит пастуху:
      - Быками не пахать.
      - Хуже - покрывать, - бросил пастух.
      Так и не договорились ни до чего.
      Павлюк, заваривший всю эту кутерьму, вступился за пастуха. И когда Родион твердо сказал: "У меня посевная", - Павлюк резко возразил: "А это разве не посевная?"
      Пристало ли Родиону выслушивать подобные дерзости? Мало того, пастух раззванивает всюду - приходится, дескать, терпеть от Родиона утеснения. Может, кое-кто из приятелей пастуха, из тех, у кого мозги набекрень, не прочь и посочувствовать Савве. Мусий Завирюха - и не он один - близко приняли к сердцу эти жалобы. Пошли плести небылицы о Родионе - злые языки рады подхватить наговор, - будто Родиону ферма как бельмо на глазу! Пастух, мол, двух быков вырастил - Рура и Гусляра, других таких не сыскать во всей округе, - пастух выходил породистое стадо, а председатель будто бы не выносит пастуха за справедливый характер да за острый язык, а может, Саввины достижения ему костью поперек горла стали.
      Удивительно Родиону: и зачем это нужно друзьям Павлюка доказывать, будто такой уж незаменимый работник пастух Савва, что и поставить больше некого на его место?
      Родион еще подумает; его дело решать, так это или не так! Еще, чего доброго, пастух вобьет себе в голову, будто весь мир на его быках держится.
      Пастух не выдержал, раззадорил его Родион.
      - А ты попробуй подступись к ним - мигом на рога подымут! Не посмотрят, что ты председатель! Думаешь, твоего окрика испугаются? А со мной - как ангелы. Перевести хочешь чистокровных быков!
      Не по сердцу он Родиону - Савва давно это знает. Кто такой пастух? Знатный человек. Его имя занесено в книгу почета. Родион же не хочет, чтобы какого-то пастуха превозносили, на выставку посылали. Пастух и за свои поедет, если нет ресурсов.
      Весь этот спор вспыхнул перед заседанием правления колхоза "Красные зори".
      На заседании Павлюк доложил правлению об угрожающем положении дел на ферме: как только стадо перевели из стойла на пастбище, надой снизился на триста литров. Это встревожило на ферме всех. А что думают члены правления?
      Выступление Павлюка показалось пастуху слишком сдержанным, и, повысив голос, он вскинулся на Родиона:
      - Давай корма! А если бы над тобой сто голов заревело?! Чего ты нас на болото выпихиваешь? Осока да лепешник! Всю скотину хочешь согнать в одно место? Чтоб толклась на перегоне. Сначала колхозники со дворов наперегонки гонят, чтобы молодую травку захватить. А уж после, когда деревенское стадо напасется вдоволь, истопчет пастбище, ферма идет! Мы еще доим, а со дворов уже повыгнали... и в орешнике пасут, молодые побеги губят.
      - Так выгоняйте раньше. Кто вам не дает? - заметил Селивон.
      - Будто ты, Селивон, не знаешь, что на ферме доят по десять коров, а твоя хозяйка - две?
      И председатель с завхозом должны терпеливо слушать, как неуважительно разговаривает с ними пастух. Да еще осмеливается обвинять в беспечности.
      А Павлюку того и надо, сорвался с голоса, зашумел: пропадет, дескать, ферма, гордость наша! И требует невозможного: отвести пятьдесят гектаров пастбища для фермы.
      Родиона оторопь взяла, у завхоза потемнело в глазах. Кладовщик Игнат в себя не может прийти. В своем ли уме Павлюк? Насупились, опустили носы, посматривают исподлобья.
      Кладовщик Игнат, радея о достатке колхозников, убеждает: сена ведь перепадет на трудодень больше, если ферма не обратит сенокосные луга в пастбище.
      Чего ж тут долго доказывать! Селивон согласен с кладовщиком. Он лишь развил мысль предыдущего оратора.
      - Ну ладно, ферма возьмет под выпас пятьдесят гектаров сенокосу - а что же нам на трудодень останется?
      - Доход с фермы, - говорит Павлюк.
      В зале поднялся шум.
      Игнат:
      - Не нуждаемся!
      Перфил:
      - Никакой выгоды!
      А Селивон уж тут как тут с выводами:
      - Пускай ферма топчется под Куликами!
      И сослался на соседей куличан, у которых нет фермы, да зато приходится по пуду сена на трудодень! Как не позавидовать!
      Кладовщик Игнат торопится подлить масла в огонь. Вторую корову прикупить можно бы. В Сумах, в Лебедине, в Гадяче рынок три раза в неделю - вернее дохода не сыскать! А то - отдайте ферме весь сенокос на выпас!
      Павлюк снова - в который раз! - начинает перечислять выгоды, связанные с фермой. На всю округу, на всю республику вывели чистопородный Лебединский скот. И себе и людям на пользу. Поднялись доходы, богаче стал трудодень.
      - А разве наши колхозники у себя во дворах не завели тех же чистых кровей удойный скот? - поспешил Мусий Завирюха поддержать Павлюка.
      Но Селивон стоял на своем:
      - Хотите в почете быть и при деньгах!
      - За передой вам надбавка, а нам что? - вмешался кладовщик.
      Все ждали решающего слова председателя. И он сказал, руководствуясь отнюдь не пустяковыми соображениями:
      - А что скажут люди, ежели отавы не будет?.. Скотине выпасем луга, и я не возьму второго укоса. Сами видите, какое нынче сухое лето!
      Кое-кому ответ председателя показался заслуживающим внимания. Селивон с Игнатом просияли, услышав эти слова. Когда же председатель вспомнил еще и о сенозаготовках и о том, что он обязан выполнять государственный план, думать о конях для нашей армии, которые необходимы для обороны, - тут Селивон окончательно убедился, какой мудрый человек этот Родион Ржа! Правильный и вместе с тем осмотрительный. Селивон из кожи вон лезет. Кто осмелится обвинить председателя в нечестных намерениях или в нерадивости? Ведь не о собственном кармане - о государственном коне проявляет заботу, крепит оборону. Честь и слава таким людям! У кого повернется язык осуждать за это председателя?
      Увы, нашлись такие... не перевелись, на беду. Попытались взять под сомнение искренность Родиона. Устин Павлюк насмешливо сказал:
      - Было бы здорово, если бы скотина совсем ничего не ела.
      Слышали вы что-нибудь подобное? Всегда эти злоязычники стараются охаять председателя!
      - Родион хлопочет не столько о государственных интересах, сколько о собственной усадьбе, - настаивает Павлюк.
      - Чтобы побольше сена досталось на трудодень. И не скармливать его на ферме, - добавляет Мусий Завирюха.
      Спасибо, Селивон с Игнатом встали на защиту.
      - Клевета! - горланили они, заглушая все остальные голоса.
      - Поклеп! - гремели бригадир с конюхом.
      Но тут вмешался Марко, стал доказывать - по молодости да неопытности, не иначе:
      - Колхоз имеет триста гектаров сенокоса, а председатель норовит загнать ферму под Кулики - на ржавые болота, в мочажины, в лягушечью коноплю...
      А пастух Савва внес последнюю ясность:
      - Какая в той траве питательность, коли вся витамина повымокла...
      - Самая болотная трава - осока да лепешник! - совсем обычным тоном поддержал батьку Марко. - На таком пастбище скотина отощает, спадет с тела.
      И стал требовать: пусть отведут такой участок для пастбища, чтобы скотине было где разгуляться.
      Родион, которому невтерпеж стало дальше выслушивать эти непомерные требования, в запальчивости крикнул:
      - Не будет по-вашему! Я здесь хозяин! Единоначальник! Подавайте на меня жалобу, если я неправильно поступаю! Павлюку загорелось выпятить свою личность, а председателя чтобы на задний план, на задворки!
      - Наша обязанность - думать о кавалерии! - сказал преисполненный важных забот Селивон.
      - Не так за армейскую кобылу волнуется Селивон, как за свою усадьбу... - трунит над завхозом Мусий Завирюха.
      Ничего умного он, конечно, не сказал. Старая песня! Правлению не пристало и слушать. Павлюк сделал последнюю попытку убедить правление:
      - Почему бы нам не скосить немного жита на зеленый корм, а на том месте посеять гречиху или просо?
      - Нет таких указаний! - коротко, но властно отрезал Родион.
      Бурное заседание правления, с которым Павлюк связывал столько надежд, не дало ожидаемых результатов.
      Мусия Завирюху это не удивило.
      - Новость ли? В правлении засела Селивонова шатия-братия, остальные робкие да безголосые, отмолчались, не посмели пойти против председателя.
      Разбрелись хмурые, молчаливые.
      14
      Снова и снова сходились на взгорье, под раскидистым дубом. Опаленные солнцем лица, тревожные взгляды. Ветер гонит полем сизые волны, позакрутились легкие, что перышко, листочки ячменя, сухо шуршат, шелестит дуб пересохшим листом. Дохнет ветер - хоть кирпич обжигай.
      Запекается зерно в колосе. Выпаривается молочко. Пустые колоски топорщатся, шуршат, совсем как пырей-трава. Кружат по полю вихри, гуляют по хлебам до самого горизонта.
      Не озеленил май земли. Выгорела трава на взгорьях, по склонам оврагов.
      Плачется пастух Савва, жалуется друзьям. Высохли луга над Пслом, потрескалась земля, ногу сломать можно, негде скотину пасти. Не выходила нынче река из берегов. На что уж овцы неприхотливы, и те как примутся блеять - тоска берет. Трещит, ломается трава под ногами.
      Молчат люди в унылом раздумье.
      - Земля перегорела в пепел, - говорит садовник Арсентий. - Вишни одна мелюзга, не крупнее паслена, кислые, как щавель. Под деревьями синие круги - падает увядшая сморщенная слива. Фрукты не зреют, а спекаются.
      Мавра, шедшая от коровника с ведром, услышав невеселый разговор, тоже остановилась. У нее своя забота:
      - Не картошка - одна ботва, лебеда, голый корень. Где ж завязаться в горячей земле картофелине. А если и завяжется - сморщенная будет, что сухой гриб. Кукурузные початки - с заячий хвост. Подсолнух не успеет вытянуться, как уже дубеет, и мелкий, как ромашка. Просо рыжеет, помидоры печеные.
      Еще больше тоски нагнала.
      Мусий Завирюха даже рассердился.
      - Не везде так, - неохотно буркнул он.
      Разве он чувствовал себя когда-нибудь беспомощным перед лицом стихии? Однако на этот раз Мусий все больше молчит да прислушивается - пусть выговорятся.
      Люди нет-нет да и взглянут на безоблачное небо - не набегает ли тучка? Где там, воздух сухой, горячий - откуда тучке взяться? Вдруг издалека явственно донесся гром. Парит. А может, и соберется дождь?
      Только откуда же этот гром взялся? Разве что из-за леса наплывет дождевая туча? Погромыхивало все сильнее, все ближе. Люди оживились. Но очень скоро все поняли: это грохотала телега по тряской дороге. Сбежала улыбка с лиц. Как далеко разносится звук! Ребенка мать зовет - так голос звенит на всю улицу.
      Не вяжется у соседей разговор, вяло бросят словечко-другое и ответа не ждут.
      - В беде люди озлобились, - с горечью сказала Мавра, - как змеи стали. Вода в колодцах повысыхала, бегают туда-сюда, тарахтят ведрами. Коров поить на Псел гоняют.
      Не удивляйтесь, право же, иной раз пчелы открывают пасечнику глаза, предвещают - к урожаю или к засухе. Усядутся возле улья и жужжат-жужжат. Значит, нету силы у пчелы, ветер подул, она падает. Вытянешь ведро из колодца - полно пчел. Прохлады ищут.
      - Овес побелел, легкий, что ковыль, шелестит жалобно, горестно.
      - На дереве лист горит...
      - Скотина осоке рада, до того трава вокруг выгорела.
      Наслушавшись невеселых разговоров, тракторист Сень напоминает, что не всюду засуха выжгла хлебные поля. Вон у Текли в бригаде и пшеница и жито колосок к колоску. Клонится под тяжестью зерна колос, хлеба посеяны густо, прохладно корням, не выжжет солнце. И кукуруза выкинула богатые початки.
      Мусий Завирюха заметил, что песчаные почвы лучше держат влагу, а чернозем трещины дает, через них влага испаряется. На серых песках жито хорошо в рост пошло, заколосилось, потому - с осени всходы дружно взошли.
      - Широколистой кукурузе требуется жирная земля, - говорит звеньевая Галя. - А в Теклиной бригаде земля хорошо удобрена.
      - В засушливое лето не все удобрение растворяется, - поясняет Мусий Завирюха.
      - Это правда, - подхватила Галя, - кукуруза было желтеть начала. Девчата носы повесили - верно, азоту мало. Земля - кремень, сапка прямо-таки искры высекает.
      - Целую зиму Текля валы нагребала; пошли снега, замели поля, земля вобрала в себя влаги - силищу... - сказал Сень, - это и помогло...
      За разговорами и не заметили, как затянуло небо.
      Галя взволнованно вскинула рукой:
      - Смотрите, смотрите, ласточки об землю бьются - к дождю! Как низко летают - хорошая примета!
      Никто не проронил ни слова; глаза были красноречивее слов умоляющие, горестные, суровые, - ох, уж это безоблачное небо! Безоблачное? Потемнел день... Затянуло небо... Погромыхивало... Мгла сгущалась, наползала грозная туча. Все вокруг затихло, притаилось в напряженном ожидании. Наливались надеждой сердца.
      Пронесся порыв ветра, взметая пыль на дороге. С дерева полетели сухие листья.
      Приникли к земле хлеба.
      Закрутил неистовый вихрь, неся клочья соломы, обламывая ветви. Гром грохотал, непрестанно слепила молния.
      На раскаленную землю скупо брызнул дождик, даже пыли не прибил.
      Мгновенно густо-серая туча затянула все небо, не то пыль зловеще-багровая. Стало трудно дышать. Ни поля, ни дороги, ни села ничего не видно.
      - Если на раскаленный камень плеснуть холодной воды - пар поднимется, - говорит Мусий Завирюха.
      15
      Солнце жжет немилосердно, высушивает почву - неоткуда свекле набраться соков.
      Текля в тревоге стояла на краю поля. Завяли рядки. Листочки только-только пробились, едва отстояли их от вредителей, так теперь от солнца вянут, свариваются.
      Нежный, слабый стебелечек! Сколько ума и сердца надо, чтобы вырастить тяжелую, сочную, белую, обильную сахаром свеклу.
      Тревога борется в девушке с радостным возбуждением. Чудесный, милый, веснушчатый Сень! Загорелый, чуть нахмуренный, с вдумчивыми глазами. На него, на Сеня, вся надежда у Текли. Не раз спасал он от беды. Выручит и на этот раз.
      Почему-то вспомнилась верная подружка Галя. Спокойная, надежная дружба завязалась у Сеня с Галей. Приятно смотреть на них.
      А что ждет Теклю? Горькие воспоминания мучают, сжала сердце тоска. Счастливы люди, которые не теряют власти над собой.
      Сень вывел дивчину из задумчивости.
      - На двадцать сантиметров в глубину земля сухая, - сказал он, с усилием выворачивая ком земли. - Почему свекла плохо растет? Земля как кирпич, сдавила корень, не дает дышать.
      - Лист свернулся, пожелтел, - жаловалась Текля трактористу. Подкормить бы надо, - добавила она неуверенно. Ученицей чувствовала себя перед этим известным в районе трактористом.
      Сень мягко улыбнулся, уловив, верно, оттенок растерянности в голосе девушки.
      - В засушливое лето очень важно поглубже подживлять корень, поглубже пускать сошники. Задубела земля. Вот я и прикидываю - как бы так подкормить, чтобы не перевертывать пласта, не повредить рядки.
      Дивчина в восхищении смотрела на Сеня: в самую глубь пласта старается проникнуть, понять, что к чему. Но озабоченный Сень не замечает ее взгляда - не до того ему.
      Текля случайно слышала разговор между трактористами. "Мне очень трудно вырабатывать норму, - жаловался Сень, - после Тихона приходится пять часов приводить в порядок трактор". Сердечный, честный работяга Сень! Придет вечер, Текля всем поделится с подругой, с Галей.
      А насчет того, как удобрить землю минеральным раствором - этим уж Мусий Завирюха ведает, он научит дочь так подкармливать корень, чтобы не сжечь свеклу. Это он, суровый старик с всклокоченной бородой, заправляет урожаем. Тут все ниточки тянутся к лаборатории Мусия Завирюхи. Какое растение ни возьми - отсюда, и только отсюда, берет оно свое начало. Чудодейственной рукой гонит по стеблю соки Мусий Завирюха, развеивает по полю медовый запах гречихи, обильным цветом, как снегом, осыпает сады.
      - Когда развивается лист, азотом удобряй почву, - учит он дочку, - а уж как лист развился, корень удобряй.
      В своих руках держит Мусий Завирюха плодоносные силы.
      Аммиак! Немудрено и сжечь корень, если дать слишком насыщенный раствор.
      Мусий Завирюха растолковывал бригадиру Дорошу, как разбавлять удобрение.
      Калийной соли передать - опять же пожжешь.
      Прошлый год на опытном участке Мусий Завирюха вырастил свеклу - как свинцом налитая! И сахаристая же! А у Дороша - дупляки.
      Земля горит, стянула все жилочки, выдавила воздух, схватила свеклу за горло - чем дышать?
      Сень так ведет трактор, что сошники землю рыхлят, а пласты не переворачивают, - удобренная земля отходит, жадно вбирает влагу, рассасываются живительные соки.
      Повеселели обгоревшие под солнцем лица.
      - Вырвали свеклу у засухи.
      Кое-кого брало сомнение:
      - Поможет ли?
      Мусий Завирюха думает вслух. Сколько нужно душевного жара, энергии, ума, какая сила техники потребовалась, чтобы подчинить себе природу! Изготовленные по способу Сеня сошники не гремят, не рвут комья, не выворачивают целыми пластами, рыхлят легко землю, крошат задубелый грунт. Глубоко закладывают разбавленную водой удобрительную смесь, чтобы не выдул ветер, не высушило солнце, а все впитал в себя корень.
      Правильно говорит Мусий Завирюха, и люди благодарны Сеню: сумел сделать "реконструкцию" машины. И сейчас в туче пыли ведет трактор, некогда даже послушать, о чем там народ судит-рядит.
      Не прошло и трех дней - зазеленела свекла, расправила пышный куст листьев, стелет широкий сочный лист по земле пустила молодые ростки.
      - Почва обогатилась за счет микроорганизмов, - объясняет Мусий Завирюха. - Пошла свекла в рост, аж скрипит! Лист чернью отливает.
      Каждому теперь ясно, как эта самая земля вертится.
      16
      С кем поделиться обидой старому пастуху?
      Сидел Савва над Пслом, глядел на широкие листья кувшинок, слушал, как плещется, журчит на отмели вода, и думал свою горькую думу.
      Пепельно-серой масти стадо бродит у берега, щиплет траву. Далеко протянулось под горой село Межирич. Вольно раскинувшиеся луга усеяны копнами. Пригретые солнцем вербы источают горький запах, воздух напоен пьянящим ароматом луговых трав.
      Серо-мраморный бычок отбился от стада - авось не заметит о чем-то задумавшийся пастух. Но вот раздался строгий окрик Саввы, и бычок послушно выбирается из приболотья, - и всего-то хотелось от мух спрятаться, поискать травки посытней.
      Коровы, неторопливо перебирая губами, щиплют тощую траву на песчаных буграх. Стрекочут кузнечики.
      Из густой зелени садов торчат островерхие хаты, до самого горизонта колышутся тучные нивы, глаз невольно тянется туда, где синеет лента лесов, - прекрасен мир! Прохладная вода омывает потрескавшиеся ноги. Приволье... Тишина...
      Ветры, леса, горы и воды, выслушайте обиду старого пастуха! Обещали послать в Москву - и забыли о своем обещании. Свет не мил пастуху. Сидит над Пслом, тоскует. Разве простит он своим обидчикам?
      Скот тяжело дышит, отфыркивается - против ветра гоняет стадо пастух. Ветер освежает животное, обдувает... Сам додумался, никто его не учил, скот и навел на мысль, - разве в книгах найдешь об этом? Или лебединская газета когда об этом слово сказала?..
      Проведи, дай досыта наесться, не затормоши корову!
      У бестолкового пастуха скотина повытопчет траву, перемнет, перемесит; откуда же быть молоку - гоном гонит стадо. А гаркнет, рявкнет - скотину в дрожь бросает. Савва покрикивает не то чтобы сердито, а просто так, больше для веселости.
      Словно по шнурку идут у Саввы коровы. До полудня дважды пьют из Псла воду. Молоко целиком в пастушьих руках. Корова напьется и снова щиплет траву. Одна забота у пастуха - о молоке. А вот не послали на выставку в Москву.
      Калымщиком председателя назвал. Ну не стерпел, ну сказал...
      Необычное словечко это перелетело через степи, леса, горы и реки, да и осело над Пслом, обогатило словарь пастуха.
      Такие порядки кого ни доведись заденут за живое. Кладовщик с председателем взяли на ферме двух гусаков и пошли к Селивону пьянствовать. После на лису спишут. Спасительная тварь! Сколько уж она таким, образом гусей, уток, кур перетаскала!
      - Старого ты еще поколения человек! - прямо так и бухнул пастух председателю, которого водой не разлить с Селивоном.
      Савва не такой, чтобы смолчать, спустить. Крепко зацепил тогда председателя и завхоза. Разве даром это ему пройдет? Чует сердце грозу. Над затоном носится, стонет чайка, словно это Саввина душа плачет.
      Только неопытному глазу может показаться, что скоту здесь приволье, обильный корм, а вглядеться - кругом мочажины, заболоченные мыски, поросшие осокою, лепешником, сушеницей, гречишником и разной другой болотной травой. На песчаных буграх, что заплатками распестрили луга, полно полыни, бессмертника, мятлика.
      Как пастуху не досадовать - до сих пор Самарянка не вылиняла. В мае теленочка принесла. На глазах у пастуха расплодилось стадо. Нива - внучка Самарянки, мать Гвоздики. Сильные коровы. Удойные. Колодцы молочные. Марко еще хлопчиком пас телят, присматривал за ними. И кто бы мог подумать, что сын выйдет на широкую дорогу, поставит рекорд по удою, прогремит на всю Украину? В газетах о нем пишут. Люди к нему с уважением, со всех концов страны письма летят. Надо же, чтобы такое счастье выпало. Павлюку спасибо, вывел сына в люди, передал Мавре, а та учила его уму-разуму, как свое родное дитя. А Селивон с председателем спят и видят утопить Марка, ну, да ничего, не даст его в обиду Павлюк. У этих хитрецов одна думка - сжить со света тех, кто закладывал фундамент колхозной жизни, скрутить Павлюка, Завирюху, к своим рукам хозяйство прибрать. Полновластно хотят всем заправлять. Коровы на скудных кормах отощали, шерсть облезла, сбавили молока. Не будь Павлюка, Селивон вовсе загубил бы драгоценное стадо. Павлюка - того никому не подпоить, не согнуть, не застращать, железной воли человек.
      Когда Павлюк отвечал за колхоз, скотина была как налитая, так и лоснилась. Было бы побольше пастбище, а не эти мочажины, осока с лепешником, пастух знал бы, что делать: разделил бы берег на квадраты и выпасал загонами, чтобы не вытаптывать травы. Его ли учить, как поднять удой!
      17
      Где-то вдали громыхал гром, сюда доносило лишь глухие раскаты. Небо свинцовое. Клубились тучи, затягивали горизонт, наползали, давили на землю, набухшие дождем, тяжелые. Над головой тарарахнуло, загудела земля, полыхнул воздух. Обдало горячим зноем, оглушило. Ослепило, перехватило дыхание.
      Текля стояла посреди онемевшего поля. Примолкли, притаились птицы. Небо набухало, грозно рокоча и все больше темнея. Вспышка разорвала черную темь. Небо заполыхало, хлынул напористый дождь, заливая землю. Вода ринулась в расщелины, в овраги над Пслом, оттуда потоки устремились в перебаламученную реку.
      Сквозь пелену туч пробилась нежная голубизна.
      Словно зачарованная, смотрела Текля, как булькали по лужам крупные капли дождя.
      Из-за расползшихся туч выглянуло, пригрело солнце. Искрились каплями-звездочками омытые дождем травинки. Отдавала горьковатинкой верба; волчец, орешник, тысячелистник, иван-чай, утай-мед, нечуй-ветер, рудометка, белоголовец, серпорез - какое обилие, какая роскошь... Море запахов, красок. В томлении исходит паром земля. Звонкоголосая иволга славит наступающий день, щелкает соловей, стонет кукушка, звучно гукает удод, кричит перепел, стонут лягушки... Ласточка лепит гнездо, довольна, что размякла земля. Перекликаются в траве коростели, ловят вымокших кузнечиков. Купаются воробьи, по дороге бродят куры, высматривая червячка.
      Жито от корня пожелтело, кое-кто уже потерял надежду, что оно отойдет; теперь же, после дождей, земля напиталась влагой, стебель жадно пьет соки.
      Оглядывая поле, повеселевший Мусий Завирюха толкует дочери:
      - Растворился азот, и стебель снова позеленел, омолодился...
      Пожелтевший, низкий, что стерня, овес тоже после дождя ожил, вымахал густой, частый. Высокоподолянское просо, о котором думали, что оно и вовсе не взойдет, бурно пошло в рост, метелка почти как у калины!
      Ожили и яровые, а озимые - те уже вызрели за это сухое лето. Первый дождь смочил землю, когда зерно уже достигло молочной спелости, когда ядро, оболочка уже сформировались.
      Припозднились дожди, ой как припозднились!
      Зато уж заладили чуть не каждый день. Сильные, напористые. Кругом обложило. Развезло землю...
      Проливные дожди встревожили Теклю. Опасное это дело, когда зерно наливается. Колос тяжелый, а стебель еще не затвердел, хрупкий. Могут полечь хлеба.
      В воздухе сыро. Набухшие серые тучи низко проплывали над землей. Туманной дымкой подернулись лес и поля, по низинам стелется пар.
      Земля раскисла, оседали погребицы, вода размывала огороды, хаты стояли ободранные, грязно-желтые.
      Зерно напиталось влагой, отяжелел колос, клонится к земле. Стебель слабый, а растение тянется. Погнулись кукуруза, подсолнечник. Картошку забил сорняк, ботва разрослась, а клубни не завязываются. Сено в копнах вымокло - словно конопля. Где там сушить, когда ни одного погожего дня.
      Текля ходила меж хлебов. Кое-где колоски почернели, прела от сырости рожь. Ость, не высыхая, отгнивала. Если не утихнут дожди, прорасти может зерно.
      Но Мусий Завирюха в курсе всех грозящих урожаю опасностей. Он все старанье прилагает, чтобы избежать беды.
      Растение не успевает усваивать влагу, она не успевает испариться, питательные вещества оттого окисляются. Корень подопревает, неокрепший стебель и без бури валится. Воздух не прогрет солнцем, и ветер не продувает стебля.
      Надвинулась черная, как ночь, туча, слепящие сполохи забороздили по небу, полному гулкого грохота. Снова хлынул ливень. Снова яростные потоки смыли верхний, плодородный слой на крутых склонах. Овраги переполнились водой. Клокоча, она размывала огороды, разрушала плотины, выворачивала, несла в Псел деревья. Занесла илом луга, смыла, увлекла за собой копны сена. На дорогах подплывали телеги. Стадо брело по брюхо в воде.
      Бесновался ветер, ломал деревья, сбивал молодые плоды в садах. Положил, позапутал хлеба.
      "Сколько человеческого труда уничтожил ливень, развеял ветер!" горестно думала Текля, всматриваясь в раскосмаченное поле.
      И вдруг слезы радости навернулись на глаза: колосья пшеницы только чуть склонились набок; не полегли, не перепутались. Дорогая пшеничка! Упругий стебелечек! Выстоял против бешеной стихии. Да еще и на самом взгорье! Ни буря, ни дождь не взяли! Не поломали стебли. Никакой вихрь не смог их одолеть!
      Хлеба полегли там, где солнце не прогревало, где слабее наливалось зерно. Текля задумчиво перебирала колоски, нежно, ласково водила пальцами вдоль остей. Размышляла: движение соков в стебле затруднено, и потому недружно вызревали хлеба, верхние колоски успели пожелтеть, а нижние еще зеленоваты.
      Старики-бородачи - пасечник Лука, садовник Арсентий, пастух Савва, Мусий Завирюха - вспоминали давно прошедшие годы, когда ливни напрочь смывали чахлые крестьянские нивы, вода размывала, солнце сжигало поля. А теперь, вишь, выстояли хлеба против разбушевавшейся стихии, хоть и прилегли.
      Для Мусия Завирюхи в этом не было никакой неожиданности. Друзья всегда признавали за ним знания, опыт. Завязался разговор о травопольном севообороте, о мощи нашей техники и умении пользоваться ею, о достижениях селекционной науки. Так уж повелось: где появится Мусий Завирюха, там неизбежно возникают ученые споры, и вообще разговор вертится вокруг науки, о том, как люди борются со стихией. Теперь человек не беспомощен в поле, что чувствует каждый, хотя еще кое-какую дань приходится платить этим стихиям. Но все это до поры до времени. Потому что природа уже отступает перед нашей силой. Перед достижениями науки.
      В смятении возвращалась Текля в село. Ревет вода, бежит в Псел, уносит ветки с яблоками, зеленые помидоры. Низом прошел град. Побил гречиху, она нынче удалась густая, кустистая, - ломкий стебель.
      Полегло просо - тяжелы метелки. Ну да просяной стебель гибкий, может, еще поднимется.
      По огороду бродила с расстроенным лицом мать. Торчали голые подсолнухи да кукурузные стебли. Вода повымывала картофельные кусты, свеклу, капусту, занесла илом весь огород.
      - Не из чего будет и борщ сварить, - плакалась мать.
      - Ничего, оживет, - подбадривала Текля. Сказала первое, что на ум пришло, не отдавая себе отчета, как она здесь очутилась. Словно в забытьи поплелась к бригадному двору.
      18
      Эх ты, доля горькая! Примечает Родион - к Устину Павлюку гости обращаются, поздравляют с успехами, а Родиона обходят. Всё почему-то приписывают Павлюку: он, мол, фундамент заложил, он ферму основал... Знаток, хозяин. Кому приятно это слушать?
      Похвально отзываются о Мавре, старшей доярке, добром поминают Марка, даже Савку-пастуха. А Родион Ржа что же? Председатель хмуро озирается вокруг. Чего бы ни коснулся разговор - зерна ли, сада, - Мусию Завирюху, Теклю представляют в самом лучшем свете: вот кто двигает, мол, вперед хозяйство. Садовником, пасечником не нахвалятся. А председателя будто и нет совсем. Мол, Родион здесь ни при чем. Добрым словом никто не помянет, а и вспомнит кто - лучше бы не слышать, еще того хуже. Всюду на переднем, плане Мусий Завирюха! Только Родион хочет вставить словечко - рта раскрыть не дают. Никакого уважения к председателю. Мы сами, дескать, колхозники, сколотили миллионное хозяйство. При чем тут Родион?
      По всей округе о ферме слава идет. Да и только ли о ферме? А сад взять? Гости приехали изучить животноводческий опыт буймирцев, дать кое-какие указания. Потому Устин Павлюк с Мусием Завирюхой и оказались в центре всеобщего внимания. Сил нет, как расхвастались: вот какие мы умные, вот чего добились.
      Гости ахают, любуются густыми зарослями над Пслом - природа им нравится. А пастух Савва, словно его кто за язык потянул, сунулся:
      - А соловья здесь - силища!
      Меж живописных берегов вьется река - глаз не натешится. Жарко. Вокруг разлит смолистый дух. В густом сосняке, в холодочке, за богато уставленным столом сидят знатные приезжие.
      Санька тоже решила ввязаться в разговор. Что ей молчать, словно она двух слов связать не умеет.
      - Какая у нас чудесная природа! А какой духовой оркестр!
      Гости с удивлением уставились на нее, видно, надолго западут в память ее слова.
      Родион сам любил сытно поесть, сладко попить. Тем более случаев к тому не занимать стать; косят сено, ловят рыбу, качают мед, колют кабана, бьют масло, ставят хату, мелют муку. А то просто потому, что сад зацвел либо куры занеслись. Ни одно обручение, ни одна свадьба не обойдутся без председателя. Никогда Родион не чурался людей. Но такого, как сегодня, еще не бывало. Гости не простые, из Всеукраинского института животноводства, зоотехники, ученые, специалисты - в золотых очках, у многих уже бороды белые, учат Устина Павлюка, как и что нужно делать. О выращивании новой породы скота идет речь. Вон куда шагнула ферма! Из всех районов потянулись доярки, телятницы перенимать опыт, все, как на подбор, нарядные, молодые. Леший их знает, как и подступиться-то к этим ученым людям. Устин Павлюк, Марко, Мусий Завирюха, даже пастух Савва - те держатся так, будто они всегда с учеными дело имели. Спокойно разговаривают с учеными о селекции, о том, как выводить новую породу, о приплоде, инфантильности (слово-то какое!), о кормлении и рационе. Признаться, иных слов Родиону и слышать до того не приходилось, смысла их не мог уразуметь, а пастух, поди ж ты, говорит без умолку, словечка Родиону вставить не дает.
      Мусий Завирюха разговором заправляет...
      - Да, - обращаясь через стол к ученому, отвечает Марко, - элитная коровка!
      Тоже знаток нашелся!
      Речь шла о рекордистке Ромашке. Ну что ты будешь делать?
      Пасечник Лука, румяный, седобородый, сияя на солнце лысиной, тоже горячится:
      - Мы еще хорошенько не знаем биологии и зоологии пчелы!
      - А вы про фауны слышали? - задает вопрос пасечнику Мусий Завирюха.
      Каждый торопился показать свою образованность, одному Родиону слова молвить не дают.
      Заговорили о том, что стираются грани между городом, и деревней. Взять, к примеру, ну, - Мусий Завирюха обвел веселым взглядом платки, бороды, - электричество. Обычная теперь в колхозе вещь. Кино, мельницу, кухню, корнерезку, лесопилку, маслобойку, воду на ферме - все приводит в движение электричество. А какой торжественный день был, когда зажглась первая электрическая лампочка!
      Мусий Завирюха не без задней мысли говорит все это - Устина Павлюка подымает. При нем ведь была построена электростанция. А Родион Ржа где был? Просто не знает чувства меры этот Мусий Завирюха.
      Тут еще новость. Кулики напрашиваются в родню. Кряжистый председатель колхоза "Зеленое поле" Данько, тот самый, что расселся с краю стола, перемалывая могучими челюстями кости, хрящи, завел речь о том, что хорошо бы объединиться. Причем, забыв, по свойственной ему привычке, всякую благопристойность, обращается с этим предложением к Устину Павлюку. А ведь тот рядовой колхозник, хоть и заведует фермой. И Павлюку это, видно, понравилось.
      Для Павлюка, правда, это было неожиданностью, он не сразу сообразил, куда клонит Данько Кряж. В свое время Павлюк и сам не раз подводил вплотную к тому, чтобы объединиться с "хуторянами" - так в шутку он называл соседей. Кулики, у, которых были богатые сенокосы и выпасы и ни единой головы колхозного стада, слушать об этом не хотели: сейчас вон сколько стогов сена навили по дворам, а тогда, мол, все на ферму пойдет. Неожиданная перемена поразила Павлюка.
      А тем временем Данько Кряж, человек большого хозяйственного опыта, убедительно доказывал, что и земли у них подходящие, сильные урожаи собирают. Сами небось знаете?
      Он искушал соседей так бесхитростно и простодушно, что не возникало и мысли, чтобы у этого человека были тайные соображения. Просто, мол, из добрососедских отношений жаждут Кулики породниться. Буймир на этом не только не потеряет, еще и в выигрыше окажется. В самом деле, общая ферма будет - хлевов не придется ставить (одного леса сколько бы пошло), трудодней не расходовать, животноводов новых не заводить... Буймир столько племенного скота развел за годы председательства Павлюка, что, пожалуй, на всю округу хватит!
      У Павлюка голова кругом пошла от его уговоров. Он с удивлением поглядывал на лоснящиеся, будто салом натертые, пышущие здоровьем щеки Данька Кряжа.
      Приятно, думаете, Родиону слушать, как соседи расточают похвалы Павлюку? Так и вьются вкруг него. Это он, оказывается, племенной скот развел, сад насадил, электростанцию выстроил. И Родион, насупившись, буркнул:
      - Как ферма - так объединяться, а как сено - так каждый сам по себе!
      Он доставил немалое удовольствие охотникам посмеяться над Куликами: "Что, съели?" Особенно старались Мусий Завирюха с пастухом Савкой - ну и вредный народ. Где, мол, Куликам, уперлись глазами в междуречье, горы им весь мир закрыли, дальше и свету не видят. Доброполье, раздолье, простор, сенокосы над Пслом... Откуда теперь взять по пуду сена на трудодень, если скот надо разводить? Партия направляет развитие хозяйства в интересах народного благосостояния и процветания страны. Кулики и призадумались: то бы на базар отвезли сено, продали по сходной цене, а теперь - заводи ферму. Когда-то еще приплода дождешься? Вот Кулики и норовят к готовенькой ферме прилепиться.
      - Самим надо заводить ферму, - говорит Павлюк, - Буймир от фермы получает не меньше доходов, чем от земли: и трудодень богаче, и государству польза немалая. Кто может рассчитывать, посадив сад, с первого же года собирать урожай? Как можно наладить хорошее зерновое хозяйство, когда нет скота и, значит, нечем удобрять землю?
      Мусий Завирюха воспользовался случаем и повернул разговор на то, что приходится бороться с отсталыми настроениями. Не на Кулики ли намекает? Данько Кряж не рад, что завел разговор. Знатные гости все это слышат, подмечают и очень доброжелательно относятся к словам Мусия Завирюхи.
      А тут еще Текля - тоже, надо сказать, за словом в карман не полезет вспомнила под дружный хохот:
      - Давно ли Данько девчат высватывал за сено в Кулики?
      Гости имели полную возможность удостовериться, какой разгром учинили буймирцы соседям. Своей фермы не завели, а норовят на готовенькое прийти.
      В разговор вступил пастух Савва:
      - Долго ли еще намерены Кулики торговать сеном, пора самим ферму заводить!
      Родион Ржа подчеркнуто громко, со всей твердостью и решительностью поддержал его:
      - Правда!
      Внимание гостей обратилось на него.
      Но тут Мусий Завирюха развел скучную канитель - слышано уж все, переслышано - стал хвалиться колхозным садом, да скотом, да большими доходами.
      Устин Павлюк, мол, десяток лет руководил, заложил фундамент, развел скот, а нынче бьется над выращиванием новой породы, не без помощи ученых, конечно. Уж не в заговоре ли они против Родиона?
      Ученые гости с уважением смотрят на Павлюка. Родион все примечает, даром что глаза осовели, неприязненно косится на своих недругов. Черт знает до чего могут довести человека. Ведь по всей Украине через гостей молва пойдет. Разговор продолжал вертеться вокруг фермы, будто на ней свет клином сошелся, будто там всеми делами один Павлюк ворочает. Да еще Марко с Маврой.
      А к кому же, как не к Родиону, Наркомзем командировал представителей на ферму, ставшую образцом на всю Украину! И в соседней области о "Красных зорях" слава идет. "Кто там председатель?" - поинтересуются. "Родион". "Кто там порядок наводит?" - "Родион". - "У кого корова Самарянка шестьдесят литров в сутки молока дает?" - "У Родиона".
