Шофер долго гудел, потом Сисук сказал:
      - Может, диверсанты их перебили?
      Мы гудели, не выключая мотора, и вдруг где-то рядом прогрохотали пять или шесть выстрелов. Сисук по-кошачьи быстро выскочил из машины, приказал всем нам:
      - Вылезай!
      Шоферу рявкнул:
      - Глуши мотор!
      Мы выскочили из машины. Я успел заметить, что Понг схватил керосиновый фонарь, который он всюду возил с собой, - свет здесь дефицит, - сумку с продуктами, флягу с водой и кобуру с пистолетом. (Я позже замечал: летит самолет, надо выскакивать, а Понг бежит последним, успевая захватить все, что было у нас с собой из провианта. Если уж машину разобьет, так хоть поесть можно будет, пока станем добираться до другого места. И свет тоже: мало ли, зацепит кого, хоть перевяжем. Впрочем, народ здесь бесконечно добрый. Поэтому голодным не останешься. Когда мы вместе с солдатами входили в маленький горный поселок, наша охрана выливала из фляг всю воду. Если жители увидят, что к ним пришли со своей водой, - значит, вы думаете, что здесь живут скряги, негостеприимные люди. Как же можно не напоить водой гостей? (Однажды Свиридову стало плохо, он потерял сознание, его положили в маленькой пещере. Когда он пришел в себя, то увидел вокруг малышей. Они сидели рядом и выдергивали ему волосы на груди и руках. Лаосцы гладенькие, волос на груди нет, на руках тоже. Наша волосатость кажется им дикой. Вот малыши и решили, что Вале стало плохо из-за того, что у него выросло много волос на груди и около шеи, и решили помочь ему - выдрать эти ужасные волосы, от которых - от чего же еще? человеку стало дурно.)
      Все быстро выскочили из машины, и когда теперь после громких выстрелов настала тишина, мы услышали жужжание самолета "АД-6". Он спускался все ниже и ниже. Мы поняли, что сейчас он начнет бомбить. Он спускался прямо на нас, а дорога здесь, как потом выяснилось, шла между двух скал. Это место они, оказывается, давно пристреливали, с тем чтобы, сбросив несколько тонных бомб на скалы, завалить путь.
      Ночь была безлунная, вокруг кромешная тьма. Мы бросились куда-то влево, потом свернули направо, падали, чертыхаясь. Фонарик включить нельзя: самолет все ниже и ниже, совсем рядом. Вдруг Валя Свиридов заорал что-то. Мы подбежали к нему. Он стоял с вытянутыми руками, и мы сначала не могли понять, в чем дело. Оказывается, он, вытянув руки, - все люди так ходят в темноте, - попал в натянутую маскировочную сеть. Мы с трудом вырвали "толстого брата" из сетки. Из темноты крикнули:
      - Берите правее!
      Мы взяли правее и оказались в пещере, и в это время американец стал бомбить. Вовремя спрятались. А в пещере сидели люди, ели, спали, смеялись, играли в карты при свете фонарика. Свет был направлен так, чтобы освещать только карты, - с дороги не заметишь, а тем более с неба.
      "АД-6", отбомбившись, улетел. Ночь по-прежнему безлунная, но на небе было много звезд, и поэтому близкое, незнакомое небо из-за серых облаков, протянувшихся по нему, казалось огромным рентгеновским снимком чьей-то грудной клетки. Можно было явно просмотреть огромные ребра и большущее сердце, смещенное книзу.
      Машину не повредило, только немножко засыпало осколками камней. Скальный монолит здесь очень крепок, поэтому дорогу и на этот раз не закупорило. Вокруг остро пахло кремнем. Я помню, как мальчишками мы высекали искры из камней. Такой же точно был запах и сейчас, только очень конденсированный. В этом запахе "сухого огня" было очень много пространственного. Впервые в жизни я вдруг почувствовал, что запах имеет еще и пространственное значение.
