И Сталин обратил на это внимание. Тем более что документ был подписан руководителем разведки Артузовым, а к мнению этого профессионала он прислушивался. Поэтому его карандаш подчеркнул основные положения доклада посла: «Если говорить об армии, то среди всех хорошо информированных военных атташе в Токио существует единодушное мнение: японские армейские круги убеждены в том, что война с Россией рано или поздно неизбежна». Отметил он и взгляды морских кругов, высказанные в докладе: «Морское командование придерживается других взглядов. Россия в настоящий момент слишком слаба на море для того, чтобы считаться потенциальным противником японского флота». Обратил Сталин внимание и на оценку Владивостока, но как базы не военно-морского, а воздушного флота: «Если рост авиации будет продолжаться такими же темпами, как до сих пор, то недалеко то время, когда Владивосток станет базой, откуда будут возможны разрушительные воздушные рейды на города японского архипелага».
      26 ноября 1933 года Агранов представил Сталину доклад американского посла в Токио Джозефа Грю, посланный в Вашингтон 14 сентября. Посол сообщал, что на пост министра иностранных дел назначен барон Хирота, бывший посол в Москве. Посол характеризовал барона как ревностного приверженца политики генерала Араки, выступающего против примирения на внешнем фронте. Лозунг Араки «Азия для азиатов» стал кредо барона во внешней политике империи. Посол в своем докладе отметил, что в дипломатических кругах в Токио ходят упорные слухи о том, «что русские разведывательные органы (очевидно, имеется в виду КРО ОГПУ) застигли некоторых из японских агентов на месте преступления и добились от них признаний, которые сделали невозможным дальнейшее использование Хирота на его дипломатическом посту…». Так ли было на самом деле и не был ли отзыв Хирота из Москвы связан со статьей в «Известиях» — ответа на этот вопрос пока нет. И опять карандаш Сталина подчеркивал те места доклада, в которых говорилось о возможной войне между Японией и Советским Союзом. Вот только несколько выдержек из доклада посла, на которые он обратил внимание: «Но теперь они готовятся к выступлению против России…», «Токио пытается спровоцировать Советский Союз на войну без того, чтобы затронуть США…», «Я уже много раз сообщал Вам, что общественное мнение считает русско-японский конфликт неизбежным…»

* * *

      1934 год, судя по документам дел № 186 и 187 сталинского архива, был более богатым по количеству документов, касающихся Японии и представленных ГПУ. Но Сталину приходилось иногда читать не только информацию политической и военной разведок, но и другие документы, связанные с деятельностью Спецотдела ОГПУ. Вот один, достаточно характерный пример. Фактический руководитель ОГПУ, хотя и числившийся заместителем, Генрих Ягода отправил 17 февраля 1934 года очередное письмо Сталину. Суть письма была следующей. Спецотдел ОГПУ, руководимый Глебом Бокием, перехватил и расшифровал телеграмму японского военного атташе в Москве полковника Кавабэ в адрес японского генштаба. Телеграмма из японского посольства была послана 13 февраля и уже через четыре дня ее текст был известен Сталину.
      Ягода обращал внимание Сталина на места в телеграмме: «… Это предположение основывается на моих беседах с начальником отдела внешних сношений Смагиным, с которым я непосредственно связан по служебной линии», и этому сообщению Кавабэ придавал «серьезное значение». Текст телеграммы, приведенный Ягодой, выглядит достаточно безобидно. Смагин в это время занимал должность начальника отдела внешних сношений наркомата и начальника 4-го отдела Разведупра и по обеим должностям имел вполне официальные контакты со всеми иностранными военными атташе, аккредитованными в Москве. Ничего предосудительного в таких контактах не было. Любой военный атташе в стране пребывания обязан был иметь контакты с официальными представителями военного ведомства. Ничего странного не было и в близких контактах Смагина с сотрудниками японского военного атташата — вся его служба в РККА была связана с Дальним Востоком и Японией.
