Юлиан Семенович СЕМЕНОВ
      ПЕТРОВКА, 38
      ИНТРОДУКЦИЯ
      - Слышь, Сань, ты не думай, я умный. Я все под контролем держал. Точка в точку сойдется. Он тут ходит, Сань. Он старый, силы в нем нет, а пистолет - на боку. Иль сменщик его - тот молодой, Сань, но это ничего, он молодой, да глупый. А пистолет нам нужен. Безрукие мы, когда пистолета нет. Слышь, Сань, ты не трясися, не надо, я на риск не хожу, я всегда точно хожу, я все семь раз промеряю... Ты не трясися, не надо, Сань...
      - Я и не трясусь.
      - Кассу возьмем на разживу, я ее заметил, кассу-то. А потом у меня два адресочка есть. Профессор и музыкант. На всю жизнь обеспечимся, только ты, Сань, не трясися. Видишь, у меня рука холодная, это спокойный я, не боюсь, уверен я...
      - Помолчи, Прохор.
      - Да ты не тревожь себя, Сань. Ты думаешь, это страшно? Не-е, Сань. Человек как петух помирает, он в смерти тихий. Он ее с благостью принимает. Я знаю, я сам мертвым был.
      - Когда он пойдет?
      - Скоро, Сань. Скоро один из них пойдет. Вот держи кастет, он свинцовый, сразу валит, без звука. Ишь руки у тебя трясутся. Ты их погрей, руки-то, под мышки сунь, они свое тепло почуют, отойдут. Бить надо слабой рукой, она звереет, когда слабая-то.
      МИЛИЦИОНЕР КОПЫТОВ
      Милиционер Копытов заступил на дежурство в двенадцать часов ночи. Он шел по уснувшей улице не спеша, мурлыча под нос старую тягучую песню. Он помнил ее с детских лет, когда бабка Фрося, вспухшая и громадная, как сундук, тянула эту песню, громыхая у плиты чугунными горшками.
      Копытов остановился и, прикрыв лицо от ветра, чиркнул спичкой. Закурил.
      Он затянулся и, остановившись под фонарем, посмотрел на часы. Вздохнул, потому что вспомнил Генку - своего средненького. Утром, запершись в уборной, курил, сукин сын, а ведь только двенадцать стукнуло. Копытов долго раздумывал, стоит ли говорить жене, но потом все же решил не говорить. Он решил сам потолковать с Генкой по душам и увел его из дому. Копытов сел на скамеечку и начал Генку уговаривать. Генка молчал и мрачно глядел себе под ноги. Копытов говорил и говорил, и чем дальше, тем ясней чувствовал, что говорит он совсем не то, что следовало бы. Когда-то на него очень сильное впечатление произвел доклад, который сделал у них в отделении старичок доктор. Особенно его поразило, когда доктор рассказывал, что никотином, если его собрать из одной пачки "Беломора", можно убить лошадь... И еще Копытову понравилось, когда старичок сказал, что лучше выпивать сто граммов водки перед обедом, чем курить хоть одну папиросу.
      "Генке этого не выложишь", - подумал Копытов.
      Он долго молчал, а потом сказал так:
      - Эх, Генк, Генк... Вот ты молодой, а куришь. Я хоть и старый, а ты меня все равно не догонишь, если побежим.
      - Догоню.
      - Не...
      - Догоню, пап, ты лучше не предлагай. Я в школе кросс первым пробегаю.
      Копытов рассердился и подумал: "Ишь, сопляк, а самоуверенный".
      - Я что сказал? - спросил он. - Или не слышишь? Беги!
      Генка поднялся и снова уставился в землю.
      - Давай до ворот! - сказал Копытов и побежал.
      Он слышал Генкины шаги у себя за спиной. Он бежал все скорей и скорей, но уже ясно понимал, что долго так не пробежит, потому что начал задыхаться. Он обернулся и увидел Генку совсем рядом. Тот бежал легко и, конечно, мог бы легко его обогнать. Копытов остановился и долго дышал носом, чтобы восстановить дыхание. Потом сказал:
      - Вот штука какая... А ты, понимаешь, спорил со мной.
