- Спасибо... Ирину поцелуй, когда прилетит... Кто-то из французов очень верно сказал: "Каждое расставание - это немножечко смерть..." Сладость свободного сочинительства-I
      Закончив изучение архивов, документов Библиотеки конгресса и материалов, опубликованных в "Ньюсуик" и "Форин афферз" о скандальной схватке ракетостроительного концерна Сэма Пима авиационной корпорацией Джозефа Летерса, режиссер и сценарист Юджин Кузанни работал теперь дома один. Сын переехал к подруге. По ночам, когда Голливуд засыпал и лишь стрельчатая листва громадных пальм, устремленных в провальную жуть черно-атласного неба, шелестела, словно тоненькие металлические стружки, которые сбрасывали с бомбардировщиков ВВС США во Вьетнаме, чтобы вызвать помехи на радарах противовоздушной обороны.
      "Хороший образ, - подумал Кузанни, - можно использовать в монтаже; спокойствие ночного Голливуда, одиночество, становящееся привычным, металлический шелест пальмовых стрел в темноте; встык - такой же звук над Вьетнамом; пейзажи даются на такой же, как здесь, тишине, а потом экран должен взорваться от свистящего рева турбин сверхзвукового бомбардировщика, а после ландшафт исчезнет, поднятый в небо взрывом многотонной бомбы, черной, пахнущей шлаком, безжизненной пылью; на медленном оседании сожженной земли пойдут титры фильма; когда гарь и дым развеются, я покажу иной ландшафт, наш юг, Сан-Диего, безмолвную устремленность баллистических ракет; словно корабли инопланетян, стоят они в скальной пустыне - безнадежность лунной поверхности, тишина, абсолютная, шершавая тишина, и нет уже шелеста пальм, ощущение тотальной, безнадежной в ы ж ж е н н о с т и планеты..."
      Кузанни взял свой маленький, карманный диктофон - работал только с ним, знай себе наговаривай то, что я в л я е т с я перед глазами и явственно слышится в ушах, - еще раз посмотрел на фото сына; какой прекрасный был парень еще год назад, единственный друг, господи, как сложна жизнь наша, и, поднявшись из-за стола, начал неторопливо ходить по кабинету, окна которого выходили в сад; сценарий своего фильма он диктовал так, словно бы видел на экране все, о чем говорил:
      - Весна восемьдесят пятою, Нью-Йорк, биржа... Тяжелый, постоянный, тревожный гул голосов; на огромном бело-красном электронном табло пульсирует экономическая жизнь страны, которая выражена в цифрах, означающих взлеты и падения акций ведущих корпораций. За этими точечными взлетами пунктов специалисты сразу же видят разорение одних, счастье других, надежду третьих.
      На табло резко возникают цифры стоимости акций "Авиа корпорейшн"; зафиксировано падение еще на два пункта; взрыв оживления среди присутствующих пугает жесткой немедленностью реакции биржевых маклеров.
      Дейвид Ли - президент "Мисайлс индастри" ["Ракетная индустрия"], наблюдая за тщательно просчитанным сумасшествием биржи, обернулся к спутникам:
      - По-моему, после этого сэру Питеру Джонсу не подняться.
      И быстро двинулся к выходу. Он шел мимо кабин, где сидели маклеры, связанные прямыми телефонами со своими компаниями и клиентами, мимо тех закутков, где обосновались журналисты и, улыбаясь, слушал их быстрые, кричащие сообщения: "Компания, созданная сэром Питером, зашаталась"; "Самолеты Питера Джонса не нужны больше нашим ВВС?"; "Сегодняшнее падение акций на бирже свидетельствует о кризисе политики сэра Питера!".
      Этот же день, три часа спустя.
      ...Техас, маленькое ранчо миллиардера Питера Джонса - президента "Авиа корпорейшн". Около конюшни - телевизионные установки, где толпятся репортеры газет и фотокорреспонденты; идет съемка вывода коней, их объездки.
      Когда увели танцующего каурого жеребца, из конюшни вразвалочку появился ковбой:
      - А сейчас наш главный сюрприз: трехлеток Виктори, подарок сэру Питеру от принца Фарука.
