Выслушав Макайра с несколько отстраненным, рассеянным интересом, Даллес, покачав головой, заметил:
      – Я бы не сказал, что эта история может васрадовать, Боб. Помните строки Ли Ю? «Так много, много тысяч ли прошел за десять лет, но где я горя не видал, где не видал я бед? Чуть-чуть погреюсь у костра, и снова в дальний путь, но прежде, чем поводья взять, мне хочется вздохнуть: жалею и скорблю о том, что муки зря терплю, я наш родимый Юйгуань не отстоял в бою...» Помните?
      – Да, я читал его стихи.
      – Наверное, засыпаете над ними? – усмехнулся Даллес. – Ничего не попишешь: если нравится мне, должно нравиться и вам, не так ли?
      Макайр хотел было возразить, но, взглянув на Даллеса, ожидавшего его ответа с улыбкой, весело рассмеялся:
      – Вообще-то вы правы, Аллен. Я действительно засыпаю над этими чертовыми китайцами. Читать поэзию – удел избранных.
      – Это вы хорошо заметили. Именно так: не только создавать поэзию, но и уметь ее читать – дано отнюдь не многим... Но вы запомните это имя. Боб, запомните... Ли Ю написал десять тысяч стихотворений... Вернее, написал-то он много больше, я имею в виду лишь сохраненные неблагодарными потомками... За свою поэзию он пять раз был в ссылке и восемь раз отмечен высшими наградами императора. – Даллес повторил: У них ссылка являлась формой университетского образования, без нее поэт не поэт, а так, недоразумение... Ну, хорошо... Давайте подведем итог. Роумэна вы проиграли?
      – Я бы так категорически ситуацию не определял.
      Даллес недовольно поморщился:
      – Вносите предложения. Определяйте сложившуюся ситуацию так, как вам представляется целесообразным ее определить...
      – Я исхожу из того, что чем хуже на этом этапе, тем лучше в будущем.
      – Ну, знаете ли, оставьте эту концепцию футурологам. Мы с вами реалисты... Точнее говоря, мы обязаны ими быть... Судя по всему, информация о наших связях с Геленом, которую вырвали Роумэн и Штирлиц, будет носить шоковый характер... Вы понимаете, какой подарок получат русские для своей аргументации, по испанскому вопросу в частности? Что бы вы потом ни говорили про этих людей, как бы убедительно ни доказывали наличие большевистской конспиративной сети – Гаузнер – Штирлиц – Роумэн, информация о людях Гелена, работающих на вас, окажется сильнее.
      – Информация только тогда становится информацией, когда ее печатают в газетах или передают по радио. В противном случае это слухи.
      Даллес кивнул:
      – С этим согласен, спору нет, вы правы. Держите прессу под контролем?
      – Буду держать.
      – Убеждены?
      – Убежден.
      – На случай каких-то непредвиденных поворотов имеете альтернативные предложения?
      – Да, я связался с адвокатом Лаки Луччиано...
      Даллес сразу же перебил:
      – Меня не интересует, с кем вы связываетесь, это ваша забота, ваша, а не моя. Я присматриваюсь к вам, мне нравится ваша хватка, но порой вы видите лишь те вопросы, которые составляют тактику ближнего боя, но никак не стратегию предстоящего сражения... Не заскучаете, если я прочитаю вам маленькую лекцию?
      – Аллен, для меня счастье быть с вами каждую минуту, я стольким вам обязан...
      – Вы мне абсолютно ничем не обязаны, – улыбка сошла с лица Даллеса, которое сразу же сделалась безжизненной маской: глаза-льдышки; прорубленная щель узкого рта; полнейшее отсутствие. – Не следует строить наши отношения по принципу «ты – мне, я – тебе». Ваша позиция угодна сегодняшнему дню, только поэтому я поддерживаю вас. Чисто дружески, иначе не умею... Да и вообще, – лицо вновь сделалось живым, – что может бывший сотрудник разведки? Бывшие ничего не могут, кроме одного: думать на досуге и делиться кое-какими соображениями с теми, на кого они имеют определенные виды.
      Макайр усмехнулся:
      – Вы не рассердитесь, если я спрошу вас?