      Суровая действительность безжалостно развеяла приятные мечты. Увы, не Родион в центре внимания. Гости поднимают бокалы за Устина Павлюка, его расспрашивают, им восторгаются. И Устин Павлюк с достоинством дает пояснения - как же, знаток своего дела! Хозяин! А к Родиону ни одна душа не обращается! Порой Родиону начинало казаться, что ему бы, пожалуй, следовало оказывать поддержку Павлюку, развивать ферму, пестовать новую породу скота, по-настоящему поднимать общественное хозяйство. Но как на это взглянут его дружки - кладовщик Игнат, завхоз Селивон? И без того шпыняют: на ферму все сено ухлопываем. Это сколько бы сена пришлось на трудодни? Пятьсот пудов на двор, не меньше. Озолотиться можно. И Родиону подчас бывает трудно разобраться: не его ли это собственные мысли, до того они совпадают с мнением друзей? Куликами теперь, правда, не станут больше допекать, потому что Кулики сами завидуют соседям, не прочь объединиться с зажиточным Буймиром, чтобы избавиться от хлопот - самим ферму не заводить.
      ...Завидное зрелище! Статные, нарядные доярки обступили Марка. Румяные, кровь с молоком, поблескивают в улыбке белыми зубами, жадно выспрашивают, как ему удалось добиться рекордных надоев. Прогремел на всю область.
      Пастух Савва также чувствует себя героем, беседует с зоотехниками и учеными о зеленом конвейере. Летом пастбища выгорают, зато сочные корма жито, вика, суданка, кукуруза - молоко гонят. Надо, чтобы круглый год сочные корма не переводились. Зимой - тыква, свекла. Устин Павлюк выработал было кормовой севооборот, так заведующий райзу Урущак воспротивился. А с ним и председатель колхоза Родион Ржа.
      Свете тихий! Что слышит Родион?..
      Пастух берет на себя смелость осуждать районное руководство.
      А Савва, подхватив под локоть почтенного, в золотых очках ученого с седой бородкой, что-то запальчиво говорил ему, колотя себя в грудь. Высоколобый, с худощавым мягким лицом, Софрон Иванович внимательно слушал, как пастух горячо внушал ему, кивая в сторону Родиона:
      - Вот что! Психология не та у него! Психология не та!
      И высокие гости с сожалением и укором посматривают на председателя, а доярки и телятницы бросают на него недоброжелательные и даже насмешливые взгляды.
      А об Устине Павлюке и говорить нечего. Будто ясная заря сияет, тонкий казацкий ус покручивает. С гостями только и говорит.
      Родион Ржа тоже порывается вставить словечко - не то подумают, что председатель ни аза не смыслит в делах племенного животноводства.
      - А кто навел на ферме порядок? - громко спрашивает он.
      Да, как на грех, никто не слушает его. А вот начали колхозники Теклю превозносить - так гости сразу услышали. Когда Родион сострил, что климатические условия в их Буймире уж очень благоприятные для девчат, гости даже не улыбнулись.
      Родион попробовал затянуть песню. Пел он с таким выражением, словно собирался кому-то затрещину дать. А голос что гром:
      Над озером чаечка вьется...
      Но никто не подтягивал, все вдруг примолкли, и Родион с голосу сорвался. Не станет же он драть горло, когда все молчат, не подтягивают (не без умысла, конечно!), лишь поводят на него недоуменными взглядами. Всё проделки Павлюка, не иначе.
      Гости беседуют с Павлюком, Марком, Маврою, даже с пастухом Савкой тоже нашли профессора! - о сквозных звеньях, о комплексной системе, о том, что бишкинская ферма плетется в хвосте, а "Красные зори" на первом плане.
      Софрон Иванович тоже расспрашивает, но больше дает советы по выхаживанию и выпаиванию чистопородных телят.
      - Скот у вас рослый, упитанный, молочный - говорит Софрон Иванович, умело отобрано стадо, привиты новые наследственные качества, ферма действовала в соответствии с указаниями института.
      - В Бишкине и Междуречье стадо отощалое, - заявили доярки.
      - Устин Павлюк не жалел сил, чтобы поставить ферму на научной основе, - ввернул пастух Савва, и все приятели не замедлили подтвердить то же самое - лишь бы никто не подумал, что это заслуга Родиона.
      - В Бишкине и Междуречье опытного хозяйского глаза нет, - добавил Мусий Завирюха.
      А у нас, дескать, Устин Павлюк! Вон куда гнут!
      Софрон Иванович заметил Мусию Завирюхе:
      - Наша задача - помочь соседям, передать им свой опыт.
      Ученый долго говорил о социалистическом соревновании, о новых навыках, о чертах советского человека, - Павлюку, верно, не очень-то было по себе.
      - У вас на восемьдесят семь телят девятьсот сорок четыре грамма прироста за день на каждого телка, а в Бишкине на двести граммов меньше. Почему так?
      - Выходит, мы виноваты? - нетерпеливо, словно с обидой, спросил пастух.
      Софрон Иванович переводит ласковый взгляд на пастуха и спокойно доказывает, что засекречивать свои достижения, не делиться опытом с другими колхозами или заводами - не в характере советских людей.
      Хоть и коротко ответил, а заставил кое-кого крепко призадуматься.
      Пастух смутился и только нашелся сказать: "Да разве мы засекречиваем?" Никто не посмел возразить Софрону Ивановичу, а Павлюк с Завирюхой даже согласились, что надо бы чаще приглашать доярок, телятниц с соседних ферм в Буймир на практику.
      Пастуха за живое взяло, и он ополчился на соседей. Сколько раз приглашали их на конференции, на совещания! Да не каждый председатель способен признать превосходство соседа. Еще и на смех подымают: какой вы, дескать, образец для нас?
      Софрон Иванович снова напоминает:
      - У вас ни один теленок не пропал, не было желудочных заболеваний, вот пусть соседи и поучатся...
      И, с улыбкой поглядывая на пастуха, добавил:
      - Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.
      Пастух, однако, не сдавался, осмелился пуститься в спор с учеными.
      - А разве мы можем навязывать соседям, свой рацион?
      - Опыт ваш пусть перенимают, - терпеливо разъясняет Софрон Иванович. - Ведь у вас ни одного запаршивевшего теленка.
      - Зубами корма вырывать приходится! - опять возражает пастух, лишь бы за ним верх остался.
      - Телята на вашей ферме родятся до пятидесяти килограммов. - И ученый подчеркивает, что это вес двух телят простой породы.
      - Да! Именно так! - сказал Родион, целиком присоединяясь к тому мнению, которое сложилось у ученых о ферме "Красных зорь", где Родион председателем и где достигнуты мировые рекорды по надою, а также по выращиванию телят. А то еще подумают, что он не разбирается в науках, совсем ничего не смыслит. И Родион наставительно говорит:
      - Теперь наука движется вперед.
      Но никто не поддержал его, будто он ничего не сказал.
      Гости лишь удивленно посмотрели на Родиона. Пастух Савва даже прыснул от неожиданности. А Устин Павлюк продолжает забивать людям головы - будто ферма "Красных зорь" не развернулась в полную силу именно потому, что нет к ней должного внимания со стороны председателя, да и со стороны самого заведующего райзу.
      Родион сокрушается, что не оказалось на ту пору Урущака, пусть бы лично убедился, куда Павлюк гнет. Совершенно недвусмысленно указывает на Родиона: не интересуется, дескать, кормовой базой, пастбищем, коровниками, подбором кадров. Эхе-хе, уместно ли в такой момент, перед такими людьми поднимать эти вопросы? Гости разъедутся, а ты-то останешься. Уж не против ли Саньки ведет поход Павлюк? Надменная девушка нет-нет да и прожигала Родиона злым взглядом. Неужели он навсегда потеряет ее любовь? Кому почет и уважение, а Родиону выпали позор да посмешище. Ясно, гости со всем доверием отнеслись к Павлюку, а тот и рад - еще больше подстрекает их против председателя. Те уж и смотреть не хотят в его сторону, разнесут по округе недобрую славу о председателе буймирского колхоза, а там, глядишь, и выводы последуют.
      Зоотехники, доярки, телятницы, вынув записные книжки, подробно записывают метод Павлюка, с помощью которого он прививает новые качества и добивается закрепления наследственных свойств у скота.
      После того, что произошло, чего Родиону ожидать от Саньки? Не случайно заигрывает она с Тихоном, ласкова, мила с ним. Что осталось от громких слов и обещаний, которыми Родион рассчитывал привязать к себе дивчину?
      Вскипела кровь у Родиона. Поклеп! Поклеп возводит Павлюк на руководство. До чего договорился человек! Нет, Родион не позволит шельмовать, дискредитировать представителей райцентра! И в его голове созрел четкий план. Он знал, что Павлюка недолюбливают в земельном отделе.
      А гости между тем хвалили хлеба:
      - Густая, чистая, будто ее кто колос к колосу подобрал, пшеница у вас! Ехали полем - любовались.
      Здесь опять выскочил никем не званный пастух Савва:
      - Это Теклина бригада сеяла!
      Светясь бородой, не сводя с девушки довольных глаз, он показал на Теклю. Все посмотрели на нее.
      Несколько смутившись от чрезмерной похвалы, дивчина, однако, быстро взяла себя в руки (не то что в старину, когда девушка не смела глаз поднять).
      Селивон справедливо заметил, что с выводами торопиться не следует, не из зависти, конечно, нет, а просто незаурядный хозяйственный опыт у человека.
      - В стадии травы хлеба-то хороши, да неизвестно, как выколосятся. Оно конечно, балка, низина... к вечеру сырым ветерком обдует... да и почва земли здесь сильная.
      Привлек внимание гостей своим замечанием, пусть убедится, что Теклю и хвалить-то, собственно, не за что, сама природа все делает.
      Дивчина, впрочем, не согласилась с Селивоном. Ей ли не знать своего поля? Здешний грунт как раз бедноват азотом.
      Кладовщику Игнату тоже не по душе, что носятся с этой Теклей. Спросили бы на селе, кого уважают люди. Без Игната, без Селивона праздник не праздник, свадьба не свадьба. В чьих руках кладовые, амбары? Сад, мед, рыба, мука, сало? Кто колхозным добром ведает? Разве не видно, куда Павлюк гнет? Людей позорит, а себе да присным своим все заслуги приписывает. Выдвинутся, возьмут власть в свои руки - тогда что? Отдавай, Игнат, ключи от кладовой! Довольно тебе кабанчиков выкармливать. Не дай бог, войдут в силу Павлюк с Завирюхой, тогда нам житья не будет, на первом плану станет ферма: что касается остального - хоть чертополохом все зарастай! Пора, пора прибрать к рукам всех врагов-недругов. Давно они нам яму роют.
      Пока он так размышлял, опять Савва-пастух встрял. Не согласен он, вишь ты, с Селивоном. Плодородие земли зависит от человека, от его честных трудовых рук - заступился за девичью бригаду. Мало того, пустился в путаные рассуждения: не за горами время, когда мы одолеем все стихии черные бури, суховеи, вымывание, выдувание почвы. Софрон Иванович одобрительно кивнул головой, лицо его осветила дружелюбная улыбка.
      Приятели наперебой расписывают перед академиком заслуги Мусия Завирюхи: по его методу, мол, ботву свекольную не строгают конусом, а срезают одним махом. Или вот когда возят навоз - его разбрасывают не как попало, а разбивают поле на квадраты. Вот кто такой Мусий Завирюха.
      Родион, выходит, и указаний никаких не давал? И получается, что в колхозе все дела делаются без председателя?
      Вместо того чтобы одернуть не в меру разболтавшихся приятелей, остудить их неуемные восторги, Мусий Завирюха сам еще выхорашивается перед академиком:
      - Что такое ботва? Это - легкие для свеклы! Я это всегда говорю.
      А Софрон Иванович так и сияет, будто невесть какое диво услышал.
      Нет, как хотите, не иначе как свет перевернулся! На Родиона с кладовщиком, с завхозом, которые все колхозное хозяйство держат в руках, никто из гостей внимания не обращает, никому до них дела нет. А вот простой пастух - полюбуйтесь! - разговаривает с ученым как с ровней!
      ...Светловолосая девушка из "Зеленого поля", круглолицая, что георгин, так пристально смотрит на Марка, что у того голова закружилась, сердце зашлось, земли под собой парень не слышит.
      Диво-дивное! Для кого все это гулянье, веселье, кому почет и слава? Нет, такого еще не бывало. Тихон скучал. На все село вроде другого такого нет по части веселья, первый затейник, а за столом никто и не вспомнил о нем, никому он не понадобился, будто и нет его на свете. И Санька, видно, не лучше чувствовала себя, туча тучей сидела за столом.
      Марко набрался смелости - спрашивает имя девушки из "Зеленого поля". Оказалось, они где-то уже виделись. Долго припоминали, так и не вспомнили, где это было. Разве на конференции? Может, кое-кому и бросилось в глаза, как приветлива с Марком дивчина. Текля, наверное, обратила внимание.
      Тихон зевал во весь рот - ночные гулянки брали свое. Обступили Марка румяные доярки. И Марко, словно испокон веку набалован девичьим вниманием, удивительно непринужденно держится, шутит, развлекает девчат, доярки заразительно смеются, цветущие, пышногрудые, оторваться не могут от парня. И чем только Марко их привлекает? Неужели своими рассказами о том, как он выпаивает телят да доит коров, чтобы, боже упаси, не повредить у них молочные железы, да о том еще разве, как шагнет вперед ферма, когда они введут механическую дойку. Эх ты, доля моя, доля! Радиатор упал в карбюратор!
      Тихону тоже захотелось свое слово сказать, но Мусий Завирюха как крикнет на него:
      - Молчи! Ты в какую эпоху родился?
      А что Марко с учеными запанибрата, это ничего.
      И Тихон удумал штуку. Подсев к Марку запросто, по-приятельски предложил вместе выпить. Марку, ясное дело, не хочется оскандалиться перед девчатами. Не долго думая, он опрокидывает красивым жестом стакан и обводит всех таким ясным взглядом, что нельзя не видеть, что за молодец этот Марко! Поневоле придется девушкам изменить свое мнение о Марке, будто он робкий, нерешительный хлопец. И собой ничего, и толковый. Нет, не уступит он Тихону. Исстари так заведено: коли танцуешь с девушкой да запыхаешься, не докружишь, оставишь, а музыка еще продолжает играть позор! Вышел косить, хоть одного взмаха не дотянул, задохнулся, бросил позор! Пить начнешь, опьянеешь, из компании выпал - опять позор! И напрасно Сень, приятель Марка, предостерегает его, чтоб знал меру, - Марко и слушать не хочет, отстраняет докучливого хлопца.
      Право, не такой уж он вредный, этот сорвиголова Тихон. Хоть нынче и на нет сходит прославленное парубоцкое молодечество на селе, но за Тихоном оно еще водится... Марко не станет это раздувать, он не прочь посидеть с Тихоном в компании. К ним присоединился счетовод Панько Цвиркун. Завязался душевный разговор. И чего это сегодня в глазах Марка все радужно сияет? И парни, девчата так приветливо ему улыбаются.
      Тихон спрашивает:
      - Ты был, когда к нам прилетал на воздушном флоте Цыбинога?.. Почему у нас конопля не родит? Как летят журавли?
      - Спасибо, - отвечает растроганный Марко, - вижу, понимаешь ты меня как человека...
      На мгновение Марко поймал на себе укоризненный взгляд Марии, той самой девушки из колхоза "Зеленое поле", лицо которой напоминало георгин. С чего это она вдруг погрустнела?
      И снова замелькали румяные лица, цветные платки, черные брови, в помутневших глазах Марка все вокруг заиграло чудными красками. И он смело, с этаким разудалым видом обнял какую-то девушку. Текля, одиноко сидевшая на другом конце стола, строго посмотрела на Марка. И взгляд ее осуждающих глаз, хотя Марко и был в приятном, розовом хмелю, поразил его в самое сердце. Неужто ему и повеселиться нельзя? Гуляка он, пьяница, что ли? Не так часто это с ним случается. А Текля суровеет, хмурится, чуть заметно покачивает головой, как бы дает понять Марку - непристойно ведет себя.
      Вдруг Санька, весь вечер не знавшая, куда себя девать, тоже подсаживается к Марку, увивается, любезничает со своим, стародавним недругом, угощает, воркует. Марко так и тает, жаль становится ему незадачливую доярку, рад бы даже помочь ей - но как? И чего это все так приветливы с ним сегодня?
      А у Саньки так и кипит все внутри, терзают ее застольные разговоры. Ученые осаждают Мавру, расспрашивают, девчата липнут к Марку, остальные знатные гости наперебой засыпают вопросами Павлюка, изучают его опыт. Передовики!.. Поучают!.. Одну Саньку никто не хочет замечать - ее звено не показательно по удою. В пору сквозь землю провалиться от стыда.
      Санька кидает на Родиона злые взгляды, не сдержал он своего обещания, а она-то ожидала, надеялась... Другим достанутся все почести, все выгоды: грамоты и премии.
      Вдобавок ко всему и Родион сидит как сыч. Тихон ушел в какие-то свои мысли. Не замечает, что кругом него шум, веселье, песни. И, конечно, от девчат не ускользнула необычность сегодняшнего настроения Тихона! Что с ним такое, что его мучает? Текля, бесспорно, не могла не заметить, что Тихон не в себе.
      Ну, а о Родионе и говорить нечего. Все понимают, что положение его незавидное. Словно Родион здесь второстепенная фигура, а не глава всему делу. Родион невольно отводит глаза от любезных своих соседок Татьяны и Соломии, что сидят напротив, даже не пытается развлечь их, не до того.
      Кумушкам гулянье не по нутру. Куда и разговорчивость девалась! Никто за ними не ухаживает. А, подумать хорошенько, чем действительно могли они привлечь к себе внимание? На ферме отличились? Или отмечены на конференциях? Вся их забота - о своей усадьбе. И кумушки, вздыхая, перешептывались. Эх, нет гостей из Лебедина, с теми не заскучали бы!
      Особенно приятно вспомнить бравого усача, заведующего райзу Урущака. Представительный мужчина, душа общества, Соломия с Татьяной от Урущака без ума, да и сам он неравнодушен к женскому полу. Веселый, разговорчивый, остроумный.
      Варвара Снежко в богато расшитой блузке говорит что-то и показывает Мавре глазами на поскучневших соседок. Варвару каравай заставили печь, а Татьяна, жена кладовщика, аплодисменты за него сорвала - возила каравай в Лебедин на конференцию, приветствовала представителей райцентра. "А разве ты пекла, ты месила?.."
      Спасибо, Панько Цвиркун поднял настроение. Незаметные прикосновения пальцев к баяну - и баян захлебывается весельем, горячит кровь. Теперь и для Панька время пришло: все жилочки заиграли у девчат и парней.
      Марко выходит за-за стола, расправляет плечи, взмахивает руками, земля под ним шатается, видный, ловкий парень и до чего бойкий, девчат приглашает по выбору, и каждая охотно идет танцевать с ним. Только не разберешь - он ли кружит дивчину из "Зеленого поля" или она его поддерживает, чтобы не свалился в траву? Одну Теклю почему-то не осмеливается пригласить на танец.
      Да и кому придет в голову приглашать ее, выводить на круг? Было время - без нее не обходились ни песни, ни танцы. А сейчас в накинутой на плечи неразлучной пестрой шали, прикрывающей ее располневший стан, сидит она в тоскливом одиночестве за столом.
      - Пой, Текля, - обращается Галя к подруге.
      - Что-то не поется, - отвечает Текля.
      Подруге понятно: не до песен оскорбленной девушке.
      Между пожилыми людьми завязался общий разговор. За музыкой и песнями не разобрать было, о чем шла речь, долетали лишь отдельные слова. Увлеченный беседой, пастух не замечал окружающего веселья. Савва рассказывал гостям о том, как Устин Павлюк выводил село из отсталых в передовые, какие преодолевали они при этом трудности, как заводили сад, ферму, как иногда драматическое искусство помогало выбираться из прорыва. Вспомнил мимоходом Петра Первого, как дрался со шведом. Гости слушали его с явным удовольствием, а он, колотя себя в грудь ("Увлекаюсь драматическим искусством!"), вспомнил, как воодушевляла "Наталка Полтавка" людей во время сева и пахоты.
      На столе лоснились румяные яблоки, еще прошлогодние, и Мусий Завирюха приглашал:
      - Кушайте, это все из нашего сада... мичуринские... Устин Павлюк, еще когда был председателем, сад развел...
      А нынче, при Родионе, что ж, не растут деревья? Хоть бы словом обмолвился, старая лиса, о Родионе - что-де теперь он председателем в Буймире.
      Мусий Завирюха, потеряв чувство меры, заговорил о своих подвигах, и, удивительное дело, гости не прерывают, слушают его.
      - Я еще при царе пел "Дубинушку"! - шумел он. - Когда еще кругом жандармы шатались.
      Потом перемахнул во времена гражданской войны, рассказал, как бился с петлюровцами. Их одевали в кожухи, кормили рисом - продажные черти.
      - А мы, голодные, ободранные, наступаем по снегу. Правдой победили! Я по доброй воле шел - а петлюровец что? Петлюровца Харитоненко покупал!
      Честь и хвала русским братам - помогли нам избавиться от извечных врагов!
      Когда же речь зашла о коммунизме, Мусий Завирюха открыто заявил полным голосом, чтобы все слышали:
      - Разве с Селивоном до коммунизма дойдешь?
      А заодно небось метил и в председателя... Когда же кладовщик Игнат попробовал заикнуться насчет хозяйственных талантов Селивона, Мусий Завирюха тут же срезал его:
      - Из него хозяйственник - как из бузины палка!
      За столом засмеялись. Унизил Селивона перед гостями. И это при жене, при детях!
      Мало того, пастух Савка, кивнув головой в сторону Селивона, добавил:
      - Разве он когда забудет, где отцова мельница стояла. Как его батько капиталы наживал.
      Соломия что помидор сделалась... Какими глазами будет она смотреть теперь на Родиона, который допустил такое позорище? О Саньке и говорить нечего.
      Между тем Павлюкова компания продолжала беседовать, будто ничего не произошло.
      Влюбленный в музыку пасечник Лука распространялся насчет Глинки.
      Садовник Арсентий тоже горячился:
      - Кто были наши предки? Как Дарвин говорит?
      Не одними овощами, скотом да зерном интересуются эти седые головы, до всего им дело. И ученые из Киева и Харькова, наверно, услышали от них сегодня немало нового. Уважаемым гостям, право же, могло показаться, что они приглашены не в Буймир, а в некую до того неведомую им академию, основанную в бору над Пслом. Чужой человек, глядя на это оживленное сборище, пожалуй, еще не сразу отличит, где здесь борода профессора, где Пастухова.
      Мусий Завирюха углубился в ученый разговор о том, в каком направлении следует переделывать природу и что один академик предложил создать гибрид пшеницы с пыреем - и теперь эта пшеница ничего не боится.
      - Я патриот своей земли! - бил себя в грудь пастух Савва. - Мы рельсы прокладывали!
      На что молод тракторист Сень, и того заметили ученые гости, когда он заговорил о том, как обогащать почву, что надобно сделать все возможное, чтобы предотвратить деградацию почвы, сберегать микроорганизмы, не распылять гумус, не давать выветриваться. Деградированная почва боится ветров, не впитывает воду.
      Профессор одобрительно кивал головой, не сводя глаз с Сеня. И чем только обыкновенный тракторист мог приковать к себе внимание ученого?
      А Родиона Ржу словно и не замечает никто.
      Пастух опять принимается на все лады расхваливать Мусия Завирюху: и за движением ветров наблюдает, и за небесными светилами, и за таинственной жизнью птиц. И гости с любопытством присматриваются к Мусию, сегодня он первая скрипка среди шумного застолья.
      - Я открою перед вами свою автобиографию! Отродясь не целовал я руки попу. Когда царь проезжал через Сумы, меня из Буймира гнали под надзором полиции. Невзлюбил я попа с малолетства. За "Отче наш" поп дал по носу так, что кровь хлынула. Пять раз читал, вспомнить не мог, вышибло из памяти. Я сроду атеистом был.
      Ну, скажите на милость, кому это интересно? Родион терпеть не может разными побасенками голову забивать людям.
      Странно... гостям по вкусу эта болтовня.
      Седой ученый Софрон Иванович слушал Мусия Завирюху, пастуха, пасечника, тракториста, вообще буймирцев. Медленно поглаживая бороду сухой, жилистой рукой, высмеивал отстававших от жизни ученых. Обратившись к Мусию Завирюхе, поинтересовался его мнением насчет "вековых законов природы". Нашел тоже кого спрашивать!
      Мусий Завирюха, к великому удовольствию ученого и всех гостей, с жаром, ответил:
      - Мы природу на болоте родить заставим!
      - И на песках! - добавил пастух Савва.
      - На то мы большевики!
      Показывая на Павлюка и на Мусия Завирюху, Савва сказал ученому:
      - Вот эти люди заложили фундамент!
      Родиону Рже тошно - кому хочешь тошно станет! - слушать похвальбу Мусия Завирюхи:
      - Я все межи распахал! Сто семнадцать голосов получил у народа, когда меня выбирали заведующим хатой-лабораторией. Я всего Мичурина от корки до корки прошел! Верно, закладывал фундамент!
      И опять никто не обратил внимания на Родиона.
      А Мусий Завирюха никак не угомонится:
      - Деришкуры разные грозились: вздумал межи порушить? Смотри, как бы мы тебе ребра не переломали!
      Поощренный успехом приятеля, пастух ударился в сравнения: как он у помещика Харитоненко батраком был, ходил за волами, теперь руководит сектором.
      Давно все привыкли: если пастуху полюбилось слово "сектор" или любое другое словечко, не скоро он с ним расстанется и будет повторять при всяком случае и даже без случая.
      - Я все стадии прошел, - снова ведет свое пастух. - Был и в комнезаме, и в партизанах, и кожухи для войны с Врангелем собирал. В моих руках вагон соли, а жинка варит уху - капельки соли нет. Вагонами лес через мои руки проходил, а хата стояла неогороженная.
      Гости удивлялись - не так уж стар, оказывается, годами Савва.
      Савва словно догадался:
      - Вот глядите - без единой морщинки рука.
      Гости с откровенным любопытством, словно некое чудо, рассматривали его могучую пятерню, сложенную в кулак.
      - В прежние времена быстро старились люди - подневольная жизнь нелегка! Рубаха, бывало, что голенище. А меня, черта с два, ни ветры, ни дожди не берут! Никакие невзгоды!
      Неожиданно пастух переключился на другое.
      Известно, не каждому дано управлять сектором, кое у кого, на взгляд пастуха, соображения не хватает.
      Не на Родиона ли, часом, намекает пастух? А то на кого же? Оговаривают председателя. Это уж слишком.
      Софрон Иванович находит, что путем сложных селекционных методов колхоз осуществил удачный опыт выращивания новой породы скота, которую надо и дальше развивать и совершенствовать. И тут же, обращаясь не к кому иному, как к пастуху Савве, ученый спрашивает: разве мы не переделываем таким образом природу на пользу людям, сообразно с заветами великого ученого Мичурина? Мы сами подчас недооцениваем свои успехи. Коровы Ромашка, Самарянка, от которых пошло удойное племя, свыше пятидесяти литров молока дают в сутки. Вот каких коровок нам Марко Саввич, дояр, выкормил. А в молоке до пяти процентов жирности!
      Родиона прямо-таки передернуло всего: ученый - и так поднял безусого паренька, Марком Саввичем величает! И носится с Устином Павлюком. Тот испокон веку злой недруг Родиону. И председатель должен на все это смотреть, слушать, поддакивать. Не будешь же возражать?
      Софрон Иванович твердит: еще несколько лет творческого труда, усилий - и ферма колхоза "Красные зори" по своим достижениям станет ведущей на всю республику. Правда, тысячеголового стада еще нет, но со временем вырастят.
      Не нужно большого ума, чтобы уразуметь, кому тогда вся слава достанется. Родион все видит, все как на ладони: договорились Павлюк с Завирюхой, хотят утопить Родиона. Разъедутся гости и разнесут позорные вести по всему свету - будто Родион не проявляет должной заботы о пастбище, о кормовой базе, вообще о ферме, мало ли что взбредет людям в голову? До самого Наркомзема доползут слухи - что тогда?
      Нет того чтобы с уважением к председателю...
      Глянув исподлобья на своих недоброжелателей, Родион стучит по столу. Велит подавать жареное-пареное.
      - Я здесь у руля! - потеряв власть над собой, выкрикивает он. С дребезгом разлетаются миски, бутылки. - Давайте хлеб, сало, все мечите на стол!.. Или у нас есть нечего! Хлеб белый пшеничный на хмелевой опаре. Сами дрожжи делаем. Есть и на молочной опаре, к киселю. Или, может, поджарить яишенку? Бегите в погреб, несите квашеных помидоров, арбузов, огурцов, капусту, яблоки. А то как же! Кликните огородника - пускай насобирает с грядки огурчиков, редиски, луку. Да не поспела ли там клубника? Открывайте кладовые, тащите вина, меду, крикните рыбакам, чтобы наловили карпов!
      Пусть знают - все здесь в Родионовых руках. И гости не без удивления смотрели на хмельного председателя, выкрикивавшего исступленно:
      - Я здесь у руля! Мне поручено возглавить огромное дело. На меня возложено руководство. Это ко мне, а не к кому-нибудь другому прибыла делегация. Ко мне Наркомзем командировал людей, а не к Павлюку! Я здесь руковожу!
      Устин Павлюк, до того почти не обращавшийся к председателю, сейчас резко бросил:
      - Ты что, белены объелся!
      Нарочно выставил председателя в смешном виде перед посторонними. А когда Родион грозно спросил, уж не думает ли Павлюк угрожать ему, Павлюк небрежно кинул:
      - Ступай проспись!
      Вовремя подоспели Селивон с Игнатом - их-то Родион всегда готов послушать - и, шепнув ему внушительно несколько слов, мигом утихомирили расходившегося председателя, вывели из-за стола и потащили к дому.
      Все облегченно вздохнули, а пастух Савва рассудительно заметил:
      - Человеку поучать хочется, а знаний маловато, вот и несет невесть что.
      И чтобы рассеять неприятное впечатление, произведенное Родионом на столичных гостей, пастух завел разговор о том, сколько пар туфель теперь у каждой дивчины - и летних, и осенних, и праздничных, и на будний день. Да еще хромовые сапожки с калошами, а для поля - простые яловые. А как в зимнюю пору навоз возить - так валенки надевают. Не то что в старину, бывало, Шевченко писал про девичью долю: "Якби менi черевики, то пiшла б я на музики".
      Пастух добился своего. Гости заулыбались, за столом опять завязалась живая беседа. Досадное приключение с Родионом забылось. Чародей этот пастух, да и только. Видно, подружил с учеными.
      Да и кому, скажите, теперь придет в голову, что черевики в свое время могли стать помехой девичьему счастью, не одной дивчине исковеркали судьбу?
      Санька обмахивала платочком раскрасневшееся лицо - уж очень душный день выдался, свет ей не мил, - сказала Тихону:
      - Как мне этот климат не нравится...
      Гулянье подходило к концу. Темное от загара лицо Саввы окутала мечтательная задумчивость, и он затянул тихую, протяжную песню. А песенник он был знаменитый! Бывало, шагая за стадом, как зальется, так поле волнами и заходит, в долине трава клонится.
      Та й прилетiли... прилетiли гуси...
      З далекого... з далекого краю...
      Он пел во всю силу легких, и в голосе его слышалось степное раздолье. О далекой старине пел. И восхищенные гости подтягивали ему. Самозабвенно гудел басом Софрон Иванович, не сводя влюбленных глаз с Саввы, исходившего песенной тоской, перекрывавшего своим сильным голосом весь хор. Академик тоже мастер петь, но далеко ему до пастуха.
      С молодым задором, словно вспомнив годы, когда ходил еще в парубках, пустился пастух приплясывать да каблуками пристукивать, разминать старые кости, с припевками, приговорками. Ну и раздоказал тут пастух. Как начал кружить да откалывать - и вприсядку, и с прискоком да еще музыкантов подзадоривает, чтобы поддали жару. То по новым голенищам дробь отбивает да по суконным штанам, то смушковой зиньковской, с длинным завитком шапкой помахивает, то, по-лебединому раскинув крылья, несется в белой, расшитой своей рубашке, пристукивая каблуком, - вихрь, а не пастух!
      А почему бы не повеселиться пастуху? Имя его занесено в красную книгу, скотина сыта, пасется на лугу, новые сапоги смазаны чистым, дегтем. И сын - приметный человек. Целая делегация прибыла набраться опыта у Марка. В хате добра полным-полно. Зерна навалено - аж потолочины расходятся, матица прогибается. Хлеба нынче удались буйные, за пятидневку восемьсот сорок га яровых посеяли. Пары чистые, свекла прорежена. Почему бы и не повеселиться? Заразительно поет и пляшет пастух Савва. Плавно поплыли за ним молодицы, закружились девчата в ярких венках. Мусий Завирюха, садовник и пасечник тоже не отстают, наяривают трепака.
      Выплывший над бором месяц осветил невиданное гульбище, в зеленовато-голубом его сиянии вскидывались взлохмаченные бороды.
      А о Тихоне и говорить не приходится. Вот когда настала его пора. Ходит каждая жилка у парня, пустился в пляс - знай чуб развевается по ветру. Как пошел туда-сюда выгибаться, коленца выделывать, с щелканьем, с уханьем! Девчата так и таяли...
      Едва стемнело, парни с девчатами, словно тени, стали исчезать за деревьями, кто втихомолку, незаметно, кто с песнями. Тихон повел в изнеможении приникшую к нему Саньку.
      Текля пошла домой, сосредоточенная, с замкнутым, строгим, почти суровым лицом, - кто знает, что творилось у нее на душе?
      Марко стоял в нерешительности - то ли провожать Марию из "Зеленого поля", то ли догнать Теклю, какая-то она сегодня невеселая. Ноги не слушались, отяжелели. И Мария, не дождавшись, медленно побрела к себе в деревню.
      19
      Вот так всегда и бывает: живет себе человек, ни сном ни духом ни в чем не виноват, ниоткуда беды не ждет - и вдруг на него, как на бедного Макара, разом все напасти валятся.
      Родиону и без того не сладко, спят и видят ненавистники, как бы его со свету сжить, а тут еще вдобавок ко всему своя жена голову крутит. Высохшая, злая, накинулась на него с попреками:
      - Где ночь пропадал? Пьяный, опухший, истасканный! С Санькой небось шлялся! А чтоб тебе горячей смолы напиться!
      Вот и разбери, чего прицепилась. На привязи держать его, что ли, решила? Нет того, чтобы с добрым словом, с уважением к мужу, который ночи не спит, для общего блага трудится. Брехлива больно, покою от нее нет. А потом пойдут по селу пересуды. Родион Ржа жинку поколотил, свернул скулу, ложки в рот не взять. Тесто месила, так он ее головой в квашню. Мигом дознаются, разнесут по селу. Кто-кто, а Родион у каждого на виду.
      Да как не узнать, когда жена сама же его срамит. Он ведь не рядовой колхозник. Что простому человеку сойдет, ему, Родиону, не пристало. Куда ни повернись - всюду враги... Вместо того чтобы как полагается обойтись с мужем, угодить, подластиться, подняла шум-гам, раскричалась на всю хату, да еще под утро, на рассвете, чтобы люди услышали. Вопить начала, когда кругом полно любопытных ушей. В своей собственной хате - и то всех остерегайся. Думал унять, стукнул сгоряча - такая хоть кого доведет. А она совсем ошалела, выскочила из хаты и давай верещать. Еще, чего доброго, сорока какая в райцентре раззвонит. Тогда хлопай глазами! Голосит на весь двор, на всю округу:
      - Я заботилась, старалась, а теперь ты топчешь меня? Хозяйство наживала, свиней, бычков выкармливала на продажу, все в дом тащила, а теперь не мила жена стала? Высохла да пожелтела, больная да старая? Молодую девку нашел? Шила, стирала, варила, угождала, а теперь куда я денусь? Что, у меня трудодни есть? Какую брал и что от меня осталось! Задергал, замучил, заел! Я уйду, а ты Саньку приведешь? На готовое хозяйство, на добро, что я своими руками наживала? Для кого я целое лето как лошадь работала? Кабана на десять пудов выкормила. А теперь нехороша? Кто за садом, за огородом приглядывал? Неужели бы я в колхозе не заработала? Взяла бы звено, свеклу вырастила - пятисотницей стала бы... не последняя была бы! Не забитая, не затурканная. Ни хлопот, ни мороки. Ни от кого бы попреков не слышала, никто бы не издевался надо мной. А теперь голая, босая. Ни почета, ни уважения. В колхозе людей отмечают, награждают, а от тебя один почет - синяки. За батрачку у тебя работаю. Когда ты меня на люди, как жену свою, хозяйку, вывел? Да и как мне показаться на народ, когда у меня ни одного трудодня! Что я, на конференциях бываю или могу похвастаться, что добилась каких-то особенных успехов, как другие женщины? Трех кабанов, корову, бычка выходила, а что заслужила? Что ни базар - тебе выручку тащила. Кажется, вполне окупила себя. Все обещаешь, что выделишь меня, дашь усадьбу, поставишь хату. Мне ли не знать твой суд, твою расправу - всем глотки залил магарычами!
      Родион Ржа совсем, без сил, с ног валится, а жена, вместо того чтобы помочь, прислужить, голосит на весь двор. Никак ее в хату не загнать. Не побежишь ведь за нею по улице. К лицу ли это председателю? Вселенское зерелище - председатель гоняется за собственной женой!
      Родиона оторопь взяла: дойдут толки до райцентра - что там подумают? До чего ж темная жена у председателя колхоза, решат наверху, некультурная, отсталая, собственной жены не сумел перевоспитать.
      Председатель, кажется, даже вздремнул с досады, но и сквозь сон слышал, как Марина плакалась да кляла его на всю улицу, чтобы народ слышал. Наделала шуму на все село, чтоб его ругали, а ей сочувствовали. Хоть и дрема берет Родиона, а проникает в хитрости Маринины. Правда, не каждый позволит себе открыто любопытствовать, как жена клянет председателя колхоза. Будь на месте Родиона другой человек, давно бы сбежались соседки, судачили здесь, перемывали косточки.
      - У нас в роду такого не было, чтобы кто семью бросал, - негодовала Марина.
      - А теперь будет! - решил Родион. - После такой бучи ни один муж не потерпел бы тебя в хате! Довольно!
      - Я тут хозяйка! - отчаянно кричала Марина. - Моя хата, коя корова... и я мать детям... никуда не уйду со своего двора! Чтобы люди смеялись? Да и дети на кого останутся? Другую найдешь - разве будет она матерью детям? И кто пойдет на чужих детей?
      Марина стояла под самым окном и пилила, пилила Родиона, передышки не давала, - скверная бабья привычка.
      - Домой пришел - обед сварен, рубаха чистая, скот ухожен, огород выполот, сад в полном порядке, дети накормлены, напоены. Так еще мало тебе? Не успел протереть глаза - уже жареное-пареное. За что побил? Из хаты выгонишь?!
      На жалобные причитания сбежались-таки соседки - как раз об эту пору полно дел во дворе, - сочувствовали: настрадалась, нагоревалась Марина за дурным мужем.
      Разбушевался, выгнал Родион жену из хаты, зовет Саньку:
      - Тесто замешено, ступай хлебы печь.
      Заупрямилась Санька, побоялась пересудов:
      - Не стану я за чужими детьми ходить.
      Нету лада в семье председателя - видят буймирцы.
      Кое-кто осуждал Марину и одобрял Родиона - поделом, дескать, проучил жену.
      - Такого мужа не ценить? - наставительно заметил чернобородый верзила.
      - Не гневи мужа, голубить его надо, - поучал рыжебородый.
      Всякие ветры гуляют на просторах Буймира!
      Вот узнает Селивониха, как опозорили ее Саньку, не миновать беды. Давно всем известно, до чего это ядовитая баба.
      20
      Сама светловолосая, брови черные - Санька. На лоб падают кудряшки. В круглых серых глазах, подернутых поволокой, иногда вспыхивают злые огоньки. Как-то Галя заметила Саньке, что зря она нарумянилась, своего румянца хватит. Санька упрямо бросила:
      - Пусть мне что угодно говорят, сама вижу в зеркало, что мне к лицу.