      На Виктори выехал сам сэр Питер, кряжистый седой старик, чем-то похожий на Жана Габена - в потрепанных джинсах, клетчатой, красно-белой рубахе и замасленной широкополой техасской шляпе.
      - Как конь, ребята? Хорош? - улыбнулся Питер Джонс журналистам.
      Первый корреспондент:
      - Почему принц Фарук подарил вам этого коня?
      - Видимо, потому, что любит нашу страну. Второй журналист:
      - Тогда он должен был подарить этого жеребца президенту...
      Питер Джонс усмехнулся:
      - Он и подарил его президенту.
      Второй журналист:
      - Олицетворяете Штаты с Вашей корпорацией?
      - Не навязывайте мне модель ответа, дружище.
      Третий журналист:
      - Надеетесь быть переизбранным президентом "Авиа корпорейшн" на третий срок?
      - Это не моя забота. Это решает собрание акционеров. Я из породы тех стариков, которые подчиняются воле большинства. Если акционеры пнут меня коленом под зад, я уйду. Если же попросят остаться, что ж, останусь.
      Первый журналист:
      - В истории нашей страны президентом - я имею в виду Штаты, а не корпорацию - на третий срок был избран только один человек, Франклин Делано Рузвельт.
      - Мы бы его провели и на четвертый срок, а вот я на четвертый срок не рассчитываю.
      Третий журналист:
      - Сегодняшнее падение акций вашей корпорации на бирже грозит какими-то последствиями?
      Питер Джонс похлопал коня по шее:
      - Ответь этому парню, коняга. Ответь ему во весь голос. Мне нельзя обвинят в неуважении к прессе.
      Первый журналист:
      - Правда ли, что вы ненавидите президента компании "Мисайлс индастри" Дейвида Ли?
      Сэр Питер сокрушенно покачал головой:
      - Дейвид Ли - мой друг, молодой, умный, верный друг! Я бы мечтал, чтобы именно он закрыл мне глаза, когда сдохну. Спасибо, ребята! Не пишите о моем коне плохо, других таких больше не будет.
      Питер Джонс приветливо помахал журналистам рукой, улыбнулся, въехал в конюшню; ковбои быстро закрыли дверь; осторожно сняли с седла сэра Питера; лицо - пергаментное, желтое, веки судорожно сжаты.
      ...Тот же день, парк Токсидо, близ Нью-Йорка.
      Огромный "кадиллак" Дейвида Ли въезжает в сад, окружающий его дом на берегу озера. Навстречу Дейвиду бегут его дети - семилетняя Джуди и пятилетний Дик. Поднимая детей на руки, он - счастливый, сильный - несет их к бассейну, быстро раздевается, толкает детей в воду, прыгает сам; барахтаются, веселятся, кричат.
      К бассейну подошла Мэри, личный секретарь Дейвида Ли:
      - Дэйв, на проводе Бонн, будете говорить?
      - Кто звонит?
      - Генерал Том Вайерс.
      - Этот нужен. Переключите аппарат на бассейн и лезьте к нам, будем хулиганить вчетвером.
      Дейвид Ли подплыл к телефону, снял трубку:
      - Здравствуйте, Том, рад вас слышать. Как погода в Европе? Туман и дождь? Бедные, бедные... Значит, самолеты не летают? - Он рассмеялся. - Слушайте, Том, видимо, дня через два вам позвонит сэр Питер Джонс. Будьте с ним так же открыты, как со мной. Я загнал его в угол, он шатается, надо подтолкнуть... Мы встретимся с ним послезавтра в Сан-Диего, на испытаниях моих ракет, я пригласил и его, пусть злится...
      Мэри, переодевшись, прыгнула в бассейн, подплыла к Дейвиду, поднырнула под него и начала целовать его ноги быстрыми пузырчатыми поцелуями.
      ...Сан-Диего, испытательный полигон ВВС США.