      Приехали мы под утро в высокое горное урочище, зашли в пещеру. По хитрым бамбуковым лесенкам, которые вели из одной пещеры в другую, - одна более таинственна, чем другая, - забрались куда-то очень высоко вверх - на "пятый этаж". Трещал сверчок, была тишина. На досках лежали бамбуковые циновки. Во всем этом прочитывалась таинственная умиротворенность приключенческих фильмов о XIX веке в джунглях.
      Уснули, тесно прижавшись друг к другу, проснулись веселые, и комиссар Сисук долго не мог прийти в себя от хохота, когда изображал, как "толстый брат", "Ай Туй", запутался руками в маскировочной сетке. "Прекрасная веселость войны, - подумал я. - Жаль, что мы не умеем так же беззаботно веселиться в спокойные и суетливые дни мира".
      Утром встретился с товарищем Петсавоном, председателем трибунала провинции Самнеа, заместителем председателя здешнего административного комитета провинции.
      Бросив школу из-за голода, работал, нищенствовал, мечтал учиться. Пришли японские войска, гнет стал невыносим, включился в революционную борьбу. Возглавлял партизанские отряды. После победы над японцами вернулись французские колонизаторы. Часть революционеров эмигрировала, другие поднялись еще выше в горы, спрятались в джунглях, продолжая борьбу, а некоторые стали сотрудничать с французской администрацией. И Петсавон оказался командиром роты, которая находилась на службе у французских властей. Более того - его рота в конце концов, как наиболее сильная, стала карательной ротой. Ему поручались карательные операции против партизан, против его прежних друзей по оружию. С ним нашли возможность вступить в секретную связь его прежние друзья. Петсавон долго обманывал колонизаторов, а потом собрал двадцать шесть верных солдат и увел их в джунгли - к своим. С тех пор Петсавон один из активных участников партизанской борьбы.
      - Скажите, - спрашиваю я Петсавона, - а каким образом вы рискнули наладить связь с патриотами?
      - Как вам сказать, - ответил он. - Это вопрос и сложный и легкий. Никаких особо хитрых способов в общем-то не было. Мы, лаосцы, долго присматриваемся друг к другу. Мы не начинаем исподволь готовить человека к серьезному разговору. Мы просто смотрим на этого человека, наблюдаем за тем, как он ест, как он пьет, как он смеется, как он просыпается и как он засыпает. Это очень важно - знать, как засыпает человек. Люди с нечистой совестью долго не могут уснуть, и даже храпят они как-то по-особому.
      Я улыбнулся. Петсавон серьезно сказал:
      - Я говорю вам правду. Во всяком случае, я в эту правду очень верю...
      Петсавон предложил посетить госпиталь. Идти недалеко, но, впрочем, предстоит перебежать поле. Это очень рискованно: американцы в эти дни делали по двести самолето-вылетов в день. Все поле изрыто воронками, Сисук бранился, он никак не хотел разрешить эту километровую пробежку.
      - Игра со смертью, - ворчал он. - Зачем? Ночи, что ли, нельзя подождать?
      Свиридов сказал ему, что в прошлом он был чемпионом по бегу. Сисук долго смеялся, поглаживая Валю по животу, но все же смилостивился и разрешил эту перебежку. Сам он, как всегда, побежал первым.
      Столкнувшись лицом к лицу с сегодняшней войной, я много думал над ее особенностью. Сейчас идет война скоростей. Человек сам создал сверхскорости, но ничего противоборствующего им создать еще не смог. Раньше вы могли слышать войну загодя, особенно когда прилетали самолеты. Сейчас вы этого лишены: самолет прилетает, опережая звук. Так, по воле хищников, гений человечества безнравственно обращен против него же самого...
      Пробежали мы равнину без приключений. Поднялись в госпиталь - он тоже расположен в системе пещер. Оставляет он впечатление тяжелое. Это еще более трагично, чем типография. Здесь, во влажных, холодных пещерах, лежат безногие дети, старики с выжженными фосфором глазами, раненые женщины... Оперируют при свете керосиновых ламп. Зашли в маленькую "пещерку" начальника госпиталя, двадцатитрехлетней Тай Пет. Она принимала нас весело и улыбчиво, и эта ее веселая улыбчивость была особенно трагичной. За спиной, привязанный широким полотенцем, чтобы не вывалиться, сидит годовалый сын Тай Пет и испуганно глазеет на нас из-за ее плеча. Перевязки она тоже делает, привязав сына к спине: мальчика не с кем оставить, а перевязывать раненых приходится очень часто.
