Некоторые из таких эпизодов относятся к состояниям, возможно, не клинической смерти, но непосредственной близости к ней. Вот один из них, записанный со слов американекого военнослужащего. Во время одного из боев во Вьетнаме он успел почувствовать, как автоматная очередь прошила ему руку, когда позади него раздался оглушительный взрыв. Когда осознание происходящего возвратилось к нему, он увидел себя самого, лежащего на земле. Увидел как бы сверху. "Я видел вьетконговца, видел парня, который стаскивал мои ботинки... Я видел себя самого... это было так, как если бы я смотрел на манекен, который валялся бы там. Я видел мое лицо и руку. Я был сильно обожжен, и было много крови... Я был как бы зритель и наблюдал нечто, случившееся с кем-то еще".
      Так же подробно наблюдал он, как его тело было упаковано в мешок, как его погрузили в бронетранепортер, потом на грузовик, и, наконец, он увидел себя на специальном столе, где солдат похоронной службы собирался сделать инъекцию, которую делал обычно, чтобы предохранить тело в жарком климате, ,0н, или то, что было им, находясь вне тела, по-прежнему наблюдал все это сверху, а также слышал все, что говорили окружающие, даже смех и шутки солдата со шприцем в руке.
      В ряду подобных свидетельств-случай, когда женщина, находившаяся на операционном столе, где она лежала лицом вниз, наблюдала происходившее, видела операцию и свое тело с некой точки, расположенной сверху, так, что она могла отчетливо различать даже слой пыли на верхней части плафона.
      Когда американекие исследователи опросили группу из 116 реанимированных, 32 из них рассказали, что в состоянии клинической смерти пережили опыт подобного пребывания вне тела. Они могли рассказать, что происходило, когда реанимационная бригада возвращала их к жизни-как это воспринималось ими со стороны. Причем шестеро смогли воспроизвести все детали очень подробно. Когда рассказы их были сопоставлены с подобными записями, сделанными тогда же в медицинеких карточках, выявилось полное их совпадение.
      Нередко реанимированные упоминают о чувстве полного безразличия к своему телу, которое видят со стороны и которое до этого они идентифицировали с собственным "Я знала, что это мое тело, но ничего не испытывала к нему".
      Вот еще одно такое высказывание: "Я оглянулась назад и увидела, что мое тело лежит без чувства и движения. Подобно тому, как если бы кто, сбросивши с себя одежду, смотрел на нее, так и я смотрела на свое тело, будто на одежду, и очень удивлялась этому".
      Можно было бы сказать, что это мало что добавляет к примерам, приведенным выше. Если бы не одно обстоятельство. Свидетельство это относится к Х веку. Оно из описания посмертного состояния "хождения души по мытарствам" блаженной Федоры (в записи ученика Василия Нового, Григория).
      Еще одна многозначительная деталь. Описывая это свое состояние, некоторые реанимированные рассказывают, что первые минуты они не могли понять, что произошло. Находясь вне тела, они пытались общаться с окружающими, заговаривать с ними и с недоумением убеждались, что те не воспринимают, не слышат их. "Я видела, как они пытались вернуть меня к жизни... Я пыталась говорить с ними, но никто меня не слышал". "Врачи и сестры массировали мое тело, стараясь оживить меня, а я все время пытался сказать им: "Оставьте меня в покое..." Но они меня не слышали".
      Сходный, до странного сходный опыт посмертных переживаний можно найти в шамаистской традиции. Душа, покинувшая тело, тоже пытается заговорить с родными, и тоже никто не отвечает ей. "Это что же они не разговаривают?" И только потом приходит осознание происшедшего: "Я умер, и поэтому со мной не разговаривают".
      Описание этого посмертного переживания содержит и Тибетская Книга мертвых, предназначенная для того, чтобы подготовить человека к посмертному опыту. Умерший, говорится в ней, как бы со стороны видит своих
      близких, оплакивающих его тело, которое они готовят к погребению. Он пытается окликнуть их, заговорить с ними, но никто не слышит, не воспринимает его. Kafc и в случаях, о которых рассказано реанимированными, он не сразу понимает, что произошло с ним. По повериям эскимосов, алтайцев и бурят, душа умершего точно так же какое-то время не может постичь, что случилось, и, только ступив на золу очага и видя, что там не остается отпечатка, она понимает, что произошло.