      Сэр Питер Джонс неотрывно наблюдает за торжественной, неземной уже, а причастной космосу ц е р е м о н и е й запуска нового типа межконтинентальной ракеты. Вокруг Питера Джонса, припавшего к окуляру телескопа, замерли офицеры и генералы, наблюдающие рождение новой звезды. Чуть в стороне, окруженный толпой военных, стоит Дейвид Ли; объяснения, которые он дает, исчерпывающе кратки:
      - Затраты на производство наших космических ракет лишь на первый взгляд кажутся астрономическими. Вложив семь миллиардов долларов в реализацию нового ракетного проекта, мы - в стратегическом плане - не только разденем Советы, но и не будем зависеть от нефти, которая, увы, есть кровь авиации, не правда ли сэр Питер?
      Питер Джонс медленно оторвался от телескопа, улыбнулся:
      - Я приехал, чтобы аплодировать твоему успеху, Дейв, Я восхищен и разбит, старой перечнице пора на свалку.
      Подойдя к Дейвиду Ли, старик крепко обнял его; потом, обернувшись к одному из офицеров, тихо спросил:
      - У вас нет горячего чая?
      - Мы пьем только холодную воду, сэр, здесь так жарко.
      ...Питер Джонс кивнул и направился к выходу из бункера. Рядом впереди и сзади, тенями двинулись его телохранители.
      Он вышел в ночную жару космодрома, прислушался к доверчивой песне цикад, сел в старомодный "роллс-ройс" и помахал рукой провожавшим его офицерам; красные фонари бронированного автомобиля сэра Питера стремительно растаяли в ночи, словно бы их и не было.
      Открыв дверцу вмонтированного в спинку сиденья шофера шкафчика, сэр Питер выдвинул два телефона - белый и красный. Сняв трубку красного, он попросил телефонистку на далекой международной станции:
      - Пожалуйста, накрутите мне Бонн, моя прелесть, штаб-квартиру генерала Тома Вайерса; затем государственный департамент, отдел Восточной Европы, мистер Харви Джекобс; после этого Пентагон, генерал Киркпатрик. Если его нет на месте, соедините с номером девятьсот семьдесят три сорок два восемьсот сорок семь; потом мне нужен помощник министра здравоохранения Лодж, Вашингтон, дистрикт Колумбия, домашний номер семьсот двадцать семь восемьсот сорок четыре пятьдесят пять, и, наконец, Нью-Йорк, двести двадцать восемь сорок три пятьдесят девять, профессор Томас Бинн.
      Питер Джонс достал из кармана пиджака две капсулы с лекарством, бросил в рот; телохранитель протянул ему плоскую бутылку.
      - А горячего чая у нас нет? - спросил Джонс. - Обыкновенного горячего чая?
      - Мы загрузились холодными напитками, сэр.
      Сэр Питер Джонс откинулся на спинку сиденья, смежил веки: лицо совершенно больное, не похоже на то, каким оно было десять минут назад, в бункере.
      Зазвонил белый телефон. Телохранитель снял трубку, выслушал абонента, протянул сэру Питеру:
      - Государственный департамент.
      Питер Джонс кивнул, протянул слабую руку, взял трубку ледяными пальцами. Говорить начал, однако, бодро и весело:
      - Здравствуйте, Харви, вас тревожит старая кляча Джонс. Не найдете для меня минут тридцать завтра утром, от десяти до одиннадцати? О'кэй. Спасибо.
      Новый телефонный звонок; телохранитель, что сидел рядом, негромко пояснил:
      - Профессор Бинн.
      Сэр Питер кивнул:
      - Доброе утро, дорогой Бинн. У вас уже утро, не так ли? Я славно поработал, но боюсь, что не успею вернуться к двум часам, как договорились, все-таки шесть часов лёта. Не рассердитесь, если я заявлюсь под ваши рентгены к пяти? Спасибо. Нет, нет, не тревожьтесь, чувствую себя прекрасно.
      Джонс снова откинулся на мягкую кожу сиденья, тихонько застонав; телохранители молча переглянулись.
      - Здесь где-нибудь есть аптека [В США аптека часто одновременно и бар, и маленький универсальный магазин]? - спросил сэр Питер.
      - Все медикаменты в машине, сэр, - ответил телохранитель.
