Ю.Семенов
      Товарищи по палатке
      Прораб и Светлана
      - Не пройти там, прораб!
      - Нужно!
      - Сопка вплотную к воде подходит!
      - Нужно!
      - Кедры в пять обхватов!
      - Нужно!
      Бульдозерист Жора Серегин тяжело облокотился на свежеструганый пихтовый стол и посмотрел поверх головы прораба в маленькое окошко, натертое солью, чтобы не замерзало. Прораб хотел даже из своей клетушки видеть, что происходило на строительной площадке.
      Жора достал кисет и спросил:
      - Бумага есть?
      Прораб подвинул ему газетный лист. Серегин свернул козью ножку, закурил. Хмыкнул под нос и сказал:
      - Упрямый ты, Виталь Николаич!
      Прораб ответил ему улыбкой.
      - Человек - что вареное яйцо. Всмятку сварен - чуть наклони, растечется. Вкрутую - хоть юлой юли, целым останется. Так?
      - Так!
      - Сегодня пробьешь дорогу?
      - Не знаю. Там камень да лед.
      - А ты не торопясь. Я тебе десять часов даю.
      - Не знаю, - снова повторил Серегин.
      - Ну, будь здоров!
      Бульдозерист ушел. Прораб посмотрел в окно. Путеукладчик, размахивая своей стальной шеей, осторожно опускал на мерзлую насыпь заиндевевшие на морозе рельсы.
      Зазвонил телефон. Прораб снял трубку и спросил коротко:
      -Ну?
      Звонили из города, из управления строительством железной дороги.
      - Лесосеку найди хоть из-под земли!
      - Лес гнилой.
      - Нужно!
      - Снег рыхлый, к хорошему лесу на бульдозерах не пробьешься.
      - Нужно!
      - Людей мало, все на укладке пути!
      Линия была забита шумами, и прорабу приходилось орать, чтобы его услыхали в городе.
      - Нужно! Точка! Выполняй!
      Над тайгой рождалось утро. Прораб стал на лыжи и пошел в тайгу. Лыжня петляла вдоль по выемке, потом поднималась на Томь и здесь около проруби исчезала.
      - Здоров, прораб! - закричал Андрей Васильевич, лесничий. Он шел наперерез, через реку.
      - Здоров, ель да палка!
      - Что свет вчера пережгли?
      - Ну...
      - Техники тоже мне!
      - Вы сами виноваты. Провели свет, а вы давай плитки жечь. Совесть-то в людях есть?
      - Какая в людях совесть! - засмеялся лесничий и спросил: - Ружье-то зачем взял?
      - А медведь?
      - Стрелять умеешь?
      - Кидай шапку.
      - Так и дурак сумеет! А ты в шапку на голове попади.
      - Что я тебе, Уленшпигель, что ли?
      - У того другая фамилия, кто шапку на голове простреливал, - подумав, ответил лесничий и спросил: - Библиотеку скоро построишь?
      - Тебя все равно не пущу. Махрой продымишь.
      - Гордый стал, как из палатки в дом переехал! Махры испугался?
      Лесничий засмеялся, но прораб уже не слыхал, что тот говорил. Подул ветер и залепил уши мокрым холодом. Начинался буран. Прораб посмотрел на восток, раздумывая, стоит ли идти. Покачал головой и пошел.
      Небо, только полчаса как ставшее светлым, снова потемнело, пригнулось к земле.
      Прораб торопился подняться на сопку до того, как буран разыграется по-настоящему. Он обернулся и посмотрел на поселок: ничего не было видно, все потонуло в снежной пелене. Прораб уходил все выше в сопки. И чем дальше уходил он, тем тише становился ветер, но небо и здесь было низкое и нахмуренное.
      Только к полудню прораб нашел хорошую лесосеку, расположенную на пологом склоне сопки, километрах в десяти от поселка. Здесь он решил отдохнуть. Развел костер, обогрел руки, достал из кармана колбасу и, нанизав ее на прутик, сунул в огонь.
      Потом разломил кусок мерзлого хлеба и начал обедать, перебрасывая шипящую, обуглившуюся колбаску с руки на руку. Костер уходил все глубже в снег, словно ведро в колодец. Буран стихал, небо светлело. Прораб закидал костер снегом и через час был у себя в комнате. Его ждали.
      - Как быть с насыпью, прораб? Экскаваторщик Антон Силин говорит, что около Синего лога грунт топкий, летом развезет, рельсы смоет.
      - Он что, сквозь землю видит?
      - Кто его знает! У него глаз соболий, с искрой.
      Прораб усмехнулся:
      - Тогда пошли!
      Он вернулся от экскаваторщиков, когда начинало темнеть. В комнате было жарко натоплено. Ветер швырял в окна пригоршни снега, и слышалось, как за стеклом будто кто-то водил горячим утюгом по мокрой тряпке. Прораб усмехнулся, подумав о том, как давно он не гладил своих брюк. На коленях они вспузырились, словно у старика. Прораб потрогал колени, усмехнулся и включил свет.
      Рядом со столом на раскладушке сидела Светлана. Прораб закрыл глаза, испугавшись. Он подумал, что это галлюцинация. Ведь Светлана далеко отсюда, в городе! Так зачем же кто-то похожий на нее сидит на его неубранной раскладушке?
      Зачем женщина в таежном поселке, где живут пока что сорок мужчин и никто больше?
      Прораб спросил:
      - Ну?
      Светлана поднялась и сказала тихо:
      - Здравствуй, Виталий!
      Прораб засмеялся и поднял ее на руки. Светлана пахла хвоей; волосы у нее были пушистые, как ветви лиственницы. Обнимая его голову, она шептала:
      - Виталька, Виталька, вот счастье-то!..
      Хлопнула дверь. На пороге стоял Федька - взрывник из восьмой палатки. Он смотрел на прораба вытаращенными глазами и пятился назад.
      - Заходи! - остановил его прораб и осторожно посадил девушку на раскладушку. - Заходи, чего там...
      - Да нет уж, - ответил Федька, скривив губы, - я лучше пойду.
      Прораб нахмурился:
      - В чем дело?
      - Да ничего, - ответил Федька, исподлобья рассматривая девушку.
      - Ну! - сердито прикрикнул прораб.
      - Там Леха с Киева снова в очко с пацанами играет. Да вы занимайтесь...
      Прораб вышел вместе с Федькой. Светлана крикнула вдогонку:
      - Виталий!
      Прораб досадливо махнул рукой и ничего не ответил.
      "Леха с Киева" играл в очко. На столике, сделанном из перевернутого ящика, лежали три пары часов и десять рублей денег. Вместе с прорабом в палатку ворвался ветер. Несколько рублей упало на пол. Леха стремительно поднялся, сгреб рукой банк и стал спиной к столу.
      - Сволочь! - сказал прораб.
