– А где поляна та? – спросил один из мальчишек.

Старик молча поднялся с земли, взял из костра большую горящую ветку, поднял над головой, подобно большому факелу, и, не говоря ни слова, пошел к темному лесу. Мальчишкам страшно было покидать уютный светлый круг у костра, и конечно, думали они, раз учитель промолчал, значит, можно и остаться посидеть здесь, но тогда вовек не увидишь волшебного камня с отпечатком лапы Чудо-Медведя, и ребята дружной стайкой потянулись за стариком. Он довольно усмехнулся в густую седую бороду: трусов нет среди этих ребят. Они прошли сквозь густые заросли какого-то кустарника, перепрыгнули через небольшой ручеек и вскоре вышли на небольшую поляну, окруженную стройными высокими елями. Старик взмахнул горящей веткой, чтобы огонь разгорелся поярче, и протянул руку к огромному валуну, стоящему прямо перед ними, в центре поляны. Падали, тая в темноте, многочисленные искры, и при их неровном таинственном свете ребята увидели глубокий след, прорезавший камень. След медвежьей лапы.

– Языческие капища – это когда они идолов своих расставляли по кругу? – Станислав Владимирович нисколько не смущался примитивности своих познаний.

– Типа того, – согласилась я.

Вот привязался. Я уже и не рада была, что завела с ним этот разговор, и поэтому демонстративно продолжила писать дневник. «Включения желтого песка встречаются небольшими линзами…»

– Я хочу вам кое-что показать.

Ишь, хозяин жизни – он хочет показать, а хочу ли я смотреть? Конечно, я не сказала этого вслух, все-таки воспитанная, елки-палки, но мне уже не восемнадцать и даже не тридцать, чтобы совсем уж безропотно подчиняться глупым условностям. Поэтому я довольно медленно подняла глаза и, слегка вопросительно изогнув бровь, молча посмотрела на Дрозденко. Пауза получилась. И он счел нужным объяснить:

– Вас же не было в том году.

Я вздохнула и посмотрела на часы:

– Я должна отпустить рабочих на обед, это через десять минут.

Я уже успела сообразить, что, скорее всего, это что-то археологическое, а значит, посмотреть нужно. То есть, конечно, не то чтобы нужно, раз это уже было в прошлом году, но хотелось. Командир кивнул довольно охотно: «Я подожду».

Когда я наконец вылезла из ямы и мы направились к строящемуся дому, на горизонте появился Мишель. Ну, не на горизонте, конечно, а в воротах, однако меня и Дрозденко он заметил. Я помахала ему рукой, получив в ответ скептический кивок. Теперь объясняться придется. И зачем мне такой друг, перед которым я должна отчитываться? У меня муж для этого есть. Я разозлилась. Действительно разозлилась. А тут еще Дрозденко прошел мимо дома и направился вниз к реке по широкой, но пока еще не сильно обустроенной лестнице.

– Куда мы направляемся? – Мой вопрос прозвучал немного раздраженно. Конечно, обеденный перерыв всего час, а мне и поесть надо, и отдохнуть хоть немного в тишине, и раньше рабочих в раскоп спуститься – таковы правила, и это не обсуждается: мы первыми спускаемся в раскоп и последними вылезаем из ямы. Поэтому тащиться куда-то неизвестно еще ради чего мне совсем не хотелось. И еще с Мишелем объясняться…

– Это совсем рядом, – не оборачиваясь, сказал Станислав Владимирович, – уже и пришли.

Он свернул за какой-то куст и остановился. Я выглянула из-за куста. Прямо перед нами лежал огромный гранитный камень. Большой валун темно-серого цвета с точечными черными вкраплениями. Гладкая, почти отполированная поверхность его была нарушена четырьмя глубокими бороздами, прорезавшими камень наискосок сверху донизу, и заканчивалась округлой вмятиной.

– Культовый камень, – машинально сказала я вслух, – похоже на след какого-то большого зверя…

– Это медвежий след, – уверенно заявил Станислав Владимирович, – поверьте, Ксения Андреевна, старому охотнику.