      6. ТОННЕЛЬ И РЕКА
      Второе переживание связано с ощущением движения. "Я слышал, как врачи сказали, что я умер, и тогда я почувствовал, как я начал падать или как бы плыть через какую-то черноту, некое замкнутое пространетво. Словами это невозможно описать". "После вибрации и движения через длинное, темное пространетво..." "Я находилась в узком туннеле... Я стала входить в этот туннель головой вперед, там было очень темно. Я двигалась через эту темноту вниз". Вот еще одно свидетельство из воспоминаний реанимированных:
      -Я почувствовал, что парю над собственным телом, видел его, пытался управлять им, но оно не реагировало. Затем я втянулся в какое-то круговращение, что-то вроде русских горок на ярмарках. Это было ужасно. Я слышал вопли, пронзительный свист, резкую, диссонирующую музыку. Я не знал, как из этого вырваться. Кошмар!"
      Затем он внезапно успокоился: ему казалось, что он видит черную дыру-вход в какой-то туннель и что его "неумолимо тянуло в этот туннель...". -Я вплыл внутрь и двигался дальше вслепую. Подобных свидетельств существует довольно много. И снова воспоминаниям этим, оказывается, есть аналогии в сообщениях прошлого, где содержатся описания пребывания по ту сторону жизни. Так, нганасанам, живущим в Туруханеком крае, хорошо знакома практика шамаистских путешествий в потусторонний мир. Там тоже упоминается путь через совершенно темный узкий проход. (По нему движется душа, когда ее увозит упряжка в мир предков.) Путь на "тот свет" через темный туннель известен и у зырян.
      Ощущения, образы посмертного состояния неизбежно проходят сквозь призму предшествующего опыта, через реалии той или иной культуры. Соответственно переживания эти выражаются на языке этого опыта, этой куль
      туры. Отсюда и то, что у туруханеких нганасанов душу везут олени, и такая, кстати, деталь, как то, что стены темного, узкого туннеля состоят из снега.
      Логично поэтому, что в древневавилонеком тексте долгий посмертный путь души лежит через пустыни, а в русских народных причитаниях это путь "по лесам, да по дремучим, по болотам, по седучим, по ручьям, по прегрубым...".
      Как подчеркивает один из исследователей, сам опыт посмертного состояния не зависит от веры или системы культуры, к которой принадлежит человек. Но система культуры, ее символы накладывают отпечаток на образы этого опыта.
      Ощущение движения, прохождения через темный туннель называет каждый третий-четвертый реанимированный, сохранивший память о посмертном своем состоянии.
      Во многих случаях реанимированные упоминают о каком-то свете, как бы ждущим в конце туннеля. "Мало-помалу начал различать в глубине слабый белый свет. Он становился все ярче, сильнее, резче. Я был ослеплен этим светом-и в то же время меня влекло к нему, как мотылька к оконному стеклу". (Из воспоминаний реанимированного.) Каннингам, о котором я упоминал вначале, тоже говорит о пути через мрак к свету. Нередко свет этот персонифицирован, наделен чертами личности. (В древнерусских представлениях, например, в конце пути, "мытарств", душа встречает Бога.) Во всех случаях в конце пути как итог движения-встреча со светом. "Где светит свет, туда стремлюсь я" (Ригведа, Индия). У зырян это солнце, яркий солнечный свет. Иногда свет этот может быть связан с образом двери: "Из-под двери шел очень яркий свет". Интересно, что символ этот-света и двери - присутствует и в воспоминании блаженной Федоры о посмертном ее состоянии: "Небесные врата были как будто из светлого кристалла и дивно сияли".
      Весьма небезынтересно, как представляется мне, еще одно свидетельство, которое хочу я привести здесь. Событие, о котором собираюсь я рассказать, произошло в одном из провинциальных русских городов в конце прошлого века. Главное действующее лицо, К. Икскуль, после того, что произошло с ним, по прошествии какого-то времени удалился в монастырь. Предоставим, впрочем, слово ему самому. (Привожу его рассказ с сокращениями.)
      "...Случилось мне по делу службы попасть в К. и заболеть серьезно. Так как ни родных, ни даже своей прислуги в К. у меня не было, то и пришлось лечь в больницу. Доктора определили у меня воспаление легких".
      К. Икскуль подробно описывает течение болезни. Несколько дней держалась высокая температура, затем она внезапно упала, видно, наступил кризис. "Помню, а часов около четырех я почувствовал как бы легкий озноб и, желая согреться, плотно увернулся в одеяло и лег было в постель, но мне вдруг сделалось очень дурно.
