- Вот ты, сука, где затаился! Наглый, тварь! - цедит сквозь зубы снайпер и чуть погромче бросает напарнику:
      - Витек, дай-ка длинную. Только рядом с ними положи, на вспышки, чтоб поверили.
      Тот высовывает автомат в амбразуру, куда-то целится, а затем, убрав голову за мешки, дает длинную очередь.
      Тут же в автоматную трескотню со стороны "зеленки" врывается хлесткий выстрел снайперской винтовки, и автомат омоновца, вылетев назад из амбразуры, ударяется в заднюю стенку окопа. Практически синхронно с ударом чеченской пули звучит хлопок бесшумки и снайпер, быстро сменив позицию, снова прилипает к прицелу. Хозяин автомата, сидя на корточках и шипя от боли, трясет контуженной рукой.
      - Ранило?
      - Нет, зашиб сильно.
      - Ну ты как пацан, ты че не убрался вовремя?
      - Че-че!, - передразнивает напарник, - не успел. Откуда он стрелял? Как будто в амбразуру ствол засунул...
      - Почти. Я его, козла по краю "зеленки" ищу, а он - сто метров, на свалке за кирпичами устроился.
      - Завалил хоть?
      - Лежит, родной, ствол задрал. Был бы живой, уполз бы.
      - О! Сейчас пойдет охота! Полезут доставать.
      - Ага, только для начала нам просраться дадут со всех стволов... как рука?
      - Отходит.
      Омоновец, покряхтывая, поднимает автомат и,- разглядывая его в отсветах, проникающих в амбразуры, удивленно говорит:
      - Мушку срубил! Во артист!
      Дум! Дум! Дум! Разрывы подствольников обкладывают окоп. Один приходится прямо на крышу, и сыпанувшаяся земля окончательно вжимает в пол скорчившегося мальчишку. Сразу несколько автоматов слитным треском аккомпанируют разрывам, и пули противно чмокая, вгрызаются в мешки.
      - Ага, прижимают нас, сейчас за своим полезут! - азартно говорит омоновец.
      Тут он, наконец, обращает внимание на вконец перепуганного и замолкшего солдатика.
      - Эй, герой, давай свой автомат. Хорош с ним обниматься.
      Тот долго и нерешительно сопит, но наконец, срывающимся голосом отвечает:
      - Не дам. Это оружие!
      - А я думал - швабра. Ну не дашь - сам вставай, воюй. Или совсем прилип? Да ты не стесняйся, в первом бою обосраться не в падлу.
      - Кто обосрался?- обиженно вскидывается пацан. Но тут же новая серия разрывов усаживает его на пол, и он снова начинает бормотать:
      - Сейчас меня убьют, сейчас точно убьют...
      - Вот они! - Снайпер - омоновец, подобравшись, делает два выстрела подряд, быстро меняет позицию.
      - Давай автомат! - Уже зло кричит второй.
      - Не дам! - взвизгивает солдатик и, неожиданно, подскочив к амбразуре, с яростным воплем,- А-а-а! - начинает поливать длинной очередью пространство перед постом.
      - Ты сдурел! Короткими бей, а то на вспышку пулю получишь! - омоновец за плечи откидывает мальчишку к другой стенке. А тот, блестя глазами, восторженно кричит:
      - Я его завалил! Я его завалил!
      - Кого ты там завалил? Лупил в белый свет, как в копеечку! - уже без злости, снисходительно отзывается омоновец.
      - Точно завалил! Я видел! - вдруг неожиданно отзывается снайпер.
      Повернувшись на секунду, он улыбается напарнику и заговорщицки подмигивает: дескать, что тебе, жалко пацана подбодрить. Тот смеется в ответ и хлопает солдатика по плечу:
      - Ну, молодец, брат, с крещением! - и серьезно добавляет, - Ладно, я подствольником поработаю. А ты не увлекайся. Только короткими: очередь - и прячься, очередь - и прячься. Береги башку.
      На другом посту двумя солдатиками-срочниками командует молоденький лейтенант - бамовец.
      - Вон они, - оторвавшись от амбразуры, говорит лейтенант. - Целая группа, человек пять.
