Это было коммерческое предприятие, доход от которого распределялся между советским и китайским правительствами. Дорога не должна была использоваться в военных целях. Южно-Маньчжурская железная дорога (ЮМЖД) после русско-японской войны 1904 — 1905 годов принадлежала Японии, и ее охрану несли специальные батальоны японских охранных войск. На Ляодунском полуострове были размещены отборные части островной империи, отлично вооруженные и обученные. Это была Квантунская армия — передовой отряд для будущих завоеваний.
      В начале 1930-х годов в Китае продолжала сохраняться довольно сложная политическая обстановка. После поражения революции 1925 — 1927 годов власть в стране захватили сторонники национальной партии (гоминьдан). Гоминьдановское правительство во главе с Чан Кайши, располагавшееся в Нанкине и представлявшее, главным образом, интересы крупной буржуазии, вело упорную борьбу против милитаристских клик, контролировавших Северный Китай и другие районы страны. С другой стороны, оно вынуждено было все больше внимания обращать на борьбу против революционного движения, и прежде всего против советских районов, созданных в 1928 — 1930 годах под руководством Китайской коммунистической партии в Южном и Центральном Китае.
      Правителем и командующим вооруженными силами Маньчжурии был Чжан Сюэ-лян — сын диктатора Маньчжурии Чжан Цзо-линя, погибшего 4 июня 1928 года при взрыве поезда, организованном группой офицеров Квантунской армии. Он, как и другие милитаристы, принимал активное участие в борьбе с нанкинским правительством, хотя в декабре 1928 года и объявил о признании его власти. Под его командованием было около 300 тысяч человек, однако они были неудачно дислоцированы, и в случае внезапного выступления частей Квантунской армии против Маньчжурии ее правитель не мог противопоставить японским войскам достаточно крупные силы. Вооружены китайские части были плохо, слабой была и их боевая подготовка. Во всех отношениях они значительно уступали частям Квантунской армии.
      Советская военная разведка и в Москве, и в Хабаровске внимательно следила за событиями в этом районе. После конфликта на КВЖД в 1929 году в Советском Союзе были военнопленные: китайские солдаты и офицеры. После урегулирования конфликта они были возвращены в Маньчжурию. Но перед отправкой с ними «поработали» и сотрудники ОГПУ, и сотрудники военной разведки — разведотдела штаба ОКДВА. Упустить такой удобный случай было нельзя. Оба ведомства, соревнуясь друг с другом, фильтровали пленных, вербуя для себя агентуру, которая в будущем могла бы достаточно подробно освещать события в Маньчжурии. Очевидно, от этой агентуры была получена в 1930-м и начале 1931-го та информация, которая закладывалась в военно-политические сводки по Японии и Китаю, регулярно выпускавшиеся разведотделом Штаба ОКДВА. Первые экземпляры сводок ложились на стол командующего ОКДВА Блюхера, позволяя ему быть в курсе событий за Амуром и Уссури.
      В сводке № 8 от первого января отмечалось, что с усилением общей агрессивности внешней политики Япония активизирует свою деятельность и в Маньчжурии. Во всех крупных пунктах трассы КВЖД японская разведка увеличивает сеть своей агентуры. Отмечались также и упорные слухи о подготовке Японией какой-то грандиозной провокации в Маньчжурии. Очевидно, что-то из разрабатываемых японским генштабом планов просочилось наружу и стало предметом обсуждения в китайских и эмигрантских кругах, а разведка всегда прислушивалась к подобной информации. Агентура также подтверждала сведения о намерении Японии усилить свои вооруженные силы в Маньчжурии для обеспечения проведения своей агрессивной политики. В генштабе решили перебросить в Маньчжурию дивизию, усиленную кавалерийской и артиллерийской бригадами, а также еще один авиаполк. Переброску этих войск планировали осуществить в начале 1931 года. Такая переброска крупной группировки на материк значительно усиливала численность Квантунской армии, нарушая все статьи Портсмутского договора. В китайских военных кругах предполагаемое усиление японских войск было расценено как намерение японского правительства оказать давление на Мукден и как переход к более активной политике в Маньчжурии.