      - Я спрашиваю, - тихо повторил Питер Джонс, - по дороге на аэродром есть какая-нибудь аптека? Маленькая провинциальная аптека, где дают чертовы бутерброды и торгуют горячим чаем?
      ...Маленькая придорожная аптека на бензозаправочной станции.
      Сэр Питер вышел из туалета, прополоскал рот теплой водой из-под крана, вернулся в уютное, совершенно пустое помещение аптеки-бара, сел за цинковую стойку, улыбнулся фиолетовому негру в униформе "Тексако" и спросил:
      - У вас есть горячий чай? Очень горячий чай?
      - Кофе, сэр, - ответил негр. - У нас здесь мало кто пьет чай.
      - А если я не люблю кофе?
      - Очень сожалею, сэр, но здесь нет чая.
      Джонс показал телохранителю глазами на музыкальный ящик. Тот опустил монету и нажал кнопку. Он знал, что любит хозяин. Зазвучала грустная песня Чарли Чаплина.
      А в машине пронзительно зазвонил красный международный телефон; один из телохранителей подошел к Джонсу, который бессильно обвис на стойке:
      - Бонн, сэр. Генерал Том Вайерс.
      - Пусть переключат на этот аппарат, - шепнул сэр Питер,
      - Какой здесь номер? - спросил телохранитель негра.
      - 9742-582, сэр, - ответил тот.
      Телохранитель неслышно сорвался с места.
      - Как тебя зовут? - спросил Джонс негра.
      - Меня зовут Джо Буэд, сэр.
      - У тебя красивое имя.
      - О да, сэр.
      На стойке затрещал телефон; негр схватил трубку:
      - Аптека-бар "Сладкая тишина" слушает.
      Питер Джонс страдальчески хмыкнул, покачал головой; телохранитель вырвал у негра трубку и протянул хозяину.
      - Здравствуй, Том, - прежним, бодрым голосом проговорил сэр Питер. - Я, видимо, разбудил тебя? Прости, но мне нужно чтобы ты завтра же вылетел сюда со всеми материалами. Ты понимаешь меня? Не совсем? Так вот, наш молодой друг включил счетчик. Мы проигрываем темп. Я жду тебя, Том.
      Питер Джонс протянул телохранителю трубку. Тот опустил ее на рычаг.
      - Дай-ка мне стакан крутого кипятка, сынок, - попросил Джонс негра.
      - У нас нет чистого кипятка, сэр. У нас только горячий кофе.
      Джонс вздохнул; телохранитель помог ему подняться; шаркая ногами, старик пошел к своей огромной машине, провожаемый грустной песней Чарли Чаплина.
      ...Поддерживаемый под локоть телохранителем, Питер Джонс опустился на сиденье машины, и в это как раз время зазвонил белый телефон. Телохранитель снял трубку, выслушал говорящего, прикрыл мембрану ладонью:
      - Помощник министра здравоохранения мистер Лодж, сэр. Питер Джонс молча протянул руку к трубке:
      - Дорогой Кони, здравствуйте! Нет, я звоню с юга. О-о, чувствую себя прекрасно! Слушайте, поскольку вы пропустили два заседания нашего совета акционеров, я начну против вас драку. Или же найдите для меня время утром, вместе позавтракаем. О'кэй? Спасибо. Встретимся в Бернc-Хаузе.
      ...В ресторане Бернс-Хауз было тихо и пусто, всего два гостя - помощник министра здравоохранения Кони Лодж и сэр Питер.
      - Кого это должно убедить, сэр Питер? - задумчиво спросил Лодж, выслушав старика.
      - Это должно испугать, Кони.
      - Опять-таки - кого?
      - Общественное мнение.
      - Общественное мнение делают, сэр Питер. И на удар, который мы обрушим на Дейвида Ли, его "Мисайлс индастри" ответит встречным ударом.
      - Бесспорно. Только когда? Фактор времени за нами, да и потом им труднее пугать людей, чем нам. Я и наша корпорация - это самолеты. К нам уже привыкли, самолеты сделались бытом. А ракеты, которые заражают окружающую среду особенно в южных штатах, я подчеркиваю - в южных штатах особенно, - такое не может не содействовать рождению страха.
