Лизавета склонилась над ребенком, отогревала, укутывала. Дитя хрипело, кашляло, ножка почернела - обморозило левую ножку. Личико синее, глазенки быстрые, испуганные - невеселое дитя, страху натерпелось. Лизавета обкладывала ребенка подушками, приговаривала: чем же я буду тебя кормить, дитятко? Лютый враг загубил родную мать... а тебя на снег выбросили замерзать...
      Вынула из печи тыкву, от нее пар идет. С ложечки кормила сладенькой кашкой, ребенок жадно сосет, лижет... А и перекормить опасно...
      Пока Лизавета укутывала ребенка да причитала над ним, Андрей - даром что без ноги, а быстрый, проворный - сунул под мышку ковригу хлеба и пошел молока ребенку у соседей раздобыть.
      К счастью, Красная Армия уже вытеснила врага из Буймира и погнала его сквозь снега и метели на запад.
      Андрей, пожалуй, не решился бы на подобное путешествие, если бы не ребенок. Шел, потерянный, по сожженной улице, - известно, какие сейчас у людей достатки, откуда взяться молоку. Коровы в хлевах сгорели, а где и уцелела какая коровенка, так не доится... И людей-то, почитай, полсела уничтожил враг.
      Андрей ковылял огородами, глухими закоулками, балками да овражками, где еще уцелели хаты, смутно представляя, куда податься, кого просить... Взывал к белу свету...
      Кто поймет его горе? В доме голодное, обмороженное дитя плачет, разрывает материнское сердце. Как тут вернешься с пустыми руками?
      С надеждою заглядывал через плетни. Где попадалась на глаза навозная куча, несмело переступал через обгорелые бревна, загромождавшие двор, плачущим голосом молил:
      - Люди добрые, да как же это так? Выручите, грудное дитя объявилось в доме...
      Глухая тишина...
      У людей, может, свое горе...
      Остановился посреди улицы, задумался: беда, что творится вокруг. Словно ребенок глаза ему раскрыл. Горько на душе у названого отца.
      Бабка Мотря увидела - стоит в горьком раздумье человек. Спросила, какая беда у него, метнулась в хату, вынесла кувшинчик молока, пособила горю: вернула малютке силу, Андрею душевное равновесие, веру в доброе человеческое сердце.
      Окрыленный, заторопился Андрей домой, увязал в сугробах, боялся упасть или - того хуже - разлить молоко. Даже упарился. Бережно ослабевшей рукой поставил на стол кувшинчик, и сразу стало веселее в хате, просияла мать. Животворная капля молока появилась, не дадим захиреть тебе, Галя, напоим молочком. Тепленьким, чтобы не раздувало животик. Душистый пар расходился по хате от горячего молока, малышка жадно припала к молоку, сосала, причмокивала, захлебывалась. Лизавете боязно - не опоить бы ребенка, а малышка задыхается, плачет, не оторвать никак, ручками держит чашку, а пальцы-то не сгибаются. Андрей смахивает слезу...
      Лизавета сходила к своей матери, взяла гусиного жира. (Мать приберегла - спасала им обмороженных бойцов.) Дома перышком мазала ребенку левую ножку, которая вся волдырями пошла. Волдыри лопались, саднили, ребенок мучился.
      Дни и ночи не спала мать, на подушечку ребенка укладывала, качала, баюкала с Андреем напеременку.
      Люлька в доме завелась, детский плач, - ожила хата.
      Не раз Лизавета в отчаянии говорила:
      - Легче родить, чем тебя, дитя, выходить... Родная-то мать прижмет к груди - уймет разом и боль и голод. А чем мне тебя успокоить?
      Тут еще соседям-погорельцам помогать надо. Люди копали землянки, ставили обгорелые столбы на подпоры, укладывали матицу... На матицы клали поперечины, прикрывали бурьяном, хвоей, чтобы холод сверху не проникал, присыпали песком... Из обгорелых досок сбивали широкие нары, где всей семьей и ложились поперек. Днем на них же сидели. Мастерили стол, выкладывали плиту. Несколько дней землянку просушивали, пока дети были у соседей. Вот Андрей с Лизаветой по очереди и помогали людям строить жилье.
