Я считал, что уход Петрова может побудить её принять решение остаться в Австралии. Мой довод заключался в том, что, как только это произойдет, Дуся сразу же и автоматически окажется в немилости и это же произойдет с её семьей в Советском Союзе. Поэтому её собственный уход на Запад уже не сможет ухудшить положение её семьи по сравнению с тем, в котором она окажется после ухода Петрова. Я считал, что Дуся, как человек реалистических взглядов на жизнь, поймет все сразу же.
      Эта встреча оказалась важной и по другой причине - она дала Петрову возможность установить прямой контакт со Службой безопасности. С этой целью я воспользовался предлогом, чтобы оставить их с Ричардсом вдвоем на полчаса. Мы считали, что это придаст Петрову больше уверенности. Не следует забывать, что в глазах Петрова я продолжал сохранять некоторую радикальную политическую окраску, и он, вероятно, не мог считать меня полностью заслуживающим доверия.
      Теперь оставалось только сидеть и ждать. В течение более недели у меня не было никаких известий от Петрова, но я знал, что все равно ничего не смогу добиться, если начну предпринимать какие-то действия с целью связаться с ним. Если он как-то контактировал со Службой безопасности, то мне об этом известно не было. Я устроил ему прямой выход на Ричардса, и если он или они хотели воспользоваться этой возможностью, то это было уже их дело.
      Для меня напряжение разрядилось 2 апреля, когда Петров позвонил мне в офис. - Я уже в Сиднее, - сказал он. - Мы сможем встретиться сегодня вечером в 9:30?
      Наша встреча состоялась около отеля Пикадилли на Виктория стрит, и Петров быстро сел ко мне в машину.
      - Теперь я уже не вернусь обратно, - объявил он вместо приветствия. Я с ними покончил навсегда. Теперь они могут все забрать себе.
      Я смог уловить в нем какую-то перемену. Это едва чувствовалось, но воспринималось как облегчение человека, совершившего решающий шаг после долгих мучительных колебаний.
      Глава двадцать восьмая
      Мои ощущения было трудно описать. Облегчение и душевный подъем сменялись отрезвляющей мыслью о том, что это событие должно иметь далеко идущие последствия не только для международной политической жизни, но и для меня лично.
      Петров прервал ход моих мыслей. - Ты знаешь, что эти ублюдки из посольства сотворили мне на прошлой неделе ? Шифровальщик Христобородов и первый секретарь Вислых вскрыли мой рабочий стол. Они взломали замок и осмотрели содержимое всех ящиков, обнаружив там документ, который, согласно правилам, там нельзя было хранить. Документ был малозначительный, но тот факт, что его там обнаружили, был достаточен для того, чтобы меня по возвращении в Советский Союз приговорили к десяти годам исправительных работ. Они также вскрыли столы Кислицына и Платкайса. В столе Кислицына они ничего не нашли, а в столе Платкайса тоже обнаружили кое-что из того, что там нельзя держать. Бедняга очень переживает.
      - Вам теперь уже в любом случае не о чем переживать, - сказал я. - У вас впереди хорошие времена, Владимир. Вы сможете вести такой образ жизни, какой захотите. Только представьте себе Платкайса. Как он себя сейчас ощущает? Он не может перейти на Запад, так как его жена и дети находятся в Советском Союзе. В то же время он знает, что по возвращении домой ему придется расплачиваться за свою ошибку.
      - Да, он влип в неприятную ситуацию, - согласился Петров.
      - У нас в Австралии тоже есть свои неприятности. У людей во всех странах они есть. Но их нельзя сравнить с теми, с которыми сталкиваетесь вы, советские люди. Подождите и сами все увидите. Вы почувствуете себя совершенно новым человеком.
      - Я уже чувствую себя лучше, - сказал Петров, распрямляя плечи. - Если бы ещё можно было что-либо сделать в отношении Дуси. И ещё мне хотелось бы, чтобы Джек был рядом.
      Когда мы приехали ко мне на квартиру, я позвонил Ричардсу и сообщил ему, что Петров у меня. Он был от нас всего в получасе езды, но приехал опять на полчаса позднее. Мы не говорили ни о чем существенном, а только выпили несколько тостов за будущее Петрова. Было видно, до этого момента они находились в постоянном контакте.
