Смелого штык не берет!..
      Гремя огнем, сверкая блеском стали,
      Пойдут машины в яростный поход...
      А вот наконец:
      - Передаем решение Военного совета Московского военного округа об укреплении дальних подступов к Москве...
      Трещит, дребезжит телефон на столе. Генерал выключает приемник, поднимает к уху телефонную трубку.
      - Да, да! Так, так. Короче! С окопов надо снять подростков, пора эвакуировать. Отправьте завтра - послезавтра! Утвержден состав подпольного обкома? Хорошо. Пусть они передадут список своих курсантов-минеров полковнику Маринову!
      Он устало кладет трубку и тихо говорит:
      - А Орел, между прочим, мой родной город.
      На столе накрыт ужин генерала. Он снимает с тарелок салфетку.
      - Товарищи! Вы ведь, наверное, ничего весь день не ели, а? А я в нашей столовке обедал...
      Полковник и подполковник вежливо, но твердо отказываются.
      - А в Орел, товарищ генерал, - говорит Маринов, - если это правда, что его сдали, мы вернемся. Отомстим им за все и вернемся.
      - Да, отомстим! - повторяет генерал. - Так вот, Этот особняк - лучший в городе. Военный совет фронта считает, что сюда обязательно въедет гитлеровский туз - гаулейтер или генерал какой-нибудь, может быть, из тех, кто сейчас под Киевом добивает наших ребят... Пойдемте, я вам подвал покажу, котельную.
      Втроем они спускаются по лестнице в подвал. Генерал зажигает свет, открывает дверь в котельную. Это довольно вместительное помещение. Большой чугунный котел с градусником, трубой, заслонками, большим баком для нагрева воды, от которого по водопроводу идет горячая вода. Поодаль - горка угля, поленница дров.
      Генерал нагибается, черпает горсть угля.
      - Наш уголек, донецкий, бриллиантовый... Неужели немцу отдадим!
      Полковник Маринов стучит по стенам, рассматривает пол. Подполковник Ясенев сразу загорается:
      - Вот сюда, под котел, под бетон тосовскую чудо-мину! А в угол сюда ложную мину, для отвода глаз!
      - Ну, ладно! - вздыхает генерал. - Вы куда сейчас? Меня ждет командующий.
      - Мы тут посовещаемся немного, - отвечает полковник. - Прошу вас с членом Военного совета срочно переселиться. Ясенев начнет рыть скважину этой же ночью.
      Коля Гришин, адъютант полковника Маринова, нравится ему давно: сообразителен, расторопен, на войне уже показал себя смелым бойцом, находчивым разведчиком, Коле немногим больше двадцати, а он уже многое повидал, выходя из окружения, в войсковой разведке. Он заметно тяготится своими адъютантскими обязанностями: не больно солидно выглядит это со стороны - генеральский сынок ходит в адъютантах у старого папиного товарища! Он уже не раз просил, отпустить его в разведку, званием военного разведчика он пуще всего гордится, у Маринова он отлично усвоил минно-подрывное дело. Но бездетный полковник, всю свою жизнь отдавший армии, сильно привязался к нему и, что греха таить, внутренне поклялся сохранить сына старого друга. Как ругал он себя за то, что на пути из Москвы отпустил Колю к друзьям-минерам. Как бы он в глаза смотрел генералу Гришину, если бы с Колей что-нибудь стряслось по дороге? Например, то, что случилось с политруком Арсеном Бакрадзе!..
      - Как прошла встреча блудного сына с отцом? - с улыбкой спрашивает он утром Колю, направляясь спозаранку в"эмке" на завод.
      - Как в сказке, - широко улыбается в ответ Коля, - проговорили до утра. Обещал снова определить в разведку после здешней операции!
      Серо-голубые глаза, мягкие светлые волосы Коли, его почти девичий миловидный облик делают его таким похожим на мать. Красивая, чудесная была женщина, достойная подруга генерала Гришина. И вот - погибла в окружении...
