Ваша убежденность сродни христианской, значит, вы о б р е ч е н ы на то, чтобы проповедовать. Я знаю теперь Ваше отношение к Богу, но и Вы знаете мое к Нему отношение - спор бесполезен. Вы вправе не соглашаться, но переубедить меня нельзя. После разочарования в любви, которая вблизи совсем иная, чем в представлении, настала пора краха последнего, определившего м о ю д р у ж б у с Поповым. Я решил, что в мире жестоких людей, алчных в любви, жестоких дома, несчастных в работе, мыслящему человеку остается один лишь путь - горького и отстраненного индивидуализма. Я придумал себе - после Ницше, конечно, - схему бытия. Я полагал, что спасение - в бегстве от грязи мира в лирику самого себя, ведь никто так себя не любит, кроме как "я", правда ведь? Я, впрочем, не отношу это к людям Вашей идеи. Вы апостолы веры, вы несете Крест. Я же говорю о множестве. Индивидуализм - это бунт бессильных. Я понял это, когда Счастливая Судьба даровала мне несколько дней, проведенных под одною крышей с Генриком Сенкевичем. Его называли индивидуалистом, он действительно был одинок, но, увидав его вблизи, я понял, как далек от него, потому что хоть и был он один, но отдавал себя всем. А что я мог отдать другим, кроме самого себя? Это очень много - "сам ты", коли голова твоя полна песнью, как у Мицкевича, или формулами, как у Склодовской. А чем был полон я? Тем "самим собою", что мал, сломан, обманут и находится в рабстве с детства, которое с годами превратилось в рабство у самого себя. Глядя на Сенкевича, я понял, что лишь одно, лишь литература может помочь мне разорвать рабьи оковы страха. Но ведь Богу дано Богово, а я даже не был Юпитером. Параллельно неудачам на литературном поприще росло тщеславие. Человек, наделенный талантом, которого все знают и чтут, про которого обыватели считают, что ему все разрешено, на самом-то деле не разрешает себе ничего, что входило бы в конфликт с моралью; лишь маленькие люди с большим тщеславием позволяют себе все. Я был таким. Я начал позволять себе все, и на этом меня взяли за руку. И появился Попов. Мы с ним б о л т а л и обо многом и обо многих. И я доболтался до того, что отправил на смерть Стефу Микульску. И верил - это правда, - что в ее гибели виноваты Вы. Наверное, я поступаю трусливо и мелко, что ухожу, наверное, честно было бы прокричать всем о том, что я узнал, рассказать о Попове, Стефе, о том мире коварной, доброй, респектабельной лжи, в котором я жил, успокаивая себя тем, что жизнь - щедрый кредитор, что придет удача, а за нею слава, и я смогу расплатиться по всем долгам одним махом. Так не бывает. Но я хочу верить, что в будущем таким искалеченным уродам, каким стал я, не останется на земле места. Я верю, что Ваша нравственность распространится по миру. Люди изнывают оттого, что повсюду царствует сытая безнравственность. Люди ждут Света, они ведь рождены, чтобы царствовать над природой, а не подчиняться ей. Я хочу еще раз предупредить Вас, Ян Эдмундович, что в Стокгольме развивает активность мой "друг", начальник Попова, некий Груман (или Громан), выдающий себя за дипломата. Я не знаю, где он сейчас живет, но он привез, как я уже сказал Вам, не только меня - смотреть за Вами, знакомиться с Вами, р а с п о л а г а т ь Вас. Один раз, однако, Груман пришел ко мне, когда Вы были на заседании съезда, из чего я заключил, что за Вами и здесь следят, причем, сдается мне, шведские полицейские. Предпримите шаги - мне показалось, что не поверили Вы мне. Верьте. Спасибо за то, что Вы смогли напечатать в "Дневнике" ту страшную историю злодейства, свершаемого под скипетром царя-"освободителя". Вы спрашивали меня, поймут ли люди, что это о покойной Стефе; у нас научены читать между строк, а тут и без этих спасительных междустрочий все ясно. И это мое письмо поможет все поставить на свои места. Ведь это я рассказал Попову, что Стефа пойдет по Маршалковской, к Яну Баху, несчастному сапожнику, и каблучки ее...
      Прощайте. Письмо оставляю у портье. Вы вправе использовать его где и как хотите.
      Леопольд Ероховский".
      ...Глазов письмо сложил, аккуратно спрятал в карман - перехватил чудом. Забеспокоившись отсутствием Ероховского, его странным видом во время прошлой встречи, пошел в отель - от филеров зная, что Дзержинский с Лениным, Лядовым и Богдановым отправились в финскую баню, - сыграл забывчивость перед доверчивым портье, сказал, что Ероховский попросил его передать письмо господину Кжечковскому, вышел из отеля, отправился в кафе, облюбованное им на набережной, здесь-то все и открылось ему, и сидел полковник Глазов возле окна, смотрел на огромный залив, по которому медленно плыли белопарусные яхты, смотрел из-за занавески, страшась, что сюда может зайти Дзержинский, и узнает его, и станет ужас, и давящая безысходность поднялась в нем, такая серая, что даже паруса показались ему блеклыми, и красные шторки в сборочку, и синее холодное море, и белые чайки, и даже затылок жгучего брюнета, сидевшего за соседним столиком.