      Анализ имевшейся в разведотделе информации позволял сделать вывод: «Экономический кризис в Японии и стремление Китая, в частности Мукденской группировки, вести независимую от Японии политику, толкает японское правительство на усиление агрессии в Маньчжурии как против Китая, так и против СССР. Отмечается увеличение военных сил в южной Маньчжурии, усиление разведывательной деятельности и организация белых банд…»
      В сводке № 10 на 1 марта отмечалось, что японская разведка усиленно вербует новых агентов по всей трассе КВЖД и что в последнее время Япония проявляет особый интерес к западной линии КВЖД, идущей от Харбина к советскому Забайкалью. Подчеркивалось, что эти сведения заслуживают доверия, то есть получены от проверенного и надежного источника. В заключении сводки указывалось: «Все, вместе взятое, заставляет прийти к определенному выводу о крайней серьезности положения в северной Маньчжурии. Подготовка новой провокации весной этого года идет усиленными темпами». Сводка была подписана начальником 4-го (разведывательного) отдела штаба ОКДВА Карповым. Это был псевдоним будущего героя Сталинградской битвы Чуйкова. В 1931-м он возглавлял военную разведку на Дальнем Востоке. Обстановка в регионе накалялась, и разведчики верно зафиксировали нарастание тревожных событий. В сроках ошиблись на полгода — агрессия началась осенью. Но у Москвы и у Хабаровска было время подготовиться и принять необходимые меры.
      Интересно отметить, что разведотдел в Хабаровске занимался не только составлением сводок и анализом военно-политической обстановки. В архивном деле между разведсводок лежит любопытный документ, весьма характерный для начала 1930-х. Это статья, напечатанная в харбинской эмигрантской газете «Русское слово» от 24 января 1931 года. В передовице под заголовком «Второй лик пятилетки» говорится о назначении Сталина членом Совета Труда и Обороны и отмечается, что это назначение произвело во всех кругах Советского Союза огромное впечатление. Этому назначению, пишет газета, предшествовало появление книги Ворошилова «Сталин и Красная Армия», в которой «Ворошилов доказывает, что Сталин является не только выдающимся организатором партии, но имеет и исключительные военные заслуги, что ему принадлежит мысль и осуществление организации 1-й Конной армии и ему обязана она своими победами».
      Газета писала: «Вслед за Ворошиловым выступил и Егоров, ныне командующий Белорусским военным округом, а во время гражданской войны бывший командующий Юго-Западным фронтом. Он точно так же подчеркивал выдающиеся стратегические и военные таланты Сталина и утверждал, что не только организация 1-й Конной, но и выработка стратегического направления принадлежит Сталину, у которого, таким образом, должен быть признан наряду с другими необычайными качествами выдающийся военный гений».
      Основной вывод в передовице заключался в том, что назначение Сталина в СТО приобретает огромное значение именно с точки зрения милитаристской, ибо, как известно, задача СТО заключается прежде всего в руководстве обеспечением нужд армии и удовлетворении требований обороны. Харбинские эмигрантские газеты регулярно поступали в Хабаровск, и эта статья была, конечно, не единственная, которая легла на стол Блюхера. Разведка, конечно, с грифом «секретно» регулярно снабжала командующего эмигрантской периодикой.

* * *

      У документов, которые добывает разведка, разная судьба. Некоторые остаются в Центре и используются при составлении докладов и аналитических записок, предназначенных руководству страны. Другие, более важные, с сопроводительными письмами отправляются «наверх» и ложатся на столы государственных, партийных, военных или дипломатических руководителей. Их читают, изучают и, если необходимо, по ним принимаются решения на высшем государственном, военном или дипломатическом уровне. После этого они оседают в личных архивах руководителей страны. Некоторые из этих документов с соответствующими резолюциями или пометками возвращаются обратно в аппарат той разведки (политической или военной), которая их отправила руководству страны для дальнейшей работы с ними. Затем они поступают в архив разведки и становятся недоступными для независимых исследователей. Архив разведки — святая святых ведомства и никогда ни при каких обстоятельствах чужака и близко не подпустят к его дверям. И здесь не имеют значения ни законы о рассекречивании в связи со сроком давности, ни череда десятилетий, прошедших после получения документа. К примеру: в архиве знаменитого ГРУ (Главного разведывательного управления), а там все документы секретны или совершенно секретны, хранятся документы военной разведки Российской империи периода 80-х годов прошлого века. Четыре войны прошло, империя исчезла, ее преемник Советский Союз развалился, а документы столетней давности засекречены до сих пор. Какой смысл в этом — известно только руководству разведки. Исследователям знать этого не дано.
