* * *

      Было уже довольно поздно, ближе к 12, когда мы наконец добрели до моего дома. К вечеру мороз усилился, и мы зашли в подъезд погреться, долго стояли, обнявшись. Вдруг Сережа отстранился от меня и внимательно уставился на свои ботинки. С чего бы это? Ботинки как ботинки, поношенные немного, но еще вполне приличные.
      — Алена! — начал он, обращаясь опять-таки к ботинкам. — Я хочу сделать тебе предложение! Выходи за меня замуж!
      От неожиданности меня в полном смысле слова заклинило. Потеряв дар речи, я стояла дура-дурой, громко хлопая глазами. Сережа неправильно истолковал мое молчание и с горячностью продолжал:
      — Ты не думай, прямо сейчас можешь ничего не говорить, я буду ждать твоего ответа сколько угодно!
      — Солнышко мое! — меня, наконец, прорвало. — Я тоже тебя люблю, очень-очень. И тоже хочу всегда быть с тобой.
      Он просиял и молча обхватил меня обоими руками. Мы что-то еще говорили, наверное, что-то важное, о нем, обо мне. О нас. О нашем будущем. Мы решили главное — то, что мы будем вместе.
      Когда кружащаяся от счастья голова немного стала становиться на место, я вдруг вспомнила о времени.
      — Который час?
      — Почти час уже, — с ужасом ответил Сережа.
      — Ой, мать убьет, она же, наверное, там с ума сходит! А как же ты доберешься?
      — Не волнуйся, любимая, пешком дойду, — улыбнулся он. До завтра?
      — До завтра!
      Как сладко звучала эта простая фраза. До завтра. Ничего особенного. И так много, ведь у нас будет «завтра», и так будет каждый день!