      - Замолотим?! - азартно спрашивает один из солдат.
      - Да проскочили уже, влево в зеленку, к кочегарке. А что если...
      Солдаты выжидательно смотрят на него.
      - Смотрите, - те приникают к амбразурам, - если между кучами проскочить, а дальше под заборчиком, можно им в тыл выйти.
      - А мины? - боязливо спрашивает один из солдат.
      - Они левее.
      - А нас свои не завалят? - сомневается другой.
      - Там мертвая зона. Наши туда не достают, вот они и лазят. А мы им (делает красноречивый жест двумя руками) в задницу засадим. Ну что, испугались?
      - Не-е.. неуверенно тянут солдаты.
      - Пошли!
      И офицер пригнувшись, первым направляется к выходу.
      Напряженно сопя, но стараясь при этом как можно меньше шуметь, они пробираются между завалами мусора. Прокравшись вдоль старого, покосившегося забора, углубляются в заросли кустов. Все ближе и ближе звуки стрельбы, где-то совсем недалеко - гортанный голос в рации. Все большее возбуждение овладевает отчаянной троицей: азартные улыбки, блестящие глаза... Рисуясь друг перед другом, они держат автоматы плашмя, как герои боевиков, и в каждом их движении сквозит нетерпение: скорей увидеть врага, ударить ему в спину, яростно поливая все вокруг автоматным огнем.
      Из кустов чуть в стороне, пропуская азартных героев еще глубже в "зеленку", вслед им спокойно смотрят два боевика - фланговое охранение. Один из "духов" под треск недалекой стрельбы что-то негромко говорит в рацию.
      Группа проходит еще метров двадцать, и из-за поросших высокой травой бугров, из-за стволов деревьев на них выпрыгивает шесть боевиков - по два на каждого. Один из солдат, сбитый ударом приклада автомата, падает, как подкошенный. Второй успевает увернуться от нападающих, но его валят ловкой подсечкой и прижимают к земле. Ловкий, сильный, вымуштрованный в училище лейтенант реагирует мгновенно. Метанув одного из нападавших через спину, рукоятью автомата разваливает ему висок и, уйдя кувырком в сторону, длинной очередью сваливает сразу двух боевиков. Ответная очередь осаживает его на траву и он, тоскливо выдохнув, - Мама! - замирает.
      Пастор, командир расчета АГС, перетащивший свой "аппарат" на новую позицию, видит в кустах мелькающие вспышки, слышит непонятные крики. Быстро развернув гранатомет, и приговаривая, - Вот вы где, родненькие! - он дает несколько коротких очередей.
      Серии разрывов расшвыривают в стороны сцепившихся солдат и боевиков. Один из огненно-черных клубов подбрасывает и без того уже мертвого лейтенанта. И через несколько секунд на замершей поляне лежат только семь трупов. Единственный уцелевший боевик вытаскивает к своим раненого товарища и что-то говорит, показывая рукой назад. Еще группа "духов" направляется туда, за телами погибших.
      Командиры, собравшись у стола в комендатуре, устало перебрасываются словами.
      - Похоже, сдыхают?
      - Рассветет скоро. Им смываться пора.
      - Да, мужики, - качает головой бамовец, - весело тут у нас.
      - Да это - ерунда. По сравнению с тем, что здесь раньше творилось, у нас - курорт. Как Майкопской бригаде досталось, или десантуре с вэвэшниками, которых в декабре-январе вводили, нам и в страшном сне не приснится, серьезно отвечает Шопен.
      Серега, что-то вспоминая, печально головой качает.
      Из рации Шопена чужой голос доносится.
      - Э, Шопен! Как здоровье у твоих друзей? Хорошо мы вас сегодня потрепали?
      - Нашел чем гордиться! Крутых из себя строите, а сами только из-за угла убивать умеете. Какой идиот эти перемирия выдумывает?! Давно бы уже вас задавили.
      - Почему идиот? Умные люди придумывают. Деньги хорошие зарабатывают...
      - А чего ты сегодня так поздно на нашу волну влез? Раньше слово сказать не давали...