      - Я не спорил.
      - Упрямый ты.
      - Я понарошку курю, пап...
      - Она как зараза. Сначала понарошку, а потом не вылезешь. А ведь двадцать копеек за пачку. Помножь ее на триста - вот тебе и велосипед к празднику купим.
      - А почему на триста?
      - Год получится, не понимаешь, что ль? Триста дней - год. Умножь на двадцать две копейки, если "Беломор" считать.
      - В году триста шестьдесят пять...
      - Ну, округлил я.
      - Округлил, а выйдет не мужской, а подростковый.
      - Так ты ж и есть подросток.
      - Я пока подросток, а зато на нем переключения передач нету. А без переключения - разве это машина?
      - Я тебе переключение сам устрою.
      - А сможешь?
      - Чего не смочь? Конечно, смогу.
      Генка вздохнул, а потом улыбнулся.
      - Пап, только это у нас как в сказке. Откуда мы с тобой по двадцать две наберем? Мамка ведь не будет нам специально на папиросы деньги давать. И потом - я не "Беломор", а "Дукат" все больше курю, а он всего семь копеек стоит.
      - Высеку я тебя, Генка, - сказал Копытов, - а то уж больно ты дерзкий.
      - Я не буду курить, пап, честное слово.
      - Еще мать узнает... Знаешь, что будет?
      - Знаю...
      - Женщины, они ведь, сынок, нервные. А если еще это дело...
      Копытов внезапно замолчал, потому что дальше он хотел говорить о водке, но вовремя спохватился, поняв, что с Генкой об этом говорить никак нельзя.
      - Какое дело? - спросил Генка.
      - Да так, к слову...
      - Про двести с прицепом, что ль? - засмеявшись, сказал Генка. - Ты все думаешь, я маленький, а я через три года на завод пойду...
      Копытов поздоровался с дворниками, которые сидели на скамеечке около дома номер семнадцать.
      - Здравствуйте, Кузьма Семеныч, - ответили дворники в один голос.
      - Все спокойно у вас?
      - Порядок.
      - Лешка из девятой не буянил?
      - Притих.
      - Мы ему в отделении сказали: еще раз напьешься - выселим из Москвы...
      - Не, пока не нажирался, - сказал дворник Хайрулин.
      - Парень хороший. На баяне играет, - сказал дворник Афонин.
      - Слышь, Афонин, - спросил Копытов, - а в нашем универмаге велосипеды подростковые есть?
      - Есть.
      - А взрослые?
      - Взрослых давно не завозили...
      - Но бывают в продаже-то или химичить надо?
      - Иногда бывают...
      - А сколько стоит, не знаешь?
      - Откуда я знаю, - ответил Афонин, - я свое откатал.
      - Ну ладно... Завтра узнаю.
      - Скоро к нам вернетесь?
      - А вот участок обойду...
      - Да посидите, Кузьма Семеныч... Покурим...
      - Вернусь - и покурим... Я недолго...
      Копытов шел вдоль темной аллеи. Он увидел согнутое молодое деревцо и начал рыться в карманах. Нашел кусок бечевки и подвязал деревцо к шесту, вбитому рядом.
      Он отошел еще с полкилометра и увидел на скамейке двух мужчин. Они сидели, низко опустив головы.
      Копытов подошел поближе и сказал:
      - Ребятки, домой пора. Поздно.
      Мужчина, что постарше, замотал головой и замычал что-то невнятное. Второй икнул и улыбнулся Копытову странной, мертвой улыбочкой. Копытов заметил, что лицо его бледно и покрыто испариной.
      - И чего напились? - спросил Копытов. - Где живете? Пошли, помогу дойти хоть... Вот ведь нажрались-то, а...
      Второй поднялся и стал раскачиваться с носка на пятку. Копытов взял его под руку. Удивился, потому что от человека совсем не пахло водкой.
      - Или ты больной? - спросил Копытов. - Никак больной?
      - Б-больной.