* * *

      Я мчалась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, обуреваемая самыми противоречивыми чувствами. С одной стороны, мне только что сделал предложение человек, которого я люблю, и это наполняло счастьем мою душу до самых краешков. Но была и другая сторона. Моя мама, уже достаточно пожилая женщина, всегда волновалась, когда я задерживалась. Я уже давно, класса с восьмого, была вполне самостоятельным человеком, даже на жизнь себе зарабатывала примерно с этого времени. Но для мамы я оставалась маленькой девочкой, с которой, если не доглядеть, может случиться 33 несчастья. Надо отдать должное, в плане моей способности притягивать неприятности мама была абсолютно права. И вот по этой причине для организации личных дел мне отпускалось время до 12 часов. Вечера, разумеется. Любое опоздание было чревато хорошей выволочкой.
      Ситуацию значительно осложняло наличие часов с боем. Ровно в 12 они поднимали перезвон на весь дом, каждый раз закладывая меня с потрохами. У моей мамули сон, к сожалению, очень чуткий. Поэтому от боя часов она частично просыпалась и делала вывод, что дочь опять где-то шляется, тут же засыпая снова. И тогда уже не имело значения, пришла я в пять минут первого или около часа. Мамуля уже успела заснуть снова, пробуждаясь только по факту моего прихода и устраивая образцово-показательную воспитательную беседу. А я начинала с бешеным упорством оправдываться, если мне не удавалось тихонько, словно мышке, проскользнуть в свою комнату. Эта сцена давным-давно уже была отрепетирована, разыграна по нотам, все актеры знали назубок свои роли.
      Нет, мамуля у меня хорошая, просто замечательная, очень добрая и заботливая. Умудренная жизненным опытом, она очень часто давала дельные советы из серии «по жизни» моим подругам, адекватно воспринимая их как взрослых и самостоятельных людей. Что же касается меня, то тут ее попросту переклинивало, и иначе, как к девочке, только что научившейся самостоятельно одеваться и причесываться, она ко мне не относилась. А прийти вовремя что на работу, что домой для меня всегда было большой проблемой.
      Что касается папули, то он всегда отличался богатырским сном, которому не могла бы помешать и батарея гаубиц Д-30, дислоцированных прямо под окном. Так что вопросы насчет домашней дисциплины и морального облика я решала исключительно с мамой.
      И вот сегодня я решила, что мне можно все. Вместо того, чтобы потихоньку открыть ключом входную дверь и ужиком проскользнуть в свою комнату, я принялась трезвонить в дверной звонок. Естественно, папулиному сну это не могло помешать никоим образом, зато мамуля тут же подскочила.
      Мама недавно посетила парикмахерскую и, стараясь сберечь прическу, спала в чем-то вроде марлевого чепчика. В огромной, до пят, широкой ночной рубахе и в этом пышном и забавном чепчике моя не очень крупная мамочка выглядела представительно и даже, пожалуй, величественно, напоминая диковинную шахматную фигуру. Открыв дверь, она тут же начала дежурным образом меня отчитывать:
      — Ты всякою совесть потеряла, дочь! Мало того, что блындаешься неизвестно с кем и неизвестно где, так еще и… — мамуля завелась всерьез и надолго. Я мужественно подавила в себе желание возразить, что с кем я блындаюсь, ей очень даже хорошо известно. — …поспать не даешь бедным пожилым родителям…
      Я вела себя совсем неадекватно. Вместо того, чтобы оправдываться, как я это обычно делала, я молчала, расхаживая по квартире и всюду включая свет. Мамуля перестала вообще что-либо понимать в происходящем и ругала меня уже только по инерции:
      — Ты бы хоть раз подумала о том, что я не могу толком уснуть, пока тебя нет, — продолжала она, а я тем временем подошла к бару, достала оттуда две рюмахи и заветную бутылочку токайского, которая осталась еще с времен, предшествующих сухому закону.
      — Ты никогда не помнишь о том, что я волнуюсь за тебя, — мамуля заметно сбавляла обороты, совершено не понимая, что происходит. Ее тирады звучали все тише, а голосе явно проскакивало недоумение.
      — Я же сколько раз говорила те… — она замолчала на полуслове и воззрилась на меня, округлив глаза, когда я налила вино в рюмки и одну протянула ей.
      — Мам, Сережа сделал мне предложение — наконец-то заговорила я.
      Мамулины глаза стали еще круглее, если это только было возможно. Залпом, словно водку, выпила она вино и протянула мне пустую рюмку:
      — Еще!

