Но всех больше набралась страху, бесспорно, Санька, с разрешения Курта наблюдавшая издали, как спроваживают на тот свет Теклю. Она совсем потерялась... Из перелеска застрочили автоматы, засвистели смертоносные пули, из овражка выползли осатанелые партизаны, - и Теклю, похоже, спасли. Все пошло кувырком! Санька приметила, как бросился к селу ошалевший от страха ефрейтор. Удивительное проворство проявила и дочка старосты: убегая от партизан, она летела впереди всех.
      Из окон смотрели довольные лица - прытка Старостина дочка, на коне не догонишь, запыхалась, запарилась, земля под нею дрожит.
      Расторопная девка, что и говорить.
      - Спасайтесь! Партизаны! - встревожила домашних и кинулась запрягать коня.
      Соломия чуть умом не тронулась, столько добра приходится бросать, не знаешь, за что и браться. Староста с женою напялили кожухи, прихватили узелок с золотом, сунули в мешок. Селивон взял под мышку винтовку, сели в сани, - только их и видели! Неужели староста станет держать слабосильного коня? Такая суматоха на селе поднялась, что и описать невозможно. Никогда не думали не гадали, не ожидали опасности...
      Жили под надежной защитой, верили в силу германского оружия. Ефрейтор вечно посмеивался над лесной угрозой: партизаны духу нашего боятся. А теперь удастся ли самому спастись? Может, закопается где в стог, пересидит опасные часы...
      Опоздали партизаны, ой как опоздали! Подоспей они на минуту раньше, не угасли б твои синие глазки, дитятко! Все поплыло перед ней, затуманилось, таяли последние проблески сознания. Подкосились ноги, Текля упала на снег.
      Метелица заволокла все вокруг снежной пеленой, но кусты раскиданы редко, партизаны сумели подобраться ползком к самому оврагу и оттуда обрушились внезапным прицельным огнем. Теклю спасли на краю могилы, а дитя не устерегли.
      Данько Кряж скинул кожух, закутал женщину, перенес через овраг, передал партизанам. Друзья на скорую руку засыпали детскую могилку, чтоб не бередить материнское сердце.
      С автоматами наготове Марко и Сень выбрались из яра, запыхавшиеся, расхристанные, ненависть обжигала сердце. Полицай Хома, сидевший на снегу, - его ранило в ноги, - завидев Сеня, привстал на колени, протянул руки, завопил:
      - Господин... пан... добродий... товарищ...
      Упал вниз лицом - замолк навеки. Сень отлично знал их коварные повадки, - пройдешь мимо полицая, он прошьет тебе автоматной очередью спину.
      Понимая, что настала расплата, они жалко канючили в свой смертный час. Марко это не впервые видит. Заплывший жиром эсэсовец выпучил глаза, дрожит от страха, размазывая слезы по лицу, хрипит, просит пощады:
      - Пан... дойч капут... Гитлер капут... аллес капут...
      Марко задохнулся от гнева и отвращения, глаза его засверкали. У меня есть человеческое сердце, я мог бы тебя пощадить. За что же ты наших детей, облив керосином, сжигаешь? Убивай меня, но детей зачем убиваешь? Зачем матерей с детьми заживо бросаешь в яму? За муки, за страдания народные, за поруганную советскую землю получай, злодей!
      Марко резанул автоматом, разнес череп гестаповцу.
      Гитлеровцы хотели превратить цветущий край в кладбище, в выжженную пустыню, разукрасить землю виселицами!
      Теклю удалось спасти на краю могилы. Весть эта мигом облетела весь отряд. У Марка душа болела о ней, но он повел партизан к школе: время не ждет, надо вызволять из плена оставшихся в живых женщин и детей, не дать гитлеровцам перестрелять их. Одну могилу уже засыпали...
      Каратели в отдалении мечутся возле грузовой машины, видно, что-то не ладится у них.
      - Огонь по машине! - подает команду Марко. - Бейте в мотор!
      Партизаны залегли за пригорком, повели обстрел, хотя и далековато было. Каратели ответили автоматным огнем. Пули взметали снег на пригорке, не высунешь головы. Все же увидели, как гитлеровец, пытавшийся забраться в кузов, сполз на землю мешком.