      Когда ножку залечили, ребенок повеселел. Лизавета варила настой из трав, купала ребенка. В хате стоит густой пахучий пар, дитя плещется в корыте, что-то лепечет...
      Сжалилась над тобой судьба, девочка, обогрела, обласкала...
      Муж с женой купают дитя, и неизвестно, кто больше доволен, то ли малышка, то ли сами родители. А теплой водицей станут поливать, дитя жмурит глазенки, улыбается беззубым ротиком, тут Андрей с Лизаветой и вовсе млеют от радости.
      - Чего лепечешь? Что хочешь сказать, дитя? Радуйся, знай! Врага красные бойцы прогнали. Село освободили. Чуешь? Потому и ты жива-здоровехонька, веселишься.
      Никак из воды не вытащить дитя, упирается, кричит. Заверни-ка нас, батька, в теплое одеяло, вытирай чистым полотном. Напои теплым молочком. Клади в колыбельку. Спи спокойным сном, дитя!
      Зелье начало простуду выгонять, - сыпь высыпала на теле. Опять ребенок изводится, опять не спят ночи отец с матерью.
      Однажды взволнованная Лизавета сообщила мужу новость:
      - Андрей, смотри-ка, уже зубки прорезаются у нас, по два зубика растет!
      Они долго засматривали в рот малыша...
      - Так вот почему она мается!..
      Ребенок растет веселый, крепкий. И уже слово "ма-ма" стал говорить, святое слово, от которого слезы навертываются на глаза женщины.
      Вся жизнь в доме вокруг ребенка вертится:
      - Мать испечет булочку...
      - Коровка прибавит молочка...
      - Курочка снесет яичко...
      - Деревце уродит ягодку...
      Все для тебя, дитя!..
      Счастье в доме поселилось, развеяло тоску, сиротливость, внесло мир и лад в семью. Ни ссор, ни грызни.
      Выдался денек погожий. Лизавета завертывает ребенка и зовет Андрея:
      - Закутай-ка нас, отец, в теплое одеяло, вынеси на солнышко.
      Пригревало весеннее солнце, таяли снега, лоснилась жирная земля на огородах, от яркого света рябило в глазах, во дворе зеленый стебелек пробивался из-под рыхлого снега. Андрей расхаживает с ребенком по двору, грачи подняли гвалт, возвещают приближение весны... Стоит перед окнами, прислушивается к стрекотанию машинки, приятнее музыки не может быть для слуха - хорошо, что машинку в яме припрятали... Лизавета строчит малышке платьице, веселенькое такое.
      Старая хата полна уюта, человеческого тепла. Бабка Мотря, проходя мимо и глядя, как хозяева хаты на дитя любуются, рада от души:
      - Бог людей дитем благословил...
      Лизавета примеряла платьице ребенку, приговаривала:
      - Ты мой цветочек... Неужели мы тебя не оденем, не обуем? Теплую одеженьку справим на зиму. А как станешь ходить, пошьем валеночки, чтобы в тепле была обмороженная ножка.
      Души не чают в ребенке, есть о ком заботиться, по рукам, как по волнам, дитя ходит. Весело в доме стало. И уже отец мастерит тележку, придет лето - забава ребенку.
      ...Вечерняя пора настает, домой тянет, уже близко дом, сердце так и прыгает в груди: мать на пороге, малышка радостно встречает, и плачет-то, и смеется, так вся и тянется. Незабываемая минута!
      Матери все мерещится, что хотят враги разлучить ее с малышкой, просыпается среди ночи, склоняется над ребенком.
      - Чтобы я тебя отдала кому! Моя ты касаточка, сердцем приросла к тебе. Только бы ворога Красная Армия доконала. А там выходим тебя, вырастим... Разумной да крепенькой, мастерицей на все руки...
      ...Малого, беспомощного ребенка спасли люди, отогрели... А может, и ребенок людей?..
      Вовек не угаснет материнская любовь на земле - пока солнце не погаснет, ибо тогда остынет земля.
