Допустим, сошло с рук. Предположим, три человека, отобранных по конкурсу, разработали новый фасон и прекрасную технологию... За полгода... Осталось десять тысяч рублей. Я обещал распределить их между теми, кто внес серьезный вклад в дело, которое сэкономит стране сотни миллионов. Думаете, мне позволят распределить эти деньги между десятью светлыми головами? Ха-ха-ха! Давно я так не смеялся! Общинной модели мышления угодно выдать премию тысяче сотрудников - по пятнадцать рублей, зато все равны, никаких обид! Бюрократ построил себе роскошный храм из инструкций: любое дело можно погубить, никто работы не спросит, только была бы соблюдена инструкция! А их у нас миллион! Пример номер два. В моем отделе работают двенадцать человек. Из них пять - настоящие инженеры, остальные - люди в науке случайные. Как я, начальник отдела, могу от них избавиться? Никак! Гарантированное право на труд!
      - Вы против этого права?
      - За! Двумя руками за! Но позвольте мне, начальнику отдела, платить пятерым светлым головам за их труд, за реальный взнос в д е л о, а не за тот стул, на котором они сидят! Конечно, при нынешней системе хозяйствования статистике куда как просто сводки составлять - никаких забот, знай крути арифмометр!
      - Предложение? - снова повторил Славин.
      - О главном я уже сказал. В начале нашего разговора. Нас душит скафандр бюрократического аппарата. Дайте руководителю задание и деньги. И, понятно, срок. Жесткий срок. Но позвольте мне, руководителю, стимулировать рост светлых умов для страны! Светлые умы и золотые руки - в результате ненормированной заинтересованности - давали бы народному хозяйству миллионную экономию. Тем, кто мыслит, тем, кто горит делом, позвольте мне платить так, как они того заслуживают!
      - Вы, руководитель отдела, точно знаете, чего они заслуживают?
      - Бесспорно!
      - Ну а если руководитель - дурак? Такое возможно? Или человек со скверным характером? Или пристрастный? Или самовлюбленный? Или хам? От такого рода ситуации вы гарантированы?
      - Ну вот, - вздохнул Иванов, - все возвращается на круги своя. Конечно, не гарантирован! Конечно, есть риск. Конечно, проще оставить все как есть. Знаете, какая у нас у всех болезнь?
      - Не знаю.
      - Мы хотим всё заранее п р о д у м а т ь. А такое невозможно. "Он говорит, как Степанов, - подумал Славин, - его словами; у всех наболело, все об одном и том же..."
      - Когда Циолковский начинал свое дело, - продолжил Иванов, - его объявили психопатом: чугунка еле-еле ходит, а он на небеса замахивается! Руководитель, к вашему сведению, это тоже талант! А мы ищем таланты не в живом деле, а в анкетах. Папа с мамой в порядке? В порядке! Выговоров не имел? Нет! Иван Иванович к нему благоволит? Вроде бы да. Пойдет! Через полгода видим: дурак дураком, тьма и чванство! Но снять не моги! Неудобно, только назначили, нас не поймут, надо с человеком поработать, не боги горшки обжигали... Во всяком деле важно н а ч а т ь, Виталий Всеволодович. Определить границы риска, точно знать конечную цель - и всё! Ура, вперед! Эксперимент - явление саморегулирующееся! Он отсекает дурь, если у тех, кто его проводит, есть права! На пустом месте инициативу не создашь. Либо бытие определяет сознание, либо - в пику этому положению, по догме Ватикана, - сознание определяет бытие. Я, знаете ли, противник расхожего: "Надо повышать сознательность!" Ну-ка, повысьте сознательность у рабочего на конвейере, если он не убежден, что в зависимости от того, сколь тщательно он заворачивает свою гайку, в конце года получит премию - и не двенадцать рублей, а пятьсот! "Человек есть то, что он ест!" тоже, кстати, не Ватикан придумал, а наши великие предки! Мы все больше считаем, как, не уплатив, сэкономить, а надобно исходить из другого: как бы поскорее да получше получить, уплатив за отличную работу процент с прибыли. Все остальное - болтовня и химера.
      - Скажите, Георгий Яковлевич, а вот можно просчитать, хотя бы приблизительно, какой урон был нанесен делу из-за того, что вы не поехали на конгресс в Будапешт?
      - Можно, - машинально ответил Иванов, продолжая, видимо, думать о своем. Тысяч на сто, считаю.
      - Слишком уж круглая цифра, - заметил Славин. - Почему именно сто тысяч?
      Иванов неожиданно поднялся со стула (как легко движется, что значит спортсмен):
      - Погодите, погодите, а откуда вам известно, что меня не пустили?
      - Так я в институте не только с вами говорил... Мир слухами полнится.
      - А чего ж вы тогда со мной беседуете? Я же хам и разложенец! Клинья под меня бьете?
      - Это не по моей части. Я, наоборот, и в падшем ангеле стараюсь найти черты непорочной девы. Нет, меня действительно интересуют реальные потери, если они были...
      - Извольте... Наука ныне вне обмена идеями невозможна... Согласны?
      - Вполне.
