Прочитав это, Джек Эр уже по-новому, в в и н ч и в а я с ь в каждое слово, просмотрел показания о том, что и поездка Адольфа Гитлера в Вену после смерти отца, - и попытка стать художником были сами по себе мщением покойному: тот никогда бы не разрешил сыну заниматься <мурой>... И еще: во всех своих выступлениях Гитлер утверждал, что родился в семье почтового служащего, видимо, стыдился, что отец был таможенником, это ведь вроде полиции...
      Страх Гитлера перед рейхспрезидентом Гинденбургом, - отмечалось в других документах, - его скованность в присутствии рейхсмаршала, то, что он не начал зверствовать, пока был жив с т а р и к в ф о р м е, является следствием того патологического страха, который Адольф испытывал к отцу... Однажды, уже в конце войны, накануне краха, он прервал диктовку очередного приказа и, глядя остановившимся, мертвым взглядом на стенографисток, сказал: <Как это страшно для ребенка - ненавидеть отца, который издевался над самым любимым существом - матерью... Она же умерла такой молодой, ей было всего сорок семь>.
      В архивной справке отмечалось, что как мать, Клара Гитлер, так и Адольф были привязаны друг к другу психически нездоровой привязанностью; после того, как муж в очередной раз избил ее так, что она не могла подняться с мокрых ступенек, покрытых снегом, Клара прошептала: <Мой бедненький братик, каково-то ему будет без меня>...
      Вот ужас, подумал Джек Эр, перечитав фразу несколько раз, это ведь она про сына! Про Гитлера этого самого! Он ведь ей был братом, раз муж ее дядя!
      И уж совсем растерялся Джек Эр, когда прочитал заключение врача (подпись неразборчива), что у пациента <А.Г.> нет левого яичка и <это не может не влиять на возможные психические отклонения>...
      Ну и ну, подумал Джек Эр, неплохого фюрера избрали себе немцы!
      Потом он прочитал допросы тех, кто в детстве дружил с Гитлером; все они - Франц Винтер, Йохан Вайнбергер и Болдуин Виссмайер - показывали, что Адольф набирал себе малолеток для <игры в войну>, другие игры не признавал, себя считал <вождем индейцев>, как это было в романах Карла Мэя, а мальчишек из соседнего Унтергаумберга называл <паршивыми англичанами>... А еще он часто, особенно когда исполнилось двенадцать, во время сильного ветра становился перед деревом и произносил перед ним речь, взбрасывая над головой свои тоненькие руки...
      Когда умерла мать, и ее хоронили, и шел мокрый снег, Гитлер, юноша еще, поклялся себе: <Когда-нибудь, когда я стану тем, кем я хочу стать, рождество будет отменено, вместо этого я провозглашу День матери и передвину этот праздник на весну, когда все будет цвести и не будет этого ужасного, мокрого, леденящего душу снега...>
      Ну и ну, снова подумал Джек Эр, даже на рождество замахивался! Вот скотина! Хотя, если б меня <дедушка-отец> так же бил и мать была б мне сестрой, а он бы ее выбрасывал на холод и от этого у нее б начался рак, может, я б не такое еще выкинул...
      Во второй папочке содержалась история болезни Клары Гитлер; лечил ее, как и всех в округе, доктор Блох. Диагноз заболевания: <рак>. Мать в больницу лечь отказалась, операцию делать было поздно. <Одно счастье, шептала она, - подольше видеть моего мальчика, видеть его до самой последней минутки...>
      Потом шло заключение какого-то английского профессора: несмотря на то, что доктор Блох лечение пациентки К. Гитлер вел правильно, несмотря на то, что все его называли <доктором бедных>, воспоминание о мучениях матери на смертном одре - в присутствии доктора Блоха, который ничем не мог облегчить ее муки, - ввергли юношу Гитлера в патологию антисемитизма. Эта маниакальная идея завладела им еще больше, поглотив целиком, когда профессора венской Академии искусств (среди них были евреи) не приняли его на курс: <низкий уровень техники рисунка>. Во время войны, особенно когда Гитлер перенес отравление газами, его ненависть перенеслась на французов; однако маниакального характера не носила, - скорее ее можно определить как <животную ненависть>.