      "Что ж делать-то, а? - думал он. - Два дня Ероховский посидел с Дзержинским и отринул все прежнее. Есин не в счет, мелкий маклер, а этот мыслил. Неужели все мыслящие пойдут за Дзержинским? Как их удержать? Разве их тюрьмою запугаешь? Неужели все кончено? Крах? Все?"
      Глазов услышал в себе ответ, и ответ этот был однозначным, и, чтобы заглушить э т о, он начал громко передвигать большую пепельницу, но тут к нему подскочила ф р ё к е н, дикие люди, у них бабы обслуживают, пепельницу из рук выхватила, решила, что с окурками, и поставила новую, чистую.
      Глазов даже головой замотал, как собака в чумке, ощерился, прикусил нижнюю губу.
      "Да, - позволил он себе услышать себя самого. - Да, все кончено. Но для такой страны, как Россия, это о к о н ч а н и е может быть долгим, на мой век хватит. Тянуть, тянуть, из последних сил тянуть, пока только можно тянуть, господи, только б подольше не кончалось! Расплата будет такой, что и представить себе нельзя, да и не надо пытаться - с ума съедешь".
      "СТОКГОЛЬМ ДЕЛОВАЯ МОЛНИЯ ПОВЕРЕННОМУ ДЕЛАХ СТЭЛЬ-ГОЛЬШТЕЙНУ СОБЛАГОВОЛИТЕ НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО ОТОБРАТЬ ОБЪЯСНЕНИЯ У ПОЛКОВНИКА ГЛАЗОВА ПО ПОВОДУ ЕГО НЕДОПУСТИМОЙ НАСТОЙЧИВОСТИ В ПЕРЕПИСКЕ С МИДОМ ТЧК СТОЛЫПИН ТЧК".
      "ПЕТЕРБУРГ ДЕЛОВАЯ МОЛНИЯ ЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СТОЛЫПИНУ ТЧК МИЛОСТИВЫЙ ГОСУДАРЬ ПЕТР АРКАДЬЕВИЧ ВОСКЛИЦАТЕЛЬНЫЙ ЗНАК ПО СЛОВАМ ПОЛКОВНИКА ГЛАЗОВА ЗПТ ОН НАМЕРЕН ВОЗДЕЙСТВОВАТЬ НА ШВЕДСКУЮ ПОЛИЦИЮ ЗПТ ИСПОЛЬЗУЯ ТЕКСТ ДОГОВОРА О БОРЬБЕ С АНАРХИСТАМИ ЗПТ ДАБЫ ДОБИТЬСЯ ВЫДАЧИ РУССКИМ ВЛАСТЯМ УЧАСТНИКОВ СЪЕЗДА СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОВ ЗПТ ИМЕЮЩЕГО МЕСТО ЗПТ ПО СВЕДЕНИЯМ ГЛАЗОВА ЗПТ БЫТЬ В СТОКГОЛЬМЕ ТЧК ВАШЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА ПОКОРНЕЙШИЙ СЛУГА СТЭЛЬ-ГОЛЬШТЕЙН ТЧК".
      "СТОКГОЛЬМ ДЕЛОВАЯ МОЛНИЯ СТЭЛЬ-ГОЛЬШТЕЙНУ ТЧК НАУЧИТЕСЬ ЭКОНОМИТЬ ШИФРОСВЯЗЬ ТОЧКА МЕНЬШЕ ТИТУЛОВ ТОЧКА СТОЛЫПИН ТОЧКА".
      "СТОКГОЛЬМ ДЕЛОВАЯ СРОЧНАЯ ГЛАЗОВУ ТЧК НЕОБХОДИМО ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ В ПЕТЕРБУРГЕ ТЧК ДИРЕКТОР ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ ВУИЧ ТЧК".
      "ПЕТЕРБУРГ ДЕЛОВАЯ СРОЧНАЯ ДВОРЦОВОМУ КОМЕНДАНТУ ТРЕПОВУ ТЧК ГОСПОДИН ГЕНЕРАЛ НЕПОНЯТНЫМ ПРИЧИНАМ ОТЗЫВАЮТ ПРЕДЕЛЫ ИМПЕРИИ НАКАНУНЕ РЕШАЮЩИХ ШАГОВ В БОРЬБЕ ЗА ВЫДАЧУ УЧАСТНИКОВ СЪЕЗДА СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОВ КОИХ ДОЛЖНО СЧИТАТЬ АНАРХИСТАМИ-БОМ-БИСТАМИ УГРОЖАЮЩИМИ ЖИЗНИ АВГУСТЕЙШИХ ОСОБ ТЧК ЖДУ УКАЗАНИЙ ГЛАЗОВ ТЧК".
