- Может, ты и прав. Я прошлой осенью по гусям ездил. Тут недалече озерко одно изумительное, дичи - тьма. Один приехал - грустно было. Стал у берега. Камыши в рост, мохнатые, словно котята. А как солнце в закат пошло, так камыши синими стали. Красота какая, Иван Викторыч... Сказочная красота... Стою жду косяка. И вдруг, - Перовский перешел на шепот, нахмурился, по-бычьи склонил голову, - и вдруг слышу, кто-то песню поет. Тихо эдак, издалече. Голос высокий, чистый.
      Эх, в Таганроге случилася беда,
      Там убили, там убили молодого казака,
      Принакрыли, принакрыли чистым белым полотном.
      Положили, положили под ракитовым кустом....
      Слуха у губернатора не было, и поэтому, спев, он застыдился. Но, как всякий лишенный музыкального слуха человек, Перовский особенно остро воспринимал прелесть песни.
      Лед на окнах из синего сделался белым: наступила ночь.
      - Выглянул я из камышей, - продолжал Перовский, - гляжу, казак по степи едет. Стройный, без папахи, ружье на весу держит и поет. Да такой красавецглаз не отвести. Много в России красивых, а такого я впервой увидал.
      Перовский подошел к окну, подул на лед. Словно по волшебству, в тот же миг у парадного подъезда заскрипели полозья.
      - Приехал! -крикнул обрадованно губернатор. - Приехал, дорогой мой!
      Он перехватил удивленный взгляд Ивана. Рассмеялся.
      - Да казак тот! Миротворцев его зовут. Полковник Миротворцев. Пойдем встречать.
      Радовался Перовский шумно и грубо. Он тискал Миротворцева в объятьях, отстранял от себя, внимательно разглядывал, снова обнимал и хохотал громовым басом.
      Полковник Миротворцев оказался маленьким и, как показалось Ивану, нескладным человеком. Слишком широкий в плечах, он был по-девичьи тонок в талии, но толстоног. Большая лысина блестела, словно блюдце, слишком тяжелый лоб нависал над бровями и давил глаза.
      "Что же в нем красивого губернатор увидел? - удивленно подумал Иван, чувствуя сильное пожатие маленькой сухой руки Миротворцева. - Какой уж тут красавец..."
      Перовский словно угадал его мысли. Ухмыльнулся под нос и сказал, ни к кому не обращаясь:
      - Прав был Фридрих прусский, утверждая: "Ежели хочешь иметь рабов - пой хорошие песни".
      Миротворцев кашлянул, внимательно посмотрел в Ивановы глаза, потом мельком - на Перовского и улыбнулся краешком большого жадного рта.
      После этой улыбки Иван сразу же почувствовал к нему расположение: умных и тонких людей он любил.
      У губернатора сидели допоздна. Камердинер принес самовар и большую банку малинового варенья. Малина мерцала рубинами, искрилась за стеклом в бликах свечей. Перовский сам разлил чай и начал пить с присвистом, по-купечески.
      - Обожаю чай, - сказал он после третьей чашки, - сердце бодрит, брюхо чистит - куда больше!
      Миротворцев пил сосредоточенно, хмуря брови, собирая язык в лопаточку и приговаривая: "Аля-фффу, аля-фффу", когда обжигался.
      Губернатор все время подкладывал в блюдца варенье. Орудовал он большой деревянной ложкой, разрисованной петухами.
      - Не люблю из маленьких блюдечек есть, - говорил Перовский, - аппетит пропадает, плечом размахнуть нельзя. А пища любит, чтоб с размахом. Нессельрод - тот вроде воробушка - "чир-чирк" - из крохотных тарелочек угощает. Сие от жадности, не иначе.
      Кончив пить чай, Перовский с шумом отодвинул от себя блюдце, чашку и банку с вареньем. Сцепил пальцы. Сказал:
      - Ну давай, полковник, план свой выкладывай.
      - Куда проще, ваше превосходительство. В степь надобно визит нанесть. Ласки там, правда, ждать не след - скорее по макушке надают. Однако резон прямой.
      Перовский кивнул на Виткевича:
      - С ним не надают.
      - Великолепно, коль так, - ответил Миротворцев, - а ежели по случаю и надают, тоже неплохо. На пользу пойдет. С шишкой на загривке учеба скорей движется. Ну, а цель экспедиции проста.