      5
      Мусий Завирюха вернулся в родное село, на опаленную землю. Навстречу ему, будто родного отца завидев, бежали матери с детьми, радуясь и плача в одно и то же время. Насмотреться не могли, налюбоваться на пышнобородого воина, а он - при всех орденах и медалях - стоял посреди улицы, низко кланялся миру. Размахивал мохнатой, перевитой красной лентой шапкой, проникаясь горем и болью односельчан.
      ...На пожарище обрушенная печь стоит, на уцелевшей ее стене задымленный подсолнух радует глаз - солнечное соцветие, созданье девичьей руки, а самой дивчины уже нет на свете, погибла от немецкой пули.
      Душевным теплом опахнуло Мусия Завирюху родное село, согрело, но и растревожило.
      Уничтожено все достояние трудовых рук - клуб, школа, фермы, - полсела выгорело, в оставшихся хатах потрескались стены, выпали из гнезда матицы.
      Кто измерит глубину материнского горя, перенесенных людьми обид.
      Женщины обступили Мусия Завирюху, воспряли духом, полны надежд...
      Садовник Арсентий торопливо ковыляет по улице навстречу Мусию. Как упали друг дружке на грудь, примолкли люди, присмирели, - только и видно было, как содрогались костлявые плечи. Арсентий не плакался, не жаловался, без того видно: искалечили человека, чуть с белым светом не распрощался. Подоспели бородачи-плотники Аверьян, Келиберда, Салтивец, пасечник Лука просветленные, лохматые, в слезах, - а сколько закадычных друзей враг загубил, не о них ли теперь дума?
      Варвара Снежко с Жалийкой вышли на ту пору с ведрами по воду, увидев Мусия, заволновались, начали причитать:
      - А мы-то хоронили вас, оплакивали. В немецких газетах писали, отряд Мусия Завирюхи загнан в болото, в непроходимые чащи, нашел себе там могилу...
      Право же, развеселили своими причитаниями командира, Мусий Завирюха ни в воде не тонет, ни в огне не горит!
      Гнедой конь, что стоял под седлом поодаль, бил копытом землю и лизал снег, двинулся, к всеобщему удивлению, в толпу, положил голову с белой метиной на плечо Мусию - напоминает о себе, улица поражена, - кто сует коню присоленный ломоть хлеба, кто свеклу, рады приветить и коня и всадника.
      Женщины еще не выплакались, не все горе свое выложили Мусию Завирюхе, не отпускают его. К ним присоединились Хима Кучеренко с Меланкой Кострицей и Веремийкой.
      - А где же наши соседки дорогие, неутомимые труженицы Мавра с дочкой? А как жить будем и работать? В хозяйстве калеки одни, развалины да пожарища.
      Чудные эти женщины! Мусий Завирюха уверен - недалек час, когда земля опять даст буйный урожай, зацветут сады, огороды. И озеленят землю неутомимые женские руки.
      Платки сбегались со всех закоулков, и Мусий Завирюха посреди говорливой улицы, пышнобородый, мужественный, неунывающий, подбадривает женщин:
      - Придется нам подумать о том, как помочь Красной Армии урожаем, чтобы скорее добила врага!
      Сказал привычным, деловым тоном, со свойственной ему решительностью.
      Простые эти слова всё поставили на место, - уже не мучило чувство растерянности, не разбегались беспомощно мысли, когда порой отчаяние брало.
      Арсентий и Аверьян, как и следовало ожидать, стали на страже очередных задач, принялись успокаивать улицу:
      - Трудностей нам бояться? Мы что? Мы советские люди? Или как?
      Бесхитростным словом, за которым чувствовался твердый характер, бородачи окончательно завоевали сердца односельчан. Гора с плеч свалилась, печали будто ветром сдуло, вернулась уверенность в своих силах, даже маловерам перелилась в жилы.
      Женщины вдруг засуетились, - человек с дороги, устал, хата сгорела, приютиться негде, а мы ему голову морочим! Наперебой зазывали Мусия Завирюху отведать горячего борщика.
      - Навестите мою земляночку...
      - ...и мою...
      - ...у меня есть где и конька поставить...
      По-другому заговорили, уже не тужили, - а где ж наши светлицы?