– Медвежий? – удивилась я. – Каким же должен быть этот медведь, чтобы такого размера след оставить?

– С гору, – с улыбкой ответил Стас Командир, он доволен, что камень произвел впечатление. Да, действительно, камень произвел на меня сильное впечатление. И выглядит он внушительно, чувствуется в нем какая-то мощь. Основательный камень.

Я принялась осматривать необычный валун.

– А знаете, Ксения Андреевна, – неожиданно говорит Станислав Владимирович, – сколько человек хотели его у меня забрать – выкупить, украсть, выпросить? Умоляли, угрожали… Но не поддался я.

– А музей не хотел его забрать?

– А вам хранить его негде, – довольно весело и даже, я бы сказала, радостно развел руками Дрозденко, – да и неподъемный он, честно говоря.

– А как он здесь оказался?

– Так из раскопа же, – пожал плечами Станислав Владимирович. – Он был на дне большого колодца, на самом материке. Разве Маришка вам не говорила? А чтобы не мешал стройке, его перенесли сюда. Здесь же парк будет.

Надо же – «Маришка»… Ладно, не мое это дело, в конце концов.

– Как перенесли-то? Сами говорили, что он неподъемный!

– В Египте вон какие пирамиды отгрохали, и без техники, между прочим. Людские возможности безграничны…

Я протянула руку к камню. От него исходило слабое тепло. Конечно, я понимала, что камень просто нагрет августовским солнцем, но почему-то мне было очень приятно прикасаться к нему, даже хотелось присесть перед ним на корточки и прижаться щекой к гладкой поверхности. Но рядом стоял Стас Командир, а при нем проявлять эмоции мне не хотелось.

Я незаметно вздохнула, но руки от камня не отняла, продолжив легко поглаживать теплые бока валуна, проводя пальцами по глубоким следам «медвежьей лапы».

– Осторожнее с камнем-то, Ксения Андреевна, – чуть насмешливо заметил Станислав Владимирович, – в нем темные силы дремлют.

Я улыбнулась и искоса посмотрела на Стаса. Никогда бы не поверила, что такой человек, как Стас Командир, верит в темные силы.

– Что вы улыбаетесь? – Он подошел ближе и тоже дотронулся рукой до камня. – Не верите?

– Нет. – Я все-таки опустилась на корточки и прижалась щекой к камню. – Не верю.

Ласковое тепло камня расслабляло и успокаивало. Неожиданно я поймала себя на том, что веду себя и разговариваю с Дрозденко так, будто он мой давний приятель, с которым в институте, например, мы бегали в столовку или передавали друг другу шпаргалки на экзамене. Это было немного странно, но сейчас не имело никакого значения. Может, и правда камень колдовской? Я улыбнулась своим мыслям.

– А мне рассказывали, что камень этот ритуальный, на нем приносили жертвы разным злым духам, – все так же насмешливо, но уже с каким-то едва уловимым мальчишечьим упрямством продолжал Стас, – по этим желобкам стекала кровь жертвы, скапливаясь в углублении…

– Все равно не испортите мне настроения, – с упрямством ответила я. Но на самом деле расслабленность моментально прошла. Я с сожалением встала: – А кто вам об этом рассказывал? Неужели Марина?

– Нет, – покачал головой Стас. – Те, кто хотел его забрать.

– А, пугали… – Я понимающе кивнула. – Да не на того напали?

Мы решили вернуться на площадку. Мы пробыли около камня всего минут двадцать, а у меня было ощущение, что прошло гораздо больше времени и что обеденный перерыв должен уже закончиться. Но оказалось, что время еще осталось и можно было даже спокойно поесть. У дома мы расстались.

– Спасибо, Станислав Владимирович, что показали мне камень, – сказала я и как будто снова вернулась в реальность: я – археолог, он – заказчик. Ничего личного.