      Хотя Петрову теперь уже не нужно было возвращаться обратно в Канберру, ему ещё предстояло завершить кое-какие дела в Сиднее. Рано утром следующего дня ему нужно было встретить свою замену по должности в посольстве и несколько других сотрудников, прибывающих пароходом. Поскольку он должен был предстать перед ними свежим, мы отправились спать сразу же после ухода Ричардса.
      Рано утром я повез Петрова по городу и затем посадил его в такси, предпочитая, чтобы меня с ним не видели в день его ухода из советского посольства. Фактически я уже в течение нескольких месяцев готовился к этому событию. Встречаясь со своими связями из числа коммунистов, я спрашивал их, не видели ли они Петрова, в надежде создать у них впечатление, что я потерял с ним контакт.
      Этот день стал для меня очень тревожным. Когда Петров уезжал на такси, мы договорились встретиться в 13 часов на улице Пикадилли. В назначенное время он там не появился. Взволнованный, я позвонил Исту, однако он ничего о Петрове не слыхал. Беспокоясь все сильнее по мере того, как длилось ожидание, я ещё несколько раз позвонил Исту и все так же безрезультатно.
      К трем часам дня я был уже как на иголках и снова позвонил Исту. На этот раз он сообщил мне, что у него есть информация о том, что с Петровым все в порядке. Из его слов я сделал вывод, что Петров находится в компании сотрудников Службы безопасности.
      Вот так все это и произошло. Петров предпринял последний шаг, на этот раз официального характера. Хотя уже в течение нескольких месяцев было ясно, что он порвет со своей страной, окончательный и бесповоротный акт воспринимался с трудом. Заново обдумывая эту мысль, свыкаясь с ней, я начал размышлять о Петрове, как о личности.
      Этот человек проявил нелояльность к тому самому политическому режиму, который дал ему возможность подняться от крайней бедности и неграмотности до высокого и ответственного поста в правительственной структуре его страны. У него было много всего того, за что ему следовало бы испытывать благодарность - ведь он многим обязан советской системе. И все-таки он ушел от нее. Почему ?
      Совершенно очевидно, что он предпочел жизнь в Австралии жизни в Советском Союзе. Однако этого недостаточно, чтобы объяснить такой серьезный шаг. Для того, чтобы прийти к такому решению, человека в его положении должен был подталкивать мощный, глубоко укоренившийся в нем фактор, должны были проявить себя некие жизненно важные побудительные мотивы. Вдруг мне показалось, что я постиг ответ на этот вопрос.
      В настоящее время в Советском Союзе запрещены проявления значительного числа врожденных человеческих инстинктов. По моему мнению, они могут проявляться в обществе в коллективных формах, таких как религия, чувство собственности, индивидуальные свободы и любовь в социологическом аспекте человеческих отношений - именно в этом порядке по значимости.
      Потребность в вере в сверхъестественную силу, будь то в христианстве, в учениях Будды или пророка Мохамеда, глубоко укоренилась в человеке. При этом не важно, происходит ли это из-за суеверия или из-за страха перед неизвестным. Важно то, что такая потребность у человека существует.
      Во времена царей русские люди в периоды кризисов обращались за утешением к религии. Особенно это было характерно для крестьянства, которое тогда, как и сейчас составляло, по меньшей мере, 75 процентов населения России. Даже в наиболее тяжелые периоды крепостного права крестьянин никогда не жил без икон и ликов святых и, подобно многим другим представителям угнетенных народов, смотрел не религию не только как на утешение в настоящее время, но и как на обещание лучшей доли в будущем.
      Что бы ни говорилось с пропагандистскими целями для внешнего мира, религия в Советском Союзе если официально и не запрещалась, то всегда испытывала различные притеснения. Применяемые в отношении неё методы и сейчас преследуют те же цели. Люди, посещающие церковь, или известные соблюдением церковных обрядов, лишаются надежд на улучшение своей участи и в глазах официальных властей несут на себе соответствующую отметину. Там, где строгая регламентация жизни в порядке вещей, такое отношение со стороны властей может стать для людей причиной больших неприятностей. Но, ещё более серьезный, а иногда даже и опасный характер может иметь враждебность партии, у которой есть специальная структура, в служебные обязанности сотрудников которой входит последовательная борьба с, так называемыми, религиозными пережитками в стране.
