Свирепые стражи спокойствия. В Персии их называли «бессмертными». Облаченные в блестящие кольчуги, вооруженные острыми, как бритва, мечами, они составляли личную гвардию шаха. Прозваны же «бессмертными» они были потому, что на место каждого выбывшего тотчас же назначался новый. Общее число их пребывало неизменным, вызывая столь приятную иллюзию постоянства и надежности.

Преторианцы — телохранители римских императоров, а часто и убийцы их. Временами они назначали цену, за которую обещали провозгласить императором любого, кто эту цену заплатит. И тогда начинался настоящий торг: продавалась власть

При дворе египетских халифов их собратьями были мамлюки, в Риме — преторианцы. Европейских государей охраняли гвардейцы. Такое красивое слово «гвардеец» в буквальном переводе означает не что иное, как «стражник», «охранник».

Сколько же стражников должно охранять правителя?

Римские императоры держали при себе для этой цели 300 человек отборных всадников.

На Руси рядом с царем всегда можно было видеть его телохранителей, или рынд. В красных кафтанах, с топориками на плече, они повсюду неотступно следовали за царем. В XVII веке охрана государя российского состояла из 500 человек. При французском короле Людовике XI было 4000 человек охраны — пехотинцев и всадников. Значит ли это, что охрана росла пропорционально опасностям, которым подвергался правитель?

Лучники — охрана персидских владык. Деталь фриза дворца Артаксеркса II. IV в. до н. э.

Однажды Чингисхан объявил своим приближенным: — Прежде у меня было только восемьдесят человек ночной стражи и семьдесят — охранной стражи. Ныне, когда небо повелело мне править всеми народами, для моей охранной стражи пусть наберут десять тысяч человек. Этих людей, которые будут находиться при моей особе… должно й3 брать из ловких, статных и крепких.

Итак, 10 000 вооруженных людей, занятых тем только, что охраняют жизнь одного человека. Но и это не было пределом.

Охрану индийских императоров — Великих Моголов несли 55 000 человек, каждый пятый солдат их армии.

Есть, однако, своя диалектика в том, что человек, одержимый стремлением обладать, в конце концов превращается в раба всего, что принадлежит ему.

Царь Алексей Михайлович (1629—1676) принимает шведского посла. Рынды-телохранители неотступно стоят у трона

Тот, кто воздвигает стены для своей защиты, не замечает, как сам становится пленником этих стен.

Императоры и короли, окружавшие себя целой армией ради безопасности и защиты, нередко оказывались ее же узниками и рабами. По мере того как охрана становилась все более мощной, как росли ее клыки и наращивались когти, она все больше превращалась в свою прямую противоположность: из опоры власти и ее защиты становилась источником повышенной опасности, ареной интриг и гнездом непрерывных заговоров.

Отец Александра Македонского пал не от рук врагов, а под кинжалами своих же телохранителей. Но это были лишь первые капли из кровавого ливня…

В истории Рима целую полосу занимает период, когда именно телохранители — преторианская гвардия — держали в руках жизнь и судьбу императоров. Провозглашая или свергая правителей по своему произволу, они делали это так часто, как им заблагорассудится. И всякий раз находился новый претендент, который, ликуя, восходил на престол только для того, чтобы через короткий срок в свою очередь пасть под мечами разъяренных гвардейцев.

После того как охрана убила императора Пертинакса (ставшего императором после убитого таким же образом Коммода), преторианцы объявили, что новым императором будет провозглашен тот, кто заплатит им большую сумму. На крепостном валу, окружавшем лагерь преторианцев, начался небывалый аукцион — продавалась власть.

Самыми сильными претендентами оказались двое: тесть только что убитого императора и богатый старик, сенатор Дидий Юлиан. Но если первый пообещал каждому гвардейцу 5000 драхм, то Юлиан назвал 6250. Эта цифра решила дело. Не было только стука молотка, возвещавшего, что сделка состоялась. Его заменил стук железных ворот, которые тут же распахнулись перед Юлианом, пропуская его в лагерь преторианцев. Гвардейцы срочно созвали сенаторов, и те с готовностью выразили свою верноподданническую радость по поводу происшедшего события.