      Он вступил в Красную Армию добровольцем в 1918 году на Дальнем Востоке. До этого служил в русской армии в Маньчжурии, имея чин прапорщика. Во время гражданской войны находился на командных должностях, дважды попадал в плен к японцам, а также находился на нелегальном положении на территории, занятой бандой атамана Семенова. С 1926 по 1931 год Смагин был сначала помощником, а затем военным атташе в Японии. Ягода в докладе Сталину привел такой случал: «В период пребывания Смагина в Японии в должности помощника военного атташе имел место установленный лично военным атташе тов. Примаковым следующий случай. Капитан разведки Японского Генштаба Унаи, будучи в состоянии сильного опьянения, назвал в беседе с тов. Примаковым особо законспирированный псевдоним Начальника Разведывательного Управления Штаба РККА тов. Берзина ( „Воронов“), по которому адресовалась из Токио совершенно секретная корреспонденция нашего военного атташата. Одновременно тот же капитан Унаи выболтал содержание одного из секретных докладов тов. Примакова в Штаб РККА. Псевдоним „Воронов“ был в нашем военном атташате в Японии известен только тов. Примакову и его помощнику Смагину. Тов. Примаков сообщил об этом случае в Штаб РККА как о чрезвычайно подозрительном, но по существу это явление расследовано не было».
      В июле 1933 года Смагин был назначен начальником отдела внешних сношений штаба РККА. Но в ОГПУ не забыли о сообщении Примакова, и, очевидно, за ним было установлено негласное наблюдение. Ягода сообщал Сталину: «Нами точно установлено, что Смагин в январе 1934 года, пользуясь своими личными служебными возможностями, взял у рядового сотрудника 4-го Управления на дом на три дня 57 карточек секретного агентурного материала о Японии и 29 карточек по Китаю, что к его текущим служебным обязанностям не имеет никакого отношения». Было ли это на самом деле, или это была очередная выдумка будущего наркома внутренних дел? Если бы Смагин действительно работал на японскую разведку, то у него хватило бы ума не брать на дом карточки с секретной информацией — знал ведь, что все руководящие разведупровцы находятся под «колпаком» у Особого отдела. Неубедительно выглядит и утверждение Ягоды о том, что за время работы Смагина в должности начальника отдела внешних сношений, связанной с постоянным общением с корпусом военных атташе, наблюдается явно выраженная личная близость и симпатии, проявляемые им по отношению к представителям японского военного атташата, и в частности к полковнику Кавабэ.
      Если человек несколько лет провел в какой-то стране, то его тяга к официальным представителям этой страны вполне объяснима, и криминала в этом нет.
      Но наблюдение за Смагиным продолжалось, а его контакты с японским военным атташатом и другими иностранцами сводили слежку на нет. Поэтому Ягода внес свое предложение: «Ввиду изложенного полагал бы целесообразным отстранить Смагина В. В. от занимаемой им должности Начальника Отдела Внешних сношении Штаба РККА и Начальника 4-го Отдела 4-го Управления с тем, чтобы иметь возможность в ближайшее время проверить по существу поведение и роль Смагина в отношении японцев». Если бы его предложение было принято, то судьба Смагина была бы решена. Нашлись бы и компромат, и причина для ареста. А после ареста из него бы выбили любые признания, нужные для суда. Но в начале 1934-го убедить Сталина в виновности человека одной докладной запиской было еще очень трудно. На первой странице этого документа рукой Сталина фраза: «Переговорить с Ворошиловым». С Климом он переговорил, и наркому удалось отстоять своего разведупровца. Такое впечатление, что до убийства Кирова Ворошилов был более решительным в защите своих людей перед «органами». Очевидно, сломался он после выстрела в Смольном.