      У Службы внешней разведки такое же положение. В архиве стеллажи забиты папками с фотокопиями подлинных документов «Форин Офис» и других английских учреждений, полученных перед Второй мировой войной от членов знаменитой кембриджской пятерки — и ни одной так нужной историкам публикации. Ни одной публикации по документам 1920-х годов и первой половины 1930-х, когда разведкой руководил Артузов. А что касается периода 1940 — 1941 годов, то, сообщая в печати агентурные донесения, вообще не указывают, кому они докладывались и на какой высокий уровень шла эта ценнейшая информация, если она туда шла, а не отправлялась в мусорную корзину. Двухтомник документов «1941 год» является характерным примером такого использования разведывательной информации политической разведки. Десятки агентурных донесений — и ни одного адресата, ни одной фамилии того, кому она была доложена, если была доложена, а не осела в архиве разведки. Ведь не имея никаких данных о прохождении информации «наверх», исследователь может предположить и такой вариант. И остается только одно — искать информацию разведки в других архивах, «копать» в архивах государственных, не связанных с ограничениями ведомственных архивов, а также писаными и неписаными законами разведки.
      В июле 1931 года в японском посольстве в Москве произошла знаменательная встреча, которой суждено было войти в историю и японской разведки, и японо-советских отношений. В кабинете посла встретились посол Хирота, военный атташе подполковник Касахара и генерал-майор Харада. Генерал был командирован в Европу японским генштабом с особыми заданиями, связанными с подготовкой к выступлению в Маньчжурии, и ехал сухопутным путем транссибирским экспрессом Владивосток — Москва. Беседа была откровенной, и все присутствующие высказывались без всяких недомолвок, называя вещи своими именами. После беседы Касахара составил два документа. Он написал памятную записку о мнении японского посла Хирота и отправил ее начальнику генштаба. Вторым документом был конспект доклада, представленного генерал-майору Харада, в котором военный атташе высказал свое мнение о положении в Советском Союзе, о вооруженных силах и о перспективах возможной войны между Японией и СССР.
      Сотрудник японского военного атташата, завербованный ОГПУ, сфотографировал документы, и фотокопии попали в Особый отдел. Там сделали перевод, который и пролежал в отделе до 31 декабря. В конце года, когда стало ясно, что японская агрессия в Маньчжурии продолжает расширяться, продвигаясь на Север, Сталин, очевидно, затребовал информацию от своих разведок о дальнейших планах Японии и ее действиях на азиатском материке. И руководство ОГПУ 19 декабря 1931 года представило ему имевшуюся в Особом отделе информацию. Сопроводительное письмо за № 4183, подписанное зампредом ОГПУ Балицким, начиналось фразой: «Просьба лично ознакомиться с чрезвычайно важными подлинными японскими материалами, касающимися войны с СССР». Документы были представлены с грифами «Совершенно секретно, документально, перевод с японского».
      Очевидно, для генсека это был первый серьезный и обстоятельный материал о планах Японии и о возможной войне империи против Советского Союза. И изучал он его, если судить по многочисленным пометкам, очень внимательно. Затем материалы, как особо важные, попали в его личный архив, где и пролежали до 1998 года, когда были рассекречены и стали доступны исследователям.
      Первым документом было резюме беседы посла Хирота с генерал-майором Харада от 1 июля 1931 года. Этот короткий документ стоит привести полностью:

      «Посол Хирота просит передать его мнение начальнику Генштаба Японии относительно государственной политики Японии:
      "По вопросу о том, следует ли Японии начать войну с Советским Союзом или нет, считаю необходимым, чтобы Япония стала на путь твердой политики в отношении Советского Союза, будучи готовой начать войну в любой момент.
      Кардинальная цель этой войны должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в завладении Сов. Дальним Востоком и Восточной Сибирью"».

