- В первом же бою надо обуться.
      За всю дорогу впервые заговорил, значит, горе его не сломило.
      Когда стаскивала с Марка сапоги, из голенища выпали плоскогубцы, с которыми тот никогда не разлучался (чуть было не потерялись в сене). Мокрую одежду его туго выжала, прикрыв на это время Марка своим ватником. Из левой подмышки вынула компас и размокшие остатки топографической карты, на которой растеклась зеленая краска. Протерев хорошенько снегом руки, стала перевязывать рану. Осторожно разматывала окровавленный бинт. Из открытой раны пошла кровь. Надо бы залить риванолом или йодом, которых, увы, нет. Пуля угодила в спину, в правый бок. Не засорить бы рану. Хорошо хоть пуля не разрывная. Крепкой закалки Марко, даже не застонал, еще Теклю подбадривал:
      - Попадья была хромая, а детей рожала...
      И где он набрался этой мудрости! Наверное, от отца, а то от кого же? И Текля радовалась - независимо от того, удачна была шутка, нет ли, - что к Марку вернулись его выдержка и воля к борьбе. Туго отжала бинт, положила на рану лоскут чистого полотна и снова перевязала грудь и плечо. Изо всей силы растирала руки, ноги, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, чтобы он согрелся. И Марко, беспомощный такой, целиком отдался в ее проворные руки.
      Текля рассказала про случай с дедом Калиной. Марко все понял, даже то, о чем она умолчала. Подивился ее самообладанию. Немалая выдержка нужна, чтобы так держаться. Почему она его не разбудила?
      А что бы он мог сделать? Берегла, жалела. Наверное, и то думала, что спросонок еще не разберется...
      Кстати, сани с сеном вернулись в село, завтра снова здесь будут, вывозят сено, пока не затопило водой.
      Погода прояснилась. Друзья находились неподалеку от железной дороги.
      - Завтра нас здесь уже не будет, - твердо сказал Марко, и Текля поняла, что он берет инициативу в свои руки.
      Разобрав автомат, Марко обнаружил, что в магазине два патрона стоят наперекос. В затворе хрустел песок, в ствол набилась земля. Протер и смазал оружие и словно почувствовал прилив свежих сил. Опять человек твердо стоял на земле. И не так-то легко теперь врагам взять Марка. Немного ослаб, правда. Хлебнуть бы сейчас стаканчик горячего молока с краюхой хлеба или хоть мисочку взвара. Сразу бы сил прибавилось! Марко не сомневается - сегодня ночью они где-нибудь подкрепятся. Жаль, потеряли завернутое в плащ-палатку мясо. И уже больше мороки Текле с ним не будет, уверяет Марко, а сам разгребает пошире оконце, поглядывает в сторону железной дороги. Глазам открылась знакомая картина. Часто бегут поезда на запад, везут зерно, уголь, лес, скот, разбитые самолеты, а обратно идут либо порожняком, либо с солдатами, танками, орудиями.
      Наметанным глазом Марко наблюдал, как немцы охраняют дорогу. Замечал, где стоят посты. От одного поста к другому ходят патрули с ручным пулеметом. Через каждые двадцать минут возвращаются. Следовательно, на каждом километре посты, но за деревьями их не видно. Стерегут дорогу от партизан. Приучили-таки их к осторожности. Марку теперь ясно, где безопаснее переходить пути.
      - Мы еще сюда вернемся! - убежденно говорит он. - Чтобы вывести и эту дорогу из строя, поднять мост на воздух.
      Когда стемнело, они выбрались из стога. Распрямили занемевшие ноги, одеревеневшее тело. Острая боль в боку давала о себе знать Марку.
      След полозьев на снегу, а местами и на земле, слегка припорошенный сеном, вывел их на дорогу. Сани поехали на мост, а Текля с Марком свернули влево, пошли по-над речкой и, найдя два горбыля, о которых говорил дед Калина, переправились по ним на противоположный берег. Через заросли кустарника побрели на огонек... Спасительный огонек! Подгонял голод.
