- Я готов позвонить при вас Петру Аркадьевичу. Можете взять отводную трубку она в столовой, в горке я ее прячу за серебряной вазой вам, как другу, открываю тайну. Слушайте разговор.
      Столыпина однако не было вызвали в Царское, внеочередной доклад императору эх добиться бы права доклада и мне чтоб не как милость даровалась, а по звонку дворцовому коменданту раз в неделю самые последние новости! Не сумел ему продать себя толком, сам виноват оробел! Надо было б почитать царю, что его сановники про Думу пишут про министров у него лицо кроткое как у женщины, ему сплетни сладостны а что как не главная сплетница империи наша охрана?! Вот тебе и подступ! Верти им потом как хочешь жми на кнопочки пугай! Не через Петра Аркадьевича, а - напрямую! Он же слабенький, его надо постепенно приучать, он податливый, я из кабинета, а змеи-завистники нашептали, ша-ша, шу-шу, вот он и стал отворачиваться да в окна смотреть, словно я табурет какой, а не человек...
      - Когда ждете Петра Аркадьевича? - поинтересовался Герасимов, голос его в секретариате знали, поэтому не боялись отвечать правду.
      - Видимо, поздно Он изволил отправиться вместе с господином министром иностранных дел.
      - Давно?
      - С час тому назад, Александр Васильевич.
      - Что-нибудь срочное?
      - Да, вам курьер повез личный пакет, неужели еще не доставил?
      - Я звоню с перепутья. Благодарю. Сейчас же проверю. До свидания.
      Дав отбой, назвал барышне телефон адъютанта; тот сообщил, что личный пакет премьера "за сургучом" получен.
      - Вскройте, - сказал Герасимов. - И прочитайте.
      - Хорошо, Александр Васильевич. Соблаговолите подождать чуток, возьму ножницы.
      Зажав трубку ладонью, Герасимов озорно крикнул Азефу.
      - Хорошо слышно?
      Тот наконец сменил гнев на милость, усмехнулся.
      - Вот бы в ЦК эту отводную трубку поставить, цены бы мне не было, конец Бурцеву.
      - Алло, Александр Васильевич. - Адъютант вернулся к аппарату. - Я не знаю, возможно ли такое читать по телефону.
      - Что-нибудь связанное с "номером семь" (так в охранке говорили о Николае). О нем?
      - Именно.
      Герасимов поджался, поразившись догадке, мелькнувшей в голове.
      - Связано с маршрутом?
      - О дополнительных мерах предосторожности.
      - Хорошо, благодарю вас.
      Герасимов положил трубку на рычаг, похожий на рога оленя, усмехнулся вошедшему Азефу.
      - Ну? Так кто же шеф политической полиции? Я, милый Евгений Филиппович, я.
      - Глядите, - ответил Азеф миролюбиво - Моя информация абсолютна. Я говорю только в том случае, когда уверен. Я за это золотом плачу. Проверьте еще и еще раз. Если вам ничего не скажут, значит, у вас появились могущественные враги.
      - Кто вам поведал об этом вздоре? Это сказал ваш враг, Евгений Филиппович, - Герасимов ответил ударом. - Назовите мне его.
      - Нет, - Азеф покачал головой. - Не назову. Это мой коронный осведомитель. Он надежен. И не враг мне. Но и не друг. Он - болтун. А я ему в винт проигрываю... О нем в ЦК только Виктор знает. И Натансон. Назови я его, - мне гибель, ваши филеры сей момент засветятся, провокаторы начнут к нему с идиотскими вопросами приставать, - вот и конец мне, он все сразу поймет значит, решит, один из нас троих - провокатор. Лидер партии провокатором быть не может Натансон - теоретик, он прокламации пишет и газету ведет, от террора далек. Кто остается? Я остаюсь.
      - Но ведь коронный осведомитель отдал вам фальшивку! Как должен был царь идти в Ревель на "Штандарте", так и идет! Какая "чугунка"?! Это же безумие по нынешним временам! Вам, бомбистам, подарок! Какой идиот это санкционирует? Я? Увольте! Столыпин? Да ни в коем разе!