У небольшого каменного сарая, где располагается наша камералка, стоял Мишель. Камералка – это место, где первоначально обрабатываются все наши находки: их тут считают, сортируют, моют, заворачивают и готовят к отправке на археологическую базу. Там, на базе, идет уже настоящая обработка: те экспонаты, что нуждаются в реставрации, отправляют к реставраторам, остальные заносят в компьютерную базу данных, зарисовывают, фотографируют, присваивают учетные номера, чтобы потом передать на хранение в фонды музея. Заведует нашей полевой камералкой Катенька. Она в этом году окончила институт и теперь работала у археологов. В поле Катя работать не любит: еще будучи студенткой, она пробовала быть и начальником участка, и чертежником, но не получилось – она очень боится землекопов. Голос у нее тихий, сама она девушка робкая, поэтому рабочие ее не слушаются. Они и землю копают глубже, чем надо, и плохо ее перебирают, и спорят по поводу расчетов. Сплошные мучения. А на камералке – очень хорошо. Предметы Катя знает, считает косточки и черепки быстро, заворачивает ловко… В общем, на месте человек.

Катенька сидела около входа на маленькой скамеечке и разбирала лоток – кости животных в одну сторону, керамику – в другую, гвозди – в третью… А Мишель стоял рядом.

– Катюша, обед, – подходя ближе, говорю я, – пе-ре-рыв!

– Сейчас, сейчас, Ксения Андреевна, последний лоточек разберу и иду.

– Мишель, – обращаюсь я к другу, – ты чего стоишь здесь?

– И куда это вы ходили, Ксения Андреевна? – игнорируя мой вопрос, спрашивает Мишель. – Можно узнать? – спросил он, как всегда, с легкой иронией, даже с издевкой, но ласково.

– А тебе-то что за интерес? Можно узнать? – я тоже спросила с иронией, ласково и весело, при этом взяла его под руку и повела в здание. Миновав несколько пустых комнат, между которыми нет дверей, мы оказались в нашей камералке, где стоит большой стол, за которым мы обычно едим. Марина уже вскипятила электрический чайник, нарезала хлеб и колбасу для бутербродов.

– Где тебя носит? – весело спросила она. – Мы уже оголодали тут…

– Вот-вот, Марина Николаевна, – подхватил Мишель, – спросите-ка, где это Ксению Андреевну носит и, главное, с кем.

– С кем? – послушно спросила Марина.

– И почему это у всех камералки как камералки – теплый вагончик или квартира в доме по соседству, а у нас вечно какой-то сарай – либо недостроенный, либо уже разрушенный? – проворчала я, усаживаясь на лавку возле стола.

– Вы от ответа не увиливайте, Ксения Андреевна. – Мишель тоже сел. – Расскажите начальнику, где были.

– Вот пристал, – засмеялась я, – мы ходили с Дрозденко смотреть культовый камень. Мариш, ты мне про него не рассказывала…

– Слушай, Ксюша, а не успела просто. Он же уже в конце, на самом материке, был, а тебя чего-то тогда не было. В командировке ты была, по-моему.

– Ну да, мы же раньше закончили, а потом я сразу в Москву уехала почти на неделю.

– Вот-вот. Ну а потом как-то забылось.

– Мариш, я что-то не поняла, он в колодце был?

Камень очень большой, это же что нужно сделать, чтобы его в колодец спустить?

– Не совсем. – Марина покачала головой. – Тут видишь какая штука: он был в яме, но в верхней части этой ямы было прямоугольное, даже почти квадратное, сооружение из бревен. Для колодца – большое, для дома – маленькое. Я даже пока и не знаю что. Условно назвали колодцем.

– Интересный камень, красивый… – Я вспомнила свои ощущения. – Приятный такой, теплый на солнышке.

– Это который с медвежьей лапой? – переспросил Мишель. – Да, забавная штучка. – Мишель у нас специалист по разным легендам и мифам.

«Надо будет, – подумала я, – порасспросить его потом, какие есть „медвежьи“ сказки».