      А вот следующая папка с грифом <Совершенно секретно, рапорты шефу гестапо группенфюреру СС Мюллеру> заставила Джека Эра расслабиться; вот оно, подумал он, только не волнуйся, отсюда потянутся нити.
      Однако, к его разочарованию, нити не потянулись; в папках содержались лишь краткие характеристики у ч и т е л е й фюрера и данные наблюдения за некоторыми из них, поставленного по приказу из штаб-квартиры РСХА.
      Ничего, сказал себе Джек Эр, ощущая какую-то гнетущую усталость от всего того, что успел прочитать; <торописса надо нет>, не зря Роумэн говорил, что это тяжелая работа; но ведь без нее мы не сделаем того, что не можем не сделать...
      Первым в папке было донесение о Георге Ланце фон Либенфелсе, 1872 года рождения, проживающем и поныне в Вене; затем шла запись допроса, снятого с него американскими следователями год назад:
      <В о п р о с. - Правда ли, что Гитлер приходил к вам в тысяча девятьсот девятом году, когда жил в Вене?
      Л и б е н ф е л с. - Да.
      В о п р о с. - Как долго продолжался визит?
      Л и б е н ф е л с. - Минут двадцать.
      В о п р о с. - Чем он был вызван?
      Л и б е н ф е л с. - Он сказал, что потерял несколько комплектов моей газеты... Просил помочь... Говорил, что собирает все номера, делает подшивку...
      В о п р о с. - Что вы ему на это ответили?
      Л и б е н ф е л с. - Подобрал недостающие номера... И еще дал две кроны, чтоб он мог всю эту кипу увезти на извозчике...
      В о п р о с. - Чем был вызван интерес молодого Гитлера к вашей газете?
      Л и б е н ф е л с. - Это его надо было спрашивать... Я не знаю...
      В о п р о с. - Как называлась ваша газета?
      Л и б е н ф е л с. - <Остара>.
      В о п р о с. - Скажите, это вы провозгласили в девятьсот седьмом году создание общества <Новый порядок> и вывесили над развалинами замка в Верфенштайне флаг со свастикой?
      Л и б е н ф е л с. - Наша свастика не имеет никакого отношения к нацистской. Это древний арийский символ... Гитлер похитил у меня идею свастики... Мы вкладывали в нее иной смысл...
      В о п р о с. - Скажите, это ваши слова, - можете ознакомиться с подшивкой газеты <Остара>: <Белокурые арийцы находятся в постоянном конфликте с <черными силами>, которые состоят из славян, евреев и негров... Только решение национальной проблемы и сохранение чистоты расы в условиях нового порядка поможет миру спасти цивилизацию... Необходимо организовать <братство арийцев>... Смешение крови разных национальностей самое страшное преступление перед будущим... Н е д о ч е л о в е к и не имеют права даже приближаться к истинным арийцам! Дети, рождаемые в смешанных браках, подлежат проклятию, а их матери - публичному наказанию! В будущем женщина должна быть лишена вообще всех тех прав, за которые ныне столь усердно борются сторонницы эмансипации... Женщина будет провозглашена хозяйкой кухни и гардероба, но, главное, матерью детей!.. Ни на что другое она не вправе претендовать, - только это и есть образец настоящей арийской женщины! Будущее общество чистокровных арийцев, оберегая свое потомство, обязано предусмотреть г р а н и ц ы знания. Чрезмерно грамотные дети вырождаются в идиотов, а дипломированные профессора всегда были, есть и будут рассадниками крамольных идей!>? Это вы писали?