      Он обернулся к Виткевичу и, глядя на него в упор, стал негромко говорить:
      - У меня, изволите ли видеть, брат мануфактуру в Иваново-Вознесенске хочет ставить, ситцы на английский манер выпускать. Ходил я в караван-сараи здешние, беседовал с восточными купцами. Прелюбопытнейшие вещи узнал-с.
      Миротворцев достал из кармана маленькую тетрадку. Она была самодельная, почти такая, как и у Ивана. Виткевичу это понравилось.
      - Так вот, - весело посматривая то на Ивана, то на Перовского, быстро заговорил полковник, - мы кусок кисеи бухарцам за пятьдесят рублей серебром даем, а англичане - за восемь. За коленкор мы по двадцать семь рублей лупим, а англичане трешку просят. Поведал мне бухарец Рахимбай, что у них в столице некий англичанин побывал. Не то Борнес, не то Баренс.
      - Бернс, - поправил его Виткевич.
      - Это доподлинно вам известно? - невзначай, как бы между прочим поинтересовался Миротворцев. - Не ошибаетесь ли?
      - Нет. Не ошибаюсь.
      - Так-с. - Миротворцев посмотрел на стол.
      Перовский понял его и подвинул перо. Полковник что-то отметил в своей книжечке и продолжал:
      - Так вот, изволите ли видеть, после посещения господина Бернса англичане стали в Бухарию и Хиву посылать ситцы новых расцветок. Яркие, веселые, вширь громаднейшие, чтобы восточным людям было удобней брюки шить. Братец мой только из Англии возвратился, сказывал - на мануфактурах все прежние машины поломали, новые поставили, чтоб ситчик ярче был да шире. Затраты преогромные. А с умом из этого дерьмового ситца не один пуд золота получить можно.
      - Лихо, - задумчиво отозвался Перовский. Миротворцев захлопнул книжечку, сунул ее небрежно в карман.
      - Англичане - нация уважаемая. Аристократы наши к ним с ухмылочкой относятся, а зря. Как бы ошибку французов не повторили. Те тоже над торгашами посмеивались, "ля-ля" да и только. Вот те и "ля-ля"! Допрыгались. Петр Великий перед англичанами шапку ломал - нам тоже не грех. Я из мещан, не гордый готов у заморских мудрецов поучиться. А там посмотрим, кто кого перешибет.
      Виткевич взглянул на Перовского.
      "Вот так персона", - прочел губернатор в его взгляде, и трудно было понять, какой смысл вкладывал сюда Виткевич: восторг, недоумение, растерянность или все это вместе взятое.
      - Послушай, Миротворцев, - вдруг спросил Перовский, - а ты богатый?
      - Мы не считаем-с.
      - Зря.
      - Нет, не зря, ваше превосходительство, - убежденно ответил Миротворцев, без счету спокойней. Да потом не в деньгах суть. Я о деле думаю. Ну, а дело, коли к нему с уважением да с умом подойти, никак обидеть не может.
      - Это верно.
      - Так вот, ежели ваше превосходительство мой план одобряет и санкцию на путешествие я получу, в степях должно будет подумать и еще об одном преважном дельце.
      - Что это ты все "преважное" да "прелюбопытное" говоришь? Проще не можешь?
      - Я крайности люблю, ваше превосходительство. Правда, на словах больше, чем на деле. Словом потешиться можно, а делом - рискованно. Вот и тешусь.
      Виткевич рассмеялся.
      - Преинтересно, - хохотнул Перовский и замотал головой. - Тьфу ты, напасть, пристало уж!
      - А дело вот какое, - гнул свое Миротворцев, - хочу посмотреть, нельзя ль у Киргизии стада закупать. Тогда в Оренбурге есть резон заводик поставить. Полушубки начнем кроить. Тут мы англичан обскочим - куда там! Здесь поту надо много, а британец поту не любит.
      Перовский прошелся по комнате.
      - Прожектами ты силен, просто богатырь на прожекты. Каков в степях будешь? Сможешь с умыслом смотреть иль нет?
      - Так господин Виткевич поможет, - весело отозвался Миротворцев и вытер пот со лба ладонью. - Да и подарков я закупил для их.