      - Думаете, это помешает "Мисайлс индастри" получить семь миллиардов долларов в конгрессе?
      - Вряд ли. Однако это поможет нам получить не меньше. Мы обязаны думать о будущем: тень в пустыне создают саженцы, которым год от роду. Создать тень, сэр Питер усмехнулся, - аналогично понятию бросить тень, в нашем жестоком деле, во всяком случае. Если вы сможете сориентировать серьезных ученых на такого рода кампанию страха, мои газеты выпустят залп против Дейвида ди. Немедленно.
      - Необходимо выступление двух-трех сильных научных обозревателей, сэр Питер, - задумчиво откликнулся Лодж. - Нужны звезды, м эти звезды должны так и т а к о е рассказать Америке - и не одним лишь южным штатам, на которые вы всегда ставите, но и северным тоже, - что новая ракетная индустрия Дейвида Ли может принести нашей стране, чтобы люди содрогнулись от ужаса. Лишь получив повод такого рода, я смогу начать официальное расследование.
      Во весь экран - огромное сердце Питера Джонса.
      Профессор Бинн оторвался от рентгеноскопа, взглянул на коллег:
      - Он обречен. Он может умереть сейчас, здесь, на столе.
      - Странно, что он еще ходит. У него лоскуты, а не сердце. Сколько ему? спросил один из собравшихся на консилиум.
      - Восемьдесят. Как вы относитесь к операции на митральном клапане? ответил профессор Бинн.
      - Сколько он стоит?
      - Не менее трехсот миллионов. Впрочем, никто этого не знает точно. Но если его выберут на третий срок, он будет стоить миллиард, в этом я не сомневаюсь.
      - Выберут его или не выберут - какая разница: он проскрипит полгода. Это максимум.
      Бинн отошел от рентгеноскопа к селектору, стоявшему на белом столе, выключил страшную пульсирующую фотографию старческого сердца, нажал кнопку селектора - прямая связь с другим кабинетом, где на хирургическом столе под рентгеном лежал Джонс, - и сказал:
      - Одевайтесь, Питер, мы идем к вам.
      - Могу я попросить горячего чаю, Бинн?
      - Можете. По-прежнему ничего не болит?
      - Нет. Ну а если честно: как мои дела?
      - Все нормально, Питер. Но бой против Мухаммеда Али вы не выдержите.
      Питер Джонс усмехнулся:
      - Это меня не волнует. Я его куплю. Он упадет от моего удара в первом раунде. Я ведь стою триста миллионов или вроде этого, не так ли?
      Стремительно-испуганные взгляды профессоров; глаза всех Устремлены на кнопки микрофонов селекторной связи с соседним кабинетом.
      Бинн усмехнулся:
      - Я не вру моим пациентам, коллеги. Я их злю. Именно это придает им импульс силы... Да, я позволил ему услышать ваши слова... Для других это может быть шоком, а для сэра Питера всего хорошая психотерапия... Пошли, он ждет... "Верьте первому впечатлению, но при этом вчитывайтесь в каждое слово документа"
      С л а в и н изредка бросал на профессора Иванова быстрые взгляды, особенно в те моменты, когда тот неторопливо просматривал свои записи, сделанные на маленьких листочках плотной, чуть желтоватой бумаги. Крупная голова несколько асимметричной формы казалась вбитой в крепкие плечи - так коротка была его мясистая шея, покрытая бисеринками пота; в зале, где шла защита диссертации соискателем Макагоновым, было душно, но не настолько, чтобы так уж потеть (видимо, крепко пьет, подумал Славин). Говорил профессор к о м а н д н о, порою раздражался чему-то, одному ему понятному, и тогда его голос, и без того тонкий, срывался на фальцет.