      - Хлопцы, не стреляйте по сапогам! - отчаянно закричал Родион Ржа, сказалась тут хозяйственная жилка. Он без устали бил из винтовки прицельным огнем, с единственной мыслью: захватить в свои руки Шумахера и Селивона, от которых натерпелся столько лиха.
      Каратели тем временем вывели машину из-под обстрела.
      Сеню кажется, что Марко допустил ошибку: вместо того чтобы лощиной подобраться к грузовику, они залегли далеко за бугром.
      - Неужели гитлеровцы будут дожидаться, пока ты обойдешь их? возразил Марко.
      И словно в подтверждение его слов, грузовик тронулся с места, завернул за угол дома, подождал, пока в него перенесли раненых, и понесся из села. На глазах у всего населения гитлеровцы пустились наутек от партизан.
      Вскоре, однако, послышались частые выстрелы, разрывы гранат, видимо, отряд Мусия Завирюхи, двинувшийся в обход села, подбил машину, уничтожил карателей.
      Надо было во что бы то ни стало освободить узников, а к школе не подступиться: полицаи поставили в дверях пулемет, держали площадь под обстрелом. Стемнеет не скоро, а время не ждет. Марко расположил партизан в ложбинке, поросшей редкими деревьями, приказал Максиму Сопилке бить по окнам прицельным огнем, а сам решил пойти на хитрость: полицаи, наверно, не готовились к обороне, так как не ждали нападения. Будь у них миномет, они бы могли уничтожить партизан.
      Марко подался ложком в обход школы, взяв с собой Родиона и Сеня. На улицах живой души не было. Заслышав перестрелку, люди попрятались в хатах. Проходя мимо конюшни, Родион вывернул из телеги оглоблю, - поди раскуси, что у него на уме. Сень даже глумливо усмехнулся.
      Застрочил пулемет, стрельба усиливалась, партизаны приняли огонь на себя, делая вид, что собираются взять школу приступом, - Максим Сопилка действовал точно по указанию Марка.
      Под прикрытием деревьев Марко с тыла приблизился к зданию школы, друзья припали к стене, недосягаемые для пуль. Полицаи, не ожидавшие отсюда нападения, ничем не застраховались от него, а когда спохватились было уже поздно. Первый этаж был над головой. Партизаны выбрали окно против двери, Родион со всего размаха двинул оглоблей по окну, оглобля-то березовая, - повылетали не только стекла, но и рамы. Друзья убедились, что оглобля все же пригодилась и что Родион человек весьма дальновидный. В оконный пролом Марко швырнул три гранаты РГД, сделавшие свое дело: нагнали на полицаев страху, одних уложили, других вымели из здания. Сень, перебегая под прикрытием деревьев, швырнул одну гранату Ф-1 в пулеметчиков (она рвет на куски), а вторую, с гусиное яйцо, мадьярскую, в открытые двери. Не остерегся - осколочек скребнул правую щеку. Заслышав разрывы гранат, в подмогу нападавшим прибежали те, кто оставался в засаде. Через широкие двери проникли в школу. В глаза бросились забрызганные кровью стены коридора, на полу корчились раненые, в классах тоже валялись истекающие кровью полицаи... Куда же девались живые? Партизаны разбежались по всей школе, забыв о предосторожности, - из любого угла каждую минуту мог полоснуть вражеский автомат.
      Марко с Сенем кинулись в подвал на крики. Отодвинули засов, рванули дверь: дорогие, родные, выходите на волю!
      Женщины с детьми едва выбрались из каменной ямы - черные как земля, окоченевшие, оборванные, голодные, ноги, замотанные в тряпье, не держали их... Плакали - как только выжили, дождались? На грудь Марку упала Мавра с криком - наши деточки, избавители наши дорогие! Жива ли Текля? Марко не утаил от нее, что Теклю спасли на краю могилы, а ребенок погиб. Сень растирал закоченевшие Галины руки, согревая, дышал на них, - она уже совсем было отчаялась. Партизаны, сдерживая набегавшие слезы, кое-как одели, закутали людей, а затем обули, сняв с полицаев сапоги, и отправили под охраной в лес - там вас накормят и согреют.