      Мнение посла, к тому же высказанное начальнику генштаба, о необходимости войны с государством, в котором он был аккредитован и с которым поддерживались нормальные дипломатические отношения, заслуживало внимания, и Сталин отчеркнул весь абзац, поставив против него цифру «один».
      Конспект доклада Касахара, представленный генералу на восьми страницах, также был тщательно прочитан и изучен, если судить по многочисленным пометкам Сталина. В первом разделе доклада дается оценка общего положения в Советском Союзе и отмечается: «СССР в настоящий момент энергично проводит пятилетний план строительства социализма. Этот план ляжет в основу грядущего развития Советского государства. Центральное место в этом плане занимает тяжелая индустрия, в особенности те отрасли промышленности, которые связаны с увеличением обороноспособности страны…» Во втором разделе, где анализируется состояние вооруженных сил СССР, военный атташе дает оценку военной политике страны, отмечая при этом: «В принципе СССР вовсе не агрессивен. Вооруженные силы организуются исходя из принципа самозащиты. Советский Союз питает страх перед интервенцией. Рассуждения о том, что постоянное прокламирование внешней угрозы является одной из мер внутренней политики, имеющей целью отвлечь внимание населения, вполне резонны, но все же основным стимулом в деле развития вооруженных сил СССР является страх перед интервенцией».
      Касахара правильно подметил основные положения в развитии вооруженных сил страны. После первой военной тревоги 1926 — 1927 годов, когда стало ясно, что воевать нечем (современной авиации и современных танковых войск не было), все усилия в пятилетнем плане были направлены на то, чтобы создать техническую базу для отпора возможной агрессии.
      После анализа развития военно-воздушных сил и бронетанковых войск СССР Касахара приходит к выводу: «Не подлежит никакому сомнению, что Советский Союз в дальнейшем, по мере развития экономической мощи и роста вооруженных сил, начнет переходить от принципа пассивной обороны к агрессивной политике». Вывод, надо признать, если подходить объективно к истории страны, был правильным. В 1939 — 1940 годах, когда военная мощь многократно возросла по сравнению с 1931 годом, внешняя политика стала жесткой и агрессивной. Судьба прибалтийских республик, Польши, Финляндии и Бессарабии — наглядный пример такой политики. Но это в будущем, а в 1931-м обстановка была другой.
      Японский разведчик с дипломатическим паспортом дает свою оценку в дальневосточном регионе: «Настоящий момент является исключительно благоприятным для того, чтобы наша Империя приступила к разрешению проблемы Дальнего Востока. Западные государства, граничащие с СССР (Польша, Румыния), имеют возможность сейчас выступить согласованно с нами, но эта возможность постепенно будет ослабевать с каждым годом». Именно этот абзац был подчеркнут Сталиным, когда он внимательно читал доклад. Касахара предлагал воспользоваться подходящим моментом и попробовать добиться своих целей мирным путем. Очевидно, он имел в виду покупку, в первую очередь Приморья, за умеренную плату: «Если мы сейчас, проникнутые готовностью воевать, приступим к разрешению проблемы Дальнего Востока, то мы сможем добиться поставленных целей, не открывая войны. Если же, паче чаяния, возникнет война, то она не представит для нас затруднений». И в будущем подобные предложения о покупке чужих земель появлялись на страницах японской прессы, когда предлагали купить у Советского Союза северную часть Сахалина также по умеренной цене. Конечно, текст доклада не предназначался для Сталина, и автору в страшном сне не могло присниться то, что он с ним ознакомится. Поэтому можно только представлять, что чувствовал руководитель, а к тому времени и диктатор огромной страны, читая эти строки. На полях против них появилось его замечание: «Значит, мы до того запуганы интервенцией, что сглотнем всякое издевательство?» Предложение Касахара о «покупке», подкрепленное штыками армии и орудийными стволами флота, сильно задело Сталина. Автор просмотрел в архиве несколько сот страниц информации, которые легли на стол Сталина, но больше нигде не встречал такой эмоциональной оценки.
