– Иди к ним, иди, – взмолился Ганс. – Это акулы, они набиты деньгами и не умеют кататься, их перехватит дон Антонио, иди же, только ты можешь затащить их к нам!
      – Не суетись, дурашка, – Штирлиц усмехнулся. – Если они американцы, а они, действительно, скорее всего американцы, подойди к ним сам, янки любят тех, кто говорит через пень колоду и с акцентом, им нравится все иностранное... Я их отпугну нью-йоркским акцентом, они своих боятся – те обдерут их за милую душу.
      Ганс, не отрываясь от окошка, заросшего ледяным плюшем, посреди которого он выскоблил щелочку и расширил ее быстрым, пульсирующим дыханием, цепко наблюдал за тем, как семь человек – пять мужчин и две женщины, одетые по-американски, достаточно скромно и в высшей мере удобно, но явно не для горнолыжных катаний, – топтались на месте, поглядывая то на коттедж Отто Вальтера, то на прокатный пункт дона Антонио.
      – Они меня не поймут, Макс, я же говорю по-английски с грехом пополам! И потом я смущаюсь, я не умею заманивать, это унизительно!
      – Ну-ну, – сказал Штирлиц и поднялся. – Попробую. Пожелай мне ни пуха ни пера.
      На улице было достаточно холодно, но ветер с Кордильер уже не задувал; значит, через час-другой солнце начнет припекать; снег прихвачен ледяной корочкой, кататься нельзя, унесет со склона, разобьешься о камни; пока-то американцев экипируешь, пока-то поднимешь на вершину, объяснишь, как надо плужить– спускаться, постоянно притормаживая, – установится погода, день будет отменным.
      – Я вас заждался, – крикнул Штирлиц американцам издали. – Уже полгода жду! Всех катал – и англичан, и голландцев, и французов, – а вот настоящих янки не поднимал на вершину ни разу!
      Седой крепыш, судя по всему старший, резко повернулся к Штирлицу:
      – Вы американец? Здесь!? Какая-то фантасмагория!
      Заметив, что к прибывшим во всю прыть гонит младший брат дона Антонио, сумасшедший Роберто, Штирлиц ответил:
      – За рассказ о моей одиссее дополнительную плату не беру, пошли, я уже приготовил хорошие ботинки прекрасным леди – пятый и седьмой размеры, попробуйте спорить?!
      Дамы не спорили; как истинные американки, раскованно и дружелюбно расхохотались, заметив, правда, что джентльмен им льстит, размеры чуть больше, шесть и семь с половиной, и первыми направились к прокатной станции Отто Вальтера.
      – Они шли ко мне, Максимо, – прошептал сумасшедший Роберто, пристроившись к Штирлицу, который заключал шествие, словно бы загоняя американцев, будто кур, в сарай, широко расставив руки. – Это не очень-то по-соседски.
      – Надо было скорей поворачиваться, Роберто. И не устраивай истерики – побью.
      – Тогда они испугаются и уйдут от тебя.
      – Верно, – согласился Штирлиц. – Пойдут к вам, увидят твою морду с синяками и тогда вообще побоятся ехать на вершину.
      – Но ты хоть позволишь мне подняться вместе с вами?
      – Я не могу тебе этого запретить, но объясняться-то я с ними буду по-английски, все равно не поймешь...
      Роберто отошел, бормоча под нос ругательства; седой американец поинтересовался:
      – Конкурент?
      – Если знаете испанский, зачем спрашивать? – ответил Штирлиц.
      Ганс встретил гостей, затянув ремень, как молодой кадет на параде, приветствовал их на чересчур правильном английском, осведомился, кто хочет кофе; есть напитки и покрепче; предложил сразу же начать примерять обувь...
      Штирлиц сумрачно заметил:
      – По поводу того, что «покрепче»... До спуска пить запрещено... Я – ваш тренер, меня зовут Мэксим Брунн, к вашим услугам, леди и джентльмены, кто намерен подняться на вершину?
      – Все! – закричали женщины.