      Копытов обернулся, чтобы спросить того, что помоложе, по ничего не успел спросить, потому что страшной силы удар обрушился на него, смял и бросил на землю. Падая, он увидел Генку, который ехал на взрослом велосипеде, жену и бабку Фросю. Она пела песню и возилась с тестом. А потом все исчезло, стало лишним и безразличным ему - отныне и навсегда.
      - Пусть шофер включит прожектор, - сказал оперуполномоченный МУРа Росляков.
      Яркий свет прожектора резанул ночь легко, словно острый нож кусок черного хлеба. Ночь раскололась надвое, и все увидели мертвого Копытова. Он лежал, сжавшись в комочек, щупленький старый человек с большими руками крестьянина. Его руки словно жили еще. Они обнимали землю, сквозь которую пробивалась первая зелень, казавшаяся синей в белом свете прожектора. Росляков долго и внимательно рассматривал голову милиционера, пробитую у виска чем-то тяжелым.
      - Вы еще будете долго работать? - спросил он эксперта.
      - Право, не знаю. Он очень плохо лежит. Где фотограф, товарищи?
      - Тогда вы работайте, а я поговорю с людьми.
      Дворники ничего путного рассказать не могли, потому что, кроме самого Копытова, никого не видели, голосов не слышали, и вообще ничего такого, на что следовало бы обратить внимание, сегодня не случалось.
      - Он все смеялся: "Велосипед куплю", - сказал дворник Афонин.
      - Он тут у вас ни с кем не ссорился?
      - Да, господи, он же человек мягкий.
      - Был, - поправил дворник Хайрулин, - был человек...
      Проводник собаки Еремушкин, вернувшись, сказал, что след оборвался в километре отсюда, около, стоянки такси.
      - Там машин нет?
      - Пусто.
      Оперативник из отделения, ходивший вместе с Еремушкиным, сказал:
      - Проходящая машина была, тормозной след посредине улицы оборван.
      - Вы замерили?
      - Да. И ширину и длину.
      - Позвоните к дежурному, пусть сообщит в ОРУД.
      - Хорошо...
      После этого Росляков начал осторожно - метр за метром - осматривать землю вокруг убитого милиционера. Прежде чем сделать шаг, он внимательно обследовал то место, куда надо будет поставить ногу. Он помнил, как однажды комиссар сказал ему:
      - Знаете, у кого надо учиться осторожности? У слепых. Они, пока место, куда надо ступать, не ощупают, ногой не шевельнут.
      Росляков запомнил это и потом много раз убеждался в точности комиссаровских слов. Он сделал еще несколько шагов я сказал эксперту:
      - Тут есть след.
      - Сейчас.
      Росляков осторожно подобрал окурок "Казбека" и в метре от окурка увидел окровавленную перчатку.
      - Товарищ лейтенант, - окликнул его эксперт, - у Копытова пистолет срезан. Прямо с кобурой. Видно, за оружием охотились.
      ...Последовавшие за этим убийством события подтвердили предположение эксперта. В Москве начала орудовать банда вооруженных грабителей.
      Через неделю утром комиссар вызвал к себе начальников двух ведущих отделов и спросил:
      - Чем сейчас занимаются Костенко, Росляков и Садчиков? Снимите их со всех дел. Будем создавать специальную группу. Вызывайте сотрудников ко мне на совещание...
      ПЕРВЫЕ СУТКИ
      Специальная группа
      - "8 мая 1962 года в 12.20 двое неизвестных в темных очках зашли в помещение скупки № 1678 по Средне-Самсоньевскому переулку и, угрожая пистолетом и ножами, забрали у работников скупки 384 рубля. Пригрозив, преступники потребовали не выходить из скупки в течение десяти минут после того, как закроется дверь. Работники скупки слышали, как заработал автомобильный мотор, но, когда они вышли, переулок был пуст".
      "12 мая 1962 года в 17.45 двое преступников в темных очках вошли в домовую лавку по Холодному переулку, дом № 10/9, заперли дверь, перерезали телефон и, угрожая оружием, потребовали выдачи денег. Забрав дневную выручку в количестве 272 рублей, преступники скрылись в неизвестном направлении".