* * *

      А буквально пару дней спустя произошло еще одно памятное событие. К нам в лабораторию прислали по распределению дипломника. Точнее их, дипломников, было трое из одной институтской группы, и всех распределили по разным лабораториям. Один, Олежка, попал в мою, Андрей — в соседнюю, а Коля — в Наташкину. Но так получилось, что раз в нашей лаборатории можно было курить прямо в комнате, все трое кучковались именно у нас. Классные, веселые ребята, они сразу внесли струю свежего воздуха в нашу затхлую атмосферу.
      События всегда происходят пачками.
      Спустя день или два наконец-то вышел с больничного Барбосс. Был он какой-то странный, сумрачный.
      Обычно шеф, хотя и был очень неприятным и авторитарным типом, любил и чайку попить, и сигареткой побаловаться, а уж о том, чтобы пропустить 100-200 граммов, и говорить не стоит. Очень уважал он это дело. Был он значительно выше среднего роста, широкоплечий и подтянутый. Разменял уже пятый десяток, но его роскошной темно-русой шевелюре можно было только позавидовать. При этом он ценил хорошую шутку, анекдот, в общем, любил посмеяться, сотрясая стены лаборатории громовым хохотом. В общем, если не считать работы и некоторой заподлистости натуры, первое внешнее впечатление производил на всех исключительно положительное.
      А тут словно подменили. Морда лица какая-то серая, сам поникший, даже как будто ростом меньше стал. Пришел и аккуратненько зашился в своем кабинете, даже не пришел поруководить.
      Обычно процесс его руководства выражался в том, что он подходил к кому-то из работающих, долго стоял и смотрел, а потом произносил одну из двух сакраментальных фраз: «Бойцы, как-то надо…» либо «Бойцы, ну что вы как хильцы!», после чего удалялся в личный кабинет.
      И вот, не получив привычных указаний, все явно ощущали некий дискомфорт. Даже к новому дипломнику он отнесся с прохладцей, не повел Олежку к стенду, где были отражены успехи лаборатории за последние несколько лет и планы на период вплоть до построения коммунизма. Или капитализма, кто его сейчас разберет. Эту процедуру проходил каждый новоиспеченный дипломник, в том числе и я, на потеху старожилам. Особо ехидные, типа Льва Саныча, уже предвкушали развлечение в середине декабря, которое повторялось из года в год, благо мало кто из дипломников задерживался в последующем под руководством Барбосса в силу подлости натуры последнего. А один молодой специалист, Юрой его зовут, настолько не нашел с ним общего языка, что даже умудрился получить от шефа характеристику, в которой были такие слова: «Не достоин звания советского инженера». Это, впрочем, не помешало ему впоследствии стать одним из самых высококвалифицированных и уважаемых специалистов института. Правда, в другой лаборатории. Только такая кретинка, как я могла здесь остаться и еще пытаться что-то сделать. Исключительно из любви к физике.
      А тут спектакль, который все уже давно предвкусили, не состоялся. Это было не просто неприятно, это было странно и непонятно. К тому же еще Наташка подлила масла в огонь:
      — Слушай, что с вашим шефом стряслось такое?
      — Да болел он, только с больничного вышел. А что?
      — А то, что мой завлаб пришел сегодня с вылупленными глазами и странной улыбкой и сообщил, что ваш говорил с директором, получил от него добро и сейчас изо всех сил создает в институте добровольное общество борьбы за трезвость под собственным председательством, — торжествующе вывалила новости подруга.
      Следующие минут пять персонал нашей лаборатории больше всего напоминал музей восковых фигур мадам Тюссо. Первым пришел в себя Лев Саныч:
      — Ну что ж, «Резвость — норма жизни», — философски пожал он плечами, перефразировав лозунг Горбачева.
      А ведь виновата во всем была я и только я со своими полетами по лаборатории. Что ж, я лишний раз убедилась в том, что прошлое нельзя оставить в прошлом. Значит, нужно учиться жить с его грузом.