      Вероятно, лишение народных масс возможности найти утешение в религии имело бы меньшие отрицательные последствия, если бы им было предложено что-либо взамен. Но им ничего не предложили для заполнения духовного вакуума, а в их материальной жизни также не произошло существенного улучшения. Они испытывали острую нужду во всем, причем без надежды на утешение и духовную поддержку. Им говорили, что государство вознаградит их, но для большинства людей эта идея выглядит слишком абстрактной, да они и не очень то верят любым обещаниям.
      Государство действительно вознаграждает некоторых, а именно пять или шесть миллионов членов Коммунистической партии, которые из общего числа 220 миллионов жителей являются новой элитой. Только её члены могут достичь важных позиций в структурах власти и влияния. Обязательным условием является признание решающей исторической роли диалектического материализма, который сам по себе является религией, не оставляющей места для духовности.
      Цена, которую избранные платят за это, весьма велика, так как они сознательно или неосознанно отвергают то, что было заложено в них веками исторического развития веру в Бога их предков. И, вне зависимости от того, считают ли они себя коммунистами или нет, они, подобно Петрову, все ещё тесно связаны со своим крестьянским прошлым.
      Человек стремился иметь собственность задолго до того, как почувствовал тягу к религии. И чем более отсталой была страна, тем эмоциональное собственническое чувство людей было ближе к стяжательскому инстинкту первобытного человека. Советский Союз, несмотря на наличие у него атомной и водородной бомбы, все ещё сравнительно отсталая страна.
      В дореволюционное время россиянин ставил землю по важности сразу же после Бога. Считая Бога залогом своей будущей безопасности, он рассматривал свой надел земли, каким бы маленьким он ни был, как гарантию безопасности в настоящем. Поскольку у большинства простых людей в России никогда не было достаточно земли, всеобщее желание владеть ею стало переходить всякую меру, превращаться в одержимость, которая могла довести человека до убийства своего отца или брата. Для российского крестьянина вся Россия представала в виде его небольшого земельного надела.
      Потом земля перешла к государству, и крестьяне стали работниками безликой машины коллективного хозяйства, в которой у них не было ни личной жизни, ни личной заинтересованности. Высевая семена, они не стремились собирать выращенный урожай. Они видели, как его отбирают сразу же после того, как он собран, и это было невыносимой мукой для крестьянина, предки которого веками были привязаны к земле.
      В новых занятиях, которые им навязали, или к которым они были вынуждены перейти сами, они не нашли того, что могло бы заменить им прежнее чувство собственности. Они не смогли заняться никаким другим делом, которое давало бы им достойный заработок, и не имели возможности получить что-то такое, что можно было бы назвать своей собственностью.
      Для амбициозного человека единственной возможностью роста и продвижения было карабканье по бюрократической лестнице в Коммунистической партии. Однако вознаграждение за это было скорее не материальным и выражалось в возвышении социального положения или в возрастании властных полномочий.
      Истории известно множество людей, умерших насильственной или жалкой смертью за свою приверженность принципу индивидуальной свободы человека. Это был один из основных лозунгов Французской революции и это остается великой вдохновляющей идеей современных войн. Человек чахнет, а его дух умирает, если он лишен свободы самовыражения и возможности строить свою жизнь без чрезмерного вмешательства, организуя её по своему усмотрению таким образом, как он сам считает нужным. В странах Западного мира люди не представляют себе жизни, в которой возможно постороннее вторжение в их дом, ограничение их права поменять работу или высказать свою точку зрения.
      Советский человеку ещё предстоит принять это в качестве обычного порядка вещей. Ведь он не может поменять работу, не может без официального разрешения сменить жилье. Он ограничен в праве жить своей частной жизнью, и в его дом в любое время при наличии оснований или без таковых может вломиться МВД. Если у него есть своя точка зрения, которую он хотел бы высказать, он может её высказать только шепотом и только самому себе, причем, если он человек благоразумный, то сделает это так, что его не услышит даже его собственная жена. Страх так воздействует на него, что постепенно он совсем прекращает размышлять и без критики воспринимает любую пропаганду, которая изливается на него из громкоговорителей на каждом уличном перекрестке.
      Из за Железного Занавеса до нас доходит так много достоверных историй об ограничении прав человека, что нет необходимости подробно останавливаться на этом вопросе для того, чтобы сделать вывод о соотношении потребностей и возможностей людей в демократических странах в сравнении с советскими людьми. Практически в каждой стране Западного мира гражданин постоянно ведет борьбу за все большую свободу и независимость. Этот движущий мотив западного гражданина в Советском Союзе болезненно трансформируется в стремление избежать подавления путем продвижения по властной лестнице таким образом, чтобы иметь возможность пинать других людей больше, чем пинают его самого.