      - Уж закупил?
      - Не пропадут.
      - Ну, а коли я тебя в степь не пущу? Миротворцев осторожно кашлянул, погладил подбородок и ответил:
      - Пустите, ваше превосходительство.
      Когда полковник откланялся, Перовский сказал;
      - Вот они Россию жрать будут. Немилосердно. Но умен. Умен, бестия! Выбился ведь в полковники из косоглазого домишки. Не гляди, что прост: по-английски, словно Дизраэли, говорит, все британские газеты выписывает. И силен. Брат его - ширма. Сейчас военному торговать сподручней. Хоть военный он по недоразумению. Торгаш он по наклонности, вот кто. А призвание его, поверь мне, дипломатом быть. Только Карл Васильевич Нессельрод не хочет его, потому что умных боится. А зря! Такие - дай им свободы - свое возьмут.
      Губернатор задумался. Потом Виткевичу - весело:
      - Сходи с ним, Иван Викторыч, зааркань киргизов! Ну, ну, не сердись, будет! Изучать их пойдешь, а Миротворцеву подсобишь. Он человек добрый, хороший, хоть и торгаш. Но ведь не дерево и не камень - идолы, а то, во что верит человек. Будь то дух, будь то плоть. Будь то "дело", о котором он здесь разглагольствовал. Дело боготворить можно. Смысл-то уж больно хорош сюда подложен, а? 3
      В небе повисла дынная долька месяца. Высокие облака то принимались бежать наперегонки, то вдруг останавливались, замирали на месте.
      Глядя в черную яму неба, Миротворцев сказал, усмехнувшись:
      - Я б сейчас горячего молока с медом выпил.
      - Отчего так? - лениво удивился Виткевич.
      - Хочется, - снова усмехнувшись, ответил Миротворцев. - Мне всегда чего-либо несбыточного хочется.
      Тесно прижавшись друг к другу, они лежали на шинели у костра, сложенного из сухих, трескучих шаров перекати-поля и стеблей полыни, иссушенных нещадным дневным солнцем. Пламя казалось Ивану кошкой. Оно то ластилось к земле, то, побелев, взмахивало вверх, стреляя мелкими искрами.
      Миротворцев лежал ближе к костру и часто ворочался с боку на бок. Ночной холод он переносил так же плохо, как и дневную жару, но, несмотря на это, шел со всеми членами экспедиции вровень, ни разу не отстав. Отряд прошел уже больше четырехсот верст. Задерживал всех Иван: с каждым племенем, встречавшимся на пути, он заводил знакомство, подолгу беседовал со стариками, знакомился с юношами, расспрашивал о Сарчермаке, записывал сказки, стихи и, в свою очередь, отвечал на вопросы. Потом все шли на той [угощенье, пир (кирг.)], садились в круг и принимались за барана. К ужасу Миротворцева, Иван, как и кочевники, ковырял пальцами в бараньей голове, разжижая мозг, и пил его с видимым наслаждением, запрокинув голову. Так же аппетитно он поедал бараний язык. Со временем, правда, и полковник пристрастился к киргизским обедам. Ему нравилось, когда старейшина племени протягивал Ивану баранье сердце, чтобы тот стал сильнее, голову, чтобы был умнее, и глаза, чтобы стал зорче. Однажды Миротворцев попросил Виткевича перевести старикам вопрос: как же человек может стать сильнее, умнее и зорче от потрохов бараньих? Животина-то, баран, ни особым мужеством, ни зоркостью, ни силой не отличается. А?
      Иван рассердился. Вопроса переводить не стал. Ответил сам:
      - У каждого свой символ. Мне их символ ближе, чем ваш.
      - Так, так, - быстро согласился Миротворцев, - верно-с, совершенно верно, Иван Викторович. Только сердиться зря изволите. Вопрос не утверждение. На вопрос сердиться не следует.
      Виткевича всегда поражало в этом человеке умение хватать главное, отметать личные обиды, сразу же признавать свои промахи и не обижаться, когда умный ответ давали в резкой, подчас даже непочтительной форме. Хотя Иванову непочтительность терпел не только один Миротворцев. Даже губернатор, как говаривали, прощал своему адъютанту многое такое, что никому другому никогда бы не простилось.