      - Ты зря серчаешь, начальник! - улыбнулся Леха. - К тебе приехала женщина. А нам оставь карты.
      - Сволочь! -повторил прораб. - Ты у меня вчера в ногах валялся, слово дал, что карт больше не будет!
      - Но ведь тогда в поселке не было женщин...
      Прораб взял со стола карты и швырнул их в печку. Леха бросился к печке. Прораб загремел:
      - Стоп!
      Вздрогнув, Леха остановился. Ребята сидели, опустив головы, и молчали. Их командир и товарищ, который столько раз выручал из беды, который отдал Власу собачьи варежки, а Жорке Серегину - унты, сейчас стоял против Лехи бледный, выбритый до синевы, в старых, вспузырившихся на коленях брюках. Пальцы у него сжались в кулаки, а глаза сузились, скрыв ярость.
      - Кто проиграл часы?
      - Я, - ответил Босьян, мальчишка из Еревана.
      - Отдай часы! - приказал прораб. Леха шмыгнул носом и отдал часы.
      - Виталь Николаич, - сказал медлительный, добродушный Влас, - не будет карт.
      Слово. Идите к жинке.
      - Конечно, идите. И привет от восьмой палатки передайте, коллективный! - улыбнулся Федька Кольцов, взрывник.
      Прораб повернулся и вышел.
      Когда прораб вернулся, Светлана поднялась ему навстречу, обняла и притянула к себе. У нее были сильные руки и волосы пахли хвоей.
      - Ты уедешь сегодня же, - сказал прораб и нахмурился.
      - Почему? - удивленно спросила девушка и засмеялась.
      - Потому что не должно быть хорошо прорабу, когда его рабочие живут в палатках и умываются снегом. Ты понимаешь?
      Светлана отошла к окну. Путеукладчик осторожно укладывал рельсы на стылую землю.
      Прожекторы резали синюю ночь.
      - Ты понимаешь меня? - тихо переспросил прораб.
      Светлана молчала.
      Прораб свел брови в одну линию.
      - Ну?
      - Я шла к тебе три дня, - ответила Светлана.
      Она подошла к раскладушке и села на самый краешек. Прораб стоял перед девушкой.
      Светлана низко опустила голову. Прораб видел чудесные пушистые волосы, чуть оттопыренные розовые уши и маленькие руки, сложенные на коленях. 'Руки у Светланы были красные, обветренные.
      - Что же ты молчишь? - крикнул прораб. - Ответь мне!
      Он взял девушку за плечи и, прижав к себе ее послушное тело, замер.
      Светлана заплакала, обняла его за шею и сказала:
      - Я понимаю, Виталик! Я все понимаю! Я уйду!
      Прораб вздохнул и подошел к телефону. Снял трубку и спросил дежурного по участку:
      - Серегин вернулся?
      - Нет еще.
      - Когда вернется, пусть идет ко мне!
      Светлана спросила:
      - Когда он придет?
      - Не знаю. Может быть, часа через два.
      - Ты будешь занят?
      - Нет. Я буду с тобой.
      Девушка взяла его большую руку в свои и поцеловала. Прораб растерянно улыбнулся.
      Спросил:
      - Ты хочешь чаю?
      - Нет.
      - А то я заварю...
      - Не надо.
      Она посмотрела на него. Сверху лицо Светланы показалось прорабу до того юным и беззащитным, что он вдруг подумал: "Я не имею права отсылать ее! Она должна остаться со мной! Ведь ребята не против..." Но девушка, словно угадав его мысли, сказала:
      - Не волнуйся, Виталька. Я уеду. Иди сюда...
      И прораб сел рядом с ней на узкую железную раскладушку, которую он не оправлял уже третий день.
      - Я люблю тебя, - сказал прораб и зажмурился.
      ...Серегин пришел через час.
      - Возьмешь с собой девушку, - сказал прораб, - отвезешь ее на Каныш. Там ходят машины до Сорбы! А оттуда - рабочий поезд.
      - Сейчас десять.
      - Так нужно!
      - Может быть, завтра?
      - Нет, сегодня!
      Светлана завязала платок тугим узлом, поцеловала прораба и пошла следом за бульдозеристом.
      Прораб сел к столу. Около телефона на листке бумаги лежала просушенная махорка.
      Прораб подвинул к себе бумагу и прочел расплывшиеся чернильные строки:
      Сядь со мною рядом,
      Рассказать мне надо,
      Не скрывая, не тая,
      Что я люблю тебя.
      Прорабу всего двадцать пять лет, а Светлану он любит уже три года.
      - Виталий Николаевич, генератор надо ставить! -просит его дежурный электрик. - Без вас не управился.
      - Виталий Николаевич, зайдите генплан посмотреть! - звонят строители.
      - Прораб, людей на укладке мало! -ругаются в трубку укладчики.
      Теперь, как только Светлана ушла, телефон звонит беспрерывно.
      "Раньше не хотели беспокоить", - догадывается прораб, и нежная улыбка трогает его лицо. "Хорошие вы мои друзья!" - думает он и поднимается из-за стола, осторожно задвинув под телефонный аппарат листок со стихами.
      - Позови Леху с Киева из восьмой палатки, - говорит он дежурному электрику. - Пусть со мной идет, помогать будет.
      - Хорошо.
      - Иди, я догоню тебя!
      - Хорошо, Виталь Николаич.
      Прораб выходит на улицу. Мороз крепчает. Высоко в небе стынет луна, окруженная радужным красно-желтым сиянием.
      "Техника - молодежи"
      Прораб кончил пить чай, достал лист бумаги и начал писать стихи.
      Строчки у него получались корявые:
      Сопки, горы,
      Пихты-дозоры,
      Снег.
      Ветер пургою,
      Идем мы с тобою
      В снег.
      Тайга, река,
      Сильна, велика,
      А кругом лишь один снег.
      Крикни: "А-эй!"
      Выстрелом бей.
      Эхо?
      Нет эха
      Снег.
      Прораб рассердился и перечеркнул написанное. Взял со стола книгу "Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви" и стал читать, шевеля губами, чтобы не пропустить ни слова. Особенно понравившиеся места прораб перечитывал и удивленно качал головой.
      Часов около двенадцати в дверь постучались. Прораб крикнул:
      - Ну!
      Никто не вошел, но стук повторился. Прораб понял, что пришел нездешний. Свои привыкли к его экономному словечку, имевшему массу смыслов и оттенков. Сердился ли прораб, просто выражал нетерпение или радовался все можно было понять по одному этому слову.
      - Входи!
      Дверь отворилась. На пороге стоял человек в меховом полушубке и в пыжиковой шапке, надвинутой на глаза.
      - Можно?
      - Ну?
      Человек растерялся. Затоптался на месте, расстегивая и снова застегивая полушубок.