      Трепов, однако, на шифрограмму не ответил: узнал, что приказ об отзыве Глазова отдал Столыпин. Пусть себе - лишний козырь, слабо радеет о жизни государя новый министр, слабо; такое - в папочку, на будущее; отныне надобно тихо: удар следует готовить впрок, Петру Аркадьевичу ноги легко не переломаешь, в новой игре без выдержки и змейкости все проиграть можно...
      А Глазов, ответа не дождавшись, понял: коли уедет оплеванным - конец карьере, новая метла по-новому метет, Столыпин на улицу вышвырнет. Если же, однако, удастся уехать с д о к у м е н т о м в кармане, с каким хоть никаким, ведь вынудили же уехать н е д о д е л а в ш и (номер шифровочки Вуича, час отправки записан и заверен консулом, хоть и опозорен в глазах Стэль-Гольштейна, немчуры проклятого), тогда неизвестно еще, как и что обернется: ежели в министрах чехарда пошла, на себя лишь надежда, больше-то не на кого...
      "СТОКГОЛЬМ ВЕСЬМА СРОЧНО МИНИСТРУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ШВЕЦИИ Г-НУ ТРОЛЛЕ ТЧК СЕГОДНЯ Я БЫЛ ПРИГЛАШЕН НА ЗАВТРАК НОВЫМ МИНИСТРОМ СТОЛЫПИНЫМ ТЧК В ЧИСЛЕ ВОПРОСОВ ЗПТ ПОДНЯТЫХ НОВЫМ ФАВОРИТОМ ЗПТ ГЛАВНЫМ БЫЛ СЪЕЗД РУССКИХ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОВ ТЧК СТОЛЫПИН ПЕРЕЧИСЛИЛ НЕСКОЛЬКО ИМЕН ГОСУДАРСТВЕННЫХ ПРЕСТУПНИКОВ ЗПТ ВЫДЕЛИВ ЛЕНИНА ЗПТ ПЛЕХАНОВА ЗПТ КРАСИНА ЗПТ ФРУНЗЕ ЗПТ ДЗЕРЖИНСКОГО ЗПТ КОТОРЫЕ ПО ЕГО СВЕДЕНИЯМ НАХОДЯТСЯ НЫНЕ В СТОКГОЛЬМЕ И БЕСПРЕПЯТСТВЕННО СОБИРАЮТСЯ В НАРОДНОМ ДОМЕ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ ОРГАНИЗАЦИОННЫХ ВОПРОСОВ ПО СВЕРЖЕНИЮ МОНАРХИИ ЗПТ ЧТО ЯВЛЯЕТСЯ ПО МНЕНИЮ СТОЛЫПИНА НАРУШЕНИЕМ УСЛОВИЙ ДОГОВОРА О ВЗАИМНОЙ ВЫДАЧЕ АНАРХИСТОВ ТЧК Я ОТВЕТИЛ СТОЛЫПИНУ В ТОМ СМЫСЛЕ ЗПТ ЧТО КОРОЛЕВСКОМУ ПРАВИТЕЛЬСТВУ НИЧЕГО НЕ ИЗВЕСТНО О ПРОИСХОДЯЩЕМ СЪЕЗДЕ РУССКИХ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ПРЕСТУПНИКОВ И ДОБАВИЛ ЗПТ ЧТО СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ ШВЕЦИИ ВО ГЛАВЕ С ДОКТОРОМ БРАНТИНГОМ УЧАСТВУЕТ В РАБОТЕ ПАРЛАМЕНТА ЗПТ НИКАК НЕ СВЯЗЫВАЯ СВОЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ С ПРОГРАММОЙ АНАРХИСТОВ ТЧК СТОЛЫПИН ВОЗРАЗИЛ МНЕ ЗПТ ЗАМЕТИВ ЗПТ ЧТО РУССКИЕ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ ПЛЕХАНОВА И ЛЕНИНА ЗПТ ПРИМЫКАЮЩИЕ К НИМ ПОЛЬСКИЕ ЛЮКСЕМБУРГО-ДЗЕРЖИНСКОЙ НАПРАВЛЕННОСТИ ЗПТ ГРУЗИНСКИЕ НОЯ ЖОРДАНИЯ И ЕВРЕЙСКИЕ ЗПТ ПРЕДСТАВЛЯЕМЫЕ АБРАМОВИЧЕМ И ЛИБЕРОМ РЕЗКО ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ ШВЕДСКИХ СВОИМ РАДИКАЛИЗМОМ И БЛИЗОСТЬЮ К МИРОВОЙ АНАРХИИ ТЧК Я ПОСЧИТАЛ НУЖНЫМ ЗАМЕТИТЬ МИНИСТРУ ЗПТ ЧТО РУССКИЕ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ ЗПТ НАСКОЛЬКО МНЕ ИЗВЕСТНО ЗПТ ИЗДАЮТ В ПЕТЕРБУРГЕ СВОИ ГАЗЕТЫ И ВЫСТУПАЮТ С РЕФЕРАТАМИ В МАССОВЫХ АУДИТОРИЯХ ТЧК СТОЛЫПИН ОТВЕТИЛ НА ЭТО КАВЫЧКИ СКОРО ПЕРЕСТАНУТ КАВЫЧКИ ТЧК ПРОЩАЯСЬ МИНИСТР ЖЕСТКО УЛЫБАЯСЬ СКАЗАЛ ЗПТ ЧТО РУССКИЕ ОТЛИЧАЮТСЯ БОЛЬШИМ СЕРДЦЕМ И ШИРОТОЮ ДУШИ ЗПТ ДОБАВИВ КАВЫЧКИ МЫ ГОТОВЫ ПРОЩАТЬ МНОГОЕ ЗПТ МЫ ЗАБЫВЧИВЫ ЗПТ ОДНАКО МЫ НИКОГДА НЕ СМОЖЕМ НИ ПРОСТИТЬ ЗПТ НИ ЗАБЫТЬ ЗПТ ЕСЛИ ВО ВРЕМЯ ИНФЛУЭНЦЫ У ДИТЯ В СОСЕДНЕЙ КВАРТИРЕ СЛИШКОМ ГРОМКО ИГРАЛИ НА ФОРТЕПЬЯНО И ОТКРЫТО ВЕСЕЛИЛИСЬ ТЧК РОССИЙСКОЕ МОГУЩЕСТВЕННОЕ СОСЕДСТВО КО МНОГОМУ ОБЯЗЫВАЕТ КАВЫЧКИ ЗПТ ЗАКЛЮЧИЛ СТОЛЫПИН ТЧК ПОЛАГАЛ БЫ ВОЗМОЖНЫМ РЕКОМЕНДОВАТЬ НЕМЕДЛЕННО НАЛОЖИТЬ ЗАПРЕТ НА КАКИЕ БЫ ТО НИ БЫЛО ПУБЛИКАЦИИ О СЪЕЗДЕ РУССКИХ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОВ ЗПТ ЕСЛИ ТАКОВЫЕ ПОЯВЛЯЮТСЯ В СТОКГОЛЬМСКОЙ ПОВРЕМЕННОЙ ПЕЧАТИ ЗПТ ИБО РУССКИЕ В ВЫСШЕЙ МЕРЕ ОБОСТРЕННО РЕАГИРУЮТ НА ПЕЧАТНОЕ СЛОВО ТЧК В СЛУЧАЕ ЖЕ ЗПТ ЕСЛИ СВЕДЕНИЯ ПОСТУПИЛИ К СТОЛЫПИНУ АГЕНТУРНЫМ ПУТЕМ ЗПТ ПРОШУ САНКЦИЮ НА НОВУЮ ВСТРЕЧУ С МИНИСТРОМ ЗПТ ДАБЫ ЗАПРОСИТЬ У НЕГО ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ ЗПТ КОТОРЫЕ ПЫТАЮТСЯ БРОСИТЬ ТЕНЬ НА ПОСТОЯННУЮ ДРУЖБУ ЗПТ СУЩЕСТВУЮЩУЮ МЕЖДУ НАШИМИ МОНАРХИЯМИ ТЧК ПОСОЛ ШВЕЦИИ В РОССИИ ВРАНГЕЛЬ ТЧК".
      "Доверительно
      Губернатору Стокгольмской провинции г-ну П. Бергу
      Мой дорогой Пауль!
      Посол Врангель передает из Санкт-Петербурга об озабоченности, проявляемой министром Столыпиным по поводу съезда русских социал-демократов.
      Я пригласил для беседы д-ра Брантинга, который от имени шведской социал-демократии заявил, что собранию его русских коллег в Стокгольме обязана быть гарантирована полнейшая безопасность, ибо это соответствует духу и букве нашей конституции. Брантинг дал понять, что в случае каких-либо шагов со стороны правительства его партия не останется безучастной.
      Я затребовал от д-ра Брантинга доказательств тому, что русские не являются анархистами. Я просил предоставить мне доказательства такого рода, которые бы оказались убедительными не только для правительства Его Величества, но и для Санкт-Петербурга, с которым мне придется сноситься по этому вопросу.
      Д-р Брантинг ответил в том смысле, что он исследует такого рода возможность и не преминет поставить меня об этом в известность завтра же.