      Костёр забился, захлопал красными своими крыльями, собираясь потухнуть. Иван поднялся на локтях, но сразу же как подкошенный рухнул на шинель: отлежал левую руку.
      - Давайте потру, - предложил Миротворцев.
      - Спасибо большое, - ответил Иван и протянул ему руку.
      Миротворцев ухватил ее цепкими пальцами у плеча и принялся так старательно тереть, что через минуту все плечо Ивана стало горячим.
      - Отошло?
      - Спасибо большое, Иван Никодимович, - поблагодарил Виткевич, - совсем отошло.
      Он поднялся, шагнул в темноту и, опустившись на корточки, принялся собирать полынь и колючие кружки перекати-поля.
      - Иван Викторыч! - негромко откликнул его Миротворцев.
      - Да.
      - Как это вам не страшно в такую темнотищу ходить? Я, изволите ли видеть, никак бы не решился. Иван засмеялся.
      - Нет, не смейтесь, - возразил Миротворцев, - я вами истинно восторгаюсь. В такую темень...
      - Это что, главное достоинство мое? - спросил Иван.
      Миротворцев обернулся на его голос.
      - Кто темноты не боится, - сказал он, - тот отчаянный. Это я по брату моему сужу. Он лихой у меня, а вот я как ночью иду, так мне все дьяволы какие-то мерещатся. Между нами-то, ведь я трус отчаянный...
      Казаки спали. Верблюды, развьюченные на ночь, целовали землю плюшевыми губами. Тишина была осязаема: даже потрескивание костра казалось грохотом.
      Иван принес охапку полыни и бросил ее подле шинели, на которой лежал Миротворцев. Тот зевнул и укрылся с головой клетчатым английским пледом. Спросил:
      - Как думаете, сколько нам еще до дома?
      - Дней пять, - ответил Иван, - никак не больше.
      - Слава богу, а то я затосковал.
      Виткевич подбросил в костер полыни, лег рядом с Миротворцевым и уснул. Полковник еще долго ворочался. Удивлялся: "Виткевич в степи себя чувствует как дома на кровати. Чудно... Молодец он все-таки. Истинный молодец!.."
      Потом он еще теснее прижался к Ивану и тоже задремал.
      Разбудили их гортанные крики и ржанье коней. Миротворцев открыл глаза в один миг с Иваном. Вокруг потухшего костра в серых предрассветных сумерках они увидели несколько десятков всадников. Те рвали уздечки, осаживая взмыленных коней.
      - Чего надо?! - вскочив, закричал Миротворцев, и скулы у него набухли грецкими орехами.
      Виткевич больно толкнул его в бок, выступил вперед, склонил голову, прижал руки к груди и сказал:
      - Салям, всадники, пусть будут благословенны дни вашей жизни, и пусть дневная жара не мешает вам продолжать свой трудный путь...
      Миротворцев понял свою ошибку. Улыбнулся и закивал головой. Казаки стояли чуть поодаль, сбившись в одну кучу. Их ружья лежали в стороне, у вьюков. Видно, киргизы уже успели оттащить их.
      В середину круга выехал молодой киргиз. Лицо у него подергивалось тиком. Не отвечая на приветствие, он ударил Ивана нагайкой по лицу. Резкая боль пилой прошла по щеке. Из рассеченного уха закапала кровь.
      Миротворцев рванулся вперед, ощерился:
      - Сволочь, свинья!
      Он выхватил из-за пояса пистолет, вскинул к глазу. Секунда - и свершилось бы непоправимое. Иван выбил у него из рук оружие и улыбнулся тому, кто его ударил.
      - Однако, уважаемый всадник, ты плохой мусульманин, как я посмотрю, сказал он, - ты бьешь, даже не ответив на приветствие. И ты бьешь меня в своем доме, потому что эти степи - твой дом, а не мой. Я здесь гость, а ты хозяин. В середину выехал киргиз постарше.
      - Прости его, - сказал он, - но когда уходит вода, не время приветствовать того, кто ее взял.
      - Ты говоришь загадкой, - все так же спокойно продолжал Иван.
      - У нас в селенье была вода. Она била из земли много лет. А пять дней назад она ушла, как будто ее и не было. Воды нет, и те посевы, которые мы научились растить совсем недавно, сейчас сохнут. Вчера от нас ушли путники из Индии. Они узнали, что в степях вы, и сказали, что вода пропала из-за вас.