      Галя с осуждением сказала:
      - Не выношу фальшивой красоты.
      Санька насупилась.
      Увидела Тихона - захватило дыхание.
      Где ни появится Тихон, ей-ей, поют соловьи, заливаются девчата, наяву грезить начинают. Вот и Санька ни с того ни с сего зашлась звонким хохотом, словно в серебряные колокольцы заиграла. Самая голосистая из всех, самая видная. Сероглазая, круглолицая. Тихон, конечно, замечал, как менялись, завидя его, девчата: одни делались бойчее, говорливей, другие задумчивей, словно бы что печалило их, а иная гонору на себя напустит, важная, неприступная.
      Чувствуя на себе пристальные девичьи взгляды, Тихон весь так ходуном и ходит, вихляется, руки-ноги выкидывает, куражится, глазами играет, а картуз чудно так сползает на ухо, потом вдруг на нос; незаметное движение головы - и картуз съехал чуть не на самую макушку. В кольце восторгов, вздохов, взглядов Тихон исступленно затянул:
      Одна возлюбленная пара
      Всю ночь гуляла до утра...
      Сильный голос его раскатывался, с ума сводил Саньку, - уж конечно недаром поет эту песню Тихон. Девушки терялись в догадках: кого он хочет завлечь? Давно ведь перестал гулять с Теклей. Да Текли и не видно на гулянках, разве когда кино посмотрит и то со стариками домой спешит. В хате тоску свою хоронит. Что за причина? А Тихон не очень об этом убивается. Наоборот, на все село слышно его - веселый, буйный горлан. Уж не завлек ли снова какую девушку? Взгляд у него такой неподвижный, задумчивый, пышный чуб навис над переносьем, дым из цигарки вьется мечтательно. Стоит Саньке взглянуть на парня - сердце млеет. Все село под гармонь плясом прошел. Статный красавец. Козырек блестит, глаза сверкают.
      Бросая лукавые взгляды на Тихона, Санька подхватила:
      Надежды не теряла,
      Все милого ждала...
      А Тихон кривлялся, грудь нараспашку, в татуировке, голые по локоть руки перевивали "барышни", так и тянутся к нему взгляды, весь он особенный! Где б ни появился, веселее на улице.
      Девчата строили догадки: не потому ли Тихон неравнодушен к Саньке, что она однажды выручила его из беды. Ехал Тихон как-то под хмельком с ярмарки, да и наскочил на сосну в Лебедине. Хмельной угар мигом из головы вылетел, а водкой от него так и несет. Ну, Санька и дала ему пшена - ешь. Тихон горстями запихивает в рот, жует сухое пшено, лишь бы перебить спиртной дух, да заедает лавровым листом. Пока появился милиционер, Тихон целый пучок лаврового листа сжевал. Как тот ни принюхивался, ничего не учуял.
      - Ты ж пьяный! - напустился он на Тихона.
      - Тормоза барахлят. Хоть сейчас на экспертизу, маковой росинки во рту не было!
      Тихон, он кого хочешь проведет, перехитрит.
      Тут как раз подоспел Родион, вызволил парня из беды.
      Правда, не всех девчат околдовал Тихон. Галя, например, поморщившись, сказала: послушать Тихона, недалеко он ушел от племенного бугая. Галины слова вызвали смех у всей девичьей компании. И надо сказать, с ней согласны были и некоторые ребята - Марко, Сень. Галя открыто высказывала презрение к Тихону, она и Теклю в свое время предупреждала, чтобы не связывалась с этим хитрюгой, - за всеми волочится, хвастун, обманщик.
      С появлением Тихона ребята примолкли, погасли, как звезды перед рассветом. Марко - тот, правда, никогда не скрывал своего к нему отношения. "Один ветер в голове!" - насмешливо кивал он в сторону Тихона. Из зависти, не иначе, решил Тихон, заносятся Марко. Самого-то его никто замечать не хочет в их компании. С девчатами держаться не умеет. Ни поговорить, ни посмешить. Ни спеть, ни пошутить, ни потанцевать. Ни поухаживать - не только за привередливыми, а за самыми смирными. И вообще - не умеет ладить с порядочными людьми: с председателем, завхозом, кладовщиком вечно на ножах. Тракторист Сень своему приятелю под пару, тоже неуважителен с достойными людьми.
      А Тихон насчет обхождения - мастер, никто за ним не угонится. Вот и сейчас. Разговаривает с девчатами так, словно бы и голос не его вкрадчивый, в душу так и лезет.
      Первым делом поинтересовался, что это Санька читает, потом взял книжку, перелистал с видом знатока и, заметив длинненькие листочки, вложенные туда девушкой, любезно вернул книгу. Сделал глубокомысленный вид, зажег папиросу, пустил струю дыма, потом с легкой улыбкой спросил девушку, как она понимает любовь. Девушка сконфузилась, а Тихон затянул:
      А в двенадцать часов ночи
      Наша кончилась любовь!
      И не понять - кому Тихон свою сердечную тоску изливает, на что намекает песней? Прислушиваются девчата, - какой, право, загадочный парень этот Тихон. Куда бы ни поглядела Санька - вечно он перед глазами стоит. Словно бы чем опечаленный. Что бы это значило? Галя, не долго думая, решила: с небольшого ума. Да как прыснет! На Тихона в те поры нашел веселый стих, захотелось позабавиться - начал вывертывать девчатам пальцы, цветы отнимать. Дошла очередь до Саньки. Она то визжит, то утюжит кулаком по дюжей спине, а Тихон поеживается от удовольствия, разные штуки откалывает, потом давай приплясывать, - огонь-парень! Крикнув: "Рвите цветочки, пока цветут!", пытался сорвать поцелуй с Санькиных уст, да девушка подняла визг на всю улицу.
      Галя тут и подумала: не потому ли стал чужим для Текли парень, что поняла она его непутевый характер?
      Девчата меж собой переговаривались:
      - Долго она его раскусить не могла.
      - И как раньше ничего не замечала?
      - Притворялся.
      - Предостерегали люди - почему не послушала?
      - Пока сама не убедилась - не верила.
      Гале стало жаль подругу.
      - Тихону небось и горя мало, ему все нипочем, как с гуся вода.
      Бывают же такие удивительные натуры.
      На что уж из себя виден Панько Цвиркун, но далеко ему до Тихона. А Хведь Мачула, Яков Квочка разве ровня?
      Панько Цвиркун, прижмурив глаза, давит гармонь, наигрывает, распевает, парни скалят зубы, а девчата только заливаются стыдливым румянцем. Растянет вовсю гармонь - у девушек даже дух захватывает. Потом плывет по поляне, приплясывает, изгибается, одной подмигнет, другую обожжет взглядом. Сдавит гармонь - дух так и выпирает. Девчат, право же, в дрожь бросает. Очень легко танцует, не то что иной - трясет всем телом, а повернется - словно у него мешок на спине.
      Панько Цвиркун, надобно вам знать, известен не только в кругу молодежи, но и среди людей почтенного возраста. И постарался об этом Родион Ржа, который был очень высокого мнения о талантах счетовода, даже Урущаку как-то похвалил его; это слышали все, кто был тогда в конторе.
      - Большим талантом одарен парень и никогда не пьянеет, - говорил Родион Ржа.
      В чем же заключался талант Панька Цвиркуна?
      Придет, случалось, колхозница в контору, Панько Цвиркун начинает на потеху присутствующим:
      - Вы, тетка Лизавета, с нашего сельсовета?
      - А как же, с нашего... Вот пришла, чтобы написали мне бумажку.
      Подробно расспросив женщину, какой был кабан, чем кормила, толстое ли было сало и много ли начинила колбасы, Панько Цвиркун охотно берется за перо:
      - Бумажку написать не тяжко...
      Ну, само собой разумеется, не только в острословии, танцах да песнях заключался талант Панька Цвиркуна. Одним мановением руки он сотни центнеров зерна списывал в "мертвые отходы", тысячи рублей денег перебрасывал в графу "производственные расходы". Этим-то как раз больше всего и полюбился он Родиону.
      А уж веселый, а придумщик, а забавник! Сестра с мужем что-то долго не наведывались, так Панько дает телеграмму: мать померла, в воскресенье хороним.
      Сестра идет улицей, голосит: "Ой, мамонька, ой, родная, на кого же ты нас покинула..." И вдруг видит через забор - мать в саду варенье из вишен варит. Смеху было! Чуть до ссоры дело не дошло. Ну, посидели, выпили по рюмке, сестра обратно - детей-то дома на соседей оставила.
      Находчив Панько Цвиркун, однако и ему далеко до Тихона.
      Санька глядела на вишневый закат, потом перевела глаза на Тихонов галстук и в увлечении запела. К ней присоединились девчата. Голоса разлились по низине. Девчата сплетали чудесный песенный венок. Санька в забытьи выводила на все леса и долины: "Как пошла я в яр за водою, а там милый гуляет с другою..." Не иначе как на Тихона намекала. Грудастая, крепко сбитая, она заглушала всех. Голос словно бы из земли бьет, заливает все вокруг.
      "Никто так не страдает, как милый на войне, он пушки заряжает и думает о мне..." Не песня, а чудо!
      Девичья красота! Поди оцени ее, капризная штука! Смотришь - ничего особенного, заурядное, усыпанное веснушками личико, вздернутый носик. Но стоит девушке запеть - и не узнать ее: лицо вдохновенное, светлые ресницы, совсем будто трепещущие крылышками мотыльки, в глазах мечтательная задумчивость, не то печаль, выцветшие на солнце брови отливают золотом, ровный пробор, белые как снег зубы, алые, словно лепестки розы, губы. И вся она с ее вздернутым носиком - прелесть, да и только! Вот и пойми здесь, что же такое красота.
      После Саньки запел Тихон. То присядет, то метнется, раскинет руки, будто крылья, то совсем сходит на нет голос, затихает, замирает, то снова зальется парень:
      Чи я мало сходив свiта,
      Чи я мало бачив цвiта!
      И опять на все лады, на все голоса. Волосы растрепались, брови насуплены, глазами так и бегает, того и гляди рассыплется или взлетит к небу. Он даже под девичий голос подладиться может. Да под какой только не сможет! "Ой, продала дiвчина сало, та купила козаку кресало!" Хват-парень, что и говорить! Удивительные песни поет, высмеивает, как в старину любились парубки с девчатами, глядели друг на друга да вздыхали. Вот чудеса! "А капуста низко стелется, один ходит, другой сердится!" Ну кто еще сумеет так? У кого хватит выдумки? Не каждый способен на припевки, приговорки. Марко, например, в компании - никуда! Веселый парень Тихон, что и говорить! В пляс пустился, носками так и чертит, то привскочит, то присядет, каблуками пристукивает с вывертом и опять носками узоры разузоривает, кренделя выписывает. Санька рот разинула от удивления. С таким никогда скучно не будет. "Ой, капуста, ты рассада моя - ой, дивчина, ты досада моя!"
      Санька склонила голову, размечталась, глаз не в силах оторвать от неуемного хлопца, который давно уже не перестает волновать ее. А Тихон вдруг перешел на печальные песни. Надрывая девичье сердце, истошно завыл:
      Ти не знаеш, що я
      Край вiконця милуюсь тобою...
      Каких только мыслей, чувств не навевает песня! Парни сбились в сторонке, тихонько переговаривались, бросали на Тихона завистливые взгляды, посмеивались. А что им остается делать? Кому под силу состязаться с ним перед девушками?
      Бойкая на язык Галя не очень-то церемонилась с Тихоном: литровка да девка - всего, мол, и разговоров у него. И, надо сказать, молодежь соглашалась с ней.
      Санька возразила:
      - Э, нет, что ни говорите, а в Тихоне что-то есть.
      - Романтическое, - поддакнула девушка с книжкой.
      - Разве что чуб, - ответила Галя.
      Завязался короткий спор. Похоже, ни одна из них не оставалась к нему равнодушна - только кому он в сердце запал, а кому в печенки.
      Девушка в зеленом платке:
      - В танцах никто с ним не сравняется, перетанцует самого Панька Цвиркуна, Якова Квочку и Хведя Мачулу.
      Девушка с цветком в косах:
      - А в песнях, а в приговорках...
      - А играет как! - заметила девушка с русыми волосами.
      - На нервах, - к слову сказала Санька, видно неравнодушная к Тихону.
      А другие разве были равнодушны?
      Однако Галя беспощадна:
      - Такое мелет, что уши вянут!
      Девушка с книжкой:
      - Да еще норовит щегольнуть русским словечком...
      Галя:
      - А когда в школе учился, так по русскому языку три с минусом имел.
      По всему видно - не было среди молодежи согласия, едва речь заходила о Тихоне. Марко с Сенем, наблюдая все эти выкрутасы Тихона, заговорили меж собой о том, что, слава богу, выводится уже в деревнях это никчемное, показное молодечество, разгульная холостяцкая удаль, последние ее остатки доживают, доплясывают век. Меняется жизнь, меняются люди, а беспутные нравы не вывелись пока. Но не пройдет и десятка лет, как холостяцкая дурь отойдет в прошлое.
      - Через десяток лет, говоришь?
      Нет, Сень того мнения, что разудалые парни возьмутся за ум скорее жизнь заставит.
      А разгульный Тихон принялся оценивать девчат. У Саньки, мол, крутые бедра, полный стан, а икры что кувшины. Все нехитрые девичьи повадки, привычки Тихону хорошо знакомы. Что бы вы думали, больше всего притягивает в парне девушку? Глаза. Тихон видит, на что девка летит, на что она падка - выкладывает он холостяцкую грамоту, - одна любит шутку, другая песню, а Марка вот никто не любит. Гей, Марко! Радиатор упал в карбюратор! - поднял он на смех Марка, и Панько Цвиркун угодливо фыркнул.
      А Тихон знай ногами загребает да языком мелет кое-кому на потеху: дескать, девчата детьми обзаводятся, а мы здесь ни при чем. Не найдется такой девушки, которую он не сумел бы завлечь - словами ли, песней, приговорками, танцами, обращением, лаской, удалью! И свел было речь на Теклю.
      Тут Марко не стерпел, подступил к нему, круто осадил:
      - Не бесчесть девушку!
      Саньку удивление взяло: парень вступается за чужую зазнобу. Вот так неожиданность! За себя постоять не мог, любые насмешки от Тихона сносил, будто они его не касаются, а тут вдруг - на тебе - за чужую девку вступился!
      - Так еще бабка твоя думала, когда в девках была! - высмеяла Галя суждение Саньки.
      Кого не возмутит поведение Тихона? Оговаривать девушек!
      Марко резко напустился на клеветника, связался с этим бесшабашным гулякой один на один:
      - Не смей сплетен разводить о девушке, говорю тебе!
      События развивались довольно грозно, никто не в силах был утихомирить ребят - распалились страсти, затуманили голову. Галя чуяла - не миновать драки. Но разве устоять Марку против силача Тихона? И все же он не смолчал, заступился за девушку.
      Видел и Сень, что не миновать беды, да сделанного назад не воротишь. Как разнять противников?
      А Тихон на все угрозы Марка и глазом не повел. Уж не вздумал ли пугать Тихона? Смех один, ей-богу, сам сдуру лезет на рога... И откуда храбрости набрался? Тихон шагнул к парню, решив про себя до белого каления довести его, - вот будет диковинное зрелище! - и начал нагло:
      - А что, если я тебе на Теклю характеристику дам! Я с ней всю траву потоптал и в саду под каждым кустом лежал, перетолок, перемял...
      Договорить он не успел. Марко развернулся и с размаху ударил его кулаком. Рука в гневе тяжелая - у Тихона чуть глаза на лоб не выскочили, хлынула носом кровь.
      Марко - человек спокойный, мягкосердечный, но мог ли он стерпеть, когда наглый тупица оговаривает девушку, унижает человеческое достоинство! Марко пылает гневом, шалеет и, пока Тихон приходит в себя, вторично бьет его по уху.
      Все оторопели, словно приросли к земле. Еще не бывало такого, чтобы кто-нибудь поднял на Тихона руку!
      Налившись злостью, Тихон ястребом налетел на невзрачного Марка, свалил с ног и принялся бить сапогами, кулаками, месить, мять. Сень под кулаки лезет, вьется вокруг, пытается закрыть Марка от Тихона, принимает удары на себя, хоть и не принято вмешиваться, когда дерутся двое. Угрозы не остановили Сеня: ведь Тихон сам нарушил никем не писанные, но строгие правила единоборства.
      Затоптал бы насмерть здоровенный Тихон Марка, не вмешайся Сень; хоть и нахватал за это тумаков, повис на руках у забияки. И девчата бросились на подмогу. Тихон вырывался и, расталкивая всех без разбору, рвался к Марку.
      - Я его, как сапог, наизнанку выверну! - бешено кидался он, но одолеть дружное сопротивление не смог.
      Санька обхватила Тихона сильными руками, прижимала, успокаивала, предостерегала от беды, ласково вытирала платочком кровь с распухшего носа. Тем временем подняли избитого Марка, полный ненависти, он готов был снова броситься на недруга, да девчата уняли, Сень не пустил. Насильно увели Марка домой, ахали, удивлялись неожиданному происшествию. Марку это даром не пройдет.
      - Так ему и надо, жалко, что ребра не поломали, сам первый полез в драку, - злилась Санька.
      Нахвалиться не могла Тихоном, ругала Марка, что выскочил против такого орла!
      Галя, та, наоборот, одобрительно отозвалась о Марке: заступился за девушку, не стерпел.
      Девчата рассудили, что Галя, верно, все перескажет подруге Текле.
      - А Марка-то, оказывается, надо только вывести из себя, - убедились девчата, - ох и страшный, ох и лютый делается!
      - Удивительное дело, - шутил Сень, - чуть ли не впервые за всю свою жизнь Марко стал на виду у девчат!
      21
      Утренний луч пробился сквозь туман, рассыпался по воде, из камыша выплыла утлая лодочка, пастух, улыбаясь, щурил глаза, как бы приветствуя день. Болото зауркало, с шумом поднялась стайка диких уток, с испугом кинулись в сторону кулики, нескладно взлетела цапля, вскинулась крупная рыбина. Лодка, пробившись через густой острец, осоку и раздвигая редкий камыш, свернула в глухой рукав. Заводь затянуло кувшинками, скользящая лодка пробуждала всю силу дремавших здесь запахов, - явор, горчак, конопелька, медуница, мак, щавель источали одуряющий аромат.
      Савву охватило привычное возбуждение. Быстроногие пауки играли на воде, чертили блестящие дорожки, болото чавкнуло, пастух вытянул из воды вершу. Лоснились лини, золотые караси трепетали на дне лодки. Рыбак, любуясь, перебирал мясистую рыбу, упруго извивавшуюся в руках, довольный удачей. Когда стояли здесь водяные мельницы, ох и рыбная была река Псел. Приятные воспоминания охватили Савву - о чудесной рыбе вырезуб, о марине до чего сильная рыба! - что ловил пастух на самой быстрине. Вилами рыбу кололи. В заводях карасей граблями гребли. По реке гоном гнали, словно стадо. Отец на Псле рыбачил, так на челне и помер. С годами реку заносит илом, разбегаются от нее во все сторона рукава, завороты да излучины. Но вот дайте срок, построят на Псле гидростанцию, и не одну еще, - тогда наполнит вода берега до отказа, зальет заводи, полноводной станет река. И время это не за горами, уже подвозят дубовые плахи, камень, скоро прибудет землечерпалка. Пастух взялся за весло. На лице отразилось беспокойство. Живет человек, и у каждого своя забота.
      Эх, не на досуге, не после работы ловит он рыбу на Псле, на ферме как раз скотину выгоняют на подножный корм. Пастух помрачнел. Беда не по лесу ходит, а по людям. За честный труд тяжко обидели пастуха, прогнали с фермы. Против воли Павлюка. Взяли подростков - а что они смыслят в том, как надо пасти коров, присматривать за ними? И Павлюк ничего не может сделать - должен подчиниться председателю, - подался в райцентр. Пастух вытряхивал вершу, бросал рыбу в лодку, а горькие мысли не оставляли его. Кабы при нем клещ завелся у скотины, или бы она лишаями пошла, не наедалась досыта, а то... Три гурта скота пас, и коровы привыкли к нему, слушались... Кто присмотрит теперь за ними? Мстят пастуху враги его.
      Родион на собрании корил - упал удой; запустили коров пастух с сыном, вот коровы молока и сбавили. На всю Украину прославилась ферма, примером стала, отовсюду приезжают к нам экскурсии, а что мы им покажем - тараньку? О ком дурная слава пойдет? О председателе! На кого весь позор падет? На председателя! Кого притянут к ответу? Опять-таки председателя. Кого вызывали в райзу, гоняли, предостерегали, чуть выговор не влепили? Не заботится, мол, о животноводстве. Развалить ферму хотят. Ферма катится под откос, а ты куда смотришь? Ненадежные люди приставлены присматривать за скотом, а ты и усом не ведешь, не принимаешь никаких мер!
      Так вот, Родион небрежного отношения к делу не потерпит, оставлять без внимания ферму не позволит. И предупреждает, что поведет самую решительную борьбу с антигосударственными настроениями, со всей суровостью будет карать виновных, тех, кто ведет хозяйство к упадку, а также всех, кто по закоулкам сеет разные неподобающие слухи.
      Всего больше, конечно, Родион угрожал Павлюку - да руки коротки.
      Прогнали с фермы пастуха да Марка, они рядовые колхозники, а на Павлюка подали жалобу в райзу.
      Отстаивал пастуха Мусий Завирюха. Возмущенный, напустился на Родиона. Ишь что удумал: как раз тех людей карать, которые самые основы закладывали. Вот когда начнут общие собрания смелее вмешиваться в судьбу кадров, тогда председатели, которые еще позволяют себе администрировать, перестанут действовать бесконтрольно.
      Горько на душе у пастуха. Чего только не выдумывали враги, чтобы убрать его, каких только не взваливали поклепов! Родион всюду руку имеет. Неужели он не сумеет задобрить начальника райзу льстивыми речами, а то и медом, маслом да поросятами? Родион любит широко принять начальство, во всяком случае с порожней машиной от Родиона никто не уезжает. Только глазом поведет - а Игнат уже знает свое дело. Дремлет в воде жирная рыба карп и ведать не ведает, что порой она является вершителем людских судеб. Скажет ли когда хоть слово наперекор начальству председатель? Всегда твердит: "нам сигнализировали", "нас предостерегали", "нам наказ дали", "одни мы виноваты - не подсчитали, не обдумали хорошенько, не выполнили указаний, не предусмотрели прироста". Родиону ли не знать, чем кому потрафить! Станет он прекословить, накликать беду! Ход нехитрый, немудреный, не новый. Павлюк - тот нередко и в пререкания пускался с Урущаком, указывал на неправильное планирование кормовой базы, а значит, и севооборота для колхоза "Красные зори". Случалось, и на совещании бросал резкие замечания, "невзирая на личности". Урущак не переносил Павлюка, не раз во всеуслышание упрекал его: уж очень-де тянется к власти, воображает, что не меньше руководителей разбирается во всем.
      Да и то сказать: легко ли даже и самому партийному секретарю раскусить, чем дышит человек?
      Спасибо, свет не без добрых людей. Мусий Завирюха, Мавра, садовник, пасечник, Текля - советчики лучше не надо, не дадут упасть духом. Мусий Завирюха никогда не унывает: что ж, выходит, пастух дальше своего носа не видит, коли ему кажется, что для него уж и просвету нет.
      Сильно задели те слова пастуха. "Нет правды!" - с сердцем вырвалось у него. Мусий Завирюха сдвигает брови, загадочно взглядывает на взъерошенного пастуха, поглаживает прокуренную бороду, глаза ясные-ясные. "В лицо самой правде гляжу!" - говорит. Ох и мудрит этот Мусий Завирюха! Пастух сам не прочь пораскинуть мозгами насчет того, что творится в море житейском, но такого ему никогда не придумать, не угнаться за неугомонным этим шутником Мусием Завирюхой.
      Вот сын Марко - тот не падает духом, даром что Родион и с ним расправился, даже утешает отца: "Все равно на нашей стороне будет правда".
      Поглощенный своими мыслями, он все еще вытряхивал верши, как вдруг его заставил насторожиться донесшийся издалека дикий утробный рев.
      Пастух почуял беду. Прислушался. Оторопел. Даже сквозь шум ветра различал он мычание своих любимиц. Жалобно ревела Самарянка, утробно, обреченно - Нива, беспомощно голосила Ромашка, в смертной тоске завывали Казачка, Гвоздика... Над зеленой низиной поднялся страшный шум. Пастух высунулся из камышей. Метавшийся по берегу мальчонка-пастушок, увидев Савву, бросился через топь, подбежал запыхавшийся:
      - Ой, дедушка, спасите, коровы попадали, ревут...
      Савва мигом сообразил, что произошло. Беда, беда... Костлявый, встрепанный, мчался он напрямик берегом: чистопородное стадо, ему цены нет, отобранное на выставку, погибает...
      Беспомощные, растерявшиеся мальчишки-пастухи ищут спасения у деда Саввы. Он похолодел. Самарянка сучит ногами, катается по земле, будто угорелая. Раздуло корову, распирает бока, сейчас, думается, и дух вон. Пастух кинулся, поднял ее на ноги, потрогал уши - холодные. Насилу расцепил зубы, всадил жгут из сена, наказывает мальчишкам делать то же самое остальным коровам - да разве им справиться? Вот горе...
      - Загоняйте в заводь, гоните берегом, а вы бегите на село, раздобудьте рассолу, керосину, соли, сала! Скликайте народ! Несите ведра! Вот несчастье... Да ветеринара зовите.
      Мальчишки во весь дух пустились к селу, мчались как ветер, даже бока закололо: от их прыти, возможно, зависит судьба стада.
      На бригадном дворе встретили конюха.
      - Дядя Перфил! Коров раздуло!
      Перфил выпучил глаза. Отнялся язык. Выпали вожжи из рук. Никак не придет в себя. Застыл в растерянности, трясется, как в лихорадке.
      - Каких коров? - спросил он в ужасе. - Наших?
      - Нет, с фермы.
      У Перфила отлегло от сердца, и он побрел к конюшне, недовольный мальчишками-пастухами: зря только людей пугают.
      Ребята бежали улицей, сзывая людей, как раз в это время возвращавшихся с работы. Садовник и пасечник, не расспрашивая долго, схватили нужные припасы и кинулись в сторону берега.
      Пастушата, что остались возле скота, под наблюдением Саввы загоняли коров в воду; коровы ревут, покачиваются. Пастух разорвал на себе рубаху, разжег тряпку и стал окуривать коров дымом.
      - Загоняй, загоняй! - покрикивал он на мальчишек. - Не давайте застаиваться скоту! Забивай меж зубов перевясла, чтобы дышали, суй под самый нос горелую онучу, вот так делайте! Окуривайте их дымом, пусть вбирают в себя! Поливай водой, загоняй глубже, дави бока, лей воду, вода жар вытягивает!
      Как никогда послушные, испуганные ребята бросаются со всех ног, едва поспевают выполнять приказы знающего пастуха.
      Тлеют тряпки, онучи, ребята окуривают скотину. У Ромашки помутнели глаза, корова втягивает едкий дым, отфыркивается... Мальчишки загнали коров в заводь и, посматривая на пастуха, во всем подражая ему, поливали коров водой, сдавливали им бока.
      Хорошо, что огонь и вода под рукою.
      Сбежались с ведрами колхозники, принялись спасать коров. Хорошо, что село близко, что скотина вынослива, терпелива...
      - Разболтайте соли! - распоряжается Савва, и все слушаются опытного пастуха. - Заливайте скотине в горло, а если есть, то огуречный рассол!
      Пастух обрадовался, увидев садовника Арсентия с пасечником Лукой: надежные друзья прибыли, знают, что делать. Пастух одной корове льет в глотку керосин, другой напихивает старого сала, проворный, всезнающий, поспевает всюду. И коровы постепенно оживали.
      Когда перепуганный Родион с Игнатом, Селивоном и ветеринаром, запыхавшись, прибежали на луг, пастух с помощью колхозников успел отходить обреченное на гибель чистопородное стадо.
      - Где Павлюк? - грозно спросил председатель.
      - Разве это его обязанность скотину пасти? - резко ответил Савва. На совещании по животноводству целую неделю пробыл в Киеве, и ничего не случилось, когда в колхозе был порядок, - совершенно недвусмысленно дал понять пастух, где нужно искать причину несчастья. А что за порядок, тоже нетрудно было сообразить: пока, мол, за стадом приглядывали пастух Савва да сын его Марко, а Павлюк возглавлял колхоз. Вот куда гнет пастух!
      Диву давались колхозники - враги прогнали пастуха с фермы, чтобы не стоял поперек дороги, не мешал наводить свои порядки, а он опять стоит перед врагами... Да еще как! Правду-матку так и режет, при всем народе поднял на смех Родиона.
      Очень рассвирепел председатель, всю беду свалил на Павлюка: классовый враг пытается загубить племенное стадо, угробить ферму! Вместо того чтобы смотреть за скотиной, Устин Павлюк подался в райцентр, строчит клеветнические заявления, по всей вероятности - на него, на Родиона. А скотина чуть не погибла.
      Селивон и Игнат - сытые, набрякшие физиономии так и полыхают - в один голос твердят: ясно, классовый враг пытается развалить ферму! Кивают на Павлюка, бубнят: недаром дед его был баптистом!
      Боже милостивый! И как эта подробность раньше не пришла на ум Родиону? То, что он услышал, поразило его. Ведь это находка! Давно пора вывести Павлюка на чистую воду. Да зацепиться было не за что. Эта новость ему пригодится.
      Колхозники еще раз имели случай убедиться - Родионова компания всегда отличается удивительным единодушием.
      У пастуха трепетала душа - есть ли границы бесстыдству подобных людей?
      В свое время он немало жестких, правдивых слов выпалил председателю все это знают, за это пастух и поплатился, - но сейчас он уже не знал, что и говорить.
      - Собачий ты сын! - сказал пастух председателю. - Не вы ли перебаламутили людей, загнали ферму под самые Кулики?! - кивал он на Игната и Селивона. - Чтобы себе побольше сена отхватить!
      Савва все на председателя свалил: мол, сдуру чуть ферму не погубил, во всех бедах винил Родиона и его компанию, грозил тюрьмой... Терять пастуху нечего, самое страшное свершилось - расправилась с ним бесчестная компания! Родион не смолчал, сам кричал на пастуха, угрожая отдать под суд за клевету. На помощь председателю пришел Селивон, - надо же было взять верх над пастухом, чтобы не унизить себя в глазах колхозников.
      - А что до тюрьмы, так не сделали еще таких кирпичей, чтобы для нас тюрьму поставить, - резко ответил Селивон. Знал, что сказать!
      Родион напустился на подростков, особенно на старшего паренька: такой-сякой, растяпа, лентяй, телепень, мямля, - зачем по утренней росе пас на клевере?
      - Санька сказала! - не подумав, обиженно ответили пареньки, точно обухом оглушили Родиона.
      День неожиданностей! Стоявшие вокруг люди, верно, слышали. И что только подумают! Родион сразу умолк, осекся. И он должен все это выслушивать и терпеть! Невероятную сумятицу вызвал в душе Родиона этот невинный ответ. Да и невинный ли? Народ, как пить дать, сделает из этого свои выводы. Разве людям закажешь? Разве не известно, кто прогнал Марка, поставил Саньку? Не очень-то отрадное мнение сложится у присутствующих о Родионе, это уже определенно. Одни насупленные, потемневшие лица вокруг. Тяжелое наказание выпало на долю Родиона.
      А уж что должен чувствовать Селивон, слушая, как люди порочат его дочь, обзывая "бессовестной дояркой" да "распутной девкой", и говорить не приходится. Тяжкое оскорбление нанесено завхозу.
      - А Павлюк где был? - с сердцем сказал Родион: по всему было видно кругом Павлюк виноват.
      На том бы и делу конец. Так нет, опять-таки встряли мальчишки, хотя никто их и не спрашивал - ведь Родион обращался к взрослым.
      - Павлюк велел гнать на луга и сам уехал в райцентр, а Санька не послушала, - ответили ребята, - сказала, чтобы пасти на клеверище, ей молоко надобно.
      Пастух воспользовался случаем:
      - Разве не известно, кто теперь верховодит на ферме?
      Опять пустился на непристойные выходки: дескать, Родионова полюбовница теперь распоряжается на ферме! Среди бела дня при всем честном народе так очернить председателя! Пастух во всеуслышание защищал Павлюка, утверждая, будто дерзкая доярка не считается с Павлюком, все делает наперекор, уверенная, что ей все сойдет с рук, потому-то Павлюк и должен был отправиться в райзу с жалобой.
      - Там ему окажут помощь, - с усмешкой бросил Селивон.
      Родион Ржа и слушать не стал небылицы, которые возводят на него люди, - если на все обращать внимание, голова кругом пойдет!
      Недружелюбные взгляды тянулись вслед широким жирным спинам, исчезавшим в ивянке, люди переводили полные благодарности глаза на сердитое, в копоти, лицо пастуха. Да и как не быть ему благодарными - спас "Красные зори" от несчастья. Садовник и пасечник с нескрываемой гордостью взяли по хорошей щепоти бакуна из Саввиного кисета.
      Пастуху все видно, от него ничего не укроется, а что и не увидит, так ребята передадут. С превеликим уважением смотрят они на перемазанного с ног до головы чародея.
      Подростки иной раз не хуже взрослых разбираются в самых сложных делах. Как же им не слушаться Саньку, когда сна в силе сейчас, председателем обласкана, всем заправляет, командует, карает и милует? Разве Павлюка слушают теперь? Санька вырывает ферму из Павлюковых рук. Хоть он и заведует фермой, а не в силах совладать со своенравной Санькой. Помутился у нее от зависти разум. Так и норовит пойти наперекор Павлюку. Пастуху все понятно: объелись коровы сочной травы с росою. Трава нагрелась, в брюхе газы бродят, раздувают живот, распирают бока, давят на диафрагму.
      Все со вниманием слушали объяснения пастуха - большой опыт у человека, - изумлялись, до чего ж необъятны глубины человеческих знаний! Неизменные друзья садовник, пастух и пасечник попыхивали люльками, сюда бы еще Мусия Завирюху. Дымок приязни обволакивал озабоченные бороды, волнение еще не улеглось.
      Весь народ был на работе, на лугу никого из взрослых не оказалось; на счастье, пастух случился в ту пору.
      Под впечатлением неожиданно свалившегося несчастья расходилась толпа, в души закрадывалось сожаление: такого дорогого человека оттолкнули, обидели. Кремень-человек, неутомимый правдоборец, спас племенное стадо. Конечно, не каждый это открыто признает, не каждый станет об этом вслух говорить - побоятся рассердить председателя. Хватит того, что Савве с Марком председатель отомстил.
      - Станет ли Родион слушать нас? Виданное ли дело, чтобы он вернул пастуха к стаду? Слышали, как Савва сцепился сегодня с председателем? При всех осмеял.
      На берегу снова наступила тишь да гладь. Печально журчала вода в Псле, Савва принес рыбы, пастушата услужливо помогали ему, набрали дров, развели костер, ароматный дымок стлался по траве. Наварили вкусной ухи с молодой картошкой, луком, укропом и жирной рыбой, дружно расселись, пообедали и, усталые, но довольные, легли отдыхать.
      За горой, над междуречьем, садилось солнце, повеяло вечерней прохладой. Измученное стадо лежит на траве, спасенные от смерти коровы смотрят на мир усталыми глазами, но уже спокойно жуют свою жвачку.
      Пастух зорко стережет колхозное стадо.
      22
      Горевала, мучилась обманутая девушка. У Мавры сил нет смотреть на Теклю: бродит дочка как потерянная вокруг хаты, плачет, с тоски сохнет, лишние толки на себя навлекает. Пока в поле, в работе - носится что ветер, везде надо порядок навести, а уж как доберется до дому - сейчас в садик и уж тут дает сердцу волю. Никого не подпускает к своему горю - ни мать, ни подругу.
      И когда встречалась с Тихоном, таилась от матери. Да разве ж мать враг ей, разве она не предостерегала: "Одумайся, доченька, встретила парня - и сразу голову потеряла, а еще не известно, любит ли он тебя?"
      Поначалу-то он и сдерживает себя. Вроде порядочный и рассудительный. Прикидывается, лишь бы завлечь. И что ты за девушка, если не сумела раскусить парня? Приласкал, обманул - и не мила стала. А девушке невдомек, что парень тяготится ею! Еще не нагулялся досыта, а тут жена по рукам свяжет. Семьи испугался. А ты в тоску ударилась. На работе ишь какой порядок навела, вытянула бригаду, а как надо было парня проверить, так не сумела.
      Галя забегала за дрожжами, ну и сказала, что Тихон связался с Санькой. Смазливая, добилась своего. Привязала, завлекла. Распутная девка. Рыли погреб. Тихон захмелел, уснули... Мать-сыра земля скажет, кто у кого ночевал. По нраву пришлась. Еще не нагулялась девка. На песни, на частушки, на пляски - первая. А в работе дуб дубом. Хоть бы чем отличилась. В чем можно ее в пример поставить? Урожай вырастила, коров раздоила или, может, телят выходила? Спихнула Марка, захватила его коров. Надолго ли? На одни гулянки падка. Набалованна. Блудлива. Ее и на базаре бабы горшками били, чтобы не приваживала чужих мужей. А Тихон? С жиру бесится, вечно пьяный, разгульный. Для него тот и не парень вовсе, кто с одной девкой водится! Да и отца взять, Игната, ни одной молодки не пропустит. Верховодят с Селивоном, вертят людьми.
      Мавра теперь частенько вспоминает Павлюка: оберегал колхоз от склок и всякого вольничанья. А при Родионе никакого порядка. Непутевый. Окружил себя бесчестными, корыстными людьми, зазнался, а хозяйством заправляют Игнат с Селивоном.
      Тихон совсем отбился от рук, пустился во все тяжкие. И с той, смотришь, уже нагулялся, и другая не та. Рано, дескать, еще обзаводиться ему семьею. Ведь бывает же: вроде и несогласно живут, а родится ребенок и наладилась семья.
      Тихону все сходит безнаказанно. До поры до времени. В конце концов одумается - да не поздно ли будет? Побоится общественного суда. Побоится ли? Ну, да время покажет. Веками гуляла по деревням разудалая вольница, но теперь уже скоро, скоро выведут эту дурь начисто.
      А Марко - парень душевный, башковитый - так лицом не вышел!
      - Не горюй, доченька. Что ты, не вольна над собой? Что, над тобой муж измывается и нет выхода? Или хозяйства держишься, как встарь бывало? Руки у тебя связаны?
      Мавра знает: не о парне дочь тужит, изверилась в человеке. Не могла распознать. Нежданно-негаданно нанесли обиду.
      - Не унывай, доченька, еще все твое впереди. Дай я тебе голову помою.
      23
      Дорош стоял посреди двора и лениво ворочал мозгами: куда бы этого проклятого Марка заткнуть, чтобы сбить с него спесь? Кому он только не насолил! И вдруг нашел - и голову больше ломать нечего: куда же, как не навоз возить. Недаром впал он в немилость у председателя и его прогнали с фермы, отдали в руки Дороша. Вот уж натешил бригадир свою душеньку, было что вспомнить, за что воздать сторицею - и за себя и за дружков своих. Известное дело, не каждого Дорош на навоз поставит. Разве придет ему в голову ставить кума Гаврилу на одну доску с Марком? Пойди сыщи попробуй другого такого дельного, как Гаврила. И сравнивать-то не с кем. И Дорош теперь пришло его время командовать - приказывает Марку взять вилы.
      - Хватит тебе, парень, молочком лакомиться, засиделся под своими коровами, теперь покажи себя на деле!
