За работой женщины, конечно, не молчали. Хоть у каждой своего горя хватало, не чурались и чужой беды, близко к сердцу принимали. Хима Кучеренко не может в глине возиться, так она штукатурила стены, глину месили Мавра с Жалийкой и Варвара Снежко.
      Порой и песня над Буймиром слышится - неторопливая, как вечность, с песней и душа, что весенний цвет, расцветает, даром что у певцов на ресницах слеза дрожит. В жизни всегда так: горе гнетет людей, душит слезами, а люди разгоняют горе песней!
      На помощь буймирцам пришли бойцы: они возили для школы торф, лес, кирпич; печники клали печи, настилали пол. Мальчишки помогали бойцам, неужели они не сумеют управиться с армейскими конями? Некоторые даже садились верхом, без седла, ничего, что конь поддавал задом и всадник сползал на шею, затем, плюхнувшись наземь, долго не мог очухаться - все вертелось перед глазами.
      Аверьян с Келибердой надеялись за лето изготовить окна, двери, парты, лишь бы раздобыть досок... Ну право, все дела разом свалились на Аверьяна с Келибердой!
      Мария Игнатьевна обошла село, переписала учеников, не обошлось и тут без слез.
      Маленькая девчушка в землянке просит:
      - Возьмите меня в школу.
      - Тебе ж нет семи лет.
      - У меня отец на войне.
      - Но ведь ты годами не вышла.
      - У нас хату немцы сожгли.
      - Мала ты.
      - Я подрасту.
      - Тебя поземкой зимой заметет.
      - Меня мать на руках отнесет.
      Тянет девочку в школу, скучно сидеть в землянке - пришлось записать.
      Когда в школе созвали собрание, на которое пригласили красноармейцев, с речью к ним обратилась Надия Лелека. Боль попранной детской души звучала в ее словах.
      - Как и прежде, мы надели красные галстуки, такие ненавистные фашистам, за которые они могли повесить нас. А с книжками что сделали! Целые станицы позамазывали, даже в букварях повычеркивали строчки: "раньше поля были у помещиков". О пионерах упоминать запретили и даже об октябрятах. Будто и не было на свете слова "Москва". А мы это все помним и в сердце своем храним образ Ленина.
      И сейчас мы уже собрали довольно много полотна на перевязки, дежурим в госпиталях, ухаживаем за ранеными бойцами, обстирываем их. Девчата чинят мостки, заготавливают зерно, собирают овощи и молоко, пекут хлеб, за что уже получили от бойцов благодарность. И в поле мы уже нагребли стога сорняков, выжигаем фашистскую напасть.
      От имени пионеров освобожденного Буймира спасибо вам, дорогие воины! Мы очень любим вас! Как легендарный Данко в бессмертном творении Горького, пламенный Данко, который вырвал свое сердце, чтобы осветить человечеству путь к свободе, так красный воин жизнью своей прокладывает нам дорогу освобождения. Спасает под бомбами детей!
      То-то бы обозлились фашисты, если бы увидели нас! Щелкайте зубами, скоро вам придет конец. Разорили наши школы, плакали мы над развалинами. Не забывайте, дорогие воины, матерей и детей на подневольной земле! Слава вам!
      Речь понравилась собранию, особенно красноармейцам, матерей слеза прошибла. Девочки говорили, что это учительница, Мария Игнатьевна, надоумила Надийку.
      Мусий Завирюха обратился к собранию с предложением назвать новую школу именем учителя Василия Ивановича Горленко, которого повесили фашисты.
      Все поддержали его предложение, а Мария Игнатьевна заплакала.
      14
      Неуверенно переступил порог, поздоровался, женщины онемели... Вглядываясь в покрытое шрамами лицо, похоже, не узнавали... Наталка сердцем, почуяла, вскрикнула, метнулась к порогу, упала воину на грудь, орошала слезами - моя радость, солнце мое... Солдат пошатнулся, подкосились колени, он не то сел, не то упал на лавку. Наталка прильнула к нему - все глаза проглядела, поджидая тебя.
      ...Почему же не узнала сразу?
      Все невзгоды, выпавшие на долю воина, - голод, холод, отчаяние, развеял душевный голос. От одного прикосновения девичьей руки тепло разлилось по истощенному телу. Забрезжила надежда на счастье...