      - Раздевайтесь же!..
      - Спасибо!
      - Замерзли?
      - Есть малость.
      Прораб поставил на конфорку кастрюлю с водой и подбросил в печку сухих дров.
      Мужчина снял полушубок, шапку, и прораб увидел седого голубоглазого человека со шрамом через все лицо.
      - Флеров Александр Иваныч, мастер по холодильным установкам, представился человек и показал прорабу паспорт.
      - Зимин, - пожал ему руку прораб, - Виталий Николаевич. Присаживайтесь. Чаем угощу.
      Прораб перенес кастрюлю на стол и разлил кипяток в стаканы. Флеров зажал горячее стекло в белых пальцах. В тепле его лицо делалось все более красным - от висков к носу.
      - Я к вам на работу, - сказал Флеров, - еле пробрался. Метет здорово.
      - А у меня холодильников пока нет, - пошутил прораб, - холода и так хватает!
      - Ничего. Я ведь электрик. Но не во мне дело. Я с сыном пришел.
      - А где он, сын-то?
      Флеров ответил:
      - Я его в палатку завел. В крайнюю.
      Прораб поморщился: он не любил самоуправства.
      - Вы не сердитесь, - попросил Флеров. - Я вам все расскажу, так вы поймете...
      И он стал быстро глотать кипяток, обжигаясь и хмуря широкие брови.
      - Я, видите ли, женился...
      Прораб хмыкнул и почесал лоб. Флеров быстро взглянул на него и нахмурился еще больше.
      - А у нее сын был тринадцатилетний. Нет, вру, ему тогда четырнадцать было. Я Анну знал давно, но все эти годы по стройкам ездил, не до женитьбы было. Женись я на Аннушке восемь лет назад, все, может, иначе было бы. Словом, когда я приехал в Новосибирск к жене и приемному сыну, парень интересовался только одним - голубями.
      Флеров отодвинул стакан, задумался, прислушиваясь к тому, как огонь ломал в печке дрова.
      - Вижу я этих самых голубей, знаю, чем это кончиться может, если во дворе ими, голубятниками-то, здоровенный рыжий детина - Шурик по имени, Рыба по кличке - заправляет. Пошел я к себе в цехком, упал перед культмассовой секторшей на колени и вымолил подписку на "Технику молодежи". Для меня лучше этого журнала ничего на свете нет. Стал я Пашке - сына Пашкой зовут, - пояснил Флеров, - стал я ему про межпланетные путешествия читать. А он головой качает, сквозь меня смотрит, а думает о своем. Начал я его тогда на столярное дело приманивать, новую голубятню самому делать. Нет, не забрало парня! Ладно. Человек - что дверь: каждому свой ключ нужен. Попробовал я Пашку приучить кроссворды решать.
      Для меня это радость - кроссворд решить. Нет, не тронули эти умственные загадки Пашку. Пошли мы с ним тогда в воскресный день в магазин. Идем. Он от меня чуть в сторонке, снизу вверх глядит.
      "Дядя Шура, - спрашивает, - а вы на войне были?"
      "Нет, - говорю, - не был".
      "А наш папка офицером был, с орденами!.."
      Я молчу, не знаю, что ответить. Ладно. Купил я парню набор "Юный химик". Вот тогда-то он обрадовался, глаза разгорелись, чуть на месте не запрыгал. Дома он и так и сяк вертел, все пробирочки тряпьем переложил, чтоб не побились. А назавтра сник, забился в угол, там и просидел весь вечер волчонком. Спрашиваю его, где набор, хотел ему разные фокусы показать, а набора-то и нет. Уж потом я только узнал, что он этому Шурику Рыбе набор отдал в счет долгов своих голубиных. Набор дорогой был, чуть не десять рублей. Ладно. Смотрю я со стороны за парнем, табель его листаю там пятерки да четверки. Пошел в школу, а мне говорят, что он уже месяц, как носу не кажет. Вернулся я домой, снял с себя ремень.
      "Гад ты, - говорю, - самый последний! Барином растешь?"
      А он кулаки сжал, белый весь сделался и отвечает:
      "Попробуйте ударьте! Попробуйте! Мой отец на фронте погиб, а вы мне никто! Жилец вы у нас!"
      И так меня эти слова по сердцу хлестанули, что ушел я из дому, даже с женой не попрощавшись.
      Флеров замолчал и подвинул пустой стакан к кастрюле.
      Прораб налил ему кипятку, но Флеров не стал пить. Он выводил пальцем по столу замысловатые узоры, внимательно разглядывая свои квадратные бугорчатые ногти.
      - Сейчас сам себя казню, - снова заговорил он, - казню без пощады! Но понятно ведь, почему ушел. Не свой парень. Чужой как-никак. А от чужого обида всегда больней, особенно если к нему со всем сердцем идешь, как к родному. Да...
      Вернулся я домой через два дня. Лежит жена на кровати и головой о стену бьется:
      ночью Пашку за воровство забрали.
      Сначала я ее успокаивать стал.
      "Оставь, - говорю, - не тужи. От баловства это. Все у него было: и колбаса, и стол, и бабка, что кашу варила. Так ему, сукину сыну, и надо!"
      А она в ответ:
      "Какой бы он сын ни был, а я ведь ему мать..."
      Да... Подумал я, каково сейчас парню, вспомнил его, лохматого, большеглазого, так у меня сердце и заломило. Какая-никакая образцовая, а детколония и есть детколония. Тюрьма, одним словом. Небо в клеточку да четыре стены. Ладно. Взял я на работе отпуск на пять дней и к нему поехал на свиданку. Привели Пашку ко мне - стриженого, в ватнике, побледневшего, - я и заплакал. Как увидел он, что я плачу, так даже просветлел весь.
      "Папа, - говорит, - не сердись. Я скоро выйду. Вы мне "Технику молодежи"
      выпишите, папа!.."
      А у самого глаза, словно блюдца с талой водой весенней.
      Ладно. Отпустили его через год. Сейчас ему пятнадцать с половиной. Приехали мы с женой за ним - из колонии брать. Вышел он из ворот, кинулся к нам и, как щенок малый, об руки трется. А потом мать обнял и шепчет ей:
      "Ты уж прости меня, мамочка!"
      Так, понимаете ли, "мамочка" и сказал. Как дите крохотное совсем! Да! У парня душа, конечно, чистая, грязи не прилипло, сразу видать. Ладно. Пошли мы с ним в город. Спрашиваю его:
      "В кино хочешь?"
      "Мороженого, - говорит, - хочу, папа".
      Купил я ему полушубок, шапку, да сюда прямиком и махнули, даже домой не заглянув. Анна, умница, слезы на вокзале не проронила. Я ее при Пашке-то даже поцеловать не решился на прощание, чтобы парню сердце не терзать. А он добрый.
