Сначала требовалось устроиться на работу в какое-нибудь издательство, я уже давно понял, что без этого мне не обойтись. Многие редакторы прекрасно понимали, что я могу быть им полезен, даря их авторам некоторые идеи, мой рейтинг у этих писателей был очень высок. Все чаще меня просили выступить консультантом по той или другой книге, теперь уже совершенно открыто. Это была приятная перемена, полезно иметь документы, свидетельствующие, что ты зарабатываешь какие-то деньги. Не без труда, но мне удалось убедить налоговую инспекцию, что хотя бы с части заработанных мною денег действительно уплачены налоги.

Я устроился редактором переводной литературы в одно из крупных издательств. На это место претендовало много народу, но я получил работу, как только заикнулся, что она меня интересует, мне даже не пришлось посылать им своего резюме. Я пользовался хорошей репутацией, а как же иначе, ведь меня все знали. Я был серый кардинал в литературе.

Никого не удивило, что такой человек, как я, захотел работать в издательстве. Удивительно было другое: как это не пришло мне в голову раньше и как этому не помешало отсутствие у меня, получившего высокий балл на экзамене артиум[27], какого-либо формального образования? Я был самоучка и не стыдился, что не имею университетского диплома, я просто перешагнул эту стадию. Есть люди, которые самостоятельно узнают больше, чем могли бы им дать учителя.

Издательству, открывшему мне свои двери, очень повезло. Я пришел, чтобы делать там важную работу, в этом не было никакого сомнения, но только я знал, что под прикрытием работы в издательстве смогу обзавестись полезными связями за границей, знакомствами, которым предстоит сыграть важную роль в расширении «Помощи писателям».

Я проработал в издательстве четыре года и уже в первый год познакомился со многими ведущими сотрудниками больших иностранных издательств, которые имели наиболее широкие представления о литературной жизни в Скандинавии. В мою задачу входило отбирать новые иностранные книги, достойные перевода на норвежский. Это было легко. Агенты знали, с кем следует поддерживать связь, они гонялись за мной по большим залам книжной ярмарки во Франкфурте. Это меня развлекало. Они лезли ко мне с поцелуями и совали свои визитные карточки. И понимали, что отвергнутые мною книги имеют мало шансов на издание в скандинавских странах, я был своего рода пробным шаром. Прежде чем продвигать какую-нибудь книгу на японский или американский рынок, немецкие или итальянские издательства обращались ко мне, чтобы узнать мое мнение об этой книге, и я тут же объяснял им, какие произведения, на мой взгляд, могут рассчитывать на успех в той или иной стране. Я мог назвать фамилию того, с кем им следует связаться, а иногда не отказывался и лично замолвить за них словечко. Кроме того, я умел добиваться выгодных условий при заключении контрактов. Благодаря этому ко мне постоянно обращались за советом даже в тех случаях, когда вопрос формально находился вне моей компетенции. Будучи редактором иностранной литературы, я также выполнял функции рекламного агента и содействовал распространению скандинавской литературы за рубежом. Я никогда не рекомендовал того, в чем не был уверен. Если я сообщал немецкому издателю, что какой-нибудь датский или шведский роман ожидает успех на немецком книжном рынке, издатель знал, что я отвечаю за свои слова. Отвечать за свои слова очень важно, если имеешь дело с людьми. Доверие завоевывается не вдруг, а утрачивается очень легко.

Когда однажды я постучал в двери директорского кабинета и отказался от должности редактора иностранной литературы, поднялся страшный переполох. Но я хотел двигаться дальше. С начала восьмидесятых годов я был кем-то вроде разведчика для большинства крупных издательств в мире. В мою задачу входило отслеживать перспективные новинки скандинавской и немецкоязычной литературы и как можно скорее предупреждать издательства, с которыми я был связан, о всех книгах, представляющих для них интерес. Это в корне изменило мой статус, вскоре я уже был представителем престижных издательств из многих стран, которые теперь часто посещал.