      Мы беседовали с ней, и вдруг рядом загрохотало, понесло гарью, плотной и удушливой. Выбежали из глубокой пещеры, поднялись наверх. Плач, крик душераздирающий, стоны: пролетел "фантом", сбросил бомбу, осколками ранило семнадцать больных. Возле входа в пещеру лежала убитая девушка-врач, две медсестры корчились на полу, и халаты их были багровыми от крови.
      ...Возвращались к себе молча, подавленные. Сисук не разрешил бежать через равнину, и Петсавон повел нас кружным путем, по скалам, чтобы можно было в любой момент спрятаться в пещеры. Остановились у ручья - там купались юноша и девушка. Они были молодые, красивые, обнаженные. Они плавали в тугой ярко-зеленой воде как сказочные герои из цветного фильма. Девушка что-то напевала. Волосы ее были распущены. Она плавала среди диковинных белых цветов и смеялась. Мы прошли мимо них на "цыпочках" - так неожиданны и прекрасны были эти Адам и Ева среди ужаса и боли войны.
      ...Обедом нас угощала "матушка Ван Ни Хайкам Питхун". Боже ты мой, какая же это милая и нежная женщина! Вообще ее хорошо знают во всем Лаосе. Она мастер по вышиванию ковров и юбок. Юбки она делает поразительные: шитые золотом и серебром, парчовые, рисунок замысловат и фантастичен.
      Ковры матушки Ван Ни особенно интересны, о них стоит рассказать. Вытканы, например, две громадные жар-птицы. Одна красно-золотая, другая, сине-серебряная, и все это на темном фоне.
      - Почему такая контрастность цветов? - спросил я.
      - Потому что ожидание утра всегда контрастно в цвете, - сказала она. - Это только кажется, что ранним утром цвета зыбки. На самом деле они самые точные и различимые. На красной птице золотые лунные отблески, а синяя уже во власти голубого с серебром рассвета...
      Узоры и рисунки на коврах разнообразны. Эскизов она не делает и даже не знает, что это такое. Я ей объяснил, что такое эскиз. Она пренебрежительно усмехнулась:
      - Если мечту надо сначала рисовать на бумажке, так что ж это за мечта? Мечту надо видеть все время, во сне тоже.
      Понг, внимательно слушавший наш разговор, сказал:
      - Жаль, что с нею может исчезнуть это народное искусство.
      - А разве нельзя открыть маленькую мастерскую-училище, где бы она собрала талантливых учениц?
      - В пещере? - вздохнул Понг. - Они ослепнут через полгода. Она делала все это до бомбежек. Наши девушки во Вьентьяне совсем забыли это искусство. Жаль, очень жаль. Парчовая юбка, как и любовь, должна быть рождена долгим временем и то и другое сродни творчеству.
      - А может быть, девушке целесообразнее пойти в магазин, истратив на это десять минут, и купить ткань на юбку? Фабричную ткань?
      - Нет, - подумав, ответил Понг, - наши девушки должны потратить хоть десять дней в году на самую красивую свою юбку.
      - Вы женаты?
      - Нет, - ответил Понг.
      - А возлюбленная есть?
      - Во время войны не может быть любви.
      - А может быть, любовь существует вне зависимости от войны и в этом нет ничего порочного?
      - Нет, - ответил Понг, - любовь может быть только после войны...
      С утра бомбили. Бомбежка очень сильная. Высунуть носа из пещеры невозможно. Когда американцы улетели, мы узнали, что бомба накрыла соседнюю пещеру. Пошли туда - это в двухстах метрах от нас. Ранено двое детей. У одного осколком разбита голова. Вынесли второго ребенка, ему два года. Левая рука висит на сухожилье, отец держит его на окровавленных руках, беззвучно плачет, пришептывает что-то. Мальчика еще и сильно контузило, поэтому он страшно косит глазами и беспрерывно икает. В левом уголке рта то и дело набегает кровавая пузырчатая слюна. Мать лежит на полу; ее ранило в ногу, но сознание она потеряла не от боли. Когда увидела сына, свалилась без сознания и до сих пор не приходит в себя.