      Неподалеку от берега в саду стояла хата. Друзья из-за деревьев заглянули в окно. В печи пылает огонь, отсветы падают на лысину, на натруженные руки, путаются в седой бороде. Пожилой хозяин мудрит над ветхим сапогом. Невысокая чернявая молодичка возится у печи. Белоголовые ребятишки сидят вокруг миски с горячей дымящейся картошкой. Марку показалось, что он слышит, как хрустят на их зубах огурцы. Заманчивое зрелище. Он внимательно приглядывается к обитателям хаты. Мать аккуратно нарезает тоненькие ломтики хлеба, оделяет детей. Составив себе ясное представление о хозяевах, Марко, скинув набухший ватник, постучал в окно. Хозяин при виде вооруженного человека открыл сразу, без колебаний. Пахнуло кислым духом, обдало теплом. Они стояли словно зачарованные, не отводя глаз от огня, втягивая ноздрями вкусные запахи.
      Марко не стал таиться. Спокойный, с открытым лицом, старик располагал к доверию, и Марко, почуяв в нем бывалого солдата, сказал, точно отрапортовал:
      - Опергруппа возвращается с задания, оторвалась от базы, дайте наскоро перекусить...
      Прямота Марка понравилась хозяину.
      - Так сразу, в открытую? - сказал он с улыбкой и добавил: - Я сам в германскую войну был разведчиком. Егория имею...
      Тут же распорядился, чтобы дочка накрыла на стол, покормила гостей.
      Дочка Катря сказала испуганно:
      - Тут немцы давеча приходили...
      - Немцы, значит, уже были? - переспросил Марко, не выказав ни малейшего страха.
      - Совсем недавно за мочеными яблоками приходили...
      - Ну, больше, значит, не придут, - сказал Марко.
      Текля убедилась: к Марку снова вернулось его самообладание, и у нее стало спокойнее на душе.
      Катря ничего понять не может. Гитлеровцы прочесывают лес, устраивают облавы на партизан, карательные отряды мотаются по всей округе, а партизаны следом за ними ходят. Было чему удивляться! А если это подосланные немцами шпионы, хотят выведать настроение людей? Семье тогда не миновать беды. После короткого колебания она все же поверила, что это свои люди. Сердцем почуяла: честные девичьи глаза Текли, ласковый голос убедили. Уже с нескрываемым сочувствием поглядывала на русокосую дивчину с автоматом, связавшую свою судьбу с партизанами, кинулась завешивать окна и накрывать на стол.
      Марко мыл над ведром руки, по привычке держа автомат между колен.
      Партизаны тут быстро освоились. Хозяина называли просто дед Кирилл, дочку - Катря, узнали, что зять Иван в Красной Армии, оставил молодой матери троих детей.
      Сели за стол. Катря щедро нарезала хлеба, проголодавшиеся друзья молча поглощали горячее варево, ароматный пар забивал дыхание, хозяева сочувственно смотрели, как двигались скулы на истощенных лицах. Друзья узнали, что немцы обидели детей, забрали корову, семья живет одной картошкой. Хозяева как бы чувствовали себя неловко - нечего предложить посытнее картошки и огурцов. Друзья заверили - о лучшей еде они не мечтали.
      Тем временем Катря разложила на лежанке мокрые ватники, онучи, от которых по хате расходился тяжелый дух. Дед Кирилл на скорую руку стянул дратвой сапоги Марка, подбил гвоздями подошву. Марко высыпал на лежанку махорку, хотя Текля и предостерегала его, чтобы пожалел легкие. Текля стягивала суровыми нитками разлезавшийся ватник, ей помогала хозяйка. Если б еще постирать Марку рубашку, они были бы вполне счастливы. Приветливая хата обогрела партизан, жар от печки приятно разгонял остывшую кровь. На партизан повеяло давно забытым домашним покоем. Хотя бы ночку отлежаться в тепле. Впрочем, где он, к лешему, этот домашний покой... На каждом шагу разорение... Осиротевшие матери и дети...