      В Советском Союзе утеряна биологическая сущность отношений между полами и всего из того, что составляет их естественную привлекательность. В ритуале ухаживания как у животных, так и у человека, самец важно выхаживает, а самка демонстрирует свои прелести. Именно это является первоосновой всех любовных песен и поэзии, а также драматических произведений о большой любви. Служанка или принцесса, матрос или государственный деятель все они должны вести себя в соответствии с принципами, заложенными природой, в противном случае возникает риск разрушения чувств. Один из главных принципов человеческих интимных отношений заключается в том, что мужчина ухаживает за женщиной, а она принимает ухаживания.
      В Советском Союзе это мощное естественное влечение назвали "буржуазным пережитком", не соответствующим духу революции. Женщинам внушают, что они в любом деле равны мужчинам, и им нет необходимости подчеркивать свою физическую привлекательность, которая в любом случае не может сравниться с их способностью выполнять функции заводского рабочего. Мужчинам говорят, что не нужно придавать значение такой не стоящей внимания ерунде, как женская внешность, и надо оценивать женщину по её достоинствам на работе в качестве рабочего или члена партии. Не каждый в Советском Союзе способен принять такой подход, но, как официальная точка зрения, он оказывает значительное влияние на отношения мужчин и женщин, в особенности в условиях, когда трудно приобрести хорошую одежду и украшения. Кроме того, выполнение многими женщинами тяжелых ручных работ, что лишает их женственности, способствует поддержке официальной точки зрения. Некоторым людям, к счастью, удается удачно построить свои интимные отношения в этой атмосфере производственной биологии, но даже в таких случаях брачные отношения не очень похожи на любовь. Само слово "любовь" употребляется не очень часто. Для советских мужчин и женщин любовь лишена мистического оттенка, поэтому зачастую они не ощущают и связанного с ней эмоционального удовлетворения. В этих условиях не удивительно, что средний советский мужчина или женщина, оказавшись в непривычной для них атмосфере, выглядят эмоционально неуравновешенными и подавленными.
      Я всего лишь попытался показать, как в результате ослабления действия этих четырех основных человеческих стимулов, в частности религии, чувства собственности, личной свободы и любви, советский человек стал значительно отличаться от западного человека.
      Ослабление любого естественного инстинкта может послужить причиной усиления других инстинктов или извращения действующих ослабленных инстинктов. Когда создаются затруднения проявлениям естественных инстинктов человека, неизбежно происходить искажение всей структуры его личности.
      У советского человека это искажение проявляется в неестественном стремлении к власти, которое реализуется единственным возможным путем постоянным карабканьем по лестнице партийной иерархии.
      В лице Петрова мы видим человека, которому удалось подавить в себе естественные побудительные мотивы до такой степени, что он сумел добиться высокой официальной должности. Вероятно, он даже не подозревал, что для реализации своих амбиций ему пришлось пожертвовать частью самого себя.
      Затем он оказался в среде, где свобода самовыражения рассматривается в качестве одного из нормальных естественных инстинктов. Под воздействием в течение какого-то времени новой для него окружающей среды, его идеологическая защитная оболочка, созданная многолетней партийной пропагандой, начала давать трещины. Он стал позволять себе поступки не по каким-то особым причинам, а просто ради своего удовольствия. В Советском Союзе он никогда ничего не делал без какой-либо особой на то причины. Ему это понравилось и он позволил себе не противиться своим желаниям. С каждым вновь приобретенным опытом в его защитной идеологической оболочке появлялись новые и все более широкие трещины. В конце концов он оказался не способен сопротивляться силе своих инстинктов, которые вновь дали о себе знать после стольких лет их подавления.
      Глава Двадцать девятая
      Теперь Петров был обречен на постоянную заботу со стороны Службы безопасности, и иногда он посещал мой дом под эскортом её сотрудников. Как мне представлялось, основная цель этих визитов заключалась в том, чтобы укрепить его моральное состояние, которое довольно резко ухудшалось. Мы много говорили о Дусе и о том, что с ней может произойти. Петров был очень озабочен и обеспокоен её судьбой и, по-видимому, не имел ни малейшего представления о том, останется она в Австралии или нет, а если она готова остаться, то как нам связаться с ней. Я делал все возможное, чтобы убедить его в том, что мы сможем что-то сделать и что она останется.