Он опять пришел сюда ночью. С тех пор как старик показал им медвежий камень, Олешка приходил сюда, как только появлялась возможность. Раньше, когда был маленьким, он убегал из дома днем, потому что вечерами мать не отпускала одного в лес. Когда же ему исполнилось пятнадцать и он считался охотником и воином, он стал приходить сюда по ночам, потому что днем было много дел. Раньше они прибегали сюда с друзьями, иногда с Нежданой, теперь же он чаще приходил один. Он звал сегодня Неждану, но она только пожала плечами, украдкой взглянув в угол, где лежала ее мать. Олешка прождал девушку до восхода луны, но Нежданка не появилась. И он пошел один. Камень встретил его теплом, накопленным за солнечный день. Сколько лет приходили люди к камню, и ни разу он не был холодным. Олешка сел на землю и прижался плечом к граниту. Рана, полученная весной, все еще болела, мешала и сковывала движения, но от теплого прикосновения камня боль угасала, пряталась куда-то глубоко и долго потом не беспокоила. Олешка еще плотнее прижался к камню и прикрыл глаза. Он не спал, он слушал лес, он слушал ветер, и еще он думал. Вспомнилось ему, как несколько зим назад поставили на горе, что около поселка, деревянный дом, на странной крыше которого установили крест. А потом всех согнали в реку, и почему-то все плакали. Маленький Олешка ничего не понял тогда, только потом объяснили ему, что теперь духов нет, есть один главный Дух и живет он в этом деревянном доме. Олешка не поверил. Неждане и другим девочкам в доме с крестом понравилось – конечно, там было тепло и уютно, там не падали на плечи холодные капли дождя, не залезал за ворот рубахи пронизывающий ветер, но Олешка любил лес. И не важно, что земля здесь бывает сырой и холодной, и не важно, что от мокрых веток набухает рубаха, зато воздух свежий и терпкий, полон запахов и звуков, по ним Олешка мог многое определить: мог узнать, будет ли завтра светить солнце или пойдет дождь, мог сказать, какой тропинкой пробежала лисица и где прятался от нее заяц. Да, Олешка любил лес. И непонятно было ему, куда подевались духи, как мог исчезнуть, скажем, Дух огня? Разве он умер или ушел? Попробуй, оставь его без присмотра – быстро поймешь, что шутки с ним плохи. Или, например, медвежий камень. Олешка сонно улыбнулся. Вспомнил, что когда опасность надвинулась на их поселок, то все пошли к камню просить защиты.

Ходят, конечно, ходят и в деревянный дом с крестом, особенно женщины, и просят там и защиты, и помощи, но и камни не забывают, и лес, и ветер, и солнце… И малышей старик все так же приводит сюда в новую луну и рассказывает им про духов лесных, про Чудо-Медведя…

Стоит медвежий камень, и спит, прижавшись к нему, мальчишка. Словно быстрокрылые птицы пролетают над ними года, и вот уже и сын Олешки и Нежданы прибегает к камню. Вот и поселок стал городом, и вознеслась над ним белокаменная церковь, поставленная взамен деревянной. А камень стоит, и спит около камня мальчишка…

– Доброе утро, – Станислав Владимирович остановился на краю раскопа, улыбается: – Как дела?

– Доброе, – улыбнулась в ответ Марина, – дела отлично…

– «Дела отлично, как обычно», – процитировала я себе под нос известную песню, но удержалась все-таки, не продолжала: «А с личным? Ну, вот только с личным – привет».

В конце концов, я же решила, что их отношения – это не мое дело. К счастью, землекоп на моем участке нашел что-то ему неизвестное и призывно махнул рукой. Я с готовностью пошла к нему. Неизвестным предметом оказался ледоходный шип, и я зафиксировала его в дневнике, а потом заполнила на него полевой паспорт, как на индивидуальную находку.