      – На вопросы сердятся дураки и склеротики. А я не дурак, и врачи пока что не находят у меня признаков склероза.
      – Зачем вы постоянно кокетничаете? – спросил Макайр, пугаясь собственной дерзости.
      Даллес раскурил трубку, изучающе посмотрел в глаза Макайру, пыхнул ему в лицо дымом, сделав это вполне демонстративно; серые глаза его, сделавшись голубыми, потеплели из-за того, что Макайр не двинулся, сидел, как изваяние.
      – Кокетничают старые женщины. Боб, – ответил Даллес после тяжелой, выжидающей паузы, когда в глазах собеседника появилась тревожная растерянность. – Я вполне нормальный человек, поэтому кокетство для моей субстанции противоестественно. Это моя обычная манера поведения. И мышления. Я такой. Боб. И другим не буду. Я очень люблю собак, знаете ли. И беспредельно им верю. А вы, я слышал, держите дома двух сиамских кошек. Следовательно, мы в чем-то полярны. Поэтому и с вами я обязан говорить с известной долей страховки. Если вы настоящий разведчик, то и вы, в свою очередь, обязаны не верить мне, проверяя и перепроверяя каждое мое слово. Любая разведывательная комбинация есть система постоянно перемещающихся данностей... Похоже на химическую реакцию... Тут не верить надо, а следить... За приборами... Так вот, сейчас в Белом доме, – неожиданно сменив тему, продолжил Даллес, – созрела комбинация... Ее смысл сводится к следующему... Генерал Джордж Маршалл, герой войны, знающий ужасы войны не понаслышке, выносит на суд народа страны свой план мира. Согласно плану Маршалла, Соединенные Штаты готовы оказать помощь Европе в восстановлении несчастного континента. А Европа, как известно, начинается в Дублине, а заканчивается на Урале. Без нашей помощи Европе будет очень трудно подняться из пепла, согласны?
      – Совершенно согласен... Но ведь Урал находится в России, Аллен.
      – Вы против того, чтобы мы помогли нашему союзнику по антигитлеровской коалиции? – Даллес пожал плечами, посмотрев на собеседника с удивлением.
      Макайр задумчиво заметил:
      – Искусству постоянной игры, конечно, никому не дано научиться, это врожденное. Я подчас теряюсь, разговаривая с вами.
      – А я этого именно и добиваюсь. Из вашего замечания я понял, что вы не одобряете желания Маршалла помочь русским в их восстановительной работе?
      – Вы как ледокол, Аллен. Вы лишаете собеседника права на собственную точку зрения. Мне ничего не остается, как идти за вами – покорно, словно мусульманская женщина.
      – А вы боритесь против меня, Боб. Отстаивайте себя, спорьте, иначе мне неинтересно, я не вижу в вас собеседника, мне не на ком оттачивать лезвие мысли...
      – Конечно, я считаю безумием помогать русским!
      Даллес убежденно возразил:
      – Мир не поймет нас, если мы станем помогать Англии и Франции и не протянем дружескую и щедрую руку России. Вопрос заключается в том, чтобы сама Россия отвергла эту помощь. Боб. Мы предложили – они отказались: вопрос стоит именно так... Как этого добиться? Русские, став сверхдержавой, не примут предварительных условий. А мы должны подвигнуть Белый дом к тому, чтобы эти условия были сформулированы в высшей мере тактично и двоетолкуемо. К счастью, люди не подготовлены к государственному мышлению, мы приучили их следовать словутех, кто выступает на радио, пишет в газете иди снимает кино... Следовательно, нам нужно срочно, именно срочно, Боб, выместииз газет, с радио, из Голливуда всех левых, заменив их теми, кто станет формировать общественное мнение так, как это нужно нашей демократии. Для этого-то и реанимирована комиссия по антиамериканской деятельности, для этого-то мы и подвигнули туда Маккарти: большинству американцев понятна его жизненная концепция – фермерская, традиционная, обстоятельная, чурающаяся всего иностранного... Второе... Поскольку людям нужен хлеб и зрелища, его комиссия должна ставить интересные спектакли. Американцы должны слушать его допросы левых с захватывающим интересом: красные шпионы наводнили Америку, агенты ГПУ готовят переворот и захват власти в Вашингтоне... Смешно? Ну и смейтесь на здоровье! А люди должны пугаться... Вот зачем вамбыл нужен «четырехугольник» Эйслер – Роумэн – Штирлиц – Гаузнер... Боюсь, что вы не успеете подготовить этот спектакль именно сейчас...