      - Трата денег на повторение того, что уже где-то изобретено, государственное преступление. Так? - атакующе спросил Иванов.
      - Государственное преступление предполагает следствие и суд.
      - Именно.
      - Кровожадный вы.
      - Нет. Я справедливый. И если моей стране наносят урон, это, полагаю, вполне подсудное дело. Доброта, знаете ли, бывает порою хуже воровства... Продолжаю... На конгрессах такого рода, какой был в Будапеште, собираются не болтуны, а люди компетентные. На Западе деньги на турне просто так не выпросишь, там все контролируется конечным результатом дела... У нас эта поездка была з а п л а н и р о в а н а за два года еще... Кого тревожит, что лишь я, простите, не хвалюсь, стал определенного рода монополистом в моей проблематике? Никого. "Пошлем другого, из того же отдела, какая разница?!" Ну и послали профессора Яхминцева, который был и остается идейным противником моей концепции; в науке он случаен, не горит ею, а р а б о т а е т по теме, утвержденной в плане. То, о чем я мог говорить с испанскими, канадскими, чешскими и японскими коллегами, он не может. Идеи, рождающиеся в моей отрасли науки, патентуются на Западе не менее чем на сто тысяч долларов. Пару-тройку идей я бы наверняка привез, тем более меня там ждал Роберт Баум, владелец патентной фирмы, держит руку на пульсе передовой науки...
      - Сам-то он исследователь?
      - Нет. Бизнесмен. Но за одного такого неисследователя я бы трех наших кандидатов наук отдал...
      - Откуда вы его знаете?
      - Он к нам трижды приезжал в Дубну и Новосибирск на конгрессы... Серьезно говорю, тройку б любопытных идей я оттуда привез...
      - Значит, если следовать вашей логике, убыток составил триста тысяч, а не сто, - заметил Славин. - Мне ваш директор сказал, что на ваше имя поступило новое приглашение, в Софию. Поедете?'
      - Пошел за билетом, - жестко усмехнулся Иванов. - Где продают?
      - Почему не ставите вопрос о снятии взыскания?
      - Потому что не считаю себя виновным.
      - Почему же тогда не апеллировали?
      - Потому что сначала надо провести закон о словесной градации между грубостью и констатацией факта. Яхминцева я считаю паразитом на теле науки, отказываться от моих слов не буду. За границу не рвусь, мне и тут хорошо.
      - А ущерб? - тихо спросил Славин. - Вы спокойно относитесь к тому, что страна терпит ущерб из-за того, что вы не встречаетесь со своими коллегами? Как-то эта позиция не очень вяжется с тем, что вы говорили в начале нашей беседы, Георгий Яковлевич.
      - Резерв прочности... Слыхали такую формулировку? Каждому металлу, сплаву, станку, ракете, человеку отпущен резерв прочности... Начну метаться - сосудик лопнет, и вся недолга... А так я в прекрасной форме, работаю с удовольствием, не стыдно смотреть на свое отражение в зеркале. Захотят разобраться разберутся. Унижаться не намерен.
      - Поиск правды не есть синоним унижения.
      - Вы меня извините, Виталий Всеволодович, но, думаю, такого рода вопрос особого интереса не представляет. Вы не компетентны его решить, потому что мои разногласия с Яхминцевым выражаются языком математических уравнений. Нас могут рассудить специалисты, да и то далеко не все... Вы по профессии кто?
      - Аналитик, - усмехнулся Славин. - И поэтому было бы славно, попробуй вы все-таки пробить себе поездку в Софию.
      ...Домой Славин вернулся в два часа ночи; за город, в свой маленький домик, не ездил теперь, т е м п работы не позволял, ночевал в Москве. В вестибюле, открыв почтовый ящик, сразу же увидел бумажку^с почты; он ненавидел эти бумажки трясучей, плохо сдерживаемой ненавистью: словно бы нарочно всё придумывают так, чтобы доставить клиенту неудобство, да и самим работникам почты (зарплата маленькая, одни старушки дело тянут, бедолаги) тоже: "Получите заказное письмо в... с... и до..."
      "Хорошие вы мои, нет у меня времени приходить на почту за заказным письмом, это ведь Ариша пишет, она человек обстоятельный, сколько раз ее просил посылать обыкновенные конверты; я завтра в восемь уеду, обедать буду в ЧК или вовсе не буду, если Константинов отправит на выезд. Обидно же, любимая пишет, каждая ее весточка как солнечный лучик... Отправь шофера отдела потребуют доверенность, а ее надо оформлять два дня! Господи, до чего же мы нерасторопны в своем желании во всем и везде добиться абсолютного, то есть отчетного порядка: письмо вручено, час, дата, подпись...
      Лежит бедное Аришкино письмо - умное и нежное, она их прекрасно сочиняет вместе с какими-нибудь повестками, кляузами, пустыми поздравлениями; чувства, отданные бумаге, хранят человеческое тепло; как же сейчас холодно Аришиным словам в темной комнате почты, где свалены кипы конвертов; бедненькая моя подружка, нежность ты моя с головой мыслителя..." "Журналистики вне киномонтажа отныне не существует!"
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.