      Я позвал фельдшера; он подошел, поднял меня с подушки и подал мешок с кислородом, где-то прозвенел звонок, и через несколько минут в мою палату вошел старший фельдшер, а затем один за другим оба наших врача.
      В другое время такое необычайное сборище всего медицинекого персонала и быстрота, с которой собрались они, смутили бы меня, но теперь я отнесся к этому совершенно равнодушно, словно оно и не касалось меня.
      Странная перемена произошла вдруг в моем настроении! За минуту перед тем жизнерадостный, я теперь, хотя и видел и отлично понимал все, что происходило вокруг меня, но к всему этому у меня вдруг явилась такая непостижимая безучастность, такая отчужденность, какая, думаю, совсем даже и не свойственна живому существу.
      Я видел, например, как доктор протягивал руку и брал меня за пульс - я и видел и понимал, что он делает, но прикосновения его не чувствовал. Я видел и понимал, что доктора, приподняв меня, все что-то делали и хлопотали над моей спиною, с которой, вероятно, начался у меня отек, но что делали они-я ничего не чувствовал, и не потому, что в самом деле лишился способности ощущать, но потому, что меня нисколько не интересовало это, потому, что, уйдя куда-то глубоко внутрь себя, я не присушивался и не следил за тем, что делали со мной.
      Во мне как бы вдруг обнаружилось два существа: одно-крывшееся где-то глубоко и главнейшее; другое внешнее и, очевидно, менее значительное; и вот теперь словно связывавший их состав выгорел и расплавился и они распались, а сильнейщее чувствовалось мною ярко, определенно, а слабейшее стало безразличным. Это слабейшее было мое тело.
      Могу представить себе, как, может быть, всего несколько дней тому назад, был бы поражен я открытием в себе этого неведомого мною дотоле внутреннего моего существа и сознанием его превосходства над тою, другою моей половиной, которая по моим понятиям и составляла всего человека, но которого я теперь почти не замечал.
      Вот доктор задал мне вопрос; я слышу и понимаю, что он спрашивает, но ответа не даю, не даю потому, что мне незачем говорить с ним. А ведь он хлопочет и
      беспокоится обо мне же, но о той половине моего "я", которая теперь утратила всякое значение для меня, до которой мне нет никакого дела.
      Я вдруг почувствовал, что меня с неудержимой силой потянуло куда-то вниз. В первый момент это ощущение было похоже на то, как бы к всем членам моим подвесили тяжелые, многопудовые гири...
      И однако, как ни сильно было это ощущение, но не препятствовало мне думать и сознавать все; я сознавал и странность этого моего положения, помнил и сознавал действительность, то есть что я лежу на койке, что палата моя во втором этаже, что подо мною такая же комната, но в то же время по силе ощущения я был уверен, что, будь подо мною не одна, а десять нагроможденных одна на другую комнат, все это мгновенно расступится предо мною, чтобы пропустить меня... Куда? Куда-то дальше, глуоже, в землю. Именно в землю, и мне захотелось лечь на пол, и я сделал усилие и заметался.
      - Агония, - услышал я произнесенное надо мной доктором слово.
      Значение слышанного мною слова "агония" было вполне понятно для меня, но во мне как-то так перевернулось теперь, от моих отношений, чувств и до понятий включительно.
      "Нет, весь я не уйду, не могу",-чуть ли не громко крикнул я и сделал усилие, чтобы освободиться, вырваться от той силы, что влекла меня, и вдруг почувствовал, что мне стало легко.
      Я открыл глаза, и в моей памяти с совершенною ясностью до малейших подробностей запечатлелось все, что видел я в ту минуту.
      Я увидел, что стою один посреди комнаты; вправо от меня, обступив что-то полукругом, столпился весь медицинекий персонал: заложив руки за спину и пристально глядя на что-то, чего мне за их спинами не было видно, стоял старший врач, подле него, слегка наклонившись вперед-младший; старик фельдшер, держа в руках мешок с кислородом, нерешительно переминался с ноги на ногу, по-видимому, не зная, что делать ему теперь со своей ношей, отнести ли ее или она может еще понадобиться; а молодой, нагнувшись, поддерживал что-то, но мне из-за его плеча виден был только угол подушки. Я подвинулся и глянул туда, куда глядели все. Там на койке лежал я!