      – Прекрасно, у моего босса, – Штирлиц кивнул на Ганса, – будет хороший бизнес. Ознакомьтесь с расценками за инвентарь. Лично я беру за день пять долларов с каждого, гарантирую, что за неделю вы научитесь скоростному спуску. Страховку не беру: фирма гарантирует, что вы вернетесь в Штаты с целыми ногами и тазобедренными суставами, – вообще-то, их ломают чаще всего, особенно люди вашего возраста, – обернувшись к женщинам, он добавил: – К вам это не относится, гвапы... «Гвапа», – галантно пояснил, – по-галисийски значит «красавица»...
      – А что такое «ходер»? – спросила большеногая американочка, лет тридцать пять, веснушки, ямочки на щеках, в глазах – чистый наив, вполне естественно совмещенный с оценивающей деловитостью женщины, знающей толк в любовных утехах.
      – Вы чья-нибудь дочка?! Джентльмены, кто отец этой очаровательной женщины? – Штирлиц улыбался. – Или вы жена? Лучше б, конечно, подруга, тогда бы я ответил правду.
      – Мы жены, жены, – прокричали американки. – Я – Мэри, – сказала большеногая, – Мэри Спидлэм.
      – А я – Хэлен Эрроу, – сказала маленькая, смуглая, стриженная очень странно, слишком коротко, чуть не под мальчика.
      – Если вы жены, то пусть седой господин – мне кажется, он ваш предводитель – объяснит, что такое «ходер», – усмехнулся Штирлиц. – У меня язык не поворачивается.
      Седой крепыш, понимавший испанский, смущенно ответил:
      – Девочки, это слово идентично нашему «заниматься любовью».
      – Не верно, – Штирлиц покачал головой. – Зачем говорите неправду? Это идентично нашему «фак» , девушки. В горах надо все называть своими именами... Ладно, к делу... Кто из вас хоть раз стоял на лыжах?
      Перестав хохотать над разъяснением Штирлица, Мэри и Хэлен отрицательно покачали головами; седой, укоризненно поглядев на присутствующих, заметил:
      – Нужно ли все называть своими именами?
      – Наш инструктор мистер Брунн, – быстро заговорил Ганс, стараясь исправить неловкость, – настолько силен на склонах, что ему здесь прощают все... Они психи, эти тренеры, настоящие психи, но что мы без них можем?
      – Мистер Брунн не псих, – Хэлен сбросила куртку. – Просто он любит точность. И мне это нравится. Правда, Эрни? – она обернулась к высокому мужчине в клетчатой куртке. – Ты согласен?
      – С такой женой, – усмехнулся Штирлиц, – ни один муж не рискнет не согласиться... А вообще-то, леди и джентльмены, я вас проверял: я вожу на склон только тех людей, которые не выпендриваются... Иногда ведь начинающих горнолыжников надо – за грубые ошибки – ударить палкой по попе, как детей, и это по правилам, иначе не научитесь... И это надо простить тренеру, потому что горные лыжи есть некий момент любви и самоутверждения, вы в этом убедитесь через час... А теперь все, хватит болтовни, дамы раздеваются первыми в комнате наверху, берут брюки и куртки, я поднимаюсь к ним с ботинками через пять минут, мужчины – так и быть – раздеваются при мне...
 
      ...На вершине было холодно, нос Ганса сразу же сделался сосулистым, но капля, которую так ждал Штирлиц все эти недели, что они работали вместе, так и не появилась, он так хитро дотрагивался до щек перчатками, запрокидывая голову, или, наоборот, резко присаживался, вроде бы поправляя крепления, что успевал смахнуть ее совершенно незаметно; раньше Штирлиц потешался над этим, сегодня начал анализировать каждый жест молодого хефе; он вообще сегодня смотрел на Ганса по-новому, очень цепко и – поэтому – внешне совершенно не обращал на него внимания.
      – Между прочим, я вам не представился, – сказал седой коротыш, опустив уши своей шапочки. – Меня зовут Дик Краймер, я работаю в сфере рекламы... Нашу поездку финансировал нью-йоркский филиал лондонской туристской фирмы «Кук и сыновья»...
      – Намерены прославлять наши восхитительные склоны? – сразу же заинтересовался Ганс. – Я готов передать вам, совершенно безвозмездно, материалы об уникальном озере Уэмюль, об его индейском изначалии...