      Долго сидел на горе над Пслом, смотрел на сожженное село Буймир, на низину, что курилась дымами, то там, то сям виднелись крыши, искал глазами хатку, где нашел пристанище, защиту от смерти.
      Искалеченный, в чем, душа держится, кому он нужен? Не лучше ли повернуть назад? А куда назад? Куда глаза глядят?
      Дивчина, верно, и не догадывается, что вторично спасла ему жизнь.
      Варвара Снежко наконец пришла в себя, прикрикнула на дочку, чтобы снимала шинель, сапоги, грела воду да вынимала борщ из печи, человек с дороги - желанный гость в доме, определилась дочкина судьба. А сама побежала к соседям, не терпится поскорее поделиться новостью. Суета поднялась на селе, из землянки в землянку забегали хозяйки.
      Наталка в корыте купала бойца, плакала над израненным телом, бережно растирала тонкую синюю руку - я тебе рукавички свяжу, чтобы рука в тепле была.
      - Рука перебита у тебя... Ничего, я наработала триста трудодней... Не смейся, это твой хлеб, ты нас освобождал. Картошки на всю зиму хватит, капуста есть, огурцы...
      Утешала как могла солдата, чтобы спокоен был, набирался здоровья.
      Чудачка, разве он такой уж беспомощный, неужели он для того приехал, чтобы вылеживаться. Прежней силы, правда, нет в левой руке, зато он в механике кое-что кумекает. Придет время, и за руль сядет...
      Чуть заметная усмешка промелькнула по лицу Наталки. Наша механика коса и лопата, - хотела было сказать, да передумала. Зачем огорчать человека. Стала рассказывать, как на поле навоз мешками носили, копали лопатами, граблями бороновали. Спохватилась, заметив, как запечалился Сергей. Сколько лишних слов сорвалось с языка, с непривычки или от волнения, кто его знает. Не следует огорчать солдата, да разве он сам скоро в том не убедится?
      Для признания в любви много слов им не понадобилось, любовь давно жила в их сердцах, - но каждому ли дано за простыми, будничными словами ощутить подлинное глубокое чувство?
      Наталка достала из сундука полотняную сорочку, протянула Сергею (правда, на костлявых плечах солдата она висела мешком, зато приятно холодила), сама засуетилась по хате, наводя порядок. Сергей не отрывал глаз от проворной девичьей фигуры.
      Варвара Снежко, похоже, не без умысла оставила наедине молодых, - да разве наговоришься за весь век, когда сердца полны приязни?
      Пожилые хозяева с хлебом-солью пришли приветить молодых, за ними матери в теплых платках, девчата. Новость, как видно, подняла на ноги все село, залетела в каждую землянку. Будто праздник какой на селе. К Сергею припадали жесткие, как костра, бороды. Мусий Завирюха обнял солдата, крепко, будто сына родного, прижал его голову к своей груди. Все на селе только о Сергее и говорили, мол, один раз уже породнила его судьба с Наталкой, - спасла, выходила его дивчина. И вот судьба опять свела их вместе. Высокий, смуглый усач Повилица подает солдату левую руку, крепко трясет, словно заверить хочет - хоть и одна, мол, рука у меня, да зато крепка, надежна.
      Девчата не могли нарадоваться на молодую, покорившую, казалось, все сердца, - до того она была мила и приветлива. В хате все перемешалось приветственные выкрики, плач, веселый гомон... Глянув на солдата, Килина заголосила: "Где же мой сыночек дорогой, соколик мой..." На нее зашикали, и она умолкла.
      - Вот и нашла себе дорогую пару Наталка, - сказала Текля Гале.
      Сергей за столом стоит, - орден Славы поблескивает на груди, благодарит людей за привет, за ласку, кланяется, стеснительный такой, багровые полосы выступили на обожженном, покрытом шрамами лице.
      - Прорывал Курскую дугу... Пробирался не раз в тыл врага, - пояснял Родион гостям.
      Отважные усачи, у самих метины, да и грудь в медалях, преисполнены уважения к молодому - в самом пекле был.
      Сергей легко себя чувствовал среди добрых людей, судьба щедро его одарила, ласковое девичье сердце согрело.