      В полночь позвонил премьер-министру; тот пригласил на чай, о том, что маршрут следования государя изменен, и слыхом не слыхивал.
      - Это сказки какие-то, Александр Васильевич, чушь От кого к вам пришла информация?
      - Из окружения эсеров.
      - Источник надежен?
      И Герасимов уверенно солгал:
      - Проверяем, Петр Аркадьевич, проверяем.
      - Такого агента надо сажать. Или гнать взашей, нахмурился Столыпин. - Заведомо вводит вас в заблуждение.
      Ночью Герасимов не мог уснуть, ворочался на тахте, вспоминал жену, сбежавшую к сукину сыну Комиссарову, чего им, бабам, не хватает? Меня ей не хватало, ответил он себе; я параллельно ей жил, как игрок она рядом, - ну и хорошо! Куда ей от меня деться?! А сам весь в интригах, ноздри раздувал за генеральским золотом спешил, дуралей, бабу в упор не видел, вот и ушла... Возвращался то и дело к Азефу: почему "чугунка"? Неужели начал двойную игру?!
      Утром, приняв холодный душ, тщательно побрил бороду и отправился в Царское, к Дедюлину.
      Тот отчего-то заюлил, начал угощать чаем с черничным вареньем, говорил все больше о пустяках, анекдотами сыпал, слезливо умилялся тем, как смышлен наследник, а когда Герасимов в упор спросил, не будет ли перемен в маршруте государя, ответил:
      - Только вам и никому другому, Александр Васильевич... Велено держать в секрете, но ведь все равно вам, именно вам придется ставить охрану в пути следования... Так вот, ее величество третьего дня гадала с Аннушкой Вырубовой, та ей на ночь выбросила карты, что-то много пик легло на раннюю дорогу, и поэтому поступило августейшее указание поменять фрегат на императорский поезд... Это должно быть сделано в самый последний момент... Вы уж порадейте, мой друг, не сочтите за труд, и поймите меня верно: я не имел права сказать вам об этом в телефон, как замечательно, что вы сами ко мне приехали... И еще, государыня сказала, что она намерена принять приглашение Бенкендорфа. Так что она вместе с английским родственником посетит имение графа близ Ревеля... Об этом тоже велено таить, сказать лишь в последний момент... Убежден, вы и там обеспечите надежную охрану...
      - В скольких верстах от Ревеля находится имение графа?
      - Всего двадцать пять, Александр Васильевич.
      - Где дорога проходит?
      - Сначала через город, потом по лесу, дивный тракт, желтый песок, корабельные сосны...
      - Вот из-за корабельных сосен-то и жахнут бомбу, скрипуче ответил Герасимов. - Я на себя такую ответственность не возьму.
      - Но, Александр Васильевич, ее величество дружна с семьей Бенкендорфов! Старинный русский дворянский род. И жена его чудно гадает по кофейной гуще! Совершенная, именно так, совершенная угадываемость ближайшего будущего! Вы же знаете, как государыня верит в это...
      - Этот дворянский род Пушкина укокошил, - по-прежнему скрипуче заметил Герасимов. - Для господ бомбистов прекрасный повод поставить акт именно на пути следования августейшей семьи к наследникам первого русского жандарма... А что касается гадания, то пусть графиня Бенкендорф сама пожалует на царский фрегат и там ворожит на гуще, охрану гарантирую...
      - Вы чем-то раздражены, Александр Васильевич? - мягко, но с металлическими нотками в голосе, осведомился Дедюлин. - Возможно, я могу помочь вам?
      - Нет, благодарю вас, в помощи не нуждаюсь... Что касается раздражительности, то ведь сплю мало, - дела... Врачи настаивают на том, чтобы лечь в клинику или поехать на воды... Как полагаете, стоит прислушаться к эскулапам?