      "16 мая 1962 года трое неизвестных зашли в приходную кассу № 765/941 по Большому Васильевскому переулку, дом № 17, заперли дверь, перерезали телефон и, угрожая пистолетом, потребовали у работников кассы всю дневную выручку. Контролер Быкова А. В. вступила в пререкания с преступниками. Воспользовавшись этим, кассир Ямщикова И. Б. нажала сигнальную кнопку. У входа раздался звонок. Преступник выстрелил в Ямщикову И. Б., но промахнулся. Преступники скрылись".
      Комиссар кончил читать, несколько раз чиркнул зажигалкой, посмотрел на длинный язык пламени, осторожно дунул на него и закончил:
      - Таким образом, все эти три ограбления совершены, бесспорно, одной бандой. Мне кажется, что цепочка эта организовалась после убийства Копытова. Так мне кажется... Выделяю специальную оперативную группу. Прошу Костенко и Рослякова задержаться, остальные свободны. Садчиков будет руководителем, так что вызывайте его из отпуска.
      Кассир Ямщикова все время терла щеки, будто они у нее замерзли. Она говорила медленно, спотыкаясь, и, когда начинала новое слово, ноздри у нее раздувались и лоб стягивали морщины.
      - Я сегодня с утра стала разбирать вчерашние документы, после того случая. Думала, все ли на месте. И вот нашла...
      Она протянула Костенко расчетную книжку по уплате за коммунальные услуги. На первой желтой страничке было написано: "Самсонов Алексей Алексеевич. Улица Льва Толстого, дом 64, квартира 249".
      Костенко записал фамилию и адрес на листок бумаги и пошел к телефону.
      - Самсонов, - сказал он дежурному. - Да нет же, лучше я по буквам... Семен, Анна, Михаил... Самсонов. Немедленно наведите справку. Мы сейчас вернемся, так что поторопитесь.
      Папа с мамой
      Костенко даже не успел подняться к себе - дежурный сказал, что комиссар просит немедленно зайти к нему.
      Костенко вошел в кабинет.
      - Знакомьтесь, - сказал комиссар, - это товарищ Самсонов Алексей Алексеевич.
      Самсонов поднялся со стула. Лицо его было опухшим в очень бледным.
      - Здравствуйте, - сказал Костенко.
      - Вот знаете ли, сын у Самсонова пропал. Ленька. Семнадцать лет парню. Домой не вернулся, папаша переживает.
      Самсонов спросил:
      - У вас курить можно?
      - Чего ж нельзя, можно. Женщин нет.
      - Благодарю.
      - Благодарить будете, когда сын отыщется.
      - Я не спал всю ночь.
      - Еще бы! Костенко, свяжитесь с бюро несчастных случаев.
      - Уже...
      - Ну?
      - Там ничего.
      - Вы фотографии сына принесли? - спросил комиссар.
      - Да.
      Самсонов положил на стол десяток фотографий Леньки. Комиссар долго рассматривал парня, а потом спросил:
      - Сами снимаете?
      - Жена. Я только проявлял.
      - Проявитель готовый берете или дома составляете?
      - Нет, сам составляю... Вместе с Ленькой.
      - Семейная артель?
      Самсонов махнул рукой.
      - Семейная канитель, - сказал он, - какая тут, к черту, артель!
      - Пленка хорошая. Где покупали?
      - Это немецкая.
      - Мелкозернистая?
      - Да.
      - А я, знаете ли, в воскресенье все магазины обошел чувствительность сорок пять, и только.
      - Вы с блицем попробуйте снимать.
      - Какой же портрет с блицем? Это только встречи на аэродроме с блицем снимают. Ну-ка, Костенко, возьмите фото и сделайте копии. Позвоните, покажите, может, кто узнает.
      Костенко сразу же позвонил к Ямщиковой, вызвал машину и поехал в приходную кассу. Он положил перед ней на столе несколько фотографий мужчин и подростков. Среди них была карточка Леньки Самсонова. Костенко положил ее с краю, прикрыв уголком другого фото так, чтобы она не бросалась в глаза.
      Ямщикова увидела Ленькино лицо, побледнела и сказала тихо:
      - Мальчик стоял у двери.
      - Это точно?
      - Абсолютно. Я не думала, что он такой молоденький. Они все тогда казались мне взрослыми.