Молодой парнишка некоторое время с интересом разглядывал свою находку и наконец спросил: для чего этот странный предмет? Я с удовольствием принялась объяснять, что эти шипы приделывали к обуви, чтобы ходить по льду и не скользить. И конечно, тут же рассказала известную байку о том, как когда-то одна студентка, первый раз работающая на раскопе, была поставлена записывать находки под диктовку опытного археолога. Он деловито и быстро диктовал: «Грузило каменное, поплавок деревянный, шип ледоходный, бусина мелкая…» В перерыве девушка робко спросила археолога: «Скажите, пожалуйста, что такое шипле и какой с него был доход?» Ничего не понимающий археолог заглянул в список: «Грузило деревянное, поплавок каменный, шипле доходный, бусенна мелкая…»

Мои землекопы радостно погоготали над каменным поплавком и доходным шипле и с усиленной энергией взялись за переборку земли.

– Ксения Андреевна!

Я подняла голову. Ну, конечно, Станислав Владимирович собственной персоной.

– Я должен уехать на несколько дней…

Видимо, заметив мое совершенно искреннее недоумение, он замолчал на какие-то доли секунды. И в самом деле, что это он отчитывается? Этот вопрос отчетливо читался на его лице, и я невольно поспешила ему на помощь:

– Мы постараемся без вас культовых камней не раскапывать.

Напоминание о камне вырвалось у меня случайно, видимо, потому, что только нашей с ним беседой там, у камня с медвежьей лапой, я могла объяснить его приход сегодня.

– Да уж, пожалуйста, – почти обрадованно ухватился за эту идею Дрозденко. – И если что интересное будет – попридержите, на базу не увозите, чтоб можно было посмотреть…

– Это к начальнику, к Марине Николаевне, – с усмешкой сказала я. – Как она скажет, так и будет.

Меня снова позвали землекопы, теперь чтобы проверить уровень слоя, и я, улыбнувшись – «До свидания, удачи!» – пошла к нивелиру, чтобы взять отметки. Краем глаза заметила, как Станислав Владимирович, поговорив о чем-то с Мариной, быстрым шагом направился к дому, на ходу набирая на телефоне чей-то номер.

В воротах забора, условно огораживающего строительную площадку, появилась Татьяна, моя подружка из музея. Она остановилась и нерешительно и немного нервно огляделась, выискивая раскоп.

Быстро взбежав по трапу, я энергично помахала ей рукой.

– Привет, – радостно поприветствовала я подругу, – какими судьбами?

Вопрос был далеко не праздный, еще только начало рабочего дня, и Тане положено было быть на работе, в музее, а она разгуливает по раскопам. Значит, либо по делу пришла, либо по делу шла, а к нам по пути заглянула, либо в отгуле.

– Вот, зашла посмотреть, как вы тут деньги зарабатываете, пока мы в музее паримся.

Началось… Я лишь улыбнулась и слегка покачала головой. Меня это уже перестало задевать, немного было неприятно, что такие слова говорила подруга, но я на нее не обижалась. Каждый сезон часть сотрудников музея уходила на раскоп, а другая часть возмущалась, что они, дескать, в музее работают, а кто-то пока деньги гребет лопатой. И это при том, что на раскоп приглашали всех, бывало, что катастрофически не хватало участковых или чертежников, но та часть коллектива, что возмущалась, на раскоп идти не хотела. На раскопе тяжело. Здесь не посидишь, не попьешь чайку, не уйдешь, если надо, пораньше. На раскопе то очень жарко, то сыро и холодно. На раскопе грязно, руки трескаются и шелушатся, маникюра нет и в помине. На раскопе шумно – рядом стройка, а это машины, краны, молотки и сварочные аппараты. Одним словом, это не курорт. Поэтому на самом деле немногие идут на раскоп. Конечно, часть оставшихся понимает, что просто так денег не платят, и даже сочувствует, но часть тех, кто не идет, возмущается. Вот такая странная ситуация. «Мы сидим – и вы сидите!» Первое время мы расстраивались, оправдывались, искренне предлагали работу на раскопах, а потом успокоились. Те, кто хотел, – работали, а кто не хотел, пусть себе говорят… Странно только, что Татьяна присоединилась к «возмущенным», она и сама иногда работала на раскопах и в этом сезоне уже успела покопать, но я не хотела сейчас выяснять отношения и разбираться.

– Как дела? – спросила я вполне миролюбиво.