      Как оценивать подобный доклад с точки зрения истории? Любой военный атташе — разведчик и сотрудник генштаба. И его предложение, в данном случае воспользоваться благоприятной обстановкой и начать войну, в какой-то мере выражало точку зрения руководства генштаба. Японский офицерский корпус всегда был агрессивно настроен по отношению к северному соседу. А после неудачной интервенции, когда пришлось, ничего не добившись, с позором возвращаться на острова и подсчитывать потери и убытки, эта агрессивность вспыхнула с новой силой. Интервенция на советском Дальнем Востоке была первым поражением японской армии с момента ее создания. И офицеры армии, и в первую очередь офицеры генштаба и Квантунской армии, горели желанием взять реванш, выбрав удобный момент. Военному атташе казалось, что удобный момент наступил, и он откровенно высказал свое мнение в докладе. Высказывать мнение о положении в стране пребывания было его прямой обязанностью. Подобные оценки давали военные атташе многих стран. И если исследователи когда-нибудь доберутся до докладов советских военных атташе начальнику Генштаба или наркому, то там тоже можно будет найти много весьма откровенных высказываний. Так что Касахара был не одинок, и нельзя судить его слишком строго за высказанные пожелания. Тем более что в 1931-м это были только пожелания, и до их практического осуществления должны были пройти годы и годы тяжелого труда по увеличению и усилению японской армии. Выражаясь современным языком, доклад был чем-то вроде протокола о намерениях — не более. Но это теперешние оценки, а тогда подобные высказывания оценивались по-другому.
      История с двумя документами, добытыми разведкой, имела и продолжение. В январе 1932-го во влиятельной японской газете «Ници-ници» появилась серия статей под общей шапкой «Оборона японской империи». Автором был генерал-лейтенант Хата, советник военного министерства Японии. Зимой 1931-го начались первые мероприятия по усилению ОКДВА. На Дальний Восток потянулись воинские эшелоны, и это сразу же было замечено агентурой японской разведки. Поэтому в статьях Хата появились фразы о том, что «СССР обладает достаточной мощью, чтобы протянуть руку на Восток» и произойдет «усиление военной активности» СССР после выполнения первой пятилетки. Основной вывод генерал-лейтенанта: «Совершенно бесспорно то обстоятельство, что СССР является крупной угрозой для Японии с точки зрения национальной обороны». Информация об этих статьях поступила в Москву от корреспондента ТАСС в Токио в начале января 1932 года.
      Прогноз в этих статьях был определен правильно. Начиная с 1932 года дальневосточная группировка советских войск усиливалась значительно быстрее, чем группировка Квантунской армии. В результате выполнения первой и особенно второй пятилетки Советский Союз стал обладать достаточной мощью, чтобы протянуть руку на Восток. В соревновании «кто кого» империя проиграла. В итоге к 1937 году советские войска на Дальнем Востоке превосходили Квантунскую армию в полтора раза при абсолютном превосходстве в средствах подавления: артиллерии, авиации и танках. Поэтому вывод статьи о том, что СССР является крупной угрозой для Маньчжурии, но не для японских островов, был правильным. Но в 1931-м статьи вызвали недовольство в Москве. Конечно, Хата был не одинок в своих выступлениях. В Японии хватало и других авторов, которые на страницах газет и журналов выступали с тех же позиций. Но Хата был крупным военным чиновником и поэтому в Москве решили сделать ответный ход.
      4 марта 1932 года в советском официозе — газете «Известия» была опубликована передовая статья «Советский Союз и Япония». В статье стандартные фразы о миролюбии Страны Советов, о росте японских провокаций. В качестве антисоветской интриги было представлено заявление представителя японского МИДа о неизбежности военного столкновения между Советским Союзом и Японией. Статья отмечала рост агрессивных намерений японских милитаристских кругов и предостерегала любителей военных авантюр, заявляя: «Советское правительство вело, ведет и будет вести твердую политику мира и невмешательства в происходящие в Китае события…» Это была бы обычная передовица, в которой говорилось о миролюбии, если бы не одно обстоятельство.
      Для доказательства агрессивной политики Японии в Маньчжурии в статье цитировались два документа. Именно те два документа, которые были добыты политической разведкой и легли на стол Сталина. Оба абзаца, отмеченные генсеком, полностью вошли в статью. Резюме посла было опубликовано полностью. Конечно, отрывки из японских документов попали в редакцию газеты из сталинского кабинета и именно он решал, что надо напечатать в «Известиях». Такая публикация, когда в официозе ссылались не на японских авторов, выражавших собственное мнение, а на документы, появилась в советской печати впервые. И она явилась поводом для дипломатического демарша с японской стороны.