      И Дедюлин дрогнул:
      - Конечно, конечно, Александр Васильевич, ваше здоровье надобно беречь, только, бога ради, после высочайшего визита в Ревель! Не бросайте нас со Спиридовичем, на вас надежда...
      - Да разве во мне дело? - чуть нажал Герасимов. Трусевич - директор департамента полиции, тайный советник, полный генерал, - огромная власть в руках, сотрудники разбросаны по всей империи, куда мне с ним в квалификации равняться?
      Дедюлин на это ответил, положив ладонь на левую руку Герасимова, которой тот прижимал к столу бумаги, чтоб не смело сквозняком.
      - Я обещаю, что предприму необходимые меры - в случае, если визит в Ревель пройдет благополучно - для безотлагательного жалования вас генерал-майором, Александр Васильевич.
      - Благодарю, - ответил Герасимов. - Тем не менее на поездку в замок к Бенкендорфам я накладываю табу. Иначе не смогу гарантировать, что высочайший визит пройдет благополучно. Лучше продолжать службу полковником с чистой совестью, хоть и без наград, чем генералом, повинным в трагедии империи.
      Дедюлин снял ладонь с его руки, пожал плечами, но сказать ничего не сказал; расстались холодно; вернувшись в Петербург, Герасимов сразу же вызвал Азефа.
      - Господин начальник охранного отделения, милостивый государь, Евгений Филиппович, - грустно пошутил он, приглашая провокатора к столу, сервированному с особым изыском, - а ведь вы у нас мудрец, не чета доверчивому Герасимову... Ваша взяла... Все верно - поезд. Где намерены проводить акт?
      - На пути следования. Нападение боевиков на поезд.
      - Каким образом избежим?
      - Это я уже продумал. Только оплатите пару моих счетов по картам, - я отдал две тысячи, чтобы за дружескою беседой получить от моего сановника все, что требовалось.
      - Считайте, что получили.
      - А я уже посчитал, - серьезно ответил Азеф. - Мне, увы, все приходится считать Словом, я сообщу моим людям шифрованной телеграммой о выезде Николая ночью, за полчаса перед тем, как поезд отправится из Петербурга. Ясно? "Я же сообщил! Не моя вина, что вы не успели провести акт в дороге!"
      В Ревель никто другой, кроме ваших людей, не собирается?
      - Ну, Александр Васильевич, это не ко мне вопрос. Приходите к нам на заседание ЦК да и спросите, - я не всесилен. На всякий случай скажите вашим пинкертонам, чтоб присматривали за максималистами, те нам не подчиняются, ответа за них не несу.
      - У ваших на флоте есть контакты?
      - Мои - под контролем. Стрелять и взрывать без приказа не станут. А все другие - ваша забота. Ищите.
      В тот же день Герасимов попросился на прием к Столыпину, премьер любезно пригласил на чай, расспрашивал о новостях, был, как всегда, чарующе добр, но тем не менее на прямые вопросы не отвечал, предпочитал давать обтекаемые ответы взгляд потухший, сеть мелких морщин под глазами, сдал, бедняга.
      - Думаю, охрана августейшей семьи будет на этот раз особенно сложной - задумчиво сказал Герасимов. - Я бросил на эту работу практически всех моих людей, столица останется без охраны.
      - Почему "особенно сложной"? - спросил Столыпин, помешивая длинной ложечкой крепкий чай в своем серебряном, ажурном подстаканнике.
      - Потому что террористы имеют все данные о маршрутах и плане августейших встреч.
      - Как они к ним попали? Измена?
      Герасимов вздохнул.
      - Демократия, а не измена Петр Аркадьевич. Эсеров снабжают материалами британские журналисты, там ведь все открыто, не то что у нас.
      - Я попрошу Извольского снестись с нашим послом в Лондоне по этому вопросу.
      И тут Герасимов запустил.
      - Ах, Петр Аркадьевич, я ведь не об этом. Меня страшит иное поскольку все силы охраны будут передислоцированы в Ревель, северная столица остается совершенно незащищенной. Найдись десять человек, которые бы рискнули взять власть особенно если имеют связи с армией и полицией - она как спелое яблоко, сама бы упала им в руки. Да здравствует республика! Или конституционная монархия, коли с кем из великих князей уговорятся.