– Нормально, – довольно резковато ответила подруга, и я все-таки насторожилась: в чем дело? Она что, до сих пор сердится, что я увольняюсь? Так и есть, следующие слова подтвердили мои догадки.

– Так ты что, Ксения, серьезно уходишь, что ли? – напрямик спросила Таня. – Не вернешься уже в музей?

– Нет, не вернусь, – вздохнула я. – Танюш, уже все решено: заканчиваю раскоп – и на новое место.

– Ну вот, а я должна, значит, мучиться, – раздраженно проговорила она. – Значит, вы умные, нашли куда деться, а мы, значит, дураки, должны…

Понеслось… Все это я уже слышала не раз, не два и не три. Какое-то время я покорно слушала, изредка вставляя: «Танюш, перестань, Тань, ну что ты, Таня, подожди, может, все уладится», но мои слова только больше раззадорили ее. Со словами «все вы такие, ладно, я пошла» она собралась уходить.

– Заходи, – сказала я напоследок, даже не пытаясь ее задержать.

– Зайду, конечно, – неожиданно покладисто ответила Татьяна, – может, уговорю тебя остаться. Ты же здесь еще месяц, наверное, пробудешь?

– Да, не меньше, – кивнула я, не обращая внимания на предупреждение о предстоящих уговорах, – заходи почаще.

– Кстати, – сделав несколько шагов, Татьяна снова повернулась ко мне, – ты знаешь, Мыльникова тоже уходит.

– Лена? – почти не удивилась я, хотя и не знала об этом. – А куда?

– В архив, конечно, – Татьяна пренебрежительно повела плечами. – Не знаю, чего идет, денег там не больше, чем в музее.

– Зато там спокойнее работать, – не согласилась я, – и потом, ее давно звали туда.

– Все разбегаетесь, – проворчала подруга, – ладно, пока.

Какое-то время я смотрела ей вслед. Мне было жалко ее, и я не сердилась на ее выпады. Татьяне давно за сорок, она на несколько лет старше меня и всю жизнь проработала в музее. Поэтому уйти ей и правда некуда – уж больно специфическая у нас специализация. Мне просто повезло.

Как нарочно после отъезда Дрозденко просто валом пошли замечательные находки. За три последующих дня стеклянные бусины уже перестали вызывать ажиотаж, перестали сбегаться на каждую монетку-чешуйку землекопы, а шиферные пряслица Марина пообещала скоро причислить к массовым находкам, наподобие гвоздей. Это, конечно, была шутка, шиферные пряслица – редкая находка, они привозились к нам только в период Киевской Руси, а значит, до тринадцатого века. Все это радовало, создавало хорошее рабочее настроение. Землекопы старательнее перебирали землю, потому что когда было что искать, то искать становилось интереснее. Скучно же выискивать в земле одни и те же глиняные черепки. Это только сумасшедшим археологам «интересен каждый фрагмент». А с точки зрения простого землекопа, все не так романтично. Они же видят, как большинство черепков и косточек, которые они с таким старанием выискивают в земле и складывают в лотки, мы просто пересчитываем, а потом выбрасываем. Те, что попонятливей, соображают, что статистика массовых находок – керамики, костей животных, гвоздей и тому подобного – указывает на степень заселенности этой территории в определенный период, но большинство об этом даже не задумывается. Поэтому когда идет одна керамика да кости, интерес постепенно падает, и переборка становится все хуже и хуже. Другое дело – индивидуальные находки. Когда они появляются, качество переборки взлетает на невообразимую высоту – «если на соседнем квадрате что-то откопали, то, значит, и у меня может быть». Всем интересно найти браслетик или кольцо. Пусть бронзовое. Или бусину золотостеклянную. Найдешь такую – весь раскоп сбегается посмотреть, начальники охают, восхищаются, историю какую-нибудь замечательную рассказывают.

Я записывала в дневник как раз такую золотостеклянную бусину, когда услышала негромкий, как будто сдавленный крик. Резко подняв голову, я увидела, как один из землекопов – молодой парнишка – зажимает одной рукой другую, по которой обильно течет кровь. Его напарник с вытаращенными глазами смотрит на него, сжимая к руке окровавленную лопату. Я бегом несусь к ним.