      - Сфотографируйте, - сказал Петсавон, - покажите в Европе, что здесь делают цивилизованные янки.
      Я не смог сфотографировать этого младенца - сердце не позволило.
      ...Раньше, на заре цивилизации, войско воевало с войском. Теперь, когда цивилизация вошла в быт, война в первую голову обрушивается на детей и женщин.
      Все утро слушал последние новости. Ехать или идти невозможно - по-прежнему бомбят. Слушал по транзисторному приемнику последние известия: Голдуотер, апологет холодной войны, заявил о бомбежках в Азии: "На войне как на войне!"
      Прослушав это заявление, Сисана заметил:
      - Удел подобных политиков - профессионализм, направленный на выполнение задач, выдвинутых перед ними их классом. Наши убитые дети их не интересуют. Такой профессионализм, - повторил он, - это холод души.
      (Я вспомнил, как в Хельсинки один "веселый" западный журналист серьезно уверял меня, что если бы он увидел, как во время циркового представления в клетку к львам попал ребенок, он бы сначала сделал снимки, а уже потом ринулся спасать бедное дитя.
      - Врете вы себе, - сказал я, - и мне врете.
      - Нет, - ответил он, - видимо, все-таки не вру. Профессионализм в конце концов побеждает человека, и глупо за это человека судить.
      - Профессионализм надо славить, - ответил я тогда, - но нельзя оправдывать профессиональную безнравственность. Или, если хотите, безнравственную профессиональность.)
      Подниматься к буддийским бонзам (их сорок человек, они живут высоко в скалах) трудно. Целая система тонких бамбуковых лестниц, словно на мачту корабля взбираешься. А подниматься надо быстро: лестница это самое опасное, если прилетит самолет - и вниз спуститься не успеешь, и доверху не долезешь, а падать от взрывной волны пятьдесят или сто метров в пропасть - занятие не из приятных.
      Беседу с бонзами я записал подробно, она, с моей точки зрения, представляет серьезный интерес. Сначала беседовал я с двумя бонзами. Первый Конг Си, второй- Ки Кэо. Они - руководители ассоциации буддистов провинции Самнёа. А особенно большое впечатление на меня произвел третий бонза, господин Кху Пха Тхой, подошедший чуть позже - до этого он молился со своими учениками в другой пещере. Он член Лаосской ассоциации буддистов, глава буддистов нескольких провинций: Самнёа, Фонгсали, Намтха... Это очень высокий человек в желтой одежде с открытой грудью, открытыми руками (мы были в пальто), с бритой головой. Огромные глаза его светятся добротой. Он не идет, а выступает, не говорит, а вещает. Вещает слова, которые, как он считает, нельзя не воспринять, ибо это истина.
      - Главное, чему мы сейчас посвящаем свою деятельность, - сказал бонза, это соединение воедино догм буддизма с политической борьбой против агрессии и утверждением национального лаосского духа.
      - В какой мере остальные буддийские бонзы Лаоса разделяют вашу концепцию?
      - Большинство с нами. Но у нас есть враг, его знают все. Это Маха Падит. Он является ревизором по монашескому образованию буддистов Лаоса и советником по вопросам религии в правительстве Вьентьяна. В его пагоде Ват Тян - главное средоточие сил, выступающих против патриотического движения Нео Лао Хак Сат. Вместе с ним мало людей, которые бы искренне разделяли его позицию. По-моему, он в высшей мере одинок. Остальные высшие буддийские бонзы Лаоса с нами - если не делом и словом, то мыслью, во всяком случае.