      11 марта Ягода направил Сталину очередной японский разведывательный материал. В сопроводительном письме он писал: «Направляю при этом документальный агентурно изъятый японский материал, направленный японским военным атташе в Турции в адрес Генерального Штаба Японии в Токио. Документ представляет оценку возможности использования мусульманских государств по линии политико-стратегических мероприятий против СССР, а также соображения по поводу проведения необходимых мер в мирное время». Доклад был составлен японским военным атташе в Турции Канда Масатанэ. Судя по тому, что текст доклада нашего старого знакомого был завизирован начальником Особого отдела Гаем, фотокопия этого документа была получена агентурным путем в японском посольстве в Москве. Канда Масатанэ за эти годы превратился из скромного офицера японской разведки в военного атташе в Турции. Но по-прежнему он находился около советских границ и продолжал заниматься разведкой против СССР. В январе 1934-го он совершил поездку в Ирак, Сирию, Палестину и Египет. Основная задача — попытка использовать мусульманский мир против Советского Союза. Японская разведка еще в 1930-е годы хорошо понимала значение дестабилизации в Кавказском и Среднеазиатском регионах.
      В предисловии своего доклада военный атташе отмечал: «… в связи с напряжением наших взаимоотношений с СССР, возникает необходимость введения наших политико-стратегических мероприятий в стадию конкретизации. Считаю также, что нынешняя ситуация в Европе требует, чтобы наша империя как можно скорее обратила внимание на использование мусульманских государств». В генштабе продолжали готовиться к войне и, чтобы исключить усиление Дальневосточной группировки Красной Армии во время войны, планировали организацию подрывных и диверсионных мероприятий в Кавказском и Среднеазиатском регионах, рассчитывая, что для подавления возникших беспорядков туда будут направлены значительные военные силы.
      Изменившаяся в 1934 году обстановка в Европе оценивалась военным атташе как улучшение военно-политического положения на западных границах СССР. В докладе есть соответствующий абзац: «Улучшение внешнеполитических отношений между СССР, с одной стороны, и Польшей, Францией и другими европейскими государствами — с другой, отнюдь не носит долговечного характера. Однако, предполагая в ближайшем будущем возникновение войны с СССР, мы должны быть готовы к тому, что эта война начнется в общем при тех международно-политических условиях, которые существуют в данный момент». Интересно, что этот пассаж был отмечен Сталиным при просмотре документа. На полях он поставил знак вопроса. Подчеркнул генсек и еще одну фразу доклада: «Чтобы Япония утвердила свою мощь, мусульмане должны помочь ей в войне с СССР, которую она прежде всего имеет в виду провести». Основной вывод доклада Масатанэ был следующим: «… Нашей целью должно явиться использование религиозных чувств мусульман, возбуждение вражды против СССР, объявившего войну религии. Мы должны растолковать мусульманам смысл нашей священной войны против Советского Союза и заставить их оказать нам моральную и конкретную поддержку».
      Сталин, конечно, помнил публикацию в «Известиях» от 4 марта 1932 года. И у него появилась идея повторить удачный опыт. Поэтому доклад Масатанэ вместе с сопроводительной запиской Ягоды был отправлен Карлу Радеку с резолюцией Сталина: «т. Радеку. Не стоит ли опубликовать, может быть с некоторыми пропусками? И. Ст.».
      Радек, познакомившись с докладом, ответил 17 марта. Привожу ответ полностью.

      «Дорогой товарищ Сталин,
      1. Не зная состояния наших переговоров с ними и Вашей оценки военной опасности, я стесняюсь иметь суждение о целесообразности печатанья.
      Печатанье документа имеет одно преимущество: показывает опасность стране и миру. Но это можем достигнуть и другими средствами, в то время как напечатание вещь очень острая.
      2. Если считаете нужным печатать, то, думаю, лучше без сокращения. Сокращать стоит, если бы надо было выбросить для нас не подходящее, а такого не нашел. Жду указанья.
      Сердечный привет
      К. Радек».