      Столыпин закаменел лицом хотел было резко подняться, но сдержал себя (не желает выдавать волнения, понял Герасимов знает что я к нему достаточно присмотрелся каждый его жест расписал по формулярчикам) спросил холодно:
      - У вас есть какие-то сведения о такого рода возможности Александр Васильевич?
      Герасимов медленно поднял глаза на премьера долго молчал потом ответил - чуть не по слогам:
      - Я фантазирую, Петр Аркадьевич. Но это вполне реальная фантазия. Во имя России люди ведь и на больший риск шли.
      Ну же думал он моляще придвинься ко мне положи руку на колено открой душу! Ведь я вижу как ты страдаешь! Я понимаю ужас твоего положения, как никто другой, дай только приказ я все сделаю. Ладно бог с тобой не приказывай намекни хотя бы мне и того хватит.
      Столыпин все же не выдержал поднялся начал мерить кабинет мелкими семенящими шажками чуть косолапя, словно застенчивая женщина на людях.
      - Это правда - глядя в его спину проскрежетал Герасимов что его высочество великий князь Николай Николаевич жаловался вам на государя. Попал в плен Александры Федоровны Россия живет без самодержца?
      Столыпин резко остановился словно бы кто натянул невидимые глазу поводья обернулся так стремительно что не удержал равновесия покачнулся даже.
      - От кого к вам это пришло?!
      - От камердинера, Петр Аркадьевич. Не великий же князь мне наблюдательные листы пишет - о себе самом.
      - Александр Васильевич - тихо с какой-то невыразимой страдальческой болью сказал Столыпин, - если я чем и горжусь в жизни, так тем лишь что меня в газетах называют "русским витязем". А вы слыхали, что значит по мадьярски слово "витязь"? Нет! "Осторожно"! Да, да, увы это так! "Осторожно"! Пошли к ужину Ольга Борисовна сулила блины с творогом.
      ...А Карпович все ж таки нашел в Ревеле связи с максималистами, не зря говорил друзьям: "С таким учителем, как Иван (12), можно свернуть горы, главное - отвага и убежденность в конечном торжестве нашего дела".
      Имя Карповича было легендарным для всех кто считал террор единственным средством борьбы с самодержавием, над социал-демократами смеялись "Книжные черви, балласт революции, такие никогда не смогут поднять народ на решительный бои с деспотизмом слово бессильно, только бомба может всколыхнуть массы".
      От максималистов он получил явку к боевой группе, готовившей акт независимо от эсеровского ЦК в глубокой тайне.
      Руководитель группы представился "Антоном", смотрел на Карповича влюбленными глазами, сразу же угостил чаем заваренным в матросской металлической кружке, предложил расположиться в его мансарде.
      - Хозяин дома наш друг хорошо законспирирован, так что здесь вам будет надежно город полон филеров, право оставайтесь у меня.
      Однако когда Карпович спросил что и где планируют провести максималисты Антон замкнулся:
      - Вы должны понять меня Я видел вас с товарищем Иваном, поэтому принял вас как брата. Приди кто другой, кого я не знаю пришлось бы убрать. Акт будет осуществлять другой товарищ не я, к сожалению. Я не вправе рисковать его жизнью до той минуты, пока он не приведет приговор над тираном в исполнение...
      - Словом, не доверяете товарищ Антон?
      - Вы брат мне, товарищ Карпович! Как же я могу вам не доверять? Но если бы я спросил, где ваши друзья которые ждут на улицах того часа когда поедет Николай кровавый чтобы взорвать его, вы бы мне ответили?
      - Нет, - согласился Карпович. - Я бы не ответил ни в коем случае. Но мне кажется что наш опыт несколько больше вашего товарищ Антон. Я не претендую на то чтобы влезать в ваше дело. Я думаю, что совместное обсуждение вашего плана, его детальное исследование может помочь вам Все же, согласитесь мы обладаем большей информацией чем вы.