      - Все мои критические замечания, - продолжал Иванов, - которые я не мог не высказать, ни в коем разе не меняют позитивного отношения к работе соискателя. Мы наработали порочный стиль: если уж хвалить, то, что называется, взахлеб, чтоб ни одного слова поперек шерстки: ура, гений, люди - ниц! Не верю я такой похвале! За ней угадывается неискренность, а в конечном счете полнейшее равнодушие к делу... Жаль, что в нашем ученом совете такого рода настроения по-прежнему бытуют... Как и все мы, я глубоко уважителен по отношению к Валерию Акимовичу Крыловскому: патриарх, всем известно... Но зачем же, Иванов обернулся к председательствующему, - объявлять выступление Валерия Акимовича с перечислением всех его званий, лауреатств и титулов? Зачем это трясение золотом прилюдно?! Что это за византийщина такая?! А между тем работу соискателя, столь нужную оборонной технике, мурыжили два года! Пока собрали все мнения, утрясли планы, разослали рецензентам... Два года вон! Я извиняюсь перед соискателем за эту замшелую дремучесть процедуры вхождения в науку и прошу его, как человека молодого, не битого еще, не впадать в равнодушный пессимизм. Жизнь - это драка. Увы. Особенно в науке. Пора научиться угадывать таланты, а не строить для них специальную полосу бега с преодолением препятствий. Что создает спортсмена, то губит ученого. Я поздравляю соискателя: он сказал свое слово в науке. Это не перепев знакомых истин, не собрание чужих цитат и схем, это - новая идея, браво!
      ...Инспектор управления кадров долго листал личное дело Иванова, потом закурил "Приму" и задумчиво заметил:
      - Знаете, товарищ Славин, честно говоря, этого человека я не понимаю... Да, все говорят, талантлив, да, пашет за двоих, но моральный облик...
      - То есть?
      - С женою не живет, снимает где-то квартиру, женщины вокруг него вьются, как мошкара; застолья, тяга к светской жизни, понижаете ли: зимой горные лыжи, летом водные, заигрывание с молодыми, кто только-только начал делать первые шаги в науке... А выступления на собраниях? Крушит всё и всех, как слон в лавке, никаких авторитетов... А ведь ему не сорок, а пятьдесят семь, пора б остепениться...
      Славин осмотрел кадровика: в черном костюме, галстук тоже черный, повязан неуклюжим треугольником; рубашка туго накрахмалена, поэтому - из-за августовской жары - воротничок подмок, казался неопрятным, каким-то двуцветным, бело-серым. Смешно, подумал Славин, отец рассказывал, как в конце двадцатых за галстук чуть ли не исключали из партии как буржуазных перерожденцев, а сейчас на тех, кто без галстука и жилета, смотрят как на хиппи. Времена изменились!
      - Почему Иванову не подписали характеристику на выезд в Венгрию, на конгресс по радиоэлектронике? - спросил Славин.
      - Потому что выговор с него еще не снят.
      - За что?
      - За грубость и бестактность по отношению к коллеге по работе.
      - А в чем выразилась эта грубость?
      - Он сказал своему начальнику, что видит в нем фанфарона и беспринципного приспособленца... Заявил об этом публично...
      - В связи с чем?
      - Я там не был, товарищ Славин... Рассказывают, что профессор Яхминцев, да, да, начальник отдела, выступил против того, чтобы в нашем центре защищал свою диссертацию Голташвили, молодой сотрудник, Автандил Голташвили...
      - Тема интересная?
      - Говорят, интересная, но сам этот Голташвили фрукт, я вам доложу... Костюмы носит только американские, разъезжает на "фольксвагене", изволите ли видеть, курит только эти, как их, зеленые такие, воняют мятой...
      - "Салем", - вздохнул Славин. - Сигареты с ментолом?
      - Верно, - ответил кадровик и тоже как бы заново присмотрелся к Славину, сделал это нескрываемо, как-то по-торговому оценивающе...
      - По одежке встречаем, - заметил Славин. - Если он ворует этот самый "Салем" или у фарцовщиков покупает - накажут, а коли по закону - какое наше дело? Каждый сходит с ума по-своему... Да и потом "Салем" вкуснее наших сигарет, у нас не табак, а средство для мора паразитов.
      - Вы знакомы с ним, что ль? - настороженно спросил кадровик.
      - Пока нет. Почему, кстати, вас это интересует?
      - Потому что он ваши слова повторяет...
      - Значит, думает, - сказал Славин. - Вернемся к бестактности Иванова по отношению к профессору Яхминцеву...