Во время своих путешествий я продолжал сочинять сюжеты романов и придумывать новые идеи. Когда я был моложе, мне лучше всего думалось во время походов в горы или в поезде, идущем по Хардангервидде. Не хуже получалось у меня и в самолете на высоте сорока тысяч футов, когда я летел в Нью-Йорк, Сан-Паулу, Сидней или Токио. Чтобы родить идею романа, требовалось всего несколько минут, о чем-то ведь я все равно должен был думать, так уж устроен человеческий мозг. Я не мог просто смотреть в проход и гадать, когда стюардесса принесет новую чашку кофе. Моя профессия предполагала длительные перелеты, и мне оставалось только радоваться, что я не предприниматель или, что было бы еще хуже, не сочинитель романов. Записная книжка занимает меньше места, чем рукопись романа или компьютер, она хотя бы не так бросается в глаза. В своих трудах по эстетике Гегель подчеркивал, что чем древнее и богаче тот или иной вид искусства, тем меньше он требует физической массы.

Теперь уже никто не удивлялся моему появлению на книжных ярмарках и литературных фестивалях, в какой бы части света они ни проходили, мне платили за то, чтобы я держал руку на пульсе книжного рынка. Я предпочитал узнавать о стоящих романах еще до того, как их выпускали в свет. Никто не подозревал, что в некоторых случаях я знал о романе задолго до его написания и даже еще до того, как сам автор понимал, что напишет эту книгу. Для разведчика это выгодная позиция, я был мастер находить и размещать стоящие издания. Говорили, будто я обладаю шестым чувством.

«Помощи писателям» пошло на пользу то, что она перестала зависеть только от скандинавских авторов. Я перевел некоторые из моих лучших сюжетов на английский, немецкий, французский и итальянский. Мне пришлось изрядно потрудиться, но это было преодолимое препятствие. Я всегда любил читать книги на языке оригинала, считая это едва ли не своим долгом. Поэтому уже с начала семидесятых годов моим хобби стало изучение новых языков. Список авторов, которые могли стать клиентами «Помощи писателям», постоянно пополнялся. Потому что американские или бразильские литераторы считали относительно безопасным делом покупать сюжет у норвежца. Я обладал уже солидным состоянием.

Часть моих будней проходила в тесном контакте с агентами, издательствами и писателями, вскоре я стал персоной, с которой многие стремились показаться в общественном месте. Им было не стыдно обедать со мной на книжных ярмарках во Франкфурте, Лондоне, Болонье или Париже, они считали для себя честью, если их видели рядом со мной. Вокруг меня постоянно роились люди, профессия не запрещала уступать личным симпатиям, и я провел много приятных вечеров с женщинами-издательницами. Единственными конкурентами в моей нише были другие разведчики. Нельзя же один и тот же бестселлер выпустить одновременно в издательствах «Сёль» и «Галлимар».

Когда этой весной я приехал на международную книжную ярмарку детской и юношеской литературы в Болонью, у меня сразу же появилось чувство, что это посещение может оказаться последним. Уже в первое утро я почувствовал что-то неладное. Я всегда очень быстро улавливал чужие настроения и враждебность по отношению к себе.

Сразу после открытия ярмарки я разговорился с одним французским редактором — недавно книга, написанная по моему сюжету, вышла в его издательстве и имела огромный успех. Автор, с которым я встретился в пабе на литературном фестивале в Эдинбурге несколько лет тому назад, точно следовал моему замыслу, и язык романа был очень изысканным. Я получил солидный аванс, и еще мне полагалось пять процентов от всех роялти с его изданий во Франции и переводов в других странах. Книга получила много призов и уже была переведена на семь или восемь языков. Диктофонная кассета, не оставлявшая вопросов относительно характера наших отношений, надежно хранилась в банковском сейфе вместе с копиями денежных переводов. Кроме того, у меня дома, в Осло, имелось еще одно подтверждение — запись с магнитофона, подключенного к моему телефонному аппарату. Я всегда щедро раздавал писателям номер своего телефона, магнитофон работал бесшумно, и, чтобы избежать недоразумений, в конце разговора я обязательно подводил итог нашим договоренностям.

Очень скоро я убедился, что французский редактор осведомлен об условиях моей сделки с автором премированного романа. Может быть, тот сам намекнул ему о них? Но для чего? Неужели он совершенно лишен чувства стыда?

Прямо ничего не было сказано, но по тому, как тот редактор со мной разговаривал, я понял: он предполагает, что я не единожды оказывал писателям такие услуги. У него даже хватило наглости спросить, что мне известно о других подобных случаях. Когда я взял свой пластмассовый стаканчик и небрежной походкой направился к немецкому стенду, давая ему понять, что мне неприятно это вынюхивание, он схватил меня за руку и сказал:

— Будь осторожнее, Петтер!