      Очевидно, доводы Радека показались Сталину убедительными. Публикации в печати не последовало и его ответ с резолюцией: «Мой архив. И. Ст.» был положен в папку документов политической разведки.
      Радек был прав. Ничего конкретного, говорящего о разведывательной, подрывной и диверсионной деятельности против Советского Союза в докладе не было. И публикация его в открытой печати означала бы только факт успешной работы нашей разведки, которая может получать документы японских военных атташе не только в Москве, но и в других странах. Но так как с публикацией 4 марта ОГПУ уже «засветилось», то вряд ли стоило «светиться» вторично и еще раз настораживать военного атташе и разведывательный отдел японского генштаба. Внимательное изучение доклада показывает, что этот документ в отличие от документа, опубликованного 4 марта, не обладал большой «убойной силой». Общие рассуждения о привлечении стран мусульманского мира к борьбе против Советского Союза говорили о том, что эта проблема ставилась в общем, перспективном плане перед руководством японской разведки. Содержание второй главы доклада, где говорилось о мерах, которые следует проводить в мирное время по линии использования мусульманских государств, касалось дипломатических и экономических взаимоотношений Японии с мусульманскими государствами, к нашей стране отношения не имело. Но, очевидно, по каким-то неизвестным пока причинам до использования этих государств в мирное время против Советского Союза дело так и не дошло. Эта проблема стала актуальной только в самом конце ХХ века.
      В начале 1934-го начальник генштаба разослал военным атташе, аккредитованным в сопредельных с Советским Союзом странах, директиву о предоставлении соображений по вопросу о проведении политико-стратегических мероприятий против СССР. В соответствии с этой директивой военный атташе Японии в Москве подполковник Кавабэ направил начальнику генштаба докладную записку о плане политико-стратегических мероприятий. Документ был направлен в Токио в апреле с грифом: «Чрезвычайно секретно. экз. № 3 (из четырех)».
      Сталин подучил перевод этого документа 23 августа с сопроводительным письмом, подписанным зампредом ОГПУ Яковом Аграновым. Первый раздел документа касался национальностей, входящих в состав Советского Союза, и являлся дополнением к донесению от октября 1933 года — «Изучение национального вопроса в Советском Союзе». Подполковник давал свои характеристики украинцам, белорусам, грузинам, армянам, казахам, татарам. Любопытна его характеристика горных племен Кавказа: «… чеченцы, черкесы, осетины и другие горные племена весьма малочисленны и в политическом отношении серьезного значения не имеют, но они отличаются высоким чувством национального достоинства и тягой к независимости; стойко сохраняют свою самобытность, находясь под властью того или иного правительства и государства, упорно придерживаются своих примитивных племенных традиций, весьма воинственны, до сих пор культивируя обычаи кровной мести». Емкая характеристика, актуальная и сегодня.
      Военный атташе Японии занимался не только межнациональными отношениями и проблемами, но и пристально следил за внутриполитической обстановкой. В документе есть специальный раздел: «Политические враги Сталина». В этом разделе один абзац был отчеркнут генсеком. Ссылаясь на информацию, полученную от своей агентуры, Кавабэ писал: «По нашим агентурным данным, остатки троцкистов и оппозиционно-настроенные в отношении Сталина продолжают подпольную деятельность и стремятся к тому, чтобы, преодолев все препятствия, связаться со своими единомышленниками за границей. Некоторые из них под лозунгом 4-го Интернационала ставят задачей свергнуть нынешнюю власть и поставить Троцкого. Хотя сила влияния Сталина сейчас достигла предельной степени, все же, если его политика хотя бы в какой-нибудь части в дальнейшем обнаружит свою несостоятельность и начнутся перебои в проведении его политики, не исключена возможность, что немедленно возникнут антисоветские тенденции. Сталин имеет ряд достоинств, соответственных великому политику, но он имеет в то же время политических врагов. С точки зрения политико-стратегических мероприятий, мы должны принять все меры к тому, чтобы наметить наиболее влиятельную группу его политических врагов и установить с ней контакт. Убежден, что это вовсе не является невозможным».