      - Ваши товарищи намерены проводить акт в Ревеле? спросил Антон в упор.
      Карпович оглядел его юное лицо пшеничные усы добрые чуть близорукие голубые глаза и сопротивляясь себе самому тем не менее ответил:
      - Да.
      - Где это должно произойти?
      - Я не могу ответить на ваш вопрос.
      Антон удовлетворенно кивнул.
      - Верно. Я не в обиде. Теперь вам будет ясно отчего и я вынужден молчать.
      - Такое недоверие друг к другу может принести нам много бед, - заметил Карпович. - Мы можем пересечься. Тогда провал ждет и вас и нас.
      - Вы же знаете, как много сейчас говорят о провокации в вашем ЦК, товарищ Карпович...
      - Вы заметили я не спросил ваше настоящее имя... Так что и вы переходите-ка на "Вадима" ладно?
      - Да, да, конечно, - сразу же согласился Антон, - я должен был в первую же минуту поинтересоваться как мне следует вас называть, простите.
      - Что же касается провокации о которой распускает слухи охранка дабы нанести удар престижу партии социалистов-революционеров то в первую очередь удар направлен против Ивана, вам это прекрасно известно. Нас сие не удивляет удар против товарища Ивана пытаются нанести уже не первый год. Это понятно, товарищ Антон, враг всегда норовит бить по вершинам. Не верьте бормотанию Бурцева им играет охранка. Точнее: я хочу думать, что им играют. Если же мы убедимся в осознанной провокации Бурцева я убью его. Вот так.
      - Коли вы скажете где намерены произвести акт, задумчиво сказал Антон, - тогда и я отвечу на ваш вопрос.
      - Хорошо - после долгой паузы откликнулся Карпович. Акт будет поставлен на улицах во время проезда царского кортежа к порту.
      - Они же придут сюда на "Штандарте", - удивился Антон. Они и в городе то вряд ли появятся.
      - Они приедут сюда на чугунке, - сказал Карпович. - Вот в чем дело товарищ Антон.
      - Информация надежна?
      - Вполне.
      - В таком случае я скажу что мы ставим акт на царском фрегате. Наш человек застрелит царя на борту.
      - Я могу с ним увидеться?
      - А я смогу увидеться с тем, кто будет казнить императора на ревельских улицах?
      - Можете, - ответил Карпович. - Я один из них. Антон взглянул на собеседника своими ясными, детскими, сияющими глазами, вздохнул:
      - Чем будет работать товарищ? Бомба или револьвер?
      - Револьвер.
      - Это рискованно. Оружие могут выбить из рук, особенно если акт приурочен к обходу строя. Надежнее обмотать себя динамитом, полная гарантия успеха.
      - На военном корабле динамит не спрячешь, товарищ Вадим. И шнуры тоже, нереально.
      - Револьвер опробован?
      - Да.
      - Я оставлю вам свой адрес, товарищ Антон. Если человек, взявший на себя счастье покончить с тираном, появится в городе, - найдите меня, хорошо?
      - Я сделаю это.
      Азеф выслушал Карповича, гуляя по ночному Ревелю; когда тот кончил, сыграл рассеянность; он не должен помнить всего, что ему рассказал адъютант; в случае удачи максималистов он будет в стороне.
      - Прости, я задумался о своем, все пропустил мимо ушей... Пусть молодежь делает что хочет, я ставлю на боевую организацию, пойдем встречать наших: я отправил телеграмму, они должны приехать вечерним поездом.
      Никто, конечно же, не приехал, поскольку боевики получили сообщение Азефа за десять минут перед отправлением поезда в Ревель и за час перед тем, как из Петербурга вышел царский состав. Поэтому путешествие на "чугунке" прошло спокойно; в Ревель Герасимов привез с собой двести филеров; сто человек обеспечила местная охранка; армия выстроила шпалеры солдат по дорогам следования августейшей семьи; вся ревельская полиция была на улицах, сдерживая спинами жаркую толпу зевак; мальчики и девочки, одетые в белые платья, махали трехцветными флажками; хористы рвали горла, исполняя "властный державный"; когда государь ступил на борт катера, Герасимов облегченно вздохнул конец - делу венец, на море царя никто не достанет.