Тон был дружеский. Но сомневаюсь, что он питал ко мне теплые чувства. Я истолковал его слова как угрозу. Может быть, он боялся, что слухи дойдут до самого писателя и пострадает репутация его издательства.

Я остановился и перекинулся парой слов с главным редактором одного из крупнейших немецких издательств, который сообщил мне, что в этом году они привезли особенно много хороших книг. Он угостил меня бокалом игристого спуманте, этот человек даже не подозревал, что работа над двумя романами, о которых мы говорили, началась в Осло много-много лет тому назад. Это не имело никакого значения.

Всю первую половину дня я бродил по ярмарке. Я был на работе, и мне всегда нравились эти залы, находиться в них было приятно. Павильоны и залы крупнейших ярмарок Европы стали моими королевскими дворцами, но особенно я любил эту свою весеннюю резиденцию в Болонье. Здесь у меня появлялся аппетит. И здесь было много женщин.

Я любил бродить по залам, переходя от экспозиции к экспозиции, и здороваться с коллегами со всех сторон света. В Болонью приезжало не так много писателей, но я видел на стендах свои книги. За эти годы при моей помощи был создан не один десяток книг для детей и юношества, но, кроме меня, об этом никто не подозревал. Я любил разговаривать с редакторами о новинках последнего года, которые появились благодаря моей помощи. Я высказывал свое мнение, не сомневаясь, что от меня этого ждут, и, не задумываясь, мог зарубить любой из моих романов, если мне казалось, что он плохо написан. Мог сказать, что писатель загубил собственный замысел, что его можно было воплотить гораздо лучше. Мог поделиться тем, как я понимаю смысл романа. Это бывало забавно. Многие редакторы получали пишу для размышлений, потому что не все они могли так толково и точно изложить интригу произведения, как я. Это доставляло мне удовольствие. Я не всегда успевал перед ярмаркой прочитать все новинки от корки до корки, но в общих чертах мог все-таки пересказать содержание любой книги, к созданию которой приложил руку на ранней стадии. Моя осведомленность производила на издателей сильное впечатление. Иначе и быть не могло.

В том году в Болонье я все-таки почувствовал, что за полгода, прошедшие с Франкфуртской ярмарки, что-то изменилось. До полудня я успел поздороваться, наверное, с сотней знакомых. Хвастать тут нечем, поздороваться на ярмарке с сотней человек в первой половине дня вполне обычно, во всяком случае для меня.

Я все больше и больше убеждался в том, что идут какие-то разговоры. Конечно, это касалось не всех моих авторов, но я понимал, что легче собрать всех муравьев леса в одном муравейнике, чем писателей, с которыми я в течение года вступал в деловые отношения. Но кто-то с кем-то все-таки пооткровенничал. А это могло означать, что время истекло, мое время истекло.

Меня неожиданно окликнула одна дама, агент итальянской фирмы:

— Ты тоже здесь?

Это был дурацкий вопрос по двум причинам: во-первых, она уже видела, что я здесь. И во-вторых, последние десять лет я неизменно посещал ярмарку в Болонье. Немного позже я встретил Кристину, представительницу крупного итальянского издательского концерна, мы были знакомы уже много лет. У Кристины — после Марии — самые красивые в мире глаза и самый сексуальный в мире голос. Увидев меня, она приложила руку ко лбу, словно перед ней среди бела дня возникло привидение.

— Петтер! — воскликнула она. — Ты еще не читал статью в «Коррьере делла сера»?

Больше она ничего не успела сказать, ее увлек за собой какой-то португалец, которому я только кивнул. Он был новичок. И тоже своего рода разведчик. У меня закружилась голова.

Хорошо, подумал я. Мне следует прочитать статью в «Коррьере делла сера». Прятать голову в песок не в моем духе, я уже несколько недель не был нигде южнее Альп и, по-видимому, что-то упустил. Мне не нравилась смена настроения в моей империи, что-то определенно втайне назревало, может быть, приближалась революция, а что делают с императором, когда вспыхивает революция?