      Не помню, чтобы я испытал что-нибудь похожее на страх при виде своего двойника; меня охватило только недоумение: как же это? Я чувствовал себя здесь, а между тем и там тоже я.
      Я оглянулся на себя, стоящего посреди комнаты. Да, это, несомненно, был я, точно такой же, каким я знал себя.
      Я захотел осязать себя, взять правой рукой за левую: мои руки прошли насквозь, попробовал охватить себя за талию-руки снова прошли через мой корпус, как по пустому пространетву. Что же сделалось со мной?
      Я позвал доктора, но атмосфера, в которой я находился, оказалась совсем непригодною для меня: она не восприняла и не передала звуков моего голоса, и я понял полную разобщенность со всем окружающим, свое странное одиночество, и панический страх охватил меня.
      - Нет, ничего тут не поделаешь! Все кончено, - безнадежно махнув рукой, проговорил в это время младший доктор и отошел от койки, на которой лежал другой я.
      Мне стало невыразимо досадно, что они все толкуют и хлопочут над тем моим "я", которого я совершенно не чувствовал, которое теперь совершенно не существовало для меня, и оставляют без внимания другого, настоящего меня, который все сознает и, мучаясь страхом неизвестности, ищет, требует их помощи".
      Последующий опыт автора этих записок повторял то, о чем говорилось уже на этих страницах: быстрое движение через невообразимые пространетва к свету.
      "...Я видел над собою яркий свет; он походил, как казалось мне, на солнечный, но был гораздо сильнее его. Там, вероятно, какое-то царство света.
      "Да, именно царство, полное владычество света", предугадывая каким-то особым чувством еще не виденное мною, думал я,-потому что при этом свете нет теней". Но как может быть свет без тени?" Сейчас же выступили с недоумением мои земные понятия.
      И вдруг мы быстро внеслись в сферу этого света, и он буквально ослепил меня. Я закрыл глаза, поднес руки к лицу, но это не помогло, так как руки мои не давали тени. Да и что значила подобная защита!
      Невозможность видеть, смотреть увеличивала для меня страх неизвестности, естественной при нахождении в неведомом мне мире, и я с тревогой размышлял: "Что же будет дальше? Скоро ли минем мы. эту сферу света и есть ли ей предел, конец?"
      Но случилось иное. Величественно, без гнева, но властно и непоколебимо сверху раздались слова: - Не готов!
      И затем... затем мгновенная остановка в нашем стремительном полете вверх, и мы быстро стали спускаться вниз..."
      "... Вот и памятное мне здание больницы. Так же, как и прежде, через стены здания и закрытые двери был внесен я в какую-то совершенно неизвестную мне комнату. В комнате этой стояло в ряд несколько окрашенных темною краской столов, и на одном из них, покрытом чем-то белым, я увидел лежащего себя или, вернее, мое мертвое, окоченевшее тело.
      Неподалеку от моего стола какой-то седенький старичок в. коричневом пиджаке, водя согнутою восковой свечкой по строкам крупного шрифта, читал Псалтырь, а по другую сторону на стоявшей вдоль стены черной лавке сидела, очевидно, уже извещенная о моей смерти и успевшая приехать моя сестра и подле нее, нагнувшись и что-то тихо говоря ей, - ее муж".
      Очнулся он в больничной палате на койке, окруженный недоумевающими и растерянными врачами. "У ног моей койки, - продолжает свой рассказ К. Икскуль, - одетая в траурное платье, с бледным взволнованным лицом, стояла сестра моя, подле нее зять, из-за плеча сестры выглядывало более других спокойное лицо больничной сиделки, а еще дальше за нею виднелась уже совсем перепуганная физиономия нашего молодого фельдшера".
      Для недоумения и растерянности у врачей действительно были все основания. Не каждый день умерший, помещенный в ледяную мертвецкую и пробывший там полтора суток, сам по сеое внезапно возвращается к жизни. Недоумение их возросло еще больше, когда недавний покойник поведал им не только, ято происходило и говорилось в палате после его смерти, но и описал в деталях внутренность мертвецкой, где пролежал он все время, до минуты, когда тело его, не приходя еще в сознание, явило признаки возвращения к жизни шумным дыханием.
      Таким образом, способность видеть свое тело, чувство движения и свет в конце пути-этот опыт посмертных состояний повторяется, как видим мы, самым удивительным образом.