* * *

      — Ты уже своим говорила? — сразу поинтересовался Сережа.
      — Ага.
      — Ну и как они отреагировали? — Сережа заметно нервничал.
      — Да не волнуйся ты, все нормально. Мы с мамой даже токайского по этому поводу выпили, — улыбалась я. — Принципиальное согласие получено. Только настаивают, чтобы мы не пороли горячку, немного присмотрелись друг к другу и не мчались в ЗАГС сломя голову.
      — А сколько надо присматриваться? — судя по всему, Сережа был готов именно к этому, бежать в ЗАГС прямо сейчас.
      — Хотя бы до осени.
      — Отлично, тогда в начале сентября и поженимся!
      — А ты своих родителей уже осчастливил известием?
      — Нет еще.
      — А как ты собираешься это сделать, не по телефону же?
      — Ну… Я как-то не думал об этом.
      — Конечно, не думал, — веселилась я, глядя на его растерянную физиономию. — Пойми меня правильно, Солнышко. Никуда я от тебя не денусь за это время, а вот твоим родителям надо как-то привыкнуть к мысли, что сын настолько вырос, что вполне может жениться. С моими проще, они тебя каждый день видят. Мне как-то совсем не хочется, чтобы в моих отношениях с твоей мамой были лишние сложности.
      Сережа сдвинул брови и сосредоточенно думал. При этом вид у него был более чем забавный. Это не Сережа, это просто чудо какое-то! Работая над какой-то расчетной задачей, он всегда находил красивые нетривиальные решения, не только влезая в самую суть рассчитываемых явлений, но и виртуозно владея математическим аппаратом. И при этом в реальной жизни проявлял просто чудеса наивности.
      — Не волнуйся, я все придумаю. Надо как-нибудь выбрать время и съездить домой. До сентября еще уйма времени, — улыбнулся он, обнимая меня.
      На улице было довольно холодно. Снежок скрипел под ногами, ярко сверкая в свете уличных фонарей. Ранние сумерки уже залили синим светом город. Мы шли и болтали, пока я не стала замерзать.
      — Послушай, Сереж, пошли ко мне домой. Холодно, да и есть хочется, — предложила я.
      — Да ну! Там у тебя родители! Давай лучше ко мне в общагу.
      Сережа жил в аспирантском общежитии в одной комнате со своим другом и однокурсником Славиком. Я с большим удовольствием всегда приходила туда, поскольку веселые посиделки в компании Сережкиных друзей всегда проходили забавно и интересно. Но сегодня абсолютно не было настроения для этого.
      — Во-первых, мои родители не кусаются, по крайней мере, с сегодняшнего утра. Во-вторых, тебе рано или поздно надо перестать их шугаться, если ты не раздумал на мне жениться. А в-третьих, у тебя в общаге вечно шаром покати, и даже если мы купим что-нибудь поесть, сразу набежит толпа голодных аспирантов и сметет все, а ты так и останешься голодным.
      Правильно говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Переборов робость, Сережа пришел ко мне домой. Слово за слово, и вот я уже вижу, как они с папулей уткнулись в телевизор, обсуждая перипетии хоккейного матча. В общем, нашли общий язык. А я?
      А я ровненько пошла на кухню жарить картошку, поскольку родители уже поужинали. Сережа просто поразительно управился с огромной порцией картошки и продолжал беседу с будущим тестем. Когда тема хоккея была исчерпана, речь зашла о футболе, потом о рыбалке, потом еще о чем-то. А я?
      А я аккуратненько пошла мыть посуду.
      Вскоре Сережа посмотрел на часы и решил, что пора уже восвояси. Тихонечко чмокнул меня в щечку в прихожей и откланялся. А я так и не поняла, что это было сегодня — романтическое свидание или начало семейной жизни? Похоже, что с предложением посидеть у меня дома я несколько промахнулась.

* * *

      Пора было уже думать о том, как я собираюсь ехать в Брест на эту самую конференцию молодых ученных. Если бы я везла просто доклад, все было бы чрезвычайно просто. Села в поезд с бумажечками в сумочке, зарегистрировалась, прочитала докладик и отправилась восвояси. А как теперь волочь туда макет установки? Я, конечно, сейчас крутая стала, летать там, энергию чувствовать умею. Но физической силы эти мои умения мне не прибавили ни на йоту, так что я не имела ни малейшего понятия, каким образом мне дотащить «железо» до Бреста.
      О том, чтобы послать со мной кого-то из сотрудников нашей лаборатории, не могло быть и речи: Лев Саныч и Петрович уже вышли из категории молодых, Валерка был хоть и молодым, но не ученым, лаботранта никто бы не обеспечил проживанием и питанием, Серж болел, еще пару человек были под завязку загружены отчетностью, конец года подходил все-таки, а о женщинах и говорить нечего.
      Я изложила свои сомнения Барбоссу, который по этому поводу даже оторвался от дорогих сердцу мероприятий «Общества резвости». Надо сказать, что после моих «полетов в бреду и наяву» он стал как-то странно относиться ко мне, с опаской, что ли. И как-то уж очень сочувственно проникся моей просьбой.
      — Да, действительно, без мужской помощи, Лена, тебе не обойтись.
      — А может быть можно как-то привлечь Олежку, нашего дипломника? — предложила я шефу.
      — А что, это идея, — согласился он. — Пусть приносит документы, оформим его на ставку на время диплома, поедет как сотрудник института. Только тебе придется включить его в число соавторов доклада.
      Включит так включить, соавторов и так была целая куча, почти вся лаборатория. Это была наша институтская практика. Порой доходило до курьезов. Как-то раз пришел в лабораторию Ковальского новый сотрудник, Миша Семенович, перешел из другого института. У него уже были свои разработки, и поэтому буквально спустя месяц он доделал статью и понес ее шефу. А тот решил прогнуться перед директором, включив и его в список. Директор почитал статью, сделав умное лицо:
      — Неплохая статья, можно подписывать. А кто тут у нас еще в списке соавторов?
      — Да в общем-то все сотрудники нашей лаборатории, — пояснил Ковальский.
      Директор степенно кивал, встречая знакомые фамилии, пока не дошел Семеновича, указанного последним.
      — А это кто еще такой? Да он же без году неделю в нашем институте работает! Рано его еще в соавторы брать, — решил он и вычеркнул Мишку из списка вообще.
      Воистину права народная мудрость, которая гласит: «Чем отличается авторство от соавторства?» — «Тем же, что и пение от сопения».