      - Стрелял не он?
      - Нет, другой, в очках.
      - А этот так и стоял у двери?
      - Нет, кажется, тот, что был в очках, сказал ему: "Стань к окну". А там стол. А на столе я потом нашла расчетную книжку. Погодите, погодите, у него еще в руках была большая книга. Совершенно верно, большая такая, в красном переплете. Это сейчас все вспоминается, вчера я вообще не могла в себя прийти.
      - Понятно. А как книжка называлась, не помните?
      - По темно-красному фону - черные слова, а я близорукая, название не разобрала.
      Потом Костенко разложил фотографии перед контролером Быковой, и она тоже сразу, без колебаний опознала Леньку Самсонова.
      - Он, ирод проклятый, - сказала женщина, - гадюка такая...
      - Думаете, ирод? - переспросил Костенко и улыбнулся. - Ему всего семнадцать...
      Прямо из кассы Костенко позвонил к комиссару и сказал:
      - Он.
      - Хорошо. Спасибо вам.
      - Мне бы надо постановление... Посмотреть их квартиру...
      - Вы давайте сюда подъезжайте. Тут решим.
      Когда Костенко приехал в управление, Самсонов медленно пил валокордин. Комиссар подождал, пока тот допил лекарство, и спросил:
      - Ну в прятки нам играть или говорить открыто?
      - Конечно, открыто.
      - Тогда рассказывайте, Костенко.
      - Ваш сын, - сказал Костенко, откашлявшись, - вчера вместе с бандой грабителей совершил вооруженное нападение на приходную кассу. Они стреляли в женщину, но чудом не убили ее.
      - Так, - сказал Самсонов. - Так, - медленно повторил он.
      - Где он может быть сейчас? У родных, у друзей? Как вы думаете?
      - Он должен вернуться домой, если жив.
      - Он не вернется домой, Алексей Алексеевич. Это ваша? - спросил комиссар, положив на стол книжку расчета за коммунальные услуги.
      - Наша, - тихо ответил Самсонов.
      - Так вот. Ваш сын оставил ее на месте преступления. Теперь он будет скрываться, понимаете? Если он сразу не пришел к нам с повинной, он будет скрываться. Оружия у него не было?
      - Что?!
      - Вы проектировщик, в тайге бываете, у вас, видимо, есть нож. Или пистолет.
      - У меня есть, но все это заперто в столе.
      Комиссар снял трубку телефона, медленно негнущимся указательным пальцем набрал номер, досадливо поморщившись, подул в трубку и сказал:
      - Машину к подъезду.
      Опустив трубку, он спросил:
      - Как сердце, отпустило?
      - Сейчас легче...
      - Значит, так. Надо будет сейчас произвести в вашей квартире обыск. Пока будете ехать, постарайтесь вспомнить всех друзей Леньки. Понимаете? Всех! Без исключения. Костенко, поезжайте. Да, когда появится Росляков, немедленно отправьте его в школу. Какой номер, не помните, Алексей Алексеевич?
      - Девятьсот шестидесятая.
      - Хорошо. Спускайтесь вниз, там "Волга".
      - До свидания, товарищ комиссар.
      - До свидания, товарищ Самсонов.
      Когда он вышел, комиссар сказал:
      - Успокойте его как-нибудь. В институте о нем говорят - золотая голова.
      Пистолета в столе у Самсонова не оказалось. Зато на этажерке в комнате Леньки Костенко сразу же увидел большую книгу в красном переплете с крупными буквами: "Александр Фадеев. "Молодая гвардия". Он отправил одного из оперативников в приходную кассу, тот вернулся через полчаса и сказал:
      - Та самая.
      Людмила Аркадьевна, жена Самсонова, ходила следом за Костенко и шептала:
      - Это ошибка, послушайте! Леша, скажи им, что это ошибка. Ну что же ты молчишь! Скажи им, что это ошибка.
      - Нет, - ответил Самсонов, - это не ошибка.
      - Он несовершеннолетний, - сказал Костенко, - так что, может быть, учтут.