      Ушел в вагон, нас двоих оставил.
      "Не тужи, Анка, - сказал я жене. - Обживемся, ты к нам приедешь".
      А она улыбнулась так грустно-грустно и спрашивает:
      "Технику - молодежи" перевесть вам в тайгу?"
      "Не надо, - ответил я, - там техники хватит. Она там покрепче, чем в журнале, должна быть. Построже."
      Да... Ну вот мы и приехали.
      Флеров замолчал. Дрова в печке стреляли в железную заслонку, просясь к людям.
      Прораб сидел, низко опустив голову, сцепив сильные пальцы.
      - Где сын?
      - В палатке, я же сказал.
      Прораб поднялся.
      - Пошли!
      Снег навалился на людей и стал заигрывать с ними, словно котенок с бумажками: то слева, то справа ударит пушистой своей лапой. Низкая луна освещала десять домов, не покрытых крышами. Возле каждого дома была палатка. Внизу, на берегу Томи, стояли еще десять домов, сложенных пока что наполовину.
      В крайней палатке было холодно. Пашка, сын Флерова, сидел около печки и ворошил кочергой синие головешки. Он был одет в такой же, как и у отца, полушубок.
      Увидав прораба, Пашка поднялся и снял с головы шапку. Голова у него была крутая, круглая.
      - Здравствуй! - сказал прораб и протянул ему руку.
      - Здравствуйте, гражданин начальник! - ответил Пашка и покраснел.
      - Я тебе не гражданин, а товарищ! - улыбнулся прораб. - Садись. Что встал?
      Пашка присел на краешек стула.
      - Нравится тебе у нас?
      - Я не знаю.
      Ребята, сбитые с ног дневной усталостью, тихонько посапывали и что-то бормотали во сне. Босьян улыбался: ему снилось счастье, большое как Севан. Прораб потормошил Леху с Киева за плечо. Леха открыл шальные глаза, зачмокал губами, отбросил одеяло и потянулся за ватником - одеваться.
      - Подвинься, - тихо сказал прораб, - я нового привел.
      Леха снова зачмокал губами, прыгнул под одеяло и подвинулся на самый край.
      - Ложись к нему, - сказал прораб Пашке. - А вы, - он обернулся к Флерову, - у меня переночуете.
      - Давай, сынок, спи, - кашлянул Флеров и, нахмурившись, спрятал глаза под бровями.
      Пашка сбросил тулуп, обернулся к отцу и вдруг по-детски, всем лицом улыбнулся ему. Флеров снова кашлянул и пошел следом за прорабом.
      Пурга металась веселая, как форель. В воздухе пахло весной, хотя еще только начинался декабрь.
      Взрыв
      Земля на узкой таежной поляне была теплая и мягкая. Федька Кольцов вдавился в эту землю. Только левую руку он выбросил далеко вперед, чтобы удобнее было смотреть на секундную стрелку часов. Стрелка передвигалась, цепляясь за каждое деление на циферблате. Раскаленный диск солнца стоял высоко в небе.
      "Шею сожжет. Почему белый шарфик не надел?" - досадливо подумал Федька и замер:
      сейчас, через пять секунд, должен был произойти взрыв.
      - Федь, - шепнул Серегин, лежавший в соседней траншее, - что-то не рвет.
      - Рванет, - пообещал Федька и легонько дунул перед собой. Сразу же поднялся ленивый фонтанчик пушистой пыли.
      "Грязный я, наверное, - подумал Федька, - просто ужас. Вернемся в поселок, дорвусь до реки".
      Прошло лишних пятнадцать секунд, а взрыва все не было.
      - Федь, - снова шепнул Серегин, - не рвануло.
      Кольцов оторвал голову от земли. Потом приподнялся и посмотрел перед собой.
      Проклятая кряжистая, похожая на бычий лоб сопка торчала по-прежнему как раз на линии будущей просеки. Прораб послал Федьку, бульдозериста Жору и пять лесорубов пробить путь к Машенькиным ключам; там геологи решили ставить рудник. Надо было проложить путь для тракторов и машин с оборудованием. Федька, Серегин и лесорубы продирались сквозь знойную, душную тайгу, рвали маленькие сопки, а с этой, бычьей, возились уже третий день, и все без толку. А машины и тракторы геологов ждали в поселке. И прораб ругался: Серегин и Федька до зарезу были ему нужны на трассе...
      Прошла минута. Бикфордов шнур наверняка сгорел. А взрыва все не было. Федька крикнул лесорубам, лежавшим позади Серегина:
      - Братки, давай бегом в тайгу!
      - Зачем? - спросил Серегин.
      - А что им тут, кадриль хороводить? Вдруг рванет...
      - Вдруг! - передразнил его Жора. - А ты?
      - Я! Я! - обозлился Федька. - Я взрывник. Мне видней. Убегай! - крикнул он, обернувшись к Серегину.
      Жора не двинулся с места. Он смотрел на Федьку и улыбался.
      - Убегай! -снова крикнул Кольцов. - Не богом же тебя просить!
      - Никуда я не побегу.
      - Побежишь!
      - Нет. Без нервов. Я же сказал: нет.
      Тогда Федька легко выскочил из траншеи и встал во весь рост на маленьком бруствере, обложенном дерном. Бычья сопка, последняя преграда на пути к руде, последняя задержка к возвращению на трассу железной дороги, торчала по-прежнему зло, упрямо выпятившись круглыми каменными глыбами.
      - Ты что, сдурел? - спокойно спросил Серегин из своего укрытия.
      Федька ничего не ответил. Жора повторил свой вопрос, но уже тише. Федька опустился на корточки и сказал:
      - Не говори глупостей, Жора. Туда ведь все равно идти придется. Шнур-то новый надо проложить? Или нет?
      С опушки закричали лесорубы:
      - В чем дело?!
      - Да так, ничего! - ответил Кольцов, прижав ко рту ладони, чтобы было слышнее.
      - Вместе пойдем шнур прокладывать, - сказал Серегин и осторожно выполз из своей траншеи. - А страшно, черт его. дери!
      - Переживем. У тебя махорка есть?
      - Ты ж некурящий.
      - Ладно, сверни цигарочку.
      Серегин снова опустился в траншею и свернул там две цигарки.
      - Иди сюда, покурим, - предложил он.
      - Иди ты сюда, - ответил Федька с бруствера, - там душно. Пыль.
      - Ты не форси, Федька. Тоже мне Чапай. Лезь ко мне, говорю! Вдруг рванет?
      Воздух в тайге был синий, хвойный, напитанный терпким запахом отцветшей черемухи. На каменистом склоне сопки, поросшем желтой травой, как раз на том, который надо было взорвать, надрывались цикады. Изломанные жарой кусты подняли к желтому небу кривые, страшной формы ветки и словно застыли в мольбе о влаге, дожде, который несет с собой цветение и прохладу.