      Л и б е н ф е л с. - А разве в Соединенных Штатах негры имеют право учиться вместе с белыми? Разве вы не оберегаете своих женщин от черных?! Разве ваши женщины не заняты домом и детьми?! Разве не ваш Генри Форд, перед которым вы преклоняетесь, требовал защищать нацию от чужекровных идей?! Разве не он распространил в Америке три миллиона <Протокола сионских мудрецов>?! Не связывайте меня с Гитлером, господа! У нас были значительные различия во взглядах. Я, например, считал Вену столицей будущего государства германо-арийцев, а фюрер назвал этот город <Вавилоном>! Я считал, что лишь Габсбурги могут стать вождями арийской общности, а он сделал все, чтобы самому сделаться мессией белокурых немцев! Я считал, что <черные силы> состоят из трех компонентов - славян, евреев и негров, а он замкнулся только на славянах и евреях!
      В о п р о с. - В этом вся разница между вашими доктринами?
      Л и б е н ф е л с. - Я был и остаюсь мыслителем... Вы же гарантируете право на свободу слова... Почему - в таком случае - допрашиваете меня?
      В о п р о с. - Вам знаком Гуидо фон Лист?
      Л и б е н ф е л с. - Конечно. Но вы не ответили на мой вопрос.
      В о п р о с. - Мы допрашиваем вас потому, что среди своих самых дорогих учителей, среди имен Вагнера, Чемберлена, Оскара Шпенглера и Теодора Фритча, фюрер упомянул и вас с Листом... Итак, где вы познакомились с Листом?
      Л и б е н ф е л с. - В Вене.
      В о п р о с. - Когда?
      Л и б е н ф е л с. - В начале века... Мы с ним были политическими противниками...
      В о п р о с. - В чем это выражалось?
      Л и б е н ф е л с. - В том, что он отвергал мою теорию <черных сил> и утверждал, что славяне и негры - не наша забота. Прежде всего арийцы должны расправляться с евреями... Их ведь тогда было достаточно много в Вене... Нас часто задирали в контролируемых ими газетах, высмеивали; разве такое проходит бесследно? И потом Лист писал, что будущее человечества решит лишь война, поэтому нацию арийцев надо готовить к ней постоянно. А я никогда не считал войну необходимой... К тому же в нем было слишком много бунтарства... Он вообще призывал сместить все границы и религии, провозгласив вместо этого культ германской земли...
      В о п р о с. - А в чем еще вы видите различие между вашими концепциями?
      Л и б е н ф е л с. - Да во всем! Не я, а он придумал название <рейх> и <гауляйтер>! Не я, а он стоял на том, что другому, мол, немцы не станут подчиняться, нужны страх и воля, необходимо появление фюрера с железной рукой. Не я, а он провозгласил необходимость создания <Закона о расе>... Не я, а он предложил, чтоб каждый хозяин дома имел свидетельство о <чистоте крови> и предъявлял его по первому требованию. Не я, а он требовал, чтобы все нации, кроме арийцев, были лишены права гражданства в новом рейхе... Если уж у кого Гитлер и передрал все, от начала и до конца, так это у Листа... Он даже своим СС повесил руны в петлицы, а это тоже предлагал Лист: <Руны есть символ защиты германского духа, руны разобьют конструкцию звезды Давида, руны энергичнее, страшнее...> Нет, нет, я лишь пользовался правом на свободу мысли и слова, а вот Лист и Фритч писали за этого мальчишку программу будущего рейха, он же сам ничего не выдумал, взял все готовенькое.
      В о п р о с. - <Мальчишка> - это Гитлер?
      Л и б е н ф е л с. - А кто же еще?!
      В о п р о с. - Теодор Фритч был знаком с Листом?