* * *

      Я с места в карьер огорошила Олежку:
      — У меня для тебя две новости. Одна хорошая, другая плохая. И даже не спрашиваю, какую говорить сначала, а какую потом, так что слушай сперва хорошую. Барбосс берет тебя на ставку, так что дуй оформляться, заявление пиши и все прочее.
      — А какая плохая? — насторожился он.
      — Бесплатных пирожных не бывает, так что тебе придется ехать в командировку. Используя грубую физическую силу, присущую твоему полу, тащить кучу железа. А в добавок в течение пяти дней делить свое драгоценное общество с одной жуткой, скандальной и отвратительной девицей.
      — С кем это? — обмер он, глаза больше очков стали.
      — Со мной.
      — Ффу… Ну ты мастерица пугать, — вздохнул о с явным облегчением.
      — Ты что же, считаешь, что я недостаточно скандальная и отвратительная?
      Олежка только рукой махнул, убегая оформлять документы.
      Времени оставалось в обрез, поскольку все нужно было размонтировать, упаковать, да еще и приехать на день раньше, чтобы снова смонтировать и проверить перед демонстрацией. Я так моталась, что даже с Сережей стала реже видеться. Но перед самым отъездом я таки выкроила время. Не могу же я вот так просто уехать от любимого мужчины на целых пять дней, толком не попрощавшись. Я мчалась на встречу с ним, в мечтах рисуя этакий прощальный вечер при свечах в каком-нибудь маленьком уютном кафе. Дымится в чашках кофе, играет тихая музыка…
      — Привет!
      — Здравствуй, Аленушка!
      — Ну, какие планы? Куда пойдем, в кино? В кафе?
      — А может, лучше к тебе? Мы с твоим папой так мило общаемся.
      Это называется приехали. Я явно переборщила с гостеприимством.