      Изболелись душой люди. В тревоге спрашивают: скоро ли взойдет солнце! Гитлеровцы кричат на всю округу, будто разгромлено партизанское соединение Сидора Ковпака и с ним местный партизанский отряд Мусия Завирюхи. Правда ли это?
      Марко и в этой хате, как было уже не раз, развенчивает бредни фашистов, норовящих отравить веру народа в победу советского оружия.
      Жалостливая Катря допытывается: это неправда, что босых партизан водили по снегу?
      Марко вдруг почувствовал острую боль в простреленном боку, да не ко времени показывать свою слабость. Красная Армия, говорит он, перемолола несчетное число гитлеровских вояк, разгромила вражеские дивизии под Москвой и продолжает обескровливать врага. Скоро гитлеровцы костей не соберут.
      У Катри слезы выступили на глазах. Теперь до ее сознания дошло, почему гитлеровцы грозят каждому, кто заикнется о приближении Красной Армии, виселицей. Даже фашистские газеты писали, что большевики превосходящими силами взяли в кольцо немецкую армию. Немцы ходят в глубоком трауре, фашистам траур, а людям радость!
      Откровенный разговор сблизил людей, и они забыли об опасности. Катря сочувственно поглядывала на бескровные лица партизан.
      - Я вам воды нагрела, может, постирать сорочку?
      Заманчиво предложение, но партизанам некогда.
      Молодая партизанка с материнской нежностью ухаживает за раненым. Стянула с него окровавленную, залубеневшую от крови рубаху, обмывала над корытом теплой водой грудь и спину. Застуженное тело под теплой струей блаженствовало. Катря, чуть не плача, помогала, подливала воду, потом жестким рушником осторожно вытирала исхудавшее тело, опасаясь задеть рану, дивясь, как это он ни словом не обмолвился, что столько крови потерял. Что за люди, что за характеры! От теплой воды рана опять стала сочиться кровью. Катря разрезала на полосы чистое полотно. Текля перевязала Марку грудь, Катря сменила ему рубашку, и он облегченно вздохнул, ощутив прикосновение свежего полотна.
      ...Спасибо вам, матери, сестры, за чистую сорочку, что согревала человеческую душу в дни тяжких невзгод.
      Марко торопил Теклю: пора отправляться.
      - Говорите, немцы в школе в карты играют? - спросил он хозяина.
      С какой бы охотой швырнул он гранату в школьное окно, будь она у него в руках!
      Дед Кирилл предлагает партизанам переночевать на чердаке на сене, набраться сил, привести в порядок одежду, обувь, подкормиться.
      Партизаны благодарят хозяев за заботу.
      Марко сухими портянками обматывает ноги, и волна приятного тепла пробегает по телу. Натянул просохший ватник. Дед Кирилл дает Марку ковригу хлеба, а Катря узелок с мукой - не близкий путь. Марко разделил ковригу пополам:
      - Это детишкам...
      - У нас картошка есть.
      - Тогда киньте нам несколько картофелин.
      Катря дала еще горсть соли, несколько луковиц, моченых яблок, сухих кислушек и груш. Дед Кирилл снаряжал партизан в дорогу, как родных детей. Всыпал Марку в карман махорки, тот с наслаждением вдохнул табачный дух, закашлялся. Надсадный кашель разрывал грудь, не повреждено ли легкое? Обсохшие, накормленные, присмотренные, прощались они с приветливой семьей, не побоявшейся с риском для жизни дать пристанище партизанам. Хозяева печально смотрели им вслед. Вся Советская страна - партизанский дом! Чувствуя свежий прилив сил, Марко и Текля пробирались на шум поезда. Словно потерянную кровь вернула человеку радушная семья.
      Ползком, под покровом ночи, хоронясь за поваленными деревьями, приближались к железной дороге. Решили перейти ее между мостом и переездом. По ту сторону линии - густой лес. Наметили подходящее "окно". Но осилит ли Марко крутую насыпь? Текля весь груз и еду несла на себе, у Марка были лишь автомат и пистолет. Надо было во все глаза следить за патрулями, сновавшими здесь через каждые десять минут. Ночью охрану усиливают. Невысокий колючий кустарник рвал одежду и тело. Оба припали к земле, она загудела, застонала, - приближался, как видно, тяжело груженный поезд. Как досадовал Марко, что под рукой не было мины - заложить под рельс.