      Л и б е н ф е л с. - А как же?! И с Гитлером тоже... Это ведь он выпустил <Настольную книгу по еврейскому вопросу>... Ничего своего набрал цитат из Тацита, Эразма, Лютера, Вольтера... Даже еврея Канта использовал, шельмец... Из Бисмарка, конечно, Шопенгауэра, Фихте, Вагнера... Он начал с чего? С того, что происходит е в р е и з а ц и я музыки и поэзии... Он, знаете ли, подсчитал - с помощью Листа, - что хотя евреи и составляют один процент населения, но тридцать восемь процентов поэтов, пишущих по-немецки, прокля... евреи... Фритч боялся, что именно евреи станут дирижерами, композиторами, певцами; провел большое исследование по этому вопросу... Он доказывал, что еврей не может понять дух арийцев, его цель - разложить германскую нацию изнутри, постепенно... Между прочим, он предупреждал и о другой опасности: евреи лезут в медицину, особенно в педиатрию... Это, считал он, неспроста... Музыканты разлагают душу, а врачи травят арийское тело вредными лекарствами... Вот уж у кого Гитлер взял все - от начала до конца! Ни один музыкант или врач в рейхе - если имел шестнадцатую долю еврейской крови - не имел права практиковать... Разве я к этому призывал?! Пусть бы славяне, негры там разные с евреями имели свои театры, оркестры, свои книги, только пусть не лезут в нашу арийскую общность... Я всегда проповедовал терпимость... Ассимиляция убивает тех же славян с евреями, я и о них думал, они становятся полуарийцами, полунедочеловеками, жаль несчастных, ни тот, ни другой берег их не принимает, стреляют по быстрине, тонут бедненькие... Вы говорите, я учитель фю... Гитлера... Нет... Когда умер Теодор Фритч, его Гитлер оплакивал, а Юлиус Штрайхер написал в <Штюрмере>, что этого человека немцам послало провидение... Вы ищите вокруг да около, а не заглядываете в самое существо проблемы... Отчего Гитлер так обожал Вагнера? Оттого, что тот, как и Гитлер, боялся наличия в своей крови еврейских живчиков... Фю... Гитлер боялся, что его бабушка сожительствовала с евреем, разве не знаете об этом? А Вагнер? Ведь до четырнадцати лет он был <Гейером>... А кто такой Людвиг Гейер? Любовник, а затем муж мамочки, обожаемой матери... <А не сын ли я этого самого Гейера?> Вагнер не сразу стал антисемитом... Мне кажется, он им сделался для того, чтобы убедить всех в своем арийстве. Мол, никакого отношения к проклятому <Гейеру> я не имею, они ж евреи, а я антисемит... Все не так просто, господа...
      В о п р о с. - По вашей логике выходит, что, поскольку Гитлер мог быть потомком евреев, значит, в том зверстве, которое он учинил в Германии и оккупированной Европе, опять-таки виноваты евреи?
      Л и б е н ф е л с. - Этого я не говорил! Не приписывайте мне этих слов! После краха я многое переосмыслил... Не евреи виноваты в крахе... Немцы... Сами немцы...
      В о п р о с. - Среди учителей фюрера упомянуто имя <Чемберлен>?
      Л и б е н ф е л с. - Хьюстон Стюарт Чемберлен, англичанин, который женился на дочери Вагнера... Вдова Вагнера, Косима, пригласила Гитлера в Байрейт, еще в двадцать третьем году... Тогда Чемберлен и сказал фю... Гитлеру: <В вас я вижу надежду... Ваши глаза спасут мир арийцев...>
      В о п р о с. - А с Антоном Дрекслером вы встречались?
      Л и б е н ф е л с. - Да.
      В о п р о с. - Где?
      Л и б е н ф е л с. - В Мюнхене. Уже после войны.
      В о п р о с. - Правда ли, что Гитлер заимствовал и у него часть своей расовой теории?
      Л и б е н ф е л с. - Правда... Дрекслер привлек его в свою <немецкую рабочую партию>, хотя теперь говорят, что Гитлера туда отправил Рэм в качестве осведомителя... Испугался названия партии, нет ли связей с Москвой; <рабочая партия>, как-никак девятнадцатый год... Гитлер вступил в его партию потому, что Дрекслер требовал защиты расы путем к р о в а в о г о уничтожения чужих... Я про такое никогда не писал, наоборот... А уж если кто и л е п и л Гитлера, так это Дитрих Эккард, поэт и переводчик, он <Пер Гюнта> на немецкий переложил... Это он в двадцать четвертом выпустил книгу: <Большевизм - от Моисея до Ленина. Мой диалоги с Адольфом Гитлером>... Но Эккард только лепил Гитлера, глина уже обрела ф о р м у. Лист и Фритч сделали свое дело, не я... В основном Эккард помог Гитлеру переписать <Протоколы мудрецов>... Там ведь что говорилось? Мир, мол, не может жить без абсолютного деспотизма... Вся политическая власть на земле должна перейти в руки демонического вождя... Мнение обывателей надо конструировать с помощью хорошо скалькулированного террора... Каждый, кто нам противится, должен быть арестован, а собственность его конфискована... Гражданские права следует давать только тем, кто следует за новым демоном... Постепенно вождя-демона следует делать богом, чтобы разрушить прежние религии...