      Марко понимает - слепому и то видно - не из уважения бригадир его на навоз посылает. Но другого выхода нет, надо подчиниться, показать свою дисциплинированность, а то, долго ли, еще выговор вынесут комсомольцы. Ему и без того влетело за драку и выпивку. Нет, вторично такого удовольствия Марко не доставит своим недругам. Разве мог он иначе поступить? Не подчиниться и схватить штраф? Чтобы подумали - отлынивает, тяжелой работы испугался.
      Когда Марко с вилами в руках шел к коровнику, девчата несли в бидонах молоко, душистый пар бил в нос: девчата остановились, поздоровались, сочувственно посмотрели ему вслед. Сколько здоровья, сколько сил положил и теперь мимо фермы идет и заглянуть не решается. А коровы-то, между прочим, отощали, молока сбавили. Кто другой так сумеет присмотреть за ними, как Марко. Все повадки знал, телят выпаивал, пас на лугу. Невзлюбили коровы Саньку, никудышная она доярка, не умеет с коровами обращаться орет, сапогами в бок тычет. Думает - крику ее побоятся, больше молока давать станут. Когда Марко ходил за ними, голосу его не слыхать было. Зато теперь пустили ненавистники слушок, будто пастух с сыном хотели перевести племенное стадо.
      Санька, ошпарив кипятком бидоны, развешивала их на тыну для просушки. Увидела Марка, шедшего с вилами, все в ней так и взыграло, глумливо запела:
      Я полезла б на березу,
      Да боюся высоты...
      Чуть не млела, с задором выводила:
      Рассмотрела я милого,
      Нету в милом красоты!
      Разопревшая, бесстыжая, подбоченясь, выкрикивала ему вслед частушки, одну забористей другой, досыта натешилась, наозоровала. Видно, Марку-то не очень приятно слушать - даже шея покраснела.
      Отомстила-таки своим притеснителям Санька, поставила на своем. Вот и прогнали Марка с фермы, а теперь уже и Павлюк ничто. Санька на ферме заправляет, орудует. Доярки ей угождают, некоторые и побаиваются. Наперекор стать никто не смеет. Вот только Мавру давно бы надо выжить с фермы. Так и пышет от нее неприязнью. Вечно хмурая, непокорная. Не то чтобы угодить Саньке, а все норовит с подковыркой, с насмешкой.
      Как знать, куда еще шагнет Санька? У начальства на виду, лучших коров себе забрала, первая на знаменитой ферме, - в пример поставят на выставке, прославится. Вернется из Москвы с грамотой, в почестях. Вот тогда все перед ней стелиться будут, никто не посмеет слова сказать поперек, взгляда ее будут бояться. Сладко тешить себя надеждой, что не какая-нибудь рядовая судьба ей выпала, наконец-то раскрываются перед ней волшебные горизонты. Сколько неизведанных соблазнов таит в себе жизнь! Санька крепко держит в руках свое счастье, в бараний рог скрутила ненавистников своих. Родион Ржа всегда рад ублажить ее - так неужели пожалеет он подкинуть кормов для рекордисток? В райцентре он свой человек, руку имеет.
      Марко яростно отдирал слежавшиеся пласты перепревшего навоза; острый пар шибал в нос, забивал дыхание. Лучшего удобрения желать нельзя. Побегут питательные соки по стеблю, поля заколосятся тучными хлебами. Набрав полные вилы, Марко с натугой поднимал их. Он взмок, запыхался и все же внимательно ко всему присматривался, ничто не ускользало от него. Изрядную кучу навоза наворочал Марко, но никто этого даже не заметил, доброго слова не сказал.
      Дюжий мужик Гаврила - сытый, упитанный, бригадиров кум. В дорогу собрался - на его обязанности лежало возить в Лебедин молоко. Богоспасаемая тварь этот вол! Припекает солнце, волы тащатся себе полегоньку краем, леса. Гаврила клюет носом. А вокруг поют, заливаются птахи, славят день. Неторопливо крутятся колеса, набегают трудодни, и Гаврила не прочь, чтобы дорога вилась впереди бесконечно - он и выспится и песен напоется всласть. Это тебе не вилами махать, не косою, не тяжести таскать, не надрываться от натуги, - и выспишься дорогой, и два трудодня заработаешь. Кому другому можно доверить такое важное дело? А ты, Марко, навоз ворочай. Работа невыгодная и тяжелая. Разве Дорош тебе запишет трудодень? А я себе с кнутиком-то два трудодня заработаю. Сама дорога уже барыш дает. Бригадиру на базар мешок отвезешь - и себя не обидишь. Бригадиру барды доставишь - и себя не забудешь. Еще и трудодень лишний запишут. Как ни кинь - с бригадиром дружить выгодно.
      Марко видел: на выбор берут себе работу бригадировы кумовья. Пожилую женщину, смотришь, бригадир ставит к машине, а молодой приказывает коноплю дергать над Пслом. Возле конопли можно отдохнуть - у машины работа без передышки. Разве Гаврила болтался по болоту, когда луговое сено косили? Гаврила молоко возит, пристало ли ему в болоте топтаться? Не всякого, с разбором посылает Дорош косить да сгребать сено на болоте.
      Что до Марка, для него нет милее работы, как косовица.
      ...Насыщенное болотными испарениями, пробуждалось зеленое утро. Над низиной повис туман, - значит, снова солнце жарить будет весь день. С шипением врезаясь в густую траву, вызванивает коса, далеко стелется этот звон по лугу. По росе косить легко. Исходят соком стебельки душистой земляники, срезанные под ольховыми кустами стебли жгучей крапивы, над заводью одуряюще пахнет явор. Одурманивают косарей разузоренные цветами травы. Марко во всю силу легких вбирал влажный воздух, жадно пил льющиеся отовсюду запахи. Припадая на правую ногу, широко вымахивал косою. На душе веселее, когда наработаешься! А косари еще старались взять пошире полосу развернут плечи, занесут назад косу, - кровь ходуном ходит, ну право же, косьба прибавляет силы человеку. Марку от души жаль тех, кто сидит в этот напоенный ароматами летний день в кабинете.
      Соседи ублажают, задабривают бригадира - только бы не вязать, не косить полегший хлеб или траву на болоте.
      Иногда можно услышать:
      - Я с дальнего поля до обеда не больше двух ездок со снопами успею сделать, а на ближнем - попробуй-ка раз десять воз навьючить!
      В бригаде Дороша случается и такое: пожилая женщина охапки таскает, а Гаврила собирает былинки в поле, сгребает граблями пырей на дорогу после трактора.
      Тракториста Сеня бригадир ставит на глубокую пахоту под свеклу, и трудолюбивый парень не смотрит, что земля - кремень, плуг просто рычит, рвет, выворачивает огромные глыбы; трудодня не выработаешь. Тихону же дает легкую пахоту - под зерновые: ровное поле, серая земля; трактор идет плавно, глыб не выворачивает, а легко рыхлит почву.
      Беда, коли попадешь в немилость к бригадиру. Сразу и не разгадаешь, что он удумал. Кто лучше его знает, кому какого коня дать, на какую работу поставить? Кому на подводе везти на базар собранные на своей усадьбе яблоки, овощи, а кому на собственном горбу тащить? Кого похвалить на собрании, а кого в порошок стереть? Гаврила, мол, правая рука у бригадира, вся бригада держится на нем, а ничего не смыслящий в деле Марко все топчется возле навоза, нет у него спорости в работе.
      Немало возможностей у бригадира проявить свой талант на этот счет!
      Промеряли усадьбы, Дорош признал - у тебя, соседушка, больше гектара, отрезать будем. Хозяйка божится, клянется - всего шестьдесят соток. Кругом грядки, огород, а в середине сад. Отрежете - где садить картошку? Хозяйка Дороша потчует, угощает. Выпили по хорошей чарке, и вроде бы прочистило мозги. Перемерили, оказалось - усадьба как раз впору, не то что отрезать, пожалуй, не пришлось бы добавлять. То ли еще бывало.
      На ветряке мельником Дорошев тесть. Не "спрыснешь" помола перепаскудят зерно, мука будет отдавать пылью, булки не испечешь. А поставь бутылку - смотри-ка, откуда и ветер взялся, тарахтит ветряк, весело машет крыльями, щедро сыплется мука, чистая, белая.
      Крепко держатся в бригаде Дороша нравы и обычаи достославной старины, никак не выведутся. Присматриваясь к этим порядкам, Марко только и помышлял о том, как бы вывести бригадира на чистую воду. Но вскоре убедился: нет, не осилить его, пока он находится под надежной защитой председателя и Селивона.
      Перед бригадиром топчется крепкая, налитая молодка.
      - Не ходок я в поле, невры болят... я кабана колю...
      - А что, кабан стоящий?
      - Да не сглазить бы...
      - Ну, так оставайся, дело серьезное.
      - Так приходите же на колбасу.
      - Как управлюсь.
      - Без вас за стол не сядем.
      И ввечеру теплая компания с Родионом во главе отдавала честь искусству хозяйки - знатного зверя выкормила. Колбаса так и светится. Спасибо бригадиру - не один пришел, привел с собой дорогих гостей. В хате стоял густой запах чеснока и жареного мяса. Гости ели да похваливали хозяйку: сколько сала нарастила, какого кабана выходила! С колхозной фермы. Породистый. Добрая хозяйка. Хоть и неисправно ходит в колхоз на работу - "невры болят", - зато дома не сидит без дела. И что это за сложная, загадочная болезнь эти "невры". Нога ли болит, поясницу ли ломит, печенка ли мучает - так сразу видно, всем понятно. А "невры" - как их определишь?
      В полночь хмельные, сытые гости расходятся. Руки оттягивают тяжелые подарки. Пьяная щедрость распирает Родиона - приходи, обязательно приходи, хозяюшка, за поросенком.
      24
      Голубовато-зеленые жилки обвили тонкую шею, привспухли на груди. Обветренное, в пятнах лицо, кожа потрескалась, пожелтела, губы посинели, нос облупился. Сильно изменилась Текля - отметил про себя Тихон - и в поясе расплылась. Как это он сразу не разглядел. Сошел румянец, выцвели глаза, худая, костлявая. Девушка точно виноватыми глазами смотрела на Тихона, не знала, как приступить, что сказать. Когда-то встречались с радостью, наговориться, насмотреться друг на друга не могли, а сейчас словно онемели. Гнетущее чувство охватило Теклю. Может, нелегко вырвать последнюю надежду из сердца, может, стыдно и горько за содеянное?
      Смятение девушки не укрылось от глаз Тихона, он точно бы съежился весь, потом вдруг повеселел, подмигнул, развел руки, как бы собираясь обнять ее, будто обрадовался, будто между ними ничего не произошло. Сделал неуклюжую попытку замазать все шуткой - не приходить же, в самом деле, ему в отчаяние! Тихон держался с Теклей почти глумливо, ему хотелось, видимо, пройти мимо, но как-то неловко стало, уж очень давно избегал он встреч и разговоров с ней. Давно потеряла Текля для Тихона всякое очарование. Когда-то один ее вид бросал в жар, чарующей музыкой звучал ее голос.
      Несмело заговорила. Нет, не молила его, не казалась робкой. Поначалу смущалась, но чем дальше, тем речь ее становилась тверже. Может, Тихон думает, что она собирается просить его: "Вернись"? Или укорять? Унижаться? Навязываться: "Пожалей меня, не терзай мне сердце, без тебя свет не мил"? Текле лишь одно надо знать...
      Проверить ли она хотела парня, собственными ушами услышать, что скажет? И без того известно, какого он поведения. Да нелегко, видимо, девушке отказаться от последней надежды.
      Почему же тогда в ее голосе слышалась насмешка, когда заговорила с ним, почему во взгляде читалось пренебрежение, даже гадливость?
      Тихон, несмотря на веселый, непринужденный вид, тяготился и встречей и разговором. Хотя, по правде говоря, разве Тихону это впервой?
      Разлюбил, не по сердцу она ему больше. Чужая стала. Потому и избегать стал, сначала выдумывал разные причины, помешавшие будто встрече, в конце концов и стесняться перестал. Когда-то была краше всех. А сейчас похудела, подурнела. И не сознает этого, иначе не стала бы приставать с разговорами.
      - С Санькой хороводишься? - несмело спросила она.
      - Клевета! - твердо, с самым невинным видом ответил Тихон, глядя на Теклю веселыми глазами. Станет ли он огорчать ее, терзать девичье сердце?
      "Верно, недоговаривает чего-то", - решила девушка и глумливо спросила:
      - Или, может, боишься, что пристану?
      Чудная какая-то! Уж не на смех ли хочет поднять Тихона? Внимательно наблюдает, как тот меняется в лице. Неужели Тихон волнуется? Досада берет парня: не хочется связывать себя, на этот раз совершенно искренне говорит он ей.
      Что ему за неволя? Нет, действительно - ребята по дурости переженились, а тут молодые девчата подросли. Еще не нагулялся, а тут семья. В восемнадцать лет жениться! Нет, не по душе ему Текля, он скрывать не станет.
      Привязалась с разговором... Тихона это начинало выводить из себя, и он сказал ей откровенно:
      - Не подходишь ты мне для семейной жизни... Что, я тебе буду ребенка качать?
      И Тихон советует Текле не связывать себя на всю жизнь по рукам и ногам. Что она, не знает, как поступают в таких случаях, что делают? И Тихон вдруг проявил необычайную осведомленность: на случай беды очень помогает цвет акации, спорынья, можжевельник.
      Вынудила парня на откровенный разговор. Добилась своего! Текля убедилась - напрасны ее надежды и мечты. Бесстыдно брошенные слова образумили, отрезвили ее, наполнили душу отвращением. И ушел из сердца парень, как уходит вдруг тоска.
      Текля поражалась: совершенно другой, непонятный, наглый и беспечный Тихон стоял перед нею. Сколько времени встречались - и до такой степени не могла понять его! Во всем винила себя, только себя! Галя, подружка, остерегала: легкомысленный хлопец - не поверила ей. Прикинулся, притворился - честный труженик, веселый, прямой, парень что надо. Теперь увидела - все притворное! Ни ума нет, ни совести. Кому отдала доверчивое сердце!
      И Тихон заметил: словно подменили девушку. Насмехаться решила над Тихоном? Он, право же, не привык, чтобы с ним так обращались.
      - А если Санька ребенка в дом принесет?
      Тихон долго головы не ломал. Чем вздумала поразить его!
      - Мы и ему батька найдем, - ответил с наивно-простодушным лицом.
      Спокойствие изменило Текле. Видно, донял-таки! С омерзением, почти с ненавистью поглядела на Тихона. Вот он, весь как на ладони. Незнакомый стоял перед нею паренек. Не скрывается, не таится, красуется сапожками, выворачивает наизнанку свою душу и как ни в чем не бывало посверкивает зубами. Будто ничего и не произошло, посматривает себе вокруг веселенькими глазками. Влюбилась... в кого? Было горько, противно. Словно издевалась неизвестно над кем и над чем.
      Усмехнулась беспомощно, почти с отчаянием.
      - Чего смеешься? - прицепился Тихон, лишь бы что-нибудь сказать.
      - А ты думал, что плакать буду: "Возьми меня, а то на воротах повешусь"?
      Еще никто не разговаривал с ним подобным образом.
      Правду сказать, для Тихона это было неожиданно. Чудно даже было слушать такие речи, чудно и непривычно. Никогда еще ни одна девушка так не держала себя с ним, никогда еще ни с одной девушкой он так не расставался. Вечно плач да попреки, отчаянные вопли - что теперь она скажет отцу с матерью, кому поведает свою беду, от кого ей ждать совета, помощи? Руки на себя наложит. В колодце утопится (а если близко станция - бросится под поезд). Когда же и это не пронимало Тихона, обиженная девушка, потеряв голову от гнева и обиды, угрожала отомстить неверному, заодно и сопернице: все равно не будет ему житья с другою, разобьет, отплатит за измену, за то, что насмеялся, надругался над нею.
      А тут вдруг Текля чуть не на смех парня подняла. Не ноет, не плачет, не просит, не грозит. Не ходит за ним, не докучает: "Возьми меня, пожалей меня, посоветуй, как быть. Бедная моя головушка". Не сохнет от тоски, не подстерегает, не высматривает.
      С презрением спросила - как же он думает заводить семью?
      - В грязь думаешь втоптать свою жену, рабу безропотную из нее сделать?
      Знать больше не хотела гордая девушка Тихона.
      Текля шла в угнетенном настроении. "Где раньше твои глаза были?" - в который уже раз корила она себя. Жгли слова матери: "Не сумела распознать хлопца!"
      Стоит ей показаться на улице, Соломия с Татьяной уже судачат за забором: разлюбил парень дивчину. Глаза пялят, присматриваются - не раздается ли девичий стаи.
      И за что свалилось на нее столько горя и печали?
      Удивительная песня понеслась вслед девушке - это Тихон выводил на весь бор, с надрывом:
      У зеленому садочку
      Соловейко щебетав,
      Не люби ж мене, дiвчино,
      Забудь мене, молода,
      Полюби собi другого,
      Цю любов знесе вода...
      Пусть люди слышат и девушка знает, как Тихон убивается, переживает, полную отчаяния песню затянул. Растревожила, мол, его Текля, не без сердца тоже и Тихон.
      25
      Девчата понуро слушали, что им рассказывала Мавра, проникаясь сочувствием к бессильному что-либо предпринять Павлюку. Давно пора выпроводить Саньку с фермы - больно уж запустила коров. Так нет, Родион горой за нее стоит.
      - Ты мне кадры не разгоняй, а то сам полетишь! - грозил он Павлюку на заседании правления. И пошел читать нравоучение на тему о воспитании кадров, как бережно нужно относиться к людям, как заботливо растить молодежь.
      Ну кто поверит в твою искренность и правоту? У каждой доярки вертелось на уме: "А зачем же ты Марка прогнал? Савву-пастуха?"
      Родион отчитывал Павлюка, а тот с насмешкой бросил ему в лицо, что председатель сам разгоняет способных людей и ставит на их место своих прихлебателей.
      Родион исступленно выкрикивал:
      - Я делаю это с санкции райзу! Кто здесь председатель - я или Павлюк?
      Грозил притянуть Павлюка к ответу за клевету.
      Неужели Санька не знает, как надо ей держать себя с Павлюком - своим вечным врагом? И когда Павлюк как-то заметил, что нельзя по десять минут под одной коровой сидеть, рассвирепевшая Санька накинулась на него, чтобы шел к черту, чего вяжется к ней! Пусть не командует над ней, скоро от него здесь и следа не останется!
      Девушки-доярки, бывшие при этом, сильно огорчились - до чего неуважительно держалась с Павлюком надменная Санька! И, конечно, не без причины. Небось прослышала о чем-нибудь. Ни для кого не новость - самой хочется на ферме распоряжаться. Неужели добьется своего? Все может быть. Беда, если недруги выживут Павлюка. Все видели его бессилие. Ведь не смог же заступиться за Марка. А что будет, когда Санька вернется с выставки (Родион старается ее протолкнуть) с почетом, с грамотой и медалью (откуда людям знать, кто раздоил коров!)? Кто будет тогда заправлять делами на ферме? А ну как скажет Павлюку: "Бери-ка, человече, вилы"? Непременно скажет. Уж и теперь ни во что ставит. Окончательно тогда развалится ферма. Переведет Санька стадо, а ему цены нет.
      Павлюк ничего поделать не может с этой Санькой, захватила всех выставочных коров (Родион распорядился). Каждый день, делая утренний осмотр, Павлюк бросает тревожный взгляд на спавших с тела коров. Невзлюбили они неумелую доярку. Сбавили молока. Без пинков да проклятий корову не выдоит. Позападали бока у Самарянки, видны стали ребра. Шестьдесят литров молока от коровы брали, когда Марко за ней ходил. Дала бы и шестьдесят пять, да мослаки слабоваты, в костяке легка. Сам же Павлюк не советовал перегружать из-за одной только погони за рекордами: ведь не на год нам коровы. И Марко слушался - толковый парень, умел раздоить корову. Самарянка упитанная была, в теле, шерсть так и лоснилась. А теперь! То же самое и с Казачкой, и с Нивой, и с Ромашкой. Будь бы Павлюкова воля, давно бы прогнал с фермы Саньку. Да про него уж и без того слава пошла - Павлюк хочет разогнать кадры.
      А что касается Саньки - сами посудите, легко ли ей слушать все эти пересуды: при Марке, мол, рекордистки куда лучше выглядели... Заело это Саньку. И задумала она во что бы то ни стало обогнать Марка. Ну и приказала пасти на клеверище, чуть вовсе коров не загубила.
      С глухим недовольством наблюдали доярки, как глумилась над Павлюком бессовестная Санька, бранила непристойными словами. Всех поразило, до чего зазорно она вела себя. Неужели они не понимают, откуда ветер дует, откуда она набралась такого нахальства. Недоброжелательно поглядывая на Саньку, доярки потихоньку переговаривались между собой, но громко говорить не решались - не попасть бы, чего доброго, в немилость к ней. С самим ведь председателем водится. Может отомстить. Ведь прогнали же Марка. Одна только Мавра не смолчала, заступилась за Павлюка, начала стыдить, что с чужими коровами вздумала на выставку попасть.
      - Откормили, раздоили тебе коров - и то не можешь с ними справиться, - попрекала она Саньку.
      Даже выдоить толково не умеет девка - как вода у нее молоко в подойнике. У другой молоко пузырится, в пену сбивается, сильной струей льется!
      В общем, изрядно наговорила ей жестких, правдивых слов, доярки с удовольствием слушали Мавру. Корила, учила уму-разуму. Чтобы теплой водой вымя обмывала, потом растирала. Доила крест-накрест. После того как подоит, снова массировала. Чтобы каждое утро чистила хлев, чесала коров скребницей, подстилала сухой соломы, кормила, ухаживала, угождала, а не сновала как угорелая с пинками да проклятиями. То руки у нее судорогой сводит, то корова привередливая да переборчивая. Зачем же бралась? Думала, другие за тебя доить будут! И скот заскучал, запустила коров. Я по глазам вижу, отчего корова скучная. Недопила или недоела. Коровы из стада выбегают, ласкаются ко мне. Не дадут подойти к колодцу. И еще - не серди корову! Хоть раз ударила Самарянка Марка? Почему же у тебя ведра выбивают? Невзлюбили тебя. Спутала ты Казачку - она и не дала тебе молока. Вон у меня коровы смирные, веселые стоят.
      Здорово отчитала, пристыдила Мавра девку, да еще и при людях. Доярки забеспокоились: ой, не пройдет это Мавре даром, не забудет Санька, не простит; все передаст председателю, а он и без того злобится на семью Мусия Завирюхи - уж очень неуживчивы.
      Да где там Саньке взяться за ум! Разве-де ей не известно, что Мавру бесит? Из-за чего взъелась на нее? Из-за Тихона! Да, да! Отбила Санька хлопца у Текли, вот Мавра и обозлилась. Только потому! Только за то, что ей полюбился Тихон! А хлопец сам еще раньше отказался от Текли. Или нет девчат интереснее? Насильно мил не будешь! Не люба ему Текля, Мавра и мстит. Наговаривает на Саньку.
      Санька попыталась пристращать доярок: горе тому, кто вздумает хоть слово сказать против нее, попрекать, противоречить.
      Доярки были прямо-таки огорошены Санькиной дерзостью.
      Санька злобилась: не всех еще ее ненавистников удалось выжить с фермы. Да уж недолго ждать.
      26
      Ехали вдоль леса, густыми колосистыми хлебами, пили горилку, ели сало, любовались облитыми белым цветом полями гречихи. Горячая волна разливалась по телу, от душной мари клонило в сон, пахло нагретой смолой, сердце радовалось обильному урожаю. Луга над Пслом усеяны копнами, как свадебный стол шишками*. Красота, приволье! Жить бы да радоваться. Но воспоминание о недруге затмевает светлый день - Павлюк поперек пути стал.
      _______________
      * Ш и ш к и - своеобразно выпеченные хлебцы на свадьбах.
      Приятели нет-нет да и поглядывали - не потерять бы тяжелый узел. Сквозь расшитые рушники проступали жирные пятна, покрывались пылью румяный окорок везли в подарок.
      Добро, у самого начальника райзу Родион Ржа и Селивон на особом счету, он доверяет им, уважает - словом, прислушивается к их голосу. А Павлюка не выносит.
      Павлюк на заседаниях ли, на совещаниях вечно норовит какую-нибудь каверзу Урущаку подстроить: не может, дескать, наладить порядок в колхозах, упорядочить севооборот, обеспечить кормовую базу. По всему видать - Павлюк сам в начальники пролезть хочет. Дай Павлюку волю - он такого наворочает!
      Колеса застучали по булыжнику Михайловского шоссе, и мечтательное выражение постепенно спадало, лица мрачнели, - по серьезному делу прибыли люди в райцентр. Здешнее население обычно любуется въездом буймирского председателя: резвый конь так и лоснится, сверкает сбруя, крытая лаком бричка, конем правит первостатейный, специально приставленный для этой цели конюх Перфил.
      Предколхоза в райзу свой человек. Завидев Родиона, мило улыбаются девушки-канцеляристки, со всеми он знаком, весело здоровается, завхоз тоже неуклюже протягивает широкую ладонь. Родион разговаривает непринужденно, гостеприимно приглашает на Псел - погулять в сосновом бору: будет рыба, мед, ну и к рыбе кое-что найдется, - подмигивает, крутит ус - приезжайте, прошу, в воскресенье на дачу. Девушки благосклонно принимают его шутки, сквозь кисейные рукава обольстительно просвечивают округлые белые плечи. Не каждому разрешаются подобные разговоры, но Родиону все дозволено: с самим Урущаком запанибрата, все блага земные под его рукой. И поговорить Родион умеет, знает, где что сказать, не в пример иному прочему, - и завел бы разговор, да сказать нечего, ну и начинает человек молоть невесть что, стоит, мнется, спрашивает робко, есть ли кто в кабинете. Нет, Родион не такой. Все на нем скрипят, блестит, издает приятный аромат - и сукно и хром. Никогда слова не скажет не к месту, невпопад, в сильном теле переливается буйная кровь, молодая сила распирает богатырские плечи. Даже начальнику райзу иногда подкинет шутку, развеселит его, с таким ответственным товарищем на короткой ноге. А там душа разомлеет, расчувствуется человек - смотришь, ненароком за чаркой на "ты" заговорил, по-приятельски. Ну, а Селивон, само собой, от себя иногда слово-другое подаст. Известные люди в райцентре председатель с завхозом, за дверьми ждать не станут.
      Урущак, видный, холеный мужчина, радостно приветствует дорогих гостей, усаживает в кресла, папиросами угощает, велит секретарю никого не принимать.
      Родион мгновенно меняется, лицо - чернее тучи. Не по пустякам приехал, весь - тревога, весь - забота; что-то давит, в тоску вгоняет человека.
      Родион с размаху бьет себя в грудь, скорбно клонит голову. "Доколе же наконец, доколе? - в отчаянии вопит он, не в силах справиться с тяжкими испытаниями. - За общественное добро ведь болею, такое стадо чуть не погибло. Надо же наконец выяснить - что за личность этот Павлюк, что за тайные замыслы он вынашивает, что держит за пазухой? Уж не пролез ли в партию классовый враг с намерением мстить?" И председатель наперебой с завхозом принялись рассказывать встревоженному Урущаку печальный случай, происшедший в колхозе. Не появись Родион на лугу, кто скажет, то ли еще было бы, возможно, прирезать бы пришлось рекордисток-то. Как раз вовремя прибыл, помог беде, приказал принять все необходимые меры, дал указания, инструкцию - словом, навел порядок. Лишь благодаря его появлению был спасен скот. И Селивон решительно подтверждает: истинно так! К счастью, поспел вовремя. А то неизвестно, что и было бы. От заботливого глаза Родиона Марковича ничего не скроется. За такое дело к награде бы нужно представить. Не иначе как от недосмотра Павлюка коров раздуло. Ты заведуешь фермой - кто ж должен отвечать?
      Правдивое показание завхоза кого не убедит?
      Урущак моментально все сообразил. Он поражен и вместе с тем возмущен безобразным поведением Павлюка. Поблагодарив приятелей за честное отношение к общественному достоянию, он предлагает самым пристальным образом следить за Павлюком. В самом ли деле тут недосмотр? А может... Кстати, не замечали ли за ним каких уклонов?
      Приятели недолго ломали головы. А как же, сколотил целую группу: заводилу, пьяницу, забияку Марка, того самого, которого чуть не исключили из комсомола, с фермы прогнали; Мусия Завирюху, что хотел бы в одиночку заправлять колхозом; дочку его Теклю, известную своим неуживчивым характером; безалаберного человека - пастуха Савку, тоже не внушает доверия. Перетянули на свою сторону тракториста Сеня, который с Марком дружит. Сообща орудуют против руководства, возбуждают народ, срывают государственные мероприятия, сеют клеветнические слухи - дескать, в райзу не заботятся о развитии скотоводства! Известные разговоры! Все заслуги Павлюк себе хочет приписать, всю славу, все почести на выставке себе забрать. А мы где же были? Выходит дело - мы нуль?! По всему видно, Павлюк в начальники лезет. Тут как раз кстати было вспомнить, что Павлюк не из очень-то благонадежной семьи (дед его баптистом был), давно воду мутит, подрывает авторитет руководства. Чей именно - говорить не стоит, каждый должен чувствовать нависшую угрозу. На замечательную доярку, Селивонову дочь, возводит разные небылицы, хочет разогнать проверенные кадры и своих людей, подпевал своих поставить.
      Селивон ни на йоту не усомнился в том, что говорил председатель.
      - Родион Маркович у нас человек не корыстный и хитрить не любит, подтвердил завхоз.
      Урущаку все ясно; давно Павлюк у него в печенках сидит. Давно бы сделал и выводы, да вот беда - секретаря райкома Нагорного никак не убедить; все изучает, присматривается, Павлюк вроде успел уже втереться к нему в доверие.
      Слова эти немного смутили дружков, но они не теряли надежды.
      - На выставку хочет? А это как пошлем... - добавил, встрепенувшись, Урущак, словно только сейчас собрался с мыслями.
      Смуглые лица просияли.
      Урущак записал ценные показания приятелей, пообещал довести до сведения руководства. Гости явно приустали. Он с улыбкой справился о здоровье Соломии Ивановны, Татьяны Федоровны - до крайности растрогал компанию. Родион не забыл пригласить к себе на дачу:
      - В случае сами не сможете, детишек присылайте, присмотреть есть кому, обижены не будут, есть молочко, сад, пасека... Хозяйки велели кланяться да вот, уж извините нас, гостинчик передали, ветчинку с чесночком да меду, сами знаете, сбор нынче добрый, не ленятся пчелки, соты так и заливают.
      27
      Павлюк все же решил потолковать с Теклей, со всей бережностью коснулся ее горя. Недоверчивой, замкнутой стала последнее время Текля.
      От такого трезвого наблюдателя, как Павлюк, ничто не укроется. Но как вмешаться, чтобы предотвратить беду? Уберечь от чувства нарождающейся любви так же невозможно, как остановить безудержный, все сметающий на своем пути весенний поток.
      Жизнерадостная, не искушенная жизнью, готовая доверчиво обнять весь мир, девушка неожиданно столкнулась с вероломством. К тому же Родионова компания взялась допекать Теклю - не вставай поперек дороги! - от издевок да насмешек проходу нет. И закаленному человеку нелегко устоять. Павлюк все делал, чтобы девушка не пала духом.
      Мавра тоже приободряла дочь - совсем раскисла дивчина! Легко ли матери? Столько души вложила Текля в хозяйство, вырастила пшеничку на славу, а теперь вот враги хотят посмеяться над девушкой.
      - Потому именно и хотят, что самый высокий урожай взяла! - мягко прервал ее Павлюк.
      - Что я могу поделать? - беспомощно ответила Текля, и эти слова тяжелым укором ложатся на душу Павлюка.
      Уже не раз приходилось ему брать Теклю под защиту, но враги коварны, изворотливы. Им ли не знать, как лучше донять, задергать, запугать человека, чтоб потерял всякое желание работать; после того ничего не стоит доказать: работница, сами видите, никудышная. И, однако, до сих пор девушка все больше привязывалась к своей работе, и колхозники все больше привязывались к ней. Это бесило врагов, и они пользовались всяким случаем, чтобы отомстить Текле. А тут одно горе переплетается с другим...
      Мавре ли не знать, чем мучается дочь, что у нее в мыслях!
      - Выкинь его из головы! - решительно требует мать, но тут же осеклась, переводит разговор на другое, уговаривает Теклю не горевать о том, что доверилась беспутному Тихону.
      - Не пара тебе, доченька, Тихон, - мягко внушает Павлюк девушке. Он говорит слова, которые навсегда врежутся ей в память: - Там вся семья тобой помыкала бы... Затоптали бы тебя...
      Теклю словно жаром обдало. Она живо представила себе просторную хату, пьяную компанию, всех этих изворотливых хитрюг, амбарных заправил, угодливых перед начальством и жестоких к честным рядовым работникам. Разве могла бы она плясать под их дудку, кривить душой?
      Правда, Тихон тогда вроде отрекся от своей родни, собирался ставить свой дом. А однажды даже наперекор отцу пошел. Но все это, оказывается, было лишь притворством, говорилось с целью завлечь девушку. Теперь-то ей все понятно стало.
      - Не горюй, дочка, настанут и для тебя светлые деньки, - говорит Павлюк Текле.
      Знает он что-нибудь или просто хочет утешить?
      - Надо было мать слушать, вот что! - снова принимается за дочку Мавра. - Больно доверчивы стали девчата!
      - Распознать хитреца не всегда легко, - повторяет Павлюк.
      Не свой ли горький опыт имеет он в виду?
      Мавра вспоминает годы своего девичества: нет, молодежь тогда куда крепче держалась семьи.
      - Когда хозяйство связывало, а когда страх, - объясняет Павлюк. Разведенка! - ведь это позор был на всю округу! Нет, терпи, девка, обиду, надругательство, покоряйся.
      Да и кто позволит ей развестись? Кто примет? Люди осудят. Родной отец выгонит из хаты. Куда денешься? Старина-матушка!.. Иди, слоняйся батрачкой по чужим людям.
      Мавра будто ненароком заводит разговор о Марке - столько горя натерпелся парень. Вспоминает и пастуха Савву. Всех честных людей Родионова компания свела на нет.
      Павлюк не унывает, хотя ему самому здорово досталось. Ведь люди знают, сколько сделал он для расцвета колхоза! Придет время - люди еще скажут свое слово.
      Как того ни хотелось Мавре, не стал Павлюк хвалить Марка в присутствии Текли. Стоит ли в такую минуту растравлять раны юного обманутого сердца. Сквозь все обиды оно само пробьется к правде, и горечь развеется. Ох, развеется ли?
      28
      Лето расцветило землю, все вокруг залило благоуханьем. Широколистая кукуруза застлала ложбину под косогором, черно-сизым глянцем отливает свекла, притягивают глаз ласковая зелень просяного поля, светло-зеленый горох, приводит в радостное изумление как бы припорошенная снегом гречиха. Играет всеми цветами земля. Наливается восковой спелостью пшеница, лениво колышет тяжелым колосом. Перебегает по ниве сухой шелест. Так бы, кажется, раскинула во всю ширь руки, обняла эти поля, всю эту красу созревания. Все переборола Текля, все напасти - и злые, враждебные ветры, и злые, враждебные замыслы своих недоброжелателей. Доказала, на что способна, вырастила сортовую пшеницу, хоть и недобрали растения соков. А сколько горьких невзгод вытерпела Текля, им и сейчас конца-краю нет. И чего ты, кузнечик, стрекочешь так весело и звонко? Полно, уж не сердце ли это бьется, радуясь обильному урожаю на полях?
      В балке над водой стоял белесый пар, лениво плескалась в Псле сытая рыба. По полю здесь и там мелькали расшитые рукава. Крепко сбитая, ширококостная вязальщица Жалийка вырвала пучок колосьев, заткнула себе за пояс - чтобы не болела поясница. Пришла жатвенная пора!
      Пшеница перевешивается через борт жатки, крыло с натугой сбрасывает тяжелые охапки, влажный запах свежесрезанных стеблей стоит над полем. Текля ведет жатку, захотелось ей проверить, не "жует" ли машина полегшие хлеба, не слишком ли жидкие снопы сбрасывает. Жатку заело, Текля поснимала намотавшуюся солому, крутнула крылом, вытерла руки об конский хвост.
      ...Как узор на полотне, стелется дорожкой Теклин покос. Кто щедрым, теплым цветом подсолнуха расцветил землю, покрыл зеленым сочным листом низины, залил белым цветом гречихи, вырастил восковую зернистую пшеницу, напоил ароматами землю? Счастливая девичья доля! Капуста белым листом закрыла берег над Пслом, побежала бурунами, перекатами, накутывает на себя лист за листом, не переступишь кочана.
      Пастух Савва с восхищением глядит вслед Текле - жатка как по воде плывет, лезвие ножа прилажено опытной рукой. И крыло есть запасное, не придется бегать на село, как Дорошу, за помощью. Савва, чем только мог, помогал Текле, подбадривал девушку. И не пробуйте даже поминать Тихона, если не хотите рассердить старика, - бездельник, над таким чистым сердцем насмеялся. Чума, а не парень. И уже видели люди: зачастил Савва к Мусию Завирюхе - верно, замышляет что-то.
      А пока что Савва распоряжается в бригаде - первый советчик, правая рука бригадира.
      ...Пахучие стружки вьются из-под проворных рук - белое дерево, крепкое, - на крыло. Савва, даром что век свековал в пастухах, сам мог бы жатку смастерить, не впервой. Челн из вербы вытешет, сеть сплетет - на все руки мастер. Косоугольник, контргайка - привычное для него дело. Перечистил шестерни, направил лезвие в косе, вытесал крылья - и пожалуйте, опять в исправности жатки на участке.
      А начали скирдовать хлеб, Савва топчется на скирде, распоряжается: там велит подтянуть, добавить, - при хорошо выложенной середке скирда не намокнет, не осядет; там крикнет, чтобы подбросили снопов на край, тесно кладет сноп к снопу, колоски прячет в середину - никакая буря не раскидает, не разворотит. Выложил покруче верхушку, закрепил гребень. Стал на скирду - выше горы, что в междуречье, - набрал полную грудь свежего воздуха; весь мир перед ним распростерся - река, лес, поле. Гордо повел рукой - смотри, дочка, мои скирды что пирамиды стоят!
      А начали молотить, Савва стога мечет. Ноги скользят, ветер крутит, подымает солому, здоровые ноги нужны, чтоб выстоять. Ну да Савва уже тридцать лет скирды утаптывает, крепкий в коленях. Было время, помещику ставил, а теперь вот народу - себе. Текля умеет приохотить к работе справедлива: и для каждого найдет ласковое слово, зря не обидит, не обругает, как Дорош. Как же пастуху удержаться и не объявить окружающим новость? Руку ко лбу приставит, глаза прищурит - все ему вокруг видать:
      - Осот курится у Дороша в бригаде - свету не видно, что тебе метелица метет.
      Тут-то, конечно, и пойдут разговоры: хороши, значит, у этого Дороша порядки в бригаде - в пуху молотит.
      А то вот молотилка у Дороша испортилась, так будто бы кто-то видел: сидят люди на скирде соломы - чуть не полсвета вокруг видать, солнышко пригревает, ветерок подувает - и режутся в "дурака".
      Ну а Савва при этом, сочувственно поглядывая на Теклю, скажет:
      - Не дай бог, дочка, ежели б у тебя на поле нашли осот или хоть бы зернышко в полове, - на бюро вызвали бы, в газете ославили; за тебя-то Родион не заступится, не станет прикрывать, как Дороша.
      Текля чувствует теплую поддержку односельчан, и все же ей совестно слушать эти разговоры. Случается, и оборвет кого: уж очень, мол, вы пристрастны, хоть и сознает, что все это говорится, чтобы хоть немножко поднять ей настроение, отвлечь ее мысли от свалившихся невзгод.