      Оставшиеся в живых полицаи как сквозь землю провалились. Партизаны все закоулки обшарили, чердак - никакого следа их не обнаружили. Вероятно, есть где-то потайной лаз. Марку очень хотелось привести на партизанский суд атамана Тихона Хоменко - будь он трижды проклят! - с братией. Да, как видно, дали маху - не взяли школу в кольцо.
      Задание выполнено, пора возвращаться на помощь Павлюку, готовиться к бою с карателями. Как ни рвался Родион сокрушить, испепелить старосту, Марко не позволил: староста давно рванул из села, а попасть под огонь недолго. Но надо было отрапортовать командиру, Мусию Завирюхе, что его боевое задание выполнено - вражеская охрана перебита, узники освобождены отрядить к нему двух связистов.
      Марко поручил это дело Родиону и Сеню.
      - В случае какой-нибудь неожиданности живым врагу не сдамся! заверил Родион командира, то есть Марка. До чего же изменился этот Марко, совсем не похож на прежнего трудягу. В бою вел себя бесстрашно, в военной науке стал сведущ, наломал язык, куда девалась его прежняя будничная речь. Говорит будто искры высекает:
      "Перемололи силы врага!"
      Проходя мимо конюшни, Марко накинул веревку на шею вороному коню, длинный, высокий, так и лоснится, только не наступал на правую переднюю ногу.
      Приятели высмеяли Марка:
      - Нашел калеку!
      - "Стрела" на трех ногах!
      - Только корм будет переводить...
      - Польстился на шкуру...
      Марко, не слушая их, расчистил копыто (благо в конюшне под руку попалась ветеринарная аптечка), вытащил гвоздь, забитый, должно быть, Перфилом, чтобы не позарились на коня немцы, промыл рану, замотал мешковиной, с улыбкой поглядывая на смущенные лица товарищей.
      Нагоняя на село страх, грузовая машина мчалась по улице, в кузове с автоматами наготове беспорядочно сбились каратели, остерегаясь, как бы не наступить на раненых. Но дорога была ухабистая, грузовик трясло, подбрасывало, - за машиной тянулся кровавый след. Чтобы расправиться с беззащитными партизанскими семьями, на это карателям мужества не занимать стать, но они никак не ждали угрозы из лесу.
      Нижняя улица на краю села, заросшая осокорями, вилась среди хозяйственных построек. Здесь-то партизанский отряд Мусия Завирюхи и укрылся в засаде, перерезав все провода, нарушив все виды связи. Переднюю машину с начальством партизанам не удалось перехватить, грузовая мчалась следом. Гитлеровцы думали, что уже вырвались из опасной зоны и теперь им ничто не грозит. Мощный взрыв опрокинул день, вытряс воинственный дух, карателей разметало по снегу. Когда же они опомнились, было уже поздно, машина разлетелась в щепки, по скучившимся гитлеровцам полоснули из автоматов. Расправа была короткой и беспощадной. На залитой кровью улице лежала груда обломков и гора трупов. Мусий Завирюха часто повторял: чтобы разбить врага, надо выбрать подходящее место для нападения и напасть внезапно.
      Теперь партизаны возвращались через родное село в лес. Родион, встретив отряд, первым делом глянул на сани, где было сложено немецкое оружие, мигом прикинув, сколько карателей уложено. Держа в руках немецкий автомат, добытый в бою - который все тотчас заметили, - Родион отрапортовал командиру, как должно, по форме: полицаев уничтожили, узников освободили. Мусий Завирюха, обычно скупой на слово, похвалил отряд молодцы! - и при этом чуть не прослезился. Подробно не стал расспрашивать, кого освободили, кто погиб: обросший, суровый, прикрикнул на партизан, обступивших Родиона, чтобы не сбивались в кучу. Пастухи мы или солдаты?