      В о п р о с. - Вы встречались с Сергеем Александровичем Нилусом, который передал вам в Вене <Протоколы мудрецов>, напечатанные в императорской типографии Царского Села в девятьсот пятом году?
      Л и б е н ф е л с. - Не помню>.
      ...Мессерброк вошел в комнату, когда уже начало темнеть:
      - Слушай, парень, я тут кое-что нашел и по Мюллеру, и по Линдбергу, только копии я тебе отдам после ответа киношников из Голливуда, о'кей?!
      Ужинали у Мессерброка, он снимал две комнаты в немецком доме.
      - Тут, Джек, - жаловался он, - ни хрена не поймешь, что происходит... Конечно, красные готовятся к агрессии, спору нет, но нельзя же из-за этого миловать гитлеровцев! Смотрю в газете: <Адвокаты Франца Шлегельбергера требуют освобождения их подзащитного в связи с тяжелым заболеванием...> А знаешь, кто он такой? Заместитель гитлеровского министра юстиции Тирака! Подписывал санкции на повышения... Тирак покончил с собой, знал, что шлепнут, а этот, видишь ли ты, <заболел>... Тысяч сорок, а то и больше на нем висят... Я как начал смотреть его подписи на смертных приговорах, так даже в глазах потемнело. Выступил, а мне советуют: <Тише, не надо скандалов>... Или Лауц... Он был прокурором на процессе по делу двадцатого июля, требовал в з д е р н у т ь всех обвиняемых. Когда их вздернули на рояльных струнах, - лицо Мессерброка сморщилось, как от боли, - так он на фоне трупов сфотографировался! В форме и при орденах... Адвокаты бомбардируют наших: <Он выполнял приказ, требуем пересмотра дела!> А ведь всего десять лет получил, хотя наши юристы доказали его вину в четырехстах смертных приговорах... Это только те, которые нашли... А сколько еще найдем?! А знаешь, что такое <качели Богера>?
      - Откуда же мне? - ответил Джек Эр. - Что-то зябко делается от того, что ты рассказываешь...
      - Зябко? Так трясись... Я вон трясусь, не скрываю... В Освенциме Богер был начальником политического отдела, представлял гестапо... Вот послушай, что показывал его подчиненный, тоже, кстати, эсэсовец, Перри Броад: <Два стола стояли в метре друг от друга. Жертва должна была сесть между ними на пол, согнуть колени и сложить на них руки. Руки прикрепляли наручниками к ногам. Между коленями и локтями просовывали толстую железную штангу, клали ее обоими концами на столы, так что жертва беспомощно повисала головой вниз. Затем заключенного начинали избивать толстым кнутом из воловьей кожи по заду и голым пяткам. Удары были такими сильными, что жертва каждый раз совершала почти полный оборот вокруг штанги. И после каждого такого оборота следовал новый сильнейший удар. Когда вопли истязуемого становились слишком громкими, ему на лицо надевали противогаз, раздавались только сдавленные стоны. Время от времени противогаз снимали и спрашивали, сознается ли, наконец, допрашиваемый. Его обвиняли в хранении оружия.