      Под нарастающий шум поезда карабкались по крутому дернистому склону, скользкому от талого снега. Марко тяжело дышал, опирался на автомат. Спасительная темень скрывала от вражеских глаз. Перебежали через насыпь, сползли на другую сторону. Сразу завязли в сплошных завалах - груды выкорчеванных пней вперемежку с валежником, хаотически сваленные мачтовые сосны, березы перегородили дорогу. Шум поезда затих, по всей опушке отдавался треск сухих веток под ногами. Услышали патрули, ударили из пулемета, пули свистели над головой, впивались в деревья. Марко застрял среди ветвей, никак ноги не вытащит. Текля перебралась через поваленную сосну. Марко обнял ее за шею. Насилу вытащила его... Марко почувствовал, как горячая кровь полилась по спине: растревожил рану. Да стоит ли об этом думать - лишь бы вырваться живым. Гитлеровцы бьют разрывными: в ветку пуля ударила - разорвалась. И не продраться сквозь чащобу никак, - мешает сумка, что у Текли за спиной. Марко споткнулся о поваленное дерево, она подхватила его.
      Пока выбрались из завалов, вконец измучились. Попали в лесное болото, затрещал лед под ногами. Тело в испарине, холодная вода точно ножом режет. Оба опять насквозь промокли. Долго еще не стихали выстрелы, немцы обстреливали завалы, лес. Наверное, решили, что там движется целый отряд партизан.
      Всю ночь шли лесом. Марко все чаще присаживался отдохнуть и всякий раз невольно спрашивал себя: а вернется ли к нему прежняя сила, когда ни усталость, ни голод и холод не брали его?
      Ночью, да еще туманной, сырой, шум поезда далеко слышен, и потому им казалось, что они не столько продвигались вперед, к цели, сколько плутали между деревьями.
      Болота оттаивали, в деревьях бродили соки, всюду дразнящие приметы весны. Густые испарения лесной прели будоражили грудь, туманили голову, напряженно билось сердце.
      - Теперь мы спасены, - сказала с облегчением Текля.
      - Оторвались от противника, - подтвердил Марко.
      Через заросли шли напролом, а овражки, низинки обходили: надоело лазать по болотам, непосредственная угроза теперь миновала.
      Рассвет застал их в густом ельнике в лесной глухомани. Расположились над яром на толстенных корнях. Впервые за все дни почувствовали себя в безопасности. Решили сделать привал. Заботливая семья, что обогрела, подкрепила партизан, придала им силы на трудный переход.
      Из-под бугра бил родничок, вода тихо струилась по узкому ложку. У Марка посоловели глаза, и он, бессильно привалившись к дереву, мгновенно забылся. Текля наломала веток, выстлала логовище, бережно уложила Марка, он не почувствовал этого, хотя на руку намотал ремень автомата. Нагребла сухого хворосту, чтобы не было дыма, набрала ветролома - развела костер. Сама принялась месить тесто, усевшись на корень, над родничком.
      Горячее варево кипело в котелке. Нарезала и опустила в кипяток четыре картофелины, ароматный дух живицы и лука стлался по лесу. Текля варила галушки. Легко сказать - разожгла костер: сырой валежник разгорался плохо, вволю наглоталась горького дыма.
      Пока готовила обед, прошло немало времени. Жаль было будить Марка. Он лежал так близко от огня, что ватник дымился паром, на нем опять проступило темное кровяное пятно.
      Костер разгорался вовсю, потрескивала живица, еловые ветки горели жарко, без дыма.
      Марко наконец проснулся. Жмурясь на огонь, он наслаждался пахучим варевом, поглядывал на разрумянившуюся у костра подругу. Пороскошничали славно, сытно пообедали, еще и закусили мочеными яблоками.
      Марко воспрянул духом - куда девалась недавняя беспомощность.