* * *

      С Валеркиной помощью нас успешно загрузили в поезд, а вот уже в Бресте пришлось упираться самостоятельно. Олежка так старался, бедный, что даже очки вспотели. С горем пополам доставили ящик на место, в один из таких же многоэтажных, типовых и неуютных институтов, как и наш. Нас отправили сразу в комнату, где должна будет проходить демонстрация. Времени было немного, поэтому мы сразу принялись за монтаж и вспомнили о том, что нам надо где-то переночевать, когда уже все закончили, то есть ближе к вечеру.
      Сложность состояла вот в чем. Мы из-за макета приехали на день раньше, и проживание на турбазе вместе со всеми участниками конференции было заказано для нас только с завтрашнего дня. Надо было срочно найти ночлег на предстоящую ночь. Хорошо, что местное начальство прониклось нашими проблемами, и нам смогли предоставить койко-места в общежитии. Буду ночевать совсем как Сережка, подумала я с теплой грустью. Мы уплатили по рублю, забрали квитанции и направились в общагу. Полагалось найти вахтера, отдать ей квитанции и заселиться.
      Вахтером оказалась какая-то странная дама, то ли здорово пьяная, то ли по жизни отмороженная.
      — Вы кто, муж с женой или любовник с любовницей? — огорошила она нас прямо с порога. — Я имею в виду, вас как селить — вместе или отдельно?
      — Все-таки лучше как-то отдельно, — промямлила я.
      — Почему? — дама явно не понимала. — Я могу поселить вас вместе, если вы любовники. Не бойтесь, никто ничего не узнает.
      — Вообще-то она — моя начальница, — выдавил из себя Олежка, покрасневший, как рак.
      — Ну так тем более! Как правило, начальники наоборот любят селиться вместе со своими подчиненными.
      — Так то ж начальники-мужчины с подчиненными-женщинами, что ж тут остается бедным женщинам делать. А у нас — совсем наоборот, так что лучше было бы по отдельности, — настаивала я.
      — Не скажите, всякое бывает. Вот однажды пришла ко мне селиться такая парочка. Пожилой мужчина со своей молоденькой секретаршей. Я спросила, как их селить — отдельно или вместе. Так мужчина сказал, что отдельно, а девушка кричит: «Какое отдельно, только вместе!» Вот и пришлось ему покориться. А в такой ситуации, когда они в одном номере, не будет же он от нее всю ночь отбиваться? Так вы все-таки хотите отдельно?
      Мы с Олежкой согласно закивали, как китайские болванчики. Мадам была явно разочарована.
      — Так у вас же оплачены два койко-места в мужских номерах, женские дороже.
      Вот холера ясная! Кто-то из институтского начальства явно напутал в этой суматохе. Что же теперь делать?
      — А может быть можно доплатить прямо сейчас, наличными?
      — Можно, — ответила вахтерша, хищно блеснув глазками.
      — Сколько?
      — Пятьдесят копеек.
      — Всего-то? — обрадовалась я, вытаскивая горсть мелочи.
      — Не понимаю, для чего тогда в командировку ездить, если селиться по отдельности, — бубнила мадам, пересчитывая мои медяки и гривенники. Ее улов был явно ниже того, что она рассчитывала получить, поселив нас вместе.
      Мы уже забрали ключи и собрались идти, когда она добавила вдогонку:
      — Если хотите, то вы можете ночью потихонечку перебежать друг другу.
      Спасибо, дорогая, за заботу! Как-нибудь сами разберемся, куда по ночам бегать!
      Времени был еще вагон, поэтому мы отправились на вокзал, чтобы купить обратные билеты. Заодно хотелось немного побродить по городу и купить что-нибудь поесть, потому что на довольствие нас ставили тоже только с завтрашнего дня, а сейчас приходилось исходить из скудных институтских командировочных. Город как город. Не Минск, конечно. Олежка всю дорогу кричал, что ему тесно здесь — улицы темные и узкие.
      Мы вернулись в общагу голодные, как звери. Я побежала ставить чайник, благо оный имелся в каждом номере, а на втором этаже была плита. Потом стала быстренько строгать бутерброды, заваривать чай, в общем, суетиться. А Олежка с невозмутимым видом уткнулся в какую-то спортивную газету. Ни дать, ни взять классическая сценка из семейной жизни. Тоже мне, еще один болельщик выискался! Порой мне начинает казаться, что я слишком усердствую в кухонно-хозяйственных хлопотах.