      В заводском конструкторском бюро группа инженеров, конструкторов КБ и рабочих тесно окружают полковника. Он внимательно рассматривает первые опытные образцы герметических корпусов новых мин, чертежи МЗД - мин замедленного действия с новыми, еще не испытанными элементами неизвлекаемости. Подобревшими глазами оглядывает он харьковчан, Среди этих людей, близких и родных ему, - старики, женщины, подростки, заменившие ушедших на фронт мужчин.
      Тут перемешались две смены - ночная и дневная. Нелегка сейчас жизнь в Харькове! Днем и ночью бомбежки, полуголодный паек, очереди в магазинах, "похоронки" с фронта... А как работают харьковчане! В каждом цехе висят плакаты: "ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА! ВСЕ ДЛЯ ПОБЕДЫ!" Но рабочих и так не приходится агитировать: идет война народная, священная война!..
      - Товарищи мои дорогие! - тихо, проникновенно говорит полковник. - Я просто не знаю, как мне вас благодарить! По правде говоря, я сильно боялся, что вы не сумеете в такие сжатые сроки освоить производство новых мин, выполнить ответственный заказ Государственного комитета обороны. А вы -вы даже серьезно улучшили конструкцию корпусов и элементов неизвлекаемости.
      - Это у нас Климыч тут отличился, - говорит с улыбкой один из конструкторов. - Большим специалистом по минам оказался.
      - Спасибо, Климыч! - протягивает руку полковник. - От лица службы...
      Он вспоминает драматическую сцену на вокзале. Серебристо-белая голова, седые висячие, как у Тараса Шевченко, усы.
      - Рад стараться, товарищ полковник! - по-военному отчеканивает Климыч. - Чего там! Дело знакомое, не впервой нам. Я от генерала Брусилова еще Георгия получил за разные хитрые мины. Он тогда был командующим сперва нашей 8-й армией, а потом всем Юго-Западным фронтом. Этому генералу сам Ленин верил...
      Да, полковник Маринов хорошо помнил знаменитого генерала. В первую революционную весну был Брусилов Верховным главнокомандующим, в трудном 1920-м, во время войны с белополяками, Реввоенсовет республики назначил его председателем Особого совещания при главнокомандующем. Брусилов подписал "Воззвание ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились", призывая русских офицеров защищать, мать-Россию. При Ильиче служил инспектором кавалерии Красной Армии...
      Полковника радовало то многозначительное обстоятельство, что с самого начала Великой Отечественной многие старые солдаты, такие, как Климыч, стали носить свои Георгиевские кресты, которые они заслужили в годы империалистической, сражаясь против захватнических войск кайзера.
      - Это правда, что взят Орел? - вдруг спрашивает Климыч.
      - Да, - хмуро отвечает полковник, - в утреннем сообщении Совинформбюро передавали. Но мы вернемся в Орел!
      - Знаю, что вернемся, - убежденно говорит Климыч. - И в Харьков тоже вернемся. Вот и хотим мы, рабочие, просить вас, товарищ полковник, и ваших минеров учесть это дело. Сами не знаем, как это сделать, но побольше добра нашего надо сберечь. Нам же отстраивать, восстанавливать придется. И еще просим учесть, что много нашего народу, родичи наши и земляки, тут жить останутся. Все от немца уйти не смогут. Знаю, что мина не разбирает, кого убивать, а надо, чтобы разбирала...
      Полковник живо вспоминает указания командующего, разговор на ту же тему с членом Военного совета, с секретарем обкома, с которым он, Маринов, детально согласовал план минно-заградительной операции. И вот теперь эти слова старого рабочего, идущие от самого сердца.
      - Спасибо вам, отец, - медленно, торжественно произносит полковник. Эти слова для всех нас - священный народный наказ.
      Этот разговор и все увиденное им в тот день на харьковских заводах потом долго не выходит из головы полковника Маринова.
      Он считал, что неплохо знает рабочий Харьков. Еще в начале тридцатых годов полюбил он этот большой промышленный город, герой пятилеток, Уже тогда Маринов обучал в городе будущих минеров-партизан. И все-таки в грозовую осень сорок первого он не ожидал увидеть такую самоотверженность, такой порыв. Потому, наверное, что накал самоотверженного труда достиг тогда невиданного градуса.