      Суть нашего движения можно свести к четырем формам. Первая форма борьбы против самого себя, против того дурного, что заложено в тебе самом, за то хорошее, что в тебе есть. Вторая - борьба против суеверий. Что такое суеверие? Это слепая вера в идолов, провидцев, гадателей, предсказателей. Мы против этого. Буддизм против преклонения перед теми, кто присваивает себе титул провидящего. Мы не верим в провидцев. Мы верим в моральное совершенствование каждого человека. Мы против исключительности. Провидец - это исключительное. Если все станут провидцами (а все могут стать провидцами, ведь каждый же может стать буддой), тогда все будет прекрасно. До тех же пор, пока люди не могут сказать, что все они уже стали провидцами, каждый утверждающий себя таковым выступает против людей, ибо он возносит себя над ними. Третья форма - борьба с теми, кто ведет неправильную жизнь. И, наконец, четвертая - за то, чтобы человек боролся с природой - за природу... Те бонзы, которые попали под влияние американцев, неверно толкуют Будду. Они зовут верующих к тому, чтобы стремиться совершенствовать самого себя лишь путем молитвы. Говоря, например, о добре и о любви, они не различают, кому делать добро и кого любить. Просто любить нельзя. Человек всегда любит или не любит целенаправленно... Они проповедуют терпение. Просто терпение. Это неверно. Я считаю безнравственной абстрактную проповедь: "Не делай зла". В чем сконцентрировано зло? В чем и в ком? Ответ очевиден: "В тех, кто бомбит пагоды". Следовательно, сначала нужно звать верующих к тому, чтобы избавиться от зла. От тех причин, которые его порождают. И уже после делать добро.
      ...Когда поздно ночью мы уходили от бонз к машине, спустившись по дьявольским лестницам, фонарики нельзя было включать из-за бомбежки. Мы пробирались по тропе вдоль каких-то непонятных для меня мерцающих точек. Опустившись на колени возле одной из этих точек, я увидел, что это прогоревшие угольки. Кто-то из монахов перед тем, как мы собрались уходить, взял ведро с угольками и, пробежав весь путь от пещеры до машины, оставленной нами в укрытии, разбросал эти красно-черные угольки. Мы шли, как в сказке, по волшебной черно-красной тропе, шли, как по сказочной стране, в сказочной тишине, которая каждую минуту могла смениться реальным грохотом и смертью.
      Когда поехали дальше, Сисук сказал, что американцы сбрасывают на скалы многотонные бомбы. Получается микроземлетрясение, в скалах людей засыпает камнями, люди оказываются заживо похороненными...
      Сегодня все окружающие радостны. Сисана весь светится. Пришло сообщение о победе войска Патет Лао под Намбаком. Весть эта передается из пещеры в пещеру. Лаосцы распевают новую песню: ее сегодня ночью сочинил Сисана и сразу же положил на музыку. Я прошу его прокомментировать это событие.
      - Намбак - очень важный, плодородный район, - говорил Сисана, - в шестидесяти километрах от королевской столицы Луанг-Прабанга. Он всегда находился под контролем Нео Лао Хак Сат и нейтралистов. В 1966 году был захвачен парашютистами правых, и вот четырнадцатого января наши войска одержали победу. Там находилось двенадцать батальонов правых, несколько "групп-мобиль" - специальных мобильных групп, там были и третий и четвертый батальоны, и девяносто девятый батальон парашютистов. Вся эта группировка войск правых разгромлена.
      Говорили мы с Сисаной в его пещере - это и квартира, и резиденция радио. Пришли два корреспондента, прибывшие из Вьетнама. Началась импровизированная пресс-конференция. Должен был прийти корреспондент Синьхуа, но, узнав, что здесь присутствует корреспондент "Правды", категорически отказался нанести визит. Вопросы сыпались один за другим. Сисана был весел и остроумен, отвечал быстро и четко. Я бывал на многих пресс-конференциях - и в Кабуле, и в Берлине, и в Хельсинки, и в Багдаде, и в Пекине, - но такой пресс-конференции я не видел ни разу. Член парламента, член ЦК, руководитель Информационного агентства Лаоса, поэт, которого здесь знают все, порой отвлекался, чтобы взять на одну руку дочку, а на вторую руку посадить сына. Жена у него, прозрачная, худенькая женщина, лежит на нарах и оттуда, из темноты, зачарованно смотрит на мужа. Глаза у нее огромные, антрацитно мерцают в полутьме. Мы со Свиридовым, зная, что она месяц назад родила ребенка, принесли в подарок то, что у нас было с собой прихвачено, - малиновое варенье на случай простуды и виноградный сок. Я видел, с каким наслаждением уплетали ребятишки пещер варенье, запивали соком и распевали песни отца. Когда пресс-конференция, сопровождавшаяся песнями детишек, кончилась, Сисан сказал мне:
      - Завтра вас примет принц Суфанувонг.