      Из-за хат выглядывали люди, в глазах мольба и приязнь, - дорогие мужественные лица, знаемые и неведомые, - словно откуда-то из другого мира прибыли. Хотелось приветить лесных гостей, да не каждый отважится. Запуганное село всколыхнула партизанская песня: "Ой гук, мати, гук!.." Песня билась в окна, полонила душу, - а уж Сень старался, выводил! Давно на селе не слышно было поющего голоса, отвыкли люди от человеческих чувств и радостей. Ей-ей, партизаны не знают страху. Если б угрожала опасность, разве б до песен было? Неужели так обойдется? А вдруг гитлеровцы соберут силы...
      Кто без колебаний высыпал на дорогу, так это детвора. И среди них Грицко Забава и Надия Лелека. Они с восторгом глядели на вооруженных, в коротких кожушках, обвешанных гранатами партизан, покаравших врага. Эсэсовцы всюду нагнали страху, каждая хата жила под угрозой. А партизанам все нипочем. Покарали нелюдей и теперь с песнями возвращаются в лес. "Ой гук, мати, гук!.." Поют, заливаются. От всего сердца. Такие необычные, с алыми ленточками на шапках!
      Черные платки с тревогой вышли навстречу партизанам, поклонились воинственной бороде, Мусию Завирюхе. Весть о расправе партизан с эсэсовцами долетела до каждой хаты, до каждого сердца. Только что будет дальше? Словно до того были одни радости.
      Жалийка с Веремийкой, к ним присоединились Меланка Кострица и Варвара Снежко, наперебой стали умолять:
      - Голубчики дорогие, защитники наши родные... Мы вас ждали, на вас надеялись. Разбейте сепаратор! Он из нас кровь вытянул! Он из нас силы высосал! Дети ложки молока не видят, все немцы хлещут, а нам перегнанное... Скоро спать не на чем будет, все подушки забрали для немецких офицеров.
      Мусий Завирюха в ответ, сняв серую, зеньковскую, лохматую шапку, тоже низко поклонился женщинам, всему народу и распорядился, чтобы Родион и Сень уважили просьбу хозяек.
      До чего же велико было удивление, когда буймирцы увидели среди партизан Родиона. Он с мягкой усмешкой приветствовал женское сословие Буймира, и ни у кого не осталось сомнений, что Родион совсем другим человеком стал, - куда девалась прежняя нелюдимость, хмурый вид, теперь это был приятный, общительный, мужественный усач. Кто знает, возможно, он с какой-то тайной целью подслуживался к немцам?
      Проезжали как раз мимо молочной фермы, и Родион с Сенем с превеликой охотой прострочили автоматом сепаратор, разбили вдребезги всю посуду, бочки, бидоны. Правда, кое-что пригодилось бы им в землянке, да некогда было возиться. Ребятня завопила от удовольствия.
      Конечно, людям надо было что-то сказать, но митинговать нет времени, надо спешить под защиту леса, пока немцы не подоспели. И Мусий Завирюха к месту ли, нет ли - второпях спрашивает:
      - Ну, как вам тут живется?
      Лучше бы не спрашивал. Шум, крик поднялся. Жалийка машет руками, будто крыльями, - давай гуси... Меланка Кострица доит корову - давай млека... Килина Моторная - давай яйки... Веремийка - давай меду...
      Перед глазами замелькали сухие натруженные руки, - никак не напасешься на гитлеровское воинство! Горшки из печи тянут. Скотину из хлева волокут. В погреб лезут.
      Мусий Завирюха, конечно, не с неба свалился, знает, что творится на земле, но надо же выведать, чем дышит население, его настроения, которые, правду сказать, он тоже знал.
      Толпа росла. На жалобы людей - "До каких пор мы будем отступать?" Мусий Завирюха сказал, чтобы людям ясно было: "Красная Армия вымотает силы противника и потом добьет его! Под Москвой уже перемололи вражеские полки, гитлеровцы показали пятки".
      Верть эта, разумеется, облетит все окрестные хутора и села, западет в душу каждому, - разве пожилые люди не говорили, что немец здесь недолговечен? Земляки приметили: речь Мусия Завирюхи запестрела непривычными словами - рубежи, контратаки, - видно, разбирается человек в военных делах.