      Помимо этого, Петров очень переживал о своей собаке. Он видел её фотографии в прессе и опасался, что с ней плохо обращаются. Зная, что в советском посольстве его собаку не любили, он переживал, что его бывшие коллеги выместят на ней свою злость.
      Однажды вечером эти его чувства вылились наружу. Ричардс удобно устроился в гостиной и был настроен весьма благодушно, в то время как Петров сидел в кресле с подавленным видом. Я разговаривал с Ричардсом о чем-то несущественном, а затем попытался втянуть в разговор и Петрова.
      Я уверен, сказал я, что все образуется и .....
      ? oi?o iieo?eou ii? niaaeo, i?a?aae iie neiaa Iao?ia.
      Au iieo?eoa naiaai A?aea iicaiaa, iiiaauae ?e?a?an.
      Iao?iaa yoi ia oaiaeaoai?eei. ? oi?o iieo?eou aai nae?an.
      ?e?a?an ioaaoee ianeieuei ?aca?a?aiii. Au ciaaoa, Aeaaeie?, ?oi nae?an yoi iaaicii?ii.
      Ii?aio yoi? Ii-iiaio aiieia aicii?ii. Anee au ia ii?aoa caa?aou aai aey iaiy, oi y nai iiaao e caaa?o aai.
      Ia ?e?a?ana yoe neiaa ia i?iecaaee ieeaeiai aia?aoeaiey, e ii aa?a ia oaino?eeny ioaaoeou ia ieo.
      Петров повернулся ко мне. Майкл, вы поможете мне, не так ли ? Давайте вечером отправимся туда и заберем его. Мы можем воспользоваться вашей автомашиной.
      Конечно, я готов, сказал я.
      ?e?a?an n?aco ?a niaiee naie oeaaiaoe?iue aea. - Iineooaeoa, ?oi y aai nea?o, - i?iecian ii, - anee au ioi?aaeoanu a Eaiaa??o, iia eiiao. Anee aai oi?aony, ?oiau y iioa?ye ?aaioo, oiaaa iiac?aeoa a Eaiaa??o.
      Ii iaiiiai iiiie?ae, a caoai, iiaa?ioaoenu e Iao?iao, ?acei ni?inee: Au oioeoa, ?oiau y iioa?ye ?aaioo?
      Iao?ia cai?ioanoiaae: - Iao, eiia?ii ia oi?o!
      - Oi?ioi, ii anee ia oioeoa, oiaaa aai i?eaaony auou aeaai?acoiiui. A?oaiai auoiaa iao. Nae?an io?ii iaa?aouny oa?iaiey e au oaeaeoa, ?oi ana ia?acoaony. ? iaaua?, ?oi iu ana naaeaai aey oiai, ?oiau oaaaeouny, ?oi A?ae ?oanoaoao naay oi?ioi.
      Iao?ia aieuoa ia eanaeny yoie oaiu, iaiaei, ooiay io iaiy aa?a?ii, ii auaeyaae niaa?oaiii ?anno?iaiiui. Iiaa?ioaoenu ei iia, ii i?iecian ii ?onnee: - Au aaau iiii?aoa iia caa?aou A?aea ?
      Ia auei ieeaeiai niiiaiey a oii, ?oi Iao?ia i?aiu aaniieieiue ?aeiaae, e o iaai iaae?aaeenu yaiua i?eciaee психического ninoiyiey ia a?aie ia?aiiai n?uaa. Ii oiio, eae ii aae naay, o iaiy nei?eeinu aia?aoeaiea, ?oi ii auoae ec iaiiai aai?anneaiiai ninoiyiey oieuei aey oiai, ?oiau n?aco ?a iia?oceouny a a?oaia.
      В его настойчивом желании забрать Джека просматривалась его острая потребность в близкой дружественной душе. Его отселили от меня его единственного друга, и оставили в новом для него мире, полном незнакомых подозрительных людей, с которыми ему было трудно найти точки соприкосновения.
      Как раз здесь Служба безопасности упустила уникальные возможности. Тот, кто разделил бы с ним трудности этого периода, заслужил бы его полное доверие и дружбу на всю оставшуюся жизнь. Это было бы в разительном контрасте с тем, что ему было хорошо знакомо, то есть с поведением в подобной ситуации советского МВД.