      С этим он отправился в отель и обвалился в сон, тяжелый и какой-то душный; проснулся в ужасе: увидел государя голым к болезни; бросился в ванную комнату, пустил воду, смыл дурь с кончиков пальцев; в эту примету верил свято: если после пригрезившегося кошмара смыть кончики пальцев водой, сон не сделается явью, - сколько раз так бывало и всегда кончалось добром.
      Вернувшись в широкую двуспальную кровать, тяжело затянулся папиросой, подумав: "Был бы Столыпин покрепче, не стал бы я пальцы водою смывать, да здравствует республика и ее создатель Александр Герасимов!"
      А между тем директор департамента полиции Максимилиан Иванович Трусевич, поселившийся в "штабной" гостинице вместе с "тихоней" - товарищем министра внутренних дел Александром Александровичем Макаровым (старый друг Петра Аркадьевича, еще с тех пор, как Столыпин был саратовским губернатором, а он, Макаров, председателем судебной палаты, поэтому и тащил за собой повсюду) и с генералом Курловым (змей, грязный человек, навязан в товарищи министра внутренних дел по высочайшему повелению), получив в руки депешу, залитую сургучом, "строго секретно, вручить лично", отправился к себе в номер, сломал сургучи, достал сводку наружного наблюдения, поставленного им за Герасимовым (без занесения в делопроизводство, работали свои самые доверенные люди), и углубился в чтение.
      На пяти страницах, написанных убористым почерком от руки (машинке такое не доверишь, у Герасимова всюду свои люди, не исключено, что и в стенографическом бюро департамента кого заагентурил), Трусевич подчеркнул лишь несколько строк: "Сероглазый" (так филеры обозначили Герасимова) в 13.32 зашел в кафе и занял столик в глубине зала. В 13.40 к нему присел "Урод" (так был обозначен Азеф). В течение двадцати пяти минут они, заказав две чашки кофе со сливками, беседовали о чем-то; ввиду указания "не пугать", попыток прослушать собеседование не предпринималось.
      В 14.05 "Урод" вышел из кафе и, взяв пролетку, отправился в центр города.
      В 141! "Сероглазый" вышел из кафе и, сев в ожидавший его экипаж, поехал, в военную гавань, где встретился с "Толстым" (такую кличку филеры департамента дали дворцовому коменданту Дедюлину) и "Рыжим" (так был обозначен начальник личной охраны государя генерал Спиридович).
      В 14.42 все трое на боте отправились на военный корабль.
      В 14.57 "Урод" встретился в ресторане "Золотая корона" с "Черным" (так был обозначен Карпович)
      В 15.08 "Черный", расставшись с "Уродом", который не стал обедать, отправился в район Нымме, дом семь, собственность шкипера Густава Юрна, где находился сорок пять минут.
      В 15.53 "Черный" вышел из дома и, тщательно проверяясь, отправился в центр, в ресторан "Золотая корона", где "Урод", не входивший ни с кем в контакт, заканчивал обед кофеем. "Черный" присел за столик "Урода" и беседовал с ним в течение пятнадцати минут. После этого они расстались, "Урод" отправился на вокзал и, взяв билет на петербургский поезд, зашел к начальнику железнодорожной станции "Ревель". Через окно было видно, что он спросил разрешения позвонить по телефонному аппарату. Такое разрешение ему было дадено.
      Опросом барышни с телефонной станции вокзала удалось выяснить, что из кабинета начальника действительно звонили в город, назвав номер отеля "Люкс". Точного содержания разговора телефонистка не помнит, но смысл сводился к тому, что "кризис заболевания прошел, ничего опасного для организма более нет, только нельзя допускать максимальной температуры, следует сразу же применять хирургические меры". Это послание просили передать некому "Александру Васильевичу".