Первое, что увидел новый император, прибыв в отведенный ему дворец, был неубранный труп его предшественника. Но не прошло и года, как Дидий Юлиан последовал за ним, освобождая место для следующего счастливого претендента.

Многие, подобно Юлиану, были готовы заплатить любую цену за пурпурную тогу императора. Но когда они разворачивали покупку, там оказывался саван.

«Дикие звери моего могущества» — так называл янычар султан Мехмед II. Сказано это было достаточно точно. Именно на их кривых саблях зиждилась власть султанов. И эти же сабли вспарывали султанам животы и отрезали им головы.

Кто же были они, янычары, этот чудовищный гибрид телохранителей и убийц? Каждый год эмиссары турецкого султана отбирали у родителей-христиан тысячу мальчиков. Их воспитывали, обучали военному делу и обращали в ислам. Так они становились янычарами, людьми без родины, без близких, чуждыми и враждебными всему миру.

Им было нечего терять, кроме жизни, которой они не дорожили. Их слепая храбрость и безотчетная ярость были опорой трона. Но султаны не напрасно не доверяли им и боялись их. Именно поэтому в резиденции султанов в столице янычарам не разрешалось иметь при себе иного оружия, кроме тесака. Но и вооруженные тесаками, они представляли собой силу, игнорировать которую было недальновидно, а недооценивать — опасно.

Подобно своим римским собратьям — преторианцам, янычары ввели обычай непременного «бакшиша», или дани, которой облагался каждый новый султан. Это было своего рода требование «отступного» за то, чтобы янычары не противились его вступлению на престол. Когда Селим II, став султаном, попытался отменить этот обычай, янычары предупредили его:

— Султан, мы встретимся с тобой возле телеги с сеном.

Смысл этой угрозы стал понятен через несколько дней, когда Селим торжественно вступал в свою столицу. Процессия уже прошла городские ворота, как вдруг янычары, сопровождавшие султана, стали, остановив все движение.

— Что случилось? — волновались визири и улемы.

— Поперек дороги стоит телега с сеном, — отвечали янычары.

Янычары убивали своих султанов так же легко, как и их врагов. «Дикие звери моего могущества» — так называл их Мехмед II.

Именно на их кривых саблях зиждилась власть султанов. И эти же сабли вспарывали султанам животы и отрезали им головы

Когда некоторые из сановников султана попытались уговаривать янычар и даже угрожать им, те, чтобы не вступать в долгую дискуссию, пустили в ход свои сабли и перебили их. «Телега с сеном» продолжала преграждать путь султана, пока он не согласился выплатить янычарам требуемую дань. Тогда замолкшая было военная музыка зазвучала снова и процессия двинулась дальше к воротам дворца.

Не всякому султану, вызвавшему неудовольствие своих янычар, удавалось, однако, отделаться так дешево. Селим III, например, поплатился за это жизнью. Он был свергнут и убит янычарами. Подобная участь ждала каждого, кто попытался бы хоть в чем-нибудь ограничить своих стражей.

В 1806 году, еще при жизни Селима III, Стамбул превратился в арену ожесточенных боев: янычары пытались взять приступом дворец своего повелителя.

Через двадцать лет столица Османской империи снова оказалась во власти разъяренных янычар. Но на этот раз удача изменила им. Спасаясь от картечи верных султану войск, они пытались было укрыться в казармах. Но здесь их настиг пожар. Те же, кто уцелел от пушек и огня и сдался на милость победителя, были повешены. Так в пеньковой петле был задушен наконец пятисотлетний страх, в котором янычары держали своих повелителей.