      Полагал бы целесообразным, не дожидаясь ответа д-ра Брантинга, уже сегодня просить Вас отдать письменное предписание полиции о тщательном наблюдении за всеми русскими, находящимися ныне в Стокгольме, для того, чтобы в случае надобности правительство могло предпринять определенного рода шаги.
      Я поручу послу Врангелю ознакомить министра Столыпина с этим Вашим приказом, который, убежден, удовлетворит его. При этом Ваше указание начать слежку за всеми русскими заставит Столыпина потребовать от своих агентов, подвизающихся ныне в Стокгольме, проявлять еще большую активность, что не может не выявить формы и методы их работы.
      Искренне Ваш Тролле".
      "Доверительно
      Господину Шутте.
      Мой дорогой друг!
      Я был бы глубоко признателен, если бы Вы посчитали возможным поручить полицмейстеру Стокгольма г-ну Хинтце принять - в высшей мере конфиденциально русского социал-демократа г-на Ю. Кжечковского по вопросу, представляющему для нас с Вами безусловный интерес. Г-н Ю. Кжечковский назван мне - по поручению д-ра Брантинга - ведущим экспертом по анархизму и терроризму.
      Искренне Ваш Тролле". 41
      Аудиенция близилась к концу. Столыпин заканчивал доклад о положении в столь знакомом ему Поволжье. Письма, полученные им от губернаторов, свидетельствовали, что там весьма тревожно - пожары, мужицкие бунты; все, как сулили революционеры из ленинской группировки; медлить нельзя, надобно действовать.
      - Как? - спросил государь.
      - Круто, - так же кратко ответил Столыпин и понял сразу же, что Николаю это не понравилось. - "Юпитер и бык, только кто из нас Юпитер?"
      Государь достал из кармана френча сложенный вчетверо листочек, протянул Столыпину:
      - Ознакомьтесь.
      Столыпин листок развернул, пробежал глазами, заставил себя улыбнуться.
      - Думское министерство доверия во главе с кадетом? В высшей мере интересно, ваше величество, такое мне в голову не приходило.
      - Оттого, что идея слишком рискованна?
      - Да как бы помягче сказать... Впрочем, соглашусь с вами: идея довольно рискованна. Но отчего не попробовать, если вы полагаете такое разумным?
      - Я вам не сказал этого.
      - Простите, ваше величество, но я думал, что с предложением, не заслуживающим интереса, вы бы меня знакомить не стали.
      Ответ при всей его резкости понравился Николаю своей определенностью: с дворцовыми ему приходилось трудно, ничего не поймешь, все, как один, в рот смотрят, боятся попасть впросак, блеют то, чего он, по их мнению, ждет.
      "Этот хватать умеет, - подумал царь, - вон глаза какие, татарин, ничего в них не видно, а это хорошо, если б такой татарин и с т о в о служил, это достойно, когда бывший ворог становится твоим, во всем, до конца, и мое слово делается его законом".
      - Фамилии запомнили? - спросил государь, протянув руку за листочком.
      - Запомнил.
      - Поговорите с кандидатами? - Государь листочек медленно сложил и спрятал в карман.
      - Имеет ли смысл моя с ними встреча, ваше величество? Поскольку меня в списке кабинета доверия нет, и быть, понятно, не может, каков смысл разговаривать с претендентами?
      - А вы смысла особого не ищите, Петр Аркадьевич, вы мою просьбу выполните.
      Столыпин впился глазами-бурами в государя, потом лицо его изменила тяжелая, недоверчивая улыбка.
      - Я выполню вашу просьбу с самою глубокой благодарностью за оказанную мне честь.
      Милюкова он принял не один, а вместе с Извольским, бывшим послом в Токио, "конкурентом" Павла Николаевича по возможному "министерству доверия".
      - Выполняя волю государя, я пригласил вас, Павел Николаевич, для переговоров по поводу формирования кабинета доверия.
      Извольский отдал должное уму министра внутренних дел: другой бы стал искать форму для намека на доверительность предстоящего собеседования, а этот врезал в лоб: кто посмеет разглашать разговор, связанный с именем и волею самодержца?
      Милюков тем не менее воткнул шпильку:
      - Наша "Речь" умеет хранить молчание, когда нужно, чего нельзя сказать о "Русском государстве".
      - За "Русское государство" нес ответ граф Витте, - отпарировал Столыпин. Я готов отвечать за любую строчку, напечатанную в "России", Павел Николаевич. Моя газета выше подозрений.
      Милюков снова не удержался, показывая этим свою государственную неподготовленность - острословит много, посуше надобно:
      - Газета в роли жены Цезаря?
      - Зависит от названия, - заключил Столыпин, чуть выспреннее, чем надо бы, но все же достойно, как отметил про себя Извольский. - Мы с Александром Петровичем хотели бы задать вам ряд вопросов.
      - Я готов ответить на ваши вопросы, Петр Аркадьевич.