      Между тем в 15.45 из дома шкипера Юрна вышел неизвестный, примерно двадцати трех лет, высокий блондин с пшеничными усами, нос прямой, глаза голубые, круглой формы, сам очень высокий, примерно двух метров росту, одетый в форму мичмана военного флота, и отправился к военной гавани, где сел на парапет, ожидая кого- то в течение часа, не входя ни с кем в контакт. После этого вернулся домой и более никуда не выходил и никого из неизвестных не принимал; присвоена кличка Усатый".
      Трусевич позвонил доверенному сотруднику особого отдела, ведавшему агентурой, и попросил немедленно прийти, захватив привезенные дубликаты фотографий боевиков- максималистов, заговор против себя понял сразу же, прочитав строчку по поводу "максимальной" температуры. Урод своих боевиков, понятно, от дела отвел, служит Герасимову не за страх, а за совесть, но ведь если охрана ведет социалистовреволюционеров, то проклятые максималисты на нем висят, на Трусевиче, будь они неладны! Сам Азеф от контактов с ними воздерживался, но чует сердце, этот Усатый в Ревеле неспроста, и то, что Азеф сам с ним не встретился, а послал к нему своего "Черного", весьма симптоматично.
      Разложив на столе пятнадцать фотографических портретов, Трусевич пригласил Василия Саввича Опарышкина, который возглавлял филерскую "летучую группу" (на пенсии уже, приглашен на штучную работу, с правом набрать себе семь филеров с поденной оплатой), подчиненную одному ему, директору департамента, Максимилиан Иванович попросил глянуть, нет ли среди предложенных к опознанию Черного или Усатого.
      Опарышкин лишь только глянул на стол, где были разложены фотографии, так сразу и ткнул пальцем в ту, что лежала с самого края, возле перламутрового, переливчатого телефонного аппарата:
      - Это Усатый, ваше превосходительство.
      Трусевич перевернул фотографию; каллиграфическими буквами было выведено: "Иван Савельевич Грачев, 1886 года рождения, дворянин, быв. студент физико- математического факультета СПб Университета, стажировался у профессора Баха, член ЦК соц-рев.; после казни Зильберберга, Никитенко, Сулятицкого и Стуре руководит боевым отрядом максималистов; состоит в розыскных листах ДП"
      Трусевич сердечно, но при этом в обычной своей суховатой манере поблагодарил Опарышкина и, протянув старику четвертной билет, заметил:
      - Пригласи своих сотрудников в трактир и хорошенько угости, но более двух четвертей не пить, завтра будет хлопотная работа. Если информация о сегодняшнем дне уйдет на сторону, - сгною всех вас в каземате. За Усатым сейчас кто смотрит?
      - Нушкин и Гандыба.
      - Хохол?
      - Да.
      - Зачем хохла взял в дело? Что, русских мало?
      - Он наш хохол, ваше превосходительство, проверенный, да и его дед по матери великоросс...
      - Смотри, под твою ответственность... А Черного кто водит?
      - Пашков и Каныгин.
      - Когда увидишь, что сотрудники и офицеры департамента окружили дом Усатого, своих сними. Чтоб все тихо было и культурно. Ясно?
      - Ясно, ваше превосходительство.
      - Черного продолжайте пасти сами, его никому не отдавать.
      - Юркий больно, двое могут не уследить, профессионал высокого класса.
      - За то и деньги плачу, чтоб профессионала пасли. Придурки меня не интересуют.
      Антона взяли ночью вместе со шкипером Юрном; оставили в доме засаду, на допросах, которые продолжались всю ночь, ни тот, ни другой не произнесли ни слова, а ведь завтра приходит фрегат "Виктория и Альберт" с королем Англии на борту, спаси господи, сохрани и помилуй.
      Трусевич даже подумал, не пригласить ли ему Герасимова для откровенного разговора, этот никому не желает подчиняться, только со Столыпиным имеет дело, информацией владеет уникальной, еще бы, член ЦК Азеф, лидер всех боевиков, стоит с ним на связи, ему, понятно, можно спать спокойно, супостату.
      Так, мол, и так, сказать ему, давайте объединимся на время визита, забудем споры, речь идет о жизнях августейших особ, пусть все личное отойдет на второй план, сочтемся славою в конце-то концов; нет, после тяжелого раздумья возразил себе Трусевич, такого рода беседа не для полковника, только посмеется, поняв мой страх.
      Лишь под утро нашел выход из положения; разбудил столыпинского дружка, товарища министра Макарова, и сказал:
      - Департаменту удалось захватить боевика-максималиста, Александр Александрович... Это очень тревожно. На допросе субъект молчит... Но поскольку гроза бомбистов Александр Васильевич Герасимов привез с собою коронную агентуру, просил бы вас подписать приказ - вот он, извольте ознакомиться, - что именно на него, учитывая его богатейший опыт, с сего часа возлагается наблюдение за всеми преступными элементами в Ревеле, а не только за эсерами. Думаю, если он возьмет в свои руки наблюдение и за максималистами и за анархистами, - мы можем быть спокойны за исход августейшей встречи.
      Прочитав приказ, присланный с нарочным в пять часов утра, Герасимов снова вернулся в постель и, выкурив папиросу, длинно сплюнул на пушистый ковер хорезмской работы.
      Как ужи выскользнули, подумал он о Трусевиче и Макарове; а ведь я один; Азеф-то уехал - никаких претензий, он свое дело сделал, эсеровские боевики остались в столице, Карпович не в счет, он получил инструкцию самому ничего не предпринимать, ждать команды. А максималисты здесь, готовят акт на воде. Господи, господи, вот ужас-то!
      Герасимов выкурил еще одну папиросу, потом поднялся, сбросил халат, принял холодный душ и отправился в триста седьмой номер, где разместился его штаб, работавший круглосуточно.
      Дежурил полковник Глазов, по счастью.
      - Глеб Витальевич, - голос Герасимова был сух и требователен, - немедленно свяжитесь с командованием флота и передайте указание перед торжественным построением экипажей обыскивать каждого, включая офицеров, на предмет обнаружения оружия.
      Глазов склонил голову, поинтересовался:
      - Это чье указание?
      Ох, умница, ликующе, с каким-то разряжающим напряг облегчением, подумал Герасимов.
      - Не почтите за труд позвонить Максимилиану Ивановичу Трусевичу и предупредите его, что проект приказа уже отправлен ему с нарочным.
      ...Трусевич, выслушав Глазова, спросил:
      - А где Герасимов?
      - Александр Васильевич выехал в город.
      - Вот тогда вы его дождитесь и скажите, что я такой приказ не подпишу. Ему поручено дело, ему и подписывать все приказы.
      - Ваше превосходительство, - ответил Глазов, - господин Герасимов объяснил мне, отчего он обременяет вас этой просьбой его указание - полковника по чину - не может быть отправлено адмиралу. Тот не станет брать во внимание предписание полковника...
      Герасимов, напряженно слушая разговор, не сдержал затаенной улыбки; сердце в груди ухало, кончики пальцев покалывало иголочками, ныло сердце.
      - Что ж, передайте Александру Васильевичу, когда он вернется, чтобы снесся со мною. Пусть он мне этот приказ направит с развернутым объяснением, а то как-то неловко получается - ему оказана честь, доверен самый боевой участок работы, а я за него, видите ли, подписываю приказы, несолидно...
      Герасимов поглядел на часы: семь минут шестого. В десять должен прибыть английский король. В восемь все чины полиции и охраны будут в гавани: цейтнот.
      - Вы прекрасно с ним говорили, Глеб Витальевич, - сказал Герасимов. - Если все кончится благополучно и коли охране выделят несколько "Владимиров" или "Анн", вы будете первым в числе награжденных.
      - Сердечно благодарю, Александр Васильевич... Мне очень приятно работать под вашим руководством.
      - Спасибо. Итак, за работу... Я продиктую приказ...