      К толпе приближается пышнобородый садовник Арсентий, спешит приветствовать дорогого односельчанина, дорогого, да не совсем обычного. Бросился на шею Мусия Завирюхи, не то плачет, не то смеется, отчего лица у партизан светлеют. Садовник задыхался от волнения. С того печального дня, когда судьба разлучила друзей, произошло много событий, так что не сразу соберешься с мыслями, о чем заговорить. Уж конечно не о том, как наращивать снеговые валы на южных склонах... Надо понимать, в какое время живем. Садовник Арсентий быстро сообразил, что к чему, и подбивает Мусия Завирюху:
      - Запрягайте коней да разбивайте склады. Амбары забиты продуктами. Немцы приготовили рождественские подарки, но не успели вывезти... Пятьдесят пар одних сапог, полушубки, мука, валенки, сахар, пшено, сало, шнапс...
      - Где нам взять соль? - спрашивает Мусий Завирюха.
      - На складе, разумеется, - отвечает Арсентий, поняв, что партизаны живут не очень роскошно. Как же они все-таки живут? Случается небось, что и без воды, без соли?
      - Порой и из-под копыта напьешься, и грибов сваришь без соли, отвечает Мусий Завирюха и добавляет:
      - Духом, однако, не падаем!
      И, чтобы не подумали, будто партизанам очень уж скудно живется, уточнил:
      - А порой едим сало с салом, если разобьем немецкие склады.
      Так вот они какие, партизаны!
      - А много вас? - допытывались буймирцы.
      - Счету нет...
      Ведь не станешь говорить населению, что карателей разгромила горстка партизан. Не станешь говорить - порой как увидишь соль в хате, аж в дрожь тебя кидает.
      Черноусый, смуглолицый учитель Василий Иванович, запыхавшись, догнал друзей и, едва сдерживая волнение, обратился с жалобой к Мусию Завирюхе. В недалеком прошлом рядовой односельчанин, Мусий Завирюха внезапно оказался средоточием народных помыслов, тревог, надежд. Учитель со своими наболевшими вопросами пришел к нему, как приходят на суд правды со своими человеческими горестями и бедами.
      - Что же это такое?! Ничего подобного люди не видели, не знали со времен средневековья! - возмущался учитель. - Гитлеровские "сеятели культуры" осквернили землю! Можно ли это терпеть? Воздвигли виселицу! Для кого? Для нашего брата! Спилите виселицу!
      Мусий Завирюха остолбенел.
      - Где она?
      - Возле церкви, вчера сколотили... На площади Шевченко... Ужас!
      Мусий Завирюха посылает Родиона и Сеня спилить позорное сооружение. Только чтоб мигом!
      Родиону не надо объяснять, где надо отыскать пилу, тотчас кинулся исполнять приказ. Прихватил с собой и топор.
      Селивон постарался, не пожалел дерева, по приказу гестапо поставил крепкую виселицу. Острые зубья пилы яростно въедались, перегрызали столбы, на снег сыпались пахучие опилки, и вскоре сооружение затрещало. Какая-то бабка перекрестилась.
      Всеобщее презрение обрушилось на головы оккупантов.
      Партизаны запрягли лошадей в сани, разбили склады. Грузили муку, теплую одежду. Не миновали и хату старосты. Побили Санькины зеркала, вспороли подушки, - не без того. Забрали мешки с солью, возами везли шкуры, сапоги, валенки, сукна! Староста нажился на народном горе. Немало всякого добра натаскала Селивониха с базара. Чтобы дочиста опустошить хату этого обдиралы, не хватит на селе подвод.
      Родион с Сенем, выполнив важное задание, - люди с замиранием сердца наблюдали за ними из окон, - примкнули к отряду, когда он был уже на пути к лесу. У оврага склонили голову... Пушистый снежок покрыл залитую детской кровью могилу. Рослый партизан Арсен припал к земле в печали по дочке с матерью. Мусий Завирюха подобрал рыжего зайчика и, отряхнув снежок, положил за пазуху.