      Текля подбросила еловых веток в огонь (к слову сказать, ель дерево хрупкое, очень легко ломается), повернула Марка спиной к огню, чтобы просушить одежду, и он опять заснул. Текля перемыла кислушки, груши, сливы, залила водой, поставила на огонь. С болью глядела на пожелтевшее, бескровное лицо, такое дорогое ей, милое, сейчас по-детски простодушное. Успевала и за костром присмотреть, и обсушиться, и заплатку положить... Лесная глушь навевала сонливость, и она не заметила, как прикорнула на сосновых ветках возле Марка.
      Уже вечерело, когда они проснулись. Костер погас, пахло свежим взваром, они лежали в дремотной истоме, не шелохнувшись, постепенно приходили в себя, слушали, как дятел долбит клювом по коре, как кричит горластая сойка. Место они немного знали, с дороги не сбились, скоро доберутся до отряда. Синяя даль на западе яснела, сквозь туман пробивались лучи солнца. Завтра будет ясное утро!
      Близится день освобождения!
      - Текля, ты слышишь?
      Марко с нежностью посмотрел на подругу, сосредоточенная озабоченность не сходила с ее лица, - немалую тяжесть приняла на свои плечи.
      - Моя спасительница... - вырвалось у Марка.
      13
      Весна начиналась так.
      - Осторожно, мина! - предостерег Марко Теклю. Шли краем леса, и она чуть не напоролась на мину.
      - Как ты узнал?
      - Вон трещина, разве не видишь, - высохла земля, кругом трава, а там, где мина - плешь.
      Текля с опаской обошла место, где ее подстерегала смерть. Горько было сознавать, что ей никак не дается военная грамота. Какая же ты партизанка без наблюдательного, пристального глаза? Примятая травка, сломанная ветка много говорят разведчику. Недаром Мусий Завирюха предупреждал, чтобы не ходили по росной траве - след остается. Находчивый ум всегда спасает от беды. Как-то целый день брели лесом, и все не попадалось им воды, устали, пить захотели, так в пригоршни собирали росу, смачивали пересохшие губы.
      Как раз этой зоркости и не хватает Текле.
      Несла кувшин молока для больных, зазевалась, и в молоко насыпалась полынь. Партизаны, однако, не стали ее ругать, даже похвалили за угощение.
      Кони паслись на поляне, щипали молодую травку, партизаны разлеглись под дубами, слушали, как Мусий Завирюха держал назидательную речь про "хвазы" произрастания. Весна в разгаре, зазеленела долина, помолодели деревья, одних дубов еще не коснулся апрель. Уже побежали по стеблям соки, пробудилась земля, тревожат сердце хлебороба ее дразнящие запахи.
      Обычный человек выйдет в поле, - благоухают хлеба, дышится полной грудью. А того не слышит, что хлеб в рост идет, аж скрипит, - крахмал преобразуется в сахар, листья вбирают азот и перегоняют его к корню, а уже после, вместе с жирами, белками, фосфором, гонят в зерно.
      Или же взять дерево... Тут Мусий Завирюха, положив руку на ствол, водил по липовой коре, точно прислушивался, как по дереву ходят соки, проникал в тайны произрастания.
      Собственно, и тайны никакой нет.
      Лист из воздуха тянет азот, а отдает кислород, хлорофилловое зерно вбирает солнечный луч и отдает дереву, потому ранним утром в саду не надышишься.
      Партизаны, затаив дыхание, пытливо уставились на Мусия, глаз не отводят от его тронутой сединой бороды, от нахмуренного лба, хранящего тьму всякой учености.
      Мусий Завирюха вдруг спохватился, развеялось чудесное марево хлеборобских дум, и он подал боевой клич:
      - По коням!
      И, уже немного отъехав, обращаясь к Павлюку, заметил:
      - На мою думку, густые хлеба не пропускают солнца, мало хлорофилла, стебель не упругий, повалит ветром...