      "У меня вроде нарыв на пятке, - рассеянно подумал Федька, - бежать трудно будет".
      Жора из траншеи не вылезал. Курил он неторопливо, пуская синие колечки. Федька рвал цигарку тяжелыми затяжками, покашливая.
      - Ну, я пошел, - сказал он, затянувшись напоследок. - С пламенным приветом!
      - Дурак! -убежденно заметил Жора и вылез из траншеи. - Вместе ведь пойдем.
      - Нельзя, Жорик, - ответил Федька и вздохнул. - Мне, думаешь, одному охота?
      Федька посмотрел на Жору, улыбнулся ему и прихватив с земли круг бикфордова шнура, побежал к сопке, туда, где в камнях лежала взрывчатка. Жора, низко согнувшись, побежал следом за ним. Федька услышал шаги, обернулся и, выхватив из-за ремня красный флажок, поднял его над головой. Этот мандат у взрывников открывает любые двери так же легко, как и закрывает их. Красный флажок над головой - все обязаны лежать в укрытии.
      И Жора остановился: он не мог не подчиниться приказу.
      Федька бросился вперед, больше не оборачиваясь. Бычья сопка вырастала на глазах, она неудержимо приближалась к нему, она наваливалась на него, молчаливая, настороженная, готовая каждую минуту взорваться, раскидав вокруг огромные глыбы.
      Федька бежал, мягко ступая на носки, чтобы не тревожить землю, в которой лежала взрывчатка. При каждом его шаге потрескивали скользкие, ломкие сосновые иглы.
      Это потрескивание Федьке каждый раз слышалось грохотом. Таким же сильным, как и удары сердца. Около сопки, там, где начались камни, Федька остановился на секунду, страшась обернуться: позади была жизнь, а впереди лежала взрывчатка, которая прорубает дороги, усмиряет реки, дает руду и убивает людей.
      Капли пота катились по лбу и щипали глаза. Подошвы сапог скользили по камням, и Федька каждый раз замирал, весь сжимался, но лез все выше и выше.
      "Нет, нет! - думал он. - Ничего не может быть. Жорка, тайга, птицы, солнце, пыль на земле - все это вокруг меня! Нет, нет! Все будет хорошо!"
      Лучи солнца стали холодными, по спине ползли мурашки, затылок был в испарине. В тайге по-прежнему пели птицы.
      Федька все ж таки поскользнулся. Упал. До взрывчатки оставалось всего несколько метров. Федька побоялся встать. На какую-то долю минуты ему захотелось подняться и побежать прочь, в траншею, к Жорке. Он вытер со лба пот и пополз, завороженно глядя на камни, за которыми начиналась маленькая, совсем неглубокая штольня.
      Федька подполз к камням, прижался всем телом к сухим, желтым травинкам, замер на секунду, а потом рывком поднялся. Заглянул в штольню и сразу же опустился на корточки. Потом лег на спину и судорожно, со всхлипыванием рассмеялся. Шнур выскочил из детонатора и сгорел, не дойдя до него примерно сантиметр.
      Солнце нещадно жгло шею. Надрывались цикады, вспарывая своим криком томительную тишину полдня. Федька обернулся, и лицо его сморщилось в растерянной улыбке:
      позади, метрах в десяти от него, стоял Жора Серегин.
      - Что? - спросил Жора.
      - Все в порядке, шнур выскочил, - хрипло ответил Федька.
      - Пошли обратно?
      - Погоди. Давай отдышусь малость.
      - Закурим?
      - Не хочу. Во рту пересохло.
      Серегин сел на камни и сказал:
      - Ну и натерпелся я страху!
      Федька вздохнул и ответил:
      - А я - ничего. Профессия, понимаешь, такая...
      ПТЭ
      Люди бросали в воздух шапки. По рельсам, довольно отфыркиваясь, шел паровоз "ФД"
      с одним прицепным классным вагоном. Это был первый перед смычкой пробный рейс по участку трассы, построенному бригадами прораба. Этот участок, так же как и поселок, и дорога к руднику, и кинотеатр "Космос", и детсад на двадцать граждан, был построен в рекордные сроки Жорой Серегиным, Лехой с Киева, Федькой Взрывом, Пашкой и остальными ребятами неисправимыми романтиками, таежниками и землепроходцами.
      Воздух был синий и ласковый. Но люди не видели ни зеленой реки, ни пихт, облитых солнцем, ни ручьев, которые пенились белыми гривами на перекатах. Сейчас люди видели только один паровоз, который осторожно подминал под себя рельсы, и не было для них ничего радостней этой картины.
      Вел паровоз отец ветерана стройки, экскаваторщика Антона Силина. Того самого Силина, который зимой разгадал топь около Синего лога и заставил прораба заново пересчитывать генплан и делать непредусмотренный крюк в сорок метров.
      Помощником машиниста стоял комсомольский секретарь депо Иван Брежко, а кочегаром - Юрка Софьин, тоже комсомолец. Такой состав бригады был подобран с умыслом, чтобы лишний раз отдать дань уважения комсомолу сердцу и запевале строительства. Установленный Пашкой на сосне репродуктор дрожал от натуги.
      Гремела музыка. Почти все время звучала "Молодая гвардия".
      По плану, предусмотренному постройкомом, экскаваторщик Антон Силин должен был подъехать к полотну, подсыпать на насыпь несколько ковшей грунта, а потом, подняв кран, как светофор, открыть путь паровозу, из окошка которого выглядывал машинист Сергей Иванович Силин - усатый старик, совершавший сегодня первый рейс по новой трассе и последний - в жизни. Машинист уходил на пенсию: начинало пошаливать сердце.
      От прелой травы, укрывавшей землю, поднимался пар. В небе метались ласточки.
      Ручьи пенились на перекатах белыми гривами.
      Несчастье случилось в половине первого. Силин насыпал четыре ковша грунта, но в тот момент, когда он поднял последний, пятый ковш, заело кран. Силин выскочил из кабины и, покраснев от досады, побежал смотреть, в чем дело. И в эту минуту кран сработал, ухнул вниз, зацепив ковшом экскаваторщика. К Силину, лежавшему на траве, которая начинала краснеть от крови, протиснулся доктор Зия Куниятов.
      - Если через час его доставить ко мне в больницу, он будет жить.
      Антона Силина подняли и понесли к паровозу. Старик Силин, увидав окровавленное тело сына, стал белый как снег.
      - Ты чего, Антон? - робко спросил он.
      Сын молчал.
      - Да что ты, Антоша?
      Антон открыл глаза, взглянул на отца и снова зажмурился.
      И в ту же секунду Силин-отец почувствовал, как в сердце вошла боль. Она растеклась по груди несносным жаром, и Силин тяжело грохнулся, подломив под свое грузное тело правую руку.