      На следующий день состоялась беседа заместителя Наркома иностранных дел Карахана и посла Японии Хирота. Содержание беседы в советских газетах тогда не публиковалось. Этот дипломатический документ был опубликован только в 1969 году в очередном 15-м томе Документов внешней политики. Беседа в основном касалась положения на КВЖД, но говорили и о статье в «Известиях». Посол попал в пикантное положение. Он отлично помнил содержание своего предложения начальнику генштаба и, конечно, узнал текст, опубликованный в передовице. И в то же время ему приходилось делать вид, что к этому тексту он отношения не имеет. Вот выдержка из записи беседы:
      « Хирота. Вчера в официальной газете опубликована статья, в которой сказано, что советская сторона располагает документами, которые касаются разных серьезных вопросов. Посол сожалеет, что создается атмосфера, которая волнует общественное мнение, нужно устранить такую атмосферу.
       Карахан. Неверно, что дело в статье. Статья «Известий» является ответом, отражением фактов, уже в течение месяцев создаваемых в Маньчжурии, среди белых, у корейской границы. А документы, приведенные в статье, также написаны раньше самой статьи. Так что неправильно искать источник «атмосферы» в самой статье. А если Вы вспомните серию статей Хата, выступления Кухара и ряд других агрессивных выступлений японских деятелей, Вы согласитесь, что вредную атмосферу создают с японской стороны.
       Хирота. Да, но у нас опубликовывают только личные мнения, а у вас перевозят войска.
       Карахан. Мы усиливаем наши дальневосточные гарнизоны — это факт. И это совершенно естественно после всех фактов последних месяцев усиления агрессивной деятельности белогвардейцев против СССР, многочисленных агрессивных против СССР выступлений японских деятелей, когда рядом у границ СССР происходят факты, о которых Вы знаете лучше меня. Вы должны согласиться, что позиция, занятая статьей «Известий», совершенно правильна. Мне казалось, что вы должны были отнестись с полным и искренним уважением к мнению, высказанному в этой статье.
       Хирота. … в статье вашей газеты есть документы, из которых видно, что японская сторона имела заднюю мысль и придерживается агрессивной политики и что Япония имеет намерения вмешиваться в дела СССР.
      Если это случилось, значит японский дипломат, находящийся в СССР, не разъяснил энергичным образом, что у Японии нет никакого намерения вмешаться в дела СССР. Надо создавшуюся атмосферу очистить.
      Я жалею больше всего о том, что в статье «Известий» пишут, что располагают документами, в которых некоторые отдельные лица пишут о том, чтобы как можно скорее начать войну против СССР.
      Опираясь на такое мнение частных лиц, СССР перебрасывает свои войска. С одной стороны, мнение частных лиц, а с другой — войска.
       Карахан. Во-первых, газета пишет, что это мнение очень ответственных людей, так что с ними надо серьезно считаться. Во-вторых, если мы усиливаем наши дальневосточные гарнизоны, это не нарушает наших обязательств по существующим договорам. В-третьих, я не думаю, чтобы в Японии это усиление наших гарнизонов могло бы возбудить какие-либо вопросы, когда известно, что японские войска находятся за пределами своей территории и на КВЖД и у советско-корейской границы…
       Хирота. Меня беспокоит статья «Известий». У советской стороны есть документ, который дал основание для отправки войск. Это создает атмосферу нехорошую».
      Конечно, Карахан как первый зам. Литвинова знал многое. И содержание японских документов, и их авторы ему были известны. Сказать Хирота, что он автор одного из документов, заместитель наркома не мог. И два дипломата соревновались друг с другом. Японский дипломат делал все, чтобы не выдать своего авторства. Советский дипломат, видя что тот нагло врет, должен был делать вид, что не догадывается об этом. Старое правило: «язык дан дипломату для того, чтобы скрывать свои мысли» действовало в полной мере.