      После разрыва со своей страной, Петрову хотелось бы, чтобы ему оказывали знаки особого внимания, подчеркнуто заботились о нем. Это оправдывало бы его поступок в его собственных глазах, давало бы ему так нужную ему в этот период поддержку. Любой признак равнодушия со стороны официальных австралийских властей наносил по нему сокрушительный удар, так как он все время боялся, что к нему могут относиться как к предателю те самые люди, в которых он хотел видеть своих новых друзей.
      Эти опасения стали у него навязчивой идеей, и он постоянно искал поддержки у меня. Он все время спрашивал: Как вы считаете, Майкл ? Скажите мне прямо. Правильно ли я поступил ? Вы не думаете обо мне плохо из-за того, что я так поступил?
      Несмотря на мои заверения, у него явно сохранялись по этому поводу большие сомнения. Иногда он молчал, а в другое время нередко спрашивал:
      Aaau au ia aiai?eoa iia yoiai потому, что хотите сделать мне приятное, не так ли ?
      Конечно, на первый взгляд повышенная озабоченность по поводу судьбы собаки представляется чрезмерной, но мы имели дело с человеком, который принял очень важное и бесповоротное решение. Для него Джек был символом дружбы, товарищества и утешением в тяжелые времена эмоционального стресса. Кроме того, Петров использовал свою просьбу о том, чтобы ему привезли его собаку, как тест на отношение к нему окружающих его людей.
      К счастью, Джека впоследствии нашли и вернули его хозяину, хотя и только после того, как сотрудники советского посольства уехали из Австралии.
      Петров покинул советское посольство в субботу 3 апреля и должен был вернуться в Канберру в следующий понедельник. Я знал, что поскольку он не возвратился, то вскоре начнутся его поиски.
      Начиная с ночи с воскресенья на понедельник, я уехал из дома, так как знал, что со мной советское посольство попытается связаться в первую очередь. Мне хотелось сохранить за собой инициативу и иметь возможность заранее выяснить имена тех, кто намерен был связаться со мной.
      Все произошло именно так, как я и предполагал. В среду Бекетт сообщил мне, что ко мне в офис приходили двое мужчин. Одного он опознал как Антонова, а по его описанию я сумел опознать второго как Платкайса.
      В тот же день после полудня у меня в офисе раздался загадочный телефонный звонок.
      К вам звонок из Канберры, сказала оператор телефонной станции, и через некоторое время на другом конце провода прозвучал говорящий по-английски мужской голос, в котором безошибочно улавливался русский акцент.
      Кто вам нужен ? спросил он.
      Говорит доктор Бялогуский, ответил я. Я никого не спрашивал. Это вы позвонили ко мне.
      Мы вам не звонили, произнес мужчина на другом конце линии и положил трубку.
      У меня не было никаких сомнений в том, что звонили из советского посольства, но я не понимал, в чем заключалась их игра. Мне не пришлось долго ожидать объяснения. Через некоторое время раздался ещё один звонок, и на этот раз послышался голос Дуси. Очевидно, первый звонок был сделан для того, чтобы не было сомнений в том, что она будет говорить с тем, с кем надо.
      Здравствуйте, Дуся, произнес я тоном приятного удивления. Рад вас слышать. Как дела ?
      Голос Дуси звучал напряженно. У вас не было Владимира?
      Нет, у меня он не был. Я не видел его уже довольно давно. Что-то случилось ?
      Нет, ничего особенного, но он уехал в Сидней в пятницу и с тех пор ни разу мне не позвонил.
      Не волнуйтесь, с ним ничего не случится. Человек не может так просто пропасть. Я свяжусь с теми людьми, которых он обычно здесь навещает и дам вам знать.
      Дуся поблагодарила меня и затем добавила: Позвоните мне в посольство. Я буду не дома.
      Из этого телефонного звонка стали ясны две вещи. Она говорила по телефону в присутствии какого-то официального лица, и её специально удерживают в посольстве.
      Кроме того, тон и характер разговора указывали на то, что она ничего не сообщила в посольстве о моих попытках уговорить её остаться в Австралии.