      У доктора Зии затряслись губы. Он пощупал холодную руку старика, приложился ухом к груди и сказал:
      - Это инфаркт.
      Все посмотрели на помощника машиниста Ивана Брежко. Тот старательно вытирал концами руки, измазанные в масле. Никто не произносил ни слова. Никто не имел права ничего говорить, потому что на транспорте существует устав. ПТЭ. Правила технической эксплуатации. Это очень мудрые правила. Один из пунктов гласит, что паровозом может управлять только машинист. Помощник обязан подбрасывать уголь в топку, следить за приборами и выполнять все приказания машиниста. Виновные в нарушении правил несут суровое наказание.
      Комсомольский секретарь Иван Брежко перестал вытирать пальцы, бросил промасленные концы на землю и сказал кочегару:
      - Пойдем, Юрок.
      Люди ни о чем не спрашивали. Все поняли, что комсомольский секретарь пошел на нарушение ПТЭ.
      Иван Брежко работал с Силиным всего двадцать дней. Он вообще-то всего двадцать дней, как стал помощником машиниста. Все эти двадцать дней Иван наблюдал за тем, как старик Силин передвигал реверс, устанавливал засечку, открывал регулятор. Но никогда Иван не думал, что сделать эти три движения так страшно, так мучительно страшно. Даже на велосипед впервые страшно садиться. Иван почему-то вспомнил, как лет десять тому назад к нему в пионерлагерь приехал отец. Иван тогда не умел ездить на велосипеде, и ребята дразнили его за это "Небесным тихоходом".
      Отец спросил:
      - Хочешь, научу в один присест?
      - Хочу, - ответил Иван.
      - Ну, пошли, - сказал отец.
      - Пошли, - согласился сын.
      Они взяли у пионервожатой велосипед. Иван взобрался в седло и попросил:
      - Только крепче держи, папка.
      - Ладно.
      - А то упаду.
      - Не упадешь, - ответил отец и крикнул: - Жми! Иван нажал на педали и завалился на бок. Отец поддержал его. Иван нажал на педали еще сильней и поехал.
      - Ох, здорово! - воскликнул он. - Пап, смотри, как здорово!
      Отец молчал. Иван обернулся и не увидел отца. Он растерянно завертел рулем и упал. Поднялся, развернул велосипед, сел в седло и поехал обратно. Отец сидел, закинув ногу на ногу, и посмеивался.
      "Сейчас мне нельзя падать, - подумал Иван, прежде чем подойти к реверсу, - просто никак нельзя".
      - Еще уголька, Юрок, - попросил он кочегара, - еще, дорогой!
      Высунувшись из окошка паровоза, он крикнул:
      - Заносите людей! Едем!
      Все видели, как паровоз резко взял с места. Потом встал. Снова рванулся. Люди кусали губы, потому что представляли себе, как переносят эти рывки отец и сын Силины. Паровоз зло зашипел и оттолкнулся от рельсов толстой струей белого пара.
      Колеса начали вращаться все быстрей и быстрей. Паровоз пошел в поселок, где была больница.
      Прораб и доктор Зия сидели рядом с белым стариком Силиным. Антон повернулся на бок, чтобы никто не видел его лица.
      - Потерпи, старина, - сказал ему прораб, - пожалуйста, потерпи.
      - У, зараза! - прохрипел Антон. - Плечо рвет! Мочи нету!
      Доктор Зия мельком взглянул на часы и покачал головой: прошло уже больше двадцати минут, а паровоз только что тронулся с места.
      - Спокойно, доктор, - улыбнувшись, сказал прораб, - мы успеем. Верно, Антон?
      - О, слушай! -вскипел доктор Зия и взмахнул руками.
      Его, доктора с трехмесячным стажем, всегда бесило прорабское медлительное спокойствие. Сейчас это спокойствие казалось доктору Зие особенно неуместным.
      - Антон, - спросил прораб, - ты чего?
      - Ничего, - прохрипел тот и сплюнул кровь, - потерплю! Ты, доктор, не волнуйся.
      - Ох, слушай! - снова вскипел Зия Куниятов. - Не успокаивай меня, я и так холодный.
      - Ты хочешь сказать, спокойный. Спокойный, а не холодный.
      Зия раздул ноздри, замотал головой, но смолчал.
      Прораб отошел к окну. Вагон был классный, обитый желтыми деревянными планочками.
      В никелированных массивных подставках тонко дребезжали пузатые графины. Плюшевые диваны вдоль стены были низкие и до неудобного мягкие.
      - Сергей Иваныч, - улыбнувшись, спросил прораб Силина-отца, - это вагон начальника дороги? Старик кивнул головой.
      - А он у вас толстый?
      - Не, - шепнул старик, - как жердь.
      - Тогда ничего, - сказал прораб, - а то диваны больно уж мягкие. Но для острой кости ничего, в самый раз.
      Прораб приоткрыл зеленые шторы и весь вдавился в окно. Потом он схватил ремни и с силой рванул створку на себя. Высунулся и закричал:
      - Э, машинист!
      Паровоз шел под гору, колеса зло перестукивались с рельсами, белый пар стелился по коричневой вохре откоса. Голова помощника машиниста в смотровом окошке паровоза показывалась только на мгновение. Иван Брежко смотрел на путь и сразу же убегал к топке - помогать кочегару и следить за приборами.
      - Э! - снова закричал прораб, но еще громче. - Э, машинист!
      Иван Брежко увидел прораба, улыбнулся ему и закивал головой: мол, все в порядке.
      И снова исчез в паровозе.
      А было далеко не все в порядке. Паровоз пошел по другой ветке, по той ветке, которая вела к руднику. А протянута эта ветка была всего на восемь километров.
      Потом, сразу же за поворотом, после того как дорога выходила из сопок, рельсы кончались, потому что дорогу пересекала река. Ничего этого не знал да и не мог знать Иван Брежко. Все это знал прораб.
      - Что ты вопишь, слушай! - рассердился доктор Зия. - Больных нервируешь.
      - Поди ты, - сказал прораб, - знаешь куда!..
      Зия Куниятов, увидел его побледневшее лицо, взбухшие под кожей желваки и замолчал, крепко сжав руку Силина-отца.
      Тот разлепил холодные синие губы и спросил:
      - Что, напортачили?
      За окном промелькнул столбик. На нем была укреплена дощечка с цифрой "5".
      Значит, до реки, до того места, где кончались рельсы, осталось пять километров.
      - Где стоп-кран? - спросил прораб.
      - В классном нету, - прошептал Силин-отец и повторил: - Напортачили, черти... - Посмотрел на сына и жалобно спросил: - Антоша, ты как?
      - Идем, Юрок! - закричал Иван Брежко и яростно швырнул в обжигающую пасть полную лопату угля. - Идем ведь, а!