      - Да так, послушать хотелось, как ты своими командуешь.
      - Ну и как?
      - Ничего, маленько умеешь воевать. Только людей своих не жалеешь. Зачем на такие серьезные дела пацанов посылать, а? Как теперь их трупы забирать будешь? Или собакам оставишь? Мы своих не бросаем...
      - Ты о чем? Мои все на месте.
      - Э-э-э, командир называется... А трое, которых ты мне в тыл посылал? Или это не твои, забрели откуда-то?
      - Кто? - Шопен обводит взглядом братишек-командиров.
      Снова рация заговорила:
      - Лейтенант Горяченко Николай Иванович... Храбрый был лейтенант, уважаю. Так, - шелест в рации, - рядовой Тюрин...
      Грохот возле стола: командир бамовцев, побледнев, вскочил, стул уронил.
      - Седьмой пост! Угловой. Как же они так?! Куда их понесло? Колька, вот пацан, а!
      - Где они?- Шопен продолжает разговор так, будто речь идет о вещах вполне заурядных.
      - Да тут, недалеко. Дачный поселок знаешь. Угловой домик, прямо на повороте, зелененький такой...
      - А чего это ты так раздобрился?
      - Хорошо умирали твои ребята. Похорони, как следует. Ну, до следующей встречи. - Голос в рации был полон ненависти и яду. - Только долго их не оставляй, тепло. Пока бояться будешь, протухнут.
      На Грозный накатывался рассвет. Багровые отсветы пожарищ как-то незаметно заместились пурпурными всполохами зари. А затем, потянутая дымкой голубизна поглотила на небосклоне все остальные краски.
      Комендант, все командиры подразделений и старшие офицеры собрались у большого стола с картой местности. У двоих перевязаны головы. Один нянчит подвешенную на перевязи руку, его лицо покрыто испариной и время от времени искажается от дергающей боли в раненом плече.
      Комендант, в очередной раз пробежавшись карандашом по карте, говорит задумчиво:
      - Непонятно, чего их туда занесло. Ну, хорошо, решили в тыл боевикам зайти. Но те в основном в полосе от дороги до Сунжи ошивались. А шлепать еще чуть не километр, через зеленку, через просеку...
      - Вот-вот, - кивает головой Шопен, - Пастор говорит, что от того момента, когда ребята еще с поста стреляли, до непонятной суеты в зеленке минут пять прошло, ну максимум - десять. Не успели бы они так далеко забраться.
      - Рупь за сто: их в этот домик специально перетащили. Какую-то подлянку готовят. Кто этот район знает? - Серега обвел товарищей вопросительным взглядом.
      - А может, в самом деле решили уважение проявить?. - один из помощников коменданта, тот что с раненой рукой, подошел поближе к столу.
      - От них дождешься!
      Комендант снова к карте склонился.
      - Если бы ребят убили и оставили возле кочегарки, то духам не было бы смысла нас в "зеленку" выманивать. Тут под прикрытием комендатуры можно одним взводом управиться. А вот в дачный поселок так просто не выйдешь. Со всех сторон лес настоящий. Целый полк растянуть можно. И на стрельбу друг по другу спровоцировать.
      - Эт-то трюк известный, с ним мы управляться умеем... тянет один из офицеров. - Душман прав. Какую-то новую подлянку надо ждать.
      - Пионер, бери машину, группу прикрытия, гони за Даудом и его ребятами, - говорит Шопен одному из своих офицеров, - найди их хоть из-под земли. Пусть он всем любопытным скажет, что его на другой конец города вызывают. Куда-нибудь на Старые Промысла. Понял?
      - Ясно.
      - В нашу комендатуру провезете скрытно. Боевики не должны знать, что они здесь.
      Комендант подтверждающе головой кивает.
      Офицер-омоновец быстро выходит на улицу и слышно, как он зовет водителя машины и кого-то из бойцов.
      - Кто такой? - спрашивает Серега.
      - Дауд?... Чеченский ОМОН.
      - На хрена он тут нужен? Ты что, с чехами в "зеленку" собрался? Тогда я - пас. Они нас проведут...как Иван Сусанин.