      - Как вы полагаете, кандидатуры военного министра, морского и министра двора будут обсуждаться в вашем ЦК или вы твердо намерены вообще не касаться этого вопроса?
      - Военный и морской министры будут назначены государем, только им, и никем другим... Если же вы согласитесь не покидать свой пост, мы дадим вам право докладывать свои соображения государю.
      - О моем участии в вашем кабинете речи быть не может.
      - Отчего так?
      - Соль и сахар несовместимы... А вот вам, коли суждено возглавить то министерство, в коем я сейчас имею несчастие служить, придется принять на себя бремя шефа жандармов. Вы действительно согласны стать шефом жандармов или намерены ликвидировать эту институцию?
      Милюков подобрался - его ударили.
      - Во-первых, о поведении кадетов в правительстве не следует судить по тем заявлениям, которые они делают, находясь в оппозиции. Во-вторых, поскольку элементарные функции власти нам в какой-то мере известны, мы не страшимся и такого поста - все дело в том, что функции жандармерии (как и всего кабинета) могут быть совершенно иными, не похожими на нынешние.
      - Ну-ну, - хмыкнул Столыпин, - поживем - увидим. Мы бы тоже были рады ограничиться словесами, не наша вина, что приходится стрелять.
      - Значит, словесам вашим не верят.
      - Вашим - поверят?
      - За мною годы борьбы за конституционную реформу, Петр Аркадьевич, и если я скажу, что дам пятак, общество будет ждать рубля, а вы хоть рубль дайте, и за пятак не примут.
      - Эк вы меня, - отозвался Столыпин. - Хорошо хоть - в глаза, я джентльменство ценю. А вот коли и после вашей аграрной реформы бунты мужиков будут продолжаться? Тогда что? А они будут продолжаться, потому что ныне есть программы левее вашей, плехановская, например. Я уж о ленинской не говорю, за нею повалят, безудержно повалят, - как станете поступать?
      - Я стану доказывать пагубность темного бунта, покуда могу, я буду взывать к разуму, объяснять, требовать, наконец...
      - А ну - не объясните? А ну - по-прежнему будут полыхать усадьбы? По-прежнему станут продолжать самочинные захваты помещичьих земель, как тогда?
      - Уйду в отставку.
      - И вместо вас придет военный диктатор, который понастроит виселиц?
      Милюков понял, что попал в капкан.
      - Вы очень логичны, Петр Аркадьевич.
      - Это плохо?
      - Это хорошо. Я отношусь к логике с преклонением, ока, правда, не всегда приложима к России, к нашему национальному характеру... Но я отчего-то верю в успокоение страны. Наша аграрная реформа не может не внести покоя...
      - Сие от Фета, уважаемый Павел Николаевич, сие - лирическое благодушество. Я вопрос ставлю круто: будете стрелять, коли понадобится, или не станете?
      - Не стану никогда.
      - Значит, все свободы дадите, защищать их предоставите другим?
      - Пусть так, Петр Аркадьевич, пусть так. Я только позволю себе высказать предположение, что люди, получившие свободу, смогут защитить ее.
      Столыпин молотил свое, не слезал:
      - Как - защитить? С оружием в руках? Есть у нас "красная милиция", против нее стоит "черная сотня", а вы намерены "бело-розовые дружины" создать? Тогда обучите их стрельбе и подчините командиров вашему помощнику по линии Департамента полиции. На это согласны?
      ...Разговор, считал Милюков, не получился.
      Разговор был нужный, думал Столыпин, подъезжая к Царскому Селу. Очень нужный разговор. Тряпка этот Милюков, полнейшая, безнадежная тряпка. Есть полный резон доложить государю, что "министерство доверия" выйдет из доверия русских людей через неделю, приведет страну к гражданской войне, прольются реки крови; срам будет перед западными монархиями, да и перед паршивой Третьей республикой тоже: те своих коммунаров у стенки за милу душу расстреляли, когда те вконец допекли.
      - Я не могу рисковать спокойствием моего народа, - сказал Николай, выслушав доклад Столыпина. - Разве я позволю отдать моих подданных в руки людей, лишенных хребта? И они получили большинство в Думе?! Что за безответственность, неужели граф Сергей Юльевич не мог проконтролировать выборы?! Подумайте, пожалуйста, с кем бы еще следовало встретиться, Петр Аркадьевич, неужели оскудела земля наша сильными людьми?
      В тот же день, поздно вечером, Столыпин позвонил Гучкову:
      - Александр Иванович, что-то я вас перестал видеть у мистера Чарльза. Нет страшней перерыва, чем в гимнастике, немедленно почувствуете одышку.
      - О брюхе отчего не говорите?
      - Щажу самолюбие.
      - Завтра поборемся?
      - Сегодня.
      Гучков посмотрел на большие английские часы с вестминстерским боем, что стояли за камином: половина одиннадцатого.
      - Да я в шлафроке уж, Петр Аркадьевич.