      Я надеялся, что и из моих слов в ходе нашего разговора Дуся смогла уловить нечто важное для себя. Когда я сказал, что человек не может так просто пропасть, я старался дать Дусе понять, что с Петровым все нормально. Полагаю, что Дуся при её сообразительности, профессиональной подготовке и серьезном отношении ко всему, что она делает, должна была понять значение моих слов.
      Я все ещё намеревался сохранять за собой инициативу. Я понимал, что скоро меня начнут осаждать вопросами, поэтому я выбрал пару коммунистов, которые знали о моей дружбе с Петровым, и решил связаться с ними в первую очередь, чтобы спросить у них о местонахождении Петрова.
      Я хотел использовать их в качестве передаточного звена для распространения в среде коммунистов слуха о том, что я разыскиваю Петрова.
      Фактически я принимал на себя функцию представителя посольства по розыску Петрова. Для того, чтобы придать всей этой истории больше драматизма и загадочности, что было совсем не лишним, я решил оттянуть мои телефонные звонки позже на вечер.
      Когда я посетил квартиру Лили Уильямс на Макли стрит, он развлекала своих друзей. Я жестом предложил ей выйти в прихожую и спокойным тоном произнес:
      Прошу извинить, но есть кое-что весьма важное. Доводилось ли вам в последнее время видеть Петрова или что-либо слышать о нем?
      Лили сразу встревожилась. Нет, ничего такого не было, сказала она. А почему вы спрашиваете? Что-то случилось?
      Мне звонили из посольства, сказал я. Они, судя по всему, тревожатся за него и выясняют его местонахождение. Я обратил внимание на то, что в последние несколько месяцев он вел себя несколько необычно. Приезжая в Сидней, не контактировал со мной, а теперь этот звонок.
      Извините, Майкл, я ничем не могу вам помочь, ответила Лили.
      Я попросил её осторожно поспрашивать у знакомых в отношении Петрова и предложил здесь же позвонить Джин Фергюсон и спросить, могу ли я встретиться с ней сейчас же по важному делу. Джин дала согласие и я отправился к ней домой в Рослин Гарденс. Она встретила меня в пеньюаре, по-видимому, телефонный звонок поднял её с постели.
      У неё я планировал решить другую задачу. Я знал, что Петров раньше использовал её в оперативных целях в качестве связника, поэтому я детально расспросил её о его последних действиях, его приездах и поведении. Играя роль посольского детектива, я с подозрением посматривал на неё и старался создать у неё впечатление, что её ответы совершенно меня не удовлетворили. В момент моего ухода она была явно взволнована.
      После этих двух посещений у меня не оставалось сомнений в том, что в кругах коммунистов пойдет слух о том, что я руковожу поисками Петрова.
      В завершение этих действий я на следующий день встретился на с Антоновым и дал ему понять, что в деле поиска Петрова у меня не меньше полномочий, чем у него.
      Он согласился координировать свои действия со мной, а для того, чтобы довести это до сведения видных представителей коммунистов, я повел его с собой в ратушу на дебаты по ядерной бомбе, на которых, как я точно знал, будет много коммунистов. Для широкой демонстрации моих отношений с Антоновым я провел его на сцену в президиум и сидел с ним там в течение всего мероприятия.
      Глава Тридцатая
      Мне не пришлось долго делать вид, будто я веду поиски Петрова. К концу недели информация о его переходе на Запад стала широко известна. Все это время я встречался с ним каждый день. Мы много говорили с ним о Дусе и он, по-видимому, примирился с мыслью о том, что в настоящее время пока невозможно решить вопрос о передаче ему Джека.
      Теперь уже не было сомнений в том, что Дусю насильно держат в посольстве. Петрова это невероятно беспокоило. Стало ясно, что он очень хотел, чтобы она осталась в Австралии. Он очень нуждался в присутствии рядом с ним кого-либо из близких. Более того, ему были нужны моральная поддержка и утешение, которые могла ему дать только его жена.
      Он был не способен в одиночку решать свои проблемы. Теперь, после его окончательного перехода на Запад его жизнь почти полностью контролировалась Службой безопасности, и он постоянно боялся физического насилия не только со стороны его бывших коллег, но и со стороны Службы безопасности. Он знал, что советское МВД использовало бы человека в его положении для достижения своих целей, а затем избавилось бы от него. Он не видел особых причин, которые мешали бы Службе безопасности поступить таким же образом. Лично для него такие её действия были бы абсолютно логичными. Своими опасениями он очень хотел поделиться со своей супругой.