      ...Днепр они форсировали. Их артиллерия открыла огонь в тылу немцев. Тут ахнула мина, уничтожила артиллерийский расчет. Сергея ударило в левый бок, перебило руку, повредило челюсть. В госпитале лежал - слова вымолвить не мог. Думал ли он тогда, на поле боя, истекая кровью, что вернется к жизни, что впереди его ждет счастье, любовь... Среди веселого шума Сергей весь ушел в себя, как бы прислушиваясь к дивной песне, что звучала в глубине его души.
      Наталка, уловив его волнение, кладет свою руку на Сергееву, гладит иссохшие пальцы.
      Мусий Заврюха желает молодым здоровья и, в доказательство того, что жизнь наша не застыла, не остановилась, повел речь о том, что сев озимых в этом году буймирцы закончили первыми в районе, план перевыполнили, хлебозаготовки выполнили... И среди передовых звеньевых, кстати сказать, на первом месте Наталка, вырастившая фронтовой гектар картофеля. Председатель всенародно поздравил молодую, и Сергей, скорее, чем дивчина думала, понял, что ставят на ноги разоренное хозяйство одни старики да бабы с девчатами и при этом, духом не падают - откуда только силы взялись? Сергеи одного жаждет - поскорее прийти на помощь людям.
      Родиону тоже есть что сказать, разве он не заботится о расцвете колхоза?
      - Пруды завели, килограммовых карпов ловили...
      И в подтверждение тех слов (маг и чародей!) соседки поставили на стол жирную, подрумяненную рыбу.
      Тут Меланка Кострица, Хима Кучеренко, Жалийка, Веремийка, вспомнив старину и тайно посоветовавшись в сторонке, заявили: что за обрученье без сватов? Где вы такое видели? Непорядок это!
      Что значит прозорливое женское око!
      Выбор пал на достойных, степенных и красноречивых людей и вдобавок членов правления - на Родиона и Голивуса. Они не возражали - два расшитых рушника наготове, чтобы перевязать сватов, когда придут к согласию. Кому не хочется заработать рушник? К тому же и совесть чиста - не забияку какого-нибудь придется расхваливать или пьянчужку, как бывало в старину.
      Узнав про затею, Наталка решительно воспротивилась:
      - Не то время! Неуместно!
      Пожилые женщины напустились на нее.
      Жалийка:
      - Что ты понимаешь? Испокон веку так заведено!
      Веремийка:
      - Не сами выдумали, от матерей переняли.
      Варвара Снежко:
      - Пусть будет так, дочка, как люди говорят.
      Родион целиком разделяет мнение женщин:
      - Правда ваша, потому как в атаку Сергею ходить, может, и не страшно было, а сватать дивчину не у каждого духу хватит...
      Как водится, сватам дают каравай в руки, с почетом усаживают за стол, расспрашивают, где бывали, что слышали. Чтобы, значит, по старинному обычаю повести обстоятельный разговор - случаем, не заблудились ли, не сбились с пути... Чтобы всякими там обиняками дойти до дела.
      Тут Сергей, человек малосведущий, да и нетерпеливый вдобавок, нарушил торжественный обычай, на нет свел задуманный с самыми добрыми намерениями приятный лад. Встал из-за стола и не то недовольно, не то смущенно выпалил:
      - Вот я весь перед вами, из госпиталя прямо: хотите - принимайте, хотите - выпроваживайте!
      Наталку в жар бросило, сваты насупились - пропали рушники!
      Варвара Снежко выручила, повела со сватами степенный разговор, как она с мужем своим, Иваном Микитовичем, прожила и он ей за всю жизнь грубого слова не сказал. Потом, перед Сергеем стала изъявлять свое уважение, перед его ранами, перед его славой, - защитник Отчизны. Любитесь, детки мои, дай бог вам счастья. Почитайте друг друга, я рада, что судьба породнила вас.
      Искренность матери взяла Сергея за душу, даже слезы навернулись, в такую минуту не до слов, он скупо благодарит мать за доверие, низко кланяется.
      На ту пору подошли старики, принесли с собой веселье в хату, Аверьян с Келибердой и Нещеретным уселись на лавку, вынули из-под полы скрипки, взмахнули смычками, очаровали хату, свадебный танец заиграли:
      Ой дiвчина-горлиця,
      До козака горнеться...
      Мусий Завирюха обратился к солдату с отцовским словом: село понемногу вылезает из землянок, в первую очередь выводим на свет матерей с детьми, уже поставили хату Марии Рожко.