      - Ну и прекрасно. Скидывайте его, одевайтесь, и давайте-ка встретимся на острове.
      Ответа ждать не стал - положил трубку.
      Гучков переоделся, потом рассмеялся, подумав, что мистера Чарльза нет наверняка, поздно; вызвал аппарат Столыпина, но секретарь, дежуривший у него на Аптекарском, ответил, что его превосходительство только что отправились на занятие гимнастикой.
      ...Гучков остановил авто возле зала, который содержал мистер Чарльз, выругался сквозь зубы: ни одно окно не освещено, пусто, тишь.
      - Не сердитесь, - донесся из темноты голос Столыпина, - спасибо, что приехали.
      Он шагнул на дорогу в свет фар; тело будто перерезано пополам, лицо мучнисто-белое, только глаза сияют, большие глаза, совсем не щелочки, как все иное время.
      Обнял Гучкова за талию - до плеч не дотянулся, - рассмеялся:
      - Приучайтесь к конспирации. Чарльз сейчас прибудет, я за ним шофера послал, мой парень за пять минут обернется... Какие у вас отношения с Шиповым?
      - С Дмитрием Николаевичем? Прекрасные.
      - Он отошел от кадетов накрепко? Или возможна игра?
      - О его к ним возвращении не может быть и речи. Его идея созвать Думу, управляемую председателем, которого назначал бы царь, поссорила его с Милюковым окончательно, раз и навсегда, его же "правым" в "Речи" костят.
      - Это не довод. Мало ли кого где костят? Меня вон "Союз русских людей" костит левым, еврейским ставленником, скрытым социал-демократом... Так, значит, уверены, не вернется к кадюкам?
      - Убежден.
      - Я спрашиваю не зря. Я намерен провести Дмитрия Николаевича новым российским премьером.
      Гучков будто натолкнулся на невидимую преграду, и не столько потому, что новость была неожиданной; поразил сам строй фразы, какая-то особая столыпинская уверенность в собственной силе, сокрытая в ней.
      - А пройдет? - спросил наконец Гучков.
      - Попробуем.
      - Почему именно Шипов?
      - А кто еще? Называйте человека. Вы? Рано, надо в Думе обкататься, заявить себя.
      - В Думе? Я и в Думу-то не прошел, Петр Аркадьевич, да и не заявишь себя среди кадетов.
      - Эту Думу я намерен распустить, Александр Иванович.
      - То есть как?!
      Гучков снова поразился новой манере Столыпина. Как человек за три месяца изменился?! А может, и не изменился, может, наоборот, именно теперь, состоявшись, и стал самим собою, а раньше надевал маску? Вот что власть делает! Но отчего же он власть намеревается передать другому, разве это умно?
      - А кем вы думаете стать в кабинете Шипова?
      - Если он согласится, я бы сохранил за собою этот же портфель.
      - Погодите, Петр Аркадьевич, все это так неожиданно... Что же вы при живом-то премьере, при Горемыкине, не похоронив еще, нового намечаете?
      - Горемыкин уже умер... Нет, нет, в государственном смысле, здоровья Иван Логгинович отменного... Однако поскольку государь не станет подписывать рескрипт о роспуске Думы - зачем ему ссориться с избирателями, - то сделать это остается Горемыкину. А кто же оставляет премьером человека, предпринявшего шаг, в высшей мере непопулярный?
      - А если государь вместе с ним решит внести и другие изменения в кабинете?
      - Обязательно решит. Шахматова погонит, он реакционер, он противник всего нового... Может, еще кого...
      - Вот я и думаю - кого еще?
      - За меня беспокоитесь? Меня он не погонит. Он понимает, что в нынешней сложной ситуации министр полиции должен быть на месте, во всеоружии, стрелять в случае нужды ему придется... Хотя - я убежден - не придется... Разгон Думы проглотят, надоели разговоры, устали от них люди, дела хотят...
      - Петр Аркадьевич, но Шипов не согласится пригласить вас в кабинет. Вы для него представитель бюрократии, вы и до событий служили губернатором...
      - А он? До событий он служил московским головою - тоже л и з а л.
      - Именно поэтому он и будет против вас. Бойтесь генерала, которому спасли жизнь во время битвы, он вам этого не простит, ибо вы видели его унижение...
      - Эта французская пословица обращена к солдату. А я такой же генерал, как и он, рангом причем выше... Сможете на него повлиять в нужном для н а с плане?
      - Я готов попробовать, но заранее должен сказать вам, что шансов мало. Откажитесь от этой идеи, Петр Аркадьевич, я назову вам кандидатуру куда более интересную, перспективную...
      - Я думал об этом, - откликнулся Столыпин, сразу же поняв Гучкова. - Мне еще рано, еще бы одного премьера пересидеть, еще бы одни выборы провести за его спиною, успокоить страну его распоряжениями, а уж потом...