      – Успею.
      Даллес покачал головой:
      – Нет, Боб, не успеете. Не обольщайтесь. И – как ни странно – хорошо, что вы опоздали. Порой надо идти за событиями, это иногда выгоднее, чем пытаться предвосхитить их... Не ясно? Объясняю... Конечная цель плана Маршалла – но об этом знаете в государственном департаменте только один вы, даже заместитель секретаря до конца не посвящен в задумку– состоит в том, чтобы, начав помогать Англии, Франции, Италии, Греции, Турции, Норвегии, мы создали новую европейскую общность, вместо потерянного из-за Рузвельта прошлого санитарного кордона, который проходил через Варшаву, Вильну, Ригу и Бухарест... Значит, надо сделать так, чтобы он проходил по Берлину, Вене, Копенгагену... А там посмотрим, что произойдет в Праге, Будапеште и Софии... Чем больше мы нагнетем ситуацию в нашей стране, чем интереснее и страшнее будет ставить свои спектакли Маккарти, тем вероятнее ответ Сталина, а он ведь дока на свои представления, вот пусть он их и режиссирует у себя дома... Мы помогли ему, начав спектакль Маккарти, будем помогать и с планом Маршалла, да и еще кое в чем. Но ведь вы заметили, что, когда я говорил о новой европейской общности, Германия не была даже упомянута мной? Полагаете, я забыл эту страну? Нет, Боб, я люблю эту страну, и я никогда ее не забуду. По прошествии года-двух мы начнем оказывать мощную и открытую экономическую помощь Германии, ее западным зонам... И – одновременно – начнем развернутое наступление на юг нашего континента. Русские будут заняты европейской проблемой. Следовательно, у нас развязаны руки на юге. Ясно? Вот тогда-то мне и понадобится тот «четырехугольник», который к тому времени, возможно, сделается «пятиугольником», – чем больше углов, тем лучше, страшный спектакль привлекает большее количество зрителей... Следовательно, конспиративная группаРоумэна – Штирлица более всего будет мне сладостна чуть позже... Так что думайте о сценариивпрок... В Голливуде скоро не останется ни одного левого, это я вам обещаю, заведите дружбу с теми, кто пишет сценарии, не грех поучиться искусству интриги, право... Не смейтесь... Вы даже не представляете себе, как я серьезно сейчас говорю... Кстати, как вы относитесь к Роумэну?
      Макайр не ждал этого ответа. Даллес умел так ломать темп и предмет разговора, что далеко не каждый выдерживал нагрузкусобеседования с ним.
      – Я бы не сказал, что достаточно хорошо его знаю, Аллен...
      – Зря вы так, – Даллес поморщился. – Я не случайно присматриваюсь к вам. Я заинтересован в вашем будущем, научитесь быть самим собой, не бойтесь ошибиться, а пуще того – не угодить собеседнику... Постарайтесь понять: если я, лично я, убежден в вашей беспредельной преданности, то, поверьте, мне значительно более угодно, чтобы вы принимали волевые решения, не боялись брать на себя ответственность, не страшились ошибок... В пределах той линии, границы которой я оговорил с вами заранее, – жмите, разыгрывайте свое действо, чем активнее будете раскручивать моедело, тем больше очков наберете... Знаете, как бы я ответил на вашем месте?
      – Нет.
      – Хорошо, а как вам кажется, что бы я сказал на вашем месте?
      Макайр вздохнул:
      – Вы сотканы из парадоксов... Наверное, вы бы сказали, что Роумэн честно воевал против наци, славный парень, не очень-то ловкий, слишком прямолинеен...