Роль мамлюков в судьбе египетских халифов настолько напоминает роль янычар, что история одних кажется повторением истории других. Подобно янычарам, мамлюки возводили на трон одних халифов и свергали других, основывали династии и истребляли их, пока сами в конце концов не были почти все истреблены халифами, а могущественное братство мамлюков не перестало существовать.

Такая же участь постигла и стрельцов, временами готовых превратиться в своего рода московских янычар. После массовых и жестоких казней стрелецкие войска были расформированы Петром I и сошли со страниц истории. Их место заняли гвардейские полки. Но и гвардейцы участвовали в дворцовых переворотах, свергали одних императоров и провозглашали других.

Глухой ночью 9 ноября 1740 года гвардейские офицеры и солдаты явились во дворец регента Бирона. Напуганного, полураздетого, закутанного в одеяла Бирона унесли в караульное помещение. Волею гвардии регентство кончилось. Правительницей при малолетнем императоре Иване Антоновиче стала принцесса брауншвейгская Анна Леопольдовна.

Прошел всего год, и такой же ноябрьской ночью, внезапно проснувшись, она с ужасом увидела в своей спальне людей в гвардейских мундирах. На этот раз они пришли, чтобы свергнуть ее… А наутро петербургские обыватели читали манифест, который начинался словами: «Божею милостью мы, Елисавет Первая, императрица и самодержица всероссийская, объявляем во всенародное известие…»

При таком чередовании событий естественным и закономерным было то, что среди военной дворянской молодежи нашлись люди, вознамерившиеся в свою очередь свергнуть Елизавету и возвести на престол заключенного ею в крепость Ивана Антоновича.

Понятно и то сложное чувство признательности и страха, которое должна была испытывать сама императрица по отношению к тем, кто возвел ее на престол. Как-то запившего гренадера собственной ее величества роты начальство имело неосторожность посадить под арест. На следующий день рота объявила императрице бойкот — ни один человек не явился во дворец. Елизавета поняла предупреждение. Она «немедленно и очень любезно приказала освободить арестованного и простила его». Как писал по поводу этого случая один из иностранных послов, «замечательное поведение гренадеров должно вызвать на размышление».

Нетрудно догадаться, какого рода были эти размышления, которым предавалась не только Елизавета, но и правители, последовавшие за ней. Предчувствуя в гвардейцах будущих своих убийц, Петр III называл их янычарами, повторяя, что они весьма опасны для правительства. Он попытался даже частично расформировать их. Но это только ускорило события.

Екатерина II, стоявшая за спиной этого переворота, всю жизнь сама опасалась его повторения. Но цикл замкнулся не на ней, а на ее сыне, Павле. Бледный, в длинной ночной рубашке, стоял он в спальне перед своими убийцами.

Гвардейцы — преображенцы, семеновцы, измайловцы — опора российских императоров или угроза их жизни?

Гвардейцы участвовали в дворцовых переворотах, свергали одних императоров и провозглашали других

Тем же тревогам и страхам был подвержен и последний российский император. По словам современника, «ни Семеновский полк, ни даже конвои царя не гарантировали ему полного покоя в Царском Селе. Пришлось Учредить из бывшего „сводногвардейского“ полка особый полк, чисто преторианского характера, который и несет теперь охрану царской семьи, одариваемый, задабриваемый, сделавшийся не только свидетелем великолепия и пышности царской жизни, но и ее изнанки… Еще больше, чем от внешней охраны, стала зависеть судьба Николая и его семьи от охраны тайной». Император, писал тот же автор, «чувствует свою зависимость от охранников и будет чувствовать ее до конца жизни».

Заигрывая со своими охранниками, которых, как и его предшественники, в глубине души он не мог не бояться, царь по всякому поводу одаривал их, ласково беседовал с нижними чинами и даже устраивал для них демократические чаепития с баранками и собственным участием.

А в то время, когда он совершал все эти действия, в его апартаментах глубоко под землей втайне сооружалось бронированное убежище. Это была мера на случай внезапного дворцового переворота. За стальными дверями и бетонированными стенами император надеялся укрыться от очередных убийц — кто знает, может быть, в мундирах своей же охраны.