      Партизаны после короткой передышки отправлялись в поход. Теперь они сила. Полицаи едва услышат, что идет отряд Мусия Завирюхи, разбегаются кто куда, а население спокойно: знают, что из его отряда никто ничего не берет, напротив, сами раздают соль нуждающемуся населению.
      Командир грозной партизанской армии Сидор Ковпак ушел громить глубокие гитлеровские тылы, Мусий Завирюха на месте донимает врага. А иначе зачем бы немцы назначили за его голову такие большие деньги.
      ...И уже про Мусия Завирюху всюду слава идет, будто он продавал горшки на базаре - разведывал врага. Глазурью облитые горшки приводили в восхищение многих - волшебный звон! - мировой выдумщик этот Мусий Завирюха.
      Иные видели, как Мусий в постолах, в заплатанном кожухе мерил деготь. Слухи переплетались, кружили по всем дорогам. Далеко по округе разлеталась слава об этом человеке. Зря народ легенды складывать не станет.
      ...Когда гитлеровцы загнали партизан в болото, прижали к Пслу, кто там настлал переправу? Человек немалых наук, убедились партизаны. Всего Мичурина прошел! Кто план по огурцам выполнял на триста процентов? Опять же он!
      Зыблется земля под ногами, топкая низина поросла сосной, березой, ольшаником, ветлой. Всадники сошли с коней - кони грузнут по колено, вода выступает. Телеги порой переносили на руках, лошадей тоже поддерживали под гужи. Там, где очень зеленая поляна, - обходи, затянет. Каратели перекрыли все лесные дороги, просеками тоже не пробьешься - вот и приходилось продираться через непроходимые дебри.
      Павлюк ведет бой с карателями, поставил огневой заслон. Немецкие бронемашины бьют из пушек, над лесом с шипением проносятся снаряды, перелетают через Псел - неприцельный огонь. Надеялись окружить партизан и загнать в Псел. А Мусий Завирюха тем временем ладит переправу. Река хоть и неширокая, но вода в эту пору студеная, окоченеешь.
      Марко с Сенем пригнали лодку - раздобыли где-то, - Мусий Завирюха велит рубить две сосны на том берегу, сам выбирал. Что говорить, подходящее дерево, хорошо пружинит. Сосны легли вдоль реки. Марко направил - оседлал вершину, привязал провод. Обрубили ветки, закрепили на берегу один конец, после проводом потянули на середину, пока не положили поперек реки. Забили колья, проводами закрепили, чтобы вода не унесла. Хорошо хоть не на крутом берегу росли сосны, одна на песке, другая на воде. Вторую сосну уложили в двух метрах от первой. Связали их жердями пятнадцать жердей на тридцать метров. Настелили горбыли. С исподу тоже подложили кругляки. И переправили весь отряд с обозом, пулеметами и минометами. Гитлеровцы стянули со всех концов карательные отряды, чтоб утопить Мусия Завирюху, а он вышел сухим из воды! Вот и скажите теперь, как же не складывать о нем песен, не рассказывать веселых историй?
      ...Эх, не довелось Мусию нынешнюю весну нежить чернозем, высевать полновесное зерно, любоваться тучными полями - запоганил враг землю.
      Но не укорениться врагу на обокраденной земле. Ненавистью бьется тут каждая земная жилка...
      ...Пламенеет небо на востоке. Все слышнее громовые перекаты. Справедливое возмездие ждет захватчика. Час освобождения не за горами.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      1
      Задумала Жалийка холсты белить, расстелила на снегу длинной полосой, чтобы вымерзли, так немцы забрали. И теперь горюет она перед соседками столько труда пропало.
      - ...У меня пальцы от пряжи свело, колени ломит - потопчись-ка попробуй в студеной воде. При коптилке пряла, навивала на кросна. Всю зиму ткала - ребятишкам на одежду, - выткала полтнище. Набежали мертвоголовны, забрали, оголили детей.
      - Нет, не от хорошей жизни фашисты тянут все, что под руку попадет, рассудила Варвара Снежко, - если бы они думали тут осесть, разве стали бы грабить людей?
      - Или вешать? - взволнованно вставила Меланка Кострица, чью дочь замучили в Германии.