      Даллес снова пыхнул табачным дымом в лицо Макайра:
      – Нет, я бы ответил не так... Я бы сказал, что восторгаюсь честностью и мужским благородством Роумэна... Вы бы не стали жениться на такойподруге... И я бы не стал... Не хватило бы смелости, во-первых, и, во-вторых, рыцарского отношения к женщине... А он пренебрег нашими паршивыми условностями... И правильно поступил. Боб... Он будет счастлив со своей женой... Он будет с ней так счастлив, как ни вы, ни я не были счастливы и минуты... – Даллес положил трубку рядом с пустой чашечкой, поманил официанта, попросил повторить кофе мистеру Макайру и себе, задумчиво продолжив. – Я бы ответил. Боб, что Роумэн такой человек, которого лучше держать в друзьях, чем во врагах... Он настоящий американец, он знает, чего хочет, и умеет драться против тех, кого считает нашими врагами... Он отнюдь не так прямолинеен, как вам кажется... Да, подчас он сначала поступает, а потом думает, но ведь думаетже! И он совершенно лишен того, чем вас с избытком наградил бог. Боб...
      Макайр долго ждал, что Даллес закончит фразу; тот, однако, молчал.
      – Чего же он лишен, Аллен?
      – А вы как думаете?
      – Не знаю.
      – Вам не очень-то идут впрок мои уроки... Я понимаю, что вы не знаете... Меня интересует, что вы думаете по этому поводу... Вы говорите так, словно человек, продающий корову на субботнем рынке, – постоянно боитесь показаться смешным.
      Макайр вдруг набычился:
      – Так не говорите столь покровительственно, вот я и не буду бояться!
      Даллес улыбнулся:
      – Теплее... Таким вы мне больше нравитесь. Боб. Только это не демократично: требовать от собеседника менять его манеру разговора. Надо самому разговаривать так, чтобы беседа шла на равных. Не сердитесь, я говорю это потому, что в будущем вам придется встречаться с людьми куда более высокими, чем бедный адвокат Даллес, смотрите, не продешевите, будьте личностью, отстаивайте самость. Кстати, это русское выражение, и оно таит в себе весьма глубокий смысл... Так чего же лишен Роумэн по-вашему?
      – Ловкости.
      – Холодно.
      – Пробойности.
      – Еще холоднее... Он более пробойный, чем вы, потому что переживает пору любви, а это такое состояние, когда человек может сдвинуть с места Большой Каньон... Он лишен страха. Боб, вот в чем дело... А это очень опасное человеческое качество. Оно присуще либо дуракам, либо очень умным людям... Я во многом разделяю его ненависть к нацистскому подполью, Боб, очень во многом... Но, увы, лошадей нельзя перепрягать на ходу, тем более что у нас нет запасной лошади. Нацисты типа Гелена – да, да, он нацист, и не закрывайте на это глаза, он фанатик немецкой идеи, с этим и умрет, – должны, перед тем как они окончательно исчезнут с политической арены, очистить запад Германии ото всех левых, уступив место разумному, угодному и управляемому нами правому центру. Вот моя стратегия. Союз России с Германией – это европейская тенденция, и она мне очень не по душе. Альянс Германии с Америкой – американская тенденция по своей сути, и меня это вполне устраивает. Мы не удержим Германию без того, чтобы Гелен сейчас не провел той работы, которую он проводит, особенно против русских. А это не может не вызвать в Кремле такое чувство недоверия к немцам, такую подозрительность по отношению к ним, что и в будущем они станут смотреть на Германию сквозь призму именно этой исторической памяти... Той, которую мы с вами сейчас создаем... И не падайте со стула. Боб, но через какое-то время я был бы не прочь разрешить русским кое-что узнать об организацииГелена – пусть еще больше шарахнутся! Именно это понудит их относиться к Аденауэру – а мы поставили на старца – как к пугалу. Сталин – получив такого рода информацию – никогда не сядет с ним за стол переговоров, что и требовалось доказать. Сталин будет ждать левого правительства в Германии и не дождется. Парадоксально, но факт: с помощью нациста Гелена нам надо умертвить немецкий национальный дух, растворив его в нашем экономическом могуществе, вот о чем я думаю, когда представляю себе то горе, на которое вы обречете столь симпатичного мне американца по имени Пол Роумэн... Вообще-то, было бы совершенно идеально, сделай вы так, чтобы Роумэн – со всей его информацией – исчез...