На этот день с меня было довольно, хотя я не успел сделать вообще ничего. Направляясь к выходу, я столкнулся с датским писателем, чей роман для юношества недавно вышел на итальянском. Я считал, что роман написан небрежно, но сюжет производил впечатление, он был построен на записях, которые датчанин купил у меня на литературном фестивале в Торонто. Мне казалось, что я заслужил хотя бы дружеского кивка с его стороны. На книжных ярмарках всегда царит сутолока и неразбериха, но датчанин отвернулся сразу, как только увидел меня, словно был поражен тем, что я еще жив. Наверное, нет ничего странного, что человек не решается смотреть в глаза тому, кого уже не числит в живых. Мне пришло в голову, что, наверное, так же трудно смотреть в глаза старому другу за несколько часов или дней до его кончины, во всяком случае, если сам немало способствовал его предстоящему переходу в мир иной. Воображения мне было не занимать. Я пал духом и уже начал сочинять сюжет романа о собственной смерти.

Я прошел к главному входу и оттуда на такси поехал в отель «Бальони». Я жил на пятом этаже. Войдя в номер и открыв бутылку минеральной воды из мини-бара, я бросился на двуспальную кровать и заснул с бутылкой в руке. Проснувшись после долгого глубокого сна, я на минуту испугался, что напустил в кровать.

Несколько часов спустя я устроился со стаканом пива на пьяцца Маджиоре. Я был в растерянности. Почти за каждым столиком кафе сидели работники издательств, и с большинством из них я раскланивался. Обычно они дружески кивали мне, но в этот вечер многие даже не ответили на мое приветствие. Я затылком ощущал их пристальные взгляды и чувствовал себя в стане врагов.

Когда у меня бывало подходящее настроение, я именно здесь находил себе подругу на вечер. Кого-нибудь, кого хорошо знал или с кем меня познакомили совсем недавно. С супругами сюда не приезжали, в Болонье были одинаково представлены оба пола, но ни одной супружеской пары. Я всегда заказывал в «Бальони» двойной номер. Многие редакторы и агенты жили гораздо скромнее.

Мой взгляд упал на Кристину, она вместе с Луиджи сидела в соседнем кафе. Луиджи не только сам был преуспевающий издатель, он также приходился сыном легендарному Марио. Однажды в Милане мне посчастливилось — Марио одолжил мне свою ложу в «Ла Скала», где в тот вечер вполне сносно пели «Турандот».

Увидев Луиджи в соседнем кафе, я сразу вспомнил маму. Ей бы понравилось слушать «Турандот» из ложи Марио в «Ла Скала», она бы держалась как королева. Но в тот раз я сидел в ложе один. Если бы мама была жива, наверное, никакой «Помощи писателям» не существовало бы и, скорее всего, я вообще не встретился бы с Марио. Проживи мама немного дольше, все было бы по-другому и я, возможно, даже не встретил Марию.

Я снова вспомнил «Тайну шахмат». Минуло уже несколько лет с тех пор, как вышла эта книга. Я тогда же вынул сюжет из папки с набросками, которые предназначались на продажу, и выбросил в корзину. Кто знает, каким будет следующий шаг Марии? Я чувствовал бесконечную усталость.

За соседним столиком говорили на славянском языке, которого я не понимал, но у меня появилось чувство, что речь идет обо мне. За спиной я тоже слышал голоса, и мне казалось, что все посетители кафе обсуждают только Паука. Я вспомнил сказку Андерсена о курином перышке, которое превратилось в пять куриц. Отвратительная история. Пусть она обойдет всех! Пусть она обойдет всех! Книжная ярмарка всегда гудела от слухов, это было не ново, но теперь эти слухи имели прямое отношение ко мне. Мне стало страшно, сам не знаю почему, но я разнервничался. Может, я все только придумал, и Андерсена, и пристальные взгляды. Тот, у кого начинается мания преследования, не должен слишком долго задерживаться на книжных ярмарках.

Я решил вернуться в отель и лечь, приняв таблетку снотворного, но тут же вспомнил, что мне сегодня сказала Кристина. Я оставил на столе деньги за пиво и прошел между столиками к ней и Луиджи. Они меня не видели. Я похлопал Кристину по плечу и спросил:

— Значит, «Коррьере делла сера»?

Они оба вздрогнули. Наверное, тоже говорили обо мне. Кристина взглянула на часы и пролепетала, что ей пора. Мне показалось странным, что ей понадобилось идти, как только я подошел к ним. Днем она неожиданно завела разговор с португальцем, а теперь предложила мне свой стул, махнула рукой и побежала через площадь к собору. Уходя, она обменялась взглядом с Луиджи. Он как будто сказал ей: «Иди спокойно. Петтера я беру на себя».

Я посмотрел на Луиджи.

— Так что там в этой статье в «Коррьере делла сера»? — спросил я.