      - А ну, Иван Викторыч, - быстро сказал Миротворцев, - переведите им, что я верну воду. Я могу им вернуть воду.
      - Шутить сейчас не время, Иван Никодимович.
      - Не до шуток, сам вижу.
      - Может быть, так договоримся.
      - Нет, - уверенно возразил Миротворцев, - сейчас никак не договоримся. Перебьют, да и точка.
      - Что он говорит?! - закричал молодой, тот, кто ударил Ивана. - Что он говорит?!
      Иван медлил, не зная, стоит ли сказать, что Миротворцев обещал найти воду. Молодой всадник пустил коня на Миротворцева и замахнулся нагайкой.
      - Опусти руку, мальчишка! - крикнул Иван. - Не позорь свой народ!
      Стало тихо. Все замерли. Потом из толпы всадников кто-то сказал:
      - Опусти руку, Селим.
      - Мы вернем вам воду, - негромко, спокойно сказал Иван, - сейчас поедем к вам и вернем воду. Всадники зашумели.
      - Иван Никодимович, здесь хитрость негожа, - еще раз предупредил Иван.
      - Ах, боже мой, - рассерженно ответил Миротворцев, - при чем тут хитрость? Я ж в этих краях землей обзавожусь. Без воды здешняя землица - ничто. Я родниками и ключами специально интересовался. Песок - он зыбуч, видно, ключ себе второй ход нашел неподалеку где-нибудь. Отыщем, не беспокойтесь.
      Когда, окруженные киргизами, они тронулись в путь, Виткевич усмехнулся.
      - А вы говорили, что трус. Какой же вы трус, Иван Никодимович? Вы человек храбрый.
      - Это с перепугу, - весело ответил тот, - да и потом ночь-то кончилась. А я ночи до смерти боюсь, днем все веселей.
      На востоке степь алела тысячами ярких костров. Небо синело, уходя все выше и выше к лунной дольке, которая с каждой минутой таяла, превращаясь в воздух. 4
      Старейшина племени Абд-Эль Саул - худой, высокий старик с желтыми усами и плешью на левой щеке - оглядел Виткевича и Миротворцева с головы до ног злыми разноцветными глазами. Левый глаз у него был зеленый, словно у кошки, а правый- : йссипя-черный.
      Хриплым, высоким голосом он выкрикнул приветствие и, не дожидаясь ответа, спросил:
      - Где вода?
      Иван улыбнулся. Достал трубку, высек искру, затянулся несколько раз, а уже потом ответил:
      - Я буду говорить с тобой словами сказки, ладно? Смысл ее прост, и в нем ты найдешь часть ответа на свой вопрос. Слушай же. Послал орел осу и ласточку узнать, что на земле самое вкусное. Всех оса пережалила, всем боль принесла и решила, что самое вкусное на земле - человек. Друг людей, острокрылая ласточка, выклевала за это осиный язык - сухое, острое жало. И с тех пор оса только жужжит, не в силах вымолвить ни слова. А ласточка, прилетев к орлу, сказала ему так: "Самое вкусное на земле - цветочный мед и вода в горных реках. Но если ты хочешь мяса - жри змей, они злобны, лживы, коварны, и смерть их может огорчить разве только одних неверных".
      Виткевич кашлянул и замолчал. Абд-Эль Сауд перестал щуриться, опустил глаза к ногам и чуть заметно улыбнулся. Сначала смех прятался у него где-то в горле, под кадыком, но потом вырвался наружу: старейшина захохотал. Засмеялись и окружавшие его. Только Миротворцев, не понявший ни слова, удивленно смотрел то на Сауда, то на Ивана, то на своих конвоиров.
      Отерев слезы, старейшина кинул под язык катышек зеленого табака и, ловко подломив ноги, опустился на землю. Покачал головой, снова отер пальцами под глазами и спросил Ивана:
      - Где твои крылья, ласточка? Да и по тебе не видно, чтобы ты одним цветочным медом питался.
      - Мы же не сидели с тобой у одного костра, - возразил Иван, - ты не знаешь моей пищи, так же и я твоей.