      Существует еще одна, как бы завершающая группа посмертных переживаний. Здесь совпадение опыта переживших его и символов древнейших культур оказываются еще более полными.
      Клинописные знаки на глиняных табличках Древнего Вавилона сохранили повесть о Гильгамеше, "все видавшем" (III тысячелетие до н.э.). Труден и долог был путь
      Гильгамеша в царстве умерших: "...тяжела дорога, глубоки воды смерти, что ее преграждают". Воды эти-мрачная река Хубур более поздней вавилонекой традиции.
      "(Да) оставляют (нас) наши сгцы, уходят дорогою смерти,
      Реку Хубур переходят",-(как) говорят издревле". Не эту ли реку на пути душ, идущих в загробный мир, упоминают и древнеегипетские тексты пирамид? В античном сознании ей соответствуют-Лета, Стикс и Ахерон. Эллизиум древних греков, Элизейские поля римлян, страна блаженных расположена была за водной преградой, по другую сторону реки. Она же, эта река, предстает на пути Энею, когда он направляется в страну мертвых (Вергилий, "Энеида"). "К берегу страшной реки стекаются толпы густые, Жены идут, и мужи, и героев сонмы усопших". О том же, о какой-то водной преграде, которую надлежит перейти душам на своем пути, повествует и более ранний источник-изображения на саркофагах этрусков.
      Как и другие переживания посмертного ряда, образ этот не ограничен каким-то одним ареалом, одной культурой. Души китайских праведников, только преодолев воды, могут достичь островов Блаженных. Загробную реку Сандзу упоминают буддисты Японии. Через воды загробной реки пролегает путь в страну мертвых у даяков (Индонезия). Аборигены Австралии считают, что души умерших ждут "Бесконечные воды (река) "-так называется у них Млечный Путь. Река окружает мир ушедших и у ацтеков. Чтобы достичь его, нужно перейти ее воды. Этот же символ реки, которую надлежит пересечь по пути.
      Эту же реку находим мы и в шамаизме. Шаману, когда он отправляется в мир предков, тоже приходится переходить ее, причем дважды-на пути туда и возвращаясь. Присутствует этот образ и в славянеких погребальных обычаях, и в русских народных причитаниях-река, которую переходит душа в посмертном своем пути. В русских духовных стихах душа умершего идет в загробный мир "через реку", "по воды". "Хождение Ага-пии в рай", апокриф XII века, также упоминает путь через воды.
      А. Ахматова
      Недуг томит три месяца в постели, И смерти я как будто не боюсь. Случайной гостьей' в этом страшном теле Я, как сквозь сон, сама себе кажусь.
      Со знаком реки и переправы связана загадка другого символа, также повторяющегося в разных культурах: знака ладьи в потустороннем мире. "Ладья мертвых присутствует во всех цивилизациях" (Ж. Шевалье, А.Шерб-рант. Словарь символов). По словам немецкого исследователя, "едва ли можно найти крупную часть населения Земли, где не имелась бы вера в корабль душ".
      Знак этот, напоминающий о реке, что преграждает путь в потустороннем мире, повсеместен. Не только территориально, но и во времени. Самый ранний, он - в глиняных моделях лодок древнейших египетских погребений. "Судя по форме челноков,-пишет исследователь,- они, по-видимому, всегда использовались с какими-то культовыми или религиозными целями". В последующие тысячелетия на моделях, на рисунках лодок появляются мумии, сидящие под балдахином, или знак души, пересекающей на такой лодке некий водный предел. Иными словами, речь о рисунках или моделях лодок, изображающих "последнее странетвие души умершего в загробном царстве".
      Сама множественность таких моделей, их разнообразие, та старательность, с которой нередко изготавливались они, свидетельствуют о том, сколь важным представлялось, чтобы душа совершила этот переход через некий рубеж в посмертном мире.
      Но даже деревянные, изготовленные особенно тщательно и сохранившиеся в захоронениях фараонов лодки и ладьи эти оставались лишь знаками и были явно не приспособлены, чтобы держаться на воде. Одному из таких символов, ритуальной ладье из пирамиды Хеопса, 4500 лет.