Он откинулся на спинку стула, вынул из кармана пиджака пачку сигарилл. Это означало, что разговор займет много времени.

— Ты слышал о Пауке? — спросил он.

— Конечно, — ответил я. — Все я слышал.

— Хорошо. — Он кивнул и сделал глоток пива. Луиджи был немногословен, являя собой само благоразумие.

— «Коррьере делла сера» написала что-то о Пауке?

Он снова кивнул.

Думаю, он не заметил, что я вздрогнул. Я пытался взять себя в руки.

— Значит, это впервые попало в печать. А что они пишут?

— Я хорошо знаю автора этой статьи, — сказал Луиджи. — Он пишет и для «Эспрессо». А теперь работает над большой сенсационной статьей.

Я был раздражен. Взмахнув рукой, я сказал:

— Я спросил у тебя, о чем та статья?

Только Луиджи мог улыбнуться в такую минуту.

— Стефано считает, что Паук — норвежец, — сказал он.

— Он называет имя?

Луиджи отрицательно покачал головой. Я перешел на шепот. У меня появилось чувство, что нас слушают тысячи настороженных ушей.

— Может быть, он норвежец, а может, и нет, — прошептал я, и Луиджи отметил, что я говорю шепотом. — Паук всюду, он всюду и нигде. Не думаю, что могу быть чем-нибудь тебе полезен, Луиджи.

— А это часом не ты, Петтер? — спросил он. Я рассмеялся:

— Спасибо за доверие, Могу только повторить, что не в моих силах тебе помочь. Передай мой привет и эти слова своему товарищу.

Он широко раскрыл глаза.

— Ты все переворачиваешь с ног на голову, — возразил он. — Скорее всего, помощь требуется тебе. Это тебе привет от Стефано вместе с его словами. Если Паук — ты, я бы посоветовал тебе как можно скорее смыться отсюда.

Я опять засмеялся. У меня не было причин вешать голову. Это все болтовня. Поболтали и разошлись.

Оглядевшись по сторонам, я прошептал:

— Но почему? В чем, собственно, обвиняют этого Паука?

Он закурил сигариллу и приступил к долгим объяснениям. Все это было не похоже на Луиджи.

— Предположим, что есть такая фабрика фантазии, — начал он. — Работает там всего один человек, и предположим, что это мужчина. Он втайне и без передышки прядет изящные наброски для романов и всякого рода пьес. Предположим, у него нет никаких амбиций и он не хочет сам писать свои книги, это непонятно и загадочно, но вполне возможно. Может, ему просто неприятно подписать своим именем хоть одно стихотворение, хоть одну новеллу, а может, им просто движет редкое желание жить инкогнито, но не сочинять сюжетов и фабул он просто не может, остановить этот мотор не в его силах. Предположим, что за долгие годы он опутал своей паутиной весь книжный мир, и у себя дома, и за рубежом. Он знаком не с одной сотней писателей, и многие из них время от времени переживают то, что мы называем творческим кризисом. Предположим, кое-кто из них готов приспустить свой флаг, предположим, что эта фабрика фантазии начинает продавать литературные полуфабрикаты впавшим в депрессию писателям. Ты следишь за моей мыслью?

Он впился в меня глазами. Пока он говорил, я подозвал официанта и заказал бутылку белого вина. Меня взбесило, что Луиджи считает, будто он осведомлен лучше, чем я.

— Конечно слежу, — ответил я. — Думаю, что ты прав, нечто подобное происходит, я тоже так думаю.

— Правда?

Я продолжал:

— Но что с того? Я согласен, ты описал курьезный феномен, но неужели тебе не приходило в голову, что писатели с радостью принимали ту помощь, которую могли получить от этой фабрики фантазии? Разве это нанесло урон читающей публике? Когда холодно, сыро и трудно разжечь большой костер, человек бывает благодарен судьбе, если у него нашлась канистра с керосином.

Он засмеялся:

— Еще бы! Но, по-моему, ты недостаточно хорошо знаешь эту страну.

Его комментарий показался мне глупым. Все-таки я был европейцем.

— Ты можешь вспомнить какие-нибудь названия? — спросил я.

Он назвал пять романов, вышедших в Италии за последние несколько лет. Пятый из них, который назывался «Шелк», был настоящей жемчужиной итальянской фантазии, однако ко мне он не имел ни малейшего отношения.

— Браво, — сказал я, сам не зная почему, но это было глупо.