      Первым подвигом минно-заградительной операции "Харьков" стал подвиг харьковских рабочих. Несмотря на пред-эвакуационную лихорадку, тяжелые вести с фронта, непрестанные воздушные тревоги, вопреки всем осложнениям и трудностям, рабочий Харьков с честью выполнял задание Государственного комитета обороны.
      С особым огоньком работала молодежь - девчата, мальчишки допризывного возраста. На одном только заводе Коминтерна, встав на боевую вахту, две тысячи молодых героев труда втрое и вчетверо перекрыли норму. Не отставали от молодежи и убеленные сединами старики ветераны, помнившие знаменитую харьковскую маевку 1900 года, ту самую маевку, о которой Ильич тепло отзывался в брошюре "Майские дни в Харькове". Многие из ровесников Климыча оставались ночевать на своем заводе, несли дежурство в отрядах и дружинах противовоздушной обороны и, думая о будущих боях за город, всерьез вспоминали харьковские баррикады пятого года.
      У самого Климыча были особые планы...
      Попрощавшись со всеми в КБ, полковник говорит Климычу:
      - Отец! Можно вас на минутку? Не проводите к проходной?
      Коля Гришин, перехватив взгляд полковника, отстает на несколько шагов в заводском дворе.
      Обходя глубокую воронку от авиабомбы, полковник спрашивает:
      - Подумали, Климыч, решились?
      - Решился, сынок, - отвечает Климыч, окидывая взглядом двор и угловатые контуры родного завода. - Остаюсь. Если утвердят в горкоме.
      - Уже утвердили, - тихо сообщает полковник. - Вы-старый минер, Климыч, а именно минеров и не хватает у нас здесь.
      - Утвердили? - с довольной улыбкой переспрашивает Климыч. - Значит, снова пригодился я, старый хрен? Значит, остаюсь. Так тому и быть!
      ЦИТАДЕЛЬ ГОТОВИТСЯ К БОЮ
      Полковник с чувством жмет руку Климычу - большую, жесткую, как рабочая рукавица, ладонь, почти не гнущиеся, раздутые в суставах пальцы.
      - В обком! - коротко бросает водителю полковник.
      Утро что надо - солнечное, теплое. Полковника очень интересует погода: хорошо бы успеть закончить все земляные работы до распутицы, до заморозков. Фактор погоды может повлиять на всю операцию, серьезно сократить ее масштабы. Потому-то и радует полковника хорошая погода.
      А вид городских улиц, живых, кипучих, заполненных войсками и городским людом, не радует, наводит на горькие, грустные мысли. Над городом навис дамоклов меч. Впрочем, во времена Дионисия-старшего, сиракузского тирана, приказавшего злой потехи ради повесить над своим любимцем дамоклов меч, прикрепленный к конскому волосу, никто не слышал о минах, о толе и динамите и тем более о ТОС!..
      ТОС - это невидимый дамоклов меч особой секретности.
      Полковник гонит от себя мрачные мысли. Уж кто-кто, а он отлично понимает всю железную необходимость задуманной Генштабом операции.
      Однако надо поразмыслить, посоветоваться с генералом Олевским, с партийными руководителями республики, области, города, как лучше выполнить наказ командующего, наказ Климыча, общее требование маршала и солдата.
      В обком и горком полковник Маринов заглядывает теперь почти каждый день. Здесь - мозговой центр, средоточие воли рабочего Харькова, колхозной Харьковщины, Операция "Харьков" немыслима без самой деятельной, творчески активной помощи секретаря Харьковского обкома, секретарей горкома.
      Мины - далеко не единственная забота партийных вожаков, Харьков дает фронту танки и бронепоезда, самолеты и пулеметы. Каждые сутки рабочий класс Харькова шлет фронту до полутысячи реактивных снарядов для "катюш", четверть миллиона авиабомб, семь тысяч артиллерийских снарядов.