      ...На месте сгоревших хат копали землянки, соседи помогали погорельцам. Под снегом земля оттаяла, таскали из блиндажей бревна, настилали верх, вмазывали стекла. Разбирали печи, ставили плиты, теплая земляночка согревала душу.
      Мусий Завирюха подбадривал соседок:
      - За лето-другое вылезем из земли!
      Соседки поражались - видно, имеет силу в руках человек!
      Мусий не стал говорить, что у него была встреча с секретарем райкома Нагорным. Разговаривали долго по душам, остро чувствуя порой свою беспомощность - ненасытная орда вытоптала, уничтожила все наши труды, - у каждого в памяти цветущий Буймир. Погоревали, вспомнили тучные поля, обильно плодоносящий сад. Хорошо, что хоть племенной скот спасли, отправили за Волгу. Надо восстанавливать сельское хозяйство - а чем и как? Говорили о нуждах села, о планах, тракторах, инвентаре, о семенах... Чем сеять и как сеять? Что восстанавливать в первую очередь (ферму не успеем, школу частично - приведем в порядок несколько классов), понадобится пропасть строительного материала. Нагорный все старательно записывал. Что касается железа, его всюду полно валяется, только успевай подбирать...
      ...Резвый конь разбивал затянутые ледком лужи, мчался наперегонки с ветром, всадник посматривает по сторонам, развевается прокуренная борода, алеет среди снежных покровов красная лента на шапке Мусия Завирюхи.
      Нагорный не прибегал в беседе с Мусием к газетным выражениям, привел лишь, к слову, одну мудрую поговорку: захотят люди - и на гору втащат, не захотят - и с горы не спустят... И эта поговорка застряла у Мусия в голове, потому-то он теперь и объявил односельчанам:
      - Неужели мы так беспомощны?.. Советская власть дает нам лес на восстановление...
      Больше ничего не сказал, и без того ясно: у нас что, рук нет?
      Люди подбивали Мусия: у старосты, мол, просторная хата... Селивон припрятал свое добро по хуторам, сам неизвестно куда делся, не то с немцами бежал, не то отсиживается где-то, выжидает, пока немцы отобьют наступление.
      - Не дождется! - сказала Жалийка, и все с ней согласились.
      В доме одна Соломия. Санька тоже исчезла из дому, люди видели, как она на станции каблуками выбивала да припевала:
      Бей, боты, выбивай, боты,
      Командир роты купит мне еще боты!
      Развлекала красных бойцов, что собрались на платформе. Один на баяне играл, остальные смотрели, как притопывала, кружилась веселая девка.
      - Говорят, подалась с эшелоном, вызвалась присматривать в госпитале за ранеными.
      - Такая не пропадет, - глубокомысленно заметили соседи.
      Полицай Тихон тоже исчез, в просторной хате остался Игнат Хоменко с женой. Не до гулянок стало, повесили носы, поговаривают на людях:
      - Наше время такое, что отцы не отвечают за детей, а дети за отцов!
      Татьяна:
      - У меня зять - охвицер, сражается с врагом, скоро мать навестит!
      У Гаврилы мельница сгорела, занялась от соседского хлева. По правде сказать, погоревали по этому случаю люди - горсть зерна смолоть негде. Гаврила теперь по всякому случаю вспоминает, как выручал людей в беде, а у самого амбар трещит от зерна.
      Перфил пустил слух по селу, - он, мол, тоже выручил людей, припрятал в овражке от немцев семь коней, чтобы не постреляли, страху сколько натерпелся, и всякий раз при этом добавлял:
      - Если б дозналась гестапа, знаете, что бы мне было? Вздернуть могли!
      Мусий Завирюха переспрашивает:
      - Сколько, говорите, коней припрятал Перфил от немцев?
      - Семь...
      Рассмешили Мусия, казалось, смеялись борода, брови, даже лохматая шапка...
      - Вдвое меньше, чем от нас.
      И, чтобы подтвердить свою мысль, задал вопрос:
      - Почему же пастуха Савву с фермой не взяли в "окружение"?