      - Нет, это ошибка, - повторила Людмила Аркадьевна, - несчастный мальчик, он ничего не подозревает.
      - Перестань, - сказал Самсонов. - Надо было раньше думать.
      - Холодный и черствый человек, - горько усмехнулась Людмила Аркадьевна, - сердце у тебя мохнатое.
      - У меня, наверное, уже нет сердца, - ответил Самсонов и лег на диван. Он снова сделался зеленым, и кончики пальцев у него посинели так, будто отошли в жаре после жестокого мороза.
      - Уходите же, - сказала Людмила Аркадьевна, - ему плохо.
      Костенко тихо ответил:
      - Я уйду, а два наших товарища у вас останутся. И к телефону я попрошу вас не подходить.
      - Это произвол, - сказала Людмила Аркадьевна.
      - Нет, - ответил Костенко, - это не произвол. Это засада.
      Где Ленька?
      В школе, где учился Ленька Самсонов, шли последние дни занятий. Росляков пришел туда во время перемены и сразу же оказался среди визга, шума и смеха. Солнце пронизывало насквозь коридоры, и в его желтых косых лучах носились белые пушинки тополей.
      - Десятый "А" где? - спросил Росляков девушку, которая сидела на подоконнике с книгой, прижатой к груди.
      - На пятом.
      - Спасибо.
      - Пожалуйста.
      Росляков поднялся на пятый этаж и подошел к дверям класса. Там что-то кричали ребята, перебивая друг друга. Росляков поманил к себе парня с повязкой дежурного на рукаве, который ходил по коридору, наблюдая за порядком, и попросил:
      - Леньку позови, пожалуйста.
      - Какого?
      - Самсонова.
      - Так он же исключен.
      - Почему?
      - А он бульдога в класс привел.
      - Ну и что?
      - Ничего. Рычал. Галина Михайловна упала в обморок. Она собак боится. Леньку за гриву в учительскую, оттуда в милицию - и "арриведерчи, Рома".
      - Это когда же было?
      - Позавчера.
      - А сейчас он где? Дома?
      - Что вы!.. Он до этого-то домой только спать ходил. У него предки цапаются. Мы его искали, думали, чтоб он повинился, пустил слезу, но нет нигде. Может, Лев знает.
      - А это кто?
      - Лев Иванович, учитель по литературе. Подпольная кличка - Лев без единого зуба.
      - Почему Лев должен знать?
      - А он у Льва любимчик. Стихи пишет.
      - Хорошие?
      - Ничего. Мне стихи бим-бом, я все больше по химии. А вы откуда сами?
      - Знакомый его. Он мне трешницу должен был, велел зайти. А где его друг, тот... этот... Ну...
      - Сема?
      - Да.
      - Сейчас позову...
      Зазвенел звонок. Ребята бросились по своим классам. Из-за двери выглянул большеголовый черный парень и спросил:
      - Это ты от Леньки?
      - Нет. Сам его ищу, - ответил Росляков. - Он у тебя заперся?
      - Да нет!.. Я его обыскался - нигде нет. Он ведь псих. Ты подожди, англичанка идет, после урока поговорим.
      - Ладно, - ответил Росляков и пошел к директору.
      - Не может быть, - тихо сказал директор. - Когда это случилось?
      - Позавчера.
      - Позавчера? В какое время?
      - В четыре.
      - В час мы его исключили из школы.
      - А в милицию его за бульдога надо было обязательно таскать?
      - Это глупость. Меня здесь не было, понимаете? А завуч решила его припугнуть.
      - Что, милиция в роли огородного чучела? Очень умно, а?!
      - Да, да, вы правы, конечно.
      - Великое преступление - бульдога привел!
      - С другой стороны, не маленькое, по школьным законам.
      - Закон есть один. Школьными бывают порядки.
      - Да, да... Какой ужас! Талантливый парень, просто не верится... Что же делать? Где хоть он?
      - Это я здесь хотел выяснить. Кто его самый большой друг?
      - Он общительный мальчик. У него много товарищей.
      - А Сема?
      - Рывчук?
      - Я не знаю. Черный, голова у него здоровая.
      - Да, это он. Кажется, они дружат.