      – Изначалие у него вулканическое, – буркнул Штирлиц, и американцы весело рассмеялись: эта нация не терпит угодничества и не считает нужным хитрить по мелочам.
      Ганс посмеялся вместе со всеми, но в глазах у него промелькнуло то, прежнее, что Штирлиц прочел во время их первой встречи; тем не менее этот человек умеет проигрывать, отметил он, и обладает отменной выдержкой; сумасшедший Роберто полез бы с кулаками, а как же иначе, над ним смеялись сеньорины, смех – оскорбление для кабальеро, все по правилам...
      – Безвозмездно никто ничего не передает, – продолжал между тем Штирлиц, поглядывая на облака, которые становились все более высокими, легкими; в них угадывался розовый цвет, значит, они вот-вот разорвутся и выглянет солнце. – Безвозмездно – значит неинтересно. Или, хуже того, лживо. Правда, мистер Краймер?
      – Вообще-то да, мы не очень верим в безвозмездность, когда речь идет о бизнесе, – согласился тот. – Но если там всякие фонды и пожертвования, то это, конечно, другое дело.
      – Э, бросьте, – Штирлиц махнул рукой, – фонды не облагаются налогом, можно спрятать десяток миллионов долларов от ищеек из финансового ведомства, да и потом реклама, связанная с благотворительностью, даст неплохую прибыль, нет?
      – Вы американец, – утверждающе заметил Краймер. – Не отказывайтесь.
      – А кто сейчас отказывается от вашего зеленого картона? Победители, денег тьма, девушки, – Штирлиц кивнул на Мэри и Хэлен, которые прилаживали лыжи, – хорошенькие, дурак откажется... Ладно, хватит болтать! Представители мистера «Кука» должны оценить своими задницами крутизну, а вы неверно приладили лыжи, давайте помогу.
      Он опустился перед женщиной на колени, взял ее левую лодыжку, вогнал ботинок в крепление, затянул и вдобавок обвязал кожаной тесемкой; в сумочке, которая служила ему одновременно и поясом, у него были медикаменты, ремешки, мазь против ожога и плоская фляжка со спиртом.
      – Теперь не жмет? – спросил Штирлиц. – Удобно?
      – Было бы прекрасно, наладь вы мне и правую ногу таким же образом.
      Штирлиц поднял голову; зрачки у женщины стали громадными, подрагивающими; неужели кокаин, подумал он, или муж опостылел; роман на склоне, отдушина на полгода, будет что вспомнить; все же женщины тоньше нас, они подданные чувства, их безрассудство окаяннее нашего, а потому поэтичнее.
      Штирлиц приладил ей и правую ногу, поднялся, задрал голову и крикнул:
      – Солнце, давай! Время!
      И, послушное ему, солнце разорвало радужные, легкие тучи; американцы дружно зааплодировали.
      Ганс шепнул:
      – Ну и сукин же ты сын, Макс.
      – Мальчик, зависть погубила Сальери, а он был довольно одаренным композитором... Ну, «кукины дети», – Штирлиц обернулся к американцам, – признавайтесь, кто из вас хоть раз стоял на лыжах?
      – Один раз я корячился, – сказал Краймер. – Но у меня ничего не вышло...
      – Где это было?
      – В прошлом году в Австрии, около Теплицзее, я там кончал армейскую службу...
      Штирлиц посмотрел на Ганса; тот, однако, не спросил, в каком это месте было, кто тренировал, где останавливался американец; поди ж ты, а как много рассказывал про тамошние склоны; впрочем, катается он отменно плохо, так что, быть может, не хочет позориться передо мною.
      – Кто вас тренировал? – спросил Штирлиц.
      – Какой-то паршивый Фриц, наверняка эсэсовец, они все эсэсовцы, эти поганые фрицы...
      – Это уж точно, – согласился Штирлиц, – что верно, то верно, особенно Бах и Моцарт...
      Мэри засмеялась:
      – Дик, вас умыли холодной водой из-под крана... Мой дедушка, кстати, был фрицем, самый настоящий немец из Гамбурга...