      Да лучше бы она молчала. Эта неугомонная душа - пастух пуще принимается доказывать свое. Где еще так хорошо сберегают навоз, как в девичьей бригаде? В поле у дороги кучками сложили, присыпали землей, землю лопатами прибили, как учит Мусий Завирюха, чтобы не выветрился, а перегорал в кучах.
      Все внимательно слушают пастуха, что топчется по омету; далеко вокруг, до самого горизонта расстилаются перед ним поля. Савва, ходивший зимой в агрошколу, хорошо запомнил лекции Мусия Завирюхи.
      - Навоз перепревает, микроорганизмы разлагаются, образуются органические кислоты, удобрение, обогащающее почву, - говорит он, словно читая учебник.
      - Вашими же руками все делается, - улыбнулась Текля хлеборобам.
      Савва соскользнул вниз, окинул омет внимательным взглядом, оглядел со всех сторон и, налюбовавшись досыта, сказал:
      - Выложено - как выточено, никакой дождь не возьмет. И не погниет, как случилось у Дороша: топором рубили зимой солому скотине на корм. А то зачем бы им сено таскать из нашей бригады?
      Разве это не правда? Все знают, на всю округу оскандалился Дорош.
      Текля шла вдоль орешника к молотилке, сбивая ногами желтую пыльцу с чертополоха, с полыни. Обдало с ног до головы пахучим зноем. На безоблачной голубизне могучий дуб расправил ветви. От нагретого, уже начавшего блекнуть гречишного цвета спирало дыхание. Земля, думалось, и та вся пропахла медами. О, святой труд землероба - единственная утеха от тоскливых мыслей и тревог! Подсолнечник выставил сбои яркие лепестки сердце радуется! Девушка стояла словно завороженная, жадно вбирала глазами лучистое цветенье - растите, родные, хорошие мои, нежной красотой веселите человеческие сердца, вестники счастья. Вечно цвети, земля моя! Щедро устилай ярким ковром девичьи дорожки.
      Золотистое литое зерно горит на ладони, гордость светится в глазах девушки, она следит за порядком на току, присматривается, чисто ли вымолачивает молотилка колоски. Савва раскусил зернышко покрупнее, протянул на ладони - крахмал. Что искринка зерно. Сколько надо этого крахмала, чтобы пшеница перезимовала, набрала силы! Вот и Дорош возит зерно - плоское, сморщенное, чахлое.
      Пряча в платок улыбку, Текля почти ласково перекатывает зерно на ладони - как монисто, хоть на нитку нанизывай.
      Не взяло сухолетье пшеницу - что значит неистощенная земля и полновесным зерном сеяли! Босой ногой на песок и не ступишь. Если бы молочное зерно - сварилось бы. Девчата сгребали над Пслом сено - нельзя взяться за грабли, обжигают руки. Пробовали и против ветра встать - хоть бы освежил чуточку, да где он, ветер-то? Сжигает солнце урожай в колхозном саду, яблоко измельчало, осыпается слива. А пшеница успела прихватить прохлады, крепнет зерно, зреет, наливается, будто его глазурью покрыли. В Дорошевой бригаде на сено скосили хлеб - не завязывалось зерно, запеклось. И на пшеничных полях череззерница - высушило пыльцу.
      Как дитя малое, оберегай, расти зернышко, ухаживай за ним. Чтобы гессенка, шведка не напала, не высасывала из стебля соки. Чтобы паутинничком не позаплетала листья мучнистая роса. Не посекла ржавчина, когда зерно наливается молочком. Пилильщик чтобы не прогрыз в стебле коленца, жучок не выпил зерна. Чтобы не задушила головня, не вытянул соки бурьян. Чтобы хлеба не вымерзли, не полегли, не попрели. Не проросло бы, не заплесневело бы зерно. Чтобы не завелся клещ или долгоносик, моль или зерновка.
      И сейчас еще Текля тревожится: а ну как перестоит "украинка", посыплется зерно? Жатками недолго и вымолотить колос. Вся надежда на комбайн. Сперва выкосит на песках - там скорее хлеб поспевает, - и только после того перебросят в Буймир. Так что основное поле - красной пшеницы пойдет под комбайн.
      Чудесной мечтой жила девушка, ни с кем бы не поделилась, с одним человеком посоветовалась бы, да не отважится никак. Давно стала замечать: радость ли у нее, горе ли - тянется сердцем к Марку. И как это она его с самого начала не разгадала? Постылое прошлое гнетет душу.
      Дошла ли самостоятельно, в книге ли вычитала или добрые люди навели, но только Текля держится такой мысли: нельзя одним сортом пшеницы засевать поле. Если нынешним летом посеяли "украинку", в другой раз на этом поле сейте "гастианум" - не так вредители забивают пшеницу. Правда, неизвестно - может, еще какие новые сорта удастся вывести ученым. Да разве до Родиона дойдет живое слово? Увидел, что земля трескается, хлеб горит сухолетье, - и вот уже беспомощно разводит руками:
      - Это вам не фабрика...
      - А на фабрике что, манна с неба сыплется? - усмехнулся Павлюк.
      Ходит девушка по полю, глаза затуманены мечтой - побывать бы в Москве, посмотреть, что в мире делается, познакомиться на выставке с новыми достижениями, узнать, как другие трудятся над зерновой грамотой.
      Текля снова все внимание сосредоточивает на току. Хороший урожай на этом поле, надо бы часть намолоченной пшеницы отобрать на посев, дважды перегнать на сортировке, пропустить через триер, потом проверить в лаборатории на всхожесть, чистоту, на вес, протравить формалином - все привычные, известные, давно усвоенные средства. Все же еще раз напоминает - отвеять, пересеять, очистить от проросшего, битого, мелкого. Чтобы сильное зерно легло в землю.
      В междуречье за горой садилось солнце, вязальщицы возвращались с поля. Протяжная песня разносилась далеко вокруг:
      Ой вишенько-черешенько,
      Чом ягiд не родиш?
      Молодая дiвчинонько,
      Чом гулять не ходиш?
      Текля влилась в толпу, но не столько пела, сколько прислушивалась, плакала, рыдала в песне девичья доля:
      Ой рада б я родить вишнi,
      Так цвiт осипає...
      Ой рада бы я гулять ходить,
      Милий забуває...
      Тоскливые песни, горькие отзвуки человеческого сердца, сколько их рассеяно по земле!
      Вязальщицы нахвалиться не могут новым хлебом, зерно как литое, тяжелое, блестящее, пленочка тоненькая, не проросло, не заплесневело, досыта кормила его земля живительными соками; мука светлая, не отдает прелью, спорая, тесто поднимается - нельзя лучше, и пресное славно замешивается - белое, тягучее, не крошится: хлеб не присоложенный, не скоро черствеет, пышный, душистый - что солнце.
      И уже пошел разговор между вязальщицами, они полны самых лучших чувств к своему бригадиру, - быть Текле на выставке!
      ...Овеваемые степным благоухающим ветром, девчата плескались в Псле, сверкая мокрыми, коричневыми от загара телами.
      29
      Слишком уж вольно, без тени почтения держится Павлюк с начальством, душу выматывает, наговаривает, будто Урущак не заботится о росте племенного скота. Ферма "Красных зорь" катится, мол, вниз.
      - Так кто же отвечает за ферму? - спрашивает Урущак.
      - У меня руки связаны.
      - Как это?
      - А так, Родион там хозяйничает.
      - Ты что же, хочешь, чтобы прогнали Родиона?
      Где это видано и что ж это будет, если по первому капризу начнут снимать председателей? Да и способен ли Павлюк самостоятельно управлять фермой? Вот над чем следовало бы поломать голову.
      Молоденький зоотехник Кныш заметал, к удивлению всех присутствующих:
      - Да ведь это ж Павлюк создал ферму, вырастил племенное поголовье...
      И, конечно, своим неуместным вмешательством навлек на себя гнев Урущака.
      - Нам лучше знать, кто ее создал! - бросив сердитый взгляд, поставил Урущак на место сунувшегося по неопытности куда не следует зоотехника. Ишь ты, нашлись у Павлюка защитники и в аппарате земотдела!
      Павлюк тем временем пускается на недостойные выходки и совсем уж непочтительно заявляет, что безголовый Родион вертит фермой как ему вздумается, заводит там свои порядки, а Урущак ему потакает.
      Итак, Павлюк осмелился обвинять Урущака. Будто бы Урущак недооценивает вопросов планирования кормовой базы, выращивания кадров, доверился лизоблюдам и подхалимам, - старая песня! Хочет подорвать авторитет Урущака перед агрономами, зоотехниками, перед всей этой седобородой, лысой гвардией хлеборобов. Опорочить человека - дело простое, попробуй потом вернуть ему уважение!
      - Доказательства! - настойчиво требует Урущак: в противном случае это не что иное, как клевета.
      Не зависть ли - случается такое - помутила рассудок Павлюку? Родион Ржа отменно ведет хозяйство, точно в срок выполняет все государственные обязательства, не раз это отмечалось на совещаниях. "Красные зори" постоянно в пример ставим, подымаем. И газеты о них пишут. А Павлюк хочет свести на нет все достижения колхоза.
      И правда, часть присутствующих на заседании недоверчиво отнеслась к словам Павлюка: все ли тут чисто, нет ли тут подспудных мотивов?
      Но Павлюк нисколько не смущен, его не застращаешь.
      - Хотите доказательств? - спокойно отвечает он. - Получайте: упал удой - раз, скотина отощала - два. Каких еще вам доказательств?
      Урущаку кровь бросилась в лицо.
      - Но ведь ферма "Красных зорь" опережает пока что на целых двести литров Бишкинь. Это по однодневному удою!
      - А должна бы опередить на тысячу! Недаром мы новую породу выращиваем.
      - Так кто ж вам не дает?
      - О том и речь. Злая воля председателя, если хотите знать, - вот что мешает! Родион Ржа даже порядочного пастбища не потрудился выделить, загнал коров на болото, концентраты на базар спускает. Больно смотреть на скотину - ребра торчат. И народ против Родиона.
      - Твоя работа! - резко бросает Урущак.
      - Соберите собрание, узнаете.
      Урущаку все ясно. Павлюк, видимо, сколотил группку своих приспешников, старается чуть не под суд подвести Родиона.
      - Родион всех настоящих работников разгоняет с фермы.
      - Это уж не пьянчужку ли и забияку Марка? - спрашивает Урущак. Удивительно, как он до сих пор там держался. Да его давно надо было оттуда протурить. Где у вас глаза были? Совсем разложился парень.
      Но Павлюк настойчиво твердит свое: Родион самых надежных людей разгоняет, ставит своих прихвостней да любовниц.
      Да, крайне непристойно держится Павлюк. Это ж неуважение к человеческому достоинству!
      Вместо того чтобы клеветать на честных людей, пусть лучше Павлюк скажет - как он допустил, что скотину раздуло? Племенная ферма чуть не погибла, Родион Ржа только и спас.
      - Как раз Родион Ржа и устроил так, что скотина чуть не погибла! гневно говорит Павлюк. - Зачем надо было прогонять с фермы добросовестного, знающего пастуха Савву? Назначили дояркой непутевую Саньку. Что же, мне самому прикажете стадо пасти? В свое время, случалось, я по месяцу не бывал в колхозе - и спокоен был, потому что знал: ферма в надежных руках, Марко присмотрит. Зачем Марка прогнали? Или такого пастуха, как Савва?
      Бредни, вздор! Урущаку и слушать не пристало. Будто бы высокопородный скот в ненадежных руках! Ферма под угрозой... Он, Урущак, спрашивает: кто ведет хозяйство, кто все свое старание прикладывает к выращиванию кадров, отвечает за все? Председатель колхоза!
      - Почему же тогда он не в ответе и за то, что обкормили коров чем не надо?
      - А с себя ты снимаешь всякую ответственность?
      Атмосфера накалялась, присутствующие были взволнованы разгоревшимся спором, однако вмешаться в него никто не решался. Даже агрономы, что находились в подчинении Урущака и, казалось бы, должны были держать руку начальника, на этот раз не подавали голоса - наверно, не очень-то удобно чувствовали себя. Еще, пожалуй, чего доброго, сочувствовали Павлюку? А этот юнец зоотехник попытался даже возражать Урущаку.
      Павлюк лукавый, опасный человек - старается доказать Урущак. Делает вид, что болеет душой о воспитании надежных кадров, достойных, честных, порядочных и знающих. И в то же время...
      - Марко пьяный под забором валялся? - внезапно обращается к Павлюку Урущак.
      - Был однажды случай - с непривычки перепил, и то больше Родион раззвонил.
      Урущак бросает красноречивый взгляд на присутствующих и снова обращается к Павлюку:
      - На Тихона с кулаками Марко набросился?
      - Да, заступился за девушку, которой тот нанес оскорбление.
      - Павлюк в роли покровителя рыцарских чувств! - трунит Урущак.
      И выкрикивает с угрозой:
      - Ты заводишь склоку против Родиона!
      Павлюку надоел этот нелепый допрос, и он бросает небрежно:
      - Родион приставил к рекордисткам ничего не смыслящую и вдобавок ленивую доярку, при ней все коровы резко сбавили удои...
      Урущак - в который уже раз - удивляется развязной манере Павлюка держать себя. Недаром невзлюбили Павлюка на селе - уж очень он заносится. Здесь ему не стадо коров, а люди...
      Довольный, что так ловко обрезал Павлюка, Урущак усмехнулся и перевел взгляд на сумрачные лица участников заседания - не берет ли кто под сомнение его замечание? Что-то уж очень неприветливо поглядывают. И молчаливы. Никто слова не бросит в поддержку заведующего райзу. Наоборот, кое-кто даже готов, кажется, оспорить мнение начальника.
      - Около рекордисток не каждый справится...
      Урущак блеснул гневным взглядом на зоотехника, давая понять: кому неохота работать в райзу, он держать не станет. Известно, молодой еще работник не раз покается.
      И Урущак внушительным тоном принялся поучать, как следует держать себя скромному служащему, и речь его свидетельствовала о незаурядной широте взглядов. Урущак призывает к решительной борьбе с попытками заглушать инициативу на местах.
      - Мы не имеем права вмешиваться в распоряжения председателя колхоза, командовать, нарушать порядок. Разве мы можем знать всех пастухов, всех доярок? Указывать председателю, каких людей и куда надо ставить? Принижать его авторитет? Чтобы падала дисциплина? Разве председатель не знает своих людей? Не умеет воспитывать кадры? Да это же будет нарушение демократии!
      Урущак стремился отбить попытки Павлюка взять под сомнение замечательную слаженность всех звеньев, образцовые, достойные всякого поощрения порядки, которые завел Родион Ржа в колхозе. О, Урущак, вне всякого сомнения, хотел лишь помочь уяснить истинное положение вещей, раскрыть, так сказать, глаза на всю низость поведения, зависть и коварные происки, которые иные прячут под личиной заботы о делах колхоза. Почему же никто не подаст голоса, не осудит выходки Павлюка?
      И снова Урущак засыпает вопросами Павлюка:
      - Разве можно в горячие дни дергать людей, срывать с работы, созывать собрания? Это злонамеренная бесхозяйственность! Нас за это не поблагодарят. "Еще не кончился, скажут, хозяйственный год, а вы уже собираетесь менять руководство". Итоги покажут, кто виноват!
      Упрям Павлюк! Ни здравое рассуждение заведующего райзу, ни его раздраженный тон не производили на Павлюка впечатления. Он сохранял полное спокойствие и продолжал твердить свое - Родион Ржа разваливает колхоз.
      Урущак:
      - Мы заседали, проверяли - и признали: обвинения, бросаемые Родиону Рже, не имеют под собой никакой почвы. Хозяйство Родион Ржа ведет на высоком уровне! Следовательно, Павлюк клевещет на человека, одновременно и на районное руководство!
      А что ферма, которой заведует Павлюк, приходит в упадок, - по этому поводу комиссия сделает надлежащие выводы.
      Кажется, до полной ясности довел дело Урущак, даже вздохнул с облегчением. Двух мнений быть не может. Недостойное поведение Павлюка в этом запутанном деле доказано безоговорочно. И все же к самому концу для полноты картины Урущак, будто между прочим, бросает Павлюку свой последний вопрос: не из баптистской ли он семьи, случайно?
      Присутствующие ахнули от неожиданности. Неужели Урущак что-то разведал? Люди замерли, - похоже, события осложняются.
      И не насмешка ли слышится в ответе Павлюка: "Бабка баптисткой была".
      Разве не стали еще непроницаемей лица?
      Кто-то прыснул со смеху. Людей давил кашель.
      Урущак даже посинел от столь вызывающей непочтительности.
      На угрозу Павлюка обратиться с жалобой в высшие инстанции Урущак с кривой улыбкой заметил:
      - Никто никому не позволит подменять сельскохозяйственные органы!
      Знал, что сказать!
      Уж не на Нагорного ли намекал?
      Павлюк молча оставил заседание. Похоже, не слишком весело было у него на душе.
      Урущак окинул победоносным взглядом притихший зал и стукнул по столу кулаком.
      30
      Понурив голову, стоял пастух средь поля.
      Бушевавшие ветры с дождями лежмя положили, примяли, придавили хлеба. И все не унимались, все пуще свирепели - вертели, разметывали, в жгуты позакрутили, понаставили шалашей в поле. Тяжелый колос поник до самой земли. Не поле, а звериное логово. Словно табун нечистой силы толокся копны несет, снопы катит, расщепляет деревья, ломает ветки, вышелушивает зерно. Эта буря и ульи на пасеке пораскидала, посбивала яблоки, поразворотила крыши. Одни лишь Пастуховы скирды невредимы стоят!
      Измотала непогода людей. Прибило просо, гречиха тоже вся полегла. Хорошо, хоть одно пшеничное поле, пока вёдро было, убрали комбайном. Второе поле все полегло. А пшеница "украинка" как перестоит - зерно так и журчит за жаткой. Хлеба высокие, густые, - трещат, ломаются крылья у жаток. Зерно повыперло, повыпучилось, ударишь крылом - так и брызжет. Комбайном убирали.
      - Добрая машина, - должен был признать пастух.
      И сцепился с Дорошем, который попробовал было не согласиться с ним:
      - Колос опален, не держит зерна, а солома еще не дозрела, наматывается на барабан.
      - При чем тут комбайн? Пошли дожди, растворили все кислоты, - а что за кислоты, толком знает разве что Мусий Завирюха, - ожил корень, начал гнать по стеблю соки, солома отволгла, зазеленела, вот и наматывается на валы, забивает барабан, не перемолачивается. А машина даровая.
      Дорошу странно - не известно разве, сколько МТС берет зерна?
      Колхозники сбились в кучу, прислушиваются к спору. И уже им кажется, что вроде бы вместе с летом ожил и Савва - мотается без устали по стерне, будто всей работой на жнивах ему заправлять поручено.
      - Да ведь комбайн работает за падалицу, - доказывает пастух.
      - Как? - не понимает Дорош.
      - МТС за комбайн получит меньше зерна, чем его осыплется, если будем убирать косами... или жатками.
      И все убедились - пастух на ветер слов не бросает.
      Текля обводила взглядом выбитое, перемятое поле. Колхозники, занятые просушкой снопов, дают советы невесело глядящей девушке, как убирать полегший хлеб. Всем бросалась в глаза ее тревога. Обступив бригадира, уверяли: не дадут пропасть ни одному зернышку, старый и малый станут в помощь.
      На ту пору заявился Родион Ржа, насупленный, озабоченный. Остановил коня и сурово спросил бригадира, почему непорядок на поле. Девушка не ответила - ни малейшего уважения к замечанию председателя. И люди тоже не очень приветливо встречали Родиона.
      Председатель рассердился. У человека все печенки проело - как бы сделать так, чтобы ни одного зернышка не замочило дождем, а Текле вроде бы все трын-трава. Ветер в голове у девки, ни с какими указаниями не считается. Нет того чтобы уважить председателя... И Родион Ржа напустился на девушку: слишком уж неповоротлива она, погноить, видно, хочет хлеб, не иначе.
      - Почему до сих пор не заскирдовали?
      - Непогода, ветры, дожди. Разве можно скирдовать мокрые снопы? - без тени почтительности отвечает девушка.
      Ох, остра на язык, увертлива... И остальные туда же за ней тянутся: пусть ветер обдует, как бы не сопрели.
      Председатель знать ничего не хочет.
      - Сами вы все мокрые!
      И давай срамить людей: развесили уши, опустили руки, не хотят работать, думать. И бригадир тоже хорош, не может порядок навести.
      На опостылевшие разговоры о том, что хлеба полегли, поспутало их, а копны мокрые, Родион объясняет людям: стихия!
      - В воскресенье радиоперекличка!
      Председатели колхозов будут отчитываться о ходе уборки. Сам секретарь райкома Нагорный слушать будет. И он, Родион Ржа, вовсе не желает быть последним. Что он перед микрофоном скажет? По какой такой причине не заскирдовано поле? Одна отсталая бригада весь колхоз тянет вниз! А представитель обкома слушать будет?
      В бригаде хватает горе-советчиков, есть кому сбивать бригадира с толку. Ну что это за бригадир, коли всякий им помыкает?
      Известный на всю округу смутьян пастух Савва возражает председателю:
      - Говори это тем, что не имеет понятия, что такое член пленума обкома! А я себя отсталым не считаю. Как можно скирдовать? Солома выболела из-за непогоды, ту, что была в копнах, дождь намочил, бригадир велел просушить снопы, а уж после скирдовать будем! Солнце припечет, мокрая солома в скирде может сгореть. По стерне-то аист ходит, лягушек собирает.
      Родион ставит в пример соседнюю бригаду, где настоящий хозяин, то есть Дорош, за порядком наблюдает.
      Пастух, однако, не хочет признавать за Дорошем хозяйственных способностей, ни во что его ставит:
      - Поутру дым курится из скирды Дороша! Сунешь руку - теплая солома. Горит. А потом прелое зерно будешь раздавать людям? Присоложенное, проросшее?
      Родиону кровь ударила в голову. Вечно этот пастух наперекор встает, провались он сквозь землю! Услышал бы кто из представителей райцентра, что подумал? Не пользуется, значит, председатель авторитетом у колхозников? Никакого порядка? Посмешище, срамота! Разброд?! Нет, Родион возражений не потерпит. В бригаде завелось осиное гнездо, он знает. Давно надо было разогнать. Он сделает выводы.
      Крепко рассердился председатель, тронул коня и подался с поля.
      - Ну, теперь, дочка, несдобровать нам, - невесело сказал пастух Текле. - Сколько раз зарекался пускаться в пререкания с председателем, да разве стерпишь?
      Текля одобрительно усмехнулась - здорово пастух председателя отчитал.
      Сами судите - могло ли понравиться Дорошу, как Марко держит себя? Вместо того чтобы стать примером трудового усердия, заводит свары, всюду сует свой нос, допекает, - проныра, задира, вынюхивает везде неполадки, людей баламутит, во все дела бригадные вмешивается. Махал бы себе вилами, так нет, подозрительный, завидущий, взводит на человека разную напраслину - за что ж и прогнали-то с молотилки? Нет, бригадир вольничать никому не позволит - в бараний рог скрутит, перекорежит, передавит, как молотилка солому! Вместо того чтобы уважить, угодить, он еще оговаривает человека, пялит глаза, подмечает, кто как запрягает коней да как молотит. Пускается на всякие выдумки... Дорош укрывает зерно! Да кто тебе поверит! С обиды и не то можно наговорить. Знай топчись у навоза. Не сочиняй, не придирайся. Потому бригадир и ломал голову, придумать не мог, куда бы ткнуть Марка. Жаль, нет в бригаде преисподней для непокорных. Уж чего больше - на навоз поставили парня. Так нет же, и тут никак не утихомирится, не склонит непокорной головы, при всем честном народе бригадира чернит. Хоть в тартарары его упрячь!
      Не место Марку в бригаде, с первого дня принялся точить бригадира: куда это годится, - усадьба бригадная в ямах да чурбаках, заставлена сломанными телегами, санями, за ногами навоз тянется.
      Марку ли не знать, за что его прогнали с молотилки!
      Дорош кума, свата ставит к молотилке, и хоть тут все семьдесят семь сторожей присматривай - бригадир даст посильнее ветер на молотилке, и зерно пойдет в полову. В полове припрячут зерно. На решете полно этой половы, спадать зерну некуда, вот оно и идет в полову. Или, скажем, соломотряс забился - опять-таки зерно сыплется в полову, в солому. Колоски попадают в отходы, мелко перебитую солому.
      Мог ли Марко спокойно глядеть на это? Само собой разумеется, он во всеуслышание высказывал свое возмущение:
      - Дорош укрывает от государства зерно! Прячет в полове.
      Пристало ли бригадиру слушать такие речи?
      - У молотилки ты мне не нужен, - сказал Дорош Марку. - Ишь надумал учить уму-разуму людей, которым своего опыта, слава богу, девать некуда.
      В беседах с Марком колхозники не скрывают недовольства бригадиром. Одно горе - Дороша сам председатель с завхозом покрывают. Понаставили везде своих прихвостней. А чуть кто непокорный - гонят взашей.
      Дорошиха вон... румянец во всю щеку... что помидор. Сердцем, говорит, больная, на уборку не ходит, а огород свой полет; как гребанет - что твой плуг, даже земля гудит. Бычка зарезали, кабана закололи, и второй уже трясет салом, за пять месяцев - пять пудов сала на кабане нарастила. Два огорода прополоть надо, за двумя коровами присмотреть. Телята, поросята, гуси, куры... Когда же там в поле ходить? А тут вишни, яблоки поспевают, овощь всякая, так бригадир не только в воскресенье, а и среди недели наряжает подводу, жене на базар съездить; когда уж там на уборку успеть "невры".
      И надо сказать, почему-то этой загадочной хворью - "неврами" - болеют исключительно жены начальников.
      Недружно жил Марко с бригадиром, потому и прогнали его с молотилки, поставили навоз возить. Так он и тут впал в немилость - за злой язык и невыносимый характер.
      Из-за уборки Родиону еще раз пришлось сцепиться - теперь уже с Мусием Завирюхой.
      Вырвав с корнем пучок стерни, Мусий Завирюха совал его Родиону под нос:
      - Пропаши слегка стерню, микроорганизмы развиваются, вон на корешках синеет голубизна - азот.
      Но Родион Ржа, как ни приглядывался к корешкам, сколько ни вертел их перед глазами, ничего не увидал. Ей-же-ей, выдумывает разную чушь Мусий Завирюха.
      - Успеется еще... Мне пасти скот надо, - отвечал председатель.
      - Августовская зябь самая сильная, - убеждал Мусий Завирюха, - лущить стерню полагается сразу после косовицы, пока еще не испарились азотные, фосфорные вещества на корешках.
      - Да что ты мне все лекции читаешь? - напустился Родион на Мусия Завирюху. - Набрался от академиков всякой грамоты и теперь голову морочишь? Тебе известно, что на лугу трава выгорела?
      Так они ни до чего и не договорились.
      31
      Сквозь сосновые ветки мерцали звезды. Раскинувшись на траве, Санька мечтательно прислушивалась, как стрекотала темнота вокруг. Томно разглядывала сверкающее кружево. Воздух напоен ароматами - грудь распирало от пьянящего запаха чабреца, нагретой смолки.
      Санька потягивалась всем своим крепким телом. Родион так и млел, припадая к литой, прохладной руке. От Родиона несло винным перегаром, девушка лениво сопротивлялась, то вскидывала руками, то сгибала их в локте, и тогда руки казались еще полнее. Роскошные, обольстительные, белые, они мутили разум. "Точно ее в молоке купали", - восхищался Родион Санькой. Каких только чар не навеет терпкая летняя ночь! От Псла потянуло прохладой, запахло укропом, коноплями...
      В забытьи тянулись друг к другу, всласть тешились. Родион обеспамятел от счастья. Отдались любви без оглядки, наперекор всему свету, не посчитались с толками и пересудами. И теперь довольны, что столь решительно и беспощадно расправились со своими врагами. И сколько еще таких деньков, полных любовных утех, выпадет на их долю!
      Мир и любовь царили сейчас меж ними. Санька уже не досаждала ему попреками, теперь сама искала встреч наедине: убедилась - председатель пустых обещаний не дает, хозяин своему слову. Сбылись все мечты и надежды, все, что сулил ей председатель, - в бараний рог скрутил ее врагов, оттого дивчина и одаряет Родиона ласками, да такими, что у него все нутро замирает.
      Все сбывается, как того желает Родион, а кто посмеет стать ему поперек дороги, того в порошок сотрет! На муку перемелет! В этих словах звучала сила, и они будоражили Саньку, ее так и тянуло к Родиону - вот таким она хотела бы видеть его всегда! И Санька всем телом приникала к нему, любовалась во тьме его лицом, которому пышные усы придавали особенно мужественный вид.
      - Марка бросили на навоз! - потешался Родион над незадачливыми своими противниками.
      Саньку распирала злая радость:
      - Теклю бы еще выставить.
      Родиону теперь все можно, слово председателя - закон, скоро прогонят и Теклю, да еще и с треском, чтобы на веки вечные запомнила, к чему приводят непокорство и своеволие. И другим чтобы заказала. Чересчур зазналась. "Всех Павлюковых прихвостней скоро разгоним", - уверяет Родион свою ненаглядную подругу, чтобы сделать ей приятное. Для Родиона нет ничего невозможного, стоит только ей пожелать.
      У Саньки кровь взыграла. Она почувствовала, какое это счастье - иметь возлюбленного, у которого власть в руках. Санька с кем попало не станет водиться. Уже давно въелась ей в печенки эта Текля. Да разве ей одной? Во всем селе противней Текли не найдешь. Резка, задириста, не смолчит - кто бы там ни был, не стерпит. Любого отчитает, осрамит при всем честном народе. Мало ли натерпелась от нее? В бригаде, в поле распоряжается, добилась богатых урожаев, ей почет, ей уважение. Собрала всех, кто горой за нее стоит, и, чего доброго, в Москву еще попадет. Тогда нам не жить!
      Родион только посмеивается над ее страхами: а мы где будем? Что они могут поделать без Родиона? Разве Санька сама не видит? Станет ли кто брать под сомнение слово председателя - ведь от него зависит судьба любого колхозника.
      Родион сжимает налитые девичьи плечи. Теперь ее воля - кто посмеет стать наперекор, кому под силу тягаться с Родионом? Одолела недругов. Под надежной защитой, теперь никто не посмеет сказать про нее дурное. А председатель на что? Санька забрала себе самых удойных коров, плывут трудодни, а с ними и молоко. Может, еще на выставку пошлет, человеком сделает. Прославится его Санька, получит грамоту, при деньгах окажется и, как знать, не станет ли чураться тогда Родиона?
      И не понять - шутит он или в тревоге сказал.
      Санька клянется Родиону - коли все сбудется, как он говорит, то и сказать невозможно, какими утехами она одарит его.
      Чудесные денечки им на долю выпали.
      Родион щедро сыпал заманчивыми обещаниями, подслащивая их нежностями: станет Санька во главе фермы, разгонит всех неугодных ей людей, наберет послушных да покорных.
      - А Павлюк? - не умещалось в голове Саньки. Ведь не кто другой, как он, вечно был им помехой.
      Родион закатился хохотом. Павлюк? Павлюк не так давно сунулся было в райцентр с жалобой на Родиона, так Урущак его из кабинета выгнал!
      Санька так вся и засияла - везде наши люди сидят.
      Урущак - наш человек, при всех, не стесняясь, осрамил Павлюка! Пригрозил, что притянет к ответу за клевету на честных тружеников.
      Санька уверена, что ей уже ничто не угрожает и угрожать не может. За надежным укрытием - могучей председателевой спиной - Санька чувствовала себя как за каменной стеной. Родион подрежет крылья всем их ненавистникам. Всех непокорных приберут к рукам. Будут как Марко, которого прогнали с фермы, поставили на навоз: махай себе, паренек, вилами, ты теперь для нас ничто! Как хотим, так и помыкаем! Не суйся куда не следует, это тебе наука - чтобы не привязывался, не брехал на Родиона.
      Цветет девка от всех этих соблазнительных картин, которыми так и сыплет председатель. Родион все может.
      Санька благосклонно принимала ласки председателя. Целует председатель, не кто-нибудь. Один поцелуй - и поросенок. Голубит, нежит Саньку председатель, бунтует у девки кровь, по телу расходится истома.
      Санька теперь никому не станет подчиняться, наоборот, ей все будут угождать, стелиться перед нею, а кто не покорится - того к черту. Кого обласкает, уважит, а кого накажет. Прежде всего выгонит Мавру, от которой житья нет. Да и мало ли какие еще золотые горы ждут ее, если она будет благосклонно принимать ухаживания председателя!
      - Я тебе дам жисть хорошую. (Хмельное дыхание кружит голову Саньке.) Я тебе сена дам, дров привезу, и в кооперации что будет - перепадет тебе. Все в наших руках. Я тебе машиной лесу привезу и хату подсоблю поставить, дам тесу и плотников, если отделишься от семьи.
      И Родион прильнул к девушке - голуба моя. А захочет Санька, он ее как хозяйку в свою хату приведет, будет распоряжаться, хозяйничать. Вдвоем будут порядком заправлять.
      - А дети? - с присущей ей трезвостью поинтересовалась Санька.
      С Родиона разом хмель сошел. Опомнился. С поразительной ясностью встала перед ним будничная действительность. Словно пробудился от волшебного сна. Так оно всегда и бывает: мечтаешь, мечтаешь, а какая-нибудь непредвиденная пустяковина вмиг развеет соблазнительное марево. Рассеялся туман, досадные будни стеной встали.
      Про детей-то он и забыл.
      Где тут упомнить обо всем в столь волнующие, умопомрачительные минуты.
      - Милая, любимая... - нашептывал Родион, щекоча холеными усами пышные девичьи плечи.
      32
      Текля шла краем долины, вдыхала терпкие запахи конопляников, любовалась просяным полем.
      Земля - раскаленный камень, лишь волею человека заколосилась она тучными нивами. Не слепая сила произрастания, а трудовые руки, наперекор засухе, а позже ливням и непогоде, вызволили хлеба. Дали питание почве. Привили стойкую зародышную силу семенам.
      Стерня сечет ноги, поблескивает на солнце, ветер разносит горьковатый полынный дух. Предстоящая встреча угнетала девушку. Если бы можно было обойти стороной, не видеть.
      Богато выколосившаяся пшеница полегла на одну сторонку, колоски пригнуло чуть не до земли.
      Озабоченная девушка, следуя за комбайном, убеждалась - колоски густо застлали поле. Ой, мамочки мои! Косой срезаются пригнувшиеся колоски, сколько пропадет дорогого зерна!
      Властно подняла руку. Остановила комбайн. Стала требовать, чтобы косили поле с трех сторон, а четвертую пропускали - не косили против поникших колосков.
      Тихон - он вел трактор - уставился на Теклю. Красивое лицо его налилось кровью. Да она в своем уме?
      - Ты что же, хочешь, чтобы я вхолостую вел трактор?
      Долговязый белобрысый комбайнер Снежко тоже решительно протестует:
      - Мы ж не вытянем нормы! Что я скошу, что намолочу с трех сторон?
      Тихон перебил девушку:
      - Я дал обязательство беречь горючее!
      Текля была огорошена.
      - А зерно беречь ты не обязан?
      Что можно возразить на это? Механизаторы растерялись. Полно, так ли уж растерялись? Тихон, например, довольно-таки безразлично отнесся к требованию бригадира. Разве он не говорил Ильку - беда косить в Теклиной бригаде. Все ей не так. И стерня высока, и поле усыпано колосками. Попробуй угоди ей!
      Снежко в самом деле заколебался, услышав замечание девушки и увидев, что земля обильно усеяна срезанными колосками. Покрытый пылью комбайнер хмуро ходил по стерне. Но Тихон не дал ему долго раздумывать, с возмущением доказывал:
      - И трудодня не вытяну, если вхолостую водить! Только горючее израсходую. Век не расплатишься. Не заработки, а одни убытки.
      - Так ты хочешь, чтобы мы эти колоски вместе со стерней запахали? возмущалась Текля.
      Из-под платочка выбивалась русая прядь. Тонкие ноздри раздулись, лицо пылало - Текля даже похорошела. Илья Снежко, похоже, загляделся на нее. Но Тихону не до того. Он заморгал, криво усмехнувшись на упреки бригадира. А Текля выговаривала трактористу:
      - Это сколько же хлеба пропадет! Сотни центнеров. А у тебя только о своих килограммах забота.
      Неотвязная мысль терзала Теклю: с кем собиралась связать свою судьбу? В труде проверяется человек. Никчемный парень, давно чужой. Теперь и прикидываться перестал. Как это она раньше слепа была?
      Подоспела помощь бригадиру - появился, как всегда с озабоченным видом, пастух Савва. У Текли отлегло от сердца.
      - Это что? Что это такое? - показывая на обильно устилавшие землю колоски, спрашивал он, обращаясь то к Ильку, то к Тихону.
      Перед седой бородой, сердитым окриком, суровым взглядом хлопцы смутились. Крутой нрав пастуха всем известен.
      - Мало того, что затягиваете уборку, еще и колоски сечете!
      Замерший среди поля в горячую пору комбайн привлек общее внимание. К нему сходились люди. Примчался на линейке Родион Ржа.
      У председателя опыта хватает, хозяйский глаз острый, ему ли не видеть, что комбайн подрезает колоски!
      - Вам лишь бы натуроплата да гарантийный минимум, а что на ветер зерно летит - эка невидаль! МТС гонится только за гектарами! - распекал председатель механизаторов.
      Надо сказать, не очень-то девушке по душе пришелся такой разговор: она и сама бранила механизаторов за недобросовестную работу, однако у нее и на уме не было брать под сомнение помощь МТС, привившей массе колхозников культуру земледелия. Своей мощной техникой МТС не раз вызволяла колхоз из беды. Помогала одолеть засуху, вырастить богатый урожай.
      Илья Снежко с полным хладнокровием сослался на недружное созревание хлебов нынешним летом. Поначалу засуха - пшеница поспевала с колоска; потом полили дожди, солома отошла, омолодилась, прибавилось азоту, стебель опять потянул соки, не подсыхал, а подвяливался, потому не перемолачивается, наматывается на барабан. Гнется вал, рвутся цепи Галля.
      Тоже грамотей этот Снежко, надумал учить Родиона!
      - Пока солома дойдет - зерно высыплется! - резонно возразил механизаторам председатель. - Может, прикажете ждать, пока солома доспеет?
      Есть очень простой способ избежать беды: Текля советует Ильку, чтобы не на полную косу брал.
      - Несподручно! - спешит ответить за него Тихон. Не будь тут столько народу, он бы знал, что сказать самоуверенной девчонке, чтобы отцепилась.
      - А переводить хлеб сподручно? - напустилась она на Тихона. Хоть не берись спорить с ней!
      Вдобавок ко всему Текля настоятельно потребовала, чтобы комбайн косил с трех сторон, не срезал полегших колосков.
      Тихон упорно твердит свое:
      - Разъезды вхолостую, значит... горючее жги, а норму давай! Здесь ни за что трудодня не вытянешь!
      Неизвестно, как бы отозвался на это пастух, да и сама Текля - за живое взяли их слова тракториста, - но Родион Ржа властно поднял руку: довольно спорить! Он сам будет говорить с механизаторами. Он тут председатель или кто?
      Родион пригрозил составить акт о значительных потерях зерна, которые допускает комбайн; несдобровать тогда механизаторам. Придется оплатить убытки. А им может сказать: "Гоните-ка, хлопцы, домой... Сами управимся". Решительно повел себя с механизаторами председатель, все знали, что слово его твердо.
      От этой угрозы прямо-таки в жар бросило Снежко, и он в свою очередь поставил на вид председателю, что тот на ровное урожайное поле пустил жатки, а под комбайн отвел одни косогоры да ложбинки, где хлеба от дождей полегли. Урожайные поля скосили жатками, а нам осталось где пореже да похуже!
      Чудные люди! Родион смехом ответил на пустую болтовню.