      Примерно через пятнадцать минут конвульсивные движения жертвы прекратились. Человек не мог уже отвечать и только слабо качал головой, когда с него сняли противогаз и потребовали сознаться. Тело его стало багрово-красным, и кровь капала на пол. В конце концов голова бессильно свесилась - наступил обморок. Но это никого не смутило. Богер вытащил из кармана бутылочку с едко пахнущей жидкостью и сунул ее узнику под нос. Через несколько минут тот пришел в сознание. Так как его зад был настолько иссечен, что удары вряд ли смогли бы еще вызвать страдания, применена была новая пытка: жертве накапали в нос кипяток. Жгучая боль была, вероятно, неописуемой; на очередной вопрос, который он задал с издевательской самоуверенностью, истязуемый утвердительно кивнул.
      Тогда штангу сняли со столов и опустили одним концом на пол. Жертва соскользнула, и штангу вытащили. Только с трудом удалось стащить наручники с распухших, ставших фиолетовыми кистей рук. Заключенный валялся на полу безжизненным телом. Он был не в силах реагировать на окрики и требования встать, подписать у стола свое <признание>. И снова на его бритую голову, на спину посыпались удары воловьего ремня, его стали топтать сапогами. Наконец, он с величайшим трудом приподнялся и непослушными, едва шевелившимися пальцами подписал <показания>.
      - Я был у них в плену, - сказал Джек Эр, накинув куртку. - Вот почему так ненавижу наци... Но они нас так не пытали... Может, это эсэсман придумал?
      - Это пытки для славян, евреев и цыган, Джек, наших расстреливали...
      - Не всех... Одного моего приятеля тоже пытали... Только иначе...
      - Смотри, - продолжал между тем Мессерброк, - приходят данные, что в нашем лагере сидит доктор Менгеле...
      - А это кто такой?
      - Не знаешь?! Врач из Освенцима... Он полмиллиона человек загубил, резал живых людей без наркоза, доктор философии, сукин сын! Ну, я, понятно, отправляю запрос... Отвечают, что у них сидит <Иозеф Менгерле>, а не Менгеле... Я прошу прислать его фото, у меня-то в делах оно есть, сравню... Тянули, тянули, а потом ответили, что <Менгерле> умер... Нашел документы на Барбье, этот работал во Франции, был с Эйхманом... Садист, зверь... А мне рекомендуют: <надо подождать>...
      1
      Роберту С. Макайру.
      Центральная разведывательная группа,
      Вашингтон.
      Совершенно секретно!
      С курьером, по прочтении уничтожить!
      Прошу сообщить, действует ли сотрудник ФБР Джек Эр в Мюнхене по
      указанию своего руководства. Если <да>, то кто именно уполномочил его
      проводить работу в архивах, хранящихся в Мюнхене, в штабе
      американского оккупационного корпуса?
      Гелен.
      2
      Генералу Гелену.
      Мюнхен.
      С курьером,
      по прочтении уничтожить!
      Джек Эр не является сотрудником ФБР. Сообщите о его активности,
      этот человек нас интересует.
      Макайр.
      3
      Роберту С. Макайру.
      ЦРГ,
      Вашингтон,
      с курьером.
      Джек Эр собирает материалы уликового характера на тех немецких
      чиновников (в основном Мюллер, Кемп, Гаузнер и т. д.), которые в
      период диктатуры Гитлера выполняли свой долг, следуя данной им
      присяге.
      Сейчас, когда угроза русского большевизма стала совершенно ясна
      всем непредубежденным людям цивилизованного мира, такого рода работа
      может нанести существенный удар по задачам, которые ныне встали перед
      нами: создание на пути азиатских полчищ демократического,
      антикоминтерновского бастиона в Европе.
      Сфабрикованные материалы г-на Эра могут оказаться
      пропагандистским оружием в руках как Москвы, так и левых организаций
      Западной Европы.
      Я глубоко сострадаю всем, кто погиб во время жестокой битвы, но
      нагнетание страстей может помешать нам в решении общих задач.
      Прошу сообщить, кто разработает комбинацию, чтобы пресечь
      несвоевременную активность г-на Эра. Мы готовы внести предложения,
      понимая всю меру нашей общей ответственности в деле защиты демократии
      и свободы.
      Гелен.
      4
      Генералу Гелену.