Лишь до того дня и часа, пока охрана была верна ему, мог он рассчитывать на личную свою безопасность перед лицом событий, которые сотрясали страну. По свидетельству А. И. Гучкова, когда началась февральская революция, ни одно из сообщений не поразило царя так, как весть о переходе его личного конвоя на сторону восставших. Теперь он был открыт, обнажен и беззащитен перед лицом враждебного ему мира. Через несколько часов после этого известия Николай II подписал отречение. Так странно бывает видеть порой, как прошлое неслышной, крадущейся походкой приходит в настоящее. Оно приходит, не сняв украшенного галунами камзола, в котором могли расхаживать при дворе Карла Великого или Вильгельма Завоевателя. Почему швейцаров, тех, что стоят сегодня у входа в отели и рестораны, распахивая двери перед посетителями, называют так? Имеет ли их должность какое-либо отношение к Швейцарии? Оказывается, самое прямое.

Когда-то именно швейцарцы считались самыми стойкими, самыми надежными телохранителями. В 1527 году, когда в Рим вторглись войска Карла V, вся швейцарская стража Ватикана, до последнего солдата, погибла, прикрывая собой бегство папы Климента VII. Ценя их за верность, многие государи стремились набирать свою стражу именно из швейцарцев. Так слово «швейцарец», или «швейцар», стало синонимом «телохранителя», или «стражника», пока в конце концов не обрело того смысла, который мы знаем за ним сейчас.

По прошествии многих лет жестокая школа заговоров и покушений заставила телохранителей расстаться с мундирами и позументами. Облаченные в обычные костюмы и банальные шляпы, сегодня они стараются, наоборот, быть как можно незаметнее.

В качестве главной задачи американской секретной службы официально значится «охрана личности президента Соединенных Штатов и членов его семьи». Агенты охраны неотступно следуют за президентом повсюду, куда бы он ни направлялся. История секретной службы США знает случай, когда один из президентов, будучи намерен конфиденциально посетить свою возлюбленную, просил на это время снять охрану. Агентам пришлось пуститься на различные хитрости и уловки, чтобы не быть замеченными своим подопечным.

О том, к каким ухищрениям приходится прибегать порой американской секретной службе, говорит следующий малоизвестный эпизод. Однажды президент Эйзенхауэр решил поиграть в гольф. По пути от машины к площадке для игры его оберегали специальные люди, прятавшиеся в кустах, мимо которых он должен был проходить. Другие, одетые в костюмы для игры в гольф, прогуливались в это время по дорожке, держа в руках расстегнутые спортивные сумки. В сумках вместо клюшек лежали скорострельные винтовки, поставленные на боевой взвод. Еще одна группа агентов сидела в это время в стоявшей тут же машине, на заднем сиденье которой был установлен пулемет.

Кому верить? Боспорский царь Левкон I, «узнав, что многие из его друзей и граждан составили против него заговор, созвал всех иноземных купцов и попросил у них взаймы все деньги, сколько у кого было, говоря, что ему выдают врагов. Когда же купцы с полной готовностью одолжили деньги, он собрал их в свой дворец, открыл составленный гражданами заговор и попросил купцов быть его телохранителями, так как они получат свои деньги, только если спасут его. И действительно, купцы, желая спасти свои деньги, вооружились и сделались: одни — его телохранителями, другие — стражами дворца. Тогда Левкон при помощи их и наиболее преданных ему друзей схватил и перебил участников заговора, упрочил за собой власть и отдал купцам деньги».

Так повествует об этом эпизоде римский историк Полиен в своих «Военных хитростях». Но почему описанную хитрость правителя он решил отнести к числу «военных»? Разве отношения между правителем и его подданными таковы, что в них следует видеть своего рода военные действия? Такая точка зрения имеет свою логику.