      Все для фронта!.. Даже ликеро-водочный завод и тот вместо знаменитой горилки и запеканки переключился целиком на производство бутылок с горючей смесью номер один и номер три, самовоспламеняющейся жидкостью КС. В руках смелого бойца эти бутылки - грозное оружие против танка.
      Харьковская цитадель вооружала фронт, кормила его и сама готовилась к бою.
      Прекрасно зная Харьков, партийные вожаки вносят значительные поправки, ценные дополнения в план минно-заградительной операции. Они отмечают на карте спецминирования самые уязвимые места автомобильных дорог и железнодорожных линий, советуются со специалистами - дорожниками и путейцами, связывают полковника со всеми нужными и знающими людьми. Они же подсказывают полковнику, как вывести из строя важнейшие предприятия военного значения, не уничтожая их. У каждого болит при этом сердце - ведь это они, коммунисты, обгоняя время, сбиваясь с ног, руководили стройками, утверждали проекты, возглавляли приемочные комиссии, отмечали как великий праздник выпуск первого трактора, ввод в действие первого синхрофазотрона...
      Полковник за несколько дней крепко срабатывается с руководителями города-бойца, города-солдата. На войне все сроки предельно сжаты. Он встречает хозяев города не только в обкомовских и горкомовских кабинетах, ставших боевыми штабами, но и на заводах во время бомбежек, видит, как рабочие, воодушевленные примером руководителей, продолжают работу в цехах и под бомбами "юнкерсов". Он сталкивается с ними и за городом, на окопах, где трудятся домашние хозяйки, ставшие землекопами, где роют противотанковые рвы и эскарпы безусые комсомольцы-добровольцы - хлопцы и дивчины харьковских школ.
      И, пожалуй, впервые с такой силой сознает полковник Маринов, чья жизнь и работа была прежде сурово ограничена кругом армейских забот, что кроется за словами "руководящая роль партии". Теперь он ясно понимает, что без партии, членом которой он является еще с гражданской войны, он не добьется успеха в операции "Харьков", не дождется большой победы на войне, которая еще только разгорается.
      На самом полковнике Маринове лежит огромная ответственность. И он это отлично понимает.
      - Помни, полковник! - строго сказал ему маршал, командующий фронтом. -За безопасность наших войск при минировании ты головой отвечаешь.
      - Учтите, товарищ полковник, - говорят ему в обкоме, горкоме, в ЦК КЩО)У, - за безопасность населения вы отвечаете целиком и полностью.
      То же примерно говорит ему и начальник Особого отдела.
      Слова разные, а смысл один. А ведь даже на маневрах, даже при использовании холостого, а не боевого оружия происходят несчастные случаи.
      - Несчастных случаев быть не должно, - жестко инструктирует полковник Маринов своих подчиненных, своих москвичей-"академиков", своих "орлов" учеников из орловской минно-подрывной школы. - Минер ошибается только один раз.
      К этой известной каждому минеру поговорке он не добавляет, что ошибка любого подрывника в Харькове может погубить лично его - полковника Маринова. Разве это главное!
      Когда командующий утверждал план операции "Харьков", начальник штаба фронта спросил маршала:
      - Товарищ маршал! Хорошо ли вы знаете полковника Маринова? Вы уверены, что ему можно доверить такую опасную, такую масштабную, такую ответственную операцию?
      Маршал ответил с непоколебимой твердостью; - Маринова знаю и доверяю ему.
      - Кто такой полковник Маринов?
      Этот вопрос интересует и начальника Особого отдела штаба Юго-Западного фронта.
      На столе начальника лежат пока копии плана операции "Харьков", заявки, инструкции, карты полковника Маринова, рапорт лейтенанта Черняховского об оставлении им КПП во время прорыва танковой колонны противника. Подполковника Ясенева он аттестует с наилучшей стороны, этот храбрый, проверенный в деле лейтенант. Колонне Ясенева пришлось сделать гигантский круг, прежде чем попасть в Харьков. Пробирались по забитым войсками и беженцами грейдерным дорогам, развороченным бомбами. Потеряли только один грузовик с динамитом - грузовик политрука Бакрадзе...