      Посреди вековых сосен, ухоженная, согретая в кругу друзей, Галя Черноморец пришла в себя. По изможденному телу разливалась истома, неудержимо клонило в сон, но девушка пересилила себя: нет, она не станет отдыхать, раз есть раненые. Проведала Теклю - та, обессиленная, измученная, стонала, металась, горюя о дочке. Возле нее хлопотала Мавра. Да можно ли уврачевать горе матери?
      Пожилой фельдшер, долговязый жилистый Лука Минович, наводил порядок около санитарных саней. Розвальни устланы ряднами, набиты подушками, полушубками, забранными у полицаев и старост. С двумя партизанами постарше Галя спустилась в овраг, где раненые лежали прямо на снегу, некоторые из них уснули, словно согревшись под пушистым одеялом. Санитары понесли тяжело раненного бородача, а Галя осталась возле совсем еще юного партизана, пытаясь перевернуть его на другой бок, чтобы не замерз. Подложила под него плащ-палатку.
      - Мне тепло, не трогай, - сквозь сон бормотнул он, обессилев, видно, от потери крови.
      - Где уж там тепло, когда волосы к земле примерзли!
      Переносить раненых через занесенный снегом овраг нелегко, а в обход далеко, двое крепких санитаров наверх едва выбрались.
      Галя перетянула выше колена раненому ногу, чтобы унять кровь, с неимоверным напряжением, боясь потревожить рану, стащила сапог, убедилась, что кость не повреждена, вытерла снегом руки и залила рану желтой жидкостью, риванолом, вокруг раны хорошенько протерла кожу йодом, перевязала. Подоспели санитары, положили юношу на носилки, понесли.
      Вечерело. Обоз с военным снаряжением, оружием, одеждой, продуктами, что пригнал Мусий Завирюха, был встречен на опушке. Сани двинулись просекой, затем долго пробивались сквозь чащу, петляя между деревьями. Марко вел обоз известной ему одному безопасной дорогой. За обозом тянулись сани с ранеными, с партизанскими семьями. Под вооруженной охраной пробирались в самую глубь лесных дебрей. Вьюга заметала колею.
      Партизанский заслон двигался следом. А чтобы не насели каратели, Устин Павлюк перекрыл лесные дороги завалами из вековых сосен. Через них не пробьется ни одна машина. Да и заминировано все кругом. Со стороны же лесной чащи, изрезанной оврагами, помешать отходу партизан никак невозможно. И когда дозорные с деревьев дали знать, что в поле сквозь снежную заметь видны огни, Мусий Завирюха пренебрежительно бросил:
      - Что немцы знают о наших чащах?
      Устин Павлюк возразил:
      - Немцы сами вглубь не пойдут, полицаев пошлют.
      Партизанский заслон не спеша продвигался вперед, вслед ему била пушка, лес отзывался эхом на все лады, вокруг раскатывался такой треск, будто само небо раскололось. Партизанский обоз растянулся по просеке. Мусий Завирюха приказал ездовым не отрываться друг от друга, держать наготове ручные пулеметы, автоматы. Заурчали машины, начали бить вражеские тяжелые минометы, - ударит мина и вырывает с корнем дерево. Ракеты освещали бор, все пространство между деревьями, стало видно, как отряд карателей - всадники и пехота - оцепляет лес. И тогда в просвет между деревьями застрочили автоматы и пулеметы партизан...
      Пожилой пулеметчик Повилица выскочил из саней, выбежал на поляну, всматриваясь из-за деревьев в ту сторону, откуда наседали каратели. Мусий Завирюха напустился на него:
      - Чего лезешь под пули? Спрячь бороду!
      - Смотрю, куда бить. Шапка разлетелась в клочья, - неуязвимый я...
      С опушки донеслись один за другим несколько сильных взрывов - значит, гитлеровцы напоролись на мины, заложенные Павлюком. Убедились, что им не под силу окружить отряд. Теперь поостынут. Партизаны повеселели, начали отрываться от противника. Орудие уже било вслепую, смерть с лютым шипением пролетала над верхушками деревьев.