      - Дауд здесь, в Ленинском РОВД начальником розыска был. Давил бандоту, как положено. А когда Дудаев стал из уголовщины личную гвардию набирать, они с Даудом в числе первых посчитались. Сына убили. Жена и дочка у друзей с ручным пулеметом в обнимку ночевали, пока он их не сумел в родовое село отправить. Сам он дудаевцами заочно к смерти приговорен. И вся команда у него такая же. Так что эти...чехи... понадежней нас с тобой будут. Их только придерживать надо. Горячие очень.
      - Ну смотри...- в голосе Сергея оставалось сомнение.
      Через час собрались в новом составе. Худощавый, порывистый, с небольшой черной бородкой, весь обвешанный оружием Дауд увлеченно рассказывает, по карте карандашом черкая:
      - Правильно понимаешь. Тут очень хитрое место. Они знают, мы знаем. А из федералов никто не знает. И на картах ваших ничего нет. Тут дренаж мощный. Во-от такие трубы бетонные (показал руками полный обхват, аж на цыпочки привстал). Целые тоннели. И выходят колодцами: вот здесь, здесь и здесь. Они запустят вас. Потом спереди стрелять начнут. Вам придется здесь залечь, на насыпи. И будете к колодцам спиной. Расстреляют вас, как в тире, и уйдут спокойно.
      - Вот он почему вдруг вздумал о наших позаботиться, - зло улыбается Шопен.
      - Это Ильяс-то? Который тут у вас в районе орудует? Этот позаботится! (Серега довольно головой кивает: вот, мол, я же говорил) Он вообще никого, кроме своих, за людей не считает. Да и с теми себя, как князь, держит. Так что это все - разговоры. Видно, хорошо вы их потрепали. Им теперь с вас надо много крови взять. Иначе Ильяс у своих уважение потеряет. И власть.
      - Ну и что делать будем, брат?
      - Идите, как будто поверили им. Не совсем, но поверили. Прикрытие возьмите. Осторожность покажите. А мы в трубы пойдем.
      - Как же в них драться? Там и стрелять нельзя, сплошные рикошеты будут...
      - Зачем стрелять? Ты помнишь, как мы зимой таджикский батальон из комплекса ПТУ выбивали?
      - Все равно риск большой. И дачный поселок, и "зеленка" - рай для снайперов. Потери будут почти наверняка, даже при самом удачном раскладе. Стоит ли живых ребят терять, за тех, кому уже все равно... Вот вопросец-то! - Голос коменданта глух и горек. Что ни говори, а окончательное решение - за ним. Тяжкая ответственность.
      - Шопен, а тебе я вообще приказывать не могу. Закончилась ваша командировка. Все. Нет вас здесь... В общем так, мужики: пусть каждый еще раз подумает и окончательно решит. Двадцать минут даю.
      На выходе из комендатуры Душман придержал Шопена:
      - А что там Дауд про таджикский батальон говорил?
      - Да это просто так называли. Сбродный батальон. Фанатики-добровольцы, наемники, авантюристы разные. А большинство - таджики: тамошние националисты темноту и нищуту всякую по кишлакам насобирали. Зимой, в первой командировке мы тут, за Сунжей, их из комплекса зданий ПТУ выбивали. Целый батальон внутренних войск и мой отряд. Три дня топтались, не хотели людей терять: не комплекс, а крепость. С трех сторон - пустыри, с четвертой речка. На территории - подвалы, как катакомбы. На вторую неделю Дауда к нам прислали. Мы ему тоже тогда не верили. А он попросил отвлекающую атаку с шумихой устроить. И под это дело в комплекс по видом духовской поддержки проскочил. С ним всего двенадцать человек было. А тех - больше сотни....
      - Ну и?
      - Вырезали всех. Тихо, практически без стрельбы.
      - Ого, - Серега поежился, - таких хлопцев, конечно, лучше в друзьях иметь.
      - Лучше. Да вот не получается - всех. Я так думаю, у Ильяса такие отчаянные ребятки тоже есть. Так что, настраивай своих орлов по-серьезному. Хорошо хоть, у нас с тобой тоже не детский сад.