      - Мне кажется, Голташвили - повод, товарищ Славин...
      - Меня зовут Виталий Всеволодович. Но это - для вашего сведения...
      - Сюда уже сообщили... Так вот, Виталий Всеволодович, мне кажется, что свара между Ивановым и Яхминцевым имеет дальние корни... Помните, у нас кибернетику называли буржуазной лженаукой?
      - Еще бы.
      - А Яхминцев в начале пятидесятых был среди тех, кто громил кибернетику, со всего маху рубил, хоть молод был, только-только в науку входил, на том антикибернетическом гребне его и вынесло наверх, но потом он вовремя сделал шаг в сторону...
      - В молодости играли в баскетбол? - поинтересовался Славин.
      - Было, - удивленно ответил кадровик. - Как определили?
      - "Шаг в сторону" - спортивный термин... Ну, и как Иванов отнесся к тому, что его не пустили на конгресс в Будапешт?
      - Сначала ярился, а потом махнул рукой: "Это не мне надо, а науке, хотите плесневеть - плесневейте!" Отпуск взял и на Чегет уехал, кататься с гор. Вернулся оттуда с какой-то латышкой, та пожила у него неделю, и снова - один.
      - Иванов не разведен?
      - Нет.
      - Почему?
      - Мать у него... Старушка старорежимная... Категорически против разводов, каждый день в церковь к заутрене ходит...
      - Сколько ей?
      - Семьдесят восемь... А отец у него был статским советником, командовал железной дорогой в Сызрани... Тридцать седьмой год...
      - Реабилитировали?
      - Да. Подчистую.
      - Вы позволите мне поработать с личным делом товарища Иванова?
      - У меня посидите?
      - Пожалуй.
      - Что-нибудь случилось? - поинтересовался кадровик. - Чепе?
      - Чепе, хотя ничего не случилось, - ответил Славин. - Просто обидно, если стоящего человека не пустили на конгресс, ущерб для науки, в этом он прав.
      Генерал слушал молча, играя разноцветными карандашами, зажатыми в левой руке; не перебил ни разу, даже когда Славин прибегал к эпитетам, рассказывая о талантливости Иванова, стремительности мышления, неожиданности оценок (эпитетов не любил, предпочитал оперировать фактами), не сделал ни одной пометки, хотя обычно что-то записывал в блокнот; когда Славин замолчал, несколько рассеянно поинтересовался:
      - И это все?
      - Да.
      - Как я могу заключить из вашего доклада, Иванов вам нравится?
      - Вполне приличный человек.
      - И вы бы рекомендовали его к поездке в Венгрию на конгресс?
      - Бесспорно.
      Генерал надел очки (на этот раз узенькие щелочки, чтобы удобнее смотреть на собеседника), пробежал страницу машинописного текста, что лежала перед ним, и, не поднимая глаз, спросил:
      - Вы бы рекомендовали его для поездки даже в том случае, если бы я сказал вам, что Иванова на работу в Центр исследований двадцать семь лет назад рекомендовал Олег Владимирович Пеньковский? А в Будапешт, на конгресс, прилетал Роберт Баум, связник ЦРУ, встречавшийся в свое время с Пеньковским в Лондоне? Вот, - генерал подтолкнул красную папку, - это кое-какая информация, полученная после очередной передачи неустановленному агенту...
      Когда Славин ушел, генерал позвонил Васильеву, который в свое время вел дело Пеньковского: "Александр Васильевич, седая голова, выручай, подошли свои материалы"; тот, понятно, прислал; генерал начал неторопливо пролистывать тома, делая для себя короткие выписки на маленьких листочках толстой, мелованной бумаги...
      В о п р о с: Как английская и американская разведки обусловили дальнейшую связь с вами после вашего отъезда из Англии?
      П е н ь к о в с к и й: Дальнейшая связь рисовалась по нескольким вариантам. Первый: передача указаний по радио. Предусматривался повторный приезд Гревилла Винна, так как в это время готовилась английская промышленная выставка в Сокольниках; я, соответственно, поддерживая с ним связь, мог бы получить указания через него.