      Мы отошли к выходу из пещеры, присели на доску. Сисана стал рассказывать мне историю побега из тюрьмы принца и остальных членов ЦК Нео Лао Хак Сат.
      История этого побега из тюрьмы могла бы стать сюжетом для захватывающего фильма. Я записал эту историю. Вот она:
      "Сисан Сисану правые арестовали первым. Его бросили в тюрьму, и он сидел в камере без права прогулок. Он не знал, успели остальные уйти или нет. Как-то один из его стражников сказал:
      - Жаль, больше я не почитаю вашу газету. Хорошая была газета.
      Сисана начал приглядываться к своему стражнику и однажды ночью уговорил его разрешить прогулку. Проходя по тюремному коридору, Сисана заглядывал в глазки камер и в одной из них обнаружил принца Суфанувонга, секретаря ЦК Нухака, членов ЦК Камадана и Буфу. Все было ясно: правые обезглавили патриотическое движение, помощи ждать неоткуда. Когда тюремное начальство увидело, что узники ведут себя довольно спокойно, им разрешили выходить во двор, на огородик. Там они стали сажать лук, салат, папай.
      Первая ласточка свободы была неожиданной. Один из членов ЦК решил, что называется, играть ва-банк. Он попросил своего стражника отнести домой письмо. Стражник согласился. После он же принес передачу из дома. В ней была записочка.
      Члены ЦК начали беседовать с охранниками о жизни, семье, книгах. Затем - о политике. Завязались у членов ЦК интересные взаимоотношения и со следователями. Многие члены ЦК видели, что следователи, допрашивая их, выполняют свои обязанности, но по-человечески сочувствуют заключенным. И однажды один из членов ЦК попросил своего следователя рассказать о новостях, которые происходят в мире. Следователь долго молчал, потом написал на листочке бумаги: "Сегодня в четыре часа слушайте внимательно".
      Специальная тюрьма для членов ЦК Нео Лао Хак Сат в четыре часа пополудни замерла. И в одном из соседних домов (а тюрьма помещалась в военном городке) было на полную громкость включено радио. Кто-то вертел шкалу приемника. Сначала передавались последние известия из Вьентьяна, а потом эта же добрая рука настроила приемник на Ханой.
      Однажды один из следователей в конце длинного, сложного допроса тихо сказал:
      - В ближайшее время вас разобьют на группы и отправят по разным тюрьмам.
      Ночью в тюрьме было собрано экстренное заседание ЦК. Приняли решение бежать.
      Старшему охраннику Удону и двум его подчиненным - Тхам Ону и Бун Тави предложили бежать вместе с членами ЦК.
      Удон и его друзья приняли это предложение. Они попросили разрешения взять и своих младших братьев.
      - Кто они? - спросил Нухак.
      - Молодые монахи, - ответил Удон. - Они хотят служить революции.
      На следующий день Нухак попросил членов ЦК в то время, когда они будут копаться на огородике, обратить внимание на видневшееся за пределами военного городка, неподалеку от джунглей, большое белое дерево. Около него и был назначен сбор беглецов. Туда же должны были прийти и молодые монахи.