      – Ладно, – Штирлиц отчего-то вздохнул. – Объясняю, как надо спуститься с этого склона живым. Все зависит от того, как вы меня будете слушать. Сначала давайте разберемся с палками. Смотрите, как надо продевать руку сквозь тесемки... Поняли? Если потеряете на склоне палку, то не сможете подняться, когда шлепнетесь. А это – конец, особенно после того, как задул ветер... Здесь это происходит в минуту: ясное солнышко, благодать, как вдруг заметет, ни зги не видно и ни хрена не слышно... Замерзнете за милую душу...
      – Ну вас к черту, – сказал долговязый муж Мэри. – Вы инструктируете нас, словно мы приехали в крематорий.
      – Простите, сэр, больше не буду, – смиренно ответил Штирлиц. – Но если вы потеряете палки и замерзнете, мне придется сопровождать вашу жену в ее траурном турне до Нью-Йорка... Я не хочу этого, право... Если же вам вообще не нравится моя манера – валяйте вниз и бегом к нашему конкуренту, сумасшедший Роберто станет спускать вас на руках, как Дюймовочку...
      – Ты несносен, – сказала Мэри своему долговязому. – Мистер Брунн обладает – в отличие от тебя – чувством юмора. У тебя какая-то страсть делать всех людей похожими друг на друга... Продолжайте, Мэксим! Посмотрите, я правильно просунула кисть, чтобы не потерять палку?
      – Вы умница. Прирожденная горнолыжница, – кивнул Штирлиц и обернулся к остальным. – Ну-ка, все поднимите руки! Молодцы! Понятливые. Теперь давайте-ка поглядите, что такое плуг... Это – основа основ первого дня обучения... Спуск с торможением – я это называю «плугом»... Вот, я поехал, наблюдайте!
      Он оттолкнулся палками, чуть согнул ноги, словно приготовившись к прыжку, слегка развел их и, чуть не упершись кончиком правой лыжи в левую, начал соскальзывать вниз, придавливая опорнуюногу так, что еле-еле ехал по довольно крутому склону, будто какой незримый тормоз сдерживал его там, где по всем законам физики человека должно нести вниз с устрашающей, всевозрастающей скоростью.
      – Видите, – кричал Брунн, обернувшись к американцам, – смысл в том, чтобы держать корпус развернутым к склону, постоянно чувствовать ноги, собранность спины и радоваться тому, что вы управляете скоростью, а не она вами!..
      – Камни! – закричала Мэри. – Вы врежетесь в камни!
      – Я не врежусь в камни, – ответил Штирлиц, продолжая спускаться, – я приторможу, я помню, что в тридцати метрах должны быть камни, но я не боюсь их, потому что я разведу лыжи пошире и спокойно остановлюсь на самом крутяке! Вот здесь. Стоп! Видите, как легко я остановился? Понятно, как надо катить вниз моим плугом?
      – Понятно, – прокричали американцы, только долговязый муж Мэри промолчал.
      – А ну, валяйте ко мне! – скомандовал Штирлиц. – По очереди. Дик, начинайте, вы ж катались в австрийских Альпах? Вперед!
      – Боюсь! Меня может понести. Вы зачем-то выбрали слишком крутой склон, – ответил Краймер. – На какой бок падать?
      – Я вам запрещаю падать! Отталкивайтесь палками! Так! Молодец! Хорошо! Больше разводите ноги! Еще больше! Жмите на опорную лыжу! Еще! Еще! Еще! Молодец! Ну-ка, остановитесь! Вам не нужна левая нога! Поднимите ее чуток! Браво! Навалитесь на правую лыжу! Поворачивайте вверх! Молодец, Дик!
      Краймер остановился возле него; лицо покрылось капельками пота, цепкий мужик, другой бы грохнулся, спуск, действительно, крутоват.
      – Мэри, давайте вы!
      – Боюсь, – прокричала американка.
      – Все женщины боятся первого раза, а потом за уши не оттащишь, – Штирлиц хмыкнул. – Вперед! Молодец! Садитесь на попу! Ниже! Еще ниже! Ноги плугом! Отводите правую! Жмите на нее! Правую, говорю, правую! Носки вместе! Поворот на склон! Молодец, девочка! Браво!
