Надя сидела на подоконнике в пролете пятого этажа на темной лестнице и даже плакать не могла - так ей было страшно и пусто. Какая все мура и мелочь - все, что было сегодня, и все, что было плохого, которое привело в зал суда, по сравнению с тем, что происходило сейчас. Как это было нечестно по отношению к маленькому человеку, которого здесь нет!
      Степанов стоял внизу, на том же месте, что и час назад. Мысли его перестали рваться на куски и сделались ровными и четкими. Он ясно, графически ясно понимал, что жить без этих двух женщин не может и не сможет. Не просто существовать - это всегда легко, а именно жить, то есть работать, делать свое дело, мучиться, сходить с ума, рвать написанное, стыдиться всего сделанного и снова делать. Ничего этого он не сможет делать никогда, если только рядом с ним всегда, до конца дней не будут две женщины - большая и маленькая, два любимых его человека, прекрасных и нежных.
      Никита зашел в автоматную будку и снова позвонил к Ане.
      - Анька, - сказал он шепотом, - это я. Ты что делаешь?
      - Тебя жду, - так же шепотом ответила Аня. - Все равно ты никуда не денешься.
      - Ты тоже.
      - Почему ты так тихо говоришь?
      - У меня Дунечка спит.
      - Приходите ко мне.
      - Тогда завтра я похороню двух родственников.
      - Я тебя целую.
      - Я тебя тоже.
      - Я тебя целую.
      - И я тебя целую.
      - И я тебя очень целую.
      - И я тоже...
      ...Степанов прижал Дунечку к себе и выдохнул - глубоко и судорожно. Дунечка спала тихо и что-то бормотала - строгое и очень, по-видимому, важное для нее. Иногда она улыбалась.
      Никита открыл окно. Он увидел, как по улице медленно шел Степанов. На руках у него спала дочь. Надя шла за ним, уткнувшись ему в спину головой, и держала его рукой за левое ухо.
      - Идиоты, - сказал Никита, - сумасшедшие идиоты.
      Он подскочил, достав рукой до косяка, снял рубашку и брюки, прыгнул в постель. Укрыл голову подушкой и снова повторил, засмеявшись:
      - Идиоты.