– Покажи. – Я схватила парня за локоть, значительно выше того места, откуда текла кровь. Землекоп морщился, но продолжал зажимать рану. – Да убери ты руку свою грязную, еще не хватало…

Он послушно отнял руку от раны.

– В камералку, за аптечкой, быстро! – скомандовала я ошалевшему напарнику, и мальчишка стрелой понесся к сараю. А я потянула незадачливого землекопа из раскопа к крану с водой.

Аккуратно обмыв рану, я попыталась ее разглядеть. В это время прибежала Катенька с аптечкой. Отыскав перекись водорода, я залила рану.

– Терпи, Максим! – Мальчишка морщился от боли. – Мне надо посмотреть.

То, что я увидела, успокоило: рана была хоть и широкая, но неглубокая, ни сухожилия, ни вены задеты не были. Крови же так много оттого, что рана большая.

Стерильный тампон, бинт – я крепко и привычно забинтовала руку.

– Сколько можно говорить, Максим, переборка идет только на носилках, – ругала я парня, попутно накладывая повязку, – какого ты под лопату полез? Ведь Сережа не успевает остановиться. Ты что, первый день работаешь?

– Простите, Ксения Андреевна, – Максим смущенно оправдывался, – там что-то блеснуло…

– Ты за технику безопасности расписывался? Инструктаж проходил? – Я почему-то никак не могла успокоиться, а больше входила в раж: – Нельзя под лопатой перебирать, только на носилках! В крайнем случае, увидел что-то – предупреди напарника-то…

– Как вы ловко бинтуете, Ксения Андреевна, – Максим попытался меня отвлечь. – Как профессиональная медсестра…

– Станешь тут профессиональной медсестрой! Ты, наверное, думаешь, ты один такой бестолковый? У меня же опыт с вами какой! Кто под лопату лезет, кто мозоли кровавые сдирает, кто на трапе падает. – Я закончила перевязку. – Все, боец, на сегодня отвоевался. Иди переодевайся, я пока тебя рассчитаю.

– А завтра можно приходить? – Максим был явно расстроен.

– Сейчас пойдешь в травмпункт, пусть сделают укол и посмотрят, – привычно объяснила я, – если там все в порядке и к вечеру не разболится, то завтра приходи. Но в рубашке с длинным рукавом, чтобы все было закрыто.

– Ксения Андреевна, зачем в травмпункт? – привычно начал скулить землекоп. – У меня и не болит почти…

– Ты про анаэробную инфекцию слыхал? – довольно жестко сказала я. – Кроме того, здесь же слой пятнадцатого века, там свои микробы были. – Я постаралась объяснять как можно доступнее: – У нас на них может не быть иммунитета. Понял? – Максим неохотно кивнул. – Без справки из травмпункта на раскоп не допущу, – добавила я на всякий случай. – Иди, дорогой.

Максим ушел переодеваться, а его напарник вместе с Катенькой направились в камералку – отнести аптечку и взять ведро. Я достала калькулятор, чтобы посчитать работу Максима.

– Ксения Андреевна, Ксения Андреевна, вы абсолютно неправильно себя ведете! – насмешливо-радостный голос за спиной заставил меня резко обернуться: Станислав Владимирович.

– Почему неправильно? – спросила я машинально.

– Вы должны быть хрупкой и беззащитной. У вас же имя такое – Ксения Андреевна, – он произнес мое имя слегка нараспев. – Так звали девушек из института благородных девиц. А при виде крови вы должны были в обморок упасть. Вы же ведете себя как… – он слегка запнулся, подыскивая сравнение, – как Ксанка из «Неуловимых».

– «А ты не путай теплое с мягким, – процитировала я свою излюбленную гоблиновскую фразу. – Добро победит в перспективе». Это в душе я хрупкая и беззащитная, а в реальности приходится спасать мир, пусть в лице таких вот мальчишек…

«Как это я перешла на „ты“?» – подумала я.