      Хэлен, конечно, шлепнулась сразу же; Штирлиц ожидал этого, малышка прежде всего думала о том, как она смотрится со стороны, а горные лыжи этого не терпят. Действительно, это настоящая, всепожирающая страсть, ей отдают себя без остатка, в противном случае получается сделка, пакость, брррр!
      Штирлиц подскакалк ней по-оленьи, легко, вспомнил лицо колдуньи Канксерихи; ай да Гриббл, спасибо ему, все же шпионы добрые люди; чей только он шпион, неужели братствоначало вербовать англичан? Побежденные подчиняют себе победителей? Парадокс нынешнего времени.
      – Ушиблись, Хэлен? – спросил он, склонившись над женщиной. – Больно?
      – Страшно, – ответила та, протягивая ему горячую, податливую ладонь.
      – Ну, это ерунда, это вы себе вбили в голову... Поднимайтесь... Вот так... Ноги трясутся?
      – Еще как, – сказала Хэлен, не отпуская его руки.
      – Пройдет. Постоим минуту, отдышимся, и поедете следом за мной, повторяя каждое мое движение, ладно?
      – Какая-то я неспособная к этим чертовым лыжам...
      – Таких нет. Все к ним способны... Только одни научились спускам, а другие не рискнули. В жизни надо рисковать раз шесть, от силы семь. И одним из этих семи раз должен быть риск на склоне... Если вдруг стало очень плохо, надо плюнуть на все, одолжить денег и уехать в горы... Поверьте, голова и сердце отдыхают, только когда спускаешься по склону... Ни о чем другом не думаешь, кроме того, как бы спуститься половчей... Такой отдых мозгу и сердцу необходим... И дают его горные лыжи, ничего больше. Отдышались?
      – Вроде бы да.
      – Ноги не трясутся?
      – Перестали... Когда вы рядом – не страшно.
      – Ну, валяйте за мной, повторяйте каждое мое движение, договорились?
      – Не получится...
      – Дам палкой по заднице – получится. Пошли, девочка, пошли!
      ...Остальные спустились без приключений; Чарльз, муж Мэри, разогнался, ехал деревянно, но, видимо, раньше занимался коньками; стойкостьпочти профессиональная; затормозил, точно скопировав манеру Штирлица.
      – Поздравляю с боевым крещением, – прокричал Ганс, спустившийся последним, раскорякой. – Я поражен, как все лихо скатились! Вы наверняка тренировались перед поездкой в Барилоче, правда, Макс?
      – Скатились они чудовищно, – ответил Штирлиц, – трусили, и особенно Чарльз, который более всего опасался выглядеть смешным...
      – Ничего подобного, – сказал Чарльз, и какое-то подобие улыбки промелькнуло на его сухом лице. – Просто я не хочу, чтобы вы сопровождали мою жену в траурной процессии. К мужчинам вашего типа женщины льнут. Видимо, существует своя выгода в том, чтобы родиться хамом...
      – Ну и неправда, – Штирлиц тоже улыбнулся. – Хорошо быть горнолыжником, особенно инструктором... Женщины любят инструкторов... Они вообще преклоняются перед теми, кто умеет делать то, чего не могут окружающие, правда, Хэлен?
      Та вздохнула:
      – Вы обратили вопрос не по адресу. Спрашивайте Мэри. А вот как я спущусь с этого ужасного крутого склона – не знаю. Лучше бы мне забраться наверх и вернуться в долину на фуникулере.
      – А он вниз не везет, Хэлен, – сказал Штирлиц. – Так что придется катить за мной... Сейчас мы поучим с вами легкие повороты, главное – научиться тормозить и не разгонять скорость, как Чарльз. Все остальное – завтра...
      ...В долине, когда вернулись в домик Отто Вальтера, – счастливые, разгоряченные, мокрые, обгоревшие под солнцем – Штирлиц достал бутылку чилийской «агуа ардьенте» , разлил по чашкам и стаканам, предложил выпить за Мэри и Хэлен – «будут кататься по первому классу» – и порекомендовал заказать обед у Манолетте: «Самая вкусная и при этом достаточно дешевая еда, никто не делает такую парижжю , как испанский итальянец, да и вина у него отменные».