      ...Затрещали деревья, веером взметнулось пламя. Галю оглушило, у нее потемнело в глазах. Дивчина бросилась на протяжный стон, доносившийся из передних саней. В кустах лежал конь с развороченным боком, пулеметчику Повилице перебило правую руку. В темноте сняли кожух, рука повисла, чуть держалась. Лука отрезал по локоть руку, откинул в кусты, опаленную огнем, с крепкими пальцами, могучую руку кузнеца. Галя перетянула руку выше локтя резиной, остановила кровотечение, смазала йодом, забинтовала полотном.
      Повилицу стошнило, и он потерял сознание.
      Метет, кружит метелица, вокруг дебри, глушь, враг не посмеет сунуть сюда носа. Медленно катились, укачивали сани, голодные кони хватали березовые, осиновые ветви, грызли кору, Галя, обессилев, упала на сани и тут же задремала, на запавшие веки падали приятно холодившие пушистые снежинки. Над нею склонился Сень, накрыл кожухом, легонько коснулся сонных ресниц.
      4
      Оружие почищено, лесная семья обмыта, обшита, залатана, на всех белые вываренные рубахи, чистые вымороженные онучи, партизаны расположились в просторной землянке, наслаждаются отдыхом после изнурительного похода. Ломит ревматические суставы, легкие жадно вбирают удушливый запах махорки. В железной бочке пылают дрова, пахнет смолой, свежестью мерзлого полотна, в землянке стояло густое марево.
      Глухой, недоступный уголок! Болота, овраги, сосны. Ветер не пробивается сквозь эти дебри, только щедро сыплют и сыплют снега, замели все вокруг. Никто сюда не проберется, разве что птица пролетит да сани партизанские пробьются. Здесь-то и залегла партизанская сила, казалось, сама земля таила в себе угрозу для врага.
      Мусий Завирюха с Павлюком выбрали это место - далеко от села, скот возле леса не пасут, сена не косят - одна осока да аир - и лесников нет поблизости. Дали задание организовать тут базу, и не одну, а сами погнали скот.
      Лесная глухомань укрыла лагерь, из районного центра возили сюда муку, крупу, овес, масло растительное, оружие - под непосредственным наблюдением Повилицы, Сеня, Данька Кряжа. Делалось все скрытно от гитлеровской разведки. Хотя, надо сказать, в этой заварухе не так-то легко было что-нибудь разведать.
      Землянки копали на бугре, на покатом склоне, чтоб не затопляло водой. Посреди просторной четырехугольной ямы ставили два столба, вязали поперечиной, клали бревна, настилали верх, приваливали землей, засаживали это место елью, сосной. Стены обшивали кругляком, впритык к стенам пристроили широкие нары. В общем, нехитрая, привычная работа. Заложили надежное убежище, укрытое непроходимым бором. Земля приютила партизанские гнезда.
      Кузнец Повилица из железных бочек соорудил печи, - горят, аж гудит! Сейчас, бедняга, без руки лежит. Вырезал отверстие для котла, выбил середину - приладил дверцы, выложил из кирпича дымоход. А чтоб не стлался над лесом дым, чтоб жарче горело, заготовил сухие дрова.
      Стол, дверь сбили из неструганых досок, в дверь вставили окно. В одной землянке даже жернова стояли. Наломали кукурузы вдосталь, мололи на жерновах. Зато в соседней был самовар, трубы не оказалось, так приспособили кожух от станкового пулемета, сосновыми шишками грели воду.
      В лощине вьется лесная речка, место болотистое, - ржавая вода. Выкопали колодец. Тут же и пастбище для лошадей среди широколистых кустов ольхи. На зиму заготовили сена. Не берут верхняк с деревенских стогов, что на берегу, - чтоб не оставлять за собой следа к землянкам. Иной раз, случалось, прихватят воз клеверу.
      К землянкам подступа нет. На гребнях холмов выставлены дозоры, меж сосен - мины. И все-таки остерегались: по воду ходили в один след, заметали стежку.
      Мавра сразу же по прибытии в лагерь нашла в мешках под нарами картофель, капусту, свеклу, сварила сытный борщ, - не хватало кислоты, так она накрошила кадочку капусты, поставила в землянке, чтоб поскорей закисла.