      В том же значении, что и в Египте, он присутствовал в Вавилоне и на Американеком континенте-в культуре мочика (первые века н.э.). И в Китае-саркофаг императора Цин-Шихуанди в форме ладьи (III в. н.э.). Об изображении корабля на эллинеких надгробиях упоминал Флавий Филострат. Даже на Мадагаскаре в древности захоронения совершались в ладьях. Так же в ладьях хоронили славяне во времена Киевской Руси и позднее. Следуя той же схеме, скандинавы выкладывали каменную ладью на месте, где был похоронен кто-то.
      И сегодня лодка или модель лодки-обязательный атрибут погребальных обрядов в Индонезии, Океании, на Малайе и у аборигенов Австралии.
      И у народов Севера в разных списках тоже можно еще застать этот обычай. Лодки египетских погребений, отстающих от нас на семь тысяч лет, обозначают, очевидно, ту раннюю дату посмертного опыта, о которой мы можем судить. Вероятно, образ этот-реки и переправы в загробном мире- был привнесен кем-то, кто оказался по ту сторону черты, а затем вернулся или был возвращен к жизни. Воспоминания о посмертных его состояниях, воспринятые как свидетельство очевидца, вошли в систему символов той эпохи. Впоследствии опыт этот подтвердился, надо думать, в рамках других культур.
      В какой мере образы-реки, переправы и другие- отражают реальность, стоящую, возможно, за ними?
      Структура человеческой психики состоит как бы из двух уровней: собственно сознания и того, что называют бессознательным. Или "ночного сознания", как обозначают его еще. Это-область внелогического восприятия реальности, интуитивного постижения тех зависимостей между явлениями, которые лежат вне причинно-следственных связей, вне рационального.
      Швейцарский психолог К.Г. Юнг ввел понятие "коллективного бессознательного", включив в него "архетипы" - так он обозначил некие исходные первичные схемы, сгустки эмоциональных состояний, ожиданий и тревог, восходящих к опыту самых отдаленных поколений. И присутствующих в психике человека сегодняшнего дня. Бессознательное "ночное сознание" заполнено символами, часто лишенными визуальных форм, плывущими, переходящими, замещающими один другой. Им нет прямых соответствий, нет аналогов в бодрственном, "дневном состоянии". Выйти из бессознательного, быть воспринятыми они могут, только приняв образы внешнего мира. Эти образы страх, падение, вода, огонь, враг... - как бы код, на котором бессознательное может говорить о каком-то своем опыте, о той реальности, которую воспринимает оно. В том числе о реальности, возможно, лежащей вне диапазона наших пяти чувств.
      Я говорю здесь об этом потому, что опыт посмертных состояний относится, как представляется мне, именно к этой области восприятия. К той области, о которой мы можем судить только по тем редким протуберанцам, которые, вырвавшись из этой зоны, попадают в сферу сознания. Но даже тогда они воспринимаются сознанием как символы, которым мы пытаемся подобрать смысловые значения в опыте нашей повседневной жизни.
      Именно такими символами, такими знаками, когда можно считать, очевидно, и образы, приносимые из посмертного состояния. Таков, 'надо думать, и образ реки, переправы, и образ движения в узком пространетве из мрака к свету.
      Изучение мифологем, тоже порождаемых бессознательным, дает такие значения знака реки - "препятствие", "преграда". Переправа в той же системе знаков означает "завершение подвига", "обретение нового статуса", "новую жизнь".
      В.Я. Пропп, говоря о русском фольклоре, замечает: "Все виды переправы указывают на единую область происхождения: они идут от представлений о пути умершего в иной мир, а некоторые довольно точно отражают и погребальные обряды".
      Само слово "рай" в русском языке происходит от индоевропейского "радз", который берет начало в санекритском "раджас" - "вода", "блеск воды".
      Иными словами, знак реки и переправы через нее- устойчивый элемент посмертных переживаний. И элемент этот присутствует в представлениях самых разных, далеких друг от друга культур.
      Но вот что важно-этот же символ и в том же значении находим мы, оказывается, и в воспоминаниях реанимированных. Или вернувшихся к жизни спонтанно, как аборигенка Новой Зеландии, о которой упоминал Э.Тейлор. Повествуя о посмертном своем опыте, она также упоминала о реке, оказывающейся на ее пути.
      Иногда знак реки выражается через другой символ-черту, которую предстоит пересечь, изгородь или стену, вставшую вдруг на пути и уходящую бесконечно в обе стороны. Последний образ - из воспоминаний Каннингэма.