      В о п р о с: Через кого вы должны были передавать собранные шпионские сведения и экспонированные фотопленки?
      П е н ь к о в с к и й: На первом этапе работы я должен был это делать через Винна, как в Москве, так и в случае моего выезда за границу.
      В о п р о с: Какой вывод вы сделали о роли Винна в этом деле?
      П е н ь к о в с к и й: Поскольку я удостоверился, что Винн посещает Москву неоднократно в течение года по делам фирмы, то я понял, что на том отрезке времени, пока я работаю в Госкомитете Совета Министров по координации научно-исследовательских работ, - это удобный вид связи с разведками, ибо деловая сторона его приездов была камуфляжем шпионской связи.
      В о п р о с: Что вы сделали по выполнению задания иностранных разведок после возвращения в Москву?
      П е н ь к о в с к и й: Вернувшись из Лондона, я подобрал и сфотографировал ряд научно-технических материалов на двадцати фотопленках.
      В о п р о с: Кому вы передали эти данные?
      П е н ь к о в с к и й: В мае я положил двадцать экспонированных пленок в коробку от папирос и заклеил ее клейкой лентой. Когда прилетел Винн, я его встретил в Шереметьевском аэропорту и в машине по дороге в Москву передал ему коробку с пленками.
      В о п р о с: Вы передавали через Винна письмо для разведчиков?
      П е н ь к о в с к и й: Да.
      В о п р о с: О чем шла речь в письме?
      П е н ь к о в с к и й: Я сообщил им, что приступил к работе: подобрал материал из различных областей промышленности и техники и сфотографировал его на двадцати пленках (это были отчеты о посещениях советскими делегациями различных промышленных предприятий Англии, Америки, Японии), и просил дать оценку этим данным. Я также указал, что пока не имею возможности давать информацию политического и военного характера.
      В о п р о с: Иностранные разведчики имели с вами связь по радио?
      П е н ь к о в с к и й: Да. После отъезда Гревилла Винна из Москвы я получил по радио шифром ответ на свой запрос о том, правильно ли я использовал лист копировальной бумаги для письма к разведчикам. Мне сообщили, что я из блокнота ошибочно вырвал лист, который считал копиркой, а в действительности это была прокладка, то есть обычная бумага, и поэтому из моей попытки ничего не получилось. Разведчики сами расшифровали причину моей неудачи. Это было первое радиосообщение, которое я принял.
      В о п р о с: Вы были в Англии еще раз?
      П е н ь к о в с к и й: Да. Я вылетал в Лондон в служебную командировку.
      В о п р о с: Состоялись ли у вас встречи с иностранными разведчиками в этот приезд?
      П е н ь к о в с к и й: Да.
      В о п р о с: С кем из разведчиков вы встречались?
      П е н ь к о в с к и й: В этот раз я встретился с четырьмя разведчиками: Александром, Майлом, Ослафом и Грилье. Кроме того, меня познакомили с разведчиком по имени Радж.
      В о п р о с: О чем шла речь?
      П е н ь к о в с к и й: На этих пяти встречах был разбор материалов, полученных от меня, и дана им оценка. Мне разведчики сказала, что из этих технических материалов можно сделать очень интересные выводы. Меня обучали пользоваться радиопередатчиком дальнего действия, инструктировали по фотосъемке, спрашивали о моих знакомых, кого я знаю из числа сотрудников нашего посольства...
      В о п р о с: Вы были руководителем делегации. Что же в это время без вас делали члены делегации?
      П е н ь к о в с к и й: Члены делегации занимались своим делом по плану. Каждая группа имела своего руководителя по профилю работы. Я же возглавлял делегацию в общем.
      В о п р о с: Значит, вы много времени уделяли "работе" с иностранными разведчиками?
      П е н ь к о в с к и й: Да. Днем я работал в посольстве или ездил по делам делегации, а вечерами встречался с иностранцами.
      В о п р о с: Кроме сведений, которые вы передали в пакетах через Винна, на встречах с разведчиками вы сообщали им ряд сведений устно?
      П е н ь к о в с к и й: Да.
      В о п р о с: Какое имели значение для разведок сведения, которые вы сообщали им устно?