      - Комбайн месяц прокосит, а хлеб будет высыпаться, натуроплату отдай, а жатки, быки, кони пусть без дела?
      Илья Снежко язвительно поддел председателя:
      - Натуроплата ваша, когда косили хлеб да вязали снопы, высыпалась вслед за жатками, сколько хлеба передавили, перемяли. Да не меньше потеряли, когда ставили копны, скирдовали. Да плюс еще и тысячу трудодней ухлопали. За такое количество падалицы комбайн вам все скосил бы. И трудодни были бы целы, и хлеб не прел бы в копнах.
      Кто знает, до чего договорились бы председатель с механизаторами, да как раз, вздымая пыль, промчалась полем машина. Все с облегчением вздохнули. Молодой, обожженный ветрами директор МТС Романюк весело приветствовал собравшихся. Но озабоченные неполадками, хмурые колхозники без особой радости встретили директора. В уборочную всегда неприятностей не оберешься. Романюк открытым взглядом обвел невеселое сборище. Лишь один человек расплылся в дружелюбной улыбке - Родион Ржа. Исключительно сердечно встретил он директора, невнятно, как бы чувствуя себя виноватым, заговорил о некоторых "неувязках".
      Он мог бы и не говорить. Романюку достаточно было захватить в горсть половы, окинуть глазом стерню, чтобы понять, что здесь происходит.
      Возмущенный неряшливой работой, пастух напустился на молодого директора:
      - Не умеешь навести порядок в МТС, так клади портфель, бери топор!
      Здорово расходился пастух, в такую минуту лучше не попадайся ему под руку.
      И удивительно - Романюк ни капельки не рассердился, отшутился только: чтобы топором махать, тоже мозгами шевелить надо. Он искренне заверил колхозников, что все будет в порядке. Зато Родион Ржа напустился на пастуха - как смеет он оскорблять представителя райцентра? Сейчас, мол, устранят все неполадки. Нечего тут ссоры заводить.
      Не считая себя оскорбленным, Романюк с готовностью выслушал жалобы пастуха, побеседовал с Теклей. Родион Ржа стоял в стороне, на лице его нет-нет да мелькала виноватая усмешка.
      Кто чувствовал себя не в своей тарелке - так это механизаторы. Романюк не стал распекать их, лишь приказал косить пшеничное поле так, как того требовала Текля. Нормы же выработки МТС пересмотрит в сторону снижения, механизаторы обижены не будут. Так обычно и делается в подобных случаях. Беда только - на каждом поле побывать не успеешь.
      Бурный спор улегся сам собою, народ успокоился.
      Комбайн, скашивая поле с трех сторон, брал не на всю косу, красноватое литое зерно сыпалось в бункер, в полову не попадало ни зернышка, ничто не тормозило работы комбайна, нигде не гнулось, не рвалось, не сыпалось. И на стерне не оставалось ни одного колоска.
      Люди повеселели, невольно проникаясь добрым чувством к распорядительному директору. Один Тихон не мог успокоиться - уж очень его заело - и продолжал угрюмо коситься на девушку, поставившую-таки на своем.
      Ромашок жаловался колхозникам: в МТС еще мало машин, еще недостаточно опытные кадры, и лето неблагоприятное, потому и затягивается уборочная. Да и машины надо еще совершенствовать, чем и занимаются сами механизаторы. Люди узнали любопытную новость: Сень в Куликах приспособил перед хедером дугу, которая приподымает колоски, ухитрился собрать и поваленный хлеб.
      Ромашок подробно растолковал суть этого приспособления, начертил его на бумаге.
      Родион Ржа тут же ухватился за эту мысль - он велит изготовить колхозной кузнице.
      - Не лучше ли попросить Сеня? - посоветовал пастух.
      День сплошных неудач выпал Тихону. Ну как тут не возьмет досада - не он придумал усовершенствование для комбайна, не на его долю, значит, выпадет и успех в МТС. Сень оказался в центре всеобщего внимания. А кое-кто, возможно, и жалеет, Текля-то уж наверняка: "Отчего не Сень собирает хлеб у нас?"
      Романюк добавил, что затруднения перед МТС встают и потому, что "у вас, например, - он повернулся к Родиону, - ровное поле за Пслом скосили жатками, а полегшие хлеба отвели под комбайн".
      Родион осклабился во весь рот, зашмыгал носом, объяснил, что сделал это, чтобы ускорить уборку урожая.
      - Кто в этом сомневается, - ответил директор, не совсем поверив, впрочем, председателю.
      И директор заговорил с Теклей и механизаторами о том, что им следует согласовывать свою работу, ведь совместно решают одну и ту же задачу вырастить богатый урожай.
      - Об этом как раз и спор идет, - сказала Текля.
      Пастух Савва внимательно слушал молодого директора, кивал головой и чуть не со слезами на глазах просил простить его - виноват он перед директором, погорячился. Романюк сердечно успокаивал пастуха - с кем не бывает. Редкий человек!
      33
      Ничего, собственно, и не произошло. Текля при луне стояла с Марком. Разговаривали о самых будничных делах - и оба не замечали, с какой готовностью и даже чем-то похожим на облегчение каждый торопится выложить свое, поделиться.
      Сначала разговор не вязался, случайно встретились, остановились. Марко спросил некстати, почему ее не видно на гулянках, почему не слышно ее голоса в хоре, но тут же и спохватился: с обыкновенной, рядовой девушкой еще можно болтать о подобных пустяках, но не с Теклей же. Встретился с девушкой - и растерялся, то ли от неожиданности, то ли от волнения. Текля стояла под деревом, куталась в платок, печальная, бледная. Марко время от времени вскидывал на нее светившийся счастьем взгляд невзначай конечно, не пялил глаза, не рассматривал. И Текля тоже смотрела вбок, не хотела, должно быть, чтобы он задерживался на ней взглядом. Когда ей с девчатами гулять, да и девчата ли теперь у нее в голове? И молоденькой считать ее давно уж не пристало. Сказала это со смешком, однако, по-видимому, то, что было на душе. Текля держала щедро набитый зерном колос - с поля шла, водила пальцами вдоль остьев, любовалась. Подбадривала прогнанного с фермы хлопца, уверяла, что скоро его судьба повернется совсем по-другому.
      А у нее самой?
      Марко усмехнулся. Бывает, человек так привыкнет к невзгодам, которые сыплются на него, так сживется с ними, что и не ощущает особой потребности в удачах.
      Слова эти наполнили горечью сердце девушки. Текля задумалась и, сдержанно вздохнув, с упреком сказала - отвернулся он от друзей.
      Марко смутился. Девушка словно проникла в самые тайники его души. Легко ли ему в беде искать друзей, когда их и в лучшие времена было не густо? Текля разве не чуждается своих подруг? Сказал и спохватился сколько ненужных слов сорвалось с языка! Что-то не в меру разговорился. С чего бы?
      И не о том душа болит, что прогнали. И совсем не о том, что столько труда вложил, а кто-то получит за это похвалу. А о том, что все, чего мы достигли, прахом пойдет!
      - Загубят, размотают ферму. Саньке лишь бы молока надоить, а чтобы здорового теленка корова выносила - об этом ей заботы мало. Ей все равно она и прелый корм сунет в стойло, из лужи напоит и под живот корове ногой поддаст. У Самарянки молока прорва... Но слабовата на ноги. "Вставай!" говорю. Встала. Как-то покричал я на нее. Смотрю - плачет. Слезы в ясли капают. "Или тебе безразлично, - говорю Саньке, - что мертвый теленок родится, ногою корову бьешь?"
      Марко озабоченно рассказывал, и Текля внимательно, испытывая доброе чувство, прислушивалась к его словам, смотрела в его грустные глаза.
      Право же, ничего такого не было. Встретились случайно. И разговор шел о самых заурядных вещах.
      И совершенно неизвестно, почему Марко возвращался с окрыленной душой. "Сидит голубь на дубочке..." Все вокруг, весь мир, казалось, изменился, предстал в радужном свете. Не в такие ли минуты зарождается в обиженной душе полнозвучная песня, не разберешь - тревожная, радостная, печальная ли?.. "А голубка на ветке..."
      Расходятся протяжные, хватающие за душу волны, человек не чувствует собственного тела, словно парит в безвоздушном пространстве. Разливается истома, все как бы плывет во сне, в забытьи.
      Неужели конец всем бедам и напастям? Неужели и ему выпало счастье? Любовь... вздохи... Конечно, Марко на этот счет неопытен, не то что Тихон, и, однако, как свободно он держался с ней! Может, и некстати какое слово вылетело - это все от растерянности, не знал, как удобнее выразиться, показать, что он готов для нее на все... или, может, промолчать... Но молчать тоже было не совсем удобно.
      И девушка, видимо, мучилась своим опрометчивым поступком. Возможно, хотела душу отвести, а Марко не дал ей высказать всего, что наболело. Не то чтобы он бесчувственный был - просто не хотел, чтобы она взяла на себя эту муку.
      "Труженица моя дорогая", - произнес он, конечно мысленно, вложив в слова всю нежность. Разве решится он произнести это громко? В такой момент обидеть гордую, впечатлительную девушку? А может, теперь-то как раз самая пора признаться в своем чувстве? Сложная штука эта любовь. В самом деле, зачем скрывать, что он всем существом своим тянется к ней? В другой раз, если встретятся, он непременно скажет. Смелости не хватит, что ли?
      Правда, всего лишь и было, что Текля улыбнулась ему, но порой одной приветливой улыбки достаточно бывает, чтобы счастье засияло человеку, чтобы заиграл всеми красками день и развеял тоску, пробудил дремавшее, невнятное, куда-то зовущее чувство, - и вот уже человек стремится сделать нечто необыкновенное, прославить то ли себя, то ли весь мир.
      А пока что Марку кидать и кидать вилами навоз на телегу. Ну да еще узнают, на что он способен и как повернется его судьба завтра. Что за прелесть, просто чудо - девичья улыбка!
      ...Поняла, слова осуждающего не сказала.
      - Сбить с толку человека, унизить, не дать подняться на ноги - вот чего домогаются наши недруги.
      - И за что взъелись? Ведь мы же правду говорим?
      - Как раз потому и взъелись...
      Текля уговаривала Марка не падать духом. Знала, что он крепкого характера. Здоровая натура. Так и сказала. Марку даже неловко было слушать. И зачем он из-за нее в драку полез? Нечего скрывать, отнекиваться - ей все рассказали. Напрасно Марко уверял ее, что подрался с Тихоном из-за того, что тот обидел его лично. Не поверила. И без того хватит с нее пересудов, по всему селу толки. Чуть не со слезами укоряла, надрывала Марку сердце, и он не знал, что ему делать - не то прижать девушку к своей груди, утешить, не то вместе с ней заплакать? Тихон наверняка бы не растерялся, не стал бы терзаться, знал бы, как поступить.
      Пойдут ли на ум Текле поцелуи, объятия, вздохи, когда на сердце тоска? Постоять, поговорить с ней, услышать чистый голос, заглянуть в печальные глаза... Да хоть и не заглядывать, а лишь чувствовать ее, такую милую, рядом - и то голова кружится от счастья.
      Начали с телят, а свели совсем на другое. И не заметили, когда перешли на душевный разговор. Не простое это дело - узнать характер человека, тем более человека неуравновешенного или неискреннего. Марку не нужно объяснять, кого Текля имеет в виду. Ошиблась в хлопце, и это жестоко ударило ее, горько было разочарование.
      Что мог Марко сказать? Он повторял правильные, хоть и далеко не новые вещи - о том, что молодежь нынче не подневольна, молодая семья создается не по принуждению, как в старое время, что молодежь сейчас независима, вольна выбирать, - и это огромное счастье для нее.
      Едва ли можно было надеяться, чтоб эти привычные истины могли дать успокоение мятущейся девичьей душе.
      - Некоторые думают, будто молодую семью должны миновать всякие невзгоды, - в задумчивости проговорила Текля.
      - Да, но это редкие случаи, - ответил Марко, и Текля молча кивнула головой в знак согласия.
      К тому же Марко верит в возможность выровнять любой характер. Текля лишь загадочно улыбнулась, не возразила, но думала, видно, свое.
      Перед ее глазами встает не одна молодая дружная семья.
      - Учатся, работают, у каждого есть цель жизни, растят детей. Разве может быть большая радость?
      Текля даже лицом просветлела при этих словах, совсем неожиданно для себя произнесла их и вдруг смутилась. Очевидно, она имела в виду Галю с Сенем.
      Чистым чувством билось сердце, да обманулось. Марко это понял, давно понял, но не хотел показывать, чтобы не обидеть девушку. И Текля заговорила со страстным возбуждением: бездушным людям не дано чувствовать радость жизни, для них уже само слово "семья" звучит постылыми буднями.
      Сказав это, Текля тяжело вздохнула. Марку отчего-то стало не по себе, и он сказал вдруг, что с Марией из "Зеленого поля" больше не видится, раз всего и встретились. Сам не знает, зачем заговорил об этом. Точно эта новость могла в какой-то степени ее успокоить или разволновать. И - в который уже раз - Марко ругнул себя за опрометчивость. К чему он сказал это?
      Встретились случайно и разговаривали, казалось, о самых обычных вещах, а девчата решили, что неспроста встречаются Марко с Теклей. Ходили у всех на виду, смотрели прямо перед собой, вроде бы особого интереса друг к другу не проявляли, разговаривали тихо-мирно, пылких взглядов не бросали, не вздыхали и за руки не держались, да девчат не проведешь, уж они-то знают, что за этим кроется!
      Отвернулась от Тихона дивчина. Угасло чувство.
      Ох уж этот месяц, ну что за кудесник, честное слово! Засмотришься на него - куда вся рассудительность денется, не успеешь опомниться, как уже теряешь ощущение собственного тела, не чуешь земли под ногами. Дивное ощущение захлестывает Марка, все существо тает в истоме, и не поймешь, снится все это или мерещится. Ровно бы ничего не произошло, и все-таки - с чего бы это изменился мир вокруг, повеселело на сердце? И старое суковатое дерево-раскоряка, которого иной раз и не заметил бы, сегодня кажется таким родным. Куда и тоска девалась, и никому не понять, что происходит с человеком.
      Брела вечерней порой Текля к дому и сама разобраться не могла, что творится у нее на душе. Чего ждать, на что надеяться? Будет ли просвет какой, радость. Разве с Тихоном у нее мог бы возникнуть разговор о таких сложных вещах, как скудость чувств? Где ему с его мелкой душой понять тончайшие проявления человеческого сердца.
      Снова судьба посылает ей испытания - глубоко запала в душу доброта, с какой обошелся с нею Марко, - где были ее глаза, где был разум? Преданное человеческое сердце бьется рядом - что делать, что сказать? Оттолкнуть? Обречь себя на одиночество? Пережитое состарило ее душу... Или, может, связать свою жизнь с Марком? С отчаяния повиснуть у него на шее! Залатать неудавшуюся жизнь!
      Текля горько усмехнулась. Тихая, грустная песня взмыла, полетела к звездам:
      Лучче менi, моя рiдна мати,
      Гiркий полин їсти,
      Нiж з нелюбом вечеряти сiсти...
      34
      Родион Ржа развлекает приятелей, представляет Теклю: эдакая неуклюжая - ходит по полю, болтает руками, спотыкается... Чубы взмокли от хохота, потеха смотреть! Нескладная, бестолковая, руками размахивает. Селивона прямо-таки удивление берет - как могла Текля заправлять бригадой? Где только были наши глаза? Неужели нет у нас людей подостойнее? Соседи и те над нами смеются - девка верховодит, бригадой заправляет.
      Текля, бледная, взволнованная, молча слушала, как ее чернили, насмехались. Верх взяли недруги - вот и ведут теперь поход против неугодных председателю людей. И отцу и друзьям нелегко, верно, слушать, как поднимают ее на смех, клевещут, городят всякую чушь. Счастье еще, что нет Марка. Нарочно не пришел, не захотел быть свидетелем ее позора или еще почему? И отец с матерью должны молчать - неудобно ведь заступаться за собственную дочку.
      Кладовщик Игнат силится доказать, что Текля не способна руководить хозяйством. И осуждает председателя: все Родион Маркович виноват, терпел безобразия... учил да показывал - мягкосердечен сверх меры.
      И Родион готов признать свою ошибку, повиниться перед людьми, на что не всякий отважится: все, мол, видел, все знал, долго терпел, ждал, присматривался, учил, советы давал, - а может, справится девка? Куда там! Не оправдала Текля наших надежд. Столько положили сил, чтобы вытянуть ее на руководящую работу, приохочивали, помогали. Собственными глазами убедился - нет, не способна Текля вести хозяйство, запустила бригаду, не ладит с людьми.
      - Это с Перфилом? - только и спросил пастух Савва.
      Селивон прикрикнул на него, чтобы не сбивал председателя! Игнат советует выставить его за дверь, - все равно не будет порядка, пока пастух на бригадном собрании. Кто его приглашал?
      - А что, разве тут секретное собрание? - вызывающе заметил Савва.
      Раздались возмущенные голоса, потребовали, чтобы пастух остался на собрании.
      Родион взывает к здравому рассудку:
      - Что за бригадир, которым помыкают? Нет, пусть люди за тобой идут!
      Кучу обвинений взвалил председатель на Теклю: не воспитывает массы, не пользуется авторитетом, не справляется с работой, развалила бригаду...
      - Это Текля-то, которая вырастила самый высокий урожай?
      Не иначе как издевается пастух над председателем! Забивает людям головы, они тоже хороши, слишком снисходительны к старику, а председателя слушают со смехом!
      У Селивона лицо налилось гневом, да ничего нельзя поделать с пастухом: его все собрание защищает.
      - А помимо всего прочего, скажите, люди добрые, - спрашивает председатель, обводя глазами хмурые лица присутствующих, - какой может быть авторитет, когда дивчина за парубками бегает? Вокруг хлопцев так и вьется! Сама вешается... Пристает... Встретит хлопца - дрожит вся. Голову теряет.
      Тихонова компания - захмелевшие хлопцы Яков Квочка, Хведь Мачула, Панько Смык, Санька с подругами, дебелые молодки Селивониха, Игнатиха, Дорошиха вволю натешились над дивчиной, сладостно лоснились лица. Текля куталась в платок, готова была сквозь землю провалиться.
      - На непристойные выходки пускаешься, председатель! Как шут ярмарочный! - ворвался зычный голос пастуха в этот шум и гам.
      И опять собрание встало на сторону Текли: незаслуженно оскорбил ее председатель!
      Да Текле от того не легче! Потемнело в глазах, словно в полузабытьи слушала, как бесчестят недруги.
      Выставив Теклю на позор, Тихонова компания на том не успокоилась. Выдержка девушки выводила Тихона из себя. Он пригнулся за спинами сидевших впереди. Дикий свист резанул уши. Парни визжали, верещали, упитанные кумушки отвечали тем же, - как только потолок в клубе не рухнул?
      Санька за всю свою жизнь большего развлечения не получала. А уж о Татьяне, жене кладовщика, о Селивонихе с Дорошихой и говорить нечего. До колик натешились молодицы. Не собрание, а смех один.
      А что пришлось пережить матери с отцом, слушая, как бесчестят дочь? При этой мысли у Текли в глазах потемнело. Спасибо, нашлись добрые люди потребовали, чтобы председатель говорил по существу, а не нападал зря на девушку. Особенно возмущался пастух:
      - Председатель сам, что ни вечер, как пес, по задворкам носится, аж плетни трещат!
      Из-за невероятного галдежа, поднявшегося в зале, Пастуховы слова не долетели до ушей Родиона. Хоть бы кто и путное что сказал, разве в этом шуме услышишь?
      Санька, сидевшая в кругу своих девчат, весь вечер такая разговорчивая и веселая, почувствовала на себе презрительные, полные насмешки, косые взгляды, насупилась.
      Поведением председателя возмущались все же с оглядкой. Да и Саньке на глаза попасть остерегались: пока в силе, может отомстить. Одному пастуху бояться нечего - его давно прогнали с фермы.
      Председателя, однако, мало смущало происходящее.
      После выступления Родиона поднялась настоящая буря, такой кутерьмы он сам не ожидал. Видно, проняло людей. Опостылела колхозникам девка с ее выходками. Вот до чего может довести непокорство. Он таки предъявил ей ряд убедительных обвинений. Записанные в протокол, они хоть кого убедят, что не на месте девка в должности бригадира. Мало того, еще, пожалуй, заинтересуются, как до сих пор не замечали, мирились с таким безобразием.
      А тут еще Селивон подлил жару в огонь:
      - Ежели дознаются в райцентре, нас не похвалят, могут и даже очень просто влепить председателю выговор. Кому это нужно получать неприятности?
      Известие, что Родион согласовал увольнение бригадира в ответственных инстанциях, подействовало на присутствующих удручающе.
      И Родион вынужден был признать свою вину перед собранием.
      - Убаюкали меня, уговорили. Дивчина - и командует в поле. Нам только почет. Нынче везде так заведено. Неужели я против того, чтобы дать женщине дорогу? Опять-таки какой женщине? Текля не оправдала наших надежд. Мы и помогали ей и учили - нет, к развалу ведет бригаду! Мало того, назло делает, не хочет признавать старших, не подчиняется председателю, подрывает авторитет.
      И Родион, багровея от натуги, бухает себя в заплывшую жиром грудь:
      - Я эту павлюковщину выведу!
      Или у него пороху не хватит сломить дух непокорства, что нашел себе пристанище в артели! Всех последышей Павлюка по ветру развеет!
      И никто в том не сомневается - давно имели случай убедиться, как решителен председатель в своих действиях. И все же люди встревожены - кого думает председатель поставить на место Текли?
      Председатель начал наставлять на ум собрание:
      - Достойного человека надо выбрать, чтобы пользовался уважением у людей... Справедливого, умелого, чтобы хорошо знал дело хлебороба, мог прославить артель достижениями. Толкового, опытного, твердого, который бы сумел поднять дух у колхозников, вывести бригаду в передовые.
      Заинтригованное собрание ломало голову - кто бы это мог быть? Кого Родион имеет в виду? Некоторых даже сомнение берет: найдется ли у них такой человек?
      Селивон с приятной улыбкой обращается к собранию. И всегда-то он прозорливо проникает в глухие закоулки чужой мысли. Помогает выпутаться из беды.
      - И думать нечего, нет среди нас более достойного бригадира, чем Дорош!
      Окончательно сбитое с толку собрание не может постичь:
      - А вместо Дороша кто?
      Тут уж, чтоб долго не морочить людей, пришла очередь Игната высказать свое мнение; оно удивительным образом совпало с мыслью Родиона. Трогательное единение душ кладовщика и председателя давно известно.
      - Перфил! - сказал кладовщик.
      Наконец-то все прояснилось, все стало на свое место. Однако люди еще долго не могли опомниться.
      Высокий строй мыслей и на этот раз был нарушен заурядным голосом пастуха:
      - Дорош и так уж "прославил" колхоз - замусорил поле сорняками. Теперь на чистое поле хочет сесть? Мало еще расплодил бурьяна?
      Больше он ничего не сказал, и, однако же, этого было достаточно, чтобы поднялась буря - негодующие выкрики, ропот, шум, - возмущение нарастало, конечно, не в пользу Дороша.
      Председатель призывает пастуха к порядку. Селивон настаивает, чтобы пастуха выставили за дверь, - пока он на собрании, порядка не жди. Но пастуха не очень-то возьмешь угрозами, и он снова заводит неугодный начальству разговор, на этот раз против Перфила:
      - Руководить бригадой потруднее, чем присматривать за председателевым конем да возить на базар Селивониху!
      Послышался хохоток - вот так поддел пастух новоявленного бригадира!
      - А что? Конь у него что змей, ничего не скажешь! - не вытерпел, вступился за Перфила Игнат.
      - Наша обязанность - воспитывать новые кадры! - выкрикнул Селивон.
      - А на место Перфила кто? - посыпались вопросы.
      - Гаврилу!
      - Тот, что приходится кумом председателю?
      Нет, поистине сегодня день неожиданностей! Настоящий переворот задумал совершить Родион в колхозе.
      - За счет чужих достижений думаете Дороша на выставку протащить? прозвучал с порога язвительный голос - то был Марко. Без всякого уважения прямо так и брякнул. - Родион хочет своего прихвостня поставить в Теклину бригаду, чтобы присвоить чужие показатели.
      Текля невольно сжалась, заслышав Марка. Все время дрожала - не случился бы Марко на ту беду, не услышал бы, как ее позорят. И не подозревала, что здесь где-то притаился. И не только все слышал, но даже поднял голос против неправды. Вступился за нее. Хотя сам обижен ни за что.
      Расшевелил Марко собрание, всколыхнул дремавшее в каждом чувство справедливости. Не смогли больше молчать люди. За что на девушку гонение? Вырастила просо - метелки что у калины! Овес - как частый дождичек! И яровые у нее не погорели. А что ветер закрутил, положил хлеба - не ее вина.
      - Найдите-ка хоть одну овсюжину на девичьем поле! - повернулся к собранию седоголовый дедусь.
      - А у Дороша овсюга разве что в борще нет! - острит пастух. Да погромогласнее старается, чтобы все слышали. На смех поднимает Дороша. Кабы не Дорош, - не унимается пастух, - колхоз на всех полях с гектара по двести бы пудов зерна взял. Смогла же ваять Текля! Тогда все бы в Москве были!
      Горько людям: по вине бестолкового бригадира лишились возможности показать свои достижения.
      И Павлюк берет Теклю под защиту:
      - На девичьем поле с одной кисти горсть гречки! С одной метелки горсть проса! Свеклу ножом скребанешь - брызжет соком. Кто вывез тысячи тонн удобрения на поле? Опять-таки девичья бригада!
      Разве вмоготу Дорошу спокойно слушать, как Павлюк превозносит Теклю?
      - У нее земля пожирнее! - возражает он.
      - Больше совести, вот в чем секрет. У Дороша навоз сбрасывают на поле как попало, ветры выдувают, солнце выжигает, морозы вымораживают - ну и остается одна солома.
      Пастух Савва не стерпел - ведь и он болеет за урожай.
      - Береги микроорганизму! - напустился он на Дороша. - Для рапорту только навоз возишь! Мусий Завирюха сколько долбит тебе: как сбрасываешь навоз? Испаряется...
      Но тут пастух запнулся, чувствуя свою полную беспомощность перед лицом науки, чем доставил немалое удовольствие своим ненавистникам. Мусию Завирюхе пришлось прийти на помощь приятелю и закончить вместо него:
      - Испаряется азот, калий, кальций!
      Пастух закивал в знак согласия головой, словно как раз это самое и хотел сказать, да затмение какое-то нашло.
      Тракторист Сень под одобрительный гул заметил:
      - Не помогли Дорошу и припаханные клинышки!
      Кому лучше знать, как не трактористу...
      Устин Павлюк еще раз напомнил - да разве собрание само не знает:
      - На Теклином участке по сорок копен пшеницы приходятся на гектар, с трудом стерню лущили, зерно что икра. Было с чем выйти на выставку в Москву. Сень на совесть вспахал трактором поле, и Текля постаралась унавозила как следует.
      Кто не помнит: на этой земле ведь когда-то одна чаполоть стлалась да желтело унылое перекати-поле... Сень и нынче летом провел культивацию паров - двести гектаров. Текля спокойна, если Сень на тракторе: вьюнок, щетинник, лебеда - весь сорняк под корень! Не в пример Тихону. При хорошей культивации и чистой, зернистой почве влага совсем не испаряется. Заложена, можно сказать, основа и для будущего урожая. Чего лучше желать можно! Павлюку не потребовалось много времени, чтобы разгадать скрытые намерения председателя.
      - Обокрасть хочет Родион дивчину, своего кума Дороша поставить на Теклину бригаду, заграбастать лакомый кусочек - ухоженное поле. У Дороша пары забурьянены, поле запущено, всем известно, что он там вырастил. Жито дикий горошек заполонил, просо со щетинником. На своем поле не управился овес погорел, гречиха никудышная, - теперь норовит в чужой бригаде участок запаскудить! Не быть тому!
      По сердцу пришлись людям эти слова.
      - Другого бригадира нам не надобно! - решило собрание.
      - А если кто заявится в поле - бока намнем, на вилы поднимем, пригрозил пастух. Кто его не знает? Отчаянный человек!
      Не на Дороша ли, часом, намекал?
      Кто отважится после столь убедительного предупреждения сунуться в бригаду?
      - Пусть Текля и дальше полем заправляет! - сказал седоголовый дедусь.
      "Пусть Текля ведет бригаду!" - потребовало собрание.
      Потемнело в глазах у Родиона. Как! Собрание осмелилось пойти против председателя!
      - Не будет по-вашему! - твердо заявил он.
      - Не будет и по-вашему! - отрубил Павлюк.
      - Ты что же, против руководства? Против райцентра? Против Урущака? Это он дал сигнал переизбрать бригадира, - грозно напустился на Павлюка председатель.
      Собрание насторожилось - как бы Павлюк опять не накликал беды на свою голову.
      А Павлюк без малейшего колебания разражается критической речью по адресу Урущака, доказывая полную его несостоятельность в деле руководства колхозами. Кое-кого мороз подирает по коже от подобной дерзости. У Родиона перехватило дыхание. Он сделает из этого должные выводы. О самом Урущаке отважился говорить Павлюк с таким неуважением.
      Пререкания Павлюка с Родионом привели в ярость кладовщика.
      - Не видать Текле Москвы! - завопил Игнат.
      Да и Родион спохватился - он здесь председатель или кто? - и напустился с угрозами на тех, "что подняли бучу".
      - Павлюк с Марком сорвали собрание! Это им так не пройдет. Я поставлю на своем! Не быть Текле бригадиром! Ведь правление же одобрило... Все равно райзу прикажет...
      - Одобряйте себе сколько влезет! - закричали колхозники, обступили Теклю, заслонили, словно взяли под свою защиту, и пошли провожать до дому.
      Согретая людской лаской, девушка шагала в центре толпы, грустная, притихшая, озираясь во мраке - и куда это Марко запропастился?
      Санька, взбешенная, исчезла. Мать ее с Татьяной, женой кладовщика, подались за мужьями.
      Родион с кладовщиком и завхозом плелись в стороне, нехотя перебрасываясь словом-другим, лишь бы не молчать.
      Селивон:
      - Павлюк настоящий поход против нас затеял.
      Соломия:
      - Слух идет - с жалобой на Урущака обратился.
      Татьяна с злой усмешкой бросила:
      - Поможет, как бабе кадило.
      Кому лучше знать, как не жене кладовщика!
      - У нас все начальники в Лебедине задобрены, - прибавила она с хохотком.
      35
      - Запущен сад - и в яблоке вкуса нет! Запах не тот, окраска.
      Мусий Завирюха делился с друзьями своим горем. Свет не мил стал человеку. Пастух Савва тоже разгоревался - очень близко к сердцу принял горькие признания приятеля.
      Тракторист Сень спрашивает:
      - А что говорит Родион Ржа?
      - Говорит - в поле трактор нужен.
      - А в саду - нет?
      И снова пускается Мусий Завирюха объяснять то, что каждому и без того ясно:
      - Сорняк тянет соки. А тут еще засуха... Худосочное яблоко уродилось, мелкое, какая у него витамина, разве что на взвар пойдет. Это ж какие убытки! Пробуешь яблоко - глаза на лоб лезут, рот вяжет, горькое, кислое, нутро выворачивает. Не каждый понимает, что яблоку не хватает железа. Дождей не было - и кислоты не растворились. Дожди-то пошли уже в жнива.
      - Неужели Родион того не понимает? - спрашивает пастух.
      Но Мусий Завирюха, похоже, ничего не слышит, свое продолжает:
      - Если яблоко сильное, от него аромат - уму помрачение. Идешь садом, земли под ногами не чуешь.
      Садовник Арсентий мечтает о том времени, когда о садах будут так же заботиться, как о зерновом хозяйстве.
      - Фауна наша такова, что необходимо на зиму копать ямки, а сажать весной, - дельно замечает Мусий Завирюха.
      Все затаив дыхание внимательно слушают, заинтересованные необычными для сельского уха словами - фауна, фаза и тому подобное.
      Изумленные друзья узнают, что для сада требуется в шесть раз больше воды, чем для зерновых культур.
      - Так наука утверждает, - говорит Мусий Завирюха, - и я с нею согласен!
      Всякому известно - с давних пор Мусий Завирюха в великой дружбе с наукой. Еще в бытность свою председателем комбеда он держал речь в Народном доме, когда пионеры получили знамя из Москвы. "Не забывайте никогда, детки, - сказал тогда Мусий Завирюха, - как рыба без воды, так и мы не можем жить без науки! Любите советскую власть, и вы будете всегда счастливы! Вот мое слово". Да... Это еще не все. Тогда же в Народном доме он проводил антирелигиозную пропаганду. С той поры еще, когда парнем был, не мог забыть: в церковь, бывало, набьется народищу - для креста руки не поднять. Деревенская женщина последнюю копейку несет на свечку, а дома керосину нет, соли нет. А ведь продала последнее пшено на базаре. И верующие не без внимания слушали его лекции. Дело известное - живут на хуторах, в глуши, куда никакая наука не доходит.
      Друзья погружены в раздумье - глаза устремлены куда-то вдаль, растревожены сердца - внимательно слушают Мусия Завирюху.
      - А как чистый сад, - возвращается он к первоначальной теме, - в яблоко смотрись - что в зеркало! Калию, кальцию, магнию, железа, серы всего вдосталь. Разве душа не болит? Мутное, без блеска уродилось нынче яблоко, все одно что картошка, особливо позднее. Воды недостача - ну и желтеет, опадает лист, не держит дерево яблока. А тут еще сорняки тянут соки. Кислоты не растворяются, нет влаги. Не растворяется железо! А к квелому дереву, известно, липнет любая болячка. В хорошее лето лист широкий, как ладонь, зеленый да веселый. А когда пожухлый, да еще с дырками, откуда же возьмутся хлорофилловые зерна? Ой, горе, горе!
      Неспокойно стало друзьям. Было ли когда, чтобы они не болели о колхозном хозяйстве? Сень, право, пусть хоть ночь-полночь, а пройдет культиватором, закроет трещины, чтобы влага по капиллярам не испарялась, выполет сорняки в саду, чтобы не высасывали соки.
      Родион надкусил яблоко, скривился:
      - Дикое...
      - Сам ты дикий! - огрызнулся Мусий Завирюха.
      Яснеют глаза, радуются бородачи молодой горячности своего приятеля.
      Мусий Завирюха, садовник Арсентий наступают на председателя, чтобы дал распоряжение насчет сада.
      Родион и слушать не хочет:
      - Стану я с поля отрывать рабочую силу!..
      Мусий не стерпел:
      - Почему при Павлюке сад не зарастал сорняками? А потому, что сеяли люпин, который обогащает почву, делает ее структурной... Развиваются полезные микроорганизмы.
      - Все-то ты с Павлюком носишься! И кто только выдумал эти хаты-лаборатории! - ворчит Родион.
      Когда белый налив хорошо уродился, так Родион Ржа мигом ребят прислал. А теперь вот слушать не желает Мусия Завирюху.
      Кладовщик Игнат:
      - Иль без вас вода не освятится?
      Селивон:
      - Ваше дело вырастить яблоко, соберут и без вас!
      Игнат:
      - Думаете верховодить, как при Павлюке?
      Селивон с кладовщиком распоряжаются нынче в саду.
      Мало разве покалечили деревьев? А дерево как? Ветку сломал либо ствол поранил - какой уж там будет сокогон? Невкусное яблоко уродится. А подмажешь, перевяжешь - смотришь, и вылечил дерево.
      Ребята трясли деревья, палками сбивали яблоки... на телегу вилами бросали. Сваливали в хлев, а потом уже навалом грузили в вагоны - в таком виде яблоки шли в Донбасс.
      - Яблоко падает - о землю, о дерево ударяется. Побитое, подавленное, загниет, почернеет - вот вам и витамина!
      Что могли сказать друзья? Каждый на своей шкуре испытал никудышные порядки, которые завел в колхозе новый председатель. В райцентре рука есть. Облепили его льстецы, Селивон с Игнатом, трезвонят, что незаменим Родион.
      - Не так они, как их бабы.
      - Приворожили Родиона.
      От зоркого глаза пастуха ничто не укроется. А разве мало наторговали Соломия с Татьяной, пока мужья снаряжали вагон за вагоном в Донбасс? Целые мешки понасушили семечек, вишен, яблок, махорки, все возили в Донбасс благо даровой проезд; вроде за колхозным добром присматривали, а под эту бирку сами наживались, свое сбывали. Оттуда везли железо на хату, кожу, сукно - опять-таки барыш! Зазывали на "магарычи" Урущака, задабривали начальников, нахвалиться не могли Родионом. В наших, мол, руках и сад, и рыба, и пасека!
      А уродится ягода - опять Родион всюду желанный гость, известный, нужный человек. Уж он не спутает, кто любит клубнику и вишню, а кто черную смородину. Кто падок до малинового варенья, а кто до белой ягоды. Каждое утро Селивон самолично доставляет на лошади свежую ягоду: "Вот гостинчика вам привез, малины, клубнички... богатый урожай нынче, не сглазить бы... прямо с грядки, кушайте на здоровье, Оно пользительно. Родион Маркович кланялись..." И уж конечно начальника милиции или Урущака Селивону никак миновать нельзя, может, и еще куда заглянет... А уж как созреют яблоки, разольется вокруг туманящий голову аромат, в саду чистая ярмарка - возами снаряжает Селивон в Лебедин белый налив, антоновку, машинами возят в Сумы яблоки, груши. А в благоуханные сентябрьские дни, когда поспевают арбузы, дыни, тогда уж и вовсе горячая пора настает для Родиона. Ему ли не знать, что за хитрая штука политика! Не угодишь Урущаку - гляди, уж и деревья захирели, в запустенье пришел сад: бесхозяйственный председатель.
      Мусий Завирюха при всем честном народе пенял Родиону:
      - Вырастили, а присматривать за ним не научились!
      - А Родион что?
      Мусий Завирюха безнадежно махнул рукой.
      - Надо, чтобы человек душевно полюбил сад!
      На упрек пастуха, куда смотрит партийный секретарь, Мусий Завирюха отвечает: нелегко и Нагорному сразу разобраться в делах колхоза, да если еще это делается при "помощи" Урущака с Родионом.
      - А мы зачем? - не соглашается пастух.
      - Не забывайте, что в районе пятьдесят колхозов. И к каждому надо присмотреться...
      - Прежде всего к людям прислушиваться надо, - стоит на своем пастух.
      - Люди, они разные бывают. Разве у Родиона мало дружков-горлодеров?
      Но для пастуха этот довод звучит неубедительно.
      36
      Урущак распалился гневом, категорически требует принять самые решительные меры, ибо Устин Павлюк, сколотив свою группку, разлагает артель, разваливает налаженный с таким трудом Родионом порядок. Если же Нагорный и на этот раз не посчитается с заявлением Урущака и оно опять останется без последствий, то ему, Урущаку, придется обратиться в высшие инстанции, дальше терпеть подобные безобразия невозможно. Урущак в последний раз напоминает об угрозе, нависшей над "Красными зорями".
      Они стояли в сосняке над крутым склоном. Нагорный бросал задумчивые взгляды на долину, где вилась чудесная, озаренная солнцем, почти синяя река Псел. Воздух дрожал и зыбился, доносило запахи болотных и лесных трав.
      Родион, распаренный, в суконной куртке, подобострастно поддакивал Урущаку, заступавшемуся за незаслуженно обиженного председателя.
      Павлюк плелся позади, словно не о нем шла речь.
      Нагорный вволю нагляделся на породистое стадо, пасшееся по заболоченным берегам Псла, он старался разобраться во всех тонкостях метода, с помощью которого Павлюку удалось создать новую породу скота. Любовался светло-серыми, словно мраморными телятами, выбрыкивавшими по зеленой траве. Разросшийся ветвистый сад и дружные всходы озимых веселили сердце. Из памяти не выходили размышления косматого мичуринца Мусия Завирюхи насчет того, как надобно направлять рост растения. Золотое зерно переливалось в пригоршне, звенел девичий голос, чистый, душевный... Казалось, солнце поет славу людям, пробудившим живительные силы земли, положившим столько души, чтобы сделать родные поля еще более плодоносными.