      События прояснились, все знали: Перфил с Гаврилой подслуживались к старосте. Мусий Завирюха помог прояснить кое-какие темные дела на селе. Люди тянулись к Мусию, что к отцу родному. Все чаще слышались выкрики вот кому быть во главе колхоза! Вот кто выведет село из землянок! Пока Павлюк вернется из армии...
      Мусий Завирюха шагает с пожилыми друзьями своими к теплой земляночке. Иль ему привыкать? С чего вы взяли, что он соблазнится светлицами полицая или старосты? Арсентий и Аверьян берут Мусия под руки. Салтивец с Келибердою ведут коня. Женщины, перегоняя друг друга, бежали впереди с мисочками, весело гомонили. Чувство беспомощности как рукой сняло, все почуяли запах весенней пашни. Поле зовет!
      Мусий Завирюха шел улицей - хоть глаза закрывай! Куда ни глянешь сердце разрывается.
      ...На этом пепелище я же на свадьбе гулял, вишневый садик - тенистый заслон - стоял вокруг хаты, теперь одни головешки торчат...
      Снега набухли водой, лоснились под солнцем черные склоны, пробуждалась после зимней спячки пашня, по горе синей грядой вьется лес, когда-то таинственный и грозный... Когда-то!
      По раскисшей степной дороге медленно двигался обоз, кони хлюпали копытами, натужно вытягивая шеи. Необычный обоз и люди необычные - хмурые, обросшие лица, сосредоточенный взгляд, на шапках наискось пунцовые ленты. Партизаны возвращались к родному очагу. А очага давно уже нет, враг испепелил хаты, уничтожил семьи, на челе тревожная дума - как основать новую жизнь? У кого руки нет, у кого ноги, в жилы въелись осколки, а сколько понадобится, чтобы на месте пожарищ расцвела жизнь!
      На возах с домашним скарбом, подушками, одеялами женщины с детьми, девчата... Не прежние полольщицы и вязальщицы - закаленные в кровавой сече лесные мстители.
      Галя правила лошадью, брови нахмурены, лицо обветрено, взгляд блуждающий, вслед за милым, должно быть, летит девичья дума.
      Текля сидела рядом в коротком белом кожухе, из-под шапки выбилась русая прядь, дышала полной грудью весенним воздухом, смотрела на широкий мир. Необычайное возбуждение охватило все ее существо, когда остались позади лесные чащи, родные боры, овраги, так долго служившие им надежной защитой.
      Светлый простор перед глазами, непривычный, манящий, не надо скрываться, осторожничать, весеннее солнышко над головой... Красная Армия в огне и громе гнала гитлеровцев на запад. Павлюк, Марко, Сень пошли в армейскую разведку, обстрелянные смельчаки давали обещание загнать врага в его берлогу и там добить. А разве они, подруги, не доказали свою боевитость? Или они не обстреляны, не умеют владеть автоматом, не проверены в разведке? Но, однако, вынуждены были подчиниться приказу, вернуться в село. Кто же иначе засеет землю?
      Чем ближе к селу, тем молчаливее делались люди. Мавра натянула платок на самые глаза - чтобы не резало яркое солнце, может, еще и потому, чтобы не видно было слез.
      Родное приволье открылось взору. Миновали бригадное поле, на котором Текля растила зернистую пшеницу, прославившую Буймир, поблескивали заросшие бурьяном взгорки. Растают снега - к полю и не подступишься, усеяно снарядами, минами.
      Тоска брала смотреть на сожженное село над Пслом, один церковный шпиль блестел на солнце. На месте школы, Дома культуры, фермы - одни руины... Редко где стояли хаты. Из-под земли курился дымок - в землю зарылось село.
      Чернобородый кузнец Повилица, хмуро молчавший всю дорогу, решил, верно, что пора поговорить откровенно то ли с людьми, то ли с самим собой, облечь в слова тайно выношенную мысль:
      - Основа жизни - кузня и плотницкая!
      Выдавив из себя эти слова, удрученно уставился в землю: сколько железа перемял на своем веку! А теперь как одной рукой с огнем управишься?
      - А голова на что? - откликается Родион живо и решительно. - Знания, опыт! Кто за порядком приглядит, пока вырастут молодые кузнецы, кто их научит, надоумит?