      - Идем! - так же радостно ответил кочегар, и на его лоснящемся негритянском лице засверкала сахарная белизна зубов.
      - Я, знаешь, чего боялся? - спросил Иван.
      - Чего?
      - Как с места пойдем.
      - А я боюсь, как останавливаться будем.
      - Ерунда!
      Иван Брежко подбежал к окошку, высунулся по пояс и, залюбовавшись стройной шеренгой кедров, выстроившихся вдоль полотна, рассмеялся, счастливый:
      - Экая красота, Юрок!
      - Да уж, красота, - ответил кочегар, - я все руки отмотал!
      - Ладно, ладно, - улыбнулся Иван, - сыпь жарче. Там прораб в вагоне руками машет, тебе в помощники просится.
      - А чего ж он машет?
      - Кто его знает... Торопит, наверное...
      Прораб не смог вылезти через окно на крышу: не проходили плечи. Тогда он подбежал к торцовой двери и схватился за ручку. Повернул. Навалился плечом.
      Дверь на площадку, с которой можно было перелезть на паровоз, оказалась запертой.
      - Где ключ? -быстро обернувшись, спросил прораб.
      - Какой ключ? - удивился доктор Зия. - Не знаю, о каком ключе ты говоришь.
      - От двери на площадку.
      - У меня, - прошептал старик Силин. Прораб обрадованно вздохнул и кинулся к старику. Тот размежил веки и сказал:
      - В пиджаке у меня.
      Прораб увидал, что старик лежит в одной полосатой рубахе.
      - А пиджак-то где? - спросил он, холодея.
      - У ребят...
      - У каких ребят?
      - В паровозе...
      Прораб снова метнулся к двери, налег на нее плечом и стал давить во всю силу своих железных мышц. Дверь не поддавалась. За окном промелькнул столбик. На нем была укреплена дощечка с цифрой "2". Силин-отец поднялся на локтях. Доктор Зия сказал:
      - Слушай, вам нельзя подниматься.
      - Ладно тебе, - ответил старик жалобным голосом. - Скажи, чтоб стекло бил.
      - Виталий! - крикнул доктор. - Стекло бей!
      Старик Силин посмотрел на сына и шепнул:
      - Антоша, больно тебе?
      - Ничего, - ответил сын и перестал скрипеть зубами.
      Прораб сорвал с себя пиджак, обернул им руки и что есть силы ударил в стекло.
      Надсадно заныли костяшки пальцев. Стекло осталось целым. Прораб обернулся и забегал глазами по салону. Почему-то из всех предметов, находившихся там, он видел сейчас только одни диваны. Диваны, диваны, сплошные диваны стояли в салоне. Плюшевые. Красного цвета. С кисточками понизу. И пузатые графины беззаботно дзинькают в никелированных, аккуратных подставках.
      "А ну, спокойно!" - прикрикнул на себя прораб и обвел взглядом салон еще раз. Ни ломика, ни топора нигде не было.
      "Зачем начальнику дороги топор?" - подумал прораб и, обмотав кулаки пиджаком, ударил по стеклу еще раз. Бесполезно.
      - Зия!
      - Что?
      - Иди сюда!
      Доктор подошел к нему.
      - Держи меня за голову, Зия!
      - Зачем, Виталий?
      - Ну!
      Зия уперся руками в затылок прораба. Тот напружинился, вскинул сильное тело и что есть силы ударил в стекло коваными каблуками сапог. "Трень!" хрустнуло стекло, пошло белой метелью, рассыпалось по полу.
      Зия не удержал прораба, и они грохнулись на пол. Прораб вскочил и стал голыми руками выбивать острые зубья стекла. Потом забросил в разбитое окно сначала правую ногу, потом левую и оказался на торцовой площадке. До лестницы паровоза, по которой можно было забраться на тендер, оставалось метра два. Придерживаясь за поручни, прораб осторожно ступил на буфер. Потом, приноровившись, подался всем корпусом вперед. Он сморщил лицо и широко растопырил пальцы, чтобы не пропустить лестницу. Ладонь ощутила холод стали. Прораб схватился за поручни, подтянулся и полез наверх, на тендер. Смешно балансируя руками, он побежал по скользким камням блестящего на солнце угля к будке машиниста.
      - Идем, Юрок! - крикнул Иван Брежко в десятый раз. - Даешь скорость! И запел:
      Наш паровоз, вперед лети,
      В коммуне остановка,
      Иного нет у нас пути...
      - В руках у нас лопата, - закончил Юрка-кочегар и обернулся, чтобы набрать угля.
      Отскочил, испугавшись. Из тендерного люка на него ползли ноги, обутые в тяжелые сапоги. Через мгновение из люка выскочил черный прораб и закричал:
      - Тормози!
      Иван Брежко почувствовал, как у него похолодели руки. Он спросил:
      - А в чем дело?
      Прораб выругался и захрипел отчаянно:
      - Стой, говорю!
      Брежко подскочил к пульту управления, закрыл пар и включил тормоза. Они завизжали противно, как поросята под ножом. Но паровоз еще шел по инерции.
      Паровоз продолжал идти, хотя тормоза были приведены в действие и пар закрыт наглухо.
      Прораб высунулся в окно. Замер. Поворот кончился. Через двести метров рельсы обрывались в реку, в острые камни крутого берега.
      Тормоза по-прежнему визжали, а паровоз катился вниз, под уклон.
      Тайга кончилась. Рельсы вырвались на зеленый луг. У берегов торчали камыши.
      Коричневые в свете ярких солнечных лучей, сейчас они казались синими. В веселых маленьких озерах лежали зеленые блюдца нераспустившихся лилий.
      Брежко медленно повернул голову и посмотрел на прораба. Тот сжимал и разжимал кулаки, изрезанные стеклом.
      Тогда Иван взялся обеими руками за реверс, перевел его на задний ход и сразу же открыл регулятор. Тормоза завизжали еще противней. Паровоз резко тряхнуло, словно вздыбило. Швырнуло вперед, потом назад, потом снова вперед. А потом паровоз остановился.
      Прораб опустился на маленький кожаный стул, вмонтированный в стену, и жалобно сморщился.
      - - Давай угля, Юрок, - сказал Иван Брежко деревянным, глухим голосом, - побольше угля, Юрок. Пойдем задним ходом.
      Бульдозерист - Берегись! - стынет в сопках.
      "Гись! Ись! И-и-и!" - балуется многоголосое эхо.
      И вдруг будто молотком ударили по железной бочке: половина огромной скалы медленно поднялась в воздух, разломилась на части, замерла на секунду и рухнула вниз, на дорогу. Ручей, бормотавший что-то, замолк, но потом снова заговорил, быстро и невнятно.
      - Бульдозер давай! - кричат внизу, у моста.