      Строго секретно!
      Пришлите план комбинации с курьером. Вручить лично мне.
      Сообщите, имела ли <Организация> какое-либо отношение к делу
      норвежского адвоката Мартенса.
      Макайр.
      Прочитав шифрограмму, Гелен рассмеялся; удовлетворенно потер руки; сказал помощнику Лорху:
      - Ответьте, что нам вообще неизвестно имя Мартенса... Мы услышали имя этого человека в первый раз... От него, Макайра... Запросите информацию, кто это такой... Я хочу, чтобы в нашем архиве остался ответ господина Макайра... Когда-нибудь он мне очень пригодится...
      - Вы гений, генерал, - тихо сказал Лорх. - Я не верил, что за полтора года вам удастся столкнуть лбами двух главных врагов немцев - американцев и русских... Это ведь не удалось Гитлеру... Но как смело и четко это сделали вы! Поверьте: будущие поколения немцев за одно лишь это поставят вам памятник... Вы его заслужили. Как никто другой...
      ...Именно в это время Джек Эр отправил (слежку за ним еще не н а л а д и л и) в Нью-Йорк, Голливуд и Буэнос-Айрес толстые конверты с копиями найденных документов...
      ШТИРЛИЦ, РОСАРИО, МЮЛЛЕР (Аргентина, сорок седьмой) __________________________________________________________________________
      Штирлиц распахнул дверь лифта, услужливо поддержал Росарио под правый локоть, левый постоянно страховал шофер; вставил длинный латунный ключ в замок, отпер дверь и, войдя первым в прихожую, где ярко горел свет и звучала веселая музыка, крикнул:
      - Сеньор Пла, к вам пришли!
      Обернувшись, он взял Росарио под руку и ввел его в прихожую; шофер, поколебавшись какое-то мгновение, вошел следом.
      Штирлиц распахнул дверь, что вела в а п а р т а м е н т:
      - Пожалуйста, сеньоры, здесь в комнатах запутаешься, они нас не слышат, заходите.
      Росарио шагнул первым; шофер, по-прежнему поддерживая его под локоть, протиснулся вторым; Штирлиц мгновенно вытащил пистолет и нанес х р у с т к и й удар по затылку шофера; тот обвалился кулем, не пикнув; со всего маху, стонуще Штирлиц ударил рукоятью Росарио в переносье моментальное выключение сознания; так и случилось, упал рядом с шофером.
      Штирлиц опустился на колени, достал из-за пояса шофера пистолет, сунул его в задний карман брюк, отметив, что это <вальтер-полицай> оружие, которым снабжали агентуру СД, ощупал костюм Росарио, в заднем кармане лежал плоский бельгийский браунинг ручной работы; Штирлиц в ы щ е л к а л патроны, проверил, не осталось ли в стволе, сунул обратно, пусть будет вооружен, посмотрим, как станет себя вести; достал из карманов пиджаков документы, записные книжки, положил на маленький столик, что стоял возле камина (хозяину поручил обставить квартиру по своему вкусу: <Тысячи пятисот песо, полагаю, хватит?> Разговор состоялся вчера днем, сегодня утром все было обставлено), связал ноги и руки шофера, сунул кляп в рот, достал ремень из брюк Росарио, разрезал, связал и того, потом сел в кресло, выкурил сигарету, швырнул окурок в камин, разжег его, поднял Росарио, бросил в кресло, вплотную придвинул к нему второе, уселся поудобнее и пошлепал испанца по щекам.
      Повязка, скрывавшая выбитый глаз, сбилась, и на Штирлица глянула кровавая запекшаяся масса, пронизанная синенькими пульсирующими сосудиками.
      Время, сказал себе Штирлиц, я начинаю терять время; наверняка он оставил адрес, по которому выехал; если его люди позвонят профессору де Лижжо, невозможно просчитать, как тот себя поведет.