      Овчар Голивус подбадривает приятеля:
      - Работы непочатый край! Будешь руководствовать в кузнице!
      Повилица бросает мрачный взгляд на овчара: не было бы у меня ноги, а то рука! Хорошо, мол, тебе...
      Родион тоже припадает на ногу, но кость у него не задета, мина порвала жилы...
      - Как буду полоть, копать, - горюет Галя, - пулей прошило ногу.
      Нет среди лесовиков человека без заплат...
      Торжественный день, необычный! Все село выбежало встречать партизан. Сквозь огонь и смерть прошли, а вернулись-таки в родные места. Не один гитлеровец нашел себе могилу от партизанской руки!
      Распахнулись сердца... Встречали хлебом-солью, всюду сияющие лица, вопли и причитания...
      В просторную землянку набилось полно народу, Мусия Завирюху посадили на почетное место, Родион рядом с командиром, - а где же ему быть? Меж горелых стояков мужественные усачи Повилица с Голивусом. Судьба опять свела друзей вместе, все они тут, седые бороды - Мусий, Арсентий, Салтивец, Лука, Аверьян, Келиберда... Правда, нет пока с ними пастуха Саввы. Не сон ли это? Не могли наговориться, насмотреться друг на друга. В землянке пахло плесенью, да что до того друзьям, они сидели за сбитым из неоструганных досок столом и вели задушевную беседу. Мусий Завирюха притягивает все мысли, чувства и взоры... Поучает людей, как далее жить. И немудрено. Кто, как не он, твердил неустанно, что советская земля непобедима? Пришли светлые дни, не надо кривить душой, подчиняться старосте, тая в себе смертельную ненависть к врагам.
      - А кто пошел против нас, тот теперь воет волком да рыщет по оврагам, - имея в виду Селивона, заключает речь командира Родион Ржа.
      Не обо всех славных делах отряда помянул Мусий Завирюха, и Родион, не теряя времени, пополняет сведения односельчан о лесных героях. Кто мог думать, самые смирные хлопцы на селе Марко, Сень...
      Пополняет, разумеется, так, чтобы слова его не долетали до Мусия, который не переносил похвальбы. Хотя слово-другое и застряло в его мохнатых ушах...
      Само собой разумеется, землянка не могла вместить всех, народу набилось - негде яблоку упасть. Всяк тащил партизан к себе.
      На столе дымилась горячая картошка, похрустывали огурцы на зубах, пряно пахло всякой квашеной снедью, по которой так соскучились партизаны. Хорошо хоть у Арсентия уцелели кадки с капустой и огурцами - бомба на огород упала и завалила погреб, у многих немцы порубили кадки с соленьями. Люди наслаждались духовитым хлебом, конопляным маслом. Что бы ни ели партизаны, все обильно подсаливали, то и дело подкладывали капусты, луку. Буймирцы давно извлекли из тайников спрятанные от немцев припасы. Ходила по кругу чарка, не без того. Шум стоял в землянке, клубами валил густой дым. У Родиона свои соображения: придет час, вернутся односельчане из-под Берлина, тогда уж нам примолкнуть придется. Поэтому он спешит поведать о прославленном партизанском командире Мусие Завирюхе.
      - Как сядет на коня - генерал, да и только! Какой ни будь бой, чтоб он изменился в лице?! Ни вот столечко! Голос как гром! Текля тоже с ним на смертной линии стояла...
      И на долю Родиона выпало немало испытаний, кто того не знает, на волоске от смерти был... Теперь, правда, никого этим не удивишь, кому смерть не грозила.
      Мусий Завирюха поднял руку, гул в землянке затих.
      - Сколько же у нас грабель, кос, лопат? И уцелели ли парниковые рамы? - задает командир вопрос сельчанам.
      Как видно, все же есть чему удивляться... Сразу видно хозяина. Не с этим ли нехитрым инвентарем придется начинать новую жизнь?
      Далее Мусий поинтересовался, сколько имеется телег, плугов, лошадей. Добавил, что в первую очередь надобно помочь матерям с детьми, и этим расположил к себе женские сердца. Женщины наперебой стали выкладывать Мусию - наше утешение, надежда ты наша! - свои жалобы.