      А Урущак докучливо бубнит свое:
      - Павлюк сорвал собрание, на котором хотели переизбрать бригадира.
      Родион Ржа с превеликой охотой торопится засвидетельствовать:
      - Павлюк подбил своих сторонников, и они всем гуртом пошли против правления!
      - Следовательно, собрание пошло за Павлюком? - переспрашивает секретарь.
      - Именно так, - подтвердил Родион и тут же спохватился - похоже, впросак попал...
      Нагорный молчит, видно собирается с мыслями, ждет от Павлюка разъяснений. И тот коротко говорит:
      - Собрание не хотело снимать Теклю - способного бригадира, вырастившего небывалый для нынешнего года урожай, и ставить Дороша, которого навязывает правление...
      - Между прочим, я дал свое согласие на перевыборы! - вставил с видом оскорбленного достоинства Урущак.
      - В том-то и беда, что дали, - бросил в ответ Павлюк.
      Урущак давно изучает этот колхоз, советовался с правлением - и считает, что данные организационные мероприятия осуществить необходимо, для пользы самого же колхоза.
      Павлюк не соглашается с ним:
      - Девичья бригада славится урожаем. Какая же надобность снимать бригадира?
      - Павлюк недооценивает беспартийные кадры, - настаивает Урущак.
      - Какие, например?
      Урущак имеет в виду председателя и потому делает кивок в сторону Родиона, который и без того все время вертится перед глазами секретаря.
      - Павлюк без должного уважения относится к Родиону Рже, мешает проводить в жизнь постановления правления, идет против общего собрания.
      - Следовательно, получается, Павлюк идет против собрания, а собрание идет за Павлюком - так, что ли? - спрашивает секретарь.
      Похоже, Нагорный хочет затемнить вопрос. И Урущак поясняет секретарю, что Павлюк идет против беспартийного актива... Не воспитывает массы... Не видит, как выросли люди... Тормозит. Не считается...
      Нет, не совсем так. Он, Павлюк, считает надежной опорой партии таких людей, как Мусий Завирюха, пастух Савва, доярка Мавра, ее дочка Текля, тракторист Сень, наконец, сведущий в животноводстве Марко. Вот они действительно искренне тянутся к партии. Как раз из таких кадров мы и должны партию строить. Преданных колхозному делу, талантливых. А не из чуждых людей, вроде Родиона Ржи и Селивона!
      И, удивительно, секретарь райкома Нагорный не останавливает Павлюка, который всех своих сторонников до небес поднимает, а Родиона Ржу с Селивоном чернит. Уж не попытка ли это со стороны секретаря поставить под сомнение линию самого Урущака?
      Мог ли Родион смолчать на этот выпад?
      - Павлюк не признает ни правления, ни коллектива! - резко заявляет он. Председателю да не знать, как надо бить по недругам.
      Урущак тоже может подтвердить это. Неужели не видно?
      - Павлюк хочет довести колхоз до полного развала. Подрывает авторитет председателя!
      На это категорическое заявление Нагорный поморщился и тоном, в котором слышалось явное неодобрение, предостерег:
      - Не спешите с подобными выводами.
      Это замечание могло лишь приободрить Павлюка.
      Родион напоминает секретарю:
      - По недосмотру Павлюка едва не погибло чистопородное стадо.
      - И правление не приняло никаких мер?
      - Как нет? Мы составили акт! - искренне удивился Родион.
      - Правление необходимо переизбрать, - настаивает Павлюк, - вывести Родиона Ржу с Селивоном.
      Урущак колюче спрашивает Павлюка:
      - Это ты так хочешь?
      - Созывайте собрание - сами увидите.
      На том и порешили, конечно с согласия Нагорного, который до того больше молчал, следя в раздумье за перепалкой.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      1
      На взгляд пастуха, надо бы Мусия Завирюху послать в Москву: уберег сад и посевы от вредителя.
      - Устарел! Из ума выживает. Не подойдет! - возражает кладовщик Игнат, недобрым словом норовя расхолодить собрание; доказывает, что надо выбрать Селивона - и никого другого. Соловьем разливается, склоняет колхозников в пользу завхоза - действительно достойный человек.
      - А сколько ястреб курей похватал, лиса уток потаскала? - спрашивает пастух, срывая дружный смех.
      А потом как началось!
      Тракторист Сень:
      - А сколько тебе бугай заработал?
      Марко:
      - Мыши зерна переточили?
      Сразу было видно - громкой славой пользовался Селивон в Буймире.
      По селу давно ходили разговоры, будто Селивон зарабатывал на племенном бугае.
      А тут еще пастух Савва напоминает Селивону:
      - А кто в яслях валялся вверх ногами?
      Кому придет на ум после всех этих свалившихся на Селивона бед посылать его на выставку?
      Кладовщик помрачнел, - неизвестно, чего собрание так развеселилось после этих вовсе не остроумных и неуместных выкриков.
      Пастух, правда, другого мнения: в самую точку, должно, попали, - а то с чего бы смеялись люди?
      И кладовщик должен проглотить клеветнический выпад пастуха против заслуживающего всяческого уважения человека.
      - Селивон и по сю пору хомут на чердаке держит. Надеется, может, что вернется к нему обратно отцовский хутор. В одних руках шестьдесят десятин было!
      Возмущение охватывает Селивона - долго ли опорочить человека! Ей-богу, от всех этих нападок очумеешь.
      Очень уж развязно чувствует себя кое-кто на собрании. Конечно, не будь Нагорного, разве прошло бы пастуху это безнаказанно?.. Нынче же Селивону остается только помалкивать. Не потому ли пастух осмелел, разоткровенничался перед партийным секретарем? Урущак слушает, как Савва разносит председателя и нахваливает Мусия Завирюху: усвоил-де мичуринскую науку, знается с академиками, да и сам обновляет зерно, скрещивает пшеницу. Кому мы обязаны своими достижениями? Мало ценят Завирюху в Буймире. Белый клевер кто завел? Кто достал девять зерен и сейчас размножает гибрид многолетней кавказской ржи?
      - Да какая польза с того? - пренебрежительно бросает Игнат.
      Пастуха за живое взяло - туману напускает кладовщик.
      - Наука! Дурень! - разъясняет он.
      Кладовщик не сдается.
      - У Завирюхи нет диплома! - говорит он, надеясь, видимо, заронить сомнение в умы колхозников.
      - Что с того! У садовника в Бишкине есть диплом, а гусеница сад поела! - возражает пасечник Лука.
      А тракторист Сень напоминает:
      - В Куликах заморозками побило цвет, не уродили сады, в Бишкине солнце все сожгло, а Мусий Завирюха, который заведует у нас хатой-лабораторией, своевременно принял меры, избежал беды, и урожай собрали на славу.
      - Это ты дело сказал! - похвалил тракториста пастух.
      Завирюха не из тех людей, которым на старости лет кажется, что вместе с ними и весь мир стареет. Пастух вгорячах бьет себя в грудь, словно хочет сказать, какое еще молодое, трепетное сердце в иссохшей груди Завирюхи. Это страстное выступление заставило умолкнуть, притихнуть недругов. И Нагорный, поглядывая с явным сочувствием на пастуха, усмехается. Не будь здесь секретаря, разве стали бы слушать Савву? Затуркали бы, заклевали. Спасибо, Устин Павлюк обратился в райком, дабы Родион Ржа не посылал в Москву своих прихвостней да бездельников. Разве бы удалось пастуху защитить Завирюху, если б не секретарь? Урущак слова бы сказать не дал. А теперь Урущак сидит - и ни гугу, слушает, как бригадир Текля пашет да сеет, как она разбила поле на клетки, как удобрение возит, - потому-то и уродилась сильная пшеница!
      - По чужой указке, не сама дошла, - бросил бригадир Дорош, завидуя, верно, что по двести пудов озимой пшеницы с гектара взяла Текля.
      - Дорош посеял тридцать гектаров проса, а говорит - двадцать пять, чтобы больше с гектара получилось. Посылайте меня, дескать, на выставку!
      Савва беспощадно расправляется со своими недругами, вступается за правду, на себя накликает беду.
      Селивониха сидела на собрании надутая, слушала, как разносят мужа. Досадная неожиданность! Какой позор выпал на ее долю!
      Соломия неприязненно поглядывала на Урущака - где ж его грозный вид, который так шел к нему и нагонял страх на непокорных? Соломия глазам своим не верит: да полно, Урущак ли это? Куда девался его воинственный пыл? Ведь, бывало, спуску не давал говорунам, а сейчас они вон как распоясались! Ведь умеет, знает же, как прищемить язык. Почему это он сегодня сидит такой молчаливый, брови насупил? Пить да гулять с Селивоном - только мигни, а как что сделать для Селивона - так кишка тонка. Мало перетаскал кабанов, муки, меду, рыбы? Шут их разберет, кого и задабривать! Считали - Урущак всесилен, все в своем кулаке держит.
      Раскормленная Татьяна, в тревоге за мужа, тяжко вздыхала. Награды, медали, почет, слава - неужели все развеялось как дым? Закатилась его звездочка, погасла Игнатова сила? Себе не верила. Черта лысого поймешь тут, какого начальника улещать прикажете!
      Кладовщика Игната, надо сказать, первая неудача не заставила сдаться, у него еще теплился слабый огонек надежды. Он со всем жаром продолжает доказывать, кого, по его мнению, требуется послать на выставку, кто своими достижениями прославил Буймир. Расхваливает доярку Саньку: поставила коров на ноги, умеет и присмотреть за ними, и раздоить.
      - Если Санька останется на ферме, то недригайловская овца и та станет давать больше молока, чем у нее корова! Совсем на нет сойдет ферма! наперекор кладовщику ведет свое Мавра. Настырная баба, затвердила, будто знатная доярка Санька запустила коров: тощие, нечищеные, вечно ревут. Родион к самым отборным приставил - и тех ухайдакала. Чем зарабатывает славу? Председателю угодила!
      Собрание шумно поддержало Мавру.
      Заныло сердце, Соломия не стерпела, тоже вставила свое слово. Напала на представителей райцентра. Не выбирая выражений, распекала, что позволяют черт-те кому распускать бесстыжие языки. Ежели б не Нагорный, да кто бы тут посмел нахально выступать против председателя? Не видно разве, что Устин Павлюк не зря собрал своих приспешников, ведет поход против председателя? Родион лишь грозно посматривает на обидчиков - разве это поможет? Чуть Урущак попробует на кого прикрикнуть: "Это не по существу!" - Нагорный тут как тут, предостерегает: "Не закрывай людям рта!" Им только дай волю!
      - Ты лучше скажи - сколько у тебя трудодней? - спросила Текля Селивониху.
      Что могла сказать Соломия, которая одного дня в поле не была.
      - А чтоб ты не разродилась! - с помутневшими, налитыми злобной яростью глазами накинулась Соломия на Теклю.
      Посыпались угрожающие выкрики, люди требовали, чтобы Соломию выдворили, поднялась такая неразбериха, что Нагорному пришлось призвать собрание к порядку. Одна Соломия никак не могла утихомириться, привыкла, что все должно склоняться перед ней. Она фыркала, злилась. И неизвестно, какой бы еще номер выкинула, да Селивон, зная характер своей половины, грозно цыкнул на нее: с нее станется, доведет до беды и не такое еще наговорит начальникам! И Соломия, нельзя сказать, чтобы очень охотно, все же подчинилась.
      А пастух Савва просил Нагорного обратить внимание на то, как обленились, распоясались, сколько спеси в таких вот ленивых самодурках и как бесцеремонно разговаривают они с людьми. Однако нельзя сказать, чтобы Соломия без дела лето сидела. Разве мало было проплешин на колхозных огородах, в бригаде Дороша: где вымокнет, где капустница поест - земли хватает. Соломия с Татьяной засевали те проплешины махрой, возили в Сумы на базар, неплохая выручка получалась. Станет ли председатель прекословить? Днюет и ночует у Селивона, дочку сю Саньку собирается протащить на выставку.
      И, удивительно, пастуху никто словом не возразил, один кладовщик выкрикнул: "Брехня!" Зато собрание единогласно признало: пастух говорит правду. Нелегкий денек выпал Селивону.
      Нагорный внимательно слушает, следит за настроением собрания.
      - А что делает Соломия в колхозе? - спрашивает Нагорный председателя.
      - Помогает колхозу, - не подумав, второпях отвечает Родион под общий смех.
      "Почему люди смеются?" - никак не может взять в толк Родион.
      Пастух Савва объясняет секретарю - лучше бы уж он молчал:
      - Всякий раз, как артель вывозит на базар муку, сахар, сало, мед, арбузы, либо картошку, или что сад уродил, Соломия - что правда, то правда - сидит на машине и торговлей заправляет. Увидит, что вокруг толпа скопилась, "набавь по рублю на кило", - приказывает продавцу. По всей округе идет молва - толковая в торговом деле женщина. Настрогала сотню трудодней, а уж что барышей - не счесть.
      Устин Павлюк говорил спокойно, сдержанно, убеждал, что честь Буймира в руках пастуха и его сына Марка. Именно за то, что они всегда стояли на страже правды и выступали с критикой на собраниях, Родион Ржа прогнал их с фермы - и, надо сказать, с согласия Урущака, - а к рекордисткам приставил Саньку, никуда не годную доярку.
      Колхозников долго убеждать не пришлось - все ясно, все понятно, - не дали и договорить, тут же согласились с мнением Павлюка, поднялся оживленный гомон, раздались оглушительные выкрики:
      - Ура!
      - Молоды!
      - Образцово поставили ферму! На совесть поработали!
      - Достойны ехать в Москву!
      От такого оборота дела, ясно, мало радости Родиону, зато Нагорный своими глазами увидел, кто в почете у людей - уж во всяком случае не Родион Ржа. О кладовщике Игнате да Селивоне и говорить не приходится вроде даже занедужили. И Урущак темнее тучи сидит за столом президиума, слушает, как Павлюк прорабатывает его, и не может ничего поделать.
      Повеселел пастух Савва: собрание бурно приветствовало его. В почете у колхозников пастух и его сын Марко. Сколько бед и невзгод вытерпели они по милости Селивоновой компании! Нагорный все видит и сделает из этого выводы. Несдобровать тогда Урущаку.
      И в президиум Марка выбрали. Саньке даже глядеть на него муторно.
      - Таким орлом посматривает на всех, словно век свой по президиумам сидит... - показывая на Марка, искала она сочувствия у Тихона.
      А Марко - у всех ведь на виду! - едва сдерживал свое волнение.
      Опять у Марка светлые дни. Текля всей душой радовалась за него. В прах рассыпались все мерзкие замыслы, все ухищрения врагов, а Родион сидит, нахохлившись как сыч, боится за свое положение. И Урущак помочь не может, - пожалуй, самому еще придется отвечать перед райкомом. А пока что люди выводят на чистую воду Селивоновых дружков, собиравшихся присвоить себе чужую честь, чужую славу. Хотя их и постигла неудача, они все еще не теряли надежды - авось Родион вызволит.
      - Председатель у нас - родного отца не нужно, - клянется бригадир Дорош.
      - Давно пора оценить по достоинству Родиона Марковича! - обращается к собранию кладовщик Игнат.
      - Для него все равны, - говорит Гаврила.
      - Только при Родионе Марковиче и стал у нас порядок! - откликается Перфил.
      - Родион Маркович действительно, что называется, ведет нас к зажиточной жизни! - прибавляет Селивон.
      Нельзя сказать, чтоб председатель был не в чести. Лестные отзывы так и сыплются.
      - За Родионом Марковичем только и свет увидели! - восклицает Соломия.
      Торжественный хор похвал нарушил будничный голос доярки Мавры:
      - За Родионом всем прихвостням привольно жилось, изрядно-таки попользовались.
      Пастух Савва рассказал собранию - давно уже несогласно живут Мавра с Соломией. А началось с того, что завхозовская корова повадилась гулять по всему бригадному хозяйству, грызла свеклу, картошку, дергала сено - совсем как завхоз, и никто не смел прогнать ее. Люди проходят мимо, смотрят, сокрушаются. Что ж поделаешь - корова-то завхоза. Селивон тоже видит и похаживает себе как ни в чем не бывало, ирмосы поет. А Мавра возьми и отгони завхозовскую корову от стога да ну честить при всем честном народе Селивона. С того и пошло. Деревья у соседей разрослись, березы, осокори обступили Селивонову усадьбу, - кидают, вишь ты, тень, глушат Селивонов огород. И Селивон приказывает Мусию Завирюхе срубить их. Завирюха не послушал, так Селивониха кипятком ошпаривала корни, пока не высохли все деревья. Потом чемерицей потравила кур. Издавна не ладят соседки, да и сейчас Мавра попрекает Селивониху, что та целое лето прохлаждалась в тенечке.
      Поднялся, привлекая общее внимание, председатель. Родиону будто дела не было до бурных споров, расходившихся страстей, хотя кое-кто и старался набросить на него тень, ругали кладовщика, завхоза - так разве председатель к этому причастен? С необычным словом обратился Родион к собранию, что громом оглушил:
      - Я родился под грохот канонады, - торжественно провозгласил он.
      Селивониха с восторгом воззрилась на председателя: знал, что сказать!
      Нет никакого сомнения, человек хотел сказать нечто очень важное, значительное - да разве дадут? Устин Павлюк нарушил высокий строй мыслей председателя:
      - Ты расскажи, как разогнал кадры!
      - И как поставил прихвостней да полюбовниц! - ввернула Мавра.
      - Горлодеров да лодырей! - заметил Марко.
      - Привел в упадок ферму! - подтвердил Мусий Завирюха.
      - Чуть весь скот не загубил! - вставил тракторист Сень.
      Родион решил бить противника фактами.
      - И трудодней в нынешнем году выработали больше, - старался он перекрыть голоса.
      Тут Панько Цвиркун услужливо подал справочку, свидетельствующую о росте трудовой дисциплины.
      - Трудодней выработали больше, почему же доходы меньше? - спрашивает пастух.
      Не дадут Родиону слова сказать.
      - Девичья бригада вытянула колхоз! - кричит Сень.
      Родион на этот выкрик не обращает внимания. Зато обращают другие.
      - Девичья бригада вырастила по сорок центнеров кукурузы с гектара, а Дорош - шесть, - напоминает звеньевая Галя.
      И Родион вынужден все это слушать. Конечно, если бы не Нагорный, кто бы отважился шпынять председателя? Кто бы посмел возразить?
      - Иль я кого обидел? - обратился Родион к собранию. - Не выписывал арбузов, яблок? Или соломы не дал, отказал в подводе на базар? Не позволил в лесу дров нарубить? Хвои привезти? Или запретил кому вымачивать коноплю в Ольшанке? Брать с поля ботву? Жому, скажете, не давал, запрещал спаривать коров с племенным быком?
      - Ну прямо губернатор! - резко бросил Павлюк. Поди угадай, к чему приведут твои слова...
      Родион со всей душой к собранию, и уже Селивона с Игнатом явно взяли за живое его слова, а Гаврила да и Перфил до того расчувствовались - чуть не всхлипывают. Так - на тебе - угораздило этого Павлюка встрять, сбил с толку людей. Ясное дело, что Нагорный сделает из этого выводы.
      - Как я решил, так и будет! - сгоряча выпалил председатель.
      - А для чего же существует общее собрание?
      К каждому слову готовы прицепиться его враги.
      - Я давно предупреждал, - напоминает пастух Савва, - председатель у нас изворотлив как змей! Кто с ним? Селивон да кладовщик Игнат. Эти люди по уши увязли в личном хозяйстве, обкрадывают государство, а ферма без присмотра, до черного дня хотят довести колхоз! Что ни обжалуешь в земотдел - председатель на смех подымает: "Я сам земотдел!" Уезжал ли хоть раз Урущак с пустым возом от Родиона?
      События прояснялись. Нагорный записал что-то в свою книжечку.
      Что мог на это сказать Урущак? Кого только не ошеломило сегодняшнее собрание? Нагорный строго предостерегает, чтобы не глушили критики. Разве это критика? Оговаривают руководство, не больше!
      Кладовщик Игнат в себя не может прийти. Неужели ускользает почва из-под ног? Настал конец всем мечтам, всем надеждам? Думали, что будут заправлять колхозом до скончания века. А случись с председателем беда - не ждать добра и Игнату с Селивоном. Так надо защищать Родиона.
      - Родион Маркович сам растет и другим развитие дает. - Кладовщику ли не знать, чем можно угодить Нагорному.
      Возможно, эта льстивая похвала кладовщика пришлась бы кое-кому по вкусу - наверное бы пришлась, - да тут сунулся Марко со своим непристойным замечанием.
      - Растет, только в живот да в зад! - под неуемный хохот собравшихся бросает он.
      Что-то слишком много вольностей позволяют себе сегодня на собрании.
      Кто мог думать, кто мог предвидеть, что Родиону придется претерпеть такое надругательство? Да скажи кто ему, что пересохнет река Псел и на дне ее зазвонят колокола, скорей бы поверил, нежели в такое злосчастье! Надежно, как за каменной стеной, чувствовал себя за Урущаком. А теперь Павлюк берет силу. Кто мог думать, кто мог предполагать? Председателю поношение - радость врагам. Мавра, не скрывая того, что довольна происходящим, язвительно посматривает на раскормленных молодиц, Селивониха вся так и передергивалась, пеной, казалось, исходила с досады. Татьяну корежило, точно судороги ее сводили.
      Мусий Завирюха вдруг объявил:
      - У Родиона нет в голове... диалектики. - Да еще и покрутил пальцем у виска.
      - Просто ни ума, ни совести! - уточнила Мавра, досадуя на мужа, что напускает туману там, где все ясно.
      У Завирюхи издавна пристрастие к мудреным словам. Еще когда был под Порт-Артуром, слышал их. А уж теперь, когда, известно, обновилась, запестрела яркими словами речь, немудрено и растеряться, подобно девушке на лугу, что не знает, какой ей цветочек сорвать.
      - У Родиона нет гуманности, - вставляет пастух Савва.
      Пастух давно говорил - не нужно нам такого председателя. И собрание согласно с пастухом: неугоден нам Родион и вся его компания - Селивон с Игнатом!
      Родион Ржа из-под насупленных бровей зло уставился на Савву; плотный Селивон, Игнат сопят, что упыри, дать им волю - разорвали бы на части пастуха! Последнее, конечно, всего лишь плод его воображения. На самом-то деле Селивон с Игнатом сидели понурясь, тише воды, ниже травы. Да им ничего и не оставалось, как покориться обстоятельствам. Подчинился требованию собрания также и кроткий миролюбец, тишайший страдалец Родион Ржа:
      - Снимайте меня, я уже приготовил вилы.
      Не желает он отныне "быть у руля".
      Скорбная тишина, всхлип, стон.
      Соломия прослезилась: такой бесценный человек - и вдруг возьмет вилы!
      Татьяна тоже огорчена: такой руководитель, устали ведь не знал - и вдруг станет на рядовую работу!
      О Саньке и говорить нечего - все самые заманчивые надежды вырваны с корнем! Отныне не Санька будет верховодить на ферме, не ей выпадет слава, почести, ордена! Она-то думала, что сила в его руках, а оно вот как обернулось.
      Кладовщик Игнат скорбит:
      - Без Родиона нас и куры заклюют!
      Но его предупреждение никого не пугает. К тому же беспутный пастух с ядовитой ухмылкой кивает на Родиона, не желающего якобы больше ходить в председателях, - не хочет, как кобыла овса. Этак из-за недругов своих, чего доброго, и в ад не попадешь.
      Родион делает еще попытку переубедить собрание:
      - Враги мои и советской власти пытаются оклеветать меня!
      Родион, вероятно, сам не ожидал впечатления, которое вызовут его слова.
      Собрание возмутилось околесицей, которую понес председатель.
      - Неудачный руководитель - огромное зло, - сказал Марко. - На него надеются, ему верят, а в нем нет ни живой души, ни ума, ни совести. Вот он и прячется за спину советской власти, думает, что это спасет его.
      Марку, однако, не удается сбить Родиона.
      - Это тот, что попал в "окно сатиры"! - сделал он попытку опорочить Марка.
      - За правду! - раздались голоса из зала.
      - Меня тут обвиняли... будто бы я разогнал кадры, - бубнит председатель. - Мы хотели исправить Марка и Павлюка, но эти люди не признают критики!
      Родион вздумал "исправлять" Павлюка! Трактористу Сеню понятны уловки председателя, все его ходы и извороты. Да и кому они не видны?
      - Устин Павлюк - старый член партии, организатор и первый председатель колхоза в Буймире! - говорит он.
      Чем вздумал удивить Родиона!
      - Он перерождается! - кричит Родион. Разве он не знает, что сказать?
      - А что касается пастуха Саввы, - продолжает Родион, - так этот человек никак не может избавиться от пережитков прошлого - избил председателя ревизионной комиссии.
      Нагорному сегодня хватало впечатлений, он ко всему прислушивался, наблюдал, записывал, но от последней новости несколько стал в тупик.
      Пастух Савва сам торопится выложить перед секретарем свою вину. Правда, прежде всего он бросает Родиону:
      - Администратор ты голый, вот что я тебе скажу!
      И тогда уже рассказывает Нагорному, как это с ним случилось:
      - Дьявол знает, как все вышло. Голова моя не боится ни чаду, ни дыму, а тут вдруг ни с того ни с сего разболелась. Лежу я больной, значит. Смотрю, едет на возу Гаврила - чересседельника на коне нет, хомут шею давит, а Гаврила еще и ноги на оглобли положил, совсем задушил коня. Не улежал я, выбежал: "Так-то ты колхозную худобу бережешь? Что это за копыто? А хомут? Думаешь, если есть машины, так можно коня не беречь? Ишь гонишь как бешеный! А будь бы он твой собственный, пожалел бы небось". Не стерпел - ну и дал тумака, не остерегся. Конь как заслышал мой голос, аж заржал...
      Надо сказать, собрание очень снисходительно приняло покаянную речь пастуха, его простосердечная исповедь даже кое-кого привела в веселое настроение. Нагорный хоть и должен был признать добрые намерения пастуха, вставшего на защиту колхозного добра, но осудил самовольную расправу. Недостойно пастуха такое поведение.
      Верно говорится - беда одна не ходит. Уж и без того довольно напастей свалилось сегодня на Родиона, а тут еще полеводка Варвара Снежко со своей жалобой - не лежит, дескать, у Родиона сердце к народу, вечно насупленный, глаза в землю, не здоровается никогда с человеком.
      - Может, прикажешь тебе в спину кланяться, когда ты с цапкой в поле бежишь? - ответил Родион.
      Варвара еще пуще расходилась, всякую пристойность забыла, налетела на Родиона:
      - За какой-то соломой неделю ходила... Знай смотрит волком: мол, некогда мне сегодня. На следующий день приходишь - опять не вовремя...
      Родион на это только руками разводит: только мне, дескать, и дела, что твоя солома. А та ишь какой вывод делает:
      - И даст соломы, так уйдешь от него со слезами.
      Эти слезливые бабы точно сговорились сегодня, взялись за Родиона.
      - Несу из больницы ребенка, метель - дух забивает, встречаю на базаре председателя, сам-то небось в кожухе, в машине сидит ("Ох и въедливая эта Наталка!"). "Чего возле кабины топчешься, полезай в кузов!" - говорит. Снег - свету не видно, ветер сечет, люди обступили меня кругом, чтобы защитить от вьюги...
      А того не подумает молодайка, пристало ли председателю на мешках либо на бочке с керосином сидеть.
      Мавра убеждает Нагорного, что народ в колхозе трудовой, честный, да вот беда - завелась компанийка. Пьют, гуляют у Селивона. Что ни день воскресенье, что ни неделя - свадьба. Давно пора Селивона с Игнатом вывести на чистую воду. Разве болеют они за развитие хозяйства, за воспитание масс, за колхозный достаток, за государственные интересы? Им бы побольше содрать с колхоза. Разгоняют честные кадры, ставят всюду своих прихвостней, разорить хотят колхоз.
      - А что председатель? - спрашивает Нагорный, видимо с большим вниманием отнесшийся к Мавриным словам, чему Родион не очень-то был рад.
      Кто не знает эту придиру Мавру? А Нагорный, вместо того чтобы пресечь наветы, развязывает людям языки, поощряет подобные разговоры.
      И Мавра, кивая на сидевших рядком пышнотелых кумушек, рассказывает, что Соломия с Татьяной совсем опутали, залили магарычами Родиона. Хозяйством заправляют Селивон с Игнатом, в их руках зерно, мука, мед, масло, сахар, рыба, сало, фрукты, овощи, - все это так и липнет к их рукам, давно уже тюрьма по ним плачет.
      Эта сухонькая пожилая женщина вызвала невольную симпатию - честный, правдивый взгляд, звенящий гневом искренний голос. Видно, здорово наболело у нее на душе. Да разве у нее одной?
      У кладовщика Игната на такой случай всегда был готов один ответ:
      - Нет еще такого кирпича, чтобы для меня тюрьму построить!
      Кто не знает, что Селивон навеселе хвастался: нас, мол, суд не возьмет, мы с самим начальником милиции в дружбе.
      Неизвестно, к чему бы пришло собрание при попустительстве Нагорного, да Урущак решил успокоить собрание. Сгоряча невесть чего можно наговорить, кучу бед навлечь на голову невинного человека! Взять, к примеру, Родиона: образцово поставил ферму, да и все хозяйство отлично ведет, пашет, сеет, выполняет государственные поставки, хорошо провел кампанию по реализации займа. И за что ругают человека? Да и много еще других полезных качеств нашел Урущак у председателя, которых не разглядели колхозники по той простой причине, что из мелких соображений рады бы даже избавиться от Родиона. Что это за порядок? И где мы председателей наберем?
      - Неужто свет клином сошелся? - подает голос Устин Павлюк.
      Урущак с таким пылом принялся вразумлять собрание, что его пот прошиб (кто проникнет в ход мыслей секретаря?), а этот Павлюк одной фразой свел на нет все его усилия.
      Часто случается, что добрые намерения приводят к обратным результатам. Вместо того чтобы утихомирить страсти, Урущак лишь пуще распалил их, и собрание напустилось на Родиона, разогнавшего умелых работников. Мавра чуть не вопила: когда-то у нас пели да веселились, а теперь знай плачем, боимся - скот погибнет, а то и вовсе ферма сгорит, либо еще какая беда приключится. Она прямо-таки умоляла Нагорного навести в колхозе порядок. Этот председатель доведет колхоз до полного разорения. В Павлюковых руках выросла ферма, а теперь полюбовница председателя Санька распоряжается на ферме, никого не признает, захотела обскакать Марка, пустила скотину - еще роса не сошла - на клевер, чуть не погибла скотина.
      - Азот бродит, все равно что дрожжи, бактерия, - поясняет Мусий Завирюха.
      Что было делать Урущаку? Отдать Родиона на расправу?
      - Если провинился председатель, запишем выговор... - снова обращается Урущак к собранию.
      - Не поможет бабке кадило! - кричит пастух.
      Вот привязался! Урущак бросает раздраженный взгляд на лохматую бороду. Он хочет помочь людям разобраться:
      - Никак невозможно переизбрать сейчас председателя, надо подождать до конца хозяйственного года.
      И этим важным соображением то ли убедил наконец, то ли ошеломил людей. Буймирцы еще не сталкивались с таким препятствием.
      Для Урущака это был проверенный ход, не раз помогавший ему выходить из самых трудных положений: как только обвиняют кого в непригодности, требуют сместить - пусть, мол, кончится хозяйственный год, а там видно будет!
      И, надо сказать, соображение это имеет кое-где распространенное хождение как очень дельное, убедительное и даже незыблемое.
      А чтобы усилить произведенное на собрание впечатление, Урущак продолжает:
      - Здесь все беды и напасти свалили на председателя - будто бы он потакает пережиткам прошлого, не воспитывает массы, разогнал кадры, доверился мошенникам, едва не погубил ферму, разоряет колхоз. А мы где были? Куда смотрели? Где был райцентр? Это ж клевета на руководство!
      Кто осмелится сейчас пускаться в опасные рассуждения? Всем ясно: сваливать вину на председателя - значит возводить поклеп на руководство! Попробуй теперь плохо отозваться о председателе! Это ж прямой намек на районное руководство! У всех звенели в ушах слова Урущака: "А мы где были?" Что скажешь после этого?
      - А мы прозевали! - ответил на слова заведующего райзу Нагорный.
      Полнейшая неожиданность для Урущака. От кого угодно мог он ждать возражений, только не от секретаря райкома! Уж не шутит ли Нагорный? Уж не берет ли, случаем, вину и на себя? Урущак оторопел. В клубе тугая тишина. Видно, непривычно было слышать такое собранию. Представители райцентра обычно твердили совсем другое: "Мы указывали, мы предостерегали, но наших указаний не выполняли". Нагорный сломал эту традицию, признал недосмотр руководителей района. Это хоть кого могло ошеломить.
      Итак, все доводы Урущака, так старательно подобранные и, казалось бы, убедительные, не привели ни к чему. А виноват во всем пастух. С самим Урущаком не согласился. Мало того, упрек бросил Урущаку:
      - За бумажными отчетами жизнь проглядели.
      Нагорному пастух слова поперек не говорит. Наоборот, даже хвалит видно честного партийного человека. И длинных речей секретарь вроде не произносил, и, однако же, разрушил злые козни! Не принял во внимание ни реализации займа, ни других "выдающихся заслуг" председателя. А Урущаку совершенно отчетливо ответил, что хозяйственный год тут ни при чем, если народ хочет переизбрать председателя. Чтоб, значит, не мешал людям на пути в большом деле. Завел хуторские порядки, запутался в грязных махинациях разве способен такой человек воспитывать массы? Окружил себя бездельниками, кумовьями да лизоблюдами, перед иными сам угодничал, иных задаривал (не намек ли на Урущака?), - разве способен такой человек руководить колхозом? Да еще пытался со своими повадками базарного дельца пролезть в партию. Возможно, и пролез бы с помощью Урущака, если бы вовремя не хватились.
      Мусий Завирюха многозначительно переглянулся с Павлюком, с Саввой. Не находят ли они в словах Нагорного собственных мыслей, собственных чувств? Потому и болели душой из-за бесчестного поведения председателя и его прихвостней, что те извращали колхозный строй. Падкие до наживы, Селивон с Игнатом возрождали старые хуторские привычки, разжигали собственнические страсти, старались побольше заграбастать - ворочали делами как хотели, нагличали.
      Не обошел Нагорный, надо сказать, и Урущака, непривлекательно расписал этого горе-начальника, - спасибо, собрание помогло проверить человека. Урущак сразу опустил крылышки, а Соломия с Татьяной никак в толк не могли взять - что же творится на белом свете? А уж о Родионе, о кладовщике Игнате, Селивоне и говорить нечего, совсем повесили носы. Дернула их нелегкая позариться на высокие посты. Жили бы себе тихо-мирно. Как неожиданно все повернулось! Те, кто совсем еще недавно почитал себя призванным заворачивать всеми делами в немалом масштабе, поняли - Нагорный слов на ветер не бросает.
      Впрочем, Урущак еще не совсем сдал позиции. Когда секретарь заговорил о потере чести и совести, он резко бросил:
      - Об этом в другом месте поговорим!
      В высших инстанциях, хочет сказать, поведут разговор о его деловом и партийном лице. Но как бы там ни развивались события, пожалуй, и вправду придется отвечать. Ох уж и ругал он себя за легковерие, за податливый характер. Хотел людям добро сделать, а вместо того вон какую беду накликал. Легко ли, в самом деле, Урущаку обидеть человека? Только вознамерится распечь, а тут мед тает на языке, навевает приятные воспоминания, разливается томительной сладостью по жилам. Топленое сало зальет гнев, смягчит сердце. Поразительные вещи иногда происходят с людьми.
      На высокомерное замечание Урущака, огорошившее собравшихся, Нагорный ответил, что большевики не только сами обязаны учить народ, но и учиться у народа. А массы обязаны контролировать руководителей, поправлять их, вскрывать их ошибки.
      Слова эти пришлись по Сердцу присутствующим.
      Не в силах совладать с охватившим его возбуждением, пастух победно обводит глазами собрание, кивая в сторону Урущака и Родиона: в наш век глушители критики не в почете!
      - Всыпь в ведро кислого квасу ложку сахару - нешто поможет? - говорит пастух. Вот и разбери, к чему он ведет. - Все правление, где засели дружки-приятели Родиона, переизбрать надобно!
      Вот это понятно! И против этого возразить нечего. Все дружно поддерживают пастуха.
      Нагорный благодарит собрание. Из острых критических выступлений он сделал для Себя немало полезных выводов. Партия изучает опыт организационной работы. Товарищ Калинин учит, что голое администрирование не может дать хороших результатов.
      - Людей надо знать! Людей надо изучать! Пастух! Доярка! В душе каждого из них целый мир! Людей надо знать не по одним лишь сводкам и рапортам, - говорил Нагорный, должно быть, в поучение руководителям колхоза, - надо знать, как они трудятся, чем дышат.
      Собранию стало известно содержание разговора, состоявшегося между Нагорным и Урущаком в райкоме партии. Разговор возник в результате сигналов, поступавших от Устина Павлюка и Мусия Завирюхи о действиях колхозных дезорганизаторов, которые пребывали под крылышком Урущака.
      - Не могу я знать каждого пастуха, - говорил Урущак. - У меня вон их сколько, колхозов этих. Не могу я знать каждую доярку. У меня одна голова.
      - И все же мы обязаны знать каждого пастуха, - доказывал Нагорный. Когда окрепнут партийные организации в колхозе, тогда нам легче будет. А у нас пока такие колхозы, в которых нет партийных организаций.
      - Значит, нужны срочные мероприятия, - неожиданно заключил Урущак, ощутив, вероятно, опасность. И тут же воспылал внезапным желанием отправиться в Буймир, созвать общее собрание, чтобы выявить все недочеты, тут же, на месте, проверить жалобы, навести порядок.
      - Лучше быть не может, - согласился Родион.
      - Урущак уже не один год наводит "порядок", - возразил Устин Павлюк.
      Тогда-то Нагорный и решил, что сам будет присутствовать на общем собрании. Нельзя сказать, чтобы Урущак и Родион обрадовались подобному обороту дела. И, как выяснилось из дальнейших событий, у них были к тому основания.
      Сегодня, среди шума и гама, в этом сложном переплетении обид, поклепов и оскорблений, Нагорный уловил зерно правды, правильно оценил положение. И говорил будто недолго, а всех успокоил справедливой, убедительной речью. Пастух Савва так весь и просиял и, не в силах сдержать бурного потока чувств, от всей души благодарит товарища Нагорного.
      Народ - сила, он все может.
      Павлюку быть председателем, а Марку фермой заведовать - решило общее собрание.
      - Потерял портфель! - кивая в сторону Родиона, говорит пастух.
      - А как же Селивон? - растерянно обращается к присутствующим кладовщик Игнат.
      - А Селивон будет воробьям кукиши показывать! - под общий хохот ответил пастух.
      - На рядовой работе пусть проявит себя, - проговорил новый председатель Устин Павлюк, - пока не кончится ревизия.
      - Пока ревизия не выведет всех на чистую воду! - несколько определеннее изъясняется Марко.
      Пастуху снова придется скотину пасти, на зеленом приволье с буйными ветрами разговаривать.
      Старику хотелось бы весь свет прижать к своей груди.
      - А пастбище чтоб нарезали для фермы не такое, как при Родионе, осока, лепешник да жабьи конопельки! - с молодецкой живостью воскликнул пастух, развеселив окружающих.
      Не мог удержаться от улыбки и Нагорный, с приветливой мягкостью кивнул пастуху - как решит общее собрание, так и будет.
      Полны неостывших чувств, расходились колхозники по домам.