      Для раненых варила курятину, благо запасливый Родион прихватил, когда разбили немецкую кладовую. Партизаны набирались сил, благодарили Родиона. А тот подал мысль - как было бы хорошо, если бы вместе с конями в землянке стояла дойная корова, - молоко прибавляет сил раненому и ребенку. Не придется бегать по селам, наводить полицаев на след.
      Мусий Завирюха одобрительно отнесся к этому предложению, жаль, сказал он, забыли прихватить корову у старосты. Один Данько Кряж высмеял Родиона:
      - Не хватает нам еще птицеферму с пасекой завести!
      Но задиристое слово не встретило поддержки у партизан.
      В бою с карателями Родион показал себя отважным бойцом, не раз глядел смерти в глаза, и товарищи теперь совсем иначе смотрели на него. Марко не ошибся, взяв его в отряд: Родион не раз выручал в трудных делах, особенно когда штурмовали школу, освобождая узников.
      Проголодавшиеся партизаны ели да похваливали борщ, - уж очень дух от него приятный, видать, настоящая хозяйка варила. На миг повеяло домашним уютом, однако печаль охватила сердца. Бородачи как попадали на нары вниз лицом, так и не поднимали головы, тосковали по близким.
      Когда прибыли женщины, партизаны обрадовались - будет кому хлеб испечь. Мавра принялась наводить порядок в землянках, запрягла в работу Теклю, чтобы меньше изводилась да горевала, скорее приходила в себя. В чугуне запаривали золу, она оседала, а щелок, крепкий, желтый, сливали, если получался слишком крепкий, разбавляли водой, чтоб не разъедал белье. Обстирали всех партизан, в землянке стоял удушливый запах, на снегу, сливаясь с ним, вымерзали рубашки.
      Мало сказать, перестирали белье, - а кто Марка вылечил?
      Не однажды Марко ночевал прямо на снегу... Привык, усвоил медвежью хватку. Частенько ходил в разведку, ползком в мокряди пробирался в стан врага, лежал в болотах, на талом снегу. Где-нибудь в лесной чащобе вытопчет себе логово, прикроет хворостом, автомат под голову, - засыпал...
      Как-то брел селом, промерз насквозь, навстречу молодица с коромыслом, поставила ведра, сняла с головы платок, повязала Марку на шею. И как осмелилась, долго ли полицаю выведать, кто помогает партизанам.
      - Спасибо, сестра, разобьем врага, отдарю...
      Посмотрела полными сочувствия и боли глазами - не иначе о ком-то своем вспомнила.
      Теплый платок согрел душу. И, засыпая на снеговой постели, он с благодарностью вспоминал эту женщину.
      Теперь лесные злоключения давали о себе знать. Марко места не находил - тело покрылось струпьями, его бросало то в жар, то в холод. Хотя бы раны не открылись. Чирьи стягивали кожу, гноились на боках, на спине, нарывали. Стоило задремать - зуд начинал мучить хуже всякой болячки, спросонья раздирал больные места, тело горело, рубаха становилась как лубяная.
      Фельдшер Лука, ходивший за ранеными, ничем не мог помочь Марку, у самого чирьи высыпали на ногах, он прикладывал к ним печеный лук. У Марка же они высыпали по всему телу, требовалось переливание крови. Мавра сама принялась спасать Марка. Натолкла синего камня, серы, которую тайком добыли у одного ветеринара, добавила чистого дегтю, сулемы, куриного помета, сварила всю эту смесь. Текля набирала густой смеси на руку, смазывала больные места на теле Марка.
      В одной из землянок с бревенчатым потолком еще осенью сложили печь, у стены лавку сбили, во дворе в бочке нагревали воду, ведрами носили в землянку - там партизаны мылись.
      Истопили печь, под застлали хвоей, Марко влез в нее, головой наружу, исходил потом. Ночь пролежал в печи, синий камень въелся в тело, наутро Текля обмыла его теплой зольной водой, - чирьи уже не мучили так, боль поутихла, тело очистилось.