      – Я уже думал об этом. Увы, я был обязан рассмотреть и эту горестную возможность... Нет, нет, я не подделываюсь под вас, Аллен, мне так же, как и вам, жаль его...
      – Вы с ума сошли, – Даллес рассмеялся, откинувшись на спинку высокого стула (в его клубе мебель была англиканского стиля, очень строгая и конкретная). – Вы сошли с ума! Я имею в виду исчезновение Роумэна на какой-то срок из этой страны... Пусть Маккарти ставит свой спектакль по Эйслеру и Брехту без Роумэна. Эти немцы отнюдь не агнцы, они умеют стоять так твердо, что их не свалишь, я проанализировал их поведение на допросах, крепки... Позиция, ничего не попишешь...
      – Не понял.
      – Вот и хорошо, что не поняли, еще бы вы все во мне понимали... Словом, у вас есть над чем поразмышлять, хотя времени на раздумье осталось в обрез...
      – Как вы отнесетесь к включению в наши дела синдиката? У ме...
      Даллес резко оборвал Макайра:
      – Повторяю, Боб, подробности – это ваша забота. За ремесловам платят деньги. Меня совершенно не интересует, как вы будете делать, меня занимает лишь то, что вы в конце концов сделаете. Где Штирлиц?
      – Не знаю. Ищем. Найдем.
      – Где Роумэн?
      – Под контролем.
      – А его замыслы?
      Макайр ответил не сразу:
      – Да... В общем и целом – да. Я его чувствую.
      – Чувствуют китайскую поэзию эпохи Сун. Врага надо знать... Как славно мы посидели. Боб, я всегда отдыхаю с вами душой. Расскажите, кто проиграл вчера на корте – Гиббер или Спатс?
 
      ...Столь резкий поворот в задуманной комбинации был сделан Даллесом не случайно: бывший фюрер военной экономики рейха Гуго Стиннес только что прислал ему личное и сугубо конфиденциальное письмо, в котором вносил деловое предложение, в высшей мере интересное для клана Рокфеллеров, но просил подстраховать те шаги, которые будут предприняты им по воссозданию металлургического и станкостроительного производства, примерно через год; раньше – нет смысла.
      Аналитический мозг Даллеса сразу же просчитал, что именно «дело» Роумэна может оказаться самой надежной страховкой; комиссия Маккарти уже покатила, не остановишь, идет все, как задумано, Роумэн еще пригодится.
      А поздно вечером, после концерта Орманди, он встретился с полковником Бэном. Тот, мучаясь, посещал все премьеры, особенно когда выступали звезды; классическую музыку терпеть не мог, обожал французских шансонье – гитара и аккордеон, музыка рассветной грусти. Однажды во время исполнения бостонским оркестром пятой симфонии Чайковского почувствовал на себе недоумевающие взгляды соседей (племянник Меллона и заместитель государственного секретаря Самнер Вэлс) и понял их недоумение спустя минуту – как обычно, гадал в кармане на удачу, ощупывая ключи: если палец ощутит цифры – сбудется; гладкая поверхность – считай дело пропавшим. Ключи звенели, неловко, черт побери; затаился, стал чуть заметно двигать головой в такт музыке, выражая этим сопереживание чувствам русского гения, которые столь талантливо передавал Юджин Орманди.
      – Послушайте, Аллен, – сказал Бэн, – следуя вашему совету, я прокатился в Колумбию. Вы правы: мы на грани того, чтобы потерять эту страну. Там нужен спектакль, подобный тому, какой начал раскручивать Джозеф . Только это позволит нам привести к власти нужных людей. Если дело оставить без внимания, левые возьмут верх на выборах, в этом нет сомнения.
      И снова точный, холодный мозг Даллеса – быть бы ему математиком, сколько бы принес пользы науке! – просчитал, что Штирлиц, связанный с Роумэном, является фигурой, в высшей мере выгодной для того шоу, которое нужно тщательно отрепетировать и сыграть в самый подходящий момент.