      - Какой у него адрес, можно узнать?
      - Сейчас.
      Директор вернулся и положил перед Росляковым листок бумаги, на котором был написан адрес Рывчука.
      - Да, кстати, - сказал директор, - он дружил с Тюриным. Он наш выпускник, теперь студент...
      - Я позвоню, - сказал Росляков. - Вы разрешите?
      - Прошу.
      Росляков набрал номер и сказал:
      - Слава, тут один адресок есть. Запиши, пожалуйста: Новый проспект, семь, квартира девять. Рывчук. Это его друг. И еще Тюрин, адрес надо выяснить.
      Он положил трубку, вздохнул и спросил:
      - А Лев Иванович ничего знать не может?
      - Лев Иванович... Погодите, погодите... Вы правы... Очень может быть. Сейчас я его приглашу, у него как раз "окно".
      Лев Иванович оказался стариком с бородой, совершенно беззубым, с удивительными голубыми глазами. Они у него были пронзительные и чистые, как вода. Он сел напротив Рослякова и спросил директора:
      - Чем могу?..
      Директор сказал смущенно:
      - Вот товарищ...
      - Я из угрозыска.
      - Очень неприятно.
      Росляков засмеялся:
      - Даже так?
      - Именно так... Угрозыск в школе - это всегда тревожно... Что вас к нам привело?
      - Самсонов.
      - Леонид?
      - Да.
      - Что-нибудь по поводу собаки?
      - Нет. Он участвовал в вооруженном ограблении приходной кассы.
      Лев Иванович поднялся. Секунду он стоял молча, а потом спросил:
      - Когда это было?
      - Позавчера в четыре.
      - Тут не может быть ошибки?
      - Нет. Мы ищем его. Вы ничего о нем не знаете?
      Лев Иванович долго молчал, прежде чем ответить. Сегодня утром Ленька позвонил ему и сказал, что хочет прийти и поговорить. Лев Иванович назначил ему ровно на четыре. Ленька и раньше бывал у него, но всегда без звонка. Просто приходил, и старику не было скучно сидеть с ним вечера напролет. Парень был напичкан поэзией, и его стихи казались Льву Ивановичу талантливыми, совсем не школьными и не детскими.
      - Нет, - ответил он наконец, - я ничего о нем не знаю.
      - Самое худшее заключается в том, - сказал Росляков, - что парень украл у отца оружие. Он как волчонок сейчас.
      - Раскаяние и чистосердечное признание... Добровольная отдача себя в руки властей - это учитывается юрисдикцией или сие формальность? - спросил Лев Иванович.
      - Учитывается, - ответил Росляков, внимательно поглядев на учителя. Сие по новым временам - не формальность, смею вас уверить...
      Ленька пришел к Льву Ивановичу ровно в четыре. Старик негромко крикнул из комнаты:
      - Ты ноги, пожалуйста, вытри, я сегодня натер пол!
      Ленька стоял в коридоре большой коммунальной квартиры возле открытой двери Льва Ивановича. Он стоял, закрыв глаза, устало опустив руки вдоль тела, взъерошенный, осунувшийся и по-мальчишески еще нескладный. Несколько раз он собирался переступить порог, по каждый раз что-то удерживало его, и сердце гулко падало в груди, а кровь приливала к голове и щекам. Потом он вошел и сказал:
      - Здравствуйте, Лев Иванович.
      - Здравствуй, Леонид. Садись.
      - Спасибо. Постою. В ногах правда.
      - Скверное настроение? - спросил старик.
      - Скверное. Хорошее какое слово - "скверное". Почему-то оно уходит из устной речи.
      - Век требует более резких определений, да? "Дрянное" - это, по-видимому, точнее?
      - В моем положении - да.
      - А что случилось?
      - Да ничего особенного... Так, глупость...
      - У нас сейчас с тобой идет разговор по принципу: язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли, не так ли?
      - Вроде бы...
      - Жаль. Надо быть всегда искренним. Как Достоевский. По-моему, он самый искренний человек из всех искренних.
      - Он был жестоким.
      - Есть жестокость и жестокость. Важно, на чем она зиждется.