      Родион тоже не молчит:
      - А покрывает хаты погорельцам дед Нещеретный, тот, что пилит на скрипке, у которого сын, старшина Василь, награжден двумя орденами Отечественной войны...
      А кто не награжден? Разве Салтивцу не пишет командование благодарность, что воспитал достойного сына?
      Горды отцы своими детьми.
      Арсентий:
      - Мой сын подбил два вражеских танка, отомстил за отца.
      Аверьян:
      - Мой сын брал Киев...
      После этих разговоров Сергей поник головой - на полпути к Берлину вышел из строя... Всякому понятно, что печалит солдата.
      Девчата, с трудом пробившиеся к подруге, тоже сказали солдату приветливое слово. Радушные, милые, чего только они не наобещали! Ладно уж, мы и это лето косой помашем, и на скирде потопчемся, и землю вскопаем, выполем, пока машины заведутся, набирайтесь только сил!
      Душевные девчата! Сдается, весь мир готовы обнять.
      В сельской хате, претерпевшей столько лиха, звенят песни и веселье, в окошко заглянуло солнышко.
      15
      Яблоня нарядно расправила ветви, звенят белые грозди.
      Под яблоней стоит дивчина с поседевшей косой, задумчиво изможденное лицо.
      Полощутся под ветром буйные всходы, ласковое солнышко пригревает землю.
      Нежно воркует голубка.
      В саду птахи поют, перекликаются. Иволга славит день. Сверкают капельки росы, земля расцветилась теплыми красками.
      Защелкал соловей, будто приветствовать хотел Катерину.
      Будь счастлива, милая пташка! Сколько горестных воспоминаний навевала ты апрельскими ночами на чужбине.
      Дорога к селу вела кладбищем. Сколько могил прибавилось! Катерина замерла. Приникла к кресту, оплакивала младших братьев, погибших от вражеской пули.
      - Я уже думала, что отплакалась за эти годы...
      Мать, Ефросинья, идет полем с мотыгой, видит - убивается какая-то дивчина на могиле. Подкосились ноги. Упала рядом с дочкой, запричитала:
      - Худое, измученное мое родное дитятко! Я ж твои сорочки, платочки слезами перемыла. Не думала живой увидеть...
      Лишь по голосу признала мать дочку. Была как яблочко, теперь одни косточки. Ни кровинки! Едва ноги таскает. Где твое белое личико? Где твой румянец? Поседела коса, ввалились глазоньки, на шее синие жилы вздулись. Истоптали нелюди жизнь дивчине. Высохла в неметчине, увяла, сгорела. Это ж ты умирать пришла!
      Как ни было горько, Катерина улыбнулась сквозь слезы:
      - И не подумаю!
      - Я и на картах гадала, все тебя высматривала... На пасху в церкви поминала... Кликала тебя: дитятко мое, Катерина, хоть во сне приснись ты мне...
      Мать ведет дочь огородами, оплакивает сыновей, на фронте погибших, и в кузнице-то ковали, и на тракторе пахали. Враг не пожалел и малышей. Мои перепелочки, я ли вас не холила, я ли не растила.
      Дочь не узнает двора.
      - Чья это хата?
      - Наша.
      В земляночку дочь ведет.
      Разоренное село полегоньку поднималось на ноги.
      Во дворе свален сосновый лес - на стропила, на матицу, на балки.
      - Будем ставить хату. Нет еще решетника. Мусий Завирюха обещал...
      Повеселела земляночка, как вернулась дочка из неволи. Мать не знает, чем и угостить.
      - Я тебе булочку испеку. Я тебе яичко сварю.
      Дочка села к неоструганному столу. Землянка радовала яркими красками, - рыжие стены были украшены цветистыми рушниками, вышитыми еще Катериной.
      - Как уберегли?
      - В землю прикопала.
      Набежала улыбка, помягчело лицо.
      Мать купает дочь, сама плачет. Была как цветочек, веселая певунья тень одна пришла. Шишки на руках, застужены руки. Ноги - как палочки. Одни косточки.