      - Да... задумчиво протянул тот. И вдруг оживился:
      - О, Шопен! Ты где сейчас будешь?
      - В кубрике. А что?
      - Я принесу кое-что. Специально тебе из Гудермеса тащил, да забыл за суетой этой.
      Шопен зашел в расположение. Бойцы спали после бессонной ночи, как убитые. Только несколько человек сидели на кроватях, кто зашивая форму, кто разбираясь с амуницией и тихонько переговариваясь. Двое, устроившись за партой, писали письма домой. Симпатичный, крепкий парень в трусах и тельняшке, сидя на табурете в самом углу и высунув от напряжения и прилежания язык, тихонько пытался воспроизвести какой-то сложный аккорд на старенькой, заклеенной этикетками от жвачки гитаре.
      Шопен постоял возле него, послушал.
      Боец, смущенно улыбнувшись, протянул ему инструмент:
      - Командир, покажи еще раз. Что-то не катит...
      Тот покачал головой:
      - Пробуй снова. - Зашел со спины, и склонившись над незадачливым музыкантом, поправил ему пальцы на ладах. - Вот так.
      - Ага! - боец на радостях взял такой звучный аккорд, что пришлось быстро прихлопнуть струны ладонью.
      Шопен прошел к своей кровати. Присел на краешек, подперев подбородок кулаком.
      Вслушался в негромкий разговор своих парней.
      - Здесь закопать, не здесь закопать, во - проблема!
      - Ну, не скажи! Пусть от меня хоть кусок останется, но только чтобы дома похоронили.
      - А тебе какая будет разница, если уже готов? Ты же все равно ничего не чувствуешь! Кусок тухлого мяса и все.
      - А ты точно знаешь?
      - Что?
      - Что ничего не чувствуешь? Ты уже на том свете побывал, проверил?
      - Хотя, если подумать, - будто и не услышав эту реплику, задумчиво сказал боец, который только что выступал в роли циника-атеиста, - Мамке надо куда-то прийти, поплакать. И корефанам - помянуть. О! - оживился он, - а ведь когда поминают, положено рюмку на могилке наливать?
      - Ну да...
      - Тогда обидно, если души нет. Пропадет продукт.
      - Не пропадет. Алкашей видел, сколько на кладбище ошивается?
      - Да ладно вы, завелись. Разговор такой чумной. Нашли тему. недовольно пробасил третий.
      - По теме разговор.
      Бойцы, оставив свои занятия, выжидающе смотрели на командира.
      - Слышали? - покосившись на стоящую на столе рацию, спросил Шопен.
      - Слышали.
      В кубрик зашел Душман. Таинственно улыбаясь, он что-то нес, спрятав за могучей спиной. Бойцы от любопытства вытянули шеи.
      - Вот. В разбитой музыкальной школе нашли. Ребята сразу про тебя вспомнили.
      Взвизгнула молния. И из черного дерматинового чехла на свет явилась великолепная акустическая гитара.
      У Шопена задрожали пальцы и перехватило дыхание. С полминуты он пытался справиться с комком в горле. Потом еле выговорил, стараясь улыбнуться:
      - Спасибо, братишка.
      - Спасибом не отделаешься. За тобой концерт, специально для моих орлов. - Серега хлопнул товарища по плечу. - Ладно, я пошел к своим. Они сейчас сидят думают. - Взглянул на часы, - десять минут осталось.
      Чуть не столкнувшись в дверях с Душманом, вошел заместитель Шопена, направился к командиру:
      - Поднимаем ребят? Говорить с ними будем?
      - Да. На это дело я по приказу посылать не буду. Пойдут только те, кто сам решит.
      Заместитель пошел по рядам, негромко окликая бойцов. Кубрик зашевелился, наполнился гулом голосов.
      Шопен опустил голову и бережно погладил струны. Гитара откликнулась тихим звоном, будто радуясь, что после черных развалин и дерматинового плена вновь увидела свет и почувствовала руки настоящего музыканта. Прислушавшись к ее голосу, он удивленно вскинул брови и пробежался ловкими пальцами по тонким серебряным нервам. Гитара мелодично пропела в ответ. Она была почти идеально настроена.