      Абд-Эль Сауд обернулся к маленькому старику, по-видимому его помощнику и доверенному.
      - Пусть Ваззах заколет барана, - попросил он.
      Почти не разжимая рта, Виткевич сказал Миротворцеву:
      - Вроде все в порядке; сейчас будет завтрак.
      - Ты что сказал ему? - строго спросил Абд-Эль Сауд.
      - Я сказал своему другу то же, что ты сказал своему.
      - А...
      Помолчали. Старейшина выплюнул табак, закашлялся. Кашлял он надрывно и долго, по-видимому для того, чтобы выиграть время и получше понять своих собеседников.
      - Судя по твоей сказке, - промолвил он наконец, - у осы теперь нет жала?
      - На свете не так много ласточек, чтобы выклевать все осиные жала, ответил Иван.
      - Ладно. Я понял то, что мне надо было понять, - ответил старейшина, пусть ос много, пусть ласточек мало. Пусть. Но где же наша вода?
      - Воду мы вам вернем. Только бы нам повстречаться с теми осами...
      - Поздно. Они улетели. Сейчас их не догнать. Кто они, эти осы, сказать трудно, но догадаться можно. Они не нашей веры. Они вашей веры. Рисунок на том ружье, которое они мне подарили, - интересный рисунок, и среди фигур, сделанных на серебре рукой мастера, есть фигура женщины - греховного созданья.
      Абд-Эль Сайд обернулся к маленькому старику. Тот сразу же понял взгляд старейшины и пошел в ближайшую юрту. Он вернулся, держа в руке большое красивое ружье. Миротворцев принял его из рук Абд-Эль Сауда, быстро осмотрел и широко улыбнулся Виткевичу.
      - Ну, что я говорил?
      Он ткнул пальцем в серебряную планочку, на которой были выгравированы три слова: "Made in England".
      Узкое поле, стиснутое громадными спинами желтых скал, было скорее похоже на пересохшее русло реки, нежели на такое поле, которое привыкли видеть россияне. Только земля здесь резки отличалась по цвету от всего окружающего. Черная, жирная, она казалась островком здесь, в царстве желтых скал, серых кустарников и белого неба.
      Миротворцев стал на колени и принялся руками рыть яму прямо посреди поля. Рыл он недолго: вскоре пальцы уперлись в каменную плиту.
      - О, черти! - сказал Миротворцев восхищенно. - Земля-то приносная, нездешняя. Они поле сами на камнях сделали.
      Иван недоверчиво покачал головой. Миротворцев рассердился.
      - Вы, изволите ли видеть, восточник блестящий, тут с вами спора нет, но в землице я получше вашего разбираюсь. Да вы у них спросите, так-то верней будет.
      Иван спросил. Абд-Эль Сауд сощурился и сделал вид, что вопроса не расслышал. Иван повторил еще раз. Тогда старейшина улыбнулся:
      - Твой друг говорит верно. Мы взяли немножечко земли из-под Оренбурга, когда ходили к вам с караваном. Совсем немного взяли, вас не обидели. А себе, видишь, поле какое насыпали... Ты только не сердись - у вас земли много. Если вам камень нужен - берите в наших горах сколько возьмете, не жаль.
      Когда Иван перевел слова старейшины Миротворцеву, тот поднялся с колен и поцеловал Абд-Эль Сауда в губы.
      - Люблю, когда дело хорошо делают, - сказал Миротворцев Ивану, - просто слеза прошибает, ежели настоящий труд вижу. Я до труда жаден и уважителен.
      Вдруг, сразу посерьезнев, Миротворцев попросил Виткевича:
      - Спросите-ка у них, Иван Викторыч, почем барана они торгуют?
      Абд-Эль Сауд рассердился:
      - Не утерев слез, спрашивать о цене скота - так только ваши люди могут.
      - Ну ладно, - виновато улыбнулся Миротворцев, - сейчас ключ отыщем, тогда и спросите, а то и впрямь неловко вышло.
      Ключ оказался хитрым, как англичанин. Миротворцев мучался целый день, исходил склоны гор, залезал под каждый камень, но воды как не бывало. На глазах поле из черного сделалось сначала желто-серым, а потом пепельным.