      Вышитая сорочка, запах полотна освежает, туманит голову, дочь сидит в родной хате, мать суетится, не отходит, ублажает, словно малого ребенка. Начали сходиться девчата, пришли Текля с Галей, упали на шею подруге, наплакались, нагоревались. Народу набилось - полна землянка. Кто пирожок принес, кто молока, яичек, огурчики, помидоров, а кто и моченых яблок село понемножку выбивалось из нужды. У Катерины разбежались глаза, изголодалась по соленьям да квашенью. Тонкой рукой, на которой вздулись синие жилы, потянулась за яблочком, набросилась жадно, заходили косточки на лице. Утолив голод, обвела подруг влажными глазами.
      Когда пришли Наталка с Сергеем, люди подставили табуретку, чтобы не трудил солдат покалеченную ногу. Сергей смутился - столько внимания проявили к нему. Катерина, глянув на молодую пару, чутьем уловила все, что произошло, и порадовалась за подругу, да вот беда, в тесноте к ней не подступишься. А так хотелось поделиться с подругами своими невзгодами за время разлуки.
      - Чего ты такая измученная? - спрашивают люди Катерину.
      - Сорочка на мне с тоски истлела. Колодочки на ногах носила. В мешках ходила. Очистки ела. Издевательства терпела. Вылезли косы. У них бабки не поседели, а я, молодая, седая! Зачем вас, тетенька, сюда завезли, ведь вы старая? - спрашивают дети у меня.
      Матери, которые не имели вестей от дочек, слушали сердцем девичью повесть. Насупили брови старики.
      Землевладелец Карло Лейман набрал по шесть марок уйму рабов. Никто ему не по нраву. Девчата подорожник ели. Высевками замутят воду - ешь без всякой заправки. Ни луковицы, ни фасолины. Кухарка то недосолит, то пересолит. Хоть бы свеклинка попалась или картошинка. Хлеб за ножом тянется, из каштанов выпечен да желудей... Буковых опилок туда намешают, пепел пеплом, - ни кислоты, ни соли, зеленый, плесневелый, скрипит под ножом, а в середине как глина. Голодом мучаешься, а съешь - еще того хуже. Сосет под ложечкой, тошнит, изжога мучает. Как ни изнуряют, как ни теснят, люди живут, одной травой живут. Поглядывают на восток, ждут братьев-освободителей.
      Землянка с суровой печалью слушала рассказ Катерины, катилась слеза по седой бороде, у девчат дрожали губы.
      Потрясенные, сосредоточенные Текля и Галя с одного взгляда привыкли понимать друг друга: как непохожа непокорливая партизанская судьба на твою подневольную, Катерина!
      - Сад на замке, фрау Зема Лейман следила, чтобы мы, упаси боже, падалицу не подбирали. Полоть, поливать, навоз носить можем, а яблоко съесть - нет. Картошку свиньям варили, мукой замешивали, иногда выхватишь картошину, чтоб германка не видела. От зари до зари в поле спины не разгибали. Стоит надсмотрщик над тобою, как чума. Адольф. Рыло - во! Следом ходит, со скуки развлекается.
      ...Возвращаемся с поля. Один у нас разговор - в эту пору мать корову дома доит, вспоминает ли несчастную дочку свою? Сжалится ли судьба, придется ли увидеть вас, дорогие, родные братья-освободители? И вас, милые малыши?
      "Где вилы?" - спрашивает надсмотрщик.
      "На возу", - говорю.
      Увидел, вилы сломаны, ручкой как врежет мне по спине, - не передохну...
      Девчата подняли плач, каждая чувствовала свою беззащитность.
      ...Все стежки-дорожки вспомним, истосковались по родному дому. Снега тают - ноет сердце. Сады цветут - еще того тяжелее. Ласточка-касаточка, полети на Украину, к родной матери, передай ты ей, как печалюсь я, как лью слезы горючие.
      Не знает дочка, что у матери у самой горя-печали полна хата. Корову забрали, а братья в земле лежат.
      Приснился Катерине сон - воду из криницы домой носила. Утром девчата истолковали сон: разговор про нас дома родные ведут. Тихонько попели, поплакали, пошли на работу.
      - Немки Фрида с Бертой насмешничали, прохаживались насчет наших девчат: какие вы, дескать, некультурные... Юбки длинные. Лица обгорели на солнце. Косы носите. Не завиваетесь. Босые. Оборванные. Заплата на заплате.