Впрочем, это же была цитата, да и несмотря на мои уверения, что оказывать на раскопе медицинскую помощь уже вошло у меня в привычку, все-таки это не совсем была правда. Бинтовать я, конечно, умела и раны обрабатывать тоже, но все равно каждый раз нервничала, вот и молола языком что ни попадя.

– Ну, как вы тут без меня? – улыбнулся Станислав Владимирович, видно, поездка прошла удачно. – Трупов больше не было?

– Типун вам на язык, – строго ответила я. – С ума сошли, что ли?

– Шучу, шучу, – Стас поднял вверх руки. – Только не стреляй, Ксанка…

Я засмеялась. Почему-то мне понравилось, как он меня назвал, хотя…

– Ксанка – это от Оксаны, по-моему, – не очень уверенно сказала я.

– А какая разница, главное – это из «Неуловимых мстителей», и тебе идет.

На это возразить мне было нечего, и я просто засмеялась. Однако побеседовали – и хватит, пора было возвращаться в яму.

Ближе к обеду я обнаружила, что у меня закончились бланки паспортов на индивидуальные находки. Да, раскоп явно старался нас порадовать: такого количества находок давненько не было. Я хотела было крикнуть Катеньке, чтобы она принесла мне паспорта, но увидела, что она сидит на лавочке и моет в ведре керамику, которая должна пойти на хранение. Руки ее в резиновых перчатках, мокрых и довольно грязных, чтобы принести паспорта, ей придется их снимать, а это не очень простое дело. «Ладно, – подумала я, – сама схожу».

– Катюша, где у тебя паспорта? – Я подошла к девушке и, заметив, что она порывается встать, похлопала ее по плечику: – Сиди, я сама возьму, только скажи где.

– Ксения Андреевна, они в коробке около окна, – Катюша на мгновение задумалась и уточнила: – Коробка из-под ксероксной бумаги. Ой, может, вы тогда и щетку мне другую принесете? На подоконнике лежит, желтенькая такая…

– Принесу, – охотно согласилась я, – может, еще куртку тебе? А то солнышко уже от твоей скамеечки ушло.

– Угу, – с благодарностью и смущением пробормотала Катя, – пожалуйста.

Я пошла в камералку. Ну почему у всех камералки как камералки – камеральные лаборатории, а у нас даже окон нет, вернее – окна есть, а вот рам и стекол в них нет! Кажется, я уже об этом не раз говорила, но факт оставался фактом. Я нашла желтенькую щетку на подоконнике и наклонилась к коробке, чтобы набрать себе пачку паспортов. И в этот момент услышала голос Дрозденко прямо под нашим окном:

– Опять?! Отвали от меня, пока я тебя по стенке не размазал!

– Я что, я уйду, – ответил ему дребезжащий, но определенно мужской голос, – я только сказать хотел, что вот и лопата кровушкой обагрилась, говорили тебе…

Я замерла, присев около коробки. Странный голос, интонация странная: вроде как угрожающая и в то же время как будто испуганная. Как будто человек и сам боится того, о чем говорит. Или того, с кем говорит? Я боюсь выглянуть, но разговор стих, только слышны удаляющиеся шаги.

О чем это они говорили? О Максиме? Но ведь это случайность… Меня почему-то бросило в жар. Неприятно вспотела спина и даже шея. Пересилив страх, я осторожно приподнялась и выглянула в окно. Дрозденко стоял, засунув руки глубоко в карманы, и смотрел куда-то вдаль. Того, с кем он разговаривал, видно не было. Постояв еще секунду, Станислав Владимирович вытащил из кармана пачку сигарет, задумчиво повертел ее в руках, а потом неторопливо достал зажигалку. Внешне он был совершенно спокоен, и только когда начал прикуривать, я вдруг отчетливо увидела, как дрожат у него кончики пальцев…

Я тихо опустилась на скамейку. Опять что-то произошло. Вернее – не произошло, а продолжает происходить, потому что он сказал «тебе же говорили».