      - Ах ты, чертила бородатый, не можешь без сюрпризов! - улыбнулся про себя Шопен и чуть-чуть подстроив третью струну, взял первый, негромкий аккорд.
      Эту песню его бойцы еще не слышали.
      Мы придем на могилы братишек,
      Как положено, стопки нальем,
      И расскажем на веки затихшим,
      Как без них мы на свете живем.
      Как тоскуют их жены и мамы,
      Как детишки растут без отцов,
      И оставим под хлебом сто граммов,
      И рассыплем охапки цветов.
      Для салюта возьмем боевые,
      Ведь они не боятся свинца...
      Пусть увидят их души святые
      Бога-Сына и Бога-Отца.
      - Мои готовы. Что мы за мужчины будем, если друзей не сможем похоронить по-человечески? Любой нам в глаза сможет плюнуть. И прав будет. - карие глаза Дауда блестели дерзкой отвагой. - И еще: Ильяс очень хитрый. За ним сотни трупов. Будут и еще сотни. А сегодня мы можем поймать его в его же собственную ловушку. Такого случая еще сто лет не будет. Если вы не захотите рисковать, мы сами пойдем.
      - Не горячись, - мягко осадил его комендант.
      - Идем. Готовы все. - Коротко сказал Шопен.
      - Без вопросов, - поднял кулак к плечу Серега.
      Командир СВМЧ подтянулся, решительным жестом ремень расправил. Все на него глаза вскинули.
      - Вот что, мужики. Как операцию проводить - вам решать. Вы опытней, обстановку лучше знаете. Но ту группу, что впереди пойдет - на себя огонь вызывать, я поведу. Я ребят потерял, мне их и доставать.
      Комендант, пристально в глаза ему глядя, головой кивнул.
      - Это твое право, командир.
      Шопен ладонь на плечо положил, сжал ободряюще.
      Душман засопел озабоченно:
      - Ты только нашивки свои пообдирай. Или нет, мы тебе лучше камуфляж запасной дадим. А то ты, как елка на Новый Год. И каждый снайпер тебе будет Дедом Морозом.
      - Все, решено. Другого выхода у нас нет. Времени тоже. Давайте определяться по конкретной расстановке - подвел итог комендант.
      В кругу света на выходе из бетонного кольца, прикрытого бугром и высокой травой, черные силуэты виднеются. Хоть на улице и не очень яркий день (белесоватая дымка от пожарищ затянула солнце) но, все равно, против света видны лишь контуры боевиков, затаившихся в дренажном тоннеле. Внутри трубы - по колено грязной воды. Но к выходу дно немного поднимается и засада расположилась на относительно высоком и сухом участке бетона.
      Если посмотреть со стороны дачного поселка, то осевшие в топкий грунт и заросшие буйной зеленью трубы выглядят просто как широкие полосы бурьяна. Трудно предположить, что в этой траве кто-то будет прятаться. Ведь упругие зеленые стебли - никакая не защита даже против слабеньких осколков подствольников. А уж от пуль и гранат потяжелее...
      Зато из труб отлично, как на ладони, видна невысокая насыпь, весной и осенью спасающая домики от разливов Сунжи. До нее - метров двести. И чеченские снайперы деловито разглядывают насыпь в оптику, заранее определяя, где будут искать спасения застигнутые врасплох федералы. Позиция прекрасная. Действительно: как в тире. И зелененький домик на углу виден хорошо. И три окровавленных тела в изорванной милицейской форме, лежащие вповалку у его стены.
      Боевики негромко переговариваются по-чеченски. Но вот один из них, установив ручной пулемет и тщательно зафиксировав колышками сектор обстрела, по- русски обратился к молчаливо сидящему на корточках человеку с автоматом:
      - Если твои земляки сунутся за своей падалью, не вздумай сбежать. Знаешь как мы поступаем с трусами?