      А сами целыми днями нежатся, прохлаждаются в саду. Раскормленные, что дрофы. На наших глазах лакомятся маслом, медом, булочками, вином. Нет в них жалости к трудовому человеку.
      Сорочки мы при луне стирали, днем некогда.
      Оборвались, обносились, крепкий щелок переедает полотно, мыла не давали, все разлезается, одни истлевшие клочья на нас висят.
      "Давайте хоть мешок на юбку", - прошу хозяина.
      "Из лопухов шейте", - издевается Карло.
      Катушки ниток не на что было купить.
      "Дайте хоть ниток, стянуть прорехи", - прошу Зему Лейман.
      "Война, война!" Не дала.
      А купить не на что. За месяц получишь шесть марок, купишь нитку бус.
      Пленные французы, поляки сжалятся над нами, дадут ниток.
      Взяла украдкой кусочек материи, залатала юбку. Увидела Зема Лейман, рассвирепела, сорвала латку да еще воровкой обозвала меня.
      Летом, в жару, надела я красный платок, Зема Лейман похвалила - гут, гут, русские аэропланы на нас не налетят. Так я сорвала платок, простоволосая работала в поле.
      Мать не вытерпела, заплакала, заголосила:
      - Я б его убила, того Карлу, катюгу, собственными руками задушила...
      Даже лихорадка ее затрясла, - можно ли так измываться над дивчиной... И никому в голову не пришло, что у Ефросиньи не хватило бы смелости и силы вырвать горло врагу.
      Люди в задумчивости молчали, словно стараясь проникнуть за грани неведомого.
      Старики в раздумье морщили лбы, от наплыва мыслей тяжелели головы.
      Сергей понуро оперся на палку. Разве бы не отдал свою жизнь солдат, чтобы вызволить из неволи тебя, дивчина?
      - И как фронт стал приближаться, - продолжала Катерина, - Карло Лейман малость подобрел. Садимся ужинать, - пушки грохочут, даже окна звенят... так немка подбросит нам какую-нибудь шкварку, иногда молока стакан даст.
      И молодые немки стали проявлять щедрость.
      "Тебе золотой перстень дать?" - спрашивает Берта.
      "Некогда мне прихорашиваться", - говорю.
      "Хочешь есть?" - спрашивает Фрида.
      "Нет", - говорю, даром что голодна как собака.
      Расстроенные, заплаканные, целыми днями не показывались из дому. Даже с тела спали. Шепчутся по укромным уголкам, хлопают ежеминутно дверями, суетятся, хлопочут.
      Как-то выкидываю навоз, смотрю - Карло Лейман сундуки в саду закапывает.
      Всю ночь напролет рявкают пушки, тарахтят шарабаны, - хозяева бегут из села.
      Как стал Карло Лейман собираться в дорогу, - я в яму, там и пересидела. Звали меня хозяева, а я не отозвалась, притаилась. Сердце вот-вот выскочит. А время тянулось! Казалось, целая вечность прошла. Шутка ли, судьба наша решалась. Ну, как вернутся хозяева? А небо звездное, настала вдруг тишина.
      В утренней тиши звук далеко разносится. Услышала я родной голос. Бойцы орудие вытаскивали.
      Будто огнем меня опалило. Так и обмерла я, чуть сознание не потеряла. То будто проваливаюсь куда, то словно на волнах меня выносит. Неужели я на свободе?
      Поклон вам, братья-освободители!
      Голодные, оборванные девчата бросали цветы под ноги воинам.
      Поили студеной водой.
      Угощали хозяйским хлебом.
      Солдаты не спрашивали, как нам, жилось, достаточно было взглянуть на наши лица, на истлевшее тряпье.
      Потом собирались в дорогу.
      Здравствуй, мать родная!
      Первая ночь прошла в тревожных снах. Катерина стонала, металась.
      - Болят мои рученьки, болят мои ноженьки.
      Утром проснулась с криком:
      - Ой, хозяин изобьет, проспала!
      - Успокойся, дочка, ты же дома!
      Галя с Теклей переглянулись, - с юных лет дружили с Катериной, веселая была, работящая, - как обернулась девичья судьба!
      ...Ветер разгоняет песни по саду. От расшитых рубашек, ярких платков в глазах пестрит.
      ...Цветик мой милый! Пташка моя родная! Не вытопчет фашистская орда сада! Не посбивает нагайками цвета!
      1969