      И еще документы... Оказавшись без ТОС, полковник Маринов срочно радирует в Москву. По его шифрованной заявке, командование высылает ему в Харьков девять машин с ТОС. Колонной командует лейтенант Василий Ефимович Хомнюк, заместитель подполковника Ясенева.
      Дорога Хомнюка оказывается еще более трудной, чем у Ясенева: в Орле он едва не попадает под бомбежку, а уйдя от бомб "люфтваффе", тоже сталкивается с танками - танками Гудериана. Хомнюк не теряется, едет кружным путем, через Ефремов, Елец, Воронеж, Купянск. Вот это кружочек!.. Тоже досталось лейтенанту!.. В Купянске выясняется: все дороги непроходимы, сплошная пробка. Начинается бомбежка - "юнкерсы" и "мессеры" пикируют на скопления машин и войск на шоссе.
      Хомнюк и тут не теряет голову. Кругом все горит, а он под бомбами, под огнем пулеметов, перебирается со своей неразлучной ТОС в пару товарных вагонов. И уже на следующий день рапортует полковнику Маринову:
      - ТОС доставлена в полном порядке. Команда потерь не имеет и готова к выполнению задания.
      Таковы люди полковника Маринова.
      А каков сам полковник? Кто он такой, полковник Маринов?
      И вот на стол начальника Особого отдела ложится "личное дело" командира РККА полковника Маринова. Его доставил из Москвы, в один день слетав в столицу, туда и обратно, все тот же надежный лейтенант Черняховский.
      Не на все вопросы отвечает "личное дело", но многое может оно рассказать о человеке. Важно уметь читать между строк.
      Сын крестьянина-батрака девятнадцатилетний Илья Маринов, ровесник века, надел буденовку в 1919 году. Пошел воевать за волю, завоеванную в огне Октября, за землю, отнятую Советской властью у помещика и переданную его родителям-беднякам. Как в песне поется: "За землю, за волю, за лучшую долю..."
      В годы гражданской войны бил рядовой сапер Маринов генерала Деникина, брал Перекоп, гнал черного барона Врангеля до самого синего моря, освобождал Кавказ. С оружием в руках пришлось ему действовать тогда в тылу у белых и интервентов, а это, как известно, самая лучшая проверка бойца. Только самая крепкая сталь выдерживает закалку в горниле партизанской войны.
      Кончилась, отгремела гражданская. Потом - училище военно-железнодорожных техников, Военно-транспортная академия...
      И снова - в бой, хотя на этот раз не звучал призывно боевой горн. 1936 год. Выпускник академии Илья Григорьевич Маринов и еще полтысячи добровольцев были направлены на помощь испанским республиканцам. Впервые в жизни скрывает он тогда правду от командования и врачей - правду о больном с юности сердце...
      В старинной Валенсии уличные певцы распевали баллады о героях республики. Дети Мадрида, играя в войну на прокаленных улицах столицы, отказывались быть "мятежниками". Всюду алела пятиконечная звезда, над смуглыми лбами качались кисточки высоких пилоток, и гремел лозунг: "Но пасаран!"
      Шла генеральная репетиция второй мировой войны.
      И в этой репетиции был Илья Маринов не статистом. Играл он в ней незаметную, но важную роль.
      Рудольф Вольера - так, по документам, значился сын орловского крестьянина-батрака - возглавил диверсионно-партизанский отряд. Еще его звали "Зеро". В отряд Зеро влились изумительные люди, убежденные интернационалисты, лучшие бойцы Интербригады: немцы-тельмановцы, австрийцы-шюцбундовцы - участники уличных боев в Вене, пылкий американец Алекс, словен Иван Большой (Хуан Гранде), чех-богатырь Ян Тихий. Когда ранили товарища, компаньероса, во время взрыва железнодорожного моста севернее Кордовы, Ян нес его на руках, как ребенка, а кругом осиным роем визжали пули мятежников... Никогда не забудет Рудольф Вольера и двух словаков - Стефана (по прозвищу Швейк) и Андрея (его звали Чапаем), веселых и отважных сынов Италии Альдо и Эмилио, рыцарственного поляка Владека - он сложил свою голову, голову Дон-Кихота из Речи Посполитой, под Эстремадурой. Как самых лучших друзей полюбил Рудольф Вольера испанцев: юных братьев Антонио и Пако Веутраго, Висенте и Рубио... Испания для Маринова - это капитан Франциско Гуйон, герой-коммунист Мануэль Бельда, мадридец Луис Кастильо...