— Все говорит о том, — продолжал он, — что сия фабрика фантазии работает уже много лет, и, представь себе, что писатели начали нервничать. Они попали в зависимость от стимуляторов, поставляемых извне, и теперь боятся допинг-контроля. В любое время может всплыть, что они мухлевали в своем деле. Они больше не доверяют Пауку, ведь он при желании может лишить их славы, которую им принесли эти книги. Предположим, в один прекрасный день они от страха все откроют.

Я опять огляделся. Может, нас кто-нибудь подслушивает? Но и оглядываться тоже было глупо.

— Ты думаешь, это должно пугать Паука? — прошептал я. — Ведь он не сделал ничего противозаконного, да и вообще достойного порицания, если на то пошло. У него наверняка есть договор с каждым писателем, с которым он имел дело.

— Ты не итальянец, — снова сказал он. — И ты слишком доверчив. А что, если какие-то писатели должны ему деньги? Большие деньги.

Терпеть не могу, когда меня считают наивным, а уж самое отвратительное — это сообщество людей, считающих, что они хитрее меня. Я не так боялся, что меня отождествят с Пауком, как того, что кто-то решит, будто видит меня насквозь.

— Это пустяки, — буркнул я. — Даже если он не получит всего, что ему должны писатели, он не пропадет. Не вижу причин беспокоиться ни тебе, ни мне и, если на то пошло, даже читающей публике.

Меня раздражало, что я не нахожу нужных слов, у меня как будто рот забило песком. Луиджи посмотрел мне в глаза:

— Что они предпримут, Петтер? А ты попробуй представить себе такой сюжет. Напряги свою фантазию.

— Конечно, они постараются его убить, — сказал я.

Он кивнул:

— Вот именно. Они наймут кого-нибудь, чтобы его убить. У нас в стране это легко.

Бутылка белого вина уже давно стояла у нас на столе, половину я даже успел выпить.

— А ты не думаешь, что Паук это предусмотрел?

— Безусловно, — ответил Луиджи, — безусловно. Ты только вспомни все хитроумные сюжеты, которые он придумал. Откуда мы знаем, не пользовался ли он скрытой камерой и микрофонами? Возможно, если его убьют, мир узнает, за какие романы он должен благодарить именно Паука. Каждая придуманная им фраза станет известна людям, может быть через Интернет, и многие писатели сгорят от стыда. Может быть, именно поэтому ему удалось продержаться столько лет, фундаментом его безопасности служило писательское тщеславие. Вообще-то, благодаря ему вышло много хороших книг, мы не должны этого забывать. Всем будет не хватать его, в том числе и нам, издателям.

Вот тут я от души рассмеялся.

— О чем это мы с тобой толкуем? Неужели ты и в самом деле веришь, что найдутся люди, готовые пойти на убийство, чтобы потом «сгореть со стыда»?

— Да нет же, Петтер! Ты ошибаешься. Пауку нужно бояться не этих «стыдливых», они по-прежнему у него в руках.

На меня снизошло просветление. Терпеть не могу, когда мне говорят, что я ошибся. Я решил тут же исправить положение.

— Ты прав, — сказал я. — Конечно, Паук должен опасаться не стыдливых, а тех, кто ничем не гнушается ради известности и готов платить за нее даже позором. Сегодня этот рынок только растет. Когда я был молодым, его практически не существовало, но времена изменились. Даже японцы перестали делать себе харакири, я считаю это позором, это уже декаданс. Все больше и больше людей идут на бесчестье, если оно привлекает к ним внимание прессы и делает их известными. Ты прав, Луиджи, очень верная мысль.

Он выразительно кивнул и продолжал:

— Они всю жизнь должны выплачивать ему роялти от своих доходов, не то десять, нее то двадцать процентов. А ведь писатели тоже не сделали ничего незаконного, не забывай этого! За использование чужого сюжета для романа в тюрьму не сажают. Но с годами их жадность растет, и Паук не сможет получить деньги, которые ему причитаются, из потустороннего мира. Или, думаешь, он позаботился, чтобы его считали наследником по прямой линии? Думаешь, он и это предусмотрел?

Нет, конечно. Я допустил грубую ошибку, это было неприятно. Я не учел бесстыдных.

— Тогда у него есть надежда, — сказал я. — Он может объявить, что прощает писателям все их долги. И опасность минует, все опасности минуют, и у писателей уже не будет причин его убивать.