      - Подготовили продукты, - вспоминает Сисана. - Наступила ночь. Охранники заступили на дежурство. Удон связался с двумя проводниками из нашего центра. Мы переоделись в солдатские мундиры полицейской охраны. Забор, окружавший тюрьму, был цинковый, гофрированный. Он так раскалялся днем, что к нему нельзя было подойти. Мы думали прорезать в заборе дыру и бежать через нее. Но солдаты в двух бронетранспортерах, которые круглые сутки стояли у тюремных ворот, никак не ложились спать.
      Удон сказал: "Срочно нужны деньги". Мы собрали деньги, он купил водки и пошел к солдатам бронетранспортеров. Пили они долго, примерно час. Удон вернулся бледный, но не пьяный. От его одежды, рук шел острый запах рисового самогона.
      Думали выключить прожектор, чтобы разрезать забор в темноте. Но Удон сказал:
      "Выключать прожектор опасно, в военном городке, наверное, есть еще один какой-то наблюдательный пункт. Выключи прожектор - будет тревога. Лучше уходить через ворота..."
      ...Чтобы изменить внешность, принц Суфанувонг сбрил бороду и усы.
      "Сколько есть шансов на то, что убежим?" - спросил он.
      Секретарь ЦК Нухак сказал:
      "Процентов на семьдесят, я думаю, удача гарантирована".
      Принц ответил:
      "Даже если б было пятьдесят процентов, нужно бежать".
      Мы разделились на три группы. В первой был принц. Я шел в последней группе.
      Первая группа вышла из ворот, пошла по освещенной улице, мимо спящих казарм и домов для офицеров, по направлению к белому дереву.
      Минут через десять вышла вторая группа. Мы напряженно прислушивались. Было очень тихо, даже цикады не трещали, и мы, вспоминает Сисана, страшно сердились, что они не трещали. Громкий треск цикад нам показался бы тогда спасительным.
      А потом пошла третья группа. И вдруг солдат, который дремал, сидя на бронетранспортере с автоматом в руках, вскинул голову и посмотрел на нас, выходящих из ворот. Долго он смотрел на нас, а мы, замерев, шли мимо него. Потом снова уронил голову на грудь, и, - вспоминает Сисан Сисана, - я до сих пор не могу понять: то ли он понимал, что происходит, но был за нас, то ли был мертвецки пьян?
      Мы шли быстрым шагом в кромешной мгле по направлению к белому дереву. Но сколько я ни приглядывался, никак не мог определить в темноте это белое деревцо. Вдруг впереди вспыхнул острый луч света. Мы сначала даже не поняли, что это не просто свет, а свет, сопровождавшийся треском. Мы были вооружены. Удон и солдаты охраны имели автоматы. Решили отстреливаться. Я сошел с дороги, а Удон, поняв, что навстречу нам несется мотоцикл, кинулся к нему наперерез. Мотоциклист мог свернуть к тюрьме, и тогда бы он разбудил тех, кто находился в бронетранспортере, а они наверняка решили бы зайти в тюрьму, посмотреть, как там дела. А тюрьма была пустая, Там не осталось ни одного человека, ни единой живой души, мы и охрана - все убежали.
      Удон бросился наперерез к мотоциклисту, замахал руками, направил автомат и закричал: "По третьей дороге нельзя, поезжай направо!" Третья дорога вела к тюрьме. Мотоциклист послушно откозырял и поехал направо.
      Пошли дальше. А в это время навстречу нам, печатая шаг, шли два человека. "Кто идет?" - спросил Удон. "Я", - ответили из темноты. "Кто - я?" рассвирепел Удон, подымая автомат. "Да я, я". Это был принц. Он шел с солдатом. Они сбились с дороги. Мы объединились все вместе и стали пробираться к белому дереву. Мне повезло, я сумел сориентироваться и вывел товарищей к условленному месту.
      Где-то рядом бормотал ручей. Это был первый звук свободы, который мы явственно услыхали. Ветер шелестел в листве пальм, и это был второй звук свободы, который пришел к нам.
      Но уходить в джунгли было нельзя, потому что те два связных, что пришли из центра, и охранник пошли искать нас и принца. А когда они вернулись, оказалось, что нет еще молодых бонз, братьев нашей стражи.
      В час ночи наконец все собрались.