      Судя по всему, символ этот несет представление (идею, мысль, чувство), по которому переступить некую черту знаменует собой бесповоротность. Кто переходит мрачную реку Хубур, гласят вавилонекие тексты, попадает в страну, "откуда нет возврата". Этот же смысл заключают в себе античные реки подземного мира - Стикс и Лета. Воды их-воды забвения, стирающие память личности, память прошлого. Присутствует этот знак безвозвратности и в шамаистской традиции-считается, что, только когда душа перешла "воды смерти", человек "совершенно умирает".
      По данным "Американекого журнала психиатрии", об этом восприятии-близости "черты, после которой нет возврата", упоминают более половины (57%) тех, кто' прошел "опыт смерти" и помнит о нем.
      7. ЧЕЛОВЕК-ЭТО НЕ ТОЛЬКО ЕГО ТЕЛО
      Говоря о возвращении к жизни, о пребывании вне тела, я обходил-намеренно или нет-вопрос, который читающие, наверное, уже задают себе. О чьем пребывании "вне", о чьем возвращении речь? Ведь сам человек, его тело никуда не удалялось и ниоткуда не возвращается, оно как было, так и продолжает лежать на реанимационном столе.
      Некоторые исследователи говорят об определенной полевой структуре, окружающей человека, пронизывающей и заполняющей его тело ("биоплазме" - по терминологии доктора биологических наук В.М.Инюшина). Это энергетическое поле состоит из "ионов, возбужденных электронов, протонов, а также, возможно, и других частиц" и является системой, действующей как целостное, взаимодействующее энергетическое тело. Под "биоплазменным телом", по словам В.М. Инюшина, подразумевается вся совокупность плазменных структур живого организма, соединенных в единое целое".
      Изучением биологических полей заняты сегодня исследователи различных специальностей-медики, биологи, инженеры самого широкого профиля. По словам члена-корреспондента АН СССР А.Г.Спиркина, "исследователи из лаборатории в Минеке установили, что существуют три различных вида биополя, и каждый из этих видов меняется определенным образом при том или ином заболевании". Ряд экспериментов, проведенных в лабораторных условиях, позволил выявить некоторые из характеристик поля, окружающего тело человека. Так, группа ученых из Инетитута биоэнергетического анализа (Нью-Йорк, США) посредством приборов обнаружила низкочастотное излучение.
      Еще более полное подтверждение дало открытие доктора Х.С.Бурра (Йельский университет, США). Был сконетруирован прибор, позволяющий регистрировать слабые электрические напряжения вблизи живого объекта. После такого экспериментального подтверждения наличия некоего энергетического поля доктор Бурр высказал гипотезу, по которой поле это представляет собой как бы матрицу, исходный чертеж, формирующий структуру тела. "Молекулы и клетки человеческого тела, - пишет он, - постоянно перестраиваются, разрушаются и пополняются свежим материалом, поступающим из пищи. Но благодаря контролю поля новые молекулы и клетки воспроизводятся по тем же схемам, что и старые... Когда мы встречаем друга, которого не видели в течение шести месяцев, на его лице не остается ни одной молекулы, бывшей в то время, когда вы видели его последний раз. Однако благодаря контролю поля новые молекулы располагаются по старым, привычным схемам, и мы узнаем его лицо".
      Некоторые исследователи пришли к выводу, что, возможно, именно полевые структуры ответственны также за процессы мышления и сознания. По концепции профессора Н.И. Кобозева, мыслящий мозг невозможен не только на биохимическом, но даже на атомномолекулярном уровне. Носителей психических функций и сознания "нужно искать в области элементарных частиц и связанных с ними полей". Продолжая эту мысль, В.М.Инюшин высказал идею, что биоплазма, идеальная среда для колебаний, является вместилищем волновых структур голограмм. "Биополе можно рассматривать как многокомпонентную голограмму".
      Мысль о поле как о носителе сознания, носителе человеческой индивидуальности имеет прямое отношение к опыту посмертных состояний, состояний "вне тела". Эта точка зрения современных исследователей перекликается с представлением древних о теле духовном, некой тонкой субстанции, носителе человеческого "я". В Древнем Египте это тело, покидающее человека по его смерти, называли Бь. Представление это пронизывает все древнейшие философские построения и системы вер. Мысль эту можно проследить у многих авторов прошлого. "Есть два тела - тело физическое и тело духовное, писал Парацельс.-Отсюда видно, что человек расщепляется на два тела: видимое и невидимое". Интересно, как представление это находит выражение и