      Хирота сделал блестящую карьеру. Он был министром иностранных дел и некоторое время премьером. После войны вместе с другими японскими военными преступниками сел на скамью подсудимых. Судил его Международный трибунал для Дальнего Востока. И во время суда опять появились эти же документы. Их фотокопии были представлены трибуналу советским обвинением. И Хирота, и выступавший в качестве свидетеля Касахара признали их подлинность. Советский обвинитель Голунский в своем выступлении в октябре 1946 года дал такую оценку этому документу: «В первой половине 1931 года, когда еще только разрабатывался план захвата Маньчжурии и подготовлялось его осуществление, японским генштабом был командирован в Европу генерал-майор Харада. Есть все основания предполагать, что одной из главных целей его командировки было изучение ситуации в Европе в связи с проводившейся в то время подготовкой к активизации японской агрессивной политики. Из записи беседы (Харада — Хирота) можно убедиться в том, что еще летом 1931 года вопрос о нападении на СССР стоял в повестке дня не только у руководителей японской военщины, но и у японских дипломатов. Этим документом мы докажем, что японское правительство и генштаб точно знали от своих официальных представителей в Москве, что Японии со стороны СССР ничего не угрожает и, следовательно, все разговоры об обороне являлись только маскировкой, замышлявшей агрессию».
      В заключительной речи обвинения упоминается также резюме беседы Хирота и дается его оценка: «Большое значение при разработке в Токио планов войны против СССР, несомненно, имела информация, исходившая от японского посла и от японского военного атташе в Москве. Подсудимый Хирота в бытность его японским послом в Москве в 1931 году передал начальнику генштаба свои предложения: „… придерживаться твердой политики по отношению к CCCР и быть готовым воевать с Советским Союзом в любой момент, когда это понадобится. Целью, однако, является не столько защита против коммунизма, сколько захват Дальнего Востока и Сибири“. Здесь Хирота с полной откровенностью высказал суть агрессивной политики, которая проводилась Японией в то время и в последующие годы и руководителем которой он сам был впоследствии на протяжении нескольких лет, являясь премьером и министром иностранных дел».
      И, наконец, об этом же документе говорится и в приговоре трибунала: «Когда в 1924 году Окава впервые предложил планы территориальной экспансии, он агитировал за оккупацию Сибири. Хирота, бывший послом в Москве в 1931 году, придерживался того же мнения. Он выразил тогда ту точку зрения, что независимо от того, намеревается ли Япония нападать на СССР или нет, она должна проводить твердую политику в отношении этой страны и быть в любое время готовой к войне. Основной целью подобной готовности являлось, по его мнению, не столько оборона против коммунизма, сколько завоевание Восточной Сибири». Да, дорого обошлось Хирота мнение, высказанное начальнику генштаба, добытое разведкой и отмеченное Сталиным.
      И вот за несколько месяцев до начала агрессии, в июле 1931 года, Высший военный совет империи рассматривает и утверждает проект реорганизации армии, основной целью которого являлось оснащение войск новейшей военной техникой и расширение производственных мощностей военной промышленности. Реорганизация армии, согласно этому проекту, была рассчитана на семь лет (1932 — 1938), но в Токио торопились и реорганизацию начали уже в 1931 году, ведя ее усиленными темпами. Основное внимание уделялось усилению военно-воздушных сил и противовоздушной обороны, а также механизации и моторизации армии на основе производства современной техники.
      К июлю 1931 года в штабе Квантунской армии была завершена разработка плана оккупации Маньчжурии. План был направлен в генштаб и в том же месяце утвержден его начальником. После проведения целого ряда совещаний с дипломатами и представителями монополий армейское командование приступило к практическому воплощению этого плана в жизнь.
      Закончился первый этап планировавшейся японской агрессии, выразившийся в подготовке к захвату плацдарма на континенте. Интересно отметить, что в приговоре Токийского трибунала, этом итоговом документе тщательной трехлетней работы юристов многих стран, было зафиксировано, что «военные планы японского генштаба с начала рассматриваемого периода (с 1928 года) предусматривали в качестве первого мероприятия оккупацию Маньчжурии. В японских военных планах захват Маньчжурии рассматривался не только как этап в завоевании Китая, но также как средство обеспечения плацдарма для наступательных военных операций против СССР».