      2
      На совещании в райкоме, посвященном дальнейшему развитию колхоза "Красные зори", Павлюк повел необычайный разговор.
      - Я того мнения, - сказал он, - что хирургу, сталевару и председателю колхоза никто не должен мешать.
      Что за вздор! Вот это загнул! Урущак обалдел. До чего договориться можно?! Это что же, Павлюк против всяких планов и руководства? Урущак, право же, постичь не может, куда человек гнет, чего хочет! Такому только дай волю - он нахозяйничает! На это недвусмысленное обвинение Павлюк даже не потрудился ответить.
      Секретарь райкома Нагорный, следя за выступлениями, словно бы даже посветлел от этих слов Павлюка - уж не сочувствует ли он тому опасному взгляду на вещи, который выразил Павлюк? Не думает ли поощрять в таком деле Павлюка?
      И, словно в развитие этих мыслей, Нагорный начал говорить о том, что честному, дельному председателю действительно не следует связывать инициативу.
      Урущак ничего подобного еще не слышал! А как же тогда земельные органы? Не иначе как Павлюк втерся в доверие к секретарю.
      - Кадры надобно изучать, воспитывать, - развивал Нагорный свою мысль. - Есть руководители колхозов большого организаторского таланта, государственного ума. Которые всю душу вкладывают в развитие социалистического хозяйства и народного благосостояния. Люди партийной совести.
      Урущак уверен, что секретарь в данном случае имеет в виду, конечно, не Павлюка.
      - А есть председатели колхозов, - продолжает Нагорный, - ограниченные мелкособственническим эгоизмом, которые не столько озабочены развитием хозяйства, сколько спекулятивными махинациями. Такой председатель сегодня засевает подсолнухом утаенные от государства "неудобные земли", бьет масло - маслобойня-то своя, - а после того отправляет машину за машиной на рынок в Донбасс. А завтра уже он под Азовом скупает рыбу и везет в Сумы на базар. Попробуй только не пресечь его "инициативы"! Что мы и сделали.
      Слова секретаря вызвали смех. Урущаку, однако, было не до смеха. В сердце закрадывалась тревога. Ясно же, что секретарь имел в виду Родиона Ржу, которого Урущак выдвинул в председатели, мало того - взял под свое крыло, дал рекомендацию для вступления в партию. Но собрание свалило Родиона. Урущак хмурился.
      - Или же взять такой случай, - продолжал секретарь. - Гибридными высокоурожайными семенами кукурузы кормят свиней, потому, видите ли, что соседние колхозы не хотят брать в обмен на простые семена. Как тут не подсказать?
      Павлюк понес фантастические бредни насчет инициативы, и весь райком навострил уши. Тут нужна ясность! Это дело необходимо прояснить раз и навсегда. И Урущак со всей решимостью отвечает Павлюку и всем его защитникам:
      - Я отвечаю за урожай. Следовательно, Павлюк должен выполнять мои инструкции и распоряжения!
      - А я разве за урожай не отвечаю? - угрюмо стоит на своем Павлюк. Мало того, берет под сомнение кое-какие распоряжения Урущака, возбуждая, конечно, любопытство членов райкома.
      Урущак требует доказательств.
      Члены райкома тоже потребовали, чтобы Павлюк высказался конкретнее.
      И Павлюк говорит, будто бы озимая пшеница "украинка", которую, согласно распоряжению Урущака, колхозы перестали сеять, дает самый богатый урожай. Особенно в засушливое лето. Пока нет других сортов. Или вот взять гречиху. Урущак, поднимая спешку с рапортом об окончании сева, всегда настаивал, чтобы скорее сеяли гречиху. Ранняя гречиха вечно выгорала, потому что цвела как раз в самый зной. Попробуйте возразить. "Будешь иметь дело с прокурором!"
      Каких только обвинений не взваливает Павлюк на Урущака!
      Поощренный вниманием, с которым его слушали, Павлюк сгоряча договорился до того, что Урущака плохо контролировали. Глубоко не вникали в его распоряжения. Почему кормовая база у нас отстает от темпов развития животноводства?
      Это уж, несомненно, упрек самому райкому. Но никого это не сердит, не возмущает, никто и не подумал осадить Павлюка.
      Правда, Нагорный, который первоначально, видимо, не имел намерения избегать острых выступлений, на этот раз повел в спокойных тонах разговор на тему о более тесном сотрудничестве земельных органов и колхозов, предостерегая от излишнего административного усердия, и даже признал, что к замечанию Павлюка следует прислушаться.
      Получив поддержку, Павлюк убежденно заявляет, что Урущак не отвечает своему назначению.
      - Разве можно вводить стандартный севооборот на все времена для всех колхозов один и тот же?
      И Нагорный ни звука против. Никому в райкоме и невдомек, что Павлюк, должно быть, сам собирается сесть на освободившееся место.
      Из чувства ответственности Урущак считает себя обязанным высказать свое мнение: не пройдет и года, как Павлюк развалит колхоз. Тогда увидят! Так пусть помнят - он своевременно сигнализировал...
      Увы, его предостережение остается без внимания. Вместо того Нагорный спрашивает:
      - Кто был организатором и бессменным руководителем колхоза почти десять лет? Кто поставил колхоз на ноги, всесторонне развил хозяйство? Кто вырастил талантливые кадры? Наконец - кто, как не Павлюк, вывел новую породу скота? Образцово, на всю Украину поставил ферму?
      Урущак в себя не может прийти:
      - Это Павлюк-то вывел новую породу? Поставил колхоз на ноги? А где же мы были? Павлюк не может даже выговорить слова "лаборатория", не то что вести сложную селекционную работу!
      Павлюк на это язвительное замечание всего лишь добродушно ухмыльнулся.
      И опять-таки соображения Урущака не принимаются во внимание. Так или иначе, а придется Урущаку обращаться в высшие инстанции.
      - Может быть, и не выговорит слова "лаборатория", а новую породу коров вырастил! - бросает в ответ Нагорный.
      Молодой зоотехник Кныш в свою очередь подтвердил:
      - Молочное стадо, разведенное Павлюком, славится на всю область!
      Все словно сговорились против Урущака!
      Итак, заседание райкома закончилось для него очень плачевно. Так и записали: "Не отвечает своему назначению".
      Урущак вышел на улицу. Пришел конец его широкой деятельности. Не распоряжаться ему отныне в колхозах. Без его указаний будут выращивать рожь и пшеницу. Не видать ему больше ни почета, ни уважения, ни меду, ни поросят.
      Вчера еще дурманили голову льстивее угодничество, песни, щедрый стол, улыбчивые губы Селивонихи.
      Урущак полон решимости, он знает, что предпринять. Нет, он не сложит руки. Он разоблачит Нагорного, взявшего под защиту перерожденца Павлюка, сорвет их планы.
      Нет надобности говорить, что печальная участь, постигшая Урущака, привела в уныние и Родиона.
      Раньше никакое дело без него не обходилось в райцентре или на селе. В Сумах, бывало, и в тех перехватят, расспрашивают, обилен ли урожай в саду, как ловится рыбка. Каждый рад был залучить его в приятели. Издалека завидев его, расплываются, бывало, в приветливой улыбке. А теперь хоть бы какая хромая бабка окликнула. Было время, он, может, и не остановился бы ни за что, а нынче хромой бабе рад. В Лебедине, бывало, хоть не показывайся - этот к себе тянет, тот к себе. А теперь мимо проходят, не замечают. Совсем потерял голову Родион, нет правды на земле.
      3
      В истории каждого села бывают дни, запечатлевающиеся в памяти навсегда.
      ...Разодетый, в суконных брюках и юфтевых сапогах, с полными руками дорогих подарков возвращался с выставки пастух в начале лета 1941 года. Вид у него был торжественный.
      Все население высыпало ему навстречу - поздравить знатного односельчанина. Точно ветром пронесло по хатам весть: пастух вернулся с выставки. Не дали и до дому дойти, обступили, заговорили. Словно бы изменился он, не тот взгляд, другое выражение глаз, и держится по-другому. На груди медаль блестит, на весь лес сияет, борода подстрижена, и сам весь будто обновленный в белой вышитой сорочке стоял перед колхозниками. Серьезное выражение постепенно сходило с лица, оно все больше светлело и наконец расплылось в сердечной улыбке. Пастух разошелся, размахивал руками, жилистый, верткий, язвительный, - нет, ни на столечко, оказывается, он не изменился. К старику у всех на глазах возвращалась обычная живость. Колхозники - уж издавна так повелось - всегда уважительно слушали Савву Абрамовича.
      И вдруг люди увидели запыхавшегося, чуть не бегом спешившего к ним Перфила, встрепанного, взопревшего, волосы раскосмачены, - ой, спасайте, ой, скорее... Отдувается, бестолково мнется, топчется:
      - Узнал, что вы прибыли с выставки, Савва Абрамович, ждал, как родного отца.
      Подивились люди - с каких это пор пастух стал так дорог Перфилу?
      Перфил умоляет Савву Абрамовича вызволить его из беды.
      - Не могли дождаться вас, Савва Абрамович, хотели уж отбить телеграмму, да не знали куда. Просто на выставку - так вряд ли бы нашли.
      - Нашли бы! - с полной уверенностью сказал пастух. - Смело надо было бить, непременно нашли бы.
      Отныне известен на всю Москву пастух!
      Перфил тем временем приступил к рассказу. Павлюк со зла, должно быть, приставил его смотреть за Гусляром. На беду его этот бык остался. И почему не взяли его на выставку? Перфил залез в кормушку - забить перекладину, которую бык свернул своей могучей шеей. А Гусляр как поддаст ему - Перфил так и полетел вверх тормашками. В глазах все пошло пятнами - красными, желтыми, голубыми. По кормушке, по стене едва выбрался из хлева, пролез меж плетней, а ноги застряли.
      Спасибо, люди вызволили, ну, он и подался в райзу с жалобой - так ему дали инструкцию. Ой, спасите...
      Пастух слушал, и его брала досада. Не успел выехать из села, какая-нибудь неделя прошла - и пошла карусель! Испортили быка! Норовист стал! Был что ангел, хоть на ниточке води. За пять лет ни разу не ударил пастуха. Смирный. Послушный. Как литой был. А теперь - уму непостижимо шея исхудала, ребра видать.
      Перфил так весь и сияет. Будешь радоваться. От такой напасти спасен человек! Избавился от этого адова бугая!
      Пастух без тени страха заходит в огорожу, что поставлена в сосняке, смело шагает к быку, хлопает по жилистой шее, а Гусляр своей тупой мордой обнюхивает пастуха - все это видели, вытягивает шею, кроткий такой, жмурит глаза, растягивает мясистые губы - смеется...
      Зря только шуму наделали!
      Многолюдная толпа обступила Савву, слушала, с каким почетом принимали в Москве гостей. Встречали с цветами. Усадили в белые кресла. Станция была убрана коврами, гремела музыка. Под землею возили пастуха, а потом и под рекой. Выставка расцвечена флагами, опутана проводами, куда ни ступи - все залито асфальтом, кругом сияние, все так и сверкает - рай земной.
      Мыслимо ли пересказать все, что потрясло душу? На что способны человеческие руки! Лимоны, апельсины так и дурманят ароматом. Ни сил, ни времени недостанет охватить все созданное человеком, все эти краски и диковины. Глаза разбегаются от удивления! Например, отобранный, в два обхвата, зернистый сноп. Как зачарованные, стояли люди перед снопом, не могли наглядеться, налюбоваться.
      Около кого толпа? Эге!.. Народу, конечно, не терпится узнать, какого пастух быка выходил, - длиннейшая очередь - смотрят, как Рур положил мне на плечо голову, стоит перед киноаппаратом - тонна и двести килограммов! Золотыми буквами бьют грамоту мне - двумя быками спарил восемьсот голов скота!
      И это не выдумка - что пастух с сыном были в центре внимания посетителей выставки. Об этом сообщало радио, писали газеты. В красной книге записано пастухово имя - и по заслугам. Прославился колхоз "Красные зори" коровами. Самарянка, выкормленная Марком, - когда еще теленком была, молоком отпаивал, - дала двенадцать тысяч литров за год! Ромашка, дочка ее, - чемпион выставки по первому отёлу. Казачка, Нива, Гвоздика, Снежинка - показательные коровы, а ведь спасены пастухом от неминуемой гибели. И уже примолкли недруги, голоса не слыхать, а Перфил даже улыбается, в оба уха слушает пастуха, и улыбка такая дружелюбная. А ведь все могло повернуться иначе, думали малодушные, если бы Родион Ржа с Селивоном верх взяли... Не стань им поперек дороги секретарь райкома Нагорный.
      Да еще вопрос - угомонилась ли эта компания? На какие только уловки они не пускались, чтобы омрачить народный праздник, чтобы закрыть пастуху путь в Москву, к славе.
      ...Уже пора отправлять на выставку рекордисток, а тут поползли по селу тревожные слухи, будто Павлюк пускал на отгул здоровый скот вместе с больным, рекордистки ходили вместе с заразными, и сено на выставку брали с того покоса, где ходила бруцеллезная скотина. Перезаразят на выставке всю скотину, отобранное со всего Союза поголовье. Поляжет все чистокровное стадо. У кого душа не заболит? В погоне, дескать, за славой Павлюк готов загубить весь породистый скот, который прибудет на выставку.
      Перебудоражили злопыхатели народ, шлют заявления в Наркомзем, в Сумы, бьют тревогу; будто бы в партию пробрался классовый враг - это, значит, Павлюк, - который хочет перевести племенное стадо, а секретарь райкома Нагорный потакает ему, зажимает критику, готов стереть в порошок каждого, кто осмелится стать ему наперекор, вследствие чего колхозники, страшась мести, вынуждены действовать втихомолку.
      Приезжает из Наркомзема комиссия - расследовать дело. Должно быть, и вправду обильно посыпавшиеся заявления посеяли сомнение. У пастуха сердце заходится: пока установят правду, пока разберутся, что это клевета, а время не стоит, упустим дорогие минуты - уже надо бы отправлять рекордисток на выставку.
      Отвели один поклеп - подоспел второй; якобы Марко отобрал себе самых лучших коров из всех звеньев и теперь собирается с чужими достижениями на выставку ехать.
      Снова прибыла комиссия, снова расспрашивала людей. Нагорный крупно поговорил с комиссией. Это что же, из-за каждого злопыхателя будут трудовых людей тревожить? Не видно разве, куда клонят клеветники - не допустить ферму на выставку! Давно пора отправлять скот.
      Зависть грызет людей. Разве Мавра не поймала Саньку на жульничестве? Маркова слаба затмила свет девке. Мавра скот привязывает, а Санька доить побежала; Мавра следом, смотрит - Санька доит в воду! А потом похваляется - Самарянка у меня молока прибавила! Мавра схватила девку за руку: "Что ты делаешь, разве так годится, разве это соревнование?" Так она это ведро все на Мавру вылила. Литры себе приписывала. По пять литров на корову.
      Родион Ржа, когда был председателем, вечно, бывало, на собраниях эту Саньку расписывал: вот ходит за коровами - лучше нельзя, знаменитая доярка. Не давал только ходу девке Павлюк, зажимал инициативу. Зато теперь Санька показала, на что способна. Вот каких людей следует нам посылать на выставку!
      Марко, приняв заведование фермой, выгнал недобросовестную доярку. Так Санька разозлилась на него - не видать, говорит, тебе выставки! А Родиона разве не грызет зависть?
      А сегодня - пастух победителем возвращается с выставки, одних впечатлений сколько! Хватит теперь рассказывать и внукам и правнукам!
      Какие сады были на выставке - по земле стелются. В Сибири разводят.
      А свиньи какие! По шесть центнеров кабаны.
      А жеребцы! По восемь тонн триста пятьдесят килограммов поклажи тянут. Груди могучие, спины широкие, белый першерон, отец - Бардадым. А верховые, чистокровки - донские, карачаевские, кабардинские. Меле - чемпион выставки. Мелеке - сынок его. Километр за минуту промчит.
      Не перечесть всех диковин, всего богатства земли советской. Туда приехали люди из самых отдаленных районов, чтобы с открытой душой, не таясь, свое мастерство показать... и чужого опыта набраться, чтобы свои родные поля тоже засеять полновесным зерном. Или, может, думают, что пастух только к быкам присматривался? Правда, виднее Рура не было! Каких только коров не было на выставке! Лысухи-холмогорки, простые ярославки, которые дали по девяти тысяч литров молока в год. И светло-рыжие коровы, и как смоль черные, и белоголовые, и с красной полосой по хребту; молоко у них пятипроцентной жирности. Недавно выведенные, высокой удойности коровы тамбовские красные, каштановые степные, которые не уступят нашей лебединской Самарянке.
      Хорошо, что в воскресенье вернулся пастух, - хозяйки побросали печи, мужики свои домашние дела, все сбежались послушать пастуха; расселись в сосняке, не сводят глаз со знатного односельчанина. А золотая медаль на груди пастуха так и сияет, все глаза к ней тянутся. Диковинные новости западали людям в самую душу, и не охватить, думается, великих достижений советского народа, обильно одарившего трудами рук своих родную землю.
      Да разве только лошади да коровы приводили там в изумление гостей.
      Были там и плуги, что камни выворачивают.
      Многолюдная толпа отправилась на осмотр машин - достояние наших пятилеток.
      Односельчане сразу подметили: начитался, видно, пастух в Москве газет, наслушался умных речей - ишь как понаторел, не хуже агитатора разговаривает, что приезжает из райцентра.
      Осматривала экскурсия паровые культиваторы, окрашенные в небесный цвет, посевные агрегаты, изготовленные сызранскими заводами.
      Ученые, профессора, инженеры там людям объясняют, что это за неведомые машины перед их глазами - зернотравяная сеялка с дисковой бороной, корчевальные плуги, плуги для лесных посадок, пятикорпусные плуги, которые сразу полполя вспахивают, - и все это наши советские заводы изготовили!
      Сердце радовалось, гордость брала - как расцвела наша индустрия! Пастух от всего сердца пожал руку седому мастеру.
      Нет, пастух как должно держал себя со знатными умельцами, не посрамил Буймира в глазах людей; откуда и где только ума набрался, непонятно - ведь век свой одно знал: на болотах толокся, пас скот на берегу Псла.
      Когда пастух возобновил рассказ, односельчане снова примолкли, слушали, как, очутившись у комбайна, экскурсия пожелала, чтобы заводы создали такую машину, которая прессовала бы срезанную солому. Ученые, профессора, инженеры брали на заметку те советы, может, и действительно что-нибудь придумают, - машина с каждым днем все ближе и ближе к тому, что людям от нее требуется: глушители искру гасят, предупреждают пожары при сухих ветрах, комбайны подбирают колоски, набрасывают на ножи, косят полегший хлеб. И до того разборчивы люди стали, вынужден был признать пастух, что их уже не удивляет ни посевной агрегат на пять сеялок, который впору только трактору "Сталинцу" тянуть, - полполя враз захватывает, за час восемь гектаров засевает, - ни любая другая диковина.
      А разве скажешь, что будет лет через десяток! До чего наука дойдет. И техника.
      А вот как дошла экскурсия до деревянных плугов, тут ученые малость порастерялись. То разговорчивые такие были, толковые, сообразительные, а тут враз как языки проглотили, посматривают на деревянные плуги, сохи да бороны, топчутся, мнутся, не знают, с чего начинать. "Вот этим наши деды землю обрабатывали..."
      Разве это лекция?
      Пастух тут и скажи в ответ профессору: вот это, мол, скракли*.
      _______________
      * С к р а к л и - деревянная связь у плуга, куда вставляют дышло.
      Профессор оторопел.
      Ну, тут весь народ в один голос: "Пусть Савва Абрамович лекцию читает!"
      Пастух тогда повернулся к людям, что собрались здесь со всего света и не знали, что такое скракли. "Скракли - это... Ну, как не знать?.."
      Пастух подметил: ученые, профессора внимательно слушали его, да и люди, что съехались с далеких окраин, обступили пастуха, ловят каждое слово, ну, а он ведь никогда не был скуп на слова, давай подробно объяснять, что такое скракли, - провянувшей, высушенной, распаренной ракитой или лозою чернотала обматывали зубья в бороне, жилистое, упругое дерево, накрепко стягивает, вот посмотрите...
      Пастух вошел во вкус, разошелся - давайте мне сюда ученых, я им буду лекцию читать!
      Деревянные сохи из выкорчеванного корня еще на его памяти были, и пастух мог бы до вечера рассказывать, как они с отцом такой вот корчажиной ниву пахали. Ей-же-ей, больше горя, чем земли налипало на те сохи!
      - И Москва слушает?..
      - И Москва слушает... Только одно упущение, - сказал пастух, - а почему тут нет сухой вишни, которой отец ниву боронил?
      Была бы вишня - пастух и не то бы еще порассказал!
      В тот же день все газеты и радио прогремели о лекции Саввы Абрамовича, а уж от фотографов отбою не было.
      "Всем понятно, что такое скракли? - в заключение своей лекции спросил пастух. - Скракли - это беда-горе наши были!"
      Разные там люди были - в войлочных шапках и калошах на босу ногу, чернявые и белые, широколицые и крутолобые, - и все улыбаются, довольны, видно, всем по душе пришлась лекция, кое на что открыла глаза.
      Мало того, пастух даже научился говорить по-ихнему.
      "Селям-алейкум!" - поклонился он пышным бородам. Смуглые лица приветливы, оживились, глаза заулыбались, люди подняли головы и дружно ответили: "Алейкум-селям, Украина!"
      Похваливали пастуха и колхозников, что вырастили знаменитое стадо. "Якши" - по-ихнему, значит.
      Колхозникам очень захотелось пригласить таких дорогих гостей к себе в Буймир, пусть бы подивились, порадовались нашим успехам. Поди ж ты, Буймир и точно в почете у людей. Москва, как мать детей, роднит все советские народы.
      На этом повесть Саввы Абрамовича не кончилась. Толпившиеся на выставке вокруг машин люди уже хотели расходиться, когда пастух сказал: "Обождите! Лекция еще не кончена!"
      И еще одно упущение заметил пастух: "А почему здесь, рядом с деревянной сохой, нет фордзона? Скракли, которые давным-давно отжили свой век, есть, а почему забыли поставить фордзон?"
      Люди так и покатились со смеху - по душе пришлось совершенно справедливое замечание пастуха.
      Пришлось оно по душе и односельчанам, и они терялись, чем бы отметить его заслуги. Да что ему наша похвала, наше уважение, когда он на самой Всесоюзной выставке отмечен! Золотой медалью награжден. Всенародной славы добился пастух.
      Люди и без того с мыслями не соберутся, а тут пастух гордо объявляет:
      - Меня всюду понимают! И в Киеве и в Москве!
      До чего же свет переменился... да и люди тоже! Вернись, к примеру, в старое время человек из города - о чем бы только не стал разводы разводить! И обязательно в первую очередь о житейских мелочах. А пастух только все о лекции и толкует - как давал пояснения, что это были за орудия производства, которыми приходилось нашим предкам работать. И, надо сказать, толково объяснял.
      - А прядиво было на выставке? - спросила бабушка Чемериска, перебив охватившее людей торжественное настроение.
      Пастух сначала замялся, чуть было сгоряча резкое слово с губ не сорвалось, напуститься хотел на старуху, что туда же со своим бабьим умом суется. Мирового масштаба мысли людей заботят, а она про куделю речь завела. Да вовремя спохватился, ничего ведь предосудительного в словах старухи не было.
      - А как же, было и прядиво. Так и лоснится, словно стираное, вроде бы серебром отливает, так и посверкивает, так и сияет, желтоватым оттенком отдает - белорусские колхозы вырастили, - а что уж пахнет! - ответил он с полным знанием дела.
      И старая была удовлетворена, и сам пастух, и все присутствующие.
      А не встречал ли пастух Мусия Завирюхи в Москве? - спрашивали люди. Бывали ли на выставке садовник, пасечник?
      - А где ж им еще быть? - отвечал пастух с некоторым даже удивлением. Как же! Вся честная компания на выставке отличилась, только редко встречались приятели, зато частенько слышали по радио друг о друге. Имя Мусия Завирюхи тоже гремит на выставке, высокой чести он удостоен - тоже при золотой медали, - выдвинулся благодаря своей хате-лаборатории. Там некогда было тары-бары разводить. На небо глянуть - и то некогда было. Завирюха ведь тоже учил народ, рассказывал о своих опытах и достижениях. Где ж пастуху все пересказать? Приедет Мусий Завирюха, сам расскажет. С академиком опять-таки имел встречу - будет о чем послушать!
      Подошел к собравшимся сорвиголова Тихон.
      - Савва Абрамович, - спрашивает, - где ж Марко? Мы уже все соскучились по нему. Скоро он приедет?
      - Какой Марко? - изумился пастух.
      - Да сын ваш.
      - Какой сын?
      - Да Марко. Разве у вас еще какой есть?
      - Нет, нету.
      - Так скоро он будет?
      - Кто?
      - Да сын.
      - Какой?
      - Марко.
      - А, это орденоносец?
      - Он самый.
      - Так бы и говорил.
      Начал тут пастух при всем честном народе отчитывать Тихона, стыдить его за легкомыслие, за ухарство.
      - Отчего имя тракториста Сеня гремит в Москве? Сень пользуется почетом и уважением у людей за свой достойный труд. А ты чем отличился? Скандалами? Распутством? Разгулом? Много ли ума на это нужно? А совести и того меньше.
      Лучше бы уж Тихон не заговаривал, не показывался пастуху на глаза, а теперь перед людьми зазорно, терпи, слушай, как тебя пастух уму-разуму учит. Раньше бы Тихон ни за что не стерпел, наплевал бы на пастуха, а сейчас невмочь - люди засмеют, пастух при медали, на всю страну прославлен.
      Буймирцы и без того не очень-то расположены были к Тихону. Девчата посмеиваются, каждая норовит задеть побольнее. Галя вспомнила, как беспутный забулдыга (слово-то какое!) Тихон вечно подымал на смех перед молодежью Марка: дескать, под коровой сидит! А Марко не обращал внимания на насмешки, на козни злопыхателей, добился-таки своего.
      В новом свете предстал перед девчатами Марко! И дельный, и честный, и душевный - хвалит Марка Галя. А чем Тихон себя проявил? Чего добился? А Марко все преграды сломал. Со свету хотели сжить хлопца! А кто ничтожеством-то в конце концов оказался? Вся страна оценила Марка.
      Галя резко обращается к Тихону:
      - А вот ты какую пользу обществу принес?
      Вот уж действительно свет перевернулся! Совсем ни во что поставила Тихона! Умишко воробьиный, только что горло драть умеет да нахальства много. Будто уж нет места Тихону в колхозе. Все припомнили девчата Тихону. Какую славу он заработал? Что гуляка-то? Да распутник? Никогда еще не приключалось с ним ничего похожего. Тихон не находил, что ответить. Он беспомощно озирался - никакого сочувствия! Дурной сон, да и только! Раньше стоило Тихону свистнуть, топнуть, крутнуться-метнуться - все полегло бы перед ним как трава! Как ветром бы всех сдуло! А теперь? Полными насмешки глазами так и колют со всех сторон.
      Да ко всему еще вдруг запели: "Зачем было влюбляться, зачем было любить?.." Нехотя так завели, тянули нудно, словно бы ничего такого и не происходило, и вид такой безразличный, точно ни на кого и не думают намекать, а ясно же - неспроста. Больше всех старалась Галя. А на Тихона что-то напало - стоит, оторопел, не знает, как держаться, что сказать.
      Это он-то, Тихон, должен терпеть все эти каверзы и спокойно наблюдать, как пастух Савва - при медали - людей поучает! Эх, радиатор упал в карбюратор!
      Даже Санька и та сердито косила на Тихона своими коровьими глазами. Чего Санька-то злится? Да разве у нее нет причины? Треклятый парень этот Марко, всех обхитрил, всех подмял! Отмечен наградой, в славу вошел. А Тихон чем отличился? Чубом разве! Это мировой-то парень! Ухарь! Хватит, похорохорился перед девчатами. Горько сознаться - прогадала Санька. И Родион не защитил, - сам теперь ходит с вилами, вместо печати-то. Ох, горит у Саньки душа, мести жаждет.
      Вдобавок Галя начала при всех позорить Саньку - бессовестная, пыталась хитростью присвоить себе чужие заслуги, - это Галя, которая сама ничем себя не проявила, а туда же при людях стыдить Саньку взялась: шашни крутила, мол, с председателем, гнездо осиное свили в колхозе, хозяйничали, подкапывались под честных тружеников. Родион Ржа собирался ее - как же, полюбовница! - на выставку пропихнуть, украсть чужую славу! Ох, и здорово досталось Саньке! И ниоткуда ни одного доброго взгляда, ни слова сочувствия! Наоборот, попреки, насмешки, подковырки. И понесла ее нелегкая к этим баламутам. Не сиделось дома. Слух, что вернулся пастух с выставки, всех заставил бросить хаты. Вот теперь и терпи.
      Кругом все в один голос твердят: чего только не плели Санька с Тихоном на Марка с Теклей, не помогло - правда победила.
      Марко плавно опускался в бездну. Не во сне ли это? Всколыхнулась душа, трудно объяснимое чувство охватило парня. И отчего это такие родные вокруг лица?
      Он разглядывал сказочное подземелье метро, не спеша подал светловолосой кассирше деньги за билет, ласково улыбнулся, не зная, что бы еще сказать, - не спросить ли, какая в Москве погода? Пока он мялся и раздумывал, кассирша десять билетиков выдала - ох и проворна!
      Ну и что, если Марко среди телят вырос, не знает он, что ли, как ходить по этим нарядным светлым плитам? Твердо ступает по строго очерченным квадратам, словно век ходил здесь, а не по зеленым берегам Псла бегал.
      Беленькая девушка привела его в порядок, подстригла, причесала, пригладила. "Что за паренек с орденом, откуда приехал - в хромовых сапогах, в синем костюме?" - верно, подумала она. А если подумала, то почему же не спросила? А уж как волновало его, как непривычно было прикосновение нежной руки - дыхание сперло, точно онемел. Стремглав вылетел Марко за дверь, и только за порогом вздохнул с облегчением. После того ему захотелось купить коричневый в вишневых цветочках галстук, он, верно, очень подошел бы к его веснушчатому лицу.
      ...Бронзовый бык наставил рога.
      То опаленные жарким солнцем, то покрытые снегом земли встали перед глазами. Сновали стайками люди. Многоязычный говор, яркие краски, светящиеся торжеством взгляды.
      Манили темно-красные, наливные яблоки. И все изливало аромат, пьянило, поражало тебя, переливалось всеми цветами радуги, сверкало глянцем - мед, вино, кожи, зерно. Все необъятные богатства, что хранят в себе дремучие леса и недра земные, степи и горы, моря и реки, доставили сюда люди. Меха, верблюжий пух, хлопок, руно. Аромат лимона, крепкий табачный, чайный дух дурманят голову.
      Очаровательная девушка в платье небесно-голубого цвета водит толпу, давая подробные объяснения. Ой, и сколько же таких вот русявых девчат в Москве, а у этой еще вдобавок волосы блестящие, красиво вьются, и Марку вдруг нестерпимо захотелось погладить ее по голове.
      Непонятно, отчего это всякие шалости в голову лезут, приехал в Москву по серьезному делу, а между тем с ним творится что-то несуразное. Что такое счастье - пусть по этому поводу мудрствуют те, кому не лень. Что касается Марка - он всем своим существом ощущает его.
      Народу такая тьма, что заслонили собой окна, двери, темно стало в помещении, - собрались посмотреть, как парень с орденом корову доит. Марко надевает белый халат, моет теплой водой руки; все это он проделывает с привычной быстротой. Самарянка - корова сытая. Молоко в порожнее ведро било сильными струями, пенилось, теплый пахучий пар бил в ноздри. Так и подмывало запеть. На всю Украину известность получил. Комиссия следит, что-то записывает. Самарянка, щедрая на молоко, словно захотела прославить парня, за пять минут полное ведро молока дала - двадцать литров! Комиссия, все присутствующие удивлены. А еще два раза надоить придется по ведру, не корова, а колодец! А Нива, Ромашка, Казачка, Гвоздика, Снежинка - разве хуже ее? В надежные руки сдал их Марко - опытной доярке Мавре; сам теперь будет заведовать фермой.
      Вечером Марко перед микрофоном расскажет о своем опыте. Вся страна будет слушать - может, и Текля услышит. И отчего это каждая русая головка навевает на него чудесные воспоминания, будоражит душу? Всегда чутка была к нему Текля, подбадривала, заступалась, когда приходилось бороться с чужой злой волей, немало перестрадала она, когда обидели его.
      "Дорогие друзья! Доярки, пастухи, все присматривающие за скотом! Все честные труженики! Советская страна отметила меня высокой наградою орденом Ленина и золотой медалью..." - может, так начать Марку свое выступление?
      "Хотелось бы, чтобы вы сердцем восприняли мою науку..."
      Марко расскажет, с чем приехал на выставку, чего достиг и каким способом.
      "Самарянка - удойная корова, спина у нее ровная, грудь широкая, без впадин, сливается с плечом, туловище треугольником, вымя с хорошо развитыми железами, голова сухая, каждую жилку видно, узкая длинная морда - не тупая, как у мясной. Рог нежный, тонкий, так и блестит, не мутный, как у мясной. Шкура лоснится, взгляд живой..."
      А может, рассказать, как развели эту молочную породу от Рура и Самарянки?
      Доярке Мавре сводило пальцы, по локоть ломило руки от долголетней работы. Горевала доярка: неужели придется бросить любимую работу? Растила коров, берегла, ухаживала.
      А сейчас повеселела Мавра: аппарат пульсирует, молоко само бежит в подойник, корова стоит спокойно, никто ее не теребит, не толкает, кругом светло. И Марко расскажет людям чудесную повесть, какое облегчение принесла машина натруженным рукам! Корова хоть и ходит у самого Псла, а питье для нее за кормушкой: нажимает мордой на клапан, оттуда бьет чистая, не болотная вода, ветряной двигатель гонит сюда грунтовые воды. Вверху снуют вагонетки, сбрасывают навоз в выложенные кирпичом ямы.
      Нет, не случайно колхоз "Красные зори" вырастил знаменитое стадо.
      По-видимому, знатокам дела лекция Марка понравилась, слушали его внимательно, поздравляли, и все та же русая девушка с ласковой улыбкой поправила ему галстук в вишневых цветочках. Пожелала успеха, счастливого пути. Парень смешался - не то с непривычки, не то разволновался.
      Москва придала ему силы. Поставила на ноги. Победила-таки правда. Будто окрыленный, возвращался домой. Чудесный мир ему открылся... Душа радовалась творческим победам трудовых людей.
      Не успел Марко добраться до села, - людская зависть, точно репей, облепила его. Люди возвращались с базара, возвращались с хорошей выручкой, веселые, говорливые. Данько Кряж, ничем не приметливый, разве что плотным корпусом, нагнал Марка на своем резвом коне.
      - Мы тоже, я тебе скажу, если бы так-то нянчились с коровами, не хуже б твоего прославились...
      Базарники угодливо заулыбались.
      - На ленивом поле щедро один бурьян растет, - ответил Марко, и это соседям пришлось не по вкусу, молча разминулись, - видно, загордился парень.
      Марко верит, что скоро-скоро люди навсегда избавятся от зависти, будут радоваться успехам каждого, ибо это наши общенародные достижения.
      Панько Цвиркун при встрече повел льстивую речь: ну и порадовал своих друзей Марко, какую известность приобрел на выставке! Теперь и Панько не прочь изменить о нем свое мнение.
      Люди пристыдили Цвиркуна: и что мелешь? Соображай, с кем разговариваешь. Слушать тошно.
      Панько Цвиркун притих, смешался, - бес его знает, никак не угодишь нынче людям.
      Прибежал Сень, от души поздравил Марка и, продолжая идти рядом, что-то бессвязно и оживленно толковал, так что Марко даже улыбнулся.
      Сень вернулся немного раньше и сейчас, казалось, радовался успехам Марка больше, чем своим.
      Крутобедрые молодицы Соломия с Татьяной смотрят вслед Текле.
      - Когда мужья наши в силе были, так она не больно-то вольничала, а теперь в чести и славе, никого не боится, не признает, ни во что нас не ставит.
      Чувствуя свое бессилие, бесятся, сплетничают, обливают грязью.
      - Подумаешь, диво дивное! Медалистка прошла! Наградили, так уж и нос задрала: еще бы, персона - при медали. И за что только ее наградили? Ладно бы уж спину гнула. А то вон как раздобрела. Отъелась. Кровь с молоком девка стала. Снова хлопцев водит за собой. Хлопцы возле нее так и вьются. Не нашли лучше. И с чего льнут? Ума не приложу. Что шагнет, что повернется - будто хозяйская дочь. Горда стала. Подступу нет. Старалась, из себя лезла. Не выпрягалась из работы. А все с расчетом. Иссохла вся. Ветром обдуло. Солнцем обожгло. Что скелет. Да разве станут на такую парни зариться? Как копченая. Недосыпала, недоедала. Ни попеть, ни погулять девчатам вволю не давала! За славой, вишь, гналась! Премия - на время! У нас поясницу не ломит. Нам лишь бы спину не наломать. Павлюк своих приспешников в Москву отправил. Заслужила, значит. Знатный урожай вырастила! Другие, скажешь, не добились бы, будь они на твоем месте? Та же Санька - неужели б не сумела? Разбили жизнь Саньке. Прогнали с фермы. Пять литров молока ежедневно да три трудодня пропало! И Тихон не в почете. Как раз все те, что при наших мужьях первыми людьми были!
      Соломия сердито засопела, лицо багровое, губы трясутся, глаза налиты злобой.
      - Чтоб мне сквозь землю провалиться, коли не отомщу тебе!
      Как ни старались языкастые кумушки опорочить девушку, словно бы неуязвима стала Текля. На душе у нее посветлело, рассеялась тоска, мир точно обновился для нее, теперь уж не станут ненавистники поперек дороги. Как ни злобятся. А почему злобятся? Нет больше почвы для хуторских привычек, негде пустить корни - вырубят.
      Текля всюду чувствовала поддержку. Павлюк словно родной отец заботится, ничто не омрачает ее дней. Только старайся, прикладывай какие у тебя есть знания, весь твой опыт - ублажай землю, пробуждай живительные силы, создавай структурную почву, выращивай сортовое зерно, стойкое против мороза и засухи.
      На всенародном смотре достижений Текля убедилась, что социалистический строй оздоровил дикое поле, вернул силу земле, озеленил пески, напоил водою степи, осушил болота. Сумская область восемьдесят процентов полей засевает сортовым зерном. Бухара - девяносто восемь процентов. Скоро сортовое зерно наполнит всю землю.
      Словно переродилась Текля, заметили люди, словно овеяна светом новых достижений. Не откуда-нибудь - из Москвы ведь приехала. Было чему поучиться, было что перенять.
      - Век проживете, не забывайте, добрые люди: чтобы вырастить тонну зерна, мелкособственническое хозяйство тратит тридцать два дня, а социалистическое - всего один день!
      Слава светлому разуму и доброй воле, что действуют на пользу человечеству! Что стоят на защите человечества.
      Текля задумалась. Нежная улыбка набегает на лицо, в воображении встают дорогие друзья, люди, выращенные новой эпохой, - Павлюк, Марко, пастух Савва, отец Мусий Завирюха, это они создают новую жизнь.
      Судьба навек соединила ее с Марком. Сердце испило тяжкое горе: не зная жизни, молодая, беспечная, кому доверила она девичью честь? Марко умолял ее не казнить себя. Ни укора, ни попрека.
      Теперь Текля созрела умом. Горе многому научило ее.
      Далеко расстилаются перед ними полевые просторы. Разбуженная чудодейственными руками земля заколосилась тучными нивами. Плодоносные соки побежали по стеблю. И кажется - мир вокруг ярче заиграл красками. Поставит ли жизнь новые испытания перед любящими сердцами?
      1940 - 1955