      Маккарти пригласил его к себе и дал прочитать стенограммы всех допросов Эйслера и Брехта. «Обвинение – ребенку понятно – построено на песке, – думал Даллес, – но пресса работает отменно, страсти накаляются, тем более что привлекают людей не американского происхождения, – ату их, все беды от чужих! Это съедят, такое угодно толпе! Сломать Брехта и Эйслера на Роумэне не удастся, слишком уж все шито белыми нитками. Тем не менее, судя по всему, блок Штирлиц – Роумэн оформился как данность, и это прекрасно, такое надо грохнуть в нужныймомент, и ударить это должно в конечном-то счете не по кому-нибудь, а по Белому дому. То разведывательное сообщество, которое будет создано и которое он возглавит, должно заявить себя не картонной (как Эйслер или Брехт) декорацией заговора, а серьезной конспирацией, – а она вполне доказуема. Конечно, Макайром потом придется пожертвовать, но без того, чтобы посвятить его в проблему, дела не сделаешь. В конечном счете он вполне вписывается в возможную схему дела: Роумэн – Макайр – нацисты – Штирлиц. Почему нет? Можно и нужно вспомнить того гитлеровского агента, которого Макайр пустил в Штаты; пусть докажет, что это не случайность; поначалу важно облить грязью, пусть потом отмывается. Как раз Макайр станет говорить – во время шоу – то, что ему напишут в сценарии, его так или иначе погубит жадность. Он и труслив оттого, что жаден. Гувер не зря познакомил меня с записью бесед Макайра с женой, когда они планировали покупки; ужасно; совершенно бабий характер. Интересно, отчего мужчины с рыцарскими, словно бы рублеными лицами так женственны? Все-таки природа справедлива: одно компенсируется другим... За деньги и обещание оправдательного вердикта Макайр скажет в комиссии все, что будет соответствовать необходимости того момента, который настанет. Полковник Бэн внесет на его счет деньги, нет проблем... Роумэн с его округлой, детской физиономией – несмотря на седину, в нем много детского, как это прекрасно, действительно, отменный человек, – истинный мужчина, а Макайр наделен женским характером, поэтому так осторожничает в разговоре, а ведь лицо голливудского супермена...
      А ты, – спросил себя Даллес, – ты с твоей внешностью профессора-сухаря, каков твой характер?»
      Ему стало неприятно отвечать на этот вопрос, и, открыв шкаф, он достал потрепанный томик китайской поэзии; любопытно, конкретика эйслеровских песен во многом идет от китайцев: при всей внешней мягкости – жесткая твердость духа и абсолютная последовательность позиции.
      Укрывшись пледом, – Даллес обычно спал у себя в кабинете, на низкой тахте, возле книжного шкафа с наиболее любимыми книгами, – он вдруг ощутил острое, как в детстве, чувство счастья: какое же это высокое и тайное блаженство конструировать мир, оставаясь при этом в тени! «Юноши завидуют кинозвездам, появляющимся на экране. Глупые, завидовать надо режиссеру, которого никто не видит, но он так строит мизансцену, что будущая лента – а ведь это новый мир – делается подвластной ему, и зрители начинают игратьв этот выдуманный мир, подражать героям и делать то, что было угодно тому, кто придумал слово и коллизию...»
      ...Впервые он ощутил подобное счастье, когда ушелРузвельт. Через семь дней после похорон тот, кто был с ним в деле, дал прочесть запись беседы министра финансов Моргентау с президентом. Будучи другом и старым соратником, Моргентау был приглашен Рузвельтом в коттедж, куда он уехал на каникулы из Белого дома: «Двадцатого апреля я отправлюсь из Вашингтона в Сан-Франциско, Генри, чтобы выступить на церемонии создания Организации Объединенных Наций. В три часа дня появлюсь на сцене и скажу то, что должен сказать, а первого мая вернусь в Гайд-парк». «Мистер президент, – как обычно, гнул свое Моргентау, – ситуация с Германией чрезвычайно сложна, вопрос стоит крайне остро... Я хочу успеть сделать книгу по Германии, одна из глав которой должна быть посвящена тому, как шестьдесят миллионов немцев сами, без чьей-либо помощи, должны прокормить себя... Как страстно я сражался за наше вступление в войну против наци, так же страстно я намерен сражаться за то, чтобы земля получила мир, а Германия никогда впредь не смогла развязать новую бойню».