      Мир, установившийся между экспедицией и киргизами благодаря выдержке и такту Ивана, грозил вот-вот смениться взрывом вражды: обещанной воды до сих пор не было. К тому же зной стал еще более сухим, и Абд-Эль Сауд ощущал его не только телом, привыкшим к подобной жаре, но и разумом, пониманием того, что с каждым часом все меньше и меньше оставалось возможности сохранить посевы.
      Сначала Миротворцев шутил, хитро подмигивал насупившемуся Абд-Эль Сауду, потом шутить перестал, только изредка улыбался и успокаивающе кивал головой хмурым киргизам, которые не отходили от него ни на шаг.
      С тех пор как начались поиски, прошло часов восемь.
      - Я уже начинаю сомневаться, - сказал старейшина Виткевичу, - кто оса, а кто ласточка. Ты растолкуй это своему другу. Если до завтрашнего утра воды не будет - я знаю, что нам надо делать.
      Когда Виткевич перевел эти слова Миротворцеву, тот заметался по полю и по склонам гор, словно гончая, безнадежно потерявшая след русака.
      - Сукины дети, ни черта не понимаю, - выругался полковник и растерянно посмотрел на Ивана. Виткевич видел его таким впервые.
      - Скажите, - спросил Иван, - а можно ли искусственно остановить ключ?
      Миротворцев досадливо поморщился,
      - Опять вы свое гнете, Иван Викторыч. Знаю я англичан, знаю, на что они способны, да только ключ у киргизов забирать - не их дело, поверьте.
      - Вы знаете англичан по Англии, а я знаю их по Азии. Это большая разница.
      - Ерунда, - махнул рукой Миротворцев и начал хлопать себя по карманам, разыскивая кисет с табаком.
      - Старейшина, скажи мне, - обратился Иван к Абд-Эль Сауду, - а вода пропала после того, как улетели осы, или при них?
      - Нет, - ответил Абд-Эль Сауд, - они ушли вечером и сказали, что вода пропадет утром, оттого что здесь поблизости вы. И утром вода пропала.
      - А ну, коней! - закричал Виткевич и оскалился в холодной, не его усмешке, - Они хитры, а мы тоже не лыком шиты...
      После часа бешеной скачки по крутым горным тропам Виткевич остановил коня. Скакавшие следом за ним всадники закричали злыми голосами, сдерживая красноглазых лошадей, покрытых стружками белой мыльной пены.
      - Куда они пошли отсюда? - спросил Иван.
      - Сверни влево. Они шли по той тропе.
      Конь выкатил глаза, захрипел, повернулся, став на задние ноги и, пришпоренный Иваном, понесся вперед, упрямо согнув голову.
      Маленький ручеек, уходивший в гору, - исток ключа - был перекопан, засыпан камнями, а вода сворачивала и шла по другому каналу, тоже выкопанному совсем недавно. Когда всадники спешились и раскидали камни, загораживавшие ход воде, когда они засыпали только что вырытый арык, ручеек в растерянности заметался, а потом кинулся по старому руслу и сразу же исчез под горой.
      Всадники вернулись в селенье поздно ночью. Встретил их веселый говор, песни, крики женщин, которые тащили к кострам муку, чтобы печь лепешки, визг малышей, катавшихся верхом на маленьких жеребятах. Всадников встретила жизнь, которая всего час тому назад была на грани гибели. Поле из пепельного вновь становилось черным, жирным. Из ключа била вода - жизнь пустыни.
      Поздно ночью, уже после праздничного обеда, Абд-Эль Сауд сказал Виткевичу:
      - Ну-ка, сын, переведи своему другу, что стадо баранов стоит у нас десять рупий в серебре. Но ему я отдам десять стад по пяти рупий за каждое. Если он умеет торговать - скажи, что отныне я буду ходить с караванами и стадами только в Оренбург. А к тем, из Индии, - они тоже звали меня и тоже спрашивали о цене барана - я ходить не буду. Ни я, ни кто другой из наших степей не пойдет к ним, потому что их хитрость - кровавая хитрость.
      Когда Иван перевел слова старейшины Миротворцеву, тот даже задохнулся от волнения. Он сбегал к казакам, достал из тюков два ружья, огромный отрез ситца, два зеркала и все это положил к ногам Абд-Эль Сауда. Старейшина поблагодарил Миротворцева и посмотрел на себя в зеркало. Рассмеялся.