* * *

      Доклад прошел просто прекрасно. Установка работала превосходно, лазер воочию давал великолепные, строго заданные характеристики во всех режимах работы, что не могло не воодушевлять меня, и я просто блистала красноречием. А в перерыве около моего макета столпилась куча народа, все интересовались и задавали кучу вопросов. Даже подошел профессор Комлев из Москвы. Какая буря могла занести этого светилу на заштатную конференцию в провинциальном городке? Тем не менее он очень внимательно меня выспросил, взял мои координаты и обещал в дальнейшем поддерживать связь. Это уже интересно, по крайней мере Бар-босс будет чрезвычайно доволен. В общем, полный успех всего предприятия.
      Я так устала и перенервничала, что в течение следующего заседания мало что соображала и слушала других докладчиков вполуха. Впрочем, не зря же я Олежку тащила с собой, пусть слушает и ума набирается.
      Я потихоньку выскользнула из зала. За всей этой суматохой я только сейчас сообразила, что мне срочно нужна дамская комната.
      В этом огромном здании все было не как у людей. Заседания проходили на одиннадцатом этаже, на котором не было предусмотрено никаких удобств. И вообще по всему институту они располагались весьма странным образом: по четным этажам были с буковкой «М», а по нечетным — «Ж», причем добрая половина их не работала. По крайней мере ближайшая «Ж» находилась на седьмом этаже. По лестнице спускаться не хотелось, вот я и поехала на лифте.
      А лифты в этом здании тоже были как туалеты. В том смысле, что с одной стороны находились те, что обслуживали четные этажи, а с другой — нечетные. Я нажала кнопку седьмого этажа, погрузившись в размышления. Наконец двери открылись, и я пошла по типовому институтскому коридору. Одинаковые стены, одинаковые двери на всех этажах, одинаковый пол. Одинаковая дверь с нуликами. Цветочки стоят, приятно. Я ими уже вчера, кажется, любовалась. А это еще что? Что-то я не помню, чтобы вчера, когда я посещала эту заветную комнатку, здесь были писсуары. Наверное, не заметила, беззаботно пожала я плечами. Может быть, раньше этажное распределение туалетов в здании было другим, и их просто не демонтировали? Точно также было у нас в институте на втором этаже. Я загрузилась в кабинку, продолжая думать о чем-то. И вдруг вся похолодела.
      Снаружи я услышала шаги и голоса. Причем говорили таким сочным басом, до которого женщина не сможет дойти, сколько бы она ни курила. Ой, где же это я? Раздались весьма специфические звуки. Мама дорогая, писсуары никто и не собирался демонтировать. Более того, ими явно пользовались! Раздался легкий мат, и один из собеседников начал рассказывать другому пикантные подробности проведенного накануне вечера, а тот отвечал едкими солеными комментариями.
      У меня что, глюки? Или я действительно в мужской сортир забрела по рассеянности? Ну, Елена Александровна, у тебя, видать, совсем от успеха крыша поехала. А каким же тогда образом я ухитрилась так промахнуться? Наверное, проклятый лифт подвел, затормозил не на том этаже, а я даже на табло не посмотрела, вышла себе и пошла. Вдруг кто-то стал дергать ручку двери моей кабинки. Мне чуть дурно не стало, хорошо, что хоть заперлась, что я обычно систематически забываю делать. А если бы не заперлась? Богатое воображение тут же нарисовало картинку, как бедный мужик, открывая кабинку, видит сидящую на толчке девицу. «Здрасьте!» И тут же падает в обморок, а у меня ни нашатыря, ни валидола нет.
      Все, конечно, хорошо, но что же дальше делать? Не буду же сидеть здесь всю конференцию на горшке! А они, эти мужики, все ходили и ходили взад и вперед. Ну, правильно, перерыв в заседании, посмотрела я на часы. Хорошо хоть, через пять минут заканчивается.
      Я представляю, что было бы, если бы меня здесь застукали. Потом только бы и слышала вслед: «Посмотрите, эта та самая Горбачевская, которая прочитала неплохой доклад, но странная какая-то девушка, почему-то предпочитает пользоваться мужскими туалетами». И это было бы не только здесь и сейчас, в Бресте, но и потом, поскольку на подобные конференции ездит преимущественно одна и та же публика. Потом первая часть фразы, про доклад, постепенно забылась бы, а я на всю жизнь стала «той самой Горбачевской, которая писает в мужском туалете». Ужас какой!
      И вот, кажется, наконец все стихло. Никто больше не ходит и не писает. Есть шанс ускользнуть, не опозорившись. На цыпочках я подошла к входной двери, минуя так умилившие меня цветочки. Я внимательно прислушалась к звукам за дверью, поскольку выглянуть я не могла даже под страхом смерти. О, ужас! Шаги! Что же делать, они приближаются! Не придумав ничего лучше, я взмыла под самый потолок и трепетно зависла, стараясь сделаться если не совсем маленькой, то, по крайней мере, почти прозрачной.
      Дверь открылась, и вошел профессор Комлев, собственной персоной. От страха я даже дышать перестала. Хорошо, что профессор входную дверь оставил открытой, так что как только он миновал заветные цветочки, я ласточкой спикировала прямо в дверь и приземлилась только в коридоре. По счастью, никого не было, заседание уже началось. Медленно и спокойно я пошла к лестнице и, только выйдя из проклятого злополучного коридора, наконец-то пришла в себя.
      Спина была покрыта холодным потом, коленки дрожали, руки тряслись так, что еле смогла закурить. А если бы Комлев вдруг обернулся и увидел меня висящей под потолком? Наверное, мы бы очень неплохо смогли бы поговорить о направлениях нашего дальнейшего взаимодействия. Знаменитый профессор в туалете беседует с висящей под потолком девушкой-коллегой! Прекрасная картинка. Но еще хуже было бы, если бы он отреагировал как Барбосс. Тогда бы современная физика лишилась бы одного из светил.
      — Где тебя носит? — встретил меня Олежка, — Тебя тут Комлев обыскался!
      Я уже было открыла рот, чтобы сказать, что только что его видела, да вовремя захлопнула. Обыскался меня Комлев. Надо же, ведь чуть не нашел!