      - Они мне не земляки. - Лениво отозвался тот. - Я сам себе земляк. И ты меня не пугай. Я уже лет пять, как пуганый. - Сорвав травинку и сунув ее в рот, пожевал, выплюнул и добавил:
      - А уходить от вас мне расчета нет. Ильяс нормально платит, по-честному.
      - Животное. - выругался его собеседник по-чеченски. - За деньги родную мать продаст.
      - Не трогай его. От наемников и так никогда не знаешь, чего ждать. А нам сейчас драться вместе, - одернул его старший группы, тоже чеченец.
      - Зачем они нам вообще нужны. Разве можно вести джихад грязными руками? Мы что, без них не справимся?
      - Справимся. Закончим войну, вышвырнем всех вон. А пока пусть эти свиньи грызут друг друга... Ладно, хватит разговаривать. Ты лучше еще раз проверь, чтобы наши на той стороне в сектор обстрела не попали.
      На дороге, ведущей к дачному поселку, заурчали моторы. Заговорили рации боевиков. Коротко переговорив с невидимым Ильясом, старший повернулся к одному из "духов", сосредоточенно вылавливающему на японском сканере волну приближающихся федералов:
      - Ну что там у тебя?
      - Сейчас, труба экранирует. - Боевик подключил к рации маленькую антенну на длинном тонком проводе и, приблизившись ко выходу, закинул ее, как якорек, наверх.
      Через несколько секунд в сканере послышались русские голоса:
      - Шопен - Душману.
      - На связи.
      - Подходы чистые. Небольшие бугры. Трава - до метра. Все просматривается нормально.
      - Хорошо, только в нее не лазьте, могут быть мины.
      Боевики обменялись довольными улыбками. Прильнули к прицелам.
      Цепочка бамовцев и омоновцев приближалась к насыпи. За ней, настороженно поводя стволами пулеметов, двигался БТР.
      Метрах в трехстах от бронетранспортера, сквозь щель в низкой стеночке, окаймляющей одну из дач, за ним наблюдали два "духа"- гранатометчика. У одного - постарше, аккуратная седая борода чинно лежала на груди. У второго, помоложе, перевязавшего лоб зеленой лентой с золотыми письменами, иссиня черная гордость джигита торчала лихим веником.
      - Только не торопись. Лови, когда он останавливаться начнет, чтобы сдать назад. Или борт подставит. - неторопливо, веско сказал старший.
      - Я что, первый русский гроб жгу? - обиженно отозвался второй.
      - Если не хочешь, чтобы он был последний, слушай старших.
      - Извини отец. - Заключительная реплика молодого прозвучала скорей сердито, чем виновато. Но старший промолчал. Продолжать нотации было некогда.
      Русские приблизились настолько, что уже хорошо различались их лица и детали снаряжения.
      Напряжение звенело, вибрировало, взвинчивало нервы доброй сотни участников этой страшной и беспощадной игры. Игры, в которой ставкой были не три безразличных ко всему трупа у веселенькой зелененькой стенки, а напряженные тела, трепещущие сердца и вцепившиеся в них души пока еще живых людей.
      За спиной у боевиков захлюпала вода.
      "Духи резко развернулись. После дневного света их глаза ничего не могли различить в мрачном сумраке тоннеля.
      Взметнулись стволы, готовые послать смерть вдоль круглых стен, превращающих любой промах в смертельный рикошет.
      - Кто?
      - Свои. Ильяс еще пулемет дал. - Ответил приглушенный голос по-чеченски.
      - Куда его ставить? - недовольно буркнул старший. Боевики опустили оружие, стали разворачиваться к выходу.
      Но один, вздрогнув от голоса Дауда, наоборот, стал приподнимать опущенный было автомат.
      - Ты откуда здесь, легавый??
      В этот момент от стен тоннеля отделились еще двое. Длинные очереди пулемета и двух автоматов в замкнутом пространстве страшно ударили по перепонкам. Но еще страшнее хлестанули тяжелые пули, смяв и отшвырнув к выходу всех троих членов засадной группы.