      - Еще раз спасибо тебе, друг, только эту штуку забери обратно.
      - Почему? - удивился Миротворцев.
      - А потому, что если люди племени увидят меня таким, каким я увидел себя в вашем блестящем озере, они перестанут уважать меня. Разве можно уважать людей с плешью на бороде?
      Миротворцев решил польстить старику и попросил Ивана перевести:
      - Надо, чтобы сердце не было плешивым, тогда плешь в бороде не страшна.
      - Умный ты человек, - ответил Абд-Эль Сауд и с сожалением посмотрел на Миротворцева, - а таких простых вещей понять не можешь: в сердце-то плеши не видно, а на лице она словно монета.
      Зеркала старик так и не взял. Прощаясь, он снова пообещал Миротворцеву, что осенью приведет в Оренбург много караванов на торговый двор.
      Когда Иван остался вдвоем с Миротворцевым, полковник попросил:
      - Взгляните, Иван Викторыч, я здорово поседел?
      - Да вроде нет, - засмеялся Иван.
      - Вы не смейтесь, друг мой, - устало произнес Миротворцев, стягивая с себя сюртук, - мне сегодня не до смеха было. Перетрусил я отчаянно. Спасибо вам спасли.
      Он лег на свой плед, вытянулся, хрустнул пальцами.
      - Все. Вернусь в Оренбург - и в отставку. Один раз для дела рискнуть хорошо. Два - глупо. Давайте-ка и вы, Иван Викторыч, в отставочку, а? Я добьюсь для вас. И - ко мне, Востоком командовать...
      - Нет, Иван Никодимович, я в торговцы не гожусь.
      - Годитесь. Вы зоркий.
      - Нет, спасибо еще раз, только я здесь останусь, в Оренбурге.
      - Ничего не понимаю, - сказал Миротворцев, зевнув, - особенный вы какой-то человек. Ну, да бог с вами, спокойной ночи.
      Засыпая, он пробормотал:
      - Ах, британцы, сукины дети!..
      Назавтра экспедиция Миротворцева отправилась в Оренбург.
      Из отчета Оренбургского генерал-губернатора за 1835 год:
      "...Между тем справедливость требует сказать, что прикомандированный к отряду полковника Миротворцева, ушедшему на исследование степей, прапорщик Виткевич, вполне освоивший себе язык и обычаи киргизов и в течение десятилетнего пребывания в краю коротко спознавшийся со свойствами и потребностями этого народа, весьма много способствовал к достижению желаемого убеждениями и личным объяснением с... народом", - так писал Василий Алексеевич Перовский о том, что сделал Виткевич во время экспедиции в степи. 5
      Перовский был смелый политик. Он отдавал себе отчет в том, что Бухара и Хива в современных условиях не могут существовать так, как они существовали раньше: суверенными ханствами, замкнувшимися за каменными стенами и песками пустынь, где отдых, работа, любовь и даже сон определялись не наклонностями и желаниями человека, но догматом мусульманской религии и волей ханов, наместников Мухаммеда на земле.
      Время шло, бурно развивалась английская текстильная промышленность, а российская пыталась, в чем возможно, догнать ее. Индийский рынок удовлетворял англичан, но среднеазиатские ханства были словно бельмо на глазу, словно пустое место за прилавком рынка. А природа пустоты не терпит, место должно быть занято. Или британцами или русскими. Другого выхода не было.
      Дерзкие акции англичан в Средней Азии не проходили мимо зорких глаз оренбургского генерал-губернатора. И если Иван Виткевич мыслил свою поездку в Азию как просветительную и научную, как посильную помощь киргизам и узбекам в их национальном становлении, то Перовский думал значительно дальше, а потому суровее. Дальновидность всегда сурова и не терпит никаких недоговоренностей. Перовский, мысливший категориями государственными, в душе отрицал Ивановы романтические, как ему казалось, планы. Но, будучи человеком умным, добрым и тонким, он за то время, пока Виткевич работал при нем, сумел изучить своего помощника и прийти к выводу, что в отношениях с ним нельзя рубить сплеча. Перовский прочил Ивану блестящее будущее ученого: лингвиста, историка и географа. Он называл его будущим "российским Гумбольдтом".