      Должен вам сказать, - смеется Сисан Сисана, - что только в кинофильмах побеги проходят организованно и слаженно. В жизни всегда бывает масса какой-то суетливой недодуманности. Да это и понятно: человек, который выходит из темницы на свободу, суетлив в движениях, в своих помыслах, и его психика (это смогут обосновать научно врачи-экспериментаторы) резко отличается от той, когда он пребывал в тюрьме.
      В час ночи, слава Будде, мы тронулись. Мы шли до четырех часов утра. Это произошло в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое мая. Вокруг нас была изумительная красота. Кричали птицы, пробуждались джунгли. Мы шли, подавленные этим пышным музыкальным сопровождением свободы. Во всем вокруг слышалась музыка. Она была вокруг нас и в каждом из нас.
      В условленном месте из-за пальмы кто-то крикнул: "Нэн", что значит "один". Я ответил словами отзыва. Навстречу вышли люди из второго батальона, батальона Патет Лао, которые отвечали за нашу безопасность.
      Светало. Мы забрались в самую чащу джунглей и там просидели весь день, заняв на всякий случай круговую оборону. То, что мы заняли круговую оборону, как выяснилось, было правильным. Утром, в семь часов, в тюрьму привезли завтрак. Стали барабанить в ворота, но никто не открывал. Начался переполох. Наконец открыли ворота, а в камерах было пусто. Вдогонку бросили войска. Не полицию, а регулярные воинские части. Несколько поисковых групп шли по нашему следу. Шли по той же дороге, которой пробирались и мы. Они остановились перекусить примерно в двух километрах от того места, где мы притаились в джунглях. Но логика подсказала солдатам: бежали важные люди, бежал весь Центральный Комитет Нео Лао Хак Сат. Значит, их встречал батальон, никак не меньше. "Нас пятьдесят человек, - думали они. - Если вступим в стычку, преследуя беглецов, все погибнем. Так пусть живут те, и мы тоже останемся живы". В деревне солдаты погони попросили себе водки. Наши люди приготовили им вкусный обед, упоили их как следует. Поисковая группа вернулась обратно, доложив, что следов беглецов обнаружить не удалось. Правда, мы придумали хитрость, В направлении, прямо противоположном тому, по которому мы убегали, в одной деревне к уездному начальнику пришли "крестьяне" и сказали, что они видели в ста метрах от селения двадцать человек, которые перебегали из одного леска в другой.
      Туда были брошены все преследовавшие нас войска. Эта дезинформация, я считаю, спасла нам жизнь.
      ...Мы двинулись дальше. И вот тогда чуть не случилось несчастье. Кто-то донес уездному начальству о том, что прошли люди, которых ищут. Но донесли об этом уездному начальнику, который являлся нашим агентом. Он поблагодарил доносчика, уплатил ему вознаграждение, а сам несколько раз пропустил телегу по тому месту, где мы прошли. Следы исчезли. Таким образом, мы получили еще резерв безопасного времени и на следующий день были у своих.
      Мы пробирались, словно Тарзаны, и ту тропу, по которой шли, окрестили "обезьяньей тропой". Потом наша группа разделилась. Часть членов ЦК во главе с принцем продолжала путь в Самнёа. Вместе с остальными я вернулся во Вьентьян..."
      Пришел в пещеру и написал для "Правды" корреспонденцию о встрече с принцем Суфанувонгом.
      ...Поэт Сисан Сисана договорился с председателем ЦК Нео Лао Хак Сат принцем Суфанувонгом о встрече. На машине подъехать к тому месту, где сейчас в пещерах живет принц, невозможно, - по данным товарищей из Информационного агентства, американские самолеты делают до четырехсот самолето-вылетов на освобожденные районы Лаоса ежедневно, и лощина, что ведет сквозь джунгли к пещере Суфанувонга, вся перепахана бомбами. Добрались за два часа пешком в полной темноте. Маленькая площадка перед отвесной скалой, куда ведет узкая бамбуковая лесенка, чернеет свежими воронками: здесь живет принц.
      Это человек поразительной судьбы.