      Многому научился у этой "интернациональной гвардии" Рудольф Вольера Зеро, И многому сам научил этих рыцарей без страха и упрека. Там, где "бежит, шумит" Гвадалквивир, в тылу у фалангистов и их союзников - немецких фашистов из легиона "Кондор" и чернорубашечников Муссолини, - скреплялось кровью боевое содружество, братство по оружию лучших сынов многих и многих народов.
      Темной ночью под Кордовой неуловимый Рудольф Вольера и его интернациональный отряд пустил под откос пассажирский поезд со штабом авиасоединения, итальянских фашистов, В последующие дни и ночи свободнее вздохнули дети и матери Мадрида. Все франкистские газеты три дня подряд печатали траурные объявления, некрологи и фотографии улыбающихся мертвецов офицеров дуче. Об этой лихой операции поместили сообщение лондонская "Тайме" и десятки европейских газет. О ней писал в газете "Известия" Илья Эренбург, и никто тогда не знал, кто такой этот Рудольф Вольера, этот Зеро, за голову которого сам каудильо и генералиссимус Франциско Франко готов был дать мешок золота.
      Отряд Зеро вырос в батальон, обзавелся собственным кавалерийским эскадроном. Лихие налеты совершал отряд под Мадридом, под Сарагосой, северо-западнее Уэски. Целый год, бурный и огненный год, гремела в Испании слава неуловимого Зеро. И только Пассионария, только генерал Вальтер да еще горстка вождей и военачальников республики -знали, что Зеро - это Рудольф Вольера, а Рудольф Вольера - это бывший красноармеец-подрывник Илья Маринов,
      Крепко полюбил Зеро Испанию, часто повторял про себя и вслух звучные, маршево-чеканные, певучие светловские стихи:
      Я хату покинул,
      Пошел воевать,
      Чтоб землю в Гренаде
      Крестьянам отдать.
      Прощайте, родные!
      Прощайте, семья!
      "Гренада, Гренада,
      Гренада моя!"
      Эстремадура и Уэска. Верные друзья из интернациональной бригады и богатыри-земляки, рыцари России: Кочегаров, Прокопюк, Мамсуров... Тридцать шесть лет за плечами и - звучный язык, который так трудно вначале давался, терпкий вкус хереса, по-испански, струей льющийся в рот из кувшина, ненависть, жгучая ненависть к "штукасам" в голубом безоблачном небе. Песни о русских березах в краю оливковых рощ. Незабываемые чернильно-черные испанские ночи - ночи первых осторожных выходов на железную дорогу, когда звон цикад казался полицейским свистком. Голоса охранников-марокканцев вдали, у караулки под насыпью, и толовые шашки, как куски желтого мыла, в руках...
      Там, в знойном краю темно-зеленых олив, полюбил Зеро русоволосую северянку. Не из Пиренеев, нет - из Архангельской области. И стала Анна Корниловна, переводчица с испанского, тоже доброволец из России, подругой жизни Зеро, Рудольфа Вольеры, Ильи Григорьевича Маринова...
      Навеки спаяли Зеро и Анну последние дни агонии республиканской Испании, трудные месяцы возвращения из Испании через страны Западной Европы, возвращения на Родину, куда они привезли немеркнущую память о любви, расцветшей в испанское лихолетье. По привычке и дома, в России, продолжали они говорить друг с другом - по-испански. И тут была не только привычка, а и клятва верности Испании, друзьям по интербригаде... Ведь кончилась только генеральная репетиция, закончился пролог, - главная же драма, самая великая и героическая трагедия была еще впереди...
      Начальник Особого отдела закрывает пухлую папку "личного дела" полковника Маринова, задумывается не надолго. Потом нажимает звонок, вызывает помощника.