      - Потом вас ототрут.
      - Почему? Я докажу свою нужность.
      - Именно поэтому и ототрут; вы все погасите, все успокоите, а без силы в руках этого не сделаешь: какому премьеру нужен министр-исполин? Петр Аркадьевич, поверьте слову друга: пришло ваше время. Откажитесь от шиповской затеи.
      - Мне сподручнее помогать вашему делу, Александр Иванович, находясь в моем нынешнем кресле.
      - Напрасно вы эдак-то. - Гучков скова остановился. - Зря вы меня обижаете... Неужели думаете, что мое д е л о - текстиль? Мое дело Россия, на текстиле, слава богу, отец наколотил десяток миллионов, внукам хватит...
      - Напрасно обиделись. Россия без ситца не д е л о... Хорошо, допустим, вы правы. Я просчитался. Но менять поздно, машина запущена... - Столыпин помолчал, кашлянул осторожно, спросил, понизив еще более голос: - Кто из ваших сможет поговорить с Шиповым и повернуть его к радикализму?
      - То есть? - Гучков не сразу понял. - К радикализму? Зачем?
      Столыпин вздохнул, ответил устало:
      - Непонятно? Царь не любит радикалов. А будущий премьер должен высказать соображения о программе своего кабинета... Вы очень хотели, чтобы я стал премьером? Единственный путь - н а к р у т и т ь Шипова, пусть он государя попугает, кроме Шипова, кому можно кабинет отдать? Некому, Александр Иванович... Пошли, про Чарльза я вам неправду говорил, спит он, мое авто у пляжа стоит... Если уж мы с вами дело затеяли, то все должно быть как в книгах легких французов... Кого отправите к Шипову?
      - Николаева, - ответил Гучков. - Он верит в реформы, он человек искренний...
      - Про наш разговор ему не надо бы. Или, считаете, от друзей тайн нет?
      - У вас-то от меня были тайны - вон какой спектакль разыграли, что твой Гауптман...
      - А вы хотите, чтобы я к вам, как звонарь со свадьбы, прискакал? Погодите, когда Думу будем распускать, здесь же придется встречаться, вокруг меня пока еще много людей Дурново вьется, один Мануйлов-Манусевич чего стоит... Я его, кстати, хочу посадить - на вас не наклепает?
      - Может.
      - Хорошо, что предупредили. Завтра с утра Николаев увидится с Шиповым?
      - Да.
      - Если что изменится, ставьте в известность, ладно? Скажите по телефону секретарю, что занемогли и не сможете пожаловать на ужин, мне будет все ясно.
      Машина закрутилась. Николаев, встретившись с Шиповым, излил ему душу разговор с Дзержинским не давал покоя, поляк говорил верные вещи, не поспоришь.
      Шипов, получив приглашение на высочайшую аудиенцию, соотнес в р е м я визита Николаева со звонком из Царского Села, подумал, что Кирилл Прокопьевич побывал у него неспроста, видимо по согласованию с Гучковым, а тот имеет выход в с ф е р ы; поэтому, приехав к царю, не догадываясь об истинной цели приглашения, не зная, понятно, о плане Столыпина, полагая, что приглашен в связи со слухами о "кабинете доверия", вдохновенно заговорил про то, что дружная работа с Думой необходима, это повернет кадетов вправо, сблокирует с властью, оторвет от левых фразеров, перед которыми партии приходится заигрывать - таков удел любой оппозиции. Идея создания "кабинета доверия", понятно, заманчива, однако Милюкову поручать формирование правительства рискованно, он слишком властен, чрезмерно реалистичен в своих программных документах (чего не скажешь о жизненном кредо), и в нем слабо развито религиозное сознание.
      - Кого бы вы считали возможным порекомендовать на пост премьера? - спросил государь.
      - Председателя Государственной думы Муромцева, ваше величество.
      - Председателя Государственной думы, - повторил Николай. - Почему именно его?
      - Он отличается большим тактом, врожденной мягкостью характера; при его главенстве и Милюков будет полезен в кабинете на посту министра внутренних дел.
      - Да, вы правы, - ответил Николай, - при таком человеке вполне может установиться правильное соотношение умственных И духовных сил...
      Вернувшись в свои покои, государь со смехом сказал Александре Федоровне:
      - Говорят, Шипов умный человек... Какой вздор, я у него все выспросил, а ему так ничего и не открыл...
      Об этих словах царя через полчаса уже знал Трепов. Позвонил "безносому Лоэнгрину", сказал, чтоб тот приехал незамедлительно, передал текст интервью, повелел печатать, оттого что понял ясно: Столыпин вовлечен в игру и обманут, ибо притащил Шипова, поверил, значит, про "доверие", ему теперь ходу нет, и намедни государь обмолвился, что новую Думу он поручит подобрать ему, Трепову, о чем же еще мечтать?!