      - Можно ли оправдывать жестокость, Лев Иванович?
      - Можно. Восторгаются ведь Желябовым, Перовской и Кибальчичем, которые убили императора Александра Второго, а ведь он, по отзывам некоторых современников, был, я бы сказал, обаятельным человеком. Понимаешь? Жестокость Желябова была жестокостью правды во имя доброты.
      - А жестокость по отношению к человеку, совершившему глупость?
      - Какую глупость?
      - Просто глупость. Обыкновенную глупость.
      - Видишь ли, человек, совершающий обыкновенные глупости, либо психически нездоров, либо предельно эгоцентричен. По-видимому, надо очень четко и честно определять людские поступки, и тогда то, что нам кажется глупостью, может на поверку оказаться либо преступлением, либо узкомыслием. Узкомыслие в больших вопросах - также преступно. И в общегосударственных и в человеческих.
      - А если преступление рождено глупостью?
      - Оно так же ужасно, как и рожденное умом. Тут разница только в степени жестокости. Кстати, иной раз преступление, продиктованное глупостью, бывает более жестоким, нежели рожденное умом. И то и другое должно быть наказуемо.
      - Но преступление не принесло никому никакого вреда.
      - Так не бывает. Преступление, даже не совершенное, а задуманное, уже породило преступника.
      - Вы учили меня честности в поэзии, Лев Иванович...
      - Не может быть честности в чем-то. Это не честность, если она частична. Честность должна быть генеральным качеством человека.
      - Лев Иванович...
      - Да.
      - Знаете, наверное, мир все-таки ужасно устроен.
      - Чепуха. Он устроен логично, а потому - прекрасно.
      - Логична геометрия, - сказал Ленька, - а что в ней прекрасного?
      - Мы же говорим о мире, а не о геометрии...
      - Лев Иванович...
      - Слушаю тебя...
      - Можно, я попью воды?
      - Конечно.
      Ленька ушел на кухню, и старик услышал, как он пустил воду из крана. Учитель знал, что Ленька всегда подолгу ждет, пока сойдет теплая вода и пойдет студеная, "из земли". Потом он услышал, как Ленька стал пить воду. Он пил ее прямо из-под крана, чмокая губами. Потом стало тихо, и только несколько капель звонко разбились в раковине.
      "А ведь это все какая-то дикость, - подумал Лев Иванович, наваждение..."
      Этот не знает
      Тюрин - выпускник той школы, где учился Ленька, - сидел дома и чертил хитрый курсовой чертеж. Он услыхал протяжный звонок и пошел открывать дверь.
      - Кто там?
      - С Мосгаза.
      Он открыл дверь, впуская Костенко, и сказал:
      - Только извините, я в трусах.
      - В трусах - не в бюстгальтере, - ответил Костенко, - переживу.
      Тюрин засмеялся.
      - Веселый Мосгаз, заходите...
      - Я тягу проверить, - сказал Костенко.
      - Тянет хорошо.
      - Порядок есть порядок.
      Тюрин притащил лесенку, поставил ее к ногам Костенко и вернулся к своей чертежной доске.
      - Вы б поддержали меня, а то загремлю, - попросил Костенко.
      - Вы долго будете тягу смотреть?
      - Тягу не смотрят, ее чувствовать надо...
      - Тяга - она, как говорится, и есть тяга...
      Костенко взобрался на лестницу, продолжая ворчать:
      - Сейчас в двести сорок девятой был, так лесенку попросил, а хозяйка меня обругала.
      - Людмила Аркадьевна?
      - А бог ее знает... Фифочка.
      - Женщина с характером. Кого угодно доведет.
      - Это уж я не знаю, а меня она довела. А сама стоит и плачет.
      - Из-за Леньки...
      - Это кто? Хахаль?
      - Сын.
      - Женился?
      - Из дому сбежал.
      - Куда?
      - Я думаю, куда-нибудь в Сибирь подался.
      - А почему в Сибирь?
      - Я там в экспедиции был, с ума сойти, как здорово, ему кое-что рассказал, так он мне потом говорит: "Сбегу к чертовой матери".
      - В той комнате у вас стена капитальная?