      - Полковник Маринов, - сухо говорит он ему, - прислан сюда Генштабом для выполнения крайне важного задания по проведению минно-заградительной операции в районе Харькова. Наш долг сделать так, чтобы операция была проведена в полной тайне, чтобы о ней не прослышали в абвере и СД. Особой заботой следует окружить "академиков" и "орлов" - вы знаете, о ком я говорю. И за секретность пяти саперных батальонов, которые выделены Маринову, также отвечаем мы с вами. Честью чекистов!..
      НЕДРЕМАННОЕ ОКО АБВЕРА
      Как-то само собой получается, что полковник Маринов и подполковник переходят на "ты". Знают они друг друга давно-встречались еще на полигоне, но всегда, соблюдая должную армейскую корректность, говорили друг другу "вы", да еще "товарищ", да еще "полковник" или "подполковник", но ничто так не сближает людей, как одно общее фронтовое боевое дело,
      - Как идет у тебя работа на объекте номер один? - спрашивает полковник.
      - Спасибо, Илья Григорьевич! - отвечает подполковник Ясенев, - У меня все в порядке - делаю ювелирную, филигранную работу, вскрываю бетонный пол. Работа вроде реставраторской в Третьяковской галерее. А у тебя как?..
      Полковник доволен. Он не любит солдафонства, страдает оттого, что подчиненные считают его чересчур строгим и суховатым командиром. Нет, он отнюдь не за панибратство, но и каблуками щелкать, где не надо, не станет.
      А Ясенева он любит и ценит, Ясенев для него - это ТОС, хотя он, конечно, прекрасно понимает, что за Ясеневым стоит большая группа крупных ученых - радиотехников, теоретиков и практиков, изобретателей и рационализаторов... Ясенев давно обещает рассказать ему историю чудо-мины и уверяет, что даже в мировой детективной литературе нет увлекательней истории... Для Ясенева, конечно, нет, ведь ТОС -главное дело его жизни!..
      Боевые побратимы нередко сближаются быстрее и вернее, чем братья в одной семье. Никогда не забудет полковник Маринов встречу с Ясеневым в пригороде Харькова, ведь так переволновался он за него, за ТОС, за отряд "академиков" и "орлов".
      Встретились в Особом отделе.
      - Товарищ полковник, - улыбаясь взволнованной улыбкой, говорит Ясенев, - разрешите доложить,.,
      Маринов бросается к нему, забыв о всегдашнем своем хладнокровии и сдержанности, обнимает по-братски, крепко жмет ему руку.
      - Спасибо, Ясенев! Как я тебя ждал!.. Спасибо тебе, Владимир Петрович!..
      Вот тогда и сказал он товарищу "ты". С той поры и началась настоящая, неразливная дружба.
      Ночь над Харьковом. Темные кубистские громады зданий на площади Дзержинского. Кругом - ни огонька. Только синий свет в маскировочных прорезях фар да мертвенно-белый свет прожекторов над черным силуэтом города. Того и жди объявят тревогу. Но в ветровом стекле мариновской "эмки" белеет пропуск - Маринову и тревога не тревога. Работа не должна останавливаться ни на минуту. И пусть эти проклятые "люфтваффе" пропадут пропадом!..
      - Куда ты меня везешь? - спрашивает подполковник Ясенев.
      - На объект номер два, - отвечает полковник. И добавляет;- Запомни! Твоему объекту номер один в доме номер семнадцать по улице Дзержинского я дал код "Тося". Объект номер два - код "Вера".
      Водитель останавливает "эмку" у въезда на огромный высоченный виадук, словно навеки сработанный из железобетона.
      Кругом ни души. Убедившись в этом, полковник тихо говорит:
      - За мной!
      Маринов, Ясенев и Коля Гришин спускаются по лестнице к береговому устою виадука.
      - Эх, жалко эту махину! - вздыхает Ясенев. - Не рабами Рима она сделана!
      Маринов молчит.
      - Кто идет? - доносится юношеский голос из темноты. Это часовой,
      - Орел! - говорит полковник.