Враждебный и безжалостный мир окружает правителя. В мире этом нет ни проблеска, ни надежды. И тысячу раз прав был боспорский царь Левкон, призвавший на помощь иностранцев. Они были верны ему потому, что сами были одиноки в этой чужой для них стране. Только те, кто так же безысходно одинок, как и сам правитель, могут по-настоящему быть верны ему.

Не потому ли многие правители предпочитали, чтобы их охраняли иностранцы? Арабские халифы из династии Аббасидов покупали для этой цели юношей-тюрок. Так же действовали и египетские правители из династии Фатимидов. Их дворцовая стража состояла из десяти тысяч иностранных наемников. Византийский император Юстиниан I тоже не доверял соотечественникам охрану своей особы. Это делали специально завербованные для этой цели телохранители-армяне. А Александр Македонский больше верил персам, которых только что покорил, чем своим боевым соратникам. Именно персидская стража охраняла этого греческого завоевателя.

Может показаться странным, что правители готовы были скорее доверить свою жизнь вчерашним врагам, чем своим соотечественникам. Подобно Александру Македонскому, римский император Констанций II без малейших колебаний пополнил свою личную охрану пленными франками. А мнительного, подозревавшего всех Калигулу охраняла стража из батавов, одного из покоренных германских племен. И если Юлия Цезаря окружали испанские телохранители, то испанских королей в свою очередь охраняла стража из бургундцев и немцев. В то же время напрасно стали бы мы искать тех же бургундцев, подданных французского короля, в его страже. Мы увидели бы там иностранцев, навербованных за пределами Франции: немцев, швейцарцев и шотландцев. Кстати, известный роман Вальтера Скотта «Квентин Дорвард» посвящен одному из таких шотландцев, состоявших в личной охране французского короля.

Не были исключением и российские правители. Из ливонцев набирал своих телохранителей Борис Годунов. Анна Ивановна, чувствуя, как шатается ее трон, поспешила сформировать особый полк, в котором офицерами были ливонцы и другие иностранцы, а личный состав набирался на Украине. Не доверяя соотечественникам, Петр III тоже искал спасения у иностранцев. Личную охрану императора составляли полторы тысячи голштинцев.

Вскоре после событий на Сенатской площади, в 1828 году, был сформирован специальный полуэскадрон «из высших представителей кавказских горцев» и крымских татар. Именно им Николай I доверил охрану своей резиденции. Характерно, что все они, за редким исключением, совершенно не знали русского языка. Возможно ли было найти стражников более надежных и настолько не связанных ни с кем и ни с чем в той среде, где они служили?! В силу самой своей этнической чуждости они должны были стоять вне всяких заговоров и интриг, быть неподвластны любой агитации или политическому влиянию. И хотя это было действительно так, те, кто создавал в свое время эту иноязычную охрану, все же обманулись в своих ожиданиях. По словам одного из историков, горцы «собственного его императорского величества конвоя» не всегда «оправдывали надежды своего начальства», а нередко проявляли даже «неблагодарность». Неблагодарность эта выражалась в том, что некоторые из них благополучному существованию в стенах царского дворца предпочитали полную опасностей и лишений жизнь на Кавказе, среди так называемых немирных горцев. Из Петербурга, от сладкой и сытой жизни, к товарищам по борьбе за свободу бежали кабардинский корнет Атажукин, корнет Кади-Чагаров, следом за ними корнет Койшероков-третий и другие. Взволнованный, встревоженный и растерянный шеф жандармов Бенкендорф обратился к горцам с речью, призывая их «смыть это пятно усугублением рвения своего к службе и непоколебимостью преданности его императорскому величеству».

Охрана русского царя не могла быть полностью доверена русским. Но зато русские охраняли китайского императора — ив этом была известная логика. «Охранный полк из русских, прославляющих верность», был сформирован под Пекином еще в 1330 году, за три века до того, как первый русский посол пересек границу Китая. Составляли его добровольцы, которых специально вербовали в русских землях эмиссары китайского императора.