      Взяв документы, он пролистал испанский паспорт Росарио, внимательно изучил записную книжку, обратил внимание на телефон инженера Лопеса в Кордове, контакт с Кемпом, все верно, дважды прочитал телефон сеньора Блюма в Вилле Хенераль Бельграно, подчеркнул зеленым карандашом, усмехнулся, заметив телефон без имени в Барилоче, - явно сеньор Рикардо Баум; да, союзнички, эк поддерживают друг друга, не разольешь водой; если не очухается через несколько минут, плесну ему в ли... в рожу, в одноглазую фашистскую рожу стакан воды, задергается...
      Штирлиц поднялся, прошел в спальню, сел к телефону и набрал номер профессора де Лижжо:
      - Мы тут беседуем... Возможно, к вам позвонят... Знаете ли, жены беспокоятся во время длительных отлучек мужей, особенно пьющих... Так вы скажите, что никуда из дома не выходили, никому не звонили и никакого протезиста не знаете...
      - Но ведь вы назвали адрес! - Профессор говорил надтреснутым, севшим голосом.
      Когда он успел простудиться, подумал Штирлиц, наверное, от волнения; некоторые начинают гундосить, словно у них спонтанный приступ насморка; пройдет.
      - Неважно, - ответил Штирлиц. - Все в порядке профессор, все идет лучше, чем я мог представить... Вы поняли, что я вам сказал?
      - Да.
      - Жена заметила, что вы уезжаете из дома?
      - Нет.
      - Ну и веселитесь с ее гостями. Жахнете как следует, а то вы все <мендосу> да <мендосу> посасываете. Пора переходить на <агуа ардьенте>. И еще: если вы захотите меня найти, - в том случае, конечно, если это можно будет сделать физически, - Штирлиц усмехнулся, - позвоните тому, кто прислал вам со мною письмецо, и скажите, что нужна квалифицированная консультация, назначьте встречу в ресторане, там все и решите. Поняли - о ком я?
      - Да, - буркнул профессор и повесил трубку, не попрощавшись.
      Плохо, конечно, если он сейчас позвонит домой Оссорио, подумал Штирлиц; трудно жить, допуская такие вероятия, которые никому другому не приходят в голову, кроме людей моей профессии, каждый по-своему Жюль Верн, столько переберешь возможностей, столько отринешь предложений, так много остается шлака ради одной унции, вмещающей в себя оптимальность решения, его единственность.
      Ну и что? Его люди ринутся к профессору Пла; там пусто; но они поговорят с портье, эти люди умеют говорить с представителями инфраструктуры, СД в их лице имело самую надежную агентуру; все хозяева баров, ресторанов, кафе, отелей и пансионатов были добровольными осведомителями гестапо; отберут патент - куда денешься?! К сладкой жизни пробиться трудно; отвыкнуть от нее невозможно, да и сделка с совестью вполне пристойная: всякий, кто так или иначе не вписывается в систему представлений о настоящем немце или испанце, должен быть известен полиции, может, какой бандит, нечего с ним миндальничать, его место за решеткой...
      Штирлиц вернулся в холл; шофер оклемался - лежал на животе, задрав голову; Росарио был по-прежнему неподвижен; налив в стакан воды из высокого кувшина - хрусталь, прекрасная ручная работа, сине-белые высверки, которые, соединяясь, дают эффект багрового, р а с т е к а ю щ е г о с я светового удара, - плеснул в лицо Росарио.
      Тот вздрогнул и сразу же открыл глаз, в котором не было ничего человеческого - животный, истерический страх.
      - Времени у нас мало, - сказал Штирлиц, - так что исход событий зависит от вас... Дома оставили адрес профессора Пла?
      - Да, - ответил Росарио. - Через час сюда приедут.
      - Мы закончим раньше. Вы меня узнали?
      - Нет.
      - Я Брунн. А вы убили Клаудиу...
      - Вы меня путаете с кем-то, сеньор Брунн... Я никого не убивал, я коммерсант и финансист, строю дома...
      Штирлиц достал из правого кармана заключение экспертизы из Барилоче, из левого - заключение его, Росарио, врачей и дал ему посмотреть:
      - Хватит? Или показать кое-что еще?