      В голосе - тоска. Орел. А за ним, видно, и Харьков. Но когда же кончится такая война?!
      Полковник подходит к железобетонному доту у берегового устоя, почти шепотом говорит Ясеневу:
      - Объект номер два. Код: "Вера". Две твоих чудо-мины. Согласен? Одну здесь, другую в промежуточном устое, третью...
      - Работы еще не начали? - так же тихо спрашивает Ясенев.
      Он окидывает взглядом темную махину виадука, закрывающую полнеба. Да, объект подходящий для ТОС! Но сколько труда вложили в эту громадину строители Харькова! Сколько премий и наград, не говоря уж о трудовой зарплате, получили! Небось, когда открывали, играл духовой оркестр, сновали фото- и кинорепортеры. А он, Ясенев, тогда уже учился взрывать, взрывать, взрывать...
      - Как же не начали? - усмехается в темноте Маринов. - В том-то и дело, что работа в разгаре, а ее не видать! Сначала для блезира, для отвода глаз, мы построили вот этот дот, а теперь... заходи, друг любезный, как любил говорить наш политрук Бакрадзе.
      Он откидывает плащ-палатку, прикрывающую вход в дот, входит первым.
      В доте горит фонарь "летучая мышь".
      - Здравствуйте, товарищи! - негромко говорит полковник.
      Посреди дота - глубокий минный колодец. Знакомый лейтенант из "орлов", устроивший перекур в доте, с улыбкой козыряет полковнику:
      - Здравия желаем, товарищ полковник! Спецвзвод...
      - Вольно, вольно! - прерывает его полковник. - Не кричите так. Много вырыли?
      Лейтенант-минер здоровается глазами, легким кивком с Ясеневым и Колей Гришиным, докладывает:
      - К четырем метрам уже подходим. Вода уже. Трудно там. Тут мы все щели заткнули, чтобы света снаружи кто не увидел, а в колодце совсем дышать нечем.
      - Ну и что же? - озабоченно осведомляется полковник.
      - Вспоминаем графа Монте-Кристо, как он из крепости этой самой, Шато... Шато... подкоп делал и дальше копаем.
      - "Шато, шато"! - усмехается подполковник Ясенев. - Куда землю деваете? Это ведь для графа Монте-Кристо тоже было большой проблемой,
      Маринов и Ясенев заглядывают в глубокий колодец, на дне которого орудуют лопатами два минера.
      - Землю мы ссыпаем в мешки, - отвечает почитатель Дюма, - а мешки вокруг дота складываем, как бы для укрепления. Взрывчатку привозим втихаря в патронных ящиках.
      - То-то! - говорит с улыбкой Маринов. - Увидит что чужой глаз, все насмарку пойдет, вся наша работа.
      - А буры скоро будут? - спрашивает минер.
      - Завтра буры вам пришлем, - сообщает Маринов. - Так что прошу завтра же и закончить. У нас объектов еще пропасть.
      Он многозначительно смотрит на Ясенева.
      - Как только закончат "орлы", присылай "академиков".И тоже, чтобы всю ТОС привезли не в черных дюралевых ящиках, а в патронных. И поменьше, пожалуйста, .возни и хождения вокруг! Чтобы все втихаря, тихой сапой...
      Ясенев кивает.
      - Понятно, будет сделано. Значит, одну здесь...
      - Другую - я уже сказал где, - перебивает его Маринов. - Поехали дальше. Времени у нас в обрез.
      Выходя из дота, он прислушивается.
      - Слышишь? Уже и на юге гремит! Ясенев прислушивается тоже.
      - Вот жмет, гад! Говорят, наши ведут тяжелые оборонительные бои в Донбассе. Вон куда забрался Гитлер!
      - Надеюсь, там наши каждую шахту заминируют, - говорит, быстро направляясь к "эмке", полковник Маринов.
      Стригут небо ножницы прожекторов. Спит беспокойным сном огромный город. Блестящим поплавком ныряет в волнах быстрых туч косой полумесяц. Проносится по виадуку какой-то грузовик, в стороне станционных путей сигналит маневровая "кукушка".