      - Горстку зерна смолоть негде, - сетовала Варвара Снежко.
      - Пока перетрешь миску кукурузы - смотришь, и дня нету! - неизвестно на кого роптала Жалийка. Она завела домашнюю мельничку. Все село обзавелось такими мельничками, хозяйки привернули мельнички к лавкам, с трудом вертели ручку, сухое зерно потрескивало, жиденькой струйкой сыпалась мука.
      - Когда Гаврила мельником был, мы горя не знали! - вступает в разговор Варвара.
      Меланка Кострица напоминает соседке:
      - А кто жаловался, что мельник дерет за помол?
      Это уже, видно, забылось, и теперь Гаврила выглядит этаким печальником за людей. Зная сельские беды, Гаврила с болью душевной вспоминает, какая была мельница да какой помол. Мельница сгорела, село теперь бедствует.
      - А жернов уцелел? - допытывается Мусий Завирюха, непонятно, зачем ему понадобилось это знать.
      Всего не перескажешь, что было говорено в ту ночь, каких только планов, замыслов, надежд не рождалось в землянке.
      6
      Радовалось все село - хозяин приехал, отец детям, а у самого ни кола ни двора, надо бы помочь...
      Первым начал Арсентий:
      - Знаешь что, Мусий? Немцы предали огню твою партизанскую хату. Мы тебе поставим новую. Поможем тебе...
      - Само собою, - подтвердил Родион.
      - Вы сами на пепелище сидите, - ответил Мусий.
      - И не говори! - запротестовал Аверьян. - Мы тебе за неделю всем селом поставим хату.
      - За пять дней! - сократил срок Родион.
      - А каково мне будет в ней жить, имея перед глазами ваши землянки? упорствует Мусий.
      Сколько ни добивались люди поставить Мусию хату, - будет, мол, у председателя жизнь налажена, тогда и мы скорее вылезем из земли, председатель был непоколебим: не время.
      И он самолично принялся долбить землянку на взгорке - чтобы попросторней была, не заливало водой и потолок чтоб не давил.
      Завидели соседи, что Мусий долбит на бугре землю, мигом вся улица сбежалась с лопатами на помощь. За день выкопали, выровняли стены твердая, глинистая земля попалась.
      Мусий размашисто тесал бревна, стосковались руки без дела. Наблюдая, как топор молнией врезался в трухлявое дерево, Родион места себе не находил:
      - Товарищ командир, дозвольте, я плотников кликну.
      Нельзя сказать, чтобы лесное слово это, срывавшееся ненароком в разговоре, не тешило слуха Мусия, однако он решительно отказывается от каких бы то ни было услуг: сев на пороге.
      Плотники вместе с кузнецом готовят плуги, бороны, тачки, телеги, поле не станет ждать.
      - Своими силами выстроим землянку. Думаешь, забыл, как орудовать топором?
      На следующий день вкапывали по углам столбы. Лесу хватало - Мавра с Теклей припасли, натаскали из окопов. Оплетали хворостом стены. Матери с девчатами месили глину, носили воду. Землю пригревало весеннее солнышко, работалось весело. Стены обмазывали смесью глины с соломой, тщательно разглаживали. Уложили матицы, балки тонкие провисают, пришлось ставить подпоры. На матицы положили поперечные жерди, утеплили, проворные женские руки обмазали, залепили потолок.
      Мусий сбивает стропила, - сосняк долго пролежал в земле. Горелые гвозди - с пожарища - не держат трухлявое дерево, стропила расщепляются, падают.
      Родион с кузнецом пришли на помощь, нарубили из проволоки гвоздей. Обрадованный Мусий не знал, как их благодарить. Сбитые новыми гвоздями стропила держались крепко. Да еще скрепленные жердями-латами.
      Сухонький, жилистый дед Нещеретный покрывал землянку камышом - он испокон веку людям хаты покрывал.
      Наконец затопили плиту - Мусий сам ее клал, - в чугунке клокочет картошка. Мавра домазывает, белит стены, стены влажные, побелка не пристает. Женщина расстроена, стены рыжие. В землянке клубится белесый пар, стены в разводах, с них ручьи бегут. Мавра даже угорела.