* * *

      Мерно стучали колеса. На старой, разболтанной колее наш вагон трясся и покачивался. Мы ехали домой. Позади была сумасшедшая суета с упаковкой, доставкой, а затем и с погрузкой макета в вагон. Ящики с «железом» были благополучно распиханы под сиденья. Олежка уже закончил отдуваться и протирать запотевшие очки и отдавал должное бутылочке пива, которое нам удалось заполучить, несмотря на «сухой закон».
      Как обычно, при первой же возможности он уткнулся в печатное слово — нашел где-то журнал без обложки, без каких-нибудь намеков на название и время издания. Но Олежку такие вещи никогда не смущали. Самое главное, там буквы были. Много букв, и все знакомые. Вот он и развлекался. У меня иногда складывается такое впечатление, что ему совершенно все равно, о чем читать. Несомненно, спортивные новости — приоритет номер один, а в остальном тематика совершенно безразлична. Похоже, с одинаковым успехом он поглощал новости о вывозе на поля органических удобрений, о гастролях популярных исполнителей или о подписании договора о дружбе навеки между Зимбабве и Буркина-Фасо.
      Нашими попутчиками оказались весьма симпатичные люди — очень пожилой дядечка, который представился как Иван Аркадьевич, и дама постарше меня, но с явным стремлением быть или на худой случай казаться значительно моложе — Тамарой ее зовут. Иван Аркадьевич развернул «Советский спорт» к дикой зависти Олежки и погрузился в чтение. Поскольку у Тамары не было ни книжки, ни газеты, которую можно было бы развернуть с умным видом, она предпочла развернуть жареную курицу, которая тут же распахлась на все купе. Умильным голоском воспитанной домашней кошечки она стала угощать Олежку, предлагая ему то ножку, то крылышко. Нам же с Иваном Аркадьевичем буркнула что-то вроде того, что и мы тоже можем в принципе присоединиться. Если наглости хватит. Олежка бешено замотал головой и буквально спрятался за своим безымянным журналом.
      Пиво было так себе, ни в пять, ни в десять, но все-таки это было значительно лучше, чем ничего. С каждым волшебным глотком этого целительного напитка уходило прочь напряжение последних дней. Очень хотелось курить, но ужасно лень было вставать и тащиться в промороженный тамбур.