      В ту же секунду свинцово-стальные потоки вырвались из глубины двух других тоннелей. Приближавшиеся к выходу бойцы Дауда били вперед, еще не видя врага, но понимая, что пулям больше некуда лететь. Только вперед. В тех, кто сам только что готовил внезапную погибель другим.
      Но и в самом плотном огне бывают прорехи.
      В одном из тоннелей уцелевший под смертным ливнем боевик успел развернуться и выпустить в сверкающую вспышками темноту полный магазин автомата. А еще через секунду, уже падая с тремя пробоинами в груди и животе, он сумел нажать на спуск подствольника. Граната черканула по верхнему своду, серебристо-черной лягушкой поскакала вглубь и рванула, выбросив сноп бенгальских искр.
      Единственный из бойцов Дауда, уцелевший в этой группе, добил в упор и стрелявшего боевика и еще одного, дрожавшего в последней судороге. А затем бегом помчался назад и, обхватив под подмышки, потащил к свету, на сухое место своих товарищей, один из которых стонал, держась за бок, а второй мертво обмяк.
      Ильяс сорвался. Он бешено кричал в рацию, перемежая вопросы оскорбительными ругательствами:
      - Кто открыл огонь без команды? Пусть этот ишак застрелится сам!
      Его можно было понять. Предвкушая беспощадный и абсолютно безысходный для федералов расстрел, он тянул последние секунды, подпуская почти в упор тех, кто для него уже был одетыми в камуфляжную и милицейскую форму мертвецами.
      Но эти мертвецы сумели вырваться из уготовленного неверным ада. И принесли этот ад с собой.
      С первыми же выстрелами в тоннелях они упали за насыпь. Но, вместо того, чтобы, беспомощно раскинув руки от страшных ударов в спины, скатываться один за одним по щебнистым склонам, они открыли ураганный огонь. Этот шквал прижал к земле молодого гранатометчика и, вместе с половиной черепа, сорвал тюбетейку со старика, рискнувшего приподняться со своим РПГ. Он превратил в решето стены всех стоящих вдоль насыпи домиков, расщепил доски чердаков, сметая, пронзая, разрывая в куски каждого, кто не сумел от него укрыться.
      Резко сдавший назад и прикрывшийся высоким бугром бронетранспортер вертел еле видимой со стороны боевиков башней. Он то деловито постукивал из КПВТ, пробивая насквозь бетонные заборы и вырывая из тел спрятавшихся за ними боевиков куски мяса в кулак величиной, то стремительно посылал короткую очередь из ПКТ, навек успокаивая блеснувшего оптикой снайпера.
      Недалеко от БТРа, в обложенном мешками с землей кузове развернувшегося "Урала" спокойно, как недавно перед телевизионщиками, командовал своим расчетом Пастор. Его АГС бил короткими очередями. И редкая из них не несла чью-то смерть.
      Несмотря на такой оборот, "духи" дрались отчаянно. Опомнившись после первого шока, они стали отходить короткими перебежками от укрытия к укрытию. Заработали их подствольники, все ближе и злее стали взвизгивать бандитские пули.
      А между двумя встречными потоками смерти, перекатившись через насыпь и пригнувшись, бежали четверо. Саперными кошками сдернули они с места тела убитых. Упав в залитую водой канавку, переждали взрывы заложенных под ними гранат. И снова рванулись к павшим товарищам.
      Длинными очередями слева и справа от них Пастор выстроил огненно-черные стены разрывов, спрятал братишек от флангового огня за повисшими лохматыми клубами. Но он не сумел уберечь их от боевика, который, прижавшись ко дну окопчика и не поднимая головы, швырнул в сторону своих врагов зеленую, рубленую на дольки "лимонку".
      Веер осколков достал бамовцев уже в спины. Трое, мертвые уже несколько часов и безжизненно висевшие на спинах выносивших их товарищей, не стали еще мертвее. Они равнодушно приняли удары доброго десятка вонзившихся в них кусков чугуна, защитив тех, кто уносил их к своим. А вот прикрывавший своих подчиненных командир свалился с перебитой осколком ногой и застонал в смертном отчаянии, понимая, что жить ему осталось секунды. Живая мишень в ста метрах от ближайшего автоматчика.