      Предложение приняли, Штирлиц отправился к Манолетте, старик обрадовался – пять дней будет хороший заработок, ринулся разжигать угли для парижжю, позвонив при этом племяннику: «Гони что есть сил!»
      – И пусть прихватит с собой какого-нибудь чико , – попросил Штирлиц, – который хочет заработать пару долларов, но при этом умеет держать язык за зубами...
      – Что нужно сделать чико? – поинтересовался Манолетте, передав племяннику просьбу друга.
      – Знаешь, Ганс все-таки большая скотина, – ответил Штирлиц. – Он хочет взять всех моих учеников на себя... По-моему, он сегодня попрется в отель к этим «гринго»... Если не сегодня, то уж завтра наверняка, и возьмет с них деньги за обучение... А я не люблю, когда меня дурят, ты знаешь... Вот мне и надо, чтобы верный чико поглядел за Гансом... Сегодня, завтра, словом, все те дни, пока эти долбанные «гринго» живут здесь, а я дурю их на склоне...
 
      ...В отель после обеда Штирлиц проводил американцев сам; Чарльз надрался, на ногах не стоял, пришлось волочь его на себе до автобуса; Мэри вздохнула:
      – Мэксим, а что мне с ним делать, когда этот чертов драндулет остановится? Чарльз обычно засыпает после крепкой поддачи. Давайте затащим его в номер вместе, а?
      – С вами я готов затащить его даже в преисподнюю, – ответил Штирлиц и, сев рядом с нею в автобусе, сказал Гансу, который намеревался пристроиться рядом, чтобы тот протер лыжи и посушил инвентарь: «Завтра начнем кататься с самого утра».
      – А ты разве не вернешься? – удивился Ганс.
      – Дели всю выручку пополам – тогда вернусь, – усмехнулся Штирлиц и обратился к шоферу Пепе: – Трогай, парень. Не застуди этих янки, они платят хорошие деньги, поэтому их надо любить...
      ...Чарльза затащили не без труда; действительно, он уснул сразу же, как только автобус начал спуск в долину, к озеру, к тем двум островам, на которых день и ночь велось строительство атомного реактора штурмбанфюрера СС Риктера...
 
      ...В отеле разошелсяДик Краймер; остальные янки были довольно сдержанны, сразу же отправились спать; седой пригласил Штирлица в бар: «Мне нравится, что вы не увели к себе Мэри, она же отдается вам глазами! Молодец, вы мужчина! Только паршивые дачи режут подошвы на ходу, вы ведете себя, как джентльмен; угощаю я; ужинаем вместе».
      Именно за ужином, когда Краймер окончательно размяк, хотя головы не терял, мужик крепкий, Штирлиц и задал ему вопрос:
      – «Куки» профинансировали вам поездку только в Аргентину?
      – Да. Именно в Барилоче. Уникальный горнолыжный курорт, катают именно в те месяцы, когда у нас солнце, представляете, сколько сюда можно отправить людей на июньские, зимниекатания?
      – А если за одну и ту же сумму «Куки» предложат туристам поездку в две страны?
      Краймер удивился:
      – Какой смысл, Мэксим? За две страны надо брать именно как за две! Вы же сами говорили о вреде безвозмездности...
      – А я и не предлагаю устраивать благотворительный тур. «Куки» должны уплатить нам за идею, а мне, в довершение ко всему, дать эксклюзивное право на обмен валюты своим клиентам.
      – Что-то я вас не понимаю, – Краймер потер лицо ладонями.
      – Ну и хорошо, что не понимаете. Значит, я не дурак, это только дурака можно понять сразу... Если хотите, завтра зайдем к адвокату и заключим сделку: «Куки» рекламируют тур в две страны за цену, которую брали за посещение одной, а я организовываю катания в двух странах... Деньги делим поровну. Первый взнос – пять тысяч долларов. Четыре – мне, одну – вам, точнее, вы мне платите четыре, потом сочтемся доходами.