Луиджи пожал плечами. И улыбнулся, или мне это показалось?

— Боюсь, дело зашло слишком далеко, — сказал он. — Безусловно, они уже начали травлю.

Ату его! Хватай! Я вспомнил, как меня ловили в детстве, все тумаки, которые я получал, Рагнара, который проломил мне голову, так что меня возили в Больницу скорой помощи и наложили двенадцать швов.

Я оглядел площадь перед массивным собором и вскоре заметил маленького человечка с тросточкой и в фетровой шляпе. Этот маленький гомункул прогуливался по площади и разил гуляющих своей бамбуковой тростью, словно она была обоюдоострым мечом, но его никто не видел. Я подумал, что ему следует быть внимательнее. Метра подстерегала опасность сделаться пародией на самого себя.

Луиджи как будто переменил тему разговора, но вдруг он спросил:

— Ты знаешь роман, который называется «Тройное убийство post mortem»?

Я вздрогнул, что не укрылось от его внимания. Это был криминальный роман Роберта, книга, которая вышла в Осло года два тому назад.

— Есть один норвежский роман с таким названием, — проговорил я. — Но не думаю, что он может иметь здесь успех.

Луиджи засмеялся почти грустно.

— Я тоже слышал о том норвежском романе, — сказал он. — Между прочим, именно из-за него я и беседую с тобой. Но я имел в виду одноименный немецкий роман, который недавно перевели на итальянский. Его издатель по секрету рассказал мне, что был изрядно смущен, когда несколько дней назад узнал, что точно такая же история положена в основу норвежского романа, изданного в том же году, что и немецкий. Сюжеты так похожи, что о случайном совпадении не может быть и речи.

Я почувствовал, как у меня запылали щеки. Мария опять дала знать о себе. Я постарался, чтобы Луиджи не заметил, что у меня дрожат руки.

Я хорошо помнил наши с Марией встречи в студенческом городке, она тогда как раз мечтала забеременеть. Мы вышли на общую кухню и поджарили себе яичницу с беконом, а потом поспешили в ее комнату и снова бросились на тахту. Именно тогда я рассказал Марии историю про тройное убийство после смерти. Это был экспромт, а вернувшись домой, я записал несколько фраз и забыл о них, пока не извлек для Роберта много лет спустя. Я только перенес действие во фламандскую среду потому, что его мать была фламандкой.

— И как фамилия этого немецкого писателя? — спросил я.

— Виттманн, — ответил Луиджи. — Вильгельмина Виттманн.

Он погасил сигариллу и оглядел площадь. Потом сказал:

— Похоже, Паук к старости стал забывчив.

Он и не подозревал, как мне больно такое слышать. Все эти годы я строго следил, чтобы не появилось двух книг, написанных на один сюжет. Однако я не учел доверия, которым сам же удостоил Марию, но ведь это было почти тридцать лет тому назад и задолго до того, как «Помощь писателям» набрала силу. Двадцать шесть лет я ничего о ней не слышал, но вот она неожиданно о себе напомнила. Мне следовало немедленно связаться с нею, теперь это было неизбежно. Но меня вдруг поразила одна мысль, которая раньше почему-то никогда не приходила мне в голову: я ни разу не спросил у Марии, как ее фамилия. Наверное, это звучит странно, ведь наше знакомство продолжалось несколько месяцев, но в семидесятые годы не было принято обращаться друг к другу по фамилии. На двери ее комнаты в студенческом городке висела фарфоровая табличка, на которой большими красными буквами было написано: МАРИЯ. Как только мы заключили договор о ее беременности, она уже сознательно не хотела, чтобы я знал ее фамилию или адрес. О том, что Мария получила место хранителя в одном из стокгольмских музеев, я знал от нее самой. Я подумал, что мир тесен, но стог сена достаточно велик, если в нем надо отыскать ржавую иголку.

— В интересные времена мы живем, — заметил я. — Я не Паук, но, конечно, буду осторожен. И если что-нибудь узнаю…

— Прекрасно, Петтер, — прервал он меня, — это будет прекрасно.

Я чувствовал себя идиотом. Я устал. Устал еще тогда, когда умерла мама.

— Что я должен делать, Луиджи? — спросил я, подняв на него глаза.

— Уезжай из Болоньи, и чем раньше, тем лучше.

Он произнес это с улыбкой, но улыбка была двусмысленная. Мне стало смешно.