      Можно не сомневаться, что это был не единственный документ, в котором говорилось о том, что разведка потенциального противника, в данном случае Японии, пыталась установить контакт с политическими противниками Сталина. И это были не «признательные показания, полученные в лубянском подвале, истинную цену которым он хорошо знал, а свидетельство опытного профессионального разведчика, который, конечно, не догадывался, что его сверхсекретный доклад может быть прочитан в кремлевском кабинете Сталина. И документальное свидетельство иностранного разведчика не прибавляло доверия Сталина к политическим оппонентам, с которыми он боролся за власть в стране.
      А 5 сентября поступила информация от политической разведки. В донесении сообщалось, что ИНО получило агентурное сообщение «от серьезного польского источника». Фамилия источника, конечно, не указывалась даже в донесении, адресованном Сталину. В первом разделе донесения говорилось о польско-германо-японских отношениях. Судя по информации, полученной в Москве, намечался военный альянс трех стран, направленный против Советского Союза, и это очень встревожило Сталина. Он внимательно прочел донесение, отчеркивая основные абзацы. Перспектива возможного военного конфликта на Западе и на Востоке его не радовала, а развивающиеся контакты между Германией и Польшей вызывали тревогу.
      По информации, которую источнику удалось получить у начальника главного штаба генерала Гонсиоровского, «Пилсудский нажимает на японцев (через министра иностранных дел Бека и Гонсиоровского), чтобы они провоцировали СССР возможно скорее и активнее, однако не для того, чтобы немедленно, еще в этом году вызвать войну между Японией и СССР, а для того, чтобы ослабить просоветские настроения во Франции, напугать Францию возможностью войны на Дальнем Востоке и показать ей, что СССР для Франции не союзник». Гонсиоровский, очевидно, в беседе с источником, утверждал, что Пилсудский в июле получил письмо от генерала Араки. Воинственный генерал писал польскому маршалу, что японцы медлят начинать войну только исходя из состояния японской авиации, для усиления которой Японии нужно еще обождать с войной до марта 1935 года. Но если Польша и Германия, сообщал генерал, дадут Японии заверения в том, что они выступят против СССР на следующий день после начала военных действий между Японией и СССР, то Япония достаточно подготовлена, чтобы начать войну немедленно. В донесении сообщалось также, что в октябре в Берлин приедет японская военная миссия для пересмотра польско-японского военного соглашения 1931 года и для заключения нового соглашения. В Берлин для ведения этих переговоров должен прибыть Гонсиоровский, также с военной миссией. Столица Германии была выбрана для того, чтобы не «светиться» в Варшаве и не настораживать Москву.
      Если судить по объему донесения (16 страниц машинописного текста с подписью начальника ИНО Артузова в конце), источник был весьма солидным и обладал большими связями в Варшаве. В разделе документа о польско-германских отношениях Сталин подчеркнул то место, где говорилось о том, что 27 июля между Пилсудским и Гитлером заключено новое «джентльменское соглашение». Одним из пунктов этого соглашения была договоренность: «В случае заключения франко-советского военного союза или в случае франко-советского военного сотрудничества — Польша и Германия заключают с Японией военно-оборонительные союзы». Этот пункт в документе также был отмечен Сталиным. Осенью 1934-го угроза союза трех стран против СССР была достаточно серьезной, и политической разведке удалось своевременно получить информацию о возможности такого союза.