      Мусий Завирюха стоит посреди землянки, посмеивается, подбадривает домашних - жить можно! Сбил стол, принимается настилать широкие нары. Торопится, все так и горит у него в руках, - дело к вечеру, утром надо бежать на колхозный двор, ставить людей на работу.
      Не один день топили, варили, пока землянка обсохла.
      Вечерней порой можно и душой отдохнуть, - весело потрескивает сосновая щепа, тесто подходит, вкусно пахнет варевом, звучит тихая песня. Не сожженный ли дом на восемь окон вспоминает Мавра, лежа на полатях? В саду молодежь гуляет, музыка гремит, под электрическим светом поблескивают румяные яблоки на деревьях. Ну, будто сон... Мавра спит и видит наседку, которую мечтает купить весной на Полтавщине. Текля, как ни устанет за день, допоздна просиживает у коптилки над письмами, мечтательно тихонько мурлычет что-то, небось про Марка дума. Что ж, поется-то людям, говорят, к добру. И газеты приносят радостные вести о славных победах советских частей.
      Мусий, когда приходит почта, с молодым задором размахивает газетой перед бородами - окладистыми, козлиными, клочковатыми - а что, разве не по-нашему вышло?
      В землянке поселилась семья лесных мстителей, такое знаменательное событие, согласно народному обычаю, надобно отметить.
      Никто, как водится, не перечит - мы сами так думали...
      Собрались женщины и девчата, помогавшие ладить землянку, напекли хлеба, наварили киселя и всякой снеди (капусты пареной, капусты жареной, капусты вареной), сели за стол, привечали землянку песней.
      ...Та поза лiсочком
      засушив, змучив хлопець дiвку
      своїм голосочком,
      затянули берущую за сердце песню девчата, к ним присоединились басы, мощно, торжественно рокотали... Лица сосредоточенные, на глазах слезы дрожат - не то пели, не то молились, не то горевали о неустройстве мира.
      Гости на том не угомонились. Начали перебрасываться шутками, балагурить, кто величал хозяина, кто, пересыпая речь поговорками, желал хозяевам, чтобы счастливо жилось в новой хате, не прогибался потолок, не выводился достаток... Развеселили этим хозяйку, и она к слову бросила только всего и достатку, что шило да веник...
      Девчата избегали будничных разговоров, - если живешь в землянке, тебе уже и солнце не светит? - мысли вокруг милого вьются, и опять тоскливая песня в оконце бьется:
      Хоч ти колиши,
      Хоч ти воруши,
      Хоч ти, моє серденько,
      На бамазi напиши!
      Впервые после годины бедствий на селе зазвенела песня! Веками укрепляла душу, очищала, роднила, придавала людям сил.
      Не была ли воспетая, обласканная землянка хранилищем красоты и благородства человеческой души?
      7
      Соломия с Татьяной на смех девчат поднимают, молодицы упитанные, зря себя не утруждают, берегут силы для собственного огорода. А девчата, худющие, в чем душа держится, обгорели под солнцем, целый день не разгибаются, копают колхозное поле. Пошла слава о Гале - вот это труженица, четыре сотки за день лопатой перевернула, даром что у нее нога прострелена. Подружки - Наталка Снежко, Ирина Кучеренко, Мария, Надия - на своих участках от нее не отставали.
      Зеленели залитые солнцем откосы, в низинках - вода, а за рекой чернела пашня, белели платки, они-то и привлекли внимание молодиц, что стояли на бугре, кусали губы, злобствовали.
      Соломия змеей шипела:
      - Разве они на полную лопату копают? Все поле в бороздах! Через лопату копают, не иначе. А борозды присыпают. Ей-богу! Как завечереет, никого не будет, проверим!
      Татьяна вторит куме, разве они когда действовали врозь?
      - Откуда у этих девок сила возьмется? С огурцов да картошки? Не иначе как обманом действуют. Чуть копнут, ковырнут, лишь бы чернело. Текля все прикроет... Бригадир. Своих подруг прославить хочет. Неужели Мусий Завирюха не заступится? А мы на задворках!