      По обе стороны завала на дороге стоят машины, уткнувшись друг в друга, словно слепые котята. Шоферы закуривают все сразу, как по команде. Они торопятся и нервничают, потому что сегодня суббота и солнце уже садится за гору, а впереди еще два перевала.
      - Давай бульдозер! - кричат они маленькому бригадиру в белом от известковой пыли ватнике.
      - Да на танцах он, - отвечает бригадир, - пойди-ка его вытащи!
      - Я вот тебе сюда "Крокодил" вытащу! - сердится Петя Оболенский, шофер из 16-й мехколонны. - Бульдозерист, видите ли, танцует, а у меня график на флейте играет, да?
      Бригадир кончает чесать затылок и уходит.
      - Слушай, не ори ты, - на ходу оборачиваясь к Оболенскому, досадливо говорит он, хотя тот не произнес ни слова, потому что раскуривал новую сигарету.
      Бульдозерист Жора Серегин - огромный, курносый, стриженный под бокс.
      В рабочем клубе сегодня танцы, и Жора стоит у окна рядом с буфетчицей Лизой.
      Лиза - беленькая, с косой вокруг головы. У нее есть сын Ванька. Лиза считает, что в нее влюблены начальник участка, Федька Взрыв, два шофера, моторист Арон и бульдозерист Жора.
      Сегодня Жора в бостоновом костюме. Масляное пятно на лацкане он прикрыл букетиком цветов, а галстук завязал узлом величиною с кулак.
      - Лиза! - говорит он и вздыхает, наблюдая за тем, как маленькое красное солнце прячется за сопки. Приходят сумерки. Синие, они словно небо, опустившееся на землю.
      - Я, Лиза, как вы знаете... - продолжает Жора, хочет сказать что-то еще, но замолкает. Почему-то именно в этом месте он замолкает уже четвертую неделю подряд.
      - Лиза, я думаю, что мне надо...
      - Ой, Жора, вы похожи на киноартиста Бориса Андреева! - смеется Лиза. Просто ужасно!
      - Я вашего Ваньку люблю, - вздыхает Жора, - я его на бульдозер с собой беру, чтобы привыкал...
      Лиза перестает смеяться. Жора хмурится и собирается сказать что-то еще, по-видимому очень важное. Но в это время к нему осторожно подходит бригадир.
      - Жора, не сердись на меня. И не кричи, чтобы я шел к родственникам, осторожно просит он и галантно здоровается с Лизой. - Жора, на дороге завал, и машины не могут идти.
      Лиза молчит и смотрит на Жорин наморщенный лоб. Жора тоже молчит, потом машет рукой и идет следом за бригадиром.
      - Позже зайти не мог? - спрашивает он. Бригадир ничего не отвечает и прыгает с камня на камень, словно косуля.
      Шоферы замолкают, когда Жора подгоняет свой бульдозер. Перед тем как начать работать, он снимает пиджак и осторожно кладет его на траву у обочины. Жора врезается на бульдозере в завал и начинает вертеться среди огромных глыб, как танк. Скрип, скрежет, грохот. Жора морщит лоб, брови, смешно двигает своим маленьким, курносым носом и лихо орудует рычагами машины. Бульдозер отходит назад, почти вплотную к обрыву, а потом устремляется вперед с грохотом и ревом.
      Наконец путь готов. Жора отводит бульдозер в сторону, надевает пиджак, чистит брюки травой и бежит наверх.
      - В гараж бы загнал махину свою! - кричит вдогонку бригадир.
      - Я завтра с утра, постоит, - отвечает Жора, не оборачиваясь. Он бежит по дороге с твердым намерением сегодня же все сказать Лизе...
      - Бульдозер! - кричат далеко внизу. - Бульдозер сюда давай!
      "Чтоб вас там всех позавалило!" - думает Жора и поворачивает обратно.
      "ГАЗ" засел по самые рессоры.
      - Зачем семь тонн вместо трех везешь? - сердито спрашивает Жора. Деньги зашибаешь, а машину гробишь? Грунт, ведь сам знаешь, зыбучий...
      - Три куба везу, три куба, не говори клеветы, - скалит зубы шофер Айрапетьянц, - только тащи осторожно, а то загремлю.
      Бульдозер дрожит, как малярийный больной, и вытаскивает машину. Жора снова надевает пиджак и, вскочив на подножку трехтонки, едет наверх.
      - Бульдозер! - снова кричат внизу. - Давай сюда!
      - Слушай, Жора, не слушай их, - советует Айрапетьянц, - сами вылезут.
      Жора соскакивает с подножки, что-то шепчет себе под нос и бежит вниз. Там увязла полуторка. Шофер Баскаков, желчный парень, огрызается, когда Жора начинает ворчать.
      - Ты не шипи, Серегин, - говорит он. - Сделал бы дорогу как следует, тогда бы и танцевал.
      - Помолчи, - не соглашается с ним Жора, - не трепи языком.
      - На то он и язык. А ты тяни.
      - Я те потяну! - обещает Жора и снимает пиджак. Баскаков садится за руль, и Жора вытаскивает его машину.
      ...В клубе танцуют. Запыхавшийся Жора ищет Лизу. Он подходит к прорабу. Тот стоит один около шахматного столика.
      - Вы Лизу не видели? - спрашивает Жора растерянно.
      - Нет, - отвечает прораб, - не видел. И, вздохнув, передвигает белую королеву через все поле.
      - Ее Федька-взрывник никак пошел провожать, - говорит официантка Людочка и проходит мимо, задевая своим худеньким, острым плечом огромную руку Жоры.
      Серегин хмурится и отстегивает от лацкана цветы. Потом развязывает галстук, намокший во время работы, прячет его в карман и уходит, столкнувшись в дверях с Силиными, отцом и сыном.
      Далеко внизу урчит бульдозер. Это Жора заново расчищает дорогу. Фары его огромной машины выхватывают из темноты ночи быстрые видения тайги. Когда бульдозер на секунду замолкает, слышно, как где-то совсем рядом трещат соловьи.
      Ручей еще бормочет, но уже совсем тихо. Жорин бульдозер вертится, словно танк, и под ним скрипят, крошатся и стонут камни. В сопках шумит ветер.
      "Завтра с собой Ваньку на целый день возьму, - думает Жора и улыбается, - а потом вместе в город поедем..."
      Прораб идет по поселку, который был построен за три месяца в глухой тайге.
      Домики светятся огнями. В палисадниках сидят парочки. Кто-то перебирает струны гитары и поет:
      Сядь со мною рядом.
      Рассказать мне надо,
      Не скрывая, не тая,
      Что я люблю тебя...
      Прораб идет на телеграф и заполняет бланк телеграммы: "Новокузнецк, Красноармейская, 67. Светлане Громовой. Приезжай, потому что я люблю тебя."