      В конце 1934 года, судя по немногим рассекреченным документам, порадовала Сталина и военная разведка. 9 сентября ему на стол положили перевод текста фотоснимка с копии доклада германского военного атташе в Токио полковника Отта. Доклад был датирован 30 июля, с ним был ознакомлен посол Дирксен. В документе рассматривался вопрос о влиянии морских кругов на внутреннюю и внешнюю политику империи. Извечный спор между армией и флотом о первенстве при определении внешнеполитического курса Японии и направлении агрессии на Север или Юг интересовал не только советскую разведку, но и военного атташе, будущего союзника по антикоминтерновскому пакту. Интересовались этим и в министерстве рейхсвера, и Отт, систематизировав всю имевшуюся у него информацию, отправил доклад в Берлин. С копией доклада познакомился Рихард Зорге, сфотографировал ее, и пленка была отправлена в Москву. Это был первый рассекреченный к настоящему времени документ Зорге, доложенный Сталину. Сопроводиловки на этот раз не было, и на первой странице рукой первого заместителя начальника Разведупра Артузова две надписи: «Тов. Сталину» и «Послано также тов. Ворошилову».
      Второй документ военной разведки (из рассекреченных), доложенный Сталину, был датирован 8 декабря. Это было приложение к морскому донесению, которое составил помощник военного атташе по морским вопросам. Документ был получен агентурным путем в германском посольстве в Москве. Немецкий военный дипломат встретился со своим японским коллегой — японским морским атташе капитан-лейтенантом Накаси, и тот сообщил ему свою оценку политического положения на Дальнем Востоке. По мнению японского дипломата, «не приходится ожидать вооруженного конфликта между СССР и Японией ни зимой, ни будущей весной, если, конечно, не произойдет какого-нибудь непредвиденного случая. Обе стороны нуждаются в мире…». Он считал, что обе стороны видят друг в друге вероятного противника и остается открытым вопрос, вызывается ли эта боязнь действительным незнанием положения и сил противника или же какими-нибудь другими причинами. Капитан-лейтенант утверждал в беседе, что мир в этом регионе можно считать обеспеченным до весны 1935 года. А вот дальнейший ход развития событий остается неизвестным и ненадежным. Оценка обстановки достаточно оптимистичная, особенно если учесть, что ее высказал морской офицер. А интересы военно-морского флота лежали далеко от Владивостока, в зоне южных морей.

* * *

      Когда знакомишься с документами политической разведки, положенными на стол Сталина, с его резолюциями, подчеркиваниями, отчеркиваниями отдельных абзацев, видишь то, на что он обратил внимание, чем заинтересовался, что для него было важным в дальневосточных делах. И можно представить, что же для него было главным во взаимоотношениях с Японией. Конечно, рассекреченных документов разведки явно недостаточно, чтобы сделать однозначные выводы, тем более что неизвестны аналитические обзоры Разведупра, касающиеся проблем дальневосточного региона. А такие обзоры, конечно, были, и Сталину они докладывались. А из всего известного пока исследователям можно сделать главный вывод — для Сталина основной в эти годы была угроза войны с Японией. А в 1934 году — угроза коалиции трех стран (Германия, Япония и Польша) и возможность войны на два фронта. А к такой войне на два фронта в первой половине 1930-х страна еще не была готова.
      Может быть, поэтому Сталин во всех документах, которые ему докладывали, искал и, конечно, находил подтверждение своему убеждению о неизбежности войны с Японией. Конечно, Сталин думал о будущей войне с империей. Ни о каком миролюбии с его стороны, — политику на Востоке определял только он, — не могло быть и речи. Возрождая былую славу и мощь российской империи и смотря с вожделением на утерянные на Западе земли, которые он получил в 1939 — 1940-х годах, диктатор не забывал и о Востоке. Но для того, чтобы получить обратно все, что было утрачено там после поражений 1905 года, нужна была новая победоносная война с Японией. А к такой войне в первой половине 1930-х Советский Союз еще не был готов. Япония же, особенно высшее офицерство армии, подойдя вплотную к советским дальневосточным границам на огромном протяжении, могла ввязаться в новую военную авантюру.

Информация военной разведки в 1933 г.