      О виселице, о смерти говорили как о будничном явлении.
      ...Довольные делом рук своих, надменные ходили гитлеровцы вокруг виселицы, щелкали фотоаппаратами. Небось пошлют карточки женам, матерям: любуйтесь, дескать, как мы расправляемся с партизанами!
      А что Красная Армия скоро здесь будет, на то вещие знаки есть. Веремийке сон приснился, будто тащит она воду из колодца, задохнулась, вытащила полное ведро, а в нем четыре рыбины - опять вместе семья соберется.
      Каждому хотелось в эти дни предсказывать, предугадывать будущее. Меланка Кострица собственными глазами видела, как звезда упала в озеро, это тоже означает, что Красная Армия скоро придет.
      Килине Моторной приснилось, будто три солнца взошли над горой и рядом три столба огненные - тоже к вестям.
      По правде сказать, и вещие приметы тут ни к чему, уже если воздух натужно гудит волнами, - так любая старуха скажет, что близится расправа с врагом. Как ни береглись немцы, ни старались, чтобы правда не доходила до людей, все равно всему селу известно, партизаны рассказали, что враг нашел себе на Волге могилу.
      ...День и ночь беспрерывным потоком проносились через Буймир машины с немецкими солдатами и офицерами, громыхали пушки, танки, отступавшие под ударами Красной Армии. Немцы останавливали машины с итальянскими солдатами, остервенело выталкивали их, садились сами. На чем только не увозил фашистский сброд награбленное добро - на ослах, на детских салазках, на лыжах...
      Тут произошло событие, огорошившее не одну голову.
      Когда в воскресенье Жалийка с Веремийкой и Меланкой Кострицей возвращались с базара, живо обмениваясь впечатлениями, они встретились на узкой сельской улочке со старостой. Он всегда нагонял страх на сельчан. Женщины вмиг смолкли, будто языка лишились, потупились, не зная, в какую сторону податься. Хуже нет, как попасться на глаза старосте. Староста идет - на улице тесно! Прижались к плетню, чтобы дать старосте дорогу. Но Селивон, к удивлению, не окрысился, как обычно, а поздоровался и даже шапку снял. Огненный столб так не ошеломил бы женщин, как это событие.
      Когда немного пришли в себя, Меланка Кострица заметила:
      - За собакой палка не пропадет...
      Было что вспомнить женщине... Давно ли думал мякиной людей кормить? До сих пор в голове звенит - за горсть зерна с ног сбил.
      Веремийка - любит наперекор сказать! - на это ответила, что не нам попа судить, пусть его черти судят. А если б самой довелось?
      Полыхает небо на востоке - заря освобождения занимается над землей.
      Жалийку тревога берет:
      - Ой, чует мое сердце, наберемся мы, кума, горя, пока придет освобождение...
      Нагоняют страх мертвоголовцы - черные черепа на желтых повязках.
      Неспокойно на душе у Жалийки, вспомнился отобранный холст.
      ...Соломия топила печь, пламя вспыхнуло, чуть глаза не выжгло, опалило брови - не к добру...
      Пышнотелые молодицы хандрили, чего ни разу не бывало, хмурые усачи к столу не присаживались, погруженные в невеселые думы, наблюдали, как Соломия раскидывала дочери карты:
      - Не бойся, дочка, никакого лиха тебе не будет, пусть враги не замышляют зла - заступится крестовый король...
      Разряженная девка в короткой юбке подрыгивала мощными коленками, закатив мечтательно глаза, старалась предугадать, что ожидает ее в будущем.
      На червонного короля теперь плохая надежда: думала, случись беда Курт пригонит машину, вызволит... Вызволит ли? Удастся ли самому спастись? Надеялась - век в славе, в силе будет ходить. До чего переменчива судьба!
      Хоть Соломия и говорлива и весела на людях, но это одно притворство. Селивон приказал: чтобы не было кривотолков... Отходя ко сну, вставала перед образами, молилась: всемогущий, всезнающий, всепомогающий, вызволи из беды, защити и просвети, чтоб я голос во сне услышала, направь, что делать... Ночи проходили тревожно, гремели грозные громы, гудела земля, кругом грохот. Налетали красные, рвали мосты, склады, разбивали станции, разрушали оборонительную линию. Соломию колотило всю, аж подбрасывало. Немцы озабоченные, злые. Чванства, задора как не бывало. Пророческого голоса Соломия так и не услышала. И теперь колдовала над картами, стараясь разгадать, что ждет ее дочь в будущем, проникнуть в дальнейшую девичью судьбу...
      Санька полна новых чаяний, горит румянцем лицо, сияют глаза, - не иначе как новые любовные утехи ждут ее, - вышло по картам, что крестовый король у нее на сердце. Всякие невзгоды стороной обходят дивчину, сверкают зубы в беспечной улыбке, гости бросают на Старостину дочку завистливые взгляды, - такая не пропадет... Вслух, положим, теперь никто не называет Саньку старостиной дочкой, одна ущемленная душа обратилась было к "старостовне", так Санька крикнула: ты что, не знаешь, как меня звать?
      А девки, те совсем осмелели, посматривают насмешливо, перешептываются, не иначе как обзывают немецкой "овчаркой", - Саньке ветер и тот передаст. Это в благодарность-то за то, что спасла от Германии! Не рано ли, девки, бьете в колокола?
      Судьба всегда была благосклонна к Саньке, в какие только передряги ни попадала, все ей сходит, как с гуся вода, не в ее привычках нос вешать.
      Этого нельзя сказать о Селивоне - досада его грызет, оседает, как гуща на дно фляги. Как откупиться от беды? В случае, если переменится власть, ведь не скажешь - я прятал партизан! А немецкую медаль за что тебе дали? Кого расхваливали газеты? Селивон земли под собой не чуял, еще бы медаль вызывала зависть у всех старост и полицаев, по селам только и разговору было - привилегия какая Селивону выпала! На базаре люди с опаской провожали глазами - кто это прошел при медали? Зависть да страх хвостом волоклись за Селивоном. Теперь сверкающая медаль затмила свет человеку. Люди смотрят, берут на заметку, наматывают на ус. И не смей отцепить - комендант что скажет? Тебе медаль для чего дадена? Чтобы ты держал в сундуке? Это только со стороны кажется, что Селивон был в чести да в славе... Мало кто знает, а Селивон в вечном трепете жил! Жену, дочку уступал коменданту. Выслужиться больше жизни хотелось, осесть хутором. Да ничего из того не вышло... Кто мог предполагать, что так все повернется? Думали, немец долговечный... Пришло время, Селивон, тебе ответ держать. Может, скажешь, Родион тебе простит? Или Мусий Завирюха? Страх пронимает при одном воспоминании о недругах. А пока что придется подлаживаться к людям, сумел нагнать страх на село, сумей и развеять. Поможет ли?.. И вместе с тем угождать немцам, чтобы не подумали плохого - староста, мол, в кусты смотрит. Умом тронуться можно, право. Где собиралась толпа, Селивон, будто ненароком, заводил разговор. Народ, известно, ропщет - задавил староста налогами! Рассудите сами - имею ли я право отменять налоги? Я всего лишь староста, а не гаулейтер!
      Никто, понятно, толком еще не знает, как обернется дело, но оградить себя от случайностей не мешает. Приятели даже между собой, хоть остерегаться было некого, предпочитали говорить недомолвками.
      - Слышь, - с угрюмым видом кивает на восток Перфил. Кто нынче весел?
      - Всяко может статься, - подает надежду Игнат Хоменко, тот, у которого сын полицай. - Пересидим где-нибудь, мало ли родни по хуторам. А отгонят немцы красных - опять вернемся.
      Каждый по-своему исхитряется, прикидывает, как избежать беды.
      Мельник Гаврила - вон как с муки разнесло человека! - не очень в том уверен, - видно, Советы взяли верх...
      У него свои соображения на этот счет:
      - Слух прошел, что большевики свою